ЭВОЛЮЦИЯ СИСТЕМЫ
Описывая в предыдущих главах работу системы, мы ориентировались в основном на человека. Но человек не единственный обладатель жизни, а сама жизнь, как известно, не стоит на месте – она эволюционирует. Это же в полной мере относится и к системе "С---Н" (СТРАДАНИЕ И НАСЛАЖДЕНИЕ), главному атрибуту жизни. У разных животных она функционирует по-разному и не так, как у человека, а ее эволюция является одним из важнейших компонентов эволюции жизни.
Представление о прогрессивном в целом характере эволюции связано главным образом с усложнением жизни, а следовательно, и системы "С---Н" Наиболее обобщенным и информативным показателем данного усложнения является уровень сложности языка системы. Мы полагаем, что его развитие отмечено какими-то важными вехами, этапами, каждый из которых соответствует определенному уровню сложности языка и определенному типу функционирования системы. Последний назовем сокращенно ТФС - Тип Функционирования Системы. Эволюция системы "С---Н" представляет собой последовательное чередование ТФС, причем число всех типов в живом сообществе невелико – от трех до шести. К сожалению, мы не можем предположить достаточно убедительного критерия выделения типа, но в принципе такой критерий есть.
В главе «Константы» отмечалось, что изоморфизм языка нервных импульсов и языка системы служит каналом, посредством которого внешний мир и система "С---Н" обмениваются информацией. Пропускную способность канала можно оценить, в частности, по общему числу нервных процессов, которые могут как-либо ощущаться индивидом и, соответственно, быть квалифицированными как язык импульсов. Если бы это число удалось измерить, мы получили бы прямо-таки идеальный количественный критерий. К сожалению, сделать это невозможно – пока, во всяком случае. Поэтому мы предлагаем другой критерий. Он тоже является показателем сложности языка системы, но сугубо оценочным и приблизительным. Это способ реализации констант.
Воспользуемся той схемой, которую мы набросали в главе «Система (2)», памятую, конечно, что наши «элементарные», «простые» или «сложные» эмоции только условное обозначение каких-то реальных форм эмоциональной активности. Тогда первый, наиболее примитивный тип функционирования системы (ТФС) – реализация констант только изолированными уровнями биологического класса, т.е. ощущениями. Второй – реализация констант только ощущениями и элементарными эмоциями. Третий – элементарными и простыми, четвертый – простыми и сложными, пятый – всеми эмоциями, включая особо сложные. Во всех четырех последних ТФС константы реализуются, конечно, и ощущениями.
К первым четырем типам относятся животные, причем к четвертому – те из них, которые ранее были названы «высшими». Что же касается пятого ТФС, его составляют только люди. При этом нужно особо подчеркнуть, что за возможным исключением крайне немногочисленной группы душевнобольных (особо тяжкие врожденные и необратимые формы слабоумия) все остальные люди – все до единого – представители высшего типа функционирования системы. К добру ли, к худу, но это так.
Мы, естественно, не настаиваем именно на этой схеме. Можно подобрать и другие варианты, но только применительно к животным. Например, первый ТФС – реализация констант пресловутыми ощущениями комфорта и дискомфорта. Второй – более широкий круг ощущений. Третий – расширенный спектр ощущений плюс элементарные эмоции, т.е. то, что мы назвали «ощущениями с эмоциональной окраской». Четвертый – большая часть известных человеку ощущений, элементарные эмоции и отдельные группы простых. Пятый – более широкий спектр простых и отдельные сложные эмоции. Шестой – опять-таки люди.
Если из этой схемы убрать ощущения комфорта и дискомфорта, о которых поговорим ниже, такой вариант кажется наиболее правдоподобным. Но не исключены и другие модификации. Число всех типов, возможно, равно не пяти, а трем, четырем или шести (но не больше). Важны не детали, а принцип: сам факт существования ТФС – факт, реальность которого не вызовет, надеюсь, особых сомнений. Но если все же и вызовет, ничего страшного не случится.
