Степь простиралась вокруг. Она медленно окружала, охватывала, втягивала как воронка в свою текущую бесконечность и непрерывно плыла дальше подобно безбрежной реке. Эта река растекалась, отражая своей неподвижной поверхностью раскаленное выгоревшее солнце, зависшее над крышей поезда, что рассекал придонскую степь.
Серебристый ковыль набегал на щебенчатую насыпь как вода на берег и откатывался с тихим посвистом – жаркий ветер влетал в открытое окно купе и обдувал бледное лицо сидевшей на нижней полке беременной молодки. Время от времени она бросала взгляд на бескрайнюю степь и вздыхала про себя: “Куда мы едем? Зачем мы оставили наши Горки ради какого-то Суровикино. Господи, здесь же все выгорело, покрылось песком и пылью. И растут – полынь да колючки.”
Схватившись за стол, женщина с трудом подтянулась – огромный живот, в котором все утро бился семимесячный младенец, доставлял большие неудобства, и это ее выводило из себя.
- Сашка, ну помоги же! – прокричала она, глядя на верхнюю полку, где лежал мужик в голубой майке, что обтягивала его крепкий торс, увенчанный кудрявой черной головой. – Ты не слышишь?
Наверху раздалось шевеление, скрип дерева и над столом нависло заспанное скуластое лицо с чертами правильными и немного резкими. Оно не выразило ни недовольства, ни недоумения. Откашлявшись, его обладатель тихо просипел:
- Ань, ну того, не кричи.
Согнувшись, мужик скользнул на дрожащий и надел матерчатые стоптанные тапочки. Сморщившись, он склонился к недовольной жене, поддернул наполовину соскользнувший на пол матрас и сел рядом.
- Вот скажи, зачем мы едем сюда – один песок и ковыль? Азия какая-то! Что мы будем здесь делать в этой степи?!
- Доктор так приписал – для ребенка полезен теплый южный климат.
- Это не климат, это пекло. Вот в Горках... – не договаривая, молодка всхлипнула и отвернулась.
- Ладно, не ерепенся, – примирительно сказал муж. – Давай собираться, скоро станция.
Он встал на полку, раскорячив ноги как матрос на палубе входяшего в шторм корабля, и достал огромный фанерный чемодан.
Молодка отодвинулась, всем видом показывая, что ей безразличны и сборы и сама уже показавшаяся полоска белых домиков на горизонте...
А ведь в начале было так хорошо! Когда они поженились год назад, то поселились у Сашкиных родителей в отдельной комнате. Свекр со свекровью были обходительными, внимательными, не утруждали работой по дому. Анна через месяц устроилась на слюдяную фабрику. Работа ей нравилась – снимешь тоненький слой и смотришь сквозь него на свет, чтоб значит проверить, нет ли трещинок или сколов, а вокруг все становится бледно-желтым, как на старых фотографиях, будто в другое время попадаешь, а может, и место. Свет сквозь откуда-то сверху льется и не знаешь, на земле ли, в воздух ли поднялась и если бы не человеческие голоса вокруг, так точно казалось по небу плывешь.
Ощущения легкости и счастья охватывало ее, будоражило и никакие другие мысли, как о тихом семейном счастье не воновали ее склонившуюся над столом головку. А мысли ее была связаны с мужем...
Поздней осенью она забеременела. Саша очень обрадовался, и на следующий день с друзьями в пивной хлебнул лишнего. Вернулся тогда он домой необычно поздно для себя, уже часов в десять вечера, стал, пошатываясь, на пороге и, взглянув на заплакавшую жену, сказал:
- Чего ревешь? Сын родится!
- Сын тебе нужен! А я здесь одна сижу, пока ты там по пивнухам шастаешь!
Опешивший Сашка на секунду замер, но тут же крикнул:
- Ты чего, дура, несешь?! Это же наш сын!
Не глядя на мужа, она развернулась и влетела в их комнату, из всех сил хлопнув дверью. Сашка остался стоять на пороге, непонимающе и испуганно глядя перед собой.
Ирина Петровна, услыхав, что невестка ревет в голос, выбежала в коридорчик и, увидев подвыпившего сына, со всего размаха влепила ему оплеуху. Тот едва дернулся и не говоря ни слова бросился в чернильную ночную тьму. Анна прилипла к окну и, всхлипывая, бормотала “ну все, ну все.” А следом мелькнуло: “Ну зачем я набросилась на него. ”
Она не уснула, а лежа неподвижно на кровати, прислушивалась к пустой ночной тишине, и продолжала корить. себя, что так несдержанно повела себя. Она понимала, что главное все-таки иногда промолчать, но порывистый характер ей часто мешал сдержаться. И от этого подкатывал снова к горлу ком и хотелось реветь и реветь…
Когда же далеко за полночь скрипнула входная дверь, у нее уже было только одно желание – как можно скорее забыть нелепую ссору и примириться. А тут еще и свекр, услыхав, что сын вернулся, вышел на веранду и, видимо, стал ему выговаривать. Анна свернулась в комок, сжалась, боясь, что скандал может перерасти уже в рукоприкладство – бывший командир эскадрона руку и характер имел железные. Но все прошло тихо.
