Разбег. Часть вторая

Глава первая
В те непростые шестидесятые годы профессиональные училища пользовались большим успехом среди подростков. Наблюдался даже конкурс. В нашем ГПТУ обучали на сантехников, монтажников и газоэлектросварщиков. Курс обучения – два года. Как  убедился, выбранная мною первая профессия, здорово пригодилась в жизни. Там мы проходили азы слесарного дела. Первые полгода нам преподавали «основы сантехники», «металловедение», «механику», «черчение», «эстетику». На втором году обучения  к ним прибавились «обществоведение», «строительное дело», «электродело». В училище хорошо были развиты различные спортивные секции.
После первого дня знакомства нам дали в руки ломы и лопаты, и мы стали копать траншею  на Рудоремонтном заводе. Два наших мастера зорко присматривались к каждому из нас. Немногие выкопали в срок траншею два метра в длину и полтора в глубину. После трудового крещения ко мне подошёл мастер и предложил стать старостой группы. Я почему-то отказался, хотя в школе, в своём классе, являлся лидером на словах и на деле был старостой. В новой ситуации что-то остановило меня принять на себя командный пост. Старосту потом три раза переизбирали. Мастера никак не могли попасть в десятку, посматривая на меня во время этой процедуры.
   Там я впервые обнаружил в себе новое, непонятное чувство. Оно было многогранным. Во мне обострилось обоняние. Запах стал восприниматься резче, контрастнее, чем раньше. Появилось необоснованное чувство тревоги. Оно, как позже ощутил, помогало мне ко всему происходящему относиться настороженно, продуманно. Да и на всё, окружающее меня, стал смотреть шире и глубже.
Конечно, это возрастной рубеж, новая среда обитания, новые и незнакомые люди, и, естественно, что теперь я остался один на один с ещё не до конца понятным мне миром. Сугубо личное, индивидуальное, перемешиваясь с новым, порождало во мне незнакомые доселе чувства. Мне стало комфортнее. Многим вещам, событиям и явлениям начал давать собственную оценку.
Незаметно стал своим среди многих однокурсников. Мой авторитет рос изо дня в день. Я его не завоевывал кулаками или угрозами. Моё необычное поведение, шутки, хорошее знание для моего возраста теории и практики жизни позволили мне  быть на голову выше многих ребят из моей группы.
Мои шутки, умение вести разговор с ровесниками и старшими, а также и с младшими, часто рождались спонтанно. Эта мгновенная реакция на ту или иную ситуацию в данный момент далеко не каждому по плечу. Можно ведь просто ответить на вопрос,  промолчать, отреагировать односложно, можно проявить красноречие, если оно есть. Но ответить шуткой – дано не каждому. Шутка – душа любой компании. Но надо помнить, что чувством юмора обладает не каждый человек.
Преподаватель «механики» и «черчения» был человеком не только хорошо знающим свой предмет, но и тонко понимающим и ценящим юмор. Вадим Георгиевич иногда среди урока делал незаметные паузы. Уловив этот миг, этот момент, я осторожно вклинивался в возникший вакуум. Он охотно шёл на подобный контакт. Во время таких коротких, но остросюжетных перепалок, когда шутка, брошенная в одну сторону, мгновенно переиначивается и, как теннисный мячик, стремительно летит в сторону оппонента, однажды, улучив такую паузу, спросил:
– Вадим Георгиевич, а вы хорошо помните своё сопливое детство?
– Конечно, особенно когда улепётывал от петуха.
– Вы не обижаетесь, что вспомнил про ваше детство?
– Да ничего, на больных не обижаются.
Частенько задавал ему вопросы из жизни. Почему, к примеру, трактор не сможет сдвинуть плуг, который прикреплён за трос на расстоянии ста метров. Или каким будет прогиб рельсы, лежащей на опорах, если на неё сядет бабочка. Он охотно отвечал на все наши каверзные вопросы, ибо понимал наш возраст: сам-то всего на шесть-семь лет  был старше нас. Отслужив армию, закончил техникум, заочно поступил в институт, бросил курить, к чему и нас призывал. Перед нами – пример для подражания.
В нашей двадцатой группе почти стихийно организовались две группировки. У каждого – кличка одного из героев гражданской войны. В перерыве между лекциями мы выходили, если позволяла погода, и начинали выяснять отношения. Нет, это  были не драка и не потасовка – просто борьба. Ребята других групп смотрели завороженно на нас и завидовали. Во время лекций оживлённо шла переписка, как лучше на очередной перемене напасть на противника.
В один из дней меня вызвал к себе в кабинет замполит училища. Он сел за стол и пригласил последовать его примеру.
– Володя, – обратился он. – Ты затеял нехорошее дело. Ты путаешь героев гражданской войны с обыкновенной ребячьей шалостью. Сейчас, – он сделал небольшую паузу, будто вспоминая что-то, – сейчас с этим полегче. Ты понимаешь меня?
– Не совсем, Андрей Сергеевич.
– Попади эта записка, – он выложил на стол нашу переписку, – в органы лет десять назад, вас бы замели за милую душу. Очень прошу, по-отцовски прошу, бросьте всё это. Не путайте Божий дар с яичницей. Договорились?
– Хорошо, товарищ замполит, – ответил я.
Выйдя из кабинета,  направился во внутренний двор училища, закурил и посмотрел на ребят своей группы. Больше всего меня поразило в разговоре с замполитом не его предупреждение бросить заниматься вольнодумством, а то, как к нему попала наша ребячья почта.  «Значит, в группе есть стукач, – подумал я. – Значит, каждый наш шаг известен, каждое слово кем-то фиксируется и передается».
Тогда меня это открытие просто взбесило. Но, со временем, пришлось убедиться, что в каждом коллективе, даже если вас трое, есть, как минимум, один, который охотно предаст ваши мысли, помыслы и планы. Таких примеров по жизни – хоть отбавляй. Свобода ограничена не только сверху, но и по бокам.

Глава вторая
Во время практики в училище нас распределяли по одному-двое в бригады. Со старшими слесарями мы монтировали сантехническое оборудование в строящихся домах. В те годы не только в Москве, но и у нас в городе Новомосковске быстро росли свои «черёмушки», а проще «хрущёвки». Темпы застроек захватывали дух. За год появлялись целые кварталы. Выйдешь, бывало, на балкон, а подъёмных кранов вокруг сколько глаз видит. Пятиэтажки росли, как грибы.
Утром автобус развозил нас к месту первой практики, вечером забирал обратно. Иногородним ребятам, кто жил на квартире, в незнакомом городе, пришлось несладко. Местные, которые учились в училище, всячески притесняли иноземцев. Бывало всё: били, отнимали деньги, вещи и даже издевались. Мне повезло и на этот раз. Я  быстро сдружился с местным однокурсником Геной Слетиным. Он – авторитет среди городских, очень любил мои шутки, дольше всех смеялся над ними.
Он иногда приглашал меня к себе домой попить чайку, поиграть в шахматы. Моя дружба с Геной не осталась не замеченной и местными, и моими земляками, которым помогал иногда в критических ситуациях.
Междоусобица в те годы среди допризывной молодёжи была обыденным занятием. В отличие от некоторых своих сокурсников-земляков, я жил не на квартире, как они, а у своей родной бабули. Правда, до места учёбы приходилось добираться  пятнадцать километров на автобусе, предварительно около двух отшагав. В этом были свои и плюсы, и минусы. Если к этому добавить, что четыре раза в неделю приходилось ездить в вечернюю школу, то станет ясно: расслабляться времени почти не оставалось.
Моя бабуля жила в шахтёрском поселке, который в свою очередь делился на новый и старый. Здесь, на шахте, ощущался свой своеобразный микроклимат. К нам на танцы частенько наведывались ребята из соседних шахт-поселков. Они приходили многочисленными компаниями, и их всегда оказывалось больше, чем нас. Иногда мы с ними не ладили. До серьёзных стычек не доходило, однако после нескольких посещений из всех наших они выделили меня и устроили ночью на дороге мне засаду.
После уроков в вечерней школе в одиночестве возвращался под бабушкино крылышко. Автобус плавно катил по инерции с пригорка. До моей остановки оставалось метров триста. Не знаю, что толкнуло шофера автобуса остановиться раньше, но он притормозил у дороги, которая прямо вела домой. Я спокойно вышел, поблагодарив водителя, и вошёл в царство ночи. Но что-то тревожно кольнуло в сердце и заставило посмотреть на автобус, который остановился снова прямо напротив остановки. Минуту спустя, когда он отъехал, до меня отчётливо донеслось: «Его нет. Он слез раньше. Бежим!»
Вмиг стало ясно о ком идёт речь. Меня поджидали  не с добрыми намерениями. Услышав топот, рванул вперёд, что было сил. Через несколько секунд послышались крики: «Стой! Хуже будет!» Следом прозвучали выстрелы. Пули, как в кино, просвистели выше и с боку от меня. Восемьсот метров, а это полпути от дома, преодолел на одном дыхании. Потом остановился, прислушался: погоня стихла. До порога барака добрался обыкновенным шагом.

