На Брайтоне нельзя разговаривать. Здесь надо превратиться в уши. Услышанное на этом приокеанском кусочке Нью-Йорка с гремящими над головой поездами метро, ты не услышишь больше нигде. Помимо ушей, здесь надо как можно шире раскрыть глаза. Потому что увиденное здесь, ты больше нигде не увидишь.
Холодный ветреный вечер октября. На улице темно. Идем с мужем в сторону кафе, выпить кофе. Навстречу нам, со стороны океана, движется женщина в шубе в пол. В одной руке у нее цветастый пляжный зонт и пляжный стул, в другой – телефон.
– Ты мне должен двадцать пять рублей. С восемьдесят второго года. Я всё помню, – кричит она в трубку.
Женщина в шубе проходит мимо и, мои глаза упираются в нечто очаровательное. Возле входа в кафе стоит дама-колобок, одетая в короткую ярко-оранжевую куртку и высоченные сапоги-ботфорты ослепительно белого цвета. На голове у дамы – войлочная шапка-колпак. В таких обычно парятся в бане. Дама строго отчитывает щупленького мужичка, переминающегося с ноги на ногу:
– Тебе ничего нельзя доверить. Ты всё теряешь. Как мы теперь попадем домой, без ключей?
– Как, как? Опять, через окно, – виновато говорит мужичок.
Заходим в кафе, становимся в очередь. За столиком у окна трое мужчин. Перед каждым из них – пустая чашка из-под кофе. На столе – одна (!!!) двухсотграммовая бутылочка кока-колы, из которой они периодически разливают на троих, судя по цвету, коньяк. Одному, маленькому, сухонькому, лет за семьдесят. Он опытен и многословен. Двое других помоложе. Они слушают опытного и не перебивают.
– А я вам говорю: некому быть президентом, – громко вещает опытный, расположившись на уютном диване.
– Так ты голосовать пойдешь? – доносится голос второго. Он сидит на стуле ко мне в профиль, который словно стёсан топором. Кончик его носа практически не выступает за пределы лица, а располагается на уровне верхней губы.
– Он каждый раз голосует. Хоть бы когда-нибудь ошибся, – вступает в разговор третий. Его лица мне не видно, он сидит спиной. У него нет шеи, голова и сразу – широкие покатые плечи.
На улице раздается вой пожарных сирен. В окно видно, как в жилой комплекс "Ошеана", напротив кафе, въезжают три пожарных машины.
– Смотри, – говорит опытный, кивая в сторону окна, – сразу три. Наверняка, ложный вызов. У этих – свои развлечения.
Через пять минут пожарные выезжают из комплекса.
– Видишь, я же говорил. Зажрались там, – кивает он в сторону "Ошеаны", – тьфу.
Раздается телефонный звонок. Опытный достает из кармана смартфон и кричит в него:
– Аллё, аллё, не слышно, кто там? Аллё.
В то же время свой телефон вытаскивает "стёсанный топором профиль" и говорит в трубку:
– Я щас занят. У меня совещание, – и наливает в свою чашку из кока-коловской мензурки, – что? Хлеб? Куплю. Куда он денется? Не закончится, говорю. Ты ж не в Америке. Здесь хлеб не заканчивается.
Мы с мужем берем кофе и подходим к пустому столику. Я чуть отодвигаю стул, чтобы присесть. Сидящая за соседним столом черноволосая дама с короткой челкой с готовностью придвигает к себе свой столик, чтобы освободить для нас место. В отличие от "стёсанного", я нахожусь в Америке, и, улыбаясь, говорю:
– Thank you.
Дама отвечает мне на ломаном русском:
– Спасыбо, – и добавляет по-английски, – я не говорю по-русски. Пришлось здесь, на Брайтоне, выучить несколько главных слов.
– Ну, правильно, – соглашаюсь я, – здесь проще выучить русский, чем ждать, когда с тобой заговорят по-англи...
– Тщщщщ, – перебивает меня дама, заговорщически прикладывая палец к губам, – лэт ми ток. Моя бабушка из Одессы, но она не говорила по-русски, зато знала испанский и идиш.
– Как это, не говорила по-русски в Одес...?
Я не успеваю договорить, как дама вновь прижимает палец к губам.
– Тщщщщ, лэт ми ток. Бабушка знала еще аргентинский (!) и португальский.
Не успеваю я открыть рот, чтобы удивиться еще раз, как дама так же внезапно, как и начала со мной разговор, теряет ко мне интерес, встает из-за стола и, не прощаясь, выходит из кафе. Следом за ней срывается с места странного вида тётушка с платочком на голове, сидевшая до этого в углу. С платочка свисают пришитые к нему золотистого цвета шоколадки-медальки. Такая же медалька приколота к левой стороне ее куртки, на груди. Я вижу, как она прошагала за черноволосой дамой несколько метров, пока та не обернулась. Тётушка резко изменила траекторию и пошла в обратном направлении.
– Что Вам взять, Оля? – раздается за моей спиной.
– Пирожное с кремом.
– Ну, что Вы? Вам нельзя пирожные. Возьмите салат, – командует мужской голос.
– Я не хочу салат, – капризно отвечает женский.
– Оля, давайте не будем тратить время, особенно, на первом свидании, – чуть жёстче говорит мужчина, – фотография, которую Вы мне прислали, сделана лет десять назад. Сейчас Вы выглядите, – он замялся, – по-другому.
– Вы тоже не Ален Делон, Гриша, – отвечает Оля.
– Я лучше Делона, потому что, в отличие от него, в шаговой доступности.
Я не выдерживаю и поворачиваюсь в сторону их диалога. Я хочу воочию увидеть эту "шаговую доступность". За соседним столиком сидят он и она. Ну, как, сидят? Она, вполне нормального телосложения, удобно расположилась на стуле, а его зад одной половиной свисает с сиденья. Всем телом на стуле он не помещается.
Он протягивает руку и касается ее запястья.
– Так Вам взять салат? – утвердительно спрашивает он.
Оля молча кивает.
Я же говорю, на Брайтоне надо молчать, особенно, когда вам говорят: "Лэт ми ток".