Через несколько минут Сашка подошел к кровати, наклонился над ней, обдав холодом, и пробормотал:
- Аня, прости...
Все вроде бы все уладилось, утряслось, и она совсем было успокоилась и пришла в себя. Но Сашка стал более молчалив, хотя приходил он с работы теперь вовремя и всегда трезвый, даже запаха не чуяла изо рта. Так прожили снежную, не очень холодную, безметельную зиму. Анна ездила на свою фабрику уже без всякого удовольствия – от работы она все больше и больше уставала, даже пожаловалась свекрови. Та потребовала, что Анна обязательно сходила к врачу. Ехать в райцентр ей не хотелось, но в конце концов пришлось – в конце марта, уже на исходе пятого месяца, оно, возвращаясь с работы упала возле дома в обморок...
Доктор отругал ее, потом неторопливо осмотрел ее и сказал, что у нее типичная зимне-весенняя анемия, к томе же усугубленная ее работой и хрупким сложением. В общем, витамины, солнце и отдых на море прямо в мае или на Кавказ и, конечно, уйти со слюдяной фабрики…
Вечером за ужином Сашка, выслушав рассказ матери о их визите к врачу, посмотрел на отца и сказал:
- Пап, а ты, как член партии со стажем и почетный пенсионер областного значения, не можешь ли попросить путевку куда-нибудь на юг для своей невестки?
Михаил Никитич, несмотря на свое героическое прошлое, был человеком нерешительным, но особенно не любил каких-то телодвижений, если они касались его лично. Вот и сейчас задумчиво глядя на пустой стакан из под чая, он нехотя покачал головой.
- Не знаю... Как-то не привык я просить. Пенсию дали, к больнице прикрепили...
- Отец, ты никогда ничего не просил, тебе пойдут навстречу, – вдруг начал настаивать сын. – Ведь столько лет на благо страны и народа шашкой махал, потом на стройках и заводах...
Михаил Никитич вздохнул, согласился, и следующий день с утра пораньше отправился в райком.
Вернулся он только к обеду, явно обескураженный и даже смущенный. Ничего не говоря, он прошел на кухню, достал из буфета маленький граненый графинчик, налил себе рюмку водки, выпил и, глядя на испуганную жену, не закусывая, выдохнул:
- Ну не сукины ли дети. А? Ваша невестка, говорит, не имеет заслуг перед партией и страной, так что пусть ваш сын о ней и позаботится.
Разозлился бывший комэск сильно, и даже собрался написать в ЦК, но свекровь его отговорила. Сашка, узнав все от матери, ничего не сказал, однако через неделю в день получки явился немного навеселе. Когда он вошел в комнату, отец недовольно поглядел на него. Ужинали молча – жареная картошка с яишницей, соленые грибы, квашеная капуста. Когда начали пить чай, Сашка вдруг поперхнулся, громко закашлялся, Анна даже хлопнула его по спине пару раз. Оправившись, он отхлебнул пару глотков, поглядел на отца и с хохотком сказал:
- Пап, как ты смотришь, если я попытаюсь послужить стране и партии, не ради построения коммунизма, а вот чтоб значит позаботиться о жене и будущем сыне, твоем внуке?
Несмотря на явное ерничество сына Михаил Никитич даже бровью не повел, а спокойно спросил:
- И где ты собираешься служить? Уж не по моим ли стопам с шашкой по туркестанским горам и пустынями мотаться? Так лет на сорок опоздал.
Но Сашка посерьезнел и сказал:
- Степь, конечно, не пустыня. Но работа там есть.
- Какая степь? – вмешалась Ирина Петровна и недоверчиво поглядела на сына. – Ты чего это удумал?
- Мам, Колька Егоров приехал. В прошлом году весной он завербовался в мехколонну, что где-то в Волгоградской области занимается мелиорацией. Говорит, хорошие условия – дали комнату в общежитии, обещают через три года квартиру, зарплата с надбавкой как на целине.
Ирина Петровна была непреклонна:
- Aня беременная, уже шесть месяцев, головокружения у нее. Чего ехать за тридевять земель киселя хлебать? Свой что ли не сварим?
Сашка вопросительно поглядел на отца. Михаил Никитич отодвинул пустой стакан и успокаивающе проговорил:
- Мать, пусть едут. Сейчас – не двадцатые. Мы не пропали, и они не пропадут. А доехать – доедут.
Не имея привычки открыто возражать мужу при детях, Ирина Петровна не сказала ни слова, молча допила чай и начала убирать посуду со стола. Да, муж прав, сейчас другое время, но сколько она плакала в этих туркестанских барханах, когда вспоминала свою курскую деревню?
Слова мужа Анна восприняла равнодушно-устало – живот давил, ходить становилось все тяжелее, да и возражать, помятуя скандал осенью, она не решилась – могут сильно разругаться.
- Саша, а что это за место такое? Как называется? – спросила она, перебирая механически бахрому скатерти.
Не глядя на жену и явно чувствуя ее внутреннее несогласие с ним, Сашка пробормотал:
- Кажется, Суровкино. Или Суровикино? Не помню. Какая разница?
Ирина Петровна не удержалась:
- В общем – не сладко, а сурово вот и вся разница.
Михаил Никитич досадно крякнул:
- Мать, хватит. Не на войну едет…
Через пять минут поезд начал замедлять ход, металлический противный скрежет тормозов резанул слух. Проплыли подъездные пути, забитые товарными вагонами, деревянные и кирпичные здания складов, а за ними – пристанционные переулки с низкими казачьими домами-мазанками в окружении блеклых понурых деревьев. Все – от черных шпал путей до шиферных крыш – было густо припудрено беловатой пылью, что смягчала линии, углы, приглушала цвета...
Они вышли из вагона на раскаленную солнцем пустую платформу. Бледно-розовое здание вокзальчика, низкорослая фигурка дежурного по станции с флажком руке да несколько голубей, копошившихся у его ног. Все, что успела Анна заметить, прежде чем от горковатого запаха расплавившегося асфальта у нее поплыли круги перед глазами. Схатив мужа за руку, она замерла.
- Ань, ты что? Плохо?
Подхватив ее под руку, балансируя между тяжелым чемоданом и женой, Александр двинулся к скверику за возальчиком, чьи несколько тополей и кленов давали хоть какую-то тень.
С трудом переставляя ноги, Анна кое-как добралась до скамейки. Отдышавшись, она поглядела на изъеденное потом лицо мужа и прошептала:
- Ну вот и приехали. И где твой Егоров-Помидоров?
- Ань, ну чего ты, не переживай и не волнуйся. Посиди здесь, а я пойду поищу машину.
Ничего не ответив, она закрыла глаза и откинулась на дощатую спинку скамейки. И все-таки, зачем она согласилась на переезд? Вот теперь в этой пустыне она будет загибаться и умирать. Только бы сил хватило. Здесь ни воздуха, ни воды. Одна пыль и песок, даже деревья кажется высохли, вон как странно шелестят листья....
Но это были не листья, а неутомимые воробьи копошились в горке сметенного, но так и не убранного мусора возле соседней скамьи. На ней сидели две сухонькие старушки, лузгали семечки и внимательно смотрели на Анну. Та, что сидела с краю, приподнялась и негромко, с участием в голосе спросила:
- Девонька, тебе плохо?
- Пить, – прошептала Анна – круги поплыли перед глазами, она начала заваливаться.
Побелевшие пальцы сжимали плохо покрашенную доску скамейки
- Ой! – вкрикнули старушки и бросились к ней.
У одной оказалась банка с водой, она проворно набрала ее рот и брызнула молодке прямо в лицо. Вторая подхватила ее под руку и прижала к себе.
Чуть приоткрыв запекшиеся губы, Анна отхлебнула из ударившей по зубам банке. Вода была невкусная, отдавала железом.
Через несколько секунд рядом оказался высокий мужчина в светло-сером костюме и железнодорожной фуражкой на голове.
Возальный дежурный, все время наблюдавший за единственно сошедшими на станции пассажирами, пптавшись со второй старушкой, склонился над Анной и участливо сказал:
- Гражданка, пройдите в комнату отдыха, отдохните, пока не вернется ваш супруг.
Едва кивнув, она с трудом поднялась и, поддерживаемая крепкой рукой дежурного, направилась к вокзальчику.
Простыни были чистыми, пахли свеже-скошенной травой. Не спеша натянув ее до подбородка, Анна глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Ее сердце стало успокаиваться, биться тише. Через несколько минут она заснула…
Разбудил ее тихий звон колокольчика – под окном через скверик прошла корова. У калитки она мыкнула и направилась на площадь. Анна увидела, как следом шел подросток лет двенадцати, помахивая хворостинкой, видимо, отгонял мух. Вот она и отдохнула. В эту секунду на пороге появился озабоченный, радостный Сашка.
- Ань, выспалась? Молодец, а я тут машину нашел. Сейчас погрузимся и поедем.
Теплая, шершавая рука мужа коснулась ее щеки, соскользнула на плечо и слегка его потрясла.
- Сашь, куда поедем? – испуганно спросила Анна. – Разве мы не на месте? Я чуть в обморок не упала, и опять куда-то ехать.