Дальше посещать вечернюю школу становилось небезопасно. Об этом случае бабуле рассказывать не стал, хорошо понимая, как бы беспокоилась за меня она и родители. На неделю пришлось отложить вечёрку, а потом, меняя маршруты возвращения, возобновил занятия. Сейчас смешно говорить, но среди преследовавших меня тогда в ночи, бежал мой будущий друг. Об этом расскажу чуть позже.
В шахтёрском поселке, где я жил у бабули, вечерами мы часто играли в футбол, но чаще в волейбол. А позже собирались на танцплощадке, где потихоньку стали ухаживать за девчатами. На волейбольной площадке собиралась молодёжь разных возрастов. В нашей команде, как-то само собой, подобрались допризывники, а в противоположной – народ постарше. Играем, я получаю мяч и подаю высокий пас, чтобы моему сотоварищу Володьке Ярусову было удобно ударить. Смотрю на реакцию своего тёзки. И что же  вижу. Вместо высокого прыжка, чтобы глушануть, он, сколько в нём было прыти, бросился  бежать. Все в недоумении. Немая сцена. А когда мимо нас пронесся с топором  мужик, то стало ясно: назревает трагедия.
Естественно, что те, кто стоял на площадке, смотрели за игрой, а те, кто просто сидели на лавочках около двухэтажных домов, быстрёхонько двинулись в сторону интересного события. Мы наблюдали гонку топора за Володькой, однако мужику за прытким юношей было не угнаться. Дыхалка шахтёра, а вернее его лёгкие, пропитанные угольной пылью и папиросным никотином, не давали ему шансов долго бежать. Погрозив топором вслед убегающему, он повернул назад. Толпа человек в пятьдесят не знала как себя вести. Да и шахтер с топором в таком взмыленном состоянии представлял опасность. Среди нас находилась и его жена, всхлипывая время от времени. Что меня дёрнуло, не знаю, но я вышел из толпы и, смотря ему прямо в глаза, пошёл на него.
– Дядя Саша, отдай топор, – попросил я.
– Гм… гм… гм, – был ответ.
Подойдя к нему вплотную, взял  за рукоять топор. Он, не сопротивляясь, отдал мне грозное мужицкое оружие. С ним я приблизился к его жене и отдал ей топор. Позже об этом случае рассказали моей бабуле, а та - моим родителям. Я чувствовал по разговору, что они гордились мною. Володьке после этого инцидента путь на волейбольную площадку закрылся. Причина – страстно неровное его дыхание к молодой жене шахтёра.
После учебы в училище вечером мы с бабулей загодя готовились к зиме. Пилили  двуручной пилой горбыли, нетолстые бревна, после чего я их колол и заносил дрова в сарай. Неподалеку у бабули имелся огород. За ним мы тоже постоянно ухаживали. А окучивали картошку ручной сохой: я тянул, а старенькая бабушка нажимала на соху и одновременно толкала вперёд. Немногим удаётся эту операцию делать искусно.
В один из длительных дней я пригласил бабулю сходить на Дон.  К моему удивлению она охотно согласилась:
 – Там кое-каких трав нарвём на зиму чай заваривать, – развеяла мои мысли она.
На берегу ещё совсем молодого Дона бабуля поведала мне:
– Когда-то мы, казаки, скитались по свету, два года жили в городе Мариуполе, это на Азовском море, куда впадает полноводный и широкий Дон. В том месте, где он сливается с морем, не глубоко. Бывало, рано утром твой дед шёл в море пешком далеко-далеко и глушил там палкой крупную рыбу. С полной сумкой всегда возвращался. Жили мы и на среднем течении Дона в Волгоградской области. А теперь вот судьба закинула нас посмотреть, где он рождается. Возвращались мы с большими охапками целебных трав и полные воспоминаний о прошлом.

Глава третья
Интересно, кто и как ведёт человека по жизни. Иногда он делает необдуманные поступки. А иногда и дела, и поступки, и мысли попадают точно в десятку. Иной раз подсказка рождается в голове, она идёт изнутри. Что это? На это вам не ответит никто: ни Бог и ни наука. На одном таком курсе «обществоведения» у нас с преподавателем возникли интересные дискуссии.
Илья Николаевич Рассуда – бывший партийный работник. В училище он возглавлял партийный комитет и знакомил нас с азами философии. Заочно учился в высшей партийной школе. На вид – непробиваемый аскет. Но, как оказывается, внешность иногда не соответствует внутреннему характеру. Он с удовольствием поддерживал любой разговор в аудитории, если в нем теплилась хоть какая-нибудь искорка философии.
В училище жизнь протекала более демократично, чем в школе. С преподавателями можно было поспорить, поговорить, высказать свою точку зрения. Поначалу курс «обществоведения» давался и мне, и моим коллегам по группе очень трудно. Поэтому я стал осваивать предмет по-своему. Сначала, забегая вперёд по времени, я прочитывал материал дома, а потом слушал его со слов Ильи Николаевича. Таким образом, я дважды знакомился с той или иной темой. И это мне помогло.
Подошла моя очередь отвечать у доски. Илья Николаевич спросил меня:
– Расскажи нам, любезный, что такое материя?
– В первых строках своего письма, дорогая мама,  сообщаю…
– Постой, постой. Причём тут дорогая мама, – перебил меня Илья Николаевич.
– Знаете, когда я очень волнуюсь, отвечая на трудный вопрос, то воображаю, что пишу письмо матери и рассказываю, что знаю о предмете.
Гена Слетин открыл рот, готовый засмеяться.
– Странная у тебя манера ответа. Что и на всех предметах ты пишешь письма?
В группе захихикали
– Нет, только тогда, когда мне трудно.
В группе пошёл смешок.
– Ну, начинай отвечать, любезный. Я слушаю.
– Так вот. В первых строках своего письма сообщаю, что материя – это окружающий нас мир, данный нам в ощущениях. Но я одного не пойму. Как может материя, из чего сшита наша одежда, окружать наш мир? Есть же ещё вода, камни, люди, звери, – прикинулся я.
– Рассуждаешь правильно. Но одного ты, голубчик мой, не учёл.
– И чего же?
– Слово «материя» имеет несколько значений. В нашем курсе это слово несёт на себе философскую нагрузку. А вообще-то в русском языке это называется полисемией, то есть многозначностью слова. Понятно.
– Ничего, подумаю немного, дойдет.
– Пойдём дальше, любезный. Скажи, а какова роль человека в этом мире?
– Так сразу и сложно ответить.
– Только, пожалуйста, не надо писать письмо. Говори, как думаешь.
– Ладно. Слушайте. Только потом не вините меня.
– Не будем винить, милейший, я тебе обещаю. Так, какова же роль человека в современном мире?
– По сути человек – это большая сволочь.
Вся группа разом грохнула смехом. Гена Слетин сначала поднялся от смеха, а потом лёг на стол, закатываясь.
– Кто тебе такое сказал? Где ты мог такое прочитать, – возмутился Илья Николаевич, при этом улыбаясь и почёсывая затылок.
– Это сказал буревестник революции Алексей Максимович Горький.
– Да, действительно, где-то есть у него такое высказывание. А ты так прям уже и сделал для себя умозаключение, что человек – это  сволочь. Да ещё добавил большая сволочь. Но он же и предлагал писать слово «человек» с большой буквы.
– Возможно, тогда и были такие люди. Люди с большой буквы. Но время идёт, и таких людей все меньше. Да и Горький мог ошибиться, – быстро отреагировал я.
Гена Слетин мотал головой от смеха. Ему явно не хватало воздуха. Другие тоже ржали от души.
– Хорошо, милейший, продолжай дальше.
– Человек - царь природы…
– Правильно составил тезис, молодец.
– Человек – царь природы, не перебивайте меня, а то я волнуюсь. Но, как известно из истории, царей потихоньку низвергают. И я боюсь, что мы, люди, можем тоже уйти туда, откуда пришли.
– Странная у тебя логика, молодой человек. Начинаешь за здравие, а кончаешь за упокой. Продолжай. Интересно, что ещё ты нам скажешь?
– Может, хватит. Пусть другие скажут лучше.
– Пока подожди. Таких рассуждений я за свою жизнь ещё не встречал.
– А какое мнение обо мне? – спросил я, отвлекая его от предмета рассуждений.
– Скажу прямо – двоякое. Есть ещё, что добавить к сказанному?
– Могу добавить, если вы настаиваете. Когда на планете не было человека, то и земля была чище.
–  В каком смысле?
– Появился человек - и появились отходы.
Смотрю на стол, где должен был сидеть Гена Слетин, но не нахожу его. Он, сидя на корточках и схватившись за живот, давился от смеха.
– Это какие же отходы? – удивленно  спросил Илья Николаевич.
– Прямые и косвенные, – коротко отпарировал я.
– Что ты имеешь в виду? – все больше улыбаясь, переспросил преподаватель, догадываясь, к чему я клоню.
– Прямые отходы находятся в туалете, а косвенные – вокруг нас. На каждом шагу. От фантика  конфеты до фекалий, которые мы сливаем в реки, где потом с удовольствием купаемся.
– Правильно ты подметил, милейший. Есть у нас ещё такие недобросовестные люди и руководители. Но человек производит не только отходы, но и продукцию для своей жизнедеятельности. Это неоспоримо.
– Человек только берёт у природы,  а взамен ничего не даёт. Птица, к примеру,  съела гусеницу – принесла раз пользу, сходила в туалет – помёт на земле. Это вторая польза. А от человека только один запах.
– Какой же? – уже не сдерживаясь, смеялся Илья Николаевич.
– А вы на переменке пройдите мимо нашего туалета – запомните на всю жизнь.
Гена Слетин уже не смеялся. Его скулы свело. Красное лицо говорило, что он уже не в силах дальше переваривать наш диалог. Он просто молча глотал ртом воздух.
– Ну, уж, это мне знакомо. Где ты начитался, милейший, всего этого? – уже более серьезно спросил Илья Николаевич.
– Кое-что прочитал в журнале «Наш современник».
– Так это журнал, если мне не изменяет память, Союза писателей СССР.
– Наверное, и Союза писателей, я не знаю. Просто попался мне на глаза такой, я и прочитал его от корки до корки.
– Ну, что ж. Весьма и весьма интересное сообщение ты нам, голубчик, сделал. Иди, садись, гомо сапиенс.
– А вот обзывать учащегося нехорошо, – съязвил я.
– Гомо сапиенс – слово греческое и обозначает «человек разумный». Так что я тебя не обозвал, а похвалил. Гордись.
– Ладно. Запомним это красивое греческое слово. Буду стараться соответствовать ему,  быть им.

Глава четвертая
Все когда-то в своей жизни получали первую, лично заработанную денежную плату за труд. Суммы, конечно, у всех были разные. Но ни это главное. На первом месте, без всякого пафоса, – нежное, тёплое внутреннее чувство морального удовлетворения. Первая зарплата, первые планы, на что её потратить.
После практики осенью нам выдали по пятнадцать рублей – так оценило государство наш вклад в построение коммунизма. Это всего третья часть от истинной суммы. Две третьих держава брала себе за то, что кормит, одевает, обувает и учит. О водке, о развлечениях в тот момент и не думалось. Чисто практическая, хозяйственная думка доминировала над всем остальным.
Заимев такую сумму, немедленно поспешил в универмаг. Приближалась зима, а на голове у меня было пусто. На мою удачу в отделе «головные уборы» продавали тёплые шапки. Размеры имелись всякие. Через полчаса на кровно заработанные деньги  купил себе головной убор. Когда показал обновку дома, все одобрили мой выбор. Зиму  встретил во всеголовье. На вторую получку, не раздумывая, купил всем гостинцев. Приятно слышать слово «спасибо» от родных и близких. Теперь настала моя очередь баловать вниманием  своих самых дорогих людей.
Когда-то мой дед Даниил Ефимович Гречухин рассказал мне небольшую, но поучительную притчу. «Идёт  мужик из магазина, а ему  повстречался сосед, который и говорит:
– Зачем ты столько хлеба купил? 
– Долг отдаю, две буханки в долг даю, две буханки сами с женой съедим.
– Поясни мне. Не возьму в толк, что ты имеешь в виду? Какие у тебя долги?
– Две буханки несу родителям – долг отдаю, они меня кормили. Две буханки съедят мои дети – им в долг даю. Ну, а  остальные две – себе, – пояснил мужик.
–  А-а-а. Вот в чём мудрость, - ответил сосед и призадумался».