Не говоря уж о более чем условной классификации эмоций, недостатки которой нуждаются в комментариях, мы даже не очень настаиваем на своем предположении, будто развитие языка системы отмечено важными вехами. Такое предположение кажется логичным, но не больше. Введение термина «ТФС» и, соответственно представление об эволюции системы как о последовательном чередовании типов преследует, главным образом, одну цель: удобство изложения.
Понятно, что деление животных в зависимости от принадлежности к тому или другому ТФС и общепринятая зоологическая классификация не совпадают. Животные – представители разных типов различаются по степени сложности языка и всей системы "С---Н", непредсказуемости поведения: таксономическая же классификация строится по совершенно иным принципам. Установление точного числа всех ТФС, специфика каждого, определение границ, а также уточнение критерия выделения типа, - все это доступно только специалистам: зоологам, этиологам, лингвистам и зоопсихологам. Мы можем предположить лишь ориентировочную схему.
Первый тип – от организмов, в которых только-только сложилась и начала функционировать система "С---Н", скажем, от каких-то видов головоногих и далее, включая рыб, амфибий и большую часть или все виды рептилий. Этот тип характеризуется максимально бедным спектром ощущений и полным отсутствием каких-либо эмоций. Второй ТФС – оставшиеся рептилии, большая часть видов птиц, за исключением врановых и некоторых видов хищных, а также наиболее примитивные млекопитающие: яйцекладущие, сумчатые и некоторые другие. Для этого типа также характерно отсутствие эмоций, но спектр ощущений здесь намного шире. Третий ТФС – оставшиеся птицы и большая часть видов млекопитающих, за исключением обезьян, китообразных, псовых и, возможно, слонов, медведей, кошачьих, крыс и свиней. В этом типе уже появляются элементарные эмоции. Четвертый ТФС – перечисленные выше таксоны млекопитающих. Здесь спектр ощущений примерно такой же, как у человека, и появляются отдельные «простые» эмоции. Если какая-нибудь разновидность пралюдей составляла отдельный тип функционирования системы, он соответствовал пятому ТФС. Если же нет, тогда пятый ТФС это люди.
Следует подчеркнуть, что тождество вершины эталонной иерархии и верхних этажей всех суперансамблей, отмеченное у людей, имеет место и у животных. Только там речь идет, естественно, не о гигантах, а лишь об ансамблях, группах или отдельных уровнях. Каждый следующий ТФС, таким образом, это качественно новая вершина эталонной иерархии. В связи с этим правильнее, возможно, было бы говорить не о типах функционирования, а о типах иерархии системы "С---Н". Но такое определение предполагает либо изменение принципа построения иерархии, либо же просто более надежные сведения о ее эволюции. Так как мы ими не располагаем, оставим термин «ТФС».
Раз уж мы допустили существование этапов в развитии языка системы, надо допустить, что переход от одного этапа к другому или, иначе, восхождение по эволюционной лестнице от одного ТФС к следующему носит скачкообразный характер. Это предположение тем более вероятно, что скачкообразность вообще одна из характерных черт эволюции, она издавна обращала на себя внимание ученых и натуралистов. Появлению каждого нового типа предшествует максимальное усложнение предыдущего. Но когда дальнейшие возможности усложнения исчерпаны, когда появляются (естественно, крайне редко) формы реализации констант, не соответствующие возможностям эталонной иерархии или других механизмов системы, когда поведение животных становится настолько ненормальным, что это грозит поголовной гибелью вида, - тогда происходит одно из двух: или вид все-таки вымирает (это, конечно, наиболее распространенный вариант), или же те, кто выжил, кладут начало новому ТФС.
Сказанное, возможно, объясняет, почему не сохраняются промежуточные типы. Почему, например, после появления Homo sapiens не уцелела ни одна разновидность пралюдей. Не исключено, что их гибель вызвана не столько конкуренцией sapiens-ов, сколько собственной неполноценностью, в частности возможной психической неуравновешенностью. Если это предположение справедливо, значит человечество в настоящее время также находится на грани перехода к новому ТФС. Свидетельства тому не только бессмысленные бойни, массовые психозы, угроза ядерного безумия, но и все возрастающее число обычных – «нормальных» душевнобольных.
Не исключено, что смену одного ТФС другим можно квалифицировать как некую разновидность «метасистемного перехода». Это понятие заимствовано из книги В.Ф.Турчина «Феномен науки», и читатель может уточнить его, обратившись к первоисточнику. Мы только коротко отметим отдельные его особенности.
Метасистемный переход – это процесс или совокупность процессов, в ходе которых из относительно разрозненных до того элементов образуется гармоничная метасистема. Превращение происходит, в частности, благодаря созданию нового уровня иерархии, который берет на себя функцию управления метасистемой. При этом вошедшие в нее в качестве подсистем элементы сохраняют свои структуру и функцию, хотя и допускается некоторая модификация того и другого. Отличительной чертой перехода является быстрота, стремительность, а непременным условием – существование к моменту начала процесса достаточно разветвленной сети коммуникаций, связывающих будущие подсистемы. Образовавшаяся таким способом метасистема резко увеличивает эффективность функционирования составляющих элементов, а такие значительно повышает вероятность реализации целой и отдельных подсистем, и метасистемы как целого. Тем самым данный процесс создает оптимальные условия для дальнейшего развития, и его можно рассматривать как своего рода «инструмент прогресса», - сам Турчин, во всяком случае, предлагает поступать именно так.
Как видно, процесс смены одного ТФС другим мог бы быть метасистемным переходом. Новый уровень иерархии означал бы тогда просто новую вершину эталонной иерархии.Непосредственно перед появлением каждого следующего ТФС в системе"С---Н" представителей предыдущего типа существует достаточно густая сеть коммуникаций. И, наконец, если бы можно было квалифицировать смену ТФС как метасистемный переход, это хорошо объяснило бы скачкообразность процесса.
Нас останавливают два обстоятельства. Первое – то, что автор говорит о метасистемном переходе как об интеграционном процессе и притом радикальном. В порядке иллюстрации перехода он приводит образование клетки из макромолекул многоклеточных организмов, а также аналогичные примеры из экономики, истории науки и социологии. Но говорить об эволюции системы как об интеграционном процессе едва ли правомерно. И даже если такая интерпретация возможна, смущает то обстоятельство, что чередование ТФС не оказывает заметного влияния на интеграцию индивидов в сообществах. Насколько можно судить, стада копытных немногим превосходят по сложности организации косяки сельди. Только появление человека знаменовало решительный перелом в интеграции живых (чувствующих) организмов.
Второе, пожалуй, даже более существенное обстоятельство – условность нашей классификации эмоций. Об этом уже достаточно говорилось, поэтому не будем здесь повторяться. Таким образом, несмотря на отмеченные черты сходства, процесс эволюции системы "С---Н" нельзя все же рассматривать как серию метасистемных переходов. Речь может идти самое большее о внешнем подобии процессов.
Изменение способа реализации констант представляет собой резкое (от типа к типу) усложнение системы. Первопричиной процесса является эволюция. Естественный отбор способствует развитию физиологии, а развитие физиологии служит, так сказать, «материальной», технической предпосылкой усложнения системы "С---Н". развитие языка системы предполагает увеличение пропускной способности упоминавшегося выше информационного канала, т.е. роста числа тех нервных процессов, которые можно квалифицировать как язык импульсов. Увеличение пропускной способности канала в свою очередь означает расширение сферы приложения системы вовне, возможность «переводить» все большее число объектов на собственный язык. Поэтому важнейшей отличительной чертой чередования ТФС служит появление в каждом следующем типе обширных групп уровней, совершенно отсутствовавших в предыдущем, т.е. резкое расширение спектра приложения констант.