- Хорошо, что ты отдохнула. Не бойся, поедем сейчас на квартиру, это не далеко, – ободряюще проговорил Сашка и нагнулся за чемоданом.
- Как на квартиру?
- Вот, Ань, квартиру дают! Я уже в мехколонне оформился. Это полдома, такой коттедж на две семьи. Так что не хуже, чем в Горках.
Подхватив один чемодан, он осторожно взял жену под руку и помог ей подняться. Южные вечерние сумерки густели быстро. В пять минут они заполнили комнату. Очертания кровати, тумбочки и стула возле нее, платяного шкафа в углу расплылись и казалось, что они куда-то отходят, теряются и с ними уходит, забывается прошедший тяжелый день. Анн вздохнула, может, и вправду ничего, все устроится. Эта мысль, пришедшая ей впервые за много дней, успокоила ее.
Неторопливо, почти на ощупь они прошли между кроватями и, толкнув тяжелую белую дверь вышли в небольшой зал ожиданий. Возле выхода на платформу стоял все тот же дежурный по станции. Обернувшись на стук закрываемой двери, он улыбнулся Анне как старой знакомой и спросил:
- Отдохнули? Ну вот и хорошо. Значит, будете у нас в поселке жить и работать?
Услыхав, что Александр уже устроился в мехколонну, он кивнул, но расспрашивать не стал, а только сказал: “Слава Богу” и добавил:
- Мехколонна – хорошее место. Вам повезло, не всех туда берут. До свиданья.
Прошептав “спасибо,” Анна ухватилась за локоть мужа и двинулась следом. На площади их ждал новенький “газик.” Возле машины стоял невысокий широкоплечий парень и курил. Завидев Анну и Александра, он бросил папиросу и поспешил навстречу.
- Знакомься Аня, это Слава, работает тоже в мехколонне, живет на соседней улице. Будем дружить домами. У него, кстати, сыну уже год. Подрастут пацаны, вместе играть будут.
Слава, немного смущенный, кашлянул и протянул руку:
- Слава Лобанов, шофер.
Анне он понравился – не стал расспрашивать, как и что, а взял чемодан, поставил его в кузов и открыл дверь кабины:
- Садитесь, Анна.
Устроившись поудобней на пахнущем новеньким дерматином сиденье, она вдыхала уже прохладный вечерний воздух, врывавшийся в окно. Быстро темнеющее небо, усыпанное первыми крупными как камешки разноцветных бус звездами, зависло над крышами подобно сказочному шатру. Ей даже показалось, что купол шатра поднимается вверх как бы и вот-вот в том месте, где сияет молодой месяц, откинется кусок темно-синей ткани и и зазвучит тихая колыбельная песня как пела когда-то в детстве ей мать. И даже гул мотора, мешавшийся с негромким стрекотом кузнечиков, не заглушит ее, он даже станет тише!
Эта мысль успокоило Анну, она почувствовала, что ее сердце почти перестало биться и только шелест легкого ветерка, сонное воркование голубей, приглушенные голоса редких прохожих говорили, что она жива и еще дышит и смотрит то на небо, то на пробегающие вдоль обочин низкие желтоватые окна.
День закончился. Анна откинулась на жесткую обитую дерматином спинку сиденья и хотя от этого у нее потянуло спину, чувство покоя охватило её. Даже ребенок в утробе ни разу не шевельнулся. Хорошо как!..
Минут через двадцать машина остановилась возле полисадника с невысоким забором и гигантской шелковицей, нависшей на двором. Едва Анна ступила на землю, как ее нога тут же погрузилась в еще теплый песок. Тот сразу проник во всевозможные дырочки туфель-лодочек.
- Дом стандартный, как у нас всех, отопление печное, – сказал их новый знакомый, открывая калитку и пропуская вперед Анну. – На заднем дворе – дровяной сарай, летний душ и туалет, за ними – огород. Можно еще что-то успеть посадить, например, помидоры. Дождей уже не будет, так что поливайте – колонка за углом. Вам повезло.
В знак согласия Александр кивнул и, подхватив чемодан, направился к крыльцу. Пока он возился с замком, Анна оглядывалась и прислушивалась к незнакомым сухим шорохам, цикадному стрекоту, шелесту ночных птиц. Последние Анне показались странными – с широкими крыльями они проносились изредка над блестящей оцинкованной крышей коттеджа, как-то странно попискивая. Когда очередная птица мелькнула над головой, Анна повернулась и как можно быстрее направилась к скрипнувшей двери. Ей вдруг стало не себе, ощущение тревоги вдруг нахлынуло на нее и мгновенно смыло покой в её душе.
Через секунду в окнах загорелся свет, ярко-желтые вытянутые прямоугольники легли на землю, на кусты смородины и крыжовника, в глубь двора отступили строения и деревья. От яркого света сердце забилось громче словно кто-то начал стучать в дощатую дверь дома.
- Аня! – позвал явно довольный Александр. – Посмотри, какой отличный дом!
- Саш, подожди! Что это летает и шелестит как листья. Какие-то птицы большие и звуки такие...
- Летучие мыши. Они часто отдыхают в ветках шелковицы.
Увидев, что жена взволнованно и с тревогой оглянулась на темный двор, он начал ее успокаивать:
- Они для человека безвредны и даже полезны – насекомыми питаются, всяких жуков, бабочек уничтожают. К тому же их совсем не видно – днем спят, ночью летают.
Анна уткнулась в его плечо мужа и чуть задержала дыхание. Да, не надо бояться, прислушиваться, мало ли что. Сашке все-таки можно верить – вот как все устроилось хорошо.
- Я опять хочу спать, – прошептала она…
В доме были две сетчатые металлические кровати с матрасами, несколько старых стулев, на кухне – стол и табуретки. Видимо, это осталось от старых хозяев, а может это и полагалось. Анна окинула взглядом крашеные светло-зеленые дощатые стены, беленый потолок, коричневые деревянные полы и с явным сожалением вздохнула – нет, это не их, конечно, дом в Горках, все такое чужое...
- Ничего, Аня, устроимся, обвыкнем, – перехватил ее взгляд муж.
Она кивнула и, раскрыв чемодан, начала доставать белье. Саша нашел на кухне новое цинковое ведро и отправился за водой.
Застелив кровать, Анна присев на белую хрустящую уже подзабытой прохладой простынь и опустила голову на подушку. Перед ее взором промелькнули разноцветные огоньки звезд, окна мчащегося по степи поезда и тут опять защемило сердце, перехватило на секунду дыхание – ей вдруг хотелось вновь оказаться в покачивающемся вагоне, слушать стук колес, короткие гудки тепловоза, позвякивание ложечки в стакане... Может, этот поезд едет назад, на север, в родные Горки?..
Но звезды быстро погасли, поезд скрылся за россыпью далеких холмов, а в пустоте комнаты раздался слабый щелчок рассыхающийся половицы словно кто-то выключил свет...
Анна проснулась от сильного и резкого толчка внутри живота. Недоуменно глядя на деревянные щели в потолке, она попыталась припомнить, как она оказалась в здесь в этой большой пустой комнате, в этом незнакомом чужом доме. Вот и их чемодан, пару стульев, на них вещи, ее платье… Ну да, это жилье им дали, Саша ведь устроился на работу! Она посмотрела на новенькие наручные часы, но они стояли.
Утренняя прохлада проникала сквозь открытую форточку, дышалось легко и свободно. Поднявшись, она направилась было к окну, но наткнулась на пустое ведро, что с грохотом покатилось по полу. Через пару секунд в дверях показалось заспанное и перепуганное лицо Саши:
- Аня, все в порядке?
Она обернулась, спокойная улыбка скользнула по губам, и Александр облегченно выдохнул:
- Хорошо. Тебе нравится?
Он с надеждой поглядел на жену, что вот она сейчас скажет, что, да, ей нравится, хоть это и не Горки, но здесь хорошо, и тогда все ее вчерашние сожаления, переживания и страхи постепенно уйдут, забудутся, и они начнут здесь новую жизнь. Анна, продолжая улыбаться, кивнула:
- Здесь хорошо. Вот птицы проснулись, слышишь?
Действительно, слышно было чириканье воробьев, воркование голубей, щебет ласточек и тонкий перелив жаворонка. Над горизонтом поднималось рыжее огромное солнце. Александр подошел к окну и, щелкнув щеколдами, открыл его.
- Да, настоящее южное лето. Слышишь, жаворонок?
Постояв пару минут, послушав чистую и звонкую мелодию, что казалось звучала совсем рядом, вот за окном в двадцати шагах, прямо над верхушкой шелковицы, они пошли умываться. Саша медленно поливал ей из ковшика на руки, она ополоснула шею и лицо, особенно тщательно промыла все еще побаливающие глаза и вытерлась вафельным больнично-белым полотенцем...
Пока муж вытирался и одевался, Анна вышка на кухню. На столе стояла миске с крупными коричневыми яйцами, рядом лежали сало в пергаментной бумаге, хлеб и возвышалась над ними голубая эмалированная кастрюля. С чем это? Она приподняла крышку – там был борщ. Откуда? Поворачиваясь к подошедшему мужу, Анна опять что-то задела ногой. Она не успела подумать, чего это все летит с утра – звук пустой покатившейся бутылки царапнул ее ухо.
- Это вчера Слава завез с Егоровым. Видишь, появился, – отираясь полотенцем и кивая на стол, сказал муж. – Настоящие друзья, побеспокоились. Ну пока ты спала мы немного посидели, поговорили о том да о сём...
- Саш, это что? – Анна уже с силой толкнула пустую бутылку. – Опять, да? Ты ж обещал!
На секунду замерев, Александр крякнул и пробормотал:
- Ань, ну чисто символически, ведь только чекушка... Ну, там за дружбу, новую жизнь…
На ее глазах чуть навернулись слезы, она закашлялась. Саша сел за стол, отломил корку и словно про себя проговорил:
- Ну, прости, вот так не смог отказать. Последний раз.
- Последний раз, да? – спросила она и потянулась к хлебу.
Александр исподлобья поглядел на жену:
- Ань, ну, сама знаешь, друзья. Да и степь вон какая – выйдешь за двор, широко привольно... Прости, как-то рюмочку хочется...
- Ты чего такое говоришь! Ты думаешь!?
Слезы брызнули из карих глаз, Анна вскочила и бросилась из комнаты.Сорвав холщовую куртку с вешалки, муж махнул рукой и закричал:
- Слушай, хватит! Займись лучше домом! От одной рюмки никто не умер еще!
Поплакав с полчаса, Анна подняла валявшееся на пороге ведро и вышла на широкий залитый солнцем двор. Пересекая его под густыми раскидистыми ветвями шелковицы, она вспомнила о летучих мышах, какая-то тень страха мелькнула в ее душе…
Она провозилась почти до обеда и сильно устала. От непрерывного напряжения и суеты ребенок стал сильно и как-то беспорядочно колотиться. Когда последнее окно было вымыто, Анна обессиленно повалилась на кровать в надежде уснуть. Но сон не шел – уставшее тело было тяжелым, неповоротливым, а живот своим существованием не давал погрузиться в желанный сон. Если она ложилась на спину, то он вдавливал ее в кровать, если поворачивалась набок, то ей казалось, что он сейчас отделится от нее и как гигантский шар скатится на блестеший в лучах солнца пол.
Анна опять повернулась на спину, и тут ребенок заколотился, несколько раз сильно ударил в низ живота. Вскрикнув от боли, она обхватила его сжалась и подтянула ноги вверх, сама превращаясь в гигантский клубок. Младенец, почувствовав руку матери, вдруг притих и вскоре даже перестал шевелиться. Анна облегченно вздохнула и закрыла глаза. Через несколько минут она почувствовала, что куда-то проваливается, исчезает и что только все еще давящий на нее живот не дает ей окончательно исчезнуть, пропасть. В этом ощущении важности и значимости того, кто живет в ней, она и уснула...
Проснулась она под вечер, когда лучи уходящего на запад солнца, неторопливо заштриховав стены, окна и крыши дома, принялись это же проделывать и с верхушкой шелковицы. Анна приподнялась и открыла окно – еще горячий, но уже не обжигающий воздух, напоенный запахом смородиновых листьев, степной полыни и чабреца, начал наполнять комнату.
От мягкого, тихого касания воздуха, его шелкового шелеста по стенам и в ее душе воцарились покой и умиротворение. Она окинула взглядом комнату и осталась довольна: “Вот, сейчас Саша приедет, ему понравится. Теперь бы надо повесить занавески на окна, постелить на пол дорожки и коврики.” Тут она почувствовала, как ребенок шевельнулся и уперся ножкой в стенку живота; вспомнив, что она еще не ела, Анна осторожно поднялась и пошла на кухню.
Пока грелся на электроплитке борщ, она нарезала хлеб и разобрала чемодан, на дне которого было немного посуды – подарок свекра и свекрови. Доставая тарелки, ложки, вилки, она каждый предмет держала в руке, рассматривала, вспоминал о жизни Горках, но сейчас уже без явного сожаления.
Закончив с посудой, она подошла к плитке, как вдруг щелкнула щеколда, скрипнула калитка и через секунду на пороге появился Сашка. Его лицо, немного обветренное и покрывшееся легким красноватым загаром, сияло.
- Аня, а вот и я! – радостно объявил он и бросился к жене. Обняв ее одной рукой за плечи, другую он осторожно положил на живот. – Как будущий летчик? Не требовал разрешения на взлет?
- Пока нет, – прижавшись к мужу, тихо прошептала Анна. – Но если он так и дальше будет колотиться, то скоро придется мне ехать в больницу.
- Ну и хорошо. Мне сказали, что здесь она хорошая – недавно несколько опытных врачей из Волгограда прислали, здесь теперь филиал областной больницы открыли. Так что взлет пацану обеспечат. Вот, кстати, и горючее.
Александр поставил на стул дерматиновую сумку, доверху набитую банками и кульками.
- Заехали со Славой в магазин. Ань, давай его с женой пригласим, Егорова тоже, ну там по стопочке за приезд и новоселье? И событие все-таки – новая жизнь на новом месте. Ну, ради традиции так сказать. А? Я только чекушку и купил — ребят хочу усгостить.
- Саш, ведь ты же обещал, что не будешь...
Неприятный комок подкатил к горлу, и она замолчала. Не отвечая, Александр повернулся и выбежал во двор, где тихо скрипнула калитка.
Друзья явились без жен. Войдя в дом и поздоровавшись, они продолжили обсуждать какие-то планы на воскресенье.
- Ань, вот Коля говорит, что здесь рыбалка хорошая, не то что у нас в Горках.
- Здравствуйте Аня, помните меня? – спросил Егоров и чуть поклонился. – Теперь и вы с нами.
Анна пожала плечами и повернулась к Славе, что застенчиво выглядывал из-за двери.
- Проходите, – сказала она как бы себе и тут же обратилась к их новому приятелю:
- Слава, a где ваша жена?
- Простите Аня, Катя не смогла – у сына температура. Видимо, зубы лезут – плачет, на руки просится.
Пока жена рассаживала гостей, Саша быстро налил в рюмки и, демонстративно поставив чекушку в центр стола, громко сказал:
- Как обещал. По рюмке и не граммом больше.
Обед, скорее ужин, прошел скоро. Гости оживленно беседовали, рассказывали о прелестях местной жизни – длинное лето, фрукты, овощи, особенно хороши арбузы и дыни, ну и конечно, замечательная рыбалка на Цимлянском водохранилище. Последнее сразу заинтересовало Александра, и он стал подробнее расспрашивать гостей об особенностях местной рыбалки, о том, какая рыба, когда и на что ловится. Анна, почти ничего не понимая, слушала разговор мужчин и в конце концов не выдержав сказала, что хочет пойти немного погулять, подышать воздухом.
- Ага, Ань, – кивнул Сашка, как ей показалось довольно торопливо. – Только ты далеко не заходи, а то заблудишься в местных лесах.
Он со смешком подмигнул товарищам. Впрочем, Анна сделала вид, что ничего не заметила, надела свои лодочки-сандали и осторожно спустилась во двор.
Солнце уже коснулось горизонта и казалось еще немного и оно свалиться куда-то вниз, оставив после себя только синее в оранжевых пятнах небо. Из степи потянуло свежестью, но возвращаться в дом, искать в чемодане кофту Анне не хотелось.
Выйдя за калитку, она почти сразу свернула в переулок, что вел, как она обнаружила еще утром, к лесопосадкам на северной стороне поселка.Пройдя широким переулком, она оказалась на околице, к которой подступало заросшее невысокими чуть выше головы соснами поле. Они расположились на нем густыми и стройными рядами, уходя немного вверх по склону невысокого холма.
Постояв в раздумье– а стоит ли идти? – Анна все-таки двинулась вверх по узкому зеленому коридору. С каждым шагом и вздохом – как она любила запах хвои! – в ее душе росла радость, что вот она встретила в этой степи что-то родное и знакомое. Хотя ее туфли сразу погрузились в песок и через полсотни шагов пришлось их вытряхивать, она сделала это без всякого раздражения. Ну песок и песок, растут же на нем сосны и уже хорошо. Да и босиком по нему легко и приятно идти. Она сняла туфли, и с удовольствием погрузила ступни в бархатное песчаное тепло.
Минут через пятнадцать сосенки расступились и она оказалась на поросшей чабрецом и мелкой белой кашкой полянке, откуда открылся открылся вид на широкую долину. В ее центре находились железнодорожная станция, поселок, и речка, огибавшая поселок с юга. Над поймой реки поднимался легкая дымка, что медленно клубясь, смещалась на другой берег, где терялась среди высоких тополей и склонов пологих холмов. Они тянулись вправо, влево, к горизонту, где сливались с облаками и непонятно уже было, небо это и еще земля!
“Хорошо-то как! Просторно, легко!” – воскликнула про себя Анна и ощущая, как опять радость и покой охватывают ее от теплых, погруженных в песок стоп, до затылка которого касается прохладный вечерний ветер!
Да, конечно, это не родная деревня, все другое: и высокие курганы за рекой, сама река с ее узкой зеленой долиной и эта бесконечная серебристая степь впереди с расплывающимися очертаниями холмов! И какие вот там, в долинке, симпатичные белые домики, окутанные прозрачной ясной тишиной!..
Издалека до Анны долетели гудки маневрового паровоза, следом раздался лязг товарных вагонов. Вот так и жизнь идет и стучит маленьким сердечком в ее животе! Она вздохнула: пусть будет так, как складывается!
Постояв несколько минут, она глубоко вдздохнула и решила пройти чуть дальше в степь. Ее край был распахан и засажен стройными рядами молодых абрикосовых деревьев, а за ними что-то темнело. Пройдя полсотни шагов она внезапно остановилась, застыла – широкий и глубокий овраг, чье темно-бурые безжизненные склоны склоны уходили куда-то вниз под землю, вдруг надвинулся на нее. Оттуда из темной глубины на нее пахнуло сырым и холодным воздухом. В туже секунду на другой его стороне ближе к горизонту сверкнула и вошла в землю синяя молния.
Замерев, Анна со все нарастающей тревогой рассматривала темнеющее за оврагом пространство, далекие холмы и над ним – быстро почерневшее и заклубившееся небо. Тут сообразив, что это похоже на надвигающуюся грозу, а холмы – это тучи, она развернулась и быстро, как могла, поспешила назад, внимательно вглядываясь под ноги, чтобы не оступится.
Когда до окраинных домов оставалось метров двести, налетел резкий влажный ветер и принес с собой мелкие травинки, лепестки и насекомых. Он был не очень сильным, но уже холодным, как из оврага, ее тело покрылось мурашками. Но от заполнившего ее душу внезапного страха, какого-то нехорошего предчувствия Анна не ощущала ни холод, ни хлеставшие и коловшие ее ветки сосен. Скорее домой, скорее!..
Когда первые капли дождя упали на землю, она уже была возле двора. Его наполняли громкие мужские голоса, среди которых она признала голос мужа. Тот, словно почувствовав ее приближение, обернулся и крикнул, вглядываясь в густые сумерки:
- Аня, это ты? Мы уже думали, что ты заблудилась, даже решили тебя идти искать. Я вот плащ захватил, Слава сказал, что здесь так часто бывает – ветер налетит, пыли нанесет, и немного покропит.
Уставшая, бледная, подрагивавшая от внезапно свалившегося страха, Анна подошла к мужу и уткнулась ему в плечо. Сашке, видимо, стало не очень ловко перед гостями и он заторопился:
- Хорошо, ребята, до завтра. А насчет рыбалки договоримся ближе к воскресенью.
Когда они зашли в дом, Анна посмотрела на мужа и сказала:
- Саш, здесь все-таки ничего. Вот только там за посадкой такой овраг! На пропасть похож!
Александр улыбнулся и, немного повернув голову в сторону и явно не стараясь дышать на жену, проговорил:
- Это – балка, такой глубокий овраг. Действительно на провал смахивает.
Но запах перегара все-таки пахнул ей в лицо. Анна почувствовала, как тошнота подкатила к горлу, и она укоризненно прошептала:
- Саша, ты же сказал, что по стопочке…
По-прежнему глядя в сторону, он закашлялся, помедлил, потом ответил, виновато оправдываясь:
- Ну, так получилось. Колька предложил за дружбу выпить, Слава поддержал, ну вот неудобно было отказать. Ты же знаешь, что как-то трудно мне отказывать, тем более друзьям.
- Опять твоя дружба! А обо мне ты думаешь? Друзья тебе важнее, чем я! – выкрикнула Анна и отпрянула от мужа.
Александр махнул рукой:
- Ладно, не ори. Постараюсь воздерживаться.
- Нет, ты лучше обещай мне не пить! Давай мы здесь устроимся и будем жить, дом построим как в Горках, только ты не пей! Обещаешь?
- Обещаешь-обещаешь! – раздраженно передразнил ее муж и отвернувшись, закурил. – Иди лучше ложись спать и дай мне выспаться – завтра в семь часов надо быть на работе.
Всхлипнув, Анна развернулась и пошла на кухню. Вымыв посуду, она подмела пол, умылась и прошла в свою комнату.
Но сон как и днем совсем не шел, Сашка несколько раз выходил на улицу, все курил, горьковатый запах дыма проникал в комнату. Она прислушивалась к его шагам , скрипу дверей и пола, смотрела в темно-синие проемы окон. Мысли о том, как сложится их жизнь в этом далеком и еще все-таки чужом краю, как она будет обходиться без родительской помощи и главное, что будет дальше с Сашкой, опять вернулись к ней и не давали ей покоя.
Она перевалилась потихоньку набок – ребенок в утробе шевельнулся, несильно ударил в стенку живота. “Мальчик. Такой же шебутной и беспокойный как Сашка,” – подумала Анна и со вздохом закрыла глаза. Она еще долго ворочалась, прислушивалась к похрапыванию мужа, что гулко перекатывалось по пустым комнатам, ударялось в голые стен, к громкому стрекоту цикад, к тихим вздохам летучих мышей в листьях шелковицы. Наконец, ближе к полуночи ее тело обмякло, руки и ноги стали неметь, в голове поплыли разноцветные круги. Ребенок несколько раз сонно дернулся в животе и успокоился. Она последний раз тихо вздохнула и, повернувшись к пахнущей мелом стене, уснула…
В июле Анна родила мальчика. А через год, в очередной раз крепко выпив, Александр попал под машину. Он прожил три дня и скончался, перед смертью попросив у жены прощения. Анна в Горки не вернулась.