Настала и моя пора наживать мозоли на руках, набираться сил и ума. По окончании двухлетнего курса профессионального технического училища  мне вручили диплом слесаря третьего разряда. Но главное, чего я добился, это умения трудиться по избранной, на этот период времени, профессии самостоятельно.
Окончив училище,  я сразу взял отпуск, чтобы присоединиться к своим родителям, которые собрались ехать на Украину, в Харьковскую область, в город Новая Водолага. Там жили моя бабушка и дедушка по отцовской родовой  линии. Кроме того, совсем рядом проживали сестра и брат отца с семьями. Предстояла встреча с двоюродными сестрами, а их оказалось целых четыре, но моложе меня.

 Бабуля-украинка – мастерица варить настоящий украинский борщ. Вся родня собралась у деда. Старики говорили на чисто украинском языке, мой дядя, а звали его Иваном, разговаривал на смешанном  языке. Тетя Нюра – на родном языке, а вся молодёжь – на мягком русском языке. Все младшие обращались к старшим только на «вы». Мы, русские, таких правил не придерживались.
На обед подали украинский наваристый борщ, налили всем домашнюю водку. Рюмка такого напитка, граммов двадцать пять, стояла и напротив меня. По рассказам моей матери, а она уже бывала здесь раньше, бабуля загодя ходила на базар, выбирала нужный кусок мяса, красных помидоров и варила перед приездом гостей свой фирменный борщ – душа обеда.
С первой рюмкой все встали,  поприветствовали гостей и, стоя, выпили. Впервые за столом со старшими употребил спиртное и я. Борщ действительно оказался очень вкусным. Недоваренная свежая капуста придавала блюду неповторимый вкус в сочетании с горьким и болгарским перцем. Это блюдо стоит у украинцев на первом месте. Старшие мужчины в этот день выпили, сколько захотели.

Вечером мы с двоюродной сестрой Людмилой пошли на танцы. Там, как это водится везде на Руси, новичка встретили настороженно. Стоило моей сестре одному из местных парней сказать, что я – её брат, так сразу у многих из них засветились лица. Домой возвращались, когда уже совсем стемнело. Внутри двора старшие родичи встретили нас теплотой и мелодичной украинской песней. Людмила села рядом с ними, подхватив знакомую мелодию. Я сидел и наслаждался тихой и тёплой погодой, протяжной и задушевной песней. Засиделись допоздна.
Пробыли мы в гостях две недели.  Помогли старикам обновить дом. С дядей Иваном несколько раз ходили на утренней и вечерней зорьке ловить рыбу. Побыли в гостях  у сестры и брата отца. Дядя Ваня пообещал подарить мне двух белых голубей-трубачей. Перед самым отъездом он никак не мог их поймать и посадить в клетку. Не дождавшись его, время поджимало, мы пошли на вокзал. Я все время оглядывался: не покажется ли родной дядя с голубями.

С дядьями мне здорово повезло. Младший брат матери был старше меня на тринадцать лет. Перед уходом в армию дядя Витя подарил нам, трём своим племянникам, ещё новый велосипед.
Мы стояли уже около вагона, когда вдруг увидел  бегущего дядю Ваню. В руке он держал клетку с голубями и улыбался. «Успел», – подумал я и тоже улыбнулся.

Глава пятая
Годы отрочества пролетели быстро. Я осторожно и бережно вступил на девственную ступеньку бриллиантовой поры человека – юности. Ещё в ту пору, предчувствуя, что это время скоротечно, написал четверостишье.
О юность, юность, – жизни цвет!
Ты, как далекий отголосок,
В моей бурлящей жизни нет да нет
Кипящим гейзером прорвешься!
С позиции прожитых лет отмечаю, что история дарит каждому поколению свои увлечения, пристрастия, свой особый, неповторимый разговорный язык, своих кумиров. А главное – надежду. Надежду – взлететь. Всё это случилось и с нами – молодёжью шестидесятых годов, времени хрущёвской оттепели. А если наступила оттепель, значит непременно побегут ручьи и появятся подснежники.
Сначала в Москву, потом в большие города, а затем и к нам хлынула с Запада  своеобразная культура. Джаз, твист, рок-н-ролл, брюки-дудочки, брюки-клёш  у ребят и мини-юбки у девчат – всё это стало обыденностью. Доходило до смешного. Некоторые пацаны так ушивали свои брюки, что им приходилось, лежа на спине, одевать их с мылом.
Всё новое, ранее запрещённое, распространялось теперь по всем возможным каналам. Тогда входили в моду первые переносные радиоприёмники и магнитофоны. Из них нескончаемым потоком лилась музыка на любой вкус. Почти в открытую слушали передачи радиостанций «Голос Америки», «Свобода» и других. Свобода после сталинских времён ощущалась во всём и вся. Ошалевшие от неё, люди порой не знали в ней меры. А ведь свобода, по мнению одного философа, это - осознанная необходимость.
Каждые выходные, а их теперь в нашей стране  стало два, мы зимой и летом спешили на танцы. Там, как на ярмарке, ярко проявлялась сущность молодого поколения в целом и каждого в отдельности. Хиповые пацаны приходили в новых костюмах, но вместо обычного галстука надевали бабочки, шнурки и даже жабо, прикреплённое к рубашке брошкой. Длинные, остроносые  туфли с лихвой закрывали расклешённые брюки.
На танцах, за нами зорко наблюдали работники культуры, для начала мы танцевали танго, вальс. Потом душа молодецкая просто требовала эмоционального всплеска. Местный ансамбль, состоящий из трубы, баяна, кларнета и ударного, как мог, выплескивал мелодию  неподражаемого тогда твиста. Мы выходили с моим дружком Славкой Леоновым на середину зала и начинали крутиться, отбрасывая ноги в стороны. Руки изображали извивающихся змей, туловище в это время пробовало изобразить мостик. Импровизировали во всём. После нашего вступления зал делился на пары и бросался исполнять, кто на что горазд. Это неповторимое зрелище надо было видеть. По манере танца можно угадать характер, темперамент и текущее настроение молодого человека. А настроение в такие минуты у всех  было приподнятое.
Здесь же, на танцах, с сигаретой в зубах слышались разговоры: «Я сегодня такую чувиху подкадрил». «У меня чувак самостоятельный, он с другими не кадрится». «Ты знаешь, а Сонька – это кадр, что надо». Среди ребят пошла мода приходить на танцульки выпивши, да и некоторые девчонки не против были взбодрить себя вечерком винцом. Отсюда – выяснения отношений, драки, поножовщина.
Моя первая рюмка вина, а вернее полстакана «Вермута», не пошла мне на здоровье. Долго я мучился, когда начинал курить. После спиртного и сигарет меня тошнило, некоторое время ходил сам не свой. Несколько лет организм не мог принять вторую рюмку, если после первой закусил. Частенько в компании вокруг меня ходили осовевшие после спиртного дружки. А мне хоть бы хны. Они иногда допекали меня: выпей да выпей. Уважу, а через минуту иду за угол и по примеру древних греков освобождаю желудок от чуждого напитка.
После выпивки, конечно, тянет на подвиги. Ещё бы: море, оказывается, по колено, океан до пупка. Мои собратья по возрасту иногда спекулировали на мне: выпьют, а показаться на люди охота. Как быть? Просили меня,  чтобы пошёл с ними. Они с подхалиманчиком говорили: «Если Цвира пойдет с нами, то всё будет нормально». Ничего не оставалось – шёл. Процветающие поножовщина и попойки, коснулись и моего друга.
По сути,  друг по училищу пырнул ножом, когда я зачем-то отвлёкся, моего друга по улице. Одному – больница, другому – тюрьма. А кулачные потасовки расцветали год от года. Иногда и мне приходилось махать кулаками и догонять противника, и убегать от него. Русская народная забава стенка на стенку набирала обороты.

Занимательный сюжет вспоминается из лихой молодости. У клуба собралось несколько «стенок» в предвкушении почесать кулаки. Образовался своеобразный круг из противоборствующих группировок. Назревала большая драка с непредсказуемым концом. Выхожу на середину и говорю:
– Что нам биться между собой. Сколько мы уже навешали друг другу синяков. Может, сменим объекты для вешания «фонарей».
– Что ты предлагаешь? - раздался раздражительный голос «Бобра».
– Предлагаю отправиться в соседнюю деревню Хитровщину и попугать тамошних ребят.
– А  что, он дело говорит, – раздался голос «Синюхи».
– Девчат тамошних пощупаем, – добавил «Бобёр».
Смех на минуту примерил стороны. А потом кто на автобусе, кто на велосипедах отправились покорять деревню. По асфальтовой дороге до села – три километра с хвостиком, по грунтовке – полтора. Ребята ехали в  сопровождении  смеха с ощущением превосходства количества кулаков.
Все собрались у автобусной остановки. Дальше решили пойти в сельский клуб. Скажу сразу, что деревенских кто-то предупредил и посоветовал как поступить. Нет, они не попряталась по избам и закоулкам, они не выглядывали из-за угла, они поступили мудрее. Как только вожаки приезжих вошли в клуб, им навстречу вышли трое здоровых телом и душой парней и две девчонки.
– Ребята, – обратился один из них к приезжим, – мы не хотим драки и вражды. Мы хотим дружить с вами.
– Что-то новенькое, – буркнул «Бобёр».
– Наоборот – старенькое. Тот, кто дружит, у того и кости целы, и жерди в заборе не поломаны, - раздался дружный смех. – Раз вы к нам приехали в гости, то и мы приготовили вам угощенье.
Через пять минут на сдвинутых столах быстро появились деревенская водка, к ней сало, хлеб, овощи, яблоки и даже зажаренные кем-то куры. «Ехали кулаки почесать, а попали на праздничный  ужин», – удивлялись поселковые  пацаны. Мир состоялся. Более того, сколько помню, мы никогда не дрались с хитровщинскими ребятами.

Глава шестая
На первом году самостоятельной работы весной, почти в день рождения, с помощью старшего брата, а он трудился в Якутии, добывая алмазную руду, я приобрёл мотоцикл «Ковровец». К слову, это - неплохой вид транспорта. Его недостаток – быстро слабеет: изнашиваются кольца и цилиндр. Но на два доармейских года мне хватило. После чего стальной конь, служивший мне верой и правдой, перешёл в руки младшего брата Василия. Он в ремонте мотоцикла стал большим специалистом. За день разбирал мотор пять раз, устранял неисправность, а затем снова собирал его. Мне-то он достался новым, поэтому и ломался он только по мелочам.
На этом мотоцикле с утра я отправлялся на работу за двадцать пять километров, а вечером  кадрился на улице. Частенько, а мотоциклы появились и у других ребят, мы ездили в село Хитровщину купаться на речку Улыбыш. Её районные строители перегородили дамбой, соорудили разгрузочный узел для спуска  лишней воды. Получилось большое водохранилище. По  берегам его поселковые старшеклассники посадили деревья. В жаркие дни мы частенько проводили время на одном из берегов этого небольшого озера.

Не прошло мимо моих глаз и ушей становление упомянутого ранее села Хитровщины. А колхоз назывался имени Крупской. В послевоенные годы в хозяйство начали приезжать специалисты. В те времена, кроме председателя и секретаря парткома, руководителей не было. А тут на тебе: и агрономы, и инженеры, и экономисты, и зоотехники, и ветврачи. А если к ним добавить учителей и работников культуры, то получалась целая интеллигентная прослойка. Местным ребятам и девчатам было на кого ориентироваться. Наш посёлок и соседнее село стали дополнять друг друга.
Как-то так получалось, что со многими из них я встречался, правда, стоя в стороне. Но вот однажды познакомился близко. Недалеко от поселка располагалась длинная лощина, с кустарником. Туда приходилось иногда ездить ещё на велосипеде за травой для кроликов. Набив мешок сочным кормом, стал привязывать его к багажнику. Тут, откуда ни возьмись, председательский «Газик». Выходят двое и направляются ко мне. В лицо я знал обоих.
– Ты что тут делаешь? – спросил председатель.
– Травы нарвал, – ни жив ни мёртв ответил я.
 Тогда это считалось преступлением по инерции со сталинских времен.
– Нехорошо поступаешь, мальчик. Скажешь своему директору школы, чтобы он тебя наказал.
Они поехали, а я ещё минут  десять не знал, что мне делать: домой ехать с травой или без нее. Успокоившись, тронулся с мешком на багажнике. Было заметно, что председатель приезжал с главным агрономом в это тихое место не просто так, а хорошенько выпить. А трава мне нужна была, чтобы росли кролики, чтобы семье было что поесть. Не от хорошей жизни люди водили мелкий скот и птицу. А сорвать травы было негде. За этим следили специальные объездчики на быстрых лошадях.

Последние предармейские годы – самые романтические в жизни любого юноши. Возраст от шестнадцати до девятнадцати – пора обретения собственного внутреннего стержня. Именно в эти годы вырисовывается индивидуальность будущего характера, который по крупицам вбирал в себя различные сюжеты жизни. Если в детстве большинство поступков совершалось за компанию, то в юности мы вершим дела уже прислушиваясь к своему внутреннему я. Мы начинаем осознавать и чувствовать, что в теле, помимо мозга и сердца, есть  и душа. И только в душе – в этом уютном божественном гнёздышке – поселяется великое человеческое чувство  любовь.
Хлеб не бывает плохим. Он или чёрствый или невкусный. Так и люди: есть приятные и противные. На основе первой и зарождается сначала ребячья, а потом, что  частенько случается, и многолетняя мужская дружба. Обычно самые верные друзья – это друзья детства. Мне с этим не повезло. С уличными друзьями моя дальнейшая судьба не сталкивалась. Правда, две встречи состоялись, однако впечатление от них – двойственное.
Бриллиантовый фонд нашей жизни – детство, отрочество и юность – отчетливей и чаще вспоминается нами особенно в минуты грусти и печали. Мы бережём эту нежную память, как берегут люди свою позднюю любовь и поздний брак.
С моими уличными друзьями я не расставался вплоть до ухода каждого из них в армию. Мы ни разу за многие годы дружбы серьёзно не подрались, не предали друг друга. Подражая взрослым, играли в карты и в лото на деньги. Мы нарезали из старых учебников свои бумажные прямоугольные купюры и складывали их в воображаемые банковские упаковки, перевязывая ниткой. Впервые мы, тоже оглядываясь на взрослых, купили на шесть человек две бутылки «Портвейна», на праздник Нового года. Никогда не забуду утро нового дня. После этого я долго косился на все спиртные напитки.
У моего друга  Илюхи  в армии дослуживал последний, третий год, старший брат Алексей. Хорошо помню его возвращение. Он служил тогда в Восточной Германии. Домой приехал в звании старшего сержанта. Каким крепышом и жизнерадостным он предстал перед нами. В кителе, на котором красовались все солдатские отличия, кепке, яловых, до блеска начищенных сапогах, он произвел на нас, будущих воинов, сильное впечатление.
Через день  увидел его  у магазина. Он был одет в старенькое поношенное осеннее пальто. Серая доармейская, уже не по размеру, кепка и стоптанные туфли – ровесники всей остальной одежды – резко контрастировали с его бравым видом в форме. Нет, он стоял не пьяный и не за водкой. Он ожидал свою девушку, которая работала продавщицей и не дождалась его из армии, выйдя замуж за другого. Я видел и слышал, как он уговаривал её на улице вернуться уже с чужим ребенком  к нему.  Меня поразила резкая перемена в его судьбе. С одной стороны – гордый, независимый боец, а с другой – просящий, как милостыню, человек. Это была любовь, рабом которой он стал. Ни со своим другой Илюхой, ни с его старшим братом Алексеем я по жизни больше не встречался. А вот с другими двумя своими сверстниками из далекой страны детства пришлось столкнуться.

Глава седьмая
На первом курсе факультета журналистики мне посчастливилось стать обладателем автомобиля «Жигули». Откуда такое богатство у студента? Отвечаю: человек – кузнец своего счастья. Чтобы обеспечить себе подобающую старость, надо здорово поработать в молодости. Заработав за два года с женой на далёком и холодном острове Шпицберген приличные деньги, я поступил на очное обучение, а супруга – на заочное.
По приезде, уже будучи студентом,  на зимние каникулы к родителям, за праздничным столом мне сообщили, что в поселке в отпуске мой друг детства – «Калаха». На следующий день, сходив в магазин, пошёл в гости. Моя бутылка водки в компании его семьи и родителей оказалась единственной. Встречной я так и не дождался.
Не скрою, мне хотелось услышать от моих собеседников вопросы и расспросы о том, как я поступил в  университет, да ещё на такой неординарный факультет, как идёт учеба. В нашем посёлке и в округе я был единственным за всю историю, кто избрал себе такую редкую профессию – журналист. Мои намёки рассказать о себе оставались незамеченными и непонятыми.
Вдруг ни с того ни с сего мой друг «Калаха» объявил:
– А мне недавно присвоили четвёртый разряд каменщика. А ещё у меня растут две дочки – Наташа и Света. Так что живу я припеваючи.
– Это неплохо, – заинтересованно ответил я в надежде услышать вопросы о моём житье - бытье.
 –  Может, скоро получишь шестой разряд и станешь бригадиром? – спросил  я.
– У меня руки золотые, могу и бригадиром.
– А дальше учиться пробовал? – спросил я, подводя разговор к учёбе.
– А зачем мне учиться. Сто пятьдесят рубликов у меня завсегда получается.
–Ты что всю жизнь камни да кирпичи собираешься класть. Закончишь строительный техникум – мастером поставят, – сворачиваю ещё ближе разговор на колею учения.
– Прямо и не знаю. Надо подумать. Способности у меня есть. Там видно будет.
Дальше разговор касался чего угодно, пока мы по каплям пили поллитровку. Но у меня на протяжении трёх часов так никто и не спросил о моём бытие. Конечно, все в поселке хорошо знали, где и на кого учусь. Но уж слишком дерзким, наверное, был мой рывок.
С этой навязчивой мыслью мне вздумалось заглянуть к соседям – друзьям моих родителей, которые жили с торца барака. Они, правда, быстренько организовали стол, и мы, я, хозяин дядя Саша и его жена тетя Маруся, втроем окружили незатейливую закуску. Неторопливый разговор происходил по тому же сценарию, что и в гостях у «Калахи».
Захмелев, дядя Саша, бывший бухгалтер, а в данный момент начальник поселковой пожарки, многозначительно сказал жене:
– Маша, а ну-ка принеси мой диплом. Пусть Володя посмотрит.
– Да, корочки что надо, – похвалил я.
В дипломе черным по белому: что такой-то прошёл подготовку в институте повышения квалификации сроком в один месяц. Ключевым словом в этом дипломе было слово «институт». И тут ничего не попишешь и никого не убедишь: институт, он и есть институт.
После учебы, уже работая в редакции ответственным секретарем, я  снова посетил родные пенаты. Мать сообщила мне, что приехал ещё один мой друг детства – «Давыд - маленький». Вскоре мне открыли дверь его родительского дома, а  в нём, кстати, родилось одиннадцать детей, сестёр и братьев Василия. Поздоровавшись, пригласил его к себе в гости. В ответ он не сказал ни слова, лишь махнул головой. А ведь когда-то, учась в одном классе, мы по ролям читали «Ревизора» Гоголя. Он – Осипа, а я – Хлестакова.
Василий Давыдов пришёл, когда вся моя родня уже сидела за столом. Его усадили рядом со мной в надежде на интересный разговор двух друзей детства. После третьей рюмки спросил его, чем он занимается. Последовал невнятный ответ. Все другие вопросы не находили отклика. Надежда разговориться рухнула, когда за ним пришла старенькая, сгорбленная невзгодами мать и увела его.
Прошёл ещё один год. Та же сцена застолья в родном доме. Мать снова, уже в который раз, с радостью сообщила, что в гостях у своей матери (отца у него  не было) находится мой друг детства – «Калина». Выпив неполную рюмку, сказал:
– Несколько раз я наведывался к своим друзьям по улице, но ни в одном доме не нашёл,  не застал, не встретился даже с признаками или отголосками нашего прошедшего детства и юности. Да и ко  мне в гости никто пока не приходил.
– Как хочешь. Я просто сказала, знаю, что ты всегда дорожишь прежней дружбой.
– Ничего, подумаю, мама, – ответил я, чтобы успокоить и поблагодарить ее.

Ещё одна встреча произошла через десять лет недалеко от дома родителей с «Давыдом - большим».
Он сидел  со своими друзьями около старого сарая, наливая в стаканы из литровой бутыли смесь для разжигания примусов и керосинок. В нём трудно было узнать того здорового парня, каким я его видел в последний раз. С великой горечью пришлось осознать, подводя итоги некоторой части прожитой жизни, что большинство друзей  детства раньше времени увела в мир иной водка. Печальная участь, но никто из них не дожил до пенсии.
Горькую чашу, может и не до конца, пришлось испить и мне. Я давно прочитал известную цитату древнего философа Сенеки, что пьянство – это добровольное сумасшествие, но не верил, что это правда. Крепким кнутом, а где и вожжами, хлестанула  и меня водка вдоль и поперек спины. Успокаивал иногда себя тем, что о любом явлении надо судить, познав его. Правило трезвое, но познавать мир, испивая только его горечь, не получится.
Меня всегда спасала генетическая одержимость двигаться вперёд и вверх. Ставил перед собой тактические и стратегические задачи и шёл к ним яростно и самозабвенно. Твёрдо понимая, что без образования вообще  и самообразования, в частности, ничего не достичь. Твердо взялся за чтение книг. Сначала, конечно, познакомился с романами А. Дюма. Потом взялся и серьёзно за русских классиков. Причём норовил прочитать все произведения одного автора. Со временем определился во мне любимый прозаик. Им стал на всю жизнь Александр Иванович Куприн со своим неповторимым «Гранатовым браслетом».
Книга стала постоянной спутницей моей жизни. Даже в армии, где служил в воздушно-десантных войсках и где дневная нагрузка несоизмерима с другими видами и родами войск, за пазухой у меня постоянно лежала книга. Выдавались минуты отдыха. Я доставал очередной томик и отрывался. Это тоже одержимость. Очень хотелось иметь в загашнике своего сознания, хоть малую часть того, что предлагали великие прозаики.
Помню край надо было готовиться к последнему экзамену в университете, а мне вопреки здравой логики захотелось ещё раз прочитать роман Шолохова «Тихий Дон». Думаю, что ген казака заговорил во мне. Эта мысль сверху ещё раз сроднила меня с прошлой жизнью моих предков, и стала частью моей жизни. Я читал роман до первых петухов, а утром вместе с героями произведения – казаками пошёл на ответственный экзамен. Попался вопрос, наверное, тому и быть, где всё, мной недавно прочитанное и прочувствованное, легло главной канвой в моём ответе. Я и мои казаки- помощники выиграли и это сражение.

Глава восьмая
Гордость – дальняя сестра в системе одержимости. Гордость или, точнее гордыню, очень осуждает церковь, которая приучает к смирению, покорности и далее – после левой щеки подставлять правую. Но гордость должна быть в человеке. Очень трудно порой понять и уловить, какую же гордость надо прятать, а какую показать. Для живого человека это трудный выбор. Одержимость более многогранное чувство. Одержимость всегда к чему-то ведет. Гордость же, зачастую, мешает идти вперёд.
В юном возрасте, как сказал древний философ, «молодые люди ДУМАЮТ,  что они знают жизнь, а пожилые ЗНАЮТ, что они знают жизнь». Период взросления – это резкий гормональный всплеск. От внешнего поведения до внутреннего состояния все меняется. Это естество всего живого на земле. Девчата чаще начинают смотреть в зеркало, а ребята - на них.
Своим божественным крылом  любовь ко всему окружающему коснулась и меня. Эйфория молодости била ключом. Родник радости жизни наполнился сполна, и ручей чувств устремился на волю, пробиваясь через тернии судьбы и утверждая свой собственный путь.
Я тоже постигал первые азы влюблённости. Иногда они были просто наивны по-детски, а иногда – забавными. После свидания с Меланьей ночью на мотоцикле возвращался домой, но попал под сильный дождь. Переднее крыло постоянно забивалось липкой грязью. Как всегда, неожиданно кончился бензин. Кое-как дотащил его до травы и присел передохнуть на небольшой бугорок. Дождь кончился. Но темнота ещё царствовала в природе.
Капли оставшегося дождя и свежего пота бежали по всему лицу. Я положил руки на колени, а на них свою непутёвую голову. Всё тело требовало отдыха, и я моментально отключился. Снился сон. И сквозь него слышалось: «Посмотри, посмотри». Сначала я вскинул голову,  а потом открыл глаза.
Рождался рассвет. Никогда прежде мне не приходилось видеть, а тем более наблюдать, как начинается новый день. По времени он длился недолго, но завораживающая красота осталась в памяти на всю жизнь.
Узкая, едва заметная, серебристая полоска света отделяла горизонт земли от неба. С каждым последующим мигом полоска серебра поднималась всё выше и выше, уступая поочередно место сначала цвету латуни, потом красной меди и, наконец, золоту. Корона Солнца вот-вот должна явиться глазу. Восшествие на ежедневный престол царицы природы началось с первого, чуть приметного лучика. После  этого показался полукруглый глянец  ярко-желтого Солнца. Чем дольше вглядывался в ещё не слепящее чудо Вселенной, тем больше поражался величию небесного светила. Теперь уже под Солнцем расплавленные латунь, медь и золото образовали океан драгоценных красок. И тут же  по земле бесшумно заскользили первые косые лучи света, тепла, радости и надежды.
Ночной небосвод с неохотой уступил своё тёмно-синее пространство дирижёру природы – Солнцу. Из травы и мелких кустарников послышались первые звуки птичьих песен. По земле в разные стороны поползли трудяги-муравьи. Залетевший в самую высь и запорхав там, запел песню пробуждения жаворонок. Первые звуки утренней симфонии подхватили другие птицы. Налетевший из неоткуда тёплый и влажный ветерок разбудил оставшихся и возвестил о том, что Солнце встало. Оно улыбалось всем и вся. Бутоны полевых цветов стали медленно поднимать  головки в сторону великого светила, раскрывая на ходу  свои неповторимые по окраске лепестки. И капли прошедшего дождя, будто бриллианты чистой воды, нехотя скатывались под стебли растений, питая их живительной влагой впрок. И когда весь ярко-желтый круг Солнца показался над горизонтом, уже трудно было понять, кто, где, о чём поёт. Природа окончательно проснулась, и  вместе с ней – я.
Иногда для лучшего отображения восприятия окружающей нас действительности надо прибегать за помощью к музе словесности – поэзии. Поэзия - это высшая форма передачи мыслей и чувств человека. Стихотворная форма может лучше и качественнее подобрать слово нужной лексической огранки и вставить его в ожерелье поэтической строки.
Такую красоту нельзя оставлять сиротой, её обязательно надо запечатлеть, хотя и несколькими штрихами:
Юное утро. Рассвет молодой.
Тишь-тишина. В паутине роса.
Мне хорошо! Я счастливый такой!
Юность пришла и открыла глаза.

Вот на землю спустилась
Шумная стая дождя.
И по траве полилась
Крупных алмазов река.

Однако с поэзией надо держать ухо востро. Почему?
С поэзией знакомиться опасно,
Влюбиться можно невзначай.
А поцелуй дарить опасно.
Пощечина. И – получай на чай.
Потом мне много раз приходилось видеть и слышать рассвет. Но каждый раз это случалось по-разному. Не бывает одинаковых рассветов и закатов. В этом - неповторимая прелесть нашего бытия. Я шёл и оглядывался, хорошо понимая, что без Солнца красивого рассвета не увидишь.

Глава девятая
В апреле шестьдесят первого года прошлого столетия (О, Боже! И прошлого тысячелетия)  многие из нас впервые посмотрели не только на небо, но и дальше – в космос.  И задумались. От этих  думок вырастали крылья надежды, наконец, увидеть себе подобных. Уже через десять лет вовсю летали пилотируемые космические корабли.
И как зеркальное отображение той эпохи – песни. Вот характерные слова: «Заправлены в планшеты космические карты. И штурман уточняет последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом. У нас ещё в запасе четырнадцать минут». В первоначальном варианте этой популярной тогда песни, когда её показали первому космонавту Юрию Гагарину, он слово «закурим» предложил заменить на слово «присядем», сославшись на то, что космонавты не курят. В последнем варианте её пели по радио, телевидению, пели её и мы.
В те годы,  как грибы после дождя, появлялись новые песни и их исполнители. Хиль, Магомаев, Мионсарова, Великанова, Сенчина, Кобзон, Лещенко и другие – все они тогда начинали свою эстрадную карьеру. А песня «Подмосковные вечера», исполненная Трошиным,  написанная к открытию Международного фестиваля молодёжи и студентов в Москве,  стала популярной во всём мире. 
Пластинки с записью песен этих певцов доставали с трудом. Те, у кого они появлялись, собирали целые компании, их приносили на танцы. Тогда на танцплощадках яблоку негде было упасть. Доходило до того, что одни танцевали, а другие в сторонке отдыхали. А когда молодёжь расходилась по парам целоваться в укромные места, то за ними длинным шлейфом тянулись мелодии услышанных песен.
Я иногда уже сейчас, в зрелом возрасте, прошу, при случае, некоторых молодых людей напеть мне их любимые песни. Откровенно скажу, многие из них затрудняются: плохо знают слова и мелодию. Сегодняшние песни – на пять минут, наши песни – на века. Тому подтверждение – популярная программа «Дискотека-80». До сих пор людей волнуют и берут за душу эти слова и музыка, хотя с тех пор прошло много времени, на них выросло не одно поколение.
В кинотеатрах кроме французского «Фантомаса» появились тогда в прокате фильмы «Гусарская баллада», «Война и мир, «Тихий Дон», «Дело было в Пенькове» и другие. Билеты на них доставались с большим трудом. Впрочем,  как и  хорошей колбасы. Жили тогда по принципу: «На прилавках ни шиша, зато в домашних холодильниках – полный ажур». Купить что-то модненькое из одежды и обуви – тоже не представлялось возможным. Многие шли в сапожные и швейные мастерские. Брюки-дудочки и клеш шили только там, так же, как и мини-юбки для девчат.
Мы помахали рукой прежней моде. Она состояла из хромовых сапог и галифе, вельветовых курточек с нагрудными замками и молнией, саржевых шаровар и белых спортивных тапочек, начищенных мелом.
Свой прикид имел и я. На голове тёмно-синий берет, под рубаху повязывал на два узла однотонную косынку. Брюки и штиблеты без шнурков носил по моде. До сих пор у меня сохранился снимок, где я в этом прикиде запечатлён на собственном мотоцикле. Зимой почти поголовно ребята носили полупальто с длинным меховым воротником и лохматую шапку, кое-кто надевал белую кепку. Девчата стали носить  теплые сапоги, как говорили, со смехом. Нас за это взрослые прозвали «стилягами». Однако одеваться не только модно, но и со вкусом, я начал именно в ту пору.