Одновременно и тоже в связи с развитием физиологии в большинстве уровней каждого нового ТФС увеличивается диапазон предельных значений интенсивности реализации констант. Правда, установить, где начинается один уровень, а где кончается другой вообще очень трудно. Наш главный критерий выделения уровня – значимость подсказан естественным языком, а не языком системы. Мы уже писали, что изменение интенсивности может привести к замене одного уровня другим. Но это только с нашей колокольни, с точки зрения системы. Взаимоотношения этих языков – естественного и системы, как и многое из того, что было затронуто раньше, слишком сложный вопрос, чтобы пытаться решить его в популярной брошюре. Можно лишь констатировать что, с одной стороны, расширению спектра объективизации констант предшествует увеличение диапазона предельных значений интенсивности, а, с другой, - расчленить эти процессы иногда просто невозможно.
Характерной чертой эволюции системы является также значительно расширение в каждом следующем ТФС сети коммуникаций, связывающих отдельные уровни или ансамбли как в эталонной иерархии, так и в памяти и во всей системе "С---Н" в целом. Разрозненные ранее уровни объединяются во все более сложные комплексы, причем увеличивается роль и «собственно иерархических» связей, и ассоциаций.
Важным следствием усложнения системы "С---Н" является возрастание стохастичности. Игра абсолютов приобретает все более вероятностный характер. В частности, на каком-то этапе механизмы, определяющие место в иерархии реализуемых уровней или ансамблей, начинают использовать – и чем дальше, тем шире, статистические законы. Мерой возрастания стохастичности может служить увеличение допустимой погрешности в оценке точного места уровня. Или, вернее, разница между погрешностью, допустимой в одном ТФС и, соответственно, в следующем, - при условии, конечно, что уровень, имеет один и тот же порядковый номер в эталонной иерархии.
Благодаря возрастанию стохастичности системы "С---Н" одинаковые инициации внешней среды вызывают все более многообразные реализации констант, а поведение животного по мере приближения к высшему ТФС и снижения места (порядкового номера) реализуемых уровней в иерархии становится все более лабильным, все менее жестко детерминированным сиюминутной структурой собственной иерархии и, соответственно, все менее предсказуемым.
Все эти процессы отражают развитие языка системы. С каждым разом увеличивается его «словарный запас» - общий объем уровней, усложняются «грамматика» и «синтаксис» - рождаются ансамбли, растет число и многообразие связей между элементами системы. Появляются или возрастают «синонимичность» и «омонимичность» языка: разнообразные воздействия порождают однотипные реакции. И, напротив, одни и те же причины могут вызывать все более разнообразные реакции. Животное учится лучше распознавать собственные потребности и все более гибко удовлетворять их. Словом, система в каждом следующем ТФС всё более полно информирует своего «владельца» о том, что происходит во внешнем, включая сюда и собственный организм, мире. И одновременно в той же степени увеличиваются возможности особи или вида использовать данную информацию. Все это позволяет животным по мере смены ТФС скачкообразно расширять весь диапазон поведенческих актов.
Наиболее рельефно процесс усложнения языка и всей системы С;Н проявляется в эволюции эталонной иерархии и особенно в метаморфозах ее вершины. Здесь, видимо, придется начать с того, что у наиболее примитивных животных, судя по всему, вообще нет иерархии уровней. Это те из них, которые включены в первый тип. В связи с широко распространенным убеждением, будто примитивные животные могут испытывать только ощущения комфорта и дискомфорта, задержимся немного на этом вопросе.
С точки зрения системы С;Н, эти ощущения, вообще говоря, полноправные реализации констант. Но если уровни и системы уровней это собственно язык (или «словарный запас» языка), то их реализацию можно образно назвать «речью» системы. Говорить, используя только два элемента языка, например два слова, прямо скажем, не слишком удобно. Но даже в обычной беседе можно, в принципе, обмениваться одними междометиями. Беседа, конечно, вряд ли будет захватывающе интересной, но с известной натяжкой ее все же можно назвать «разговором». Все дело здесь в богатстве интонаций. В ощущениях комфорта и дискомфорта интонациям соответствуют нюансы, вариации. Если колебания интенсивности создают нюансы, если таких ощущений не 2, а скажем, 22, значит перед нами примитивный, но полноправный язык системы. Если же нет, - то, скорее всего, нет и самих этих ощущений. Язык системы, как и любой другой, функционален. Когда система может сообщить индивиду только «да» или «нет», это означает отсутствие коммуникаций, а стало быть, и самой системы.
Приятное или неприятное только на одной ноте, одном тембре и с одной и той же продолжительностью – это еще не константы, не абсолюты. Забота абсолютов, помимо прочего, конечно, - обработка информации. Если они «обрабатывают» ее таким образом, это может означать только одно: их еще просто нет. Перед нами, таким образом, заурядные тропизмы, дублировать которые системе нет никакого смысла – она, повторяю, функциональна. Так что один только неистребимый антропоцентризм вынуждает искать здесь какие-то признаки, пусть даже сверхотдаленного человекоподобия.
Вернемся к нашей схеме.
В следующем втором ТФС уже бесспорно какая-то иерархия есть. Однако говорить о ней можно лишь тогда, когда она так или иначе зафиксирована в памяти, т. е. когда имеется какой-то зародыш эталонной иерархии. Если под термином эталонная иерархия подразумевать тот грандиозный механизм, отдельные фрагменты которого были приблизительно обрисованы в предыдущей главе, то по отношению ко второму, а возможно, и третьему типу этот термин можно употреблять лишь в ковычках.
Характерной чертой низших ТФС (двух или трех) является фактическое отсутствие вершины эталонной иерархии. Не следует, конечно, понимать это буквально. Вершины иерархии нет в том смысле, что отсутствует единая динамичная и вместе с тем фиксированная определенным образом система связей верхних этажей. Просто, то один, то другой уровень под влиянием внешней - «инициирующей», по нашему определению, срез занимает доминирующее место в иерархии и тем самым диктует животному определенное поведение.
Резко возрастающая от типа к типу масса уровней объективизации констант требует все более сложной и тонкой организации, ибо в противном случае поведение становится не более сложным, а лишь более хаотичным, обрекая этим животное на гибель. Наиболее и по существу единственным организатором такого рода является эталонная иерархия. Вообще говоря, ее изменения в ходе эволюции системы можно охарактеризовать все тем же словом «усложнение». Но сказать только это – значит не сказать ничего. Самой важной и характерной чертой метаморфоз эталонной иерархии является скачкообразное возрастание роли ее вершины.
Это возрастание непосредственно связано с изменением способа реализации констант. Расширение спектра реализуемых форм и последовательное увеличение каждой из них – от изолированного уровня к ансамблю, сверхансамблю и гиганту – вынуждает эталонную иерархию в целом и ее вершину в частности оперировать все более сложными, объединенными разнохарактерными связями системами. Если в первом, втором и, возможно, третьем ТФС о вершине иерархии действительно можно говорить как об условности, то чем дальше, тем более она становится зримой, реальной. Но вообще, этот процесс не нуждается в специальных пояснениях. Общеизвестно, что чем сложнее какая-либо динамичная иерархическая система, тем большую роль в ней играет вершина иерархии. То же самое имеет место и в системе С;Н. Однако увеличение роли вершины эталонной иерархии имеет и некоторые специфические черты. Оно совершается в ходе двух, в известной мере противоречивых процессов.
Во-первых, в каждом следующем ТФС вершина все больше обособляется от остальной иерархии. Она как бы кристаллизуется, становится относительно более однородной и монолитной. Во-вторых, наряду с обособлением происходит и другой процесс: вершина «обрастает» связями со всеми этажами иерархии. Причем связи эти двух родов – собственно иерархические и ассоциации. Последние, как уже отмечалось, не ограничиваются иерархией, хотя функционируют и в ее пределах тоже. Они охватывают, по всей видимости, все элементы всех родов памяти.
Увеличение однородности структуры вершины на первый взгляд противоречит процессу усложнения и вершины, и всей иерархии в целом. Но противоречие здесь мнимое.
Именно усложнение требует все более совершенной организации, а последняя достигается, помимо прочего, унификацией элементов структуры. Наряду с унификацией происходит и специализация, но специализация все более фиксированная. Каждый раз конкретизируется динамика всех элементов, уточняется функция каждого из них и тем самым гармонизируется, а стало быть, становится и более однородной вся структура.
«Обрастание» вершины связями тоже как будто противоречит утверждению о процессе обособления вершины от остальных этажей иерархии. Это противоречие может быть снято двумя путями
Первый – это признание, что обособление вершины иерархиитолько иллюзия, вызванная возрастанием её роли. Лично мне этот путь не очень импонирует. Второе разрешение противоречия связано с ассоциациями. Суть его в том, что в каждом новом ТФС соотношение между связями, которыми обрастает вершина, меняется: число ассоциаций растёт значительно быстрее числа собственных иерархических связей. Разумеется, какой-либо количественный анализ или эксперимент, подкрепляющий данную точку зрения, автору, а возможно, и всей современной науке недоступны. Тем не менее эта гипотеза кажется мне правдоподобной, но настаивать на ней я не буду. Напомню только, что , несмотря на иллюстративный характер нашего изложения, мы мы рассматриваем реальный механизм, а не иерархию как таковую.
Перечисленные эволюции и вершины, и все иерархии, видимо, неизбежны при усложнении любой динамичной иерархической системы. Применительно к вершине иерархии системы С;Н они сопровождаются, с одной стороны, увеличением ответственности, а с другой, - резким расширением в каждом следующем ТФС объема связей как внутри вершины, так и вне ее. Разнородность и стремительное увеличение всей массы связей позволяют вершине с каждым разом все лучше справляться с растущей ответственностью, все более эффективно осуществлять контроль не только над остальными этажами иерархии, но и над все большим числом звеньев и механизмов всей системы "с---Н".
Здесь, быть может, уместно привести одну иллюстрацию.
Свидетельством колоссально возросшего у людей (по сравнению с животными) значения вершины, а следовательно, подтверждением нашего тезиса о возрастании её роли по мере смены ТФС служат многочисленные и разнообразные формы психопатологии, в частности «комплексы». Замечу в скобках, что мне лично представляется реальным существование только двух комплексов – вины и неполноценности, включая в последний и комплекс превосходства. Реальность остальных вызывает сильные сомнения, поэтому, говоря ниже обобщённо о «комплексах», будем иметь в виду лишь два вышеназванных.
В предыдущей главе мы писали, что причинной возникновения комплексов являются дефекты цензуры иерархии. Развившись, комплекс в свою очередь становится постоянной помехой в нормальной деятельности цензуры. Таким образом, возникает порочный круг: гнёт цензуры порождает комплексы, а последние не просто меняют, но вынуждены время от времени блокировать цензуру, чтобы предотвратить дисбаланс. Блокада удаётся благодаря тому, что комплексы – это гиганты. Громадная сеть коммуникаций и то обстоятельство, что верхние этажи гиганта являются составной частью вершины иерархии, позволяет ему в случае нужды мобилизовать массу «союзников». Коммуникации гиганта используются в качестве каналов проникновения, «инфильтрации» в вершину тех эмоций, точнее, их аналогов, которые в состоянии в данный момент вытеснить другие аналоги – непосредственные инструменты цензуры. Ими у подавляющего большинства людей служат уровни этического и социального классов. Вытеснение этих уровней, т.е. временная деградация вершины, позволяет комплексу захватить контроль над «корректором» - суммой механизмов, непосредственно регулирующих конкретные реализации констант.
Однако такой временный паралич цензуры еще более усугубляет чