Глава первая
На лихом ты коне не промчишься.
Не взберёшься на Эльбрус крутой,
Если в сердце твоём не пылает
Огонь вечной юности той.
Это неказистое четверостишье, но с глубоким внутренним содержанием я написал в далёкие годы моей юности. Всю жизнь стремился следовать логике бытия: быть там, где не был, делать то, что никогда не делал, узнать то, что знают другие.
Бесцельная жизнь – пустая трата времени. Бесцельно прожитые годы не оставят твоего следа в этой жизни. Даже могильный холмик, когда-то утрамбованный заботливыми руками, сравняется с землей. И после тебя – ничего. Зачем тогда рождаться? Зачем мучиться? А как хочется, чтобы осталась добрая, осязаемая память. Но чтобы её потрогать другим или увидеть, зажигая в ком-то улыбку, надо мчаться на лихом коне, взбираться на Эльбрус крутой, надо постоянно питать не только мечтами, но и делами огонь своей юности.
Когда мы ложимся спать, утомленные в разной степени праведным трудом, мы в полной мере не осознаем, что навсегда прощаемся с прожитым днём. Эти дни, наслаиваясь друг на друга, как опавшие листья в лесу, потом превращающиесяся в гумус, так и прошедшие сутки оседают прожитым опытом в нашем сознании. Вчера уже не вернется. Когда мы ложимся спать, то уверены, что встретим новый день, а новое пробуждение – это всегда надежда, что сегодня станет лучше, чем вчера.
Дни юности летят быстро, складываясь в недели, месяцы и годы. Здоровый молодой организм со звериной яростью и аппетитом пожирает всё увиденное и услышанное. Никто не знает, когда, в какой миг в молодом организме из количества накопленного опыта вдруг прорастает дремавшее до поры до времени зерно качества. И внутренний мир в гармонии с внешним начинает светиться улыбкой на радость себе и окружающим.
В апреле тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года меня повесткой вызвали в райвоенкомат для прохождения медицинской комиссии. Пройдя её, предстал перед очами главврача и военкома. Подполковник, посмотрев результаты, спросил меня:
– Где желаешь служить?
– А там, где трудно, – не задумываясь, ответил я.
– Вот это хороший ответ, – похвалил военный комиссар. – Зачислим тебя в воздушно-десантные войска. Ты не против?
– Это по мне. Это то, что надо, – бодро ответил, стоя в трусах.
Через полтора месяца снова пришла повестка из военкомата. Суть её заключалась в том, что меня направляют в город Тулу, чтобы там совершить три прыжка с парашютом.
В военкомате собрались тридцать человек допризывников. Публика оказалась разношерстной. Как потом убедился, многие имели приводы в милицию. Задача местных властей, наверное, состояла не только в том, чтобы сформировать нужную команду, но, и, по возможности, очистить район от, мягко говоря, беспокойной публики.
Здесь, к своему большому удивлению, я встретил давнего своего знакомого – Лёху, который в рассказе «Моё Куликово поле» помогал нам в экскурсии. Мы стали держаться вместе. Автобус из Кимовска доставил нас в областной центр. Разместили всех в одном из зданий знаменитого Тульского кремля. Там мы и жили, и проходили теоретическую подготовку на знание материальной части парашюта.
В день приезда познакомились, кто есть кто поближе. Мой друг Лёха вымахал под два метра ростом и следовал, как деревенский бычок, за мной по пятам. Решили отметить начало новой жизни. Закупили всё необходимое и пошли в парк, что примыкал к старинному Кремлю. Не знаю, как и почему, но среди моих собутыльников оказались, кроме меня и Лехи, и пять отпетых ребят из Кимовска. Выпили, закусили, разговорились. Вижу, на меня внимательно смотрит один из парней нашей компании. Когда выпили по третьей, он, улыбаясь, спросил меня:
– А ты не жил на пятой Гранковской шахте у деда с бабкой?
– Было дело. Я там каждое лето гостил. Потом, когда учился в училище, и дальше, как стал работать, – ответил я.
– А тебя как по-уличному звали? «Цвира?»
– Да. Точно, – ответил я.
– Бывает же такое, – улыбаясь и опустив голову, сказал он.
– Что бывает? – заинтересованно спросил я.
– Помнишь прошлую осень, когда за тобой гнались пацаны и вслед стреляли?
– Ещё бы не помнить. Две пули просвистели прямо над головой.
– Извини, но среди них был и я.
– Ты и теперь жалеешь, что не догнали меня? – настороженно спросил я.
– Я рад, что ты убежал от нас.
– Тогда давай знакомиться ближе. Владимир, – протягивая руку, сказал я.
– Валёк Алешин.
– Тебя «Секретарем» кликали?
– Да. Именно так.
– Тогда наливайте все и давайте знакомиться поближе. Я думаю, что нам и срочную службу придётся служить вместе. Надо основать костяк. Это пригодится.
– Да, да. Это нужно. Правильно. Будем, по возможности, держаться вместе. Хорошо бы попасть в армию в одну часть, – одобрительно загалдели все.
В одну минуту, не осознавая этого, я превратился в негласного лидера. Это заметили и инструкторы. После первого обеда, а питались мы в воинской столовой, они подозвали меня к себе и назначили старшим над нашей группой. А потом попросили одолжить десять рублей, которые они потом отдали. Знакомство состоялось. На следующий день мы принялись за изучение теории прыжка.
Инструкторы – бравые в прошлом десантники, а в настоящем ещё и спортсмены-парашютисты, доходчиво объясняли нам в течение трёх дней принципы действия основного и запасного парашютов. В заключительный час, сложенный нами парашют одели на меня. Я от одного конца спортивного зала пробежал в другой. А за спиной у меня в это время на глазах у всех наглядно открылся парашют. Следующий день объявили выходным. Скоро нам предстояло каждому совершить свой первый прыжок.
Глава вторая
Что делают молодые здоровые ребята в день дарованного им отдыха. Конечно, празднуют. Мы начали обсуждать деньки прошлые и гадать о будущем.
Веселье затянулось до вечера. Откуда взялась большая группировка местных туляков, историкам до сих пор непонятно. Те сразу дали понять, кто в этом доме хозяин.
Мы ещё не были настоящими десантниками, но дух их уже проник в нашу сущность. Подогретые водкой, мы, кимовчане, встали вдруг, как по команде, в круг, и началась потасовка. Бились долго. Кому досталось слишком много, тех затаскивали в середину отдохнуть. Ряды смыкали и продолжали биться дальше.
В этой суматохе понял, что не количество ударов определяет успех, а точное попадание в нужное место. И в этой неразберихе надо быстро вычислить главного зачинщика и самого сильного противника. Частенько это не одно и то же лицо. Их надо выводить из строя в первую очередь. Без своих лидеров любая группировка потеряет уверенность. Наша пятерка этим активно и занялась.
Затащив в середину круга трёх, на наш взгляд, самых здоровых и ловких бойцов, скрутили их и прижали к земле. Сразу наши дела пошли лучше, мы брали вверх. Но и они не дремали. Туляки, наверное, как только вступили с нами в схватку, послали гонца за помощью. И подкрепление к ним подоспело как раз в тот момент, когда мы начали теснить местных за стены Кремля. Когда их подмога слилась с основными силами, кто-то крикнул отходить назад, что мы быстренько и проделали.
Когда образовалась ничейная полоса между нами, кимовчанами, и туляками, мне пришла в голову дерзкая мысль. Я вскочил на верхнюю ступеньку здания, где мы жили, и, что было сил, крикнул: «Выкатываем старинные орудия и начинаем отбиваться ядрами! Лёха! Тащи порох и фитили. Валёк! Заряжай! По толпе картечью…» Это подействовало. На минуту драка прекратилась.
В этой звенящей тишине послышалась милицейская сирена. Во двор Кремля въехали три «Уазика», из которых выскочили ребята в красных фуражках. Это не предвещало нам ничего хорошего. В конечном счете, кого-то из нас заберут. Мы быстренько отступили внутрь прочного здания и наглухо закрыли за собой дверь. Милиция, а мы это видели через зарешеченное окно, стала выяснять зачинщиков драки. Без нас мы оказались виноватыми.
Утром, ещё до завтрака, наши инструкторы объявили нам, что местные власти решили нас, как неблагонадёжных, отправить назад домой. Нам ничего не оставалось, как сесть с грустными лицами на рейсовый автобус и возвратиться восвояси. Очень неприятный осадок остался на душе у каждого. Этот инцидент произошёл как раз накануне первого прыжка. Домой приехали, как говорится, не солоно хлебавши.
Нас не забыли. Через три дня мы получили вновь повестки явиться в военкомат. А он находился рядом со зданием райкома партии. Когда нас построили, то к нам вышли первые лица района. Они хвалили нас на все лады, обещали даже награды за тот бой. Потом по одному вызвали на собеседование всех, кроме меня.
Из следственных действий руководство района выяснило для себя главаря этой нашей потасовки и всей группы. Большинство ребят в нашей команде проживали в городе и слыли покруче меня. Но, видимо, у тех на этот счёт создалось своё мнение.
Построили нас, и уже первый секретарь райкома комсомола не без иронии сказал: «Мы понимаем, что вы отстаивали честь района. Хвала вам. Но вы сорвали важную военно-политическую компанию: подготовку к службе в армии. Посоветовавшись решили, что вы незаменимые. Как раз такие и нужны в десантных войсках. Поэтому мы снова посылаем вас пройти этот курс обучения до конца. Для укрепления морально-политического влияния назначаю секретарём временной комсомольской организации Владимира Цвиркуна. Он теперь будет отчитываться перед нами за ваши и свои действия. Сейчас садитесь в автобус и, как говорится, – с Богом. Но не позволяйте себя обижать», – последнюю фразу он сказал, когда мы уже сидели на своих местах. Добавлю к этому, что он раньше работал в нашей Новольвовской средней школе учителем русского языка и литературы и был классным руководителем в классе моего младшего брата. О моих проделках в школе он знал не понаслышке.
В Тулу приехали вечером. Без всяких отмечаний, а за нами следили уже не два инструктора, а пять. Легли спать. Но не это главенствовало. Ребята понимали, что дело пахнет керосином, да и я предупредил всех, когда выходили из автобуса, что сегодня постный день.
Рано утром нас разбудили по армейской команде: «Подъём!» Мы быстро привели себя в порядок. На специальном автобусе нас привезли на военный аэродром. Здесь без раскачки каждый из нас получил сумку с основным и запасным парашютами. Контрольные приборы и столы для укладки парашютов уже лежали на короткой траве.
С первой укладкой нам помогали инструкторы и девчата из местного аэроклуба ДОСААФ. Заполнив специальную книжку-формуляр, или как его ещё называли паспорт, мы положили документ и сумку в специальный карман основного. Перед прыжком всех опросили: кто сколько весит и попросили запомнить, кто за кем должен стоять. Самые тяжёлые заходили в самолет последними, а прыгали первыми.
По десять человек, не считая выпускающего и лётчиков, сели в «АН-2». Четыре самолёта быстро поднялись на восемьсот метров. Вдруг раздался такой противный на слух звук сирены, что все вздрогнули. К двери подошёл выпускающий, он надел, не торопясь, свой парашют, прикрепил карабин вытяжной верёвки к стальному тросу, который тянулся через весь фюзеляж. Раздался второй, как нам показалось, ещё противнее звук. Выпускающий открыл дверь. Гул мотора, свистящий воздух, бесконечные воздушные ямы теперь слились в один ужасный комок животного страха, который от ушей и до пяток предательски пронизывал организм. Выпускающий поднял руку вверх. Все встали и повернулись в сторону проёма двери.
Глава третья
Вот он миг, который вряд ли кто из ребят испытал прежде. Вот это мгновение, когда надо пересилить внутреннего врага – страх, который с каждым мгновением усиливался. Неизвестность того, что может случиться за дверью летящего самолета, переполняла всё тело. Но никому в это мгновение не хотелось показаться трусом, отказаться от прыжка, выйдя потом с позорным видом из самолета с нераскрытым парашютом на плечах. Борьба с самим собой – не поддающаяся описанию картина.
Выпускающий, крепко держась левой рукой за поручень, правую держал наготове. Он улыбался. Ему хорошо. У него за спиной не одна сотня, а то и тысяча прыжков. В этой экстремальной ситуации очень важно, кто прыгает первым. Ему надо быстро скрыться за проёмом, так как в спину дышит второй, который ждёт своего мига. Выпускающий улыбался. Потом вдруг неожиданно, что есть духа, крикнул первому на ухо: «Пошёл!» Он кричал очень громко, чтобы подавить своим голосом наш внутренний страх. Его команда, как приказ: «Пошёл! Пошёл! Пошёл!»
Все предыдущие абзацы текста, если их прочитать, займут несколько минут. А всё, что в них пережито человеком, умещается в две-три секунды. И это далеко не всё о чем думает каждый, кто стоит левой ногой наполовину в самолёте, а наполовину там.
Потеряв твёрдую опору под ногами, ощущение такое, что падаешь в бездну, которой нет конца. В свободном падении на парашютиста действуют две силы: притяжение земли зовёт тебя к себе, а скорость, когда выпрыгиваешь из самолета, по инерции тянет тебя за собой. Человека в этот момент, в прямом смысле, раздирает на части. Очень трудно в сию секунду взять себя в руки и сосредоточиться. А ведь постоянно надо иметь в виду, что в этой сложной и необычной обстановке необходимо вовремя дернуть кольцо основного парашюта. На первых прыжках эту операцию выполняет вытяжная верёвка и специальный прибор «КАП-3». Он подстраховывает парашютиста, который через пять секунд после отделения от самолёта синхронно обрывает тоненькие тесьмы стабилизирующего парашюта, а он в свою очередь мгновенно стаскивает чехол с основного парашюта, на котором по краям есть специальные карманы, помогающие куполу быстро принять правильное положение.
Как считать пять секунд? Если сидеть на лавочке в парке и смотреть на циферблат часов – это одно. А когда летишь со скоростью пятьдесят метров в секунду – это совсем другое время. Первое ощущение, которое овладевает телом – очень много свободного пространства. Не на что встать, облокотиться или за что-то зацепиться. И вдруг хлопок над головой. Невольно задираешь её вверх и смотришь – не лопнул ли купол. А он, как могучая, доисторическая птица, немного покружившись туда - сюда вокруг своей оси, а ось – это небольшое динамическое отверстие в центре парашюта, плавно парит над землей. Впервые оказавшись на такой огромной высоте, невольно смотришь вниз и не веришь своим глазам. Все предметы на земле кажутся миниатюрными. В первый раз очень трудно сориентироваться, куда опускаешься, в какую сторону тебя несет.
Парение над землей переполняет душу и сердце человека. Адреналин – в каждой клетке невесомого тела. Впервые увидев под ногами речку, я насторожился. Могу, ведь не приземлиться, а приводниться. Но чем ближе становилась земля, тем дальше оказывалась река. Неповторимое чувство полёта просто не с чем сравнить на всем белом свете.
Человек многое может. Он свободно ходит по земле, бегает, ставя рекорды, ползает, если надо, взбирается для удовольствия на крутые горы, прекрасно плавает, ныряет, далеко прыгает. А вот летать, без посторонней помощи, человеку не дано. А как жаль. Большинство людей, прожив долгую и трудную жизнь, так и не познали состояние свободного полета. Страх, голод, холод, жажду когда-нибудь испытывает человек, а вот легко взлететь с бугорка, как птица, раскинув в стороны руки, он не может.
С каждой секундой родная земля всё ближе и ближе. «Надо правильно сгруппироваться», – подсказывает подсознание. Прижимая плотно ноги, жду касания. Есть! Есть первый прыжок! Получилось!!! Радость переполняет всё тело и выплёскивается наружу в виде улыбки, смеха, а то и подскоков и танца на месте. Вокруг меня огромными белыми облаками опускаются парашюты с нашими ребятами. Кто поближе друг к другу начинают, восторженно жестикулируя, переговариваться между собой.
Погасив удачно парашют, а небольшой утренний ветерок уже гулял по зеленому лугу аэродрома, нечаянно посмотрел на свою новую, тогда очень модную лавсановую серую рубашку. Она до последней нитки промокла от пота. Пришлось снять её, выжать и положить на траву. Утреннее солнышко ласкало тело своими нежными лучами. Я стал собирать основной парашют. Стропы – в бесконечный узел, купол – как придется. Вытащив из кармана ранца сумку, сложил в неё всё своё хозяйство. Постояв и полюбовавшись, как приземляются мои земляки, надев ещё влажную рубашку, твёрдой походкой зашагал в пункт общего сбора.
За спиной меня кто-то окликнул. Оглянулся, а это двухметровый Лёха, земляк, на всех парах бежит в мою сторону и на ходу спрашивает:
– Как прыжок?
– Я ждал чего угодно, но только не такого наслаждения и в таком объёме.
–Подожди, давай покурим.
– Давай. После такого напряжения в самолёте…
– Вот гадство, – перебил меня Лёха, – и я тоже испытал страх перед прыжком.
– Теперь страха не будет.
– Посмотрим, – загадочно ответил Лёха.
На нём, как и на мне, рубаха оказалась мокрой.
– Ты рубашку-то сними, пусть высохнет, – посоветовал я.
– Ничего. На мне и высохнет. Погода тёплая, и ветерок поддувает вовсю.
Мы сели на сумки и стали жадно курить, оглядываясь по сторонам. Со всего поля к пункту сбора тянулись довольные ребята. Кто по двое, а где и по трое, на ходу жестикулируя руками, они громче обычного обсуждали первый прыжок. После сильного возбуждения эмоции у них выплескивались наружу. И их можно понять. Такое случается не каждый день.
Глава четвертая
После небольшого отдыха нам объявили, что будем укладывать парашюты для завтрашнего прыжка. Разбившись на пары, мы неспешно, под наблюдением инструкторов принялись за дело, на которое у нас ушло немногим более двух часов. Заполнив формуляр-паспорт, где проставлялись фамилии укладчика и помощника и день последней укладки парашюта, мы со спокойной совестью сдали их на хранение. После небольшого перекура сели в автобус и отправились сразу на завтрак и обед одновременно. Инструкторы очень советовали нам не отмечать первый прыжок. Отметите, мол, сразу три. С больной головой подниматься в небо, а потом прыгать, действительно, - преступление. Приняли совет бывалых, как должное.
После столовой мы, как монахи в Великий пост, не позволили себе ничего из запретного. К тому же рано встав в этот день, нас тянуло на отдых. Сколько калорий, а вместе с ними и эмоций, выброшено за прошедший день. Все сошлись на том, что сон – лучшее лекарство. Остаток дня прошёл в мелочной суете. Ужин спокойно закончил эти беспокойные сутки.
Утром следующего дня нас тоже подняли по тревоге. «Ну, прямо, как в армии», - возмущались некоторые. «А ты там был?» - спрашивали другие. Армия не армия, а порядок и дисциплина в таких делах – лучшие советчики.
Солнце уже трудилось во всю свою силу, когда наш автобус подрулил к аэродрому. Лётчики суетились вокруг своих машин. Подъехал грузовик, и мы взяли каждый свой парашют.
Разбившись на десятки, прослушали обязательный инструктаж перед прыжком, попрыгали на месте и гуськом пошли к своим бортам. В этот раз мы с Лёхой попали в одну команду. Ему, здоровяку, а шёл он последним, предстояло первым покинуть самолёт. Волнение, которого мы уже не ожидали, снова подкрадывалось в наши души. Усевшись на металлические откидные стулья, опустили головы. Будто сорвавшиеся псы, взревели моторы. Набрав нужные обороты, «аннушки» проворно, словно от кого-то убегая, побежали по лугу аэродрома. Потом они развернулись против ветра и рывком с места, от чего нас всех качнуло в сторону хвоста самолета, помчались вперёд.
Беспокойство всё глубже проникало в наше сознание. Мы пробовали шутить между собой, однако в подсознании, как зудящая заноза, сидел страх. Теперь мы чётко осознали, что второй прыжок переносить куда хуже, чем первый. Это обстоятельство объяснялось и малым опытом, и свежими воспоминаниями пережитого прошлым днём. На высоте восьмисот метров, вновь неожиданно загудела противная сирена. По команде старшего мы встали, показывая свою готовность к прыжку. Дверь открылась, прозвучала четкая команда: «Пошёл!» Мы, как молодая поросль не совсем окрепших птенцов, один за другим стали покидать фюзеляж самолёта.
Осознание, что я нахожусь в воздухе, пришло ко мне и остальным быстро. Едва раскрылся парашют, а мы уже осмотрелись и стали узнавать друг друга, крепко держась за лямки основного. Животный страх, мучивший два дня подряд, навсегда остался в самолете. А в небе творилось непонятное:
– Лёха! – крикнул я своему другу, который спускался чуть ниже.
– О! Привет, Володька! Балдёжь несусветная. Как ты?
– Да смотрю вокруг, нет ли немцев поблизости.
– А чё, гранату хочешь кинуть? – поддерживая мое шуточное настроение, спросил он.
– Гранату пока не дали, а вот закурить хочется.
– Курить нельзя. Парашюты перкалевые, вспыхнут, как свеча.
– Да я знаю. Просто к слову сказал.
– Так. Земля близко. Готовимся к встрече с ней, – подметил счастливый Лёха.
С каждой секундой земля стремительно приближалась ко мне. Я сомкнул ноги, крепче взялся за лямки парашюта, и в этот момент туфли первыми коснулись зеленой травы большого луга. Быстро расцепив замок, забежал вперёд парашюта, чтобы в него не пробрался ветер. Только справился с этим, как мимо меня прошелестел раскрытый парашют, который, как пушинку, волок по траве Валька. Быстро бросив ранец со стропами, побежал укрощать перкаль моего друга. Это заметили и другие. Общими усилиями потушили парашют нашего друга. Он быстро вскочил на ноги и объявил: «С меня магарыч». Улыбаясь, мы ответили: «Ловим на слове».
Третий заключительный прыжок прошёл «на ура!». С улыбкой на лицах и с шутками уложили парашюты. Прямо на аэродроме нам торжественно прикрепили значки парашютистов. Мы то и дело поглядывали на них, когда возвращались в Тульский кремль. Решили организовать торжественный обед прямо в столовой. Звучали тосты, пожелания, шутки. Один из наших наставников сказал нам на прощание: «Много групп мы выпустили, не один год трудимся в аэроклубе, но первый раз встретили таких дружных ребят, которые смогли постоять за себя. Вы не спасовали перед городскими и не побежали. Надеемся, что вы никогда не побежите и с поля боя. Из вас получатся настоящие десантники».
После обеда мы дружно отправились на автобусе в родные края. С Лёхой мы ещё вместе доехали потом до Новольвовска, оттуда я на мотоцикле подбросил друга в его родную деревню. Прощаясь, он сказал:
– Смотри, как получилось. Тогда, при первой встрече, когда вы ехали на Куликово поле, и не думал, что мы вновь встретимся. А оказалось вон как.
– На то она и жизнь, чтобы встречаться, а потом расставаться, чтобы вновь когда-нибудь встретиться.
– Это верно сказано.
– Лёха? А, может, мы ещё вместе попадём служить в ВДВ? – спросил я.
– Хорошо бы. Я думаю, что со многими из нашей команды мы ещё повстречаемся.
– Будем надеяться.
– Всего хорошего.
– Ну, Лёха, прощевай. До скорого. Осталось немного нашей вольной доармейской жизни. Пока.
Глава пятая
Чётких границ в возрасте не существует. Просто однажды случается то, чего никогда не ждёшь, оно приходит само. Взросление человека происходит постоянно. Внутри организма накапливаются материальные и духовные предпосылки перехода к следующему этапу жизни. И вдруг однажды осознаешь, что та ступенька, на которой ты стоял раньше, оказывается для тебя уже низкой. И ты, вольно-невольно становишься, если есть внутренние ресурсы, на ступеньку выше. Каждый человек идёт вверх и по кругу строго индивидуально. Пружина жизни не бесконечна, и ты шаг за шагом, ступенька за ступенькой, медленно, всю жизнь идёшь к последнему своему кругу, к последней своей ступени. Ты становишься на неё, а дальше… Дальше совсем иная жизнь. Её не видно. Как говорят святые апостолы, чьи души однажды побывали на границе двух миров, там всё не то и всё не так.
Я часто летал во сне в детстве. Летал и позже – в юности. Хорошо помню это неповторимое ощущение легкости, когда только с помощью рук можно взлететь на любую высоту. Ощущение полёта я испытываю и сейчас, но уже реже. Полёт во сне даёт внутреннюю живительную силу для дел и созерцания каждого последующего дня.
Внутренний мир каждого человека своеобразен и неповторим. Его нельзя сполна передать словами, выразить на бумаге, нарисовать кистью на картине. И лишь иногда, когда он выходит наружу, частично говорит, хорошо человеку или плохо. Через некоторое время скорлупа чувств плотно закрывается, как створки моллюска, и трудно дальше понять, что человек чувствует в этот миг.
Иду в весенний лес, не замечая никого и ничего. Туда, в лес, когда зацветала черёмуха, я впервые вошёл чистым и непорочным ребенком в мир природы, и она ответила мне взаимностью. Я наклонил тоненький зелёный стебелёк с ещё неокрепшими листьями. На его верхушке рождался первый бутон цветка. Белые конопушки на зеленой шали приводили меня в восторг.
Запах черёмухи пьянил и кружил голову. Горьковато-терпкий запах пронизывал меня насквозь. Белые гроздья миниатюрных цветков, свисающие вниз, манили и дразнили, душистый аромат будоражил, осторожно пробегая по струнам юной души. Мелодия этой внутренней песни осталась навсегда со мной. И когда теперь весной вдруг увижу цветущую черёмуху, то во мне просыпается мелодия того первого свидания.
Пролетели годы. Это последняя весна моей юности. Я вновь пришёл на свидание к черемухе, глубоко осознавая, что следующая встреча будет нескоро. Впереди меня ждала армия. По возможности, заглядывал в те уголки, где провёл своё детство, отрочество и юность. Скоро останусь наедине с самим собой. В минуты, когда мне будет трудно, я осторожно выну из тайника моей памяти какой-нибудь эпизод из моей прежней жизни, и это успокоит меня.
На долгие годы первой детской площадкой для меня и моих друзей стал луг, который большим зеленым ковром простирался за домом. Стою на его краю и вспоминаю. Здесь впервые в самую высь взвился мой первый воздушный змей. Его смастерить помог мне отец. Мы брали полгазеты, наклеивали по периметру и по середине тоненькие полоски фанеры. Верхнюю и среднюю части змея стягивали нитками так, чтобы получилась лодочка. Потом из ниток делали уздечку для лучшего управления, к ней привязывали тоненький шпагат и запускали.
Для полёта нужен постоянный ветер. Это происходило, когда цвели хлеба. Мою затею подхватили друзья. Уже скоро в небе над лугом летали их десятки. От столпотворения они частенько перехлестывались между собой и падали вниз. При хорошем ветре мы всегда посылали бумажной птице письма. Кусочек газеты легко скользил по нитке, пока не достигал цели.
На том лугу, как только растает снег, мы играли в лапту. Почти у каждого при себе имелась бита. Кто дальше и выше бил каучуковый белый мячик, тот это делал последним, чтобы выручить остальных членов команды, чьи удары оказывались неудачными. Назывался этот человек «палочка-выручалочка». В эту забаву играли и дети, и взрослые. Где по жёлтой траве, где по лужам мы бегали, не зная устали.
Там, на лугу, мы когда-то самостоятельно принесли из леса жерди и поставили на футбольном поле ворота. Весной я покупал мяч, и мы гоняли его все лето и осень. Иногда играли и зимой на снегу.
Ещё раз медленно, не спеша, обвожу взглядом места детских развлечений. Закрываю глаза, чтобы всю эту нежную прелесть утопить в своей памяти навсегда, до конца, на всю жизнь. Подул лёгкий ветерок, обдувая меня тёплым запахом здешних мест. Запах тоже надо запомнить.
С грустью поворачиваюсь спиной к лугу и передо мной - шахтёрский барак. Теперь в нём у нас уже две большие комнаты, просторная кухня, тёмная и веранда. Вот бы эту жилую площадь, когда мы ютились всей семьёй в одной комнатушке.
Но в тесноте есть свои прелести. Когда мы с братьями немного подросли, в семье на Новый год стали ставить ёлку. Наряжали её, как невесту, всей семьей. Под конец вешали на её колючие ветви конфеты, печенье и баранки. Когда ложились спать и выключали свет, мы, братья, выжидали, пока кто-то из нас заснёт. Потом осторожно пробирались к лесной красавице и, потаясь, снимали сладкие игрушки. Совсем немного.
Вечером тридцать первого у нас собирались отмечать Новый год некоторые соседи и друзья родителей. Компания подбиралась весёлой. Застолье начинали с проводов старого года. Часам к одиннадцати нас укладывали спать. Но какой сон в новогоднюю ночь, когда под боком смех, шутки, песни. Песни пели часто и подолгу. Только затихала одна, как вдруг кто-то высоким голосом начинал новую, которую дружно подхватывали остальные. Естественно, многие из тех песен я запомнил и потом мягким бархатным баритоном уже, будучи взрослым, подпевал им.
В новогоднюю ночь не всегда спалось. Однажды, улучив момент, когда взрослые пошли подышать свежим воздухом, я нарядился девушкой. Надел на себя платье матери, на голову повязал косынку, повесил на шею бусы, к ушам прикрепил клипсы, накрасил губной помадой губы и спрятался. Придя с улицы, вся компания под гармошку стала танцевать. В момент наивысшего веселья я незаметно вышел из тайника и приклеился к одному из пожилых гостей, став с ним танцевать. От неожиданности и удивления он остановился, закинул голову назад, чтобы рассмотреть меня повнимательней, и потом выпалил:
– Что за чёртики? Такой гостьи раньше с нами не было. Откуда ты взялась? Неужели я так много выпил? Варвара, это ты, – обратился он ко мне, имея в виду свою жену.
– Я это. Я. Только молодая. Помнишь, какой красавицей была.
– Да ты вроде не такой в молодости была.
Когда всё обнаружилось, смеху не было конца. За эту шутку меня наградили конфетами и яблоками с праздничного стола.
Незаметно подошёл к сараю, где мы недавно с отцом соорудили добрый и крепкий погреб с освещением. В семье я остался первым помощником – старший Николай после десятилетки уехал в Якутию, где добывал алмазную руду. Зашёл в сарай. В нём в детстве мы разводили кроликов. На глаза попался старый велосипед. Сколько сотен километров отмахал на нём по делу и без дела, по большей части, конечно, с пользой для семьи. Каждый день, как норма, приходилось рвать мешок крапивы или лебеды для поросят. «Во! Вспомнил о поросёнке, а он захрюкал», - удивился я. Вытащив из мешка пучок сочной щирицы, бросил его кругленькому кабанчику.
Очень трудно в начале шестидесятых годов было с продовольствием. Крупы, сахар, макаронные изделия, сливочное масло и другое отоваривали по талонам. «А с хлебом прямо беда приключилась», – поговаривали озабоченные хозяйки. Достать его – лежало на моих плечах. Сотни раздражённых людей стояли у хлебного магазина в ожидании лошадки с будкой, которая привозила его для продажи. Тогда на один рубль можно было купить восемь буханок, но давали в одни руки только две.
Многочасовые давки за хлебом доводили народ до отчаяния. Есть-то всем охота. А голод – плохой советчик. Голодный человек иногда жертвует собой, чтобы накормить семью. В одной из таких утрамбованных очередей, обливаясь потом, в обмороке упала женщина. Толпа расступилась, не зная, что делать. На моих глазах из магазина вышла уборщица тётя Зина и выплеснула на бедняжку ведро воды. Бездыханное тело даже не пошевелилось. Приехавшая «скорая помощь» констатировала смерть от удушья.
Мы, пацаны, с такой ситуацией не смирились и начали выискивать запасные пути. Наш посёлок находился на границе с Рязанской областью. Там, недалеко от нас, по слухам и разговорам, хлебные дела обстояли лучше. Наметили с ребятами конкретный пункт: станция Клекотки. Рядом с ней располагалась тюрьма, а при ней хлебозавод. Туда, за пятнадцать километров, мы и направили своих стальных коней. К нашему удивлению, там продавали хлеб почти свободно, очередей не было. Железнодорожный узел и тюрьма снабжались лучше, чем шахтерский поселок.
Привозили из Клекоток не только хлеб, но и курево нашим мужикам, которое тоже входило в разряд дефицита. Вечером нас, как космонавтов, встречала вся улица. Женщинам – хлеб, мужикам – сигареты, а, в общем, радость для всех. Зато ликёроводочные изделия стояли на прилавках в изобилии. И этому есть свое объяснение. С каждой бутылки государство имело два рубля прибыли при её цене два рубля шестьдесят две копейки...
Рядом с велосипедом стоял видавший виды всегда готовый к выезду мотоцикл «М-104». Он появился в нашей семье, когда ни у кого из соседей подобной техники не было. Я быстро овладел вождением, и он вместе со мной пахал на благо нашего хозяйства. Друзья бегали за мной пачками, чтобы я их прокатил. Просили и прокатиться. Но так как число желающих испортить мотоцикл не уменьшалось, то я придумал одну хитрость – заковырку.
Подъезжая к толпе ребят, осторожно ловил левой ногой нейтральное положение между третьей и второй передачами. Когда очередной охотник прокатиться просил у меня мотоцикл, то я ставил условие: если с первого раза не тронешься с места, то второй попытки не будет. По обыкновению охочий нажимал на педаль один раз вниз, и включалась вторая передача. Без опыта у такого наездника мотор глох. Ребята сильно удивлялись, почему у меня получается, а у них нет.
Глава шестая
Есть в России цветок незабудка.
Голубой, как весенний рассвет.
Этот маленький цветок уместится на ногте пальца и во множестве рос в наших влажных краях, в том числе и около железнодорожного пути. Мы часто с пацанами когда-то ходили туда озорничать. Туда на мотоцикле «Ижаке» я приехал, чтобы сфотографировать своей памятью эти милые душе и сердцу места. На переезде стоял шлагбаум. Около него находилась небольшая будка обходчика путей. А ниже – его собственный дом с огородом и лугом, где он жил со своей многочисленной семьей.
Постаревший путеец дядя Матвей стоял у будки и ждал очередного проходящего состава. Он вытащил из футляра сигнальный флажок, чтобы как полагается встретить и проводить поезд. Увидев меня, его глаза повеселели. Мы поздоровались за руки, как давнишние знакомые.
– О-о-о! Как вырос! – удивлённо отметил он, доставая из кармана пачку «Севера».
– Да вот постарался. Готовлюсь к армии, – сказал я, поворачиваясь к нему той стороной, где на костюме красовался значок парашютиста.
– Это что у тебя за орден на груди?
– Это не орден, дядя Матвей, и не медаль. Это значок. Его мне дали в Туле, где я совершил три прыжка с парашютом.
– Что специально есть место, где готовят парашютистов?
– Есть, дядя Матвей, есть.
– И сколько же человек с нашего посёлка? – прикуривая папиросу, спросил он.
– Посылали двоих. Один отказался.
– А разве можно отказаться?
– Наверное, можно, если слабо прыгнуть.
– Да-а-а. С такой высоты прыгать духу много надо. Не каждый, стало быть, отважится. А ты молодец, значит, не струсил. Это тебе не гвозди на рельсы класть под колёса поезда. Помнишь, как я вас гонял за это?
– Помню. Хорошо помню, дядя Матвей, наше детское озорство. За этим сюда и приехал, чтобы перед армией посмотреть на эти места.
– Смотри, смотри. В армии-то, небось, нет-нет, да и вспомнишь родную сторонку. Я это по себе знаю, когда воевал с немцами. Гляди, идёт поезд. Ты немного посторонись, а то ненароком… Надо встретить товарняк, приглядеться к буксам. Одним словом, работа.
Уже два мощных дизеля, а не два как раньше паровоза, набирая скорость перед подъёмом, тащили длинный состав из различных вагонов. Не доезжая до переезда метров сто, передний загудел, приветствуя дядю Матвея. Замелькали перед глазами просветы между вагонами, обдавая нас искусственным ветром. Я сощурил глаза от мощного воздушного потока. Последний уходящий вагон открывал мне глаза на сегодняшний день. Я был рад, что приехал сюда и застал дядю Матвея. Повернувшись в сторону сада, где когда-то мы шалили, я вновь увидел пузатые яблони, беременные спеющими плодами. Ветви от груза спустились почти к самой земле. Красноватые яблоки дразнили своей красотой и хитро подмигивали, мол, залезай, сорви, вспомни детство.
Прелесть наших лугов - незабудки пробуждаются весной. Зацветают они нежно-голубым цветом в мае. Я хорошо помню улыбку этого маленького цветка. Пошёл по разнотравью, нарвал букет поздних цветов. Потом вернулся к мотоциклу. Дяди Матвея уже не было на месте. С первого толчка мой мотоцикл завелся, издавая характерный звук: «Тах, тах, тах».
Ближе к вечеру отправился побродить по новольвовской восьмёрке. Чистая асфальтированная дорога служила прогулочным проспектом велосипедистам, мотоциклистам и, конечно, для всех желающих просто подышать свежим воздухом заката. После двух поворотов налево оказался на Клубной улице. Это самый тихий уголок посёлка. Ко мне в попутчики набился моложе меня на два года Витька-Чеснок. Он жил в проулке недалеко от моего дома. Незаметно за болтовнёй подошли к бараку, где нам дали первую комнату.
Обошёл знакомое место с разных сторон, постоял у окна, откуда частенько выглядывал голышом, пока сушилась одежда. Вышла теперешняя хозяйка квартиры. Поговорили с ней. Рассказал ей, что мы – первые хозяева этой комнаты. Потом вместе с ней пошли к сараю. Она занялась своими делами, а я вспомнил о козе Марусе, против которой воевал вместе с собакой Бобиком. Заглянул в милый лес. Здесь те же тропинки, по которым – мчался на своей импровизированной машине, где вместо руля была консервная крышка.
Постояв ещё несколько минут, вернулся на асфальт, где меня поджидал Витька - Чеснок. Пошли дальше, намереваясь вместе с дорогой ещё раз повернуть влево. Вдруг с правой стороны раздался звон стекла. Невольно повернули головы. От барака, где располагалось инфекционное отделение больницы, а в бытность моего детства – общежитие, донёсся крик знакомого мне человека. Ему в ту пору стукнуло тридцать. Он разбил окно, продолжая звать кого-то.
Не мешкая, мы поспешили туда. Он кричал и звал знакомую девушку, работающую медсестрой. Его звали Николаем. Со своим пьяным ухажером девушка разговаривать не хотела. А у него как раз к ней имелись свои вопросы. Разбитое в больнице окно могло обернуться для него большими неприятностями.
– Николай, – обратился к нему, – иди домой. Сейчас может нагрянуть милиция и тебя забрать.
– Кого? Меня! Да видел я их…
– Пошли быстрей отсюда.
– Отстань, говорю!
Я даже не заметил, как он вытащил нож и с силой ударил им мне по тыльной стороне левой руки. Как раз там, где вены, кости и кожа. Меня сразу замутило. Вытащив из кармана платок, зажал кровоточащую рану. Ничего не оставалось, как идти на «скорую». Дежурная медсестра промыла рану, забинтовала и сделала укол против столбняка. Меня по-прежнему мутило. Удар в кость очень болезненный. Глядя на меня, она сказала:
– Посиди немного, ты совсем бледный. Больно?
– Да. Рука ноет.
– Давай я уколю тебе обезболивающий.
– Хорошо бы.
–Матери говорить? Она сегодня тоже дежурит в хирургическом отделении.
–Ну зачем мамашу беспокоить. Вы ж ей не радость сообщите. Будут ахи, охи. Не говорите, завтра сам скажу.
– Ладно, промолчу. А вот в милицию надо позвонить. У нас так положено.
– И в милицию звонить не надо. Сами разберёмся.
Прогулка, конечно, пошла коту под хвост. Витька-Чеснок дожидался меня за дверью. Мы вышли из больницы и направились потихоньку восвояси.
– Нашли на задницу приключений, – буркнул я Витьке.
– Этот Николай, когда напьётся, всегда дурак-дураком ходит, – пояснил он.
– Он, может, и дурак, а мне послезавтра на работу. Не знаю, как и быть. Хорошо, что завтра выходной.
Спрятав забинтованную руку в карман, пришел домой, перекусил чаем с бутербродами, пошёл на веранду. Темнело. Включив настольную лампу, принялся дочитывать второй том Есенина. Читая его стихи, всё время ловил себя на мысли: «Когда же съездить на его родину. Село Константиново, где он родился, находилось не так далеко. За световой день можно на мотоцикле обернуться туда и обратно». С этой мыслью я и не заметил, как заснул.
Глава седьмая
Рано утром, а на календаре – суббота, послышались разговоры, потом кто-то начал меня звать.
– Володя, где ты? Эй, Володя, отзовись.
– Здесь я. Здесь? – спросонья отзываюсь, ещё не зная на чей зов.
– А вот ты где, на веранде, на свежем, значит, воздухе.
– На свежем, на свежем, – ответил я, внимательно рассматривая ранних гостей.
Этими гостями оказались мой вчерашний обидчик и сосед дядя Саша, хороший гармонист, мотоциклист, частый гость в нашей семье. В шахте он трудился электриком. Частенько приходилось обращаться к нему за помощью в ремонте мотоцикла. Не знаю, где он потерял слух, но слышал дядя Саша очень плохо. Чтобы что-то понять, он вертел головой. А вот музыкальный слух у него был отменный: любую мелодию мог подобрать по ходу звучания песни. Он доводился родным дядей моему другу Славке Леонову, который виртуозно играл на баяне.
Дядя Саша и Николай, вчерашний дебошир, вместе работали на шахте. Теперь вот вместе пришли ко мне. Первым вперёд вышел Николай и спросил:
– Володя, как у тебя рука?
– Вот забинтована, ещё не смотрел, – протягивая вперёд руку, сказал я.
– Перелома нет?
– Пальцы вроде шевелятся.
– Володя, прости меня, пожалуйста. Вчера не в себе был. Пошёл к своей Любке на работу, а она не открывает. Стекло мы уже там вставили. Вот пришёл к тебе проситься. Ты в милицию не заявлял?
– Нет,– твёрдо ответил я.
Фу-у-у. Гора с плеч. Володь, я заплачу тебе за бюллетень, за рану. Вот пришли с Сашкой. Пока принес литр водки, закуски. Хочу миром решить это дело. Давай обиду замоем. Я вчера был неправ. Просто не знаю, как получилось.
– Ладно, снимите пока с себя волнение.
Радостные, что всё решилось миром, они ринулись на кухню, а я – к уличному рукомойнику. Почистил зубы одной рукой, освежил лицо, причесался и пришёл к озабоченным гостям, которые уже открыли бутылку, нарезали колбасу, хлеб. Я поставил два пустых стакана.
– А третий? – озабоченно поинтересовались они.
–Я пить не буду, да ещё с утра, – твёрдо ответил я.
–Ну, как же. Мы пришли мировую заключить. А так получается, что ты меня не простил.
– Прощаю, говорю, прощаю. А у вас лимонада нет случайно с собой?
–Есть, есть. Сашка, где бутылка ситра? Я покупал и отдал тебе.
– Фу, а я про неё и забыл, – виновато вынимая зеленую бутылку, ответил дядя Саша.
Когда три стакана оказались наполненными до краев, чокнулись, выпили. Мировая состоялась.
До сих пор, вспоминая шахтёрские попойки, с содроганием сердца думаю об их решимости пить такими дозами. Бутылка водки на троих и сразу – по полному стакану было обыденной нормой их культурного досуга. Если кому-то вдруг из компании наливали неполную чарку, то он воспринимал это за кровную обиду. Иногда дело закачивалось дракой. Но были случаи, когда обделённый человек просто вставал и молча уходил, затаив на обидчика злобу. Шахтёры работали по-чёрному, по-чёрному они пили и водку.
Дядя Саша, выпив ещё стакан, радостно произнёс:
– Может, я за гармошкой схожу. Споём «По диким степям Забайкалья». А?
– Не надо, Саш, – остановил его Николай. – Это же не гулянка и не праздник. Мы же пришли к человеку проситься. А тут гармонь. Не-е-е. Не подходит. Не к месту она сейчас. Давай ещё по одной и по домам. А что останется дяде Диме, Володькиному отцу, оставим. Пусть он тоже на меня зла не держит.
Выйдя после мировой на крыльцо, мы закурили трубку мира. Поговорив ещё несколько минут, расстались, пожимая друг другу руки. Я точно знал, что мужики на этом не остановятся, пойдут добавлять ещё. Такой обычай у подземельных добровольных рабов.
Субботний день только начинался, и во мне созрело решение поехать проведать бабулю, родного дядю Витю и его семью. Была ещё одна потаённая мысль – посетить реку моего детства Дон. Надев сразу кожаные перчатки, вывел из ворот мотоцикл. Пока проверял готовность «Ижака», с ночной смены вернулась мать. Узнав о моём решении, сказала:
– Дело хорошее. Съезди. Ты надолго?
– Заночую, а в понедельник сразу на работу. Схожу к твоему брату, дяде Вите, поговорю с двоюродными братом и сестрой. А если одним днём, то получится приехал - уехал.
– Я не против. Ты обожди немного. Я соберу бабуле гостинец. А ты завтракал?
– Позавтракал. Пойду подолью бензина в бак, а ты готовь авоську.
О раненой руке родители пока не догадывались. Одетая кожаная перчатка надежно скрывала бинт. «Пока то и сё, – думал я, – а там о происшествии и совсем забудут. Тем более мамаша видела, что я крепко держу руль». С этой мыслью «Ижачок» увозил меня на другой край района.
Глава восьмая
Жизнь, как все давно поняли, прожить заново нельзя. Её можно только слегка повторить в своих потомках. Есть в истории рода человеческого аномальные случаи, когда вдруг на древе родословном появляется веточка – копия той, что когда-то зеленела на нём ранее. Рождение каждого человека, животного, цветка, облака, дождя, вулкана и радуги – предопределено свыше. Наша генетическая взаимосвязь поколений тоже развивается по заранее спланированному сценарию. Узы родства подсознательно толкают нас навстречу друг другу. И там, где родственники часто встречаются между собой, про них говорят: «Крепкий род».
В бытность здравствующего деда по материнской линии наши родичи завсегда собирались в его доме дважды в год – на Троицу и на праздник Казанской иконы Божьей Матери. Здесь мы, мальцы, знакомились со старшими, получая от них, когда конфеты, а когда и целый рубль, а иногда и то, и другое вместе. А самое главное, знакомились со своими многочисленными двоюродными и троюродными братьями и сестрами. В эти дни родители обязательно привозили с собой и показывали всем нового родившегося ребёнка, если у кого такой был. После домашнего короткого молебна, а иконы с лампадой у деда с бабулей висели всегда, важно садились за обеденный стол.
Застолье продолжалось весь день с перерывами на прогулку. За столом говорили о разном. Каждый раз, когда моя бабуля что-то вспоминала из прошлого, то непременно подчёркивала, что это было, например, на филипповках. Это означало, что действие происходило в конце декабря, когда начинался Рождественский пост. Или вдруг она говорила, что мы приехали на Иверскую в церковь. Значит, дело происходило в конце февраля, когда отмечали день Иверской иконы Божьей Матери. Всегда, когда я приезжал к ней и уезжал от неё, она обязательно осеняла меня крестом здравия – при встрече и крестом благополучия при расставании.
От поселка Новольвовска до шахты пятой Гранковской через районный центр Кимовск пролегала прекрасная асфальтовая дорога. Путь немалый – тридцать километров. Однако существовала ещё одна дорога – негласная, параллельно железнодорожной ветке. Первую попытку освоить её мы предприняли с младшим братом ещё в бытность появления в нашей семье мотоцикла «Минск». Мне тогда стукнуло тринадцать лет, а Василию – десять. Загоревшись однажды, мы решили показаться своим старикам на новом транспорте. В пользу короткого пути нас подталкивало и отсутствие водительских прав. Встреча с гаишниками не входила в наши планы. И последний аргумент – вдвое сокращалось расстояние.
Молодые были, царя в голове ещё не имели. Вскочили на «мотик» и погнали. От посёлка до линии всего километр. Подъехав к «железке», свернули на тропинку. Набирая скорость, помчались вперёд. Вдруг, откуда не возьмись, нас обогнал гружёный состав с двумя паровозами. Машинисты весело помахали нам. Такого мы простить и допустить никак не могли. Врезав третью, самую повышенную передачу и повернув ручку газа до отказа, начали настигать состав.
Как только наш «Минский» поравнялся с первым паровозом, и мы увидели озабоченные лица машинистов, на наше счастье или несчастье перед нами неожиданно возникла яма. Лишь на мгновение боковым зрением я заметил, как брательник, сидевший сзади, обгоняет меня, мотоцикл, пролетает над моей головой и плюхается в обрыв. Вскоре там появился и я.
Быстро придя в себя, заметил, что Васёк лежит без движения. Подскочил к нему и стал тормошить, потом прошёлся ладонью по щекам. Тут он подал голос:
– Что уже приехали?
– Слава Богу, – пробормотал я. – Жив.
Он сильно зашиб голову при падении, отчего и потерял сознание. Поездку пришлось отложить...
Теперь я ехал к бабуле уже не как-нибудь. В нагрудном кармане куртки у меня лежали корочки водительского удостоверения. Этот путь мы с братом Василием так и не освоили. Вот и решил для себя до конца довести, когда-то начатое дело. А главное – новые впечатления. В пути, следуя параллельно магистрали, встречал уже дизельные тепловозы. Некоторые обгоняли меня, а где позволяла дорога, они оставались позади. По пути несколько раз останавливался, чтобы нарвать своей бабуле хороший букет полевых цветов, с которым благополучно добрался до желаемого места.
Взяв меня за правую руку, бабуля при встрече перекрестила меня и сказала:
– Бог милостив и долготерпелив и не гневом наполняет каждый день. Проходи, внучек, в комнату.
– Как вы тут поживаете? – спросил я, вручая букет цветов.
– Помаленьку. С утра с молитвой и на ночь с Богом.
– В церкви давно была?
– Давненько не исповедовалась. Боюсь одна ехать.
– А вы соберитесь бригадой из таких, как ты, да и съездите помолиться.
-Не-е-е. Что нам друг друга держать под руку. Путь неблизкий. Церковь-то далеча, в Епифане. Нам туда одним не добраться.
– А если я тебя на мотоцикле потихоньку отвезу. Заедем к деду на могилку.
– Немцев не боялась, а на мотоцикле боязно.
– Ты же с внуком поедешь.
– Надо подумать.
– Думай, думай, бабуля Акулина. А я с утра на Дон собираюсь пройтись.
– Да, на Дону ты давненько не бывал. Сходи, сходи. А чего не на мотоцикле?
– Дороги-то всего километр. Пройдусь, огляжусь, вспомню, запомню и в душу положу.
– А ты повзрослел. Рассуждаешь, как взрослый. Ну, тебе виднее.
Глава девятая
Утром меня разбудил знакомый с детства запах жареных блинов. Я открыл глаза. В комнате витала сизая дымка слегка подгоревшего свиного сала, которым бабуля смазывала сковородку. На столе стояла литровая банка квашонки. «Всё как десять лет назад», – подумал я и, совсем проснувшись, сказал:
– Доброе утро, бабуль.
– Доброе, доброе. Как раз к горячим блинам закончился твой сон.
– Чую, чую. Надо вставать, а то остынут.
За блинами мы с бабулей обсудили повестку дня. Было решено, что после моего свидания с Доном, пообедаем, часок отдохнём, как полагается. Потом навострим тяпки и прополем огород. Дальше я напилю и наколю дров на зиму. А вечером придёт дядя Витя с семьей, и мы посидим по-родственному. Распорядок дня утвердили съеденными блинами и приступили к его реализации.
Я шёл по задкам шахтёрского поселка, по пути подобрав с дороги себе в спутницы ветку-хворостину. Из-за сарая неожиданно выскочили три небольших собачки и начали на меня лаять. Потом лай неожиданно прекратился, и они, переглянулись между собой, видимо, решая брехать им дальше или уже хватит. Видя, что я стою и не обращаю на них никакого внимания, а в руке ещё и хворостинка, которой я то и дело постукивал по земле, они мирно присели на задние лапы, провожая меня молчаливым взглядом.
Дорога, а скорее едва заметная тропинка, вела к Дону. «Значит, мало кто ходит теперь к реке. А почему?» – подумал я. Ответ пришёл сам собой. В двух километрах от посёлка на речушке, которая впадает в Дон, обустроили водную станцию, где людям, конечно, было веселее. И купаться можно, заплывая далеко, и на лодке прокатиться, и в буфет заглянуть. Людям хорошо, а Дон осиротел.
Иду, хватая взглядом окрестность. Небольшое болотце по-прежнему кормит местных чибисов. Один из них сорвался и стал кружить надо мной, спрашивая: «Чьи вы, чьи вы, чьи вы?» А я ответил взволнованной птице: «Свои мы, свои». Высокая и спелая осока по ближнему берегу волновалась длинными косичками от каждого дуновения ветерка. Шёл, а параллельно со мной плыла мысль: «Зачем. Почему иду сюда? Что и кто заставляет одного двигаться в эти места?» Останавливаюсь, а мысль обегает меня кругом, зовёт дальше и даёт свой ответ: «Идёшь сюда не из праздного любопытства и простой прогулки. Просто так в жизни ничего не делается и не происходит. В сознании постоянно идёт накопление чувств, ощущений, впечатлений, переживаний, эмоций, а затем трансформируется в качество – благодарную память».
Остаться наедине с природой, чтобы быть понятым и принятым ею, надо обнажить себя перед ней, сравнить её чистоту со своей, мысленно проверить свои деяния и спросить её: «Люб ли я тебе?» И она отзовётся в различных неповторимых проявлениях повседневности. Наверное, в эти мгновения откровения и закладываются кирпичики духовности человека. Духовность – краеугольный камень существа. Духовность человека намного глубже и шире нравственности. Если нравственность – это внешнее проявление ежедневных поступков, то духовность – величина постоянная, что составляет внутренний мир человека.
Шаг то замедляю, то ускоряю. Теперь понемногу понимаю, что мною движет. Сознанию: помимо материальной пищи, что приносит кровь с каждым ударом сердца, очень необходима эстетическая удовлетворённость, как составная часть нашего бытия. От комфорта окружающей красоты и пищи не откажется ни один организм. Только у каждого человека эти составляющие разные по величине. Отсюда и различия в облике и внутреннем содержании.
Останавливаюсь на высоком бугре и замираю, отыскивая взглядом маячки, зацепки в своей памяти. Сразу увидел узенькую светлую сиротливую полоску Дона. Сверху река кажется ещё меньше, чем она есть на самом деле. Не спешу на свидание с ней. Знаю, что где-то под обрывом должен быть родничок. Всматриваюсь в покат бугра и нахожу зелёный островок. Там колышутся, а скорее переваливаются с бока на бок широкие листья мать-и-мачехи. Их белёсо-бархатистая поверхность с тыльной стороны выдаёт родник. Эта трава старается зацепиться, где-нибудь у воды. С ней легче прожить, легче переносить летний зной.
Наискось спускаюсь к роднику. Он едва заметен в гуще травы. А вода почти не движется. Только малюсенький ручеек говорит о том, что он ещё дышит, родит воду. Присел возле него, облокотившись на левую руку. А правой зачерпнул несколько ладоней кристально-чистой прохладной водицы. Будто живительный бальзам вошёл в меня, стало легко и свободно. Умылся, не вытирая лица. Потом, наклонившись, глубже прочистил сначала русло отвода воды, а после и сам родник. Чтобы убедиться, что моя помощь помогла ему, обождал некоторое время. Я прилег прямо рядом с ним, подложив ладони под голову, и закрыл глаза.
Глава десятая
Сколько раз мы пацанами бегали сюда за водой, целыми днями пропадали на реке. А за ней находился колхозный огород, где выращивали помидоры, морковь, капусту, лук и другую зелень. Мимо такого богатого соседства трудно было пройти мимо. Сторож, бывало, часами просиживал на противоположном берегу, охраняя колхозное добро. Но ему тоже это занятие надоедало, и он уходил, грозя нам пальцем, отдыхать в свой шалаш. Да ещё добавлял на словах, что будет зорко наблюдать за нами из ковчега в бинокль. Куда там. Только он исчезал с глаз долой, ребята, как голодная саранча, кидались в огород. Старались не топтать посаженное, чтобы меньше потом было гнева. В итоге хватало всем: и колхозникам, и шахтёрской ребятне.
Пойманных в Дону рыбу и раков жарили здесь же, на берегу, закопав добычу в горячий пепел. У кого-то находилась горбушка хлеба. А стыренная с огорода зелень, всегда добрая добавка к ребячьему столу.
Однажды, купаясь в Дону и заигравшись в «салки», мы заметили, что рыба, и довольно крупная, то медленно всплывает на поверхность, обнажая блестящие животы, то нехотя опускается. А какая и вовсе плыла по течению вверх брюхом. Мы удивились. Но дармовую рыбу собирать не стали. Выскочив из воды, обсудили увиденное.
– Рыба дохнет от чего-то, – сказал Кандей, он был постарше нас на два года.
– Объелась, наверное, – вставил Витька Гуляев.
– Здоровая рыба так плавать не будет, – предположил Колька Дурнищев, мой ровесник и сосед по бараку.
– Это что-то пустили в реку из химкомбината, – объявил Санька Баев, заядлый рыбак.
Вскоре и старшие рыбаки подтвердили наши опасения. Действительно, кто-то высыпал в Дон из самосвала какие-то отходы из Новомосковского химкомбината. Рыбы тогда погибло много. Прямо на наших глазах на берег начали выползать раки. А это точная примета: вода в истоке реки заражена. Мы долго потом не решались идти купаться на Дон…
С тревогой в душе о судьбе Дона открыл глаза. Высоко в небе одиноко парил коршун, выискивая зорким глазом себе добычу. Не взмахнув ни разу крыльями, пролетал десятки километров, контролируя свою территорию. Потом, видимо, что-то заметив, он прямо на моих глазах, отчего я даже приподнялся, полетел камнем вниз. И где-то над самой землей, раскинув широко в стороны крылья, подцепил когтями испуганного суслика, треснув его своим мощным клювом по голове, и полетел дальше, крепко держа свой заслуженный обед.
Я опустил голову и посмотрел на родник, а потом на отходящий от него сток. Из середины крошечного озерца уже веселей и озорней бил фонтанчик чистой, как слеза, воды. Да и ручеёк стал бойчее, пробивая уже сам себе путь дальше. Родничок ожил, зажурчал, и я этому был очень рад.
На берегу набирающего силу Дона остановился. Наша детская купальня едва напоминала о своём былом существовании. Длинные косы камыша из рода осоковых, как по команде, зашептались между собой. По глади реки пробежала рябь, испуганно прижимаясь к берегу. «Ну, здравствуй, Дон! Вот и я пришёл, пардон». Река молчала, она думала. А думки были невеселые. Сколько воды утекло за эти годы. Найдя удобное место, спустился вниз и зачерпнул двумя руками, сколько поместилось, воды. Помыв руки, поводил рукой по нежной спине Дона. Он, как бы ласкаясь, ещё раз рябью воды проскочил мимо меня. Из реки выпрыгнула небольшая щука, догоняя мелкую рыбёшку. Дон жил. Он будет жить, если ему не вредить.
Поднялся снова на крутой бугор, остановился и посмотрел первым делом на реку. Потом, сколько хватило взгляда, окинул его по течению. Вдалеке виднелся сизый смешанный лес. Недалеко от него возвышался террикон шахтной породы. Правее над Доном проходил, наверное, самый первый капитальный мост, через который пролегала автомагистраль Кимовск - Новомосковск и дальше на Тулу и Москву. Я поднял к глазам руку, чтобы увидеть что-нибудь. Очень хотелось оставить в памяти ещё один штрих, ещё одно мгновение. В этих местах Дон набирает силу, начинает свой разбег.
Я успокаивал себя мыслью, что непременно вернусь сюда когда-нибудь. Конечно, вернусь и увижу всё это уже другими глазами, отчётливо понимая, что разбег в моей жизни закончился, пора взлетать.