По улицам нашего посёлка начали прокладывать асфальтированные дороги. Такие автомагистрали связали районный центр со всеми крупными населёнными пунктами. Я нечаянно, это случилось чуть раньше, оказался пассажиром первого рейсового автобуса между поселком Новольвовск и городом Кимовск. Цена билета – тридцать копеек.
А раньше, чтобы добраться куда-то, приходилось отшагивать пять километров  до железнодорожной станции. Там, на линии, царствовали паровозы. По третьему удару в колокол поезд, пыхтя едким дымом из трубы и выпуская из клапанов отработанный белый пар, важно трогался с места. Гремя межвагонными замками, он толкал сначала весь состав немного назад, а потом поочередно, начиная с ближнего, брал на буксир остальные вагоны. Сразу весь состав паровоз потянуть не сможет: его отшлифованные ведущие колеса станут пробуксовывать.
Существует устойчивое мнение, что под стук колёс хорошо спится. Паровоз – самая большая движущая громадина моего детства. Его резкий, пронзительный гудок слышался  намного вёрст в округе, возвещая  о начале или конце пути. Дошкольником впервые увидел паровоз. Он показался мне такой большой и живой дышащей железякой, одновременно выпускающей из своих жерл дым и пар, что я испугался. Потом мне долго с большой опаской, косясь на его стальные бицепсы, приходилось проходить мимо. А машинисты, которых я считал чуть ли не космонавтами, приметив мою трусливость, прямо перед носом сифонили  паром. От полученного удовольствия они скалились закопченными лицами.
Позже, будучи уже у деда в гостях, мы так сблизились и породнились с паровозами, что бахвалились между ребятами: ложились  между рельсами, а вагоны и поезд медленно проходили над нами. За такие проделки нас очень «хвалили» и машинисты, и родные. Остепенясь на некоторое время,  мы снова проверяли свою смелость, замерев и вытянувшись в ласточку под проходящим поездом.
В детстве мы частенько делали то, что нам строго-настрого запрещали старшие. Но мир запретами не познаешь. Горячо становится, когда притронешься к раскалённому железу. Опасно бывает тогда, когда идёшь по тропинке над пропастью, преодолевая страх переплываешь бурлящую речку,  тем самым закладывая прочный психологический камень в фундамент завтрашнего дня. Далеко не все рисковали, ссылаясь на родительский запрет. Отсюда потом и вырастали трусы, и предатели, бесхарактерные парни. Один из  примеров: отказ прыгать моего дружка  с самолёта на парашюте ещё в бытность подготовки в ДОСААФ. Конечно, риск должен быть благородным. Но, попробуй, отличи, когда он благородный, а когда сиюминутный. Конечно, лучше обойти лужу с водой, но тогда не узнаешь главное – какой она глубины. Слова «риск» и «интерес» - синонимы, но далёкие.

Глава десятая
О, юность, юность – годы молодые. Не повторится больше вам. Как эхо звонкое исчезнет и не вернётся больше к нам. В марте шестьдесят шестого мне исполнилось восемнадцать лет. На день рождения пригласил друзей и девчат. После тоста-поздравления поставили на проигрыватель свои любимые пластинки. Мне тогда очень нравилась японская песня «У моря» на русском языке.  О «Поцелуе солёных губ» пелось в той песне. Танцевали под музыку песен «Манжерок», «Ночные фонари», «Королева красоты», а также под очень популярные тогда мелодии «Вдоль по набережной»  и «Маленький  цветок». Вечером вся компания отправилась на большие танцы в местный Дом культуры.
На совершеннолетие родители подарили мне аккордеон в надежде, что из меня получится, хоть какой-нибудь музыкант. В нашем доме по праздникам всегда собиралось дружное и веселое общество. Пели хорошо и, зачастую, несколько песен подряд. Слушая песни «Пряха», «На Муромской дорожке», «По диким степям Забайкалья», «Ямщик» и другие, я выучил их наизусть. Таким певцам, конечно, нужно музыкальное сопровождение. У меня к тому времени нарисовался ещё один друг – Славка Леонов. С ним теперь я проводил доармейское время. Он ещё в пятом классе всего за лето освоил весь репертуар, который слышал вокруг. Его баян частенько по вечерам собирал вокруг себя молодёжь.
Леонов обладал почти идеальным музыкальным слухом. На его помощь в первую очередь надеялся , когда впервые взял в руки свой аккордеон.
Но сколько ни бился мой друг со мной – ничего у меня не получалось. Не помог и самоучитель. Даже наклеенные на клавиатуру аккордеона ноты не помогали выучить хотя бы «Цыганочку» с выходом, которую так любил мой отец. С какой жадностью и надеждой  начал ученье-мученье, с такой же лёгкостью оставил прекрасный инструмент в покое.
Каждое утро зимой на автобусе, весной, летом и осенью – на мотоцикле  отправлялся на работу в город  Кимовск. Туда после окончания училища меня направили трудиться в бригаду Николая Боева, в которой со мной насчитывалось девять человек. Все они – специалисты своего дела, разных возрастов и, разумеется, характеров. Там мне и предстояло набить себе настоящие и постоянные трудовые мозоли. Для начала меня поставили в пару с опытным слесарем, который, по мере необходимости,  помогал мне приобрести собственную смекалку в каждом конкретном случае.
В свою первую трудовую смену я вместе с бригадой вёл монтаж сантехнического оборудования в большом пятиэтажном доме. Это уже были не «хрущёвки», а полноценные строения. Кроме нашей, на участке трудились ещё три бригады во главе с опытными и бывалыми руководителями.
Когда брали под монтаж очередной подъезд, то в первую очередь заносили на себе тяжёлые чугунные радиаторы. Каждая секция такой гармошки весила десять килограммов. Радиатор из двенадцати секций, который обычно ставился под окно в зале, весил сто двадцать килограммов. В другие комнаты ставили отопительные приборы меньшим весом. На пятый этаж мы доходили, едва волоча ноги.
А скольких усилий стоило принести чугунную стокилограммовую ванну, а потом ко всем приборам  –  различную монтажную фасонину. Сюда надо добавить чугунные стальные  трубы, стальные стояки для проводки воды и отопления. Радиаторы, ванны, раковины, мойки, унитазы, сифоны, кронштейны и много другой мелочи приносили к месту монтажа на себе. Шлямбуром пробивали множество отверстий в кирпичной кладке. Сто заработанных рублей за месяц, таким образом, не назовешь манной небесной.
Километры труб разного диаметра и веса монтировали в подвальном помещении каждого здания. Потом всё сделанное проверяли под давлением. Где обнаруживался брак, виновные ликвидировали его. Трудно приходилось на первых порах не только устанавливать всевозможное сантехническое оборудование, но и обязательно выполнять дневную норму. За этим строго следил бригадир, опрашивая после смены каждую пару слесарей о количестве сделанного. Иногда он урезал обед, иногда прихватывал часок, другой после смены. Зато день получки считался святым.
До обеда трудились с удвоенной энергией. Ровно в двенадцать вся бригада садилась в кружок в одной из комнат строящегося дома. Наш лидер начинал банковать. Он зимой снимал шапку, а летом кепку, и говорил:
– Да не оскудеет рука дающего, – кладя свой рубль, смотрел на других.
– Это мой рубль, это мой, это… – по очереди говорил каждый из девяти членов бригады.
– Василий, – обратился бригадир, – ты у нас не только самый быстрый, но и самый рачительный. Иди с Богом и принеси нам и себе мужской напиток.
– Николай Иванович, будет сделано, – отвечал Василий и брал головной убор вместе с деньгами.
– Стой, стой! Что-то слишком ты рачительный. Оставь мою кепку.
Василий выгребал девять рублей большой пятерней и исчезал. Все остальные, закуривая, неспешно вынимали из своих сумок «тормозки». Раскладывая их в общий котёл, каждый добавлял от себя к этому что-нибудь сопутствующее:
– У меня сегодня жареное сало, – говорил замбригадира мой тезка Володя Рассказов.
– А моя жена, как чувствовала сегодня утром, готовя мне «тормозок». Мол, наверное, у вас будет получка, так я тебе колбаски поджарила, яиц сварила и хлеба побольше положила, – с радостью, внося свой пай, оповещал Николай Наумов.
– Женщины чуют деньги – это точно. Моя бабка тоже утром говорила, что у неё левая ладонь чешется, так положила побольше солёных огурцов и яблок.
Пока с шутками и прибаутками мы раскладывали свой нехитрый житейский скарб, откуда не возьмись, появился Василий с тремя бутылками. Водка тогда стоила по два рубля восемьдесят семь копеек за штуку. Он с достоинством поставил три «белоголовки» с козырьками на импровизированный стол. По кругу пробежало что-то наподобие улыбки. В предвкушении бригадной пьянки, некоторые морщились,  кто-то с азартом потирал руки, другие смотрели на всё это со спокойной неотвратимостью бытия.
Бригадир доставал из нагрудного кармана постоянный стодвадцатипятиграммовый стакан, а Василий в это время открывал бутылку. Взяв её в руки, Николай Иванович наливал каждому полный и говорил:
– Не последняя.
– Дай, Бог, – ответил первый берущий – Василий.
Выпившие первыми кряхтели, а остальные втайне глотали слюнки. Обойдя всех, бугор наливал себе, приговаривая:
– Попади она в живот.
– На здоровье. Пусть катится под горку, за тех, кто в море, – галдели в ответ остальные.
Закусив после первой, полагался небольшой перекур. В этот момент, когда из-под колёс морального устоя исчезали колодки, начинали говорить все разом, потом бригада делилась на две партии, затем по двое беседовали между собой. И под конец, когда начинали говорить сами с собой, бригадир громким голосом кричал:
– Тихо! Как на рынке разболтались. Есть какие предложения?
– Предложение одно – по очередной, – выразил общее мнение Николай Наумов.
– Правильно и очень разумно. Начнём с тебя, – одобрительно сказал бугор.
Постепенно опустели три бутылки и сиротливо приютились у колена бригадира. Закуску тоже не пожалели голодные мужики. Выкурив очередную сигарету, все как-то вдруг загрустили. На минуту воцарилась тишина. Эта пауза возникла в каждом. После первых минут эйфории организм во главе с мозгом мучительно думал: «А что дальше?» Выходов в таких ситуациях немного – всего два. Первый – больше не добавлять и на этих оборотах потихоньку двигаться домой. Второй – куда заманчивей: можно сделать «перегазовку» и включить повышенную передачу. Большая скорость всегда немного пьянит. Вдруг, как гром среди ясного неба, раздался спасательный клич бригадира:
– Кто хочет добавить?
– Я. Я. Я…
– Тогда кладите ещё по рублю, – не то приказал, не то предложил Николай Иванович.
Все хорошо понимали, что можно было и сразу закупить нужное количество водки. Но это претило русскому характеру. А куда же девать тогда поговорку «Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца». А как же обойтись без родных сердцу слов «добавить», «взять на грудь ещё», «повторить». Вот и выходит, что из пьянки слов не выкинешь.
Василий быстро взял кепку, а из неё – деньги. Потом почтительно вернул головной убор бригадиру и полез в боковой карман. Там он в один уголок положил девять рублей, а из другого уголка вынул три сырка и три коробочки спичек, приговаривая:
– Вот вам на закуску.
– Молодец, Васька!
–И закусить теперь есть чем, и сигарету прикурить. Молодец, Васька!
– Ну, Васька. Вот за это мы тебя любим тоже.
– Лети быстрей, а то в горле пересохло, – уже хором провожали мужики Ваську.
Закончив с главным русским обычаем – обмывать всё, что можно, в том числе и получку, дружная бригада потихоньку отправлялась по домам. Я выпивал с ними обычно всего одну стопку, хорошо закусывал и закрывал на замок желание добавить ещё. Свою порцию отдавал желающим. Меня особо не просили, чтобы выпил с ними ещё. Все хорошо понимали, что я ещё совсем молодой, что всё у меня ещё впереди. К тому же по не писанному правилу всегда в бригаде, да и в компании, надо иметь на всякий случай светлую голову. Вот я и стал светлой головой.

Глава одиннадцатая
С каждым новым рабочим днём всё ощутимее у меня появлялась сноровка. Сноровка – это среднее между умением и мастерством. В бригаде слесаря часто шутили, надо как-то же разбавлять заскорузлую обыденность. При запуске в дом горячей воды Василий, открывая стомиллиметровую задвижку и видя, что я подошёл к нему, озабоченно сказал мне:
– Сгоняй побыстренькому к бригадиру и попроси у него выволочку или потасовку. Потом приходи сюда.
– А что это? – спросил я.
– Долго объяснять, гони!
Старший попросил – надо идти. По дороге перебираю в памяти, чему нас учили в училище. Названий выволочка и потасовка среди инструмента, различной фасонины и приборов не припоминаю. «Может что, когда и упустил», - подумал я, подходя к бригадиру.
– Ты откуда? – спросил он меня.
– Николай Иванович, там Василий открывает задвижку на горячей воде, так просит передать со мной потасовку или выволочку.
– Что, что?
– Потасовку надо мне или выволочку.
– Я бляха-муха сейчас дам тебе потасовку и ему выволочку. Вам что, делать нечего. Дом запускаем, а они шутки затеяли.
Только тут до меня дошёл истинный смысл этих разговорных слов. Больше ни о чём не спрашивая,  быстро вернулся назад. По пути тоже кое-что вспомнил.
– Василий,  потасовки и выволочки нет. Осталась одна взбучка,  которую сейчас даст тебе сам бригадир.

После сдачи дома в эксплуатацию нашей бригаде доверили очень важный участок: вести монтаж водовода от строящегося  военного завода в городе Кимовске до водозабора. Проектное расстояние – более двадцати километров.
На новое место работы нас привозил автобус. Там вокруг, куда ни глянь –  поле. В холод и жару, в дождь и прохладу, зимой и летом, осенью и весной на открытом свежем воздухе нам предстояло трудиться, не покладая рук.
Мощный роторный экскаватор к нашему приезду уже выкопал почти треть от общего длины траншеи. Не обращая внимания на отсутствие бытовых условий, мы дружно взялись за новое для нас дело. Трактористы завели без раскачки свои дизели, и мы приступили к работе.
Перво-наперво всей бригадой выровняли метров пятьсот  дна траншеи. Следом бригадир Николай Иванович Боев подцепил тросом первую пятисотмиллиметровую чугунную трубу и мягко положил её на свежий грунт. Он поднял среди рокота двигателей большой палец вверх. Это означало, что есть начало. Не торопясь, а весила труба около тонны, одну за другой бригадир вверху, а Володька Рассказов и Николай Наумов внизу стыковали их, заводя конец одной трубы в раструб другой. Вскоре из отдельных секций образовалась целая нитка-магистраль. Не оставляя на потом, мы тут же присыпали каждую чугунку, чтобы обеспечить ей состояние покоя.
Кто помоложе и менее опытней, в том числе и я, опустились с лопатами в траншею. Под каждым стыком мы копали приямки, кидая грунт подальше. Потом в дело вступали основные силы – хребет и костяк бригады – опытные слесари-мастера. Для начала они равномерно расклинивали трубу в раструбе, чтобы образовался равномерный просвет. Дальше специальными конопатками загоняли промасленный льняной жгут по кругу на толщину пять-шесть сантиметров. Дальше на специальном противне слегка смачивали чистый цемент и уже чеканкой и молотком заполняли им оставшуюся свободную полость раструба. И так труба за трубой росла ветка водовода.
Вести магистраль в сухую и тёплую погоду большого труда не составляло. Но когда шли дожди, темпы работы сразу падали. То траншея обвалится, то плывун пойдёт вдоль труб, и тогда с помощью насоса и лопаты ликвидировали мелкие и крупные аварии. Осенью под дождем, согласитесь, трудится не очень приятно.

Когда человеку трудно, его всегда посещают разнообразные мысли: от простого:  бросить лопату, до сложного – а моё ли это дело. Впервые, хотя годовых колец у меня и двух десятков не набиралось, я поймал себя на мысли: неужели мне предстоит всю жизнь вот так, как мои старшие коллеги, не выпуская из рук совковую лопату, гонять жидкую глину по траншее. Перспектива, скажем честно, не радужная. Утешало одно: в жизни, чтобы её лучше понять, надо попробовать и сладкое, и горькое, и соленое, и пряное, и встретиться с преданностью и предательством.
После очередного ливня наш синий газончик,  часто буксуя в пути, остановился совсем. Сколько мы его не толкали – не помогло, а дальше – вода. Бригадир, оглядевшись для убедительности и почесав затылок рукой, скомандовал:
– Михаил, –  обратился он к трактористу, – иди к теплушке, заводи свой трактор и приезжай к нам на подмогу. Будешь тащить автобус с людьми к месту работы. А то мы тут до морковной  загвони  пробуксуем.
– Путь - то не близкий, – попробовал огрызнуться механизатор, – километра два будет.
– Ну, обожди, я тебе сейчас вертолет вызову, – съязвил Николай Иванович.
– Ладно, пойду потихонечку.
– Да не потихонечку, а поспешай, бригада ждёт.
– Лечу, бригадир, – съюморил уже Михаил.
– Дядя Миш, можно с тобой?
– Пойдем. Вдвоём не как один, все веселее и спорнее.
Отмахав где по лукам, где по лужам и липкой грязи более двух тысяч шагов каждый, мы, наконец, добрались до желаемого места. Он закурил и подошёл к трактору, отыскивая в потаённом месте ремешок, чтобы завести пускач.
– Дядь Миш?
– Чего тебе?
– А ты меня на тракторе научи работать.
– А что есть охота?
– Да, есть желание.
– Ну что ж, – докуривая сигарету, сказал он, – смотри за мной и запоминай.
Он подкачал бензин, ловко намотал на маховик ремешок и резко дёрнул. Пуская сизые клубы дыма, застрекотал пускач. Немного прогрев его, включил скорость и сцепление. Теперь натужно урча и пуская из выхлопной трубы кольца несгоревшей солярки, заработал сам дизель. Дядя Миша быстро снял клему со свечи, и пускач замер: «Попробуешь сам как-нибудь потом. А сейчас – в кабину».
Мы, запрыгнули на сиденье. Дядя Миша, повернувшись ко мне, сказал:
– Слева – сцепление, вот – ручка газа. Включаем для начала третью скорость. Вот рычаги поворота в левую и правую стороны. Пробуй, тракторист, – покровительственно крикнул старый механизатор.
– Пробую!
Плавно отпуская сцепление,  предварительно включив третью передачу, мы тронулись. Радости моей не было предела. Левый и правый поворотники я крепко держал руками, при надобности прижимая их к себе, счастливый от первого рейса. Мы быстро доехали до автобуса. Увидев меня за рычагами трактора «С-100», мои коллеги по траншее заулыбались, а кое-кто показал большой палец вверх.
Дядя Миша уже сам осторожно задним ходом подогнал своего коня к автобусу. Без команды  выпрыгнул из кабины и прицепил трос, вставив палец в петлю троса. Дальше  буксировал «газончик», где сидели  довольные ребята и мирно доигрывали «козла» в карты.
Уже через три месяца дядя Миша отвёз меня в их управление механизации, где , предварительно проштудировав объёмистую книгу тракториста, я сдал экзамены. Мне вручили удостоверение машиниста-бульдозериста. Ещё одна профессия покорилась  и стала по плечу. И снова одержимость помогла мне овладеть смежной специальностью. Это пригодилось и нашей бригаде в будущем.

Глава двенадцатая
К восемнадцати годам у меня в кармане лежали корочки, а в голове – знание и умение трёх профессий: мотоциклиста, слесаря широкого профиля и машиниста-бульдозериста. Неплохой разгон для начинающей жизни. Если к этому добавить, что до армии я закончил ещё восьмой и девятый классы вечерней школы, то время не прошло даром.
Теперь по пути к месту работы всё моё внимание занимали действия водителя автобуса. Ненавязчиво мой интерес перерос в острую необходимость освоить шофёрское дело. Старый водитель, заметив моё повышенное внимание к нему, сказал:
– Молодец, Володька. Пока молодой берись за всё, что тебя интересует. А там жизнь отфильтрует, когда и что пригодится. Завтра будем ехать по полю, где нет машин, дам тебе порулить. Если в тебе есть шофёрская хватка, то я её сразу замечу. Так и случилось. Вскоре свою бригаду по неровной дороге вдоль траншеи стал возить сам. Урча и подпрыгивая на ухабах,  пилил на видавшем виды «газике», где на второй, а где и на третьей скорости к нашему бригадному штабу и обратно до асфальтовой дороги. «Тише, шофер - водитель», – иногда бросали в мой  адрес мирно игравшие в «козла» однобригадцы.
Как-то в один из редких тёплых осенних дней в наш автобус сел незнакомец в рабочей, как и мы, робе. Бригадир представил: «Пётр Олейников. Будет работать   в нашей бригаде учеником». Я вглядывался в него. На коротко остриженной голове – белая поношенная кепка. Фуфайка тоже с чьего-то плеча. На ногах, как полагается по сезону, резиновые сапоги. На вид – лет тридцать, приятной наружности.
Бригадир поставил нас с ним копать приямки у раструбов труб.
– Покажи, Володя, что и как делать Петру, – сказал бригадир.
– Хорошо, Николай Иванович, – ответил я.
 А сам мотаю себе на ус: меня уже определили в наставники.
– Как бугор? Мужик ничего? – спросил Пётр, залезая первым в траншею.
– Справедливый, – одним словом ответил я, тоже прыгая вместе с лопатой к раструбу.
– Тебя как зовут?
– Владимиром нарекли родители, – ответил я, стараясь казаться посолиднее.
– Петро, –  скромно представился он.
– Смотри, какой приямок выкопаю, такой копай и ты. Надо, чтобы в нём было удобно конопатить и чеканить кому-то из наших ребят.
Закурили. Он спрашивает:
– Ты, наверное, недавно из училища?
– Как считать. В бригаде уже второй год.
– А у тебя есть учебник по сантехнике?
– Есть. Называется «Сантехнические работы».
– Не одолжишь на время. Хочу подучить и сдать на разряд, а потом отдам.
– Нет вопросов, завтра принесу. Если что непонятно будет, обращайся.
Через два месяца Петро сдал экзамен на второй разряд. Совместная работа, как известно, сближает людей. И постепенно из его коротких рассказов  у меня сложилась  картина его жизни до нашего знакомства. А картина эта написана тёмными тонами.

Восемнадцатилетним парнишкой Петро оказался в сильной воровской банде, которая специализировалась на грабеже магазинов. Таких и помельче компаний в послевоенные годы в милицейских сводках числилось много. Как самого молодого и начинающего, на первом серьёзном деле его поставили на шухер, а брали продовольственный универмаг. Что-то не срослось у воров, и они убили сторожа. Вскоре всю банду повязали, в том числе и Петра. Что присудили главарям, он не сказал, а его осудили на десять лет. Девять с половиной  он  учил учебник жизни по ту сторону Урала. Теперь   жил в квартире своего старшего брата, который вместе с семьей завербовался на северные заработки.
В момент нашего знакомства Петру шёл тридцатый год. В повседневном его поведении особо не заметишь признаков столь длительного пребывания за колючей проволокой. Он осторожно взвешивал каждое сказанное им слово. Часто улыбался вместо ответа. Это означало, видимо, что кто-то сказал глупость или ответа на этот вопрос не последует. Мы же, молодые, кидались словами, как хотели. Однажды Петро отозвал меня незаметно в сторону и, предложив «беломорину», сказал:
– Слушай, Володь. Конечно, ты ещё совсем молодой, я понимаю…
– В чём дело, Петро?
– Слушай внимательно. По-нашему это называется следить за базаром. Так вот. Ты кидаешься словами «пидер», «сволочь», «гад» и другими, не взвешивая их значений…
– Да все мои ровесники так говорят.
– Ты не перебивай. Наберись терпения и выслушай. Я добра тебе хочу. Это они говорят, пока не наткнулись на серьёзного человека. За эти слова, когда-то придётся ответить по полной программе. Если твои слова не подкреплены точными фактами и доказательствами, даже свидетелями, ты можешь в лучшем случае стать сам пидером. Здесь, на гражданке, старайся избегать в разговоре обидных слов. Это очень сильные и серьёзные слова, за них можно поплатиться и жизнью.
– Вот это да. А я и не думал об этом никогда всерьёз, – с удивлением ответил я.
– Это я тебя хорошо знаю, поэтому по твоей молодости пропускаю твои выражения мимо своих ушей. А кто-то в незнакомой обстановке примет твой базар за чистую монету, и я не знаю, как ты сможешь тогда выкрутиться.
– Что же, Петро, спасибо тебе за совет и науку, за предостережение.
– Ничего. Ты помог мне, а теперь я тебе хочу посоветовать быть осмотрительней в разговоре и в жизни. По жизни так и должно быть, но не всегда это получается.
– Наверное, ты прав, – озабоченно ответил я, не заметив даже, как за серьёзным мужским разговором  мы выкурили почти пачку его «Беломора».

Глава тринадцатая
В бригаде со всеми ребятами у меня сложились тёплые и деловые отношения, хотя все они были старше меня. Утром при разводе на объект меня поставили слесарить с Николаем Наумовым. Мужик он рассудительный, мастеровой. Он тоже по-отечески учил меня уму разуму в жизненных вопросах и профессии. В разговоре  во время перекура я обмолвился что-то о Петре. Николай, отложив в сторону  разводной ключ, сказал мне:
– А знаешь, что та шайка, в которой состоял когда-то Петро, убила отца Васьки,  сторожившего тогда магазин.  Об этом громком деле в городе говорили долго. Я это хорошо помню. Петро тогда ещё в пацанах ходил.
– Ты смотри, как судьба сталкивает людей, – удивленно ответил я.
– Я не знаю, известно ли об этом Ваське или нет, но он сын того сторожа, это точно.
– Во дела, – задумчиво произнёс я.
– Ты об этом помалкивай, никому не говори. Могут быть неприятности.
– Хорошо, хорошо, Николай, не беспокойся.
– Ладно, давай работать, – пришпорил коня Николай.
Я взял разводной ключ и начал с его помощью собирать стояк отопления с первого этажа на второй, а сам мысленно представил себе Ваську. Судьба наделила его небольшим росточком, наверное, в отца. Зрачки его глаз располагались не по центру, как у всех, а ближе к вискам. Чтобы что-то рассмотреть, он вертел головой туда-сюда, пока, наконец, увиденное им не совпадало с оригиналом. Он любил шутку, сам частенько шутил. Не помню случая, чтобы кто-то из бригады когда-то поддел или пошутил над его природным недостатком.

Зачастили дожди. Наш водовод длиной в десятки километров неумолимо меж тем подходил к финишу – водонапорной башне завода. Дождевая вода то и дело заливала траншею. Единственный насос  качал жидкую смесь без устали. Из очередного приямка приходилось вытаскивать жижу наверх траншеи лопатой, а та вновь предательски, ручейками липкой грязи ползла вниз. Такая бестолковая работа иногда длилась часами.
Выкинув очередную порцию жидкой глины, весь в поту, я призадумался, облокотившись на черенок совковой лопаты. «Неужели, вновь, - подумал я, - мне предстоит вот так, как бригадиру Николаю Ивановичу Боеву,  всю жизнь воевать с этой жижей. Закончим этот водовод, дадут новый объект – вести магистральную канализацию, а там глубина траншеи намного больше, да ещё уклон нужный надо соблюдать». Трудовая перспектива вырисовывалась прямо сказать не радужная. Я вспомнил о вечерней школе, которую не посещал уже три дня подряд. Нет! Надо  вылезать из траншеи в прямом и переносном смысле. Надо учиться дальше. Будем считать сегодняшнее состояние как первую ступеньку вверх.
– Ты чего задумался, – оборвал мои мысли Петро.
– Да так. О жизни, – ответил  уклончиво.
–У тебя она только начинается. Это хорошо, что ты уже знаешь, что такое траншея, особенно осенью и зимой.
– Об этом и думал.
– Ну вот, мысли великих людей совпадают.
– Может, оно и так.
– Было б у нас десять маленьких насосов.
– А зачем десять?
–Поставил бы к каждому приямку и делу конец.
– Хорошо шутишь, Петро.
– Хорошо бесплатно не бывает.
Почти год: осенью, летом, весной и зимой мы тянули магистральный водовод. Перед самой сдачей важного объекта к нам приехал начальник строительно-монтажного управления Илья Степанович Кокарев. На улице мокро и прохладно, и мы собрались в бытовке. Обычная  для того времени тактика разговора начальника с подчиненными: давай, давай, давай. Выслушали его внимательно, не перебивали. Он спросил у нас, какие к нему есть вопросы. Без всякой преамбулы Петро вытащил из-под лавки совковую лопату и сказал:
– Вы знаете, сколько она весит?
– Наверное, килограмма три, – смущённо ответил Илья Степанович.
– А на самом деле четыре с половиной. С такой лопатой мы на треть трудимся  впустую.
– Гм-м, – удивился начальник СМУ.
– Илья Степанович, –  обратился бригадир, – Вы  привезли нам железную бытовку. Пообедать, переодеться в ней зимой очень холодно, а летом в жару в неё не войдёшь. Ни дров, ни угля, ни воды, жжём резину, чтобы согреться,  моем руки водой из луж и снегом.
Кокарев посмотрел на нашего мастера, покачал головой и сказал:
– Хорошо, постараемся что-нибудь придумать. Какие ещё есть вопросы?
– Мы недавно сдавали в эксплуатацию жилой дом, – осмелев, начал я, – меня интересует, есть ли в СМУ хоть какая-то малая механизация.
– Что вы имеете в виду? – обратился ко мне Илья Степанович.
– На каждую лестничную площадку мы на себе затаскиваем до тонны различной фасонины. А ведь можно с помощью уличного подъёмника, как это делают строители, поднимать груз и нам, а не корячиться на пятый этаж, неся стокилограммовую радиаторную гармошку…
– Наверное, мы можем организовать это не только на вашем участке, но во всем СМУ. У вас все?
– Есть ещё одно предложение. Мы под кронштейны для радиаторов пробиваем отверстия шлямбурами. В межэтажных перекрытиях применяем скарпель. Подобных отверстий в доме – тысяча. Здесь бы нам здорово помогла электродрель.
– Я хорошо понимаю вас. Смотри, ветераны трудятся по старинке и молчат. А вот молодежь работать хочет по-новому. Что ж это отрадно. Инициатива снизу всегда ценится. Конечно, это дополнительные затраты, зато в конечном счете повысится производительность труда, а значит и заработки. Так?
– Так, так, – одобрительно загудела бригада.
Наступил день сдачи важного объекта. Зачастили к нам гости с военного завода: им позарез требовалась дополнительная вода для технических и житейских нужд. Мы спешили. Наконец, привезли мощный компрессор, и мы начали заполнять водовод. Сутки стрелка манометра непоколебимо простояла на нужной отметке.
– Водовод приняли с оценкой «хорошо, – доложил нам бригадир.
Настроение у всех было приподнятое: ни один стык не дал течи.

После пуска в эксплуатацию всего магистрального водовода нам обещали премию. Со всех сторон стали слышаться реплики: «Надо обмыть!» Николай Иванович всячески уклонялся от утвердительного ответа. Но куда бы он ни пошел, а куда идти? – всюду поле,  наталкивался на одно и то же. В воздухе прямо летало это ценное предложение. Наконец, не выдержав бригадного напора, он плюнул, снял рукавицы и вынул из запасного кармана давно приготовленные для этого случая десять рублей. Мгновенно сбежалась вся бригада. В шапку, к бригадирской десятке, полетели трудовые рыжие рубли слесарей.
Сразу возник вопрос: куда, кому и на чем ехать? Предложений поступило несколько. Мудрый бригадир, оглядевшись кругом, сказал:
– Володька, как самый молодой, поведёт трактор. Вместе с ним поедет Васька. Берите сразу на сколько хватит денег, чтобы выпивши уже за водкой не ездить.
–Я пошёл заводить!
– Это мы мигом, только сумку возьму, – пояснил Васька.
Трактор завёлся сразу. Включив пятую скорость и реверс заднего хода («С-100» назад ездит быстрее), мы помчались до ближайшей деревни. Не прошло и получаса, как мы с  полной сумкой «боеприпасов» и закуски прибыли назад. Нас встречали с криком «Ура!». Ребята уже запалили костер и жарили свиное сало на импровизированных шампурах. Разложив всю снедь и выпивку, бригада с достоинством  расположилась кольцом вокруг постоянного врага – водки. Атака на противника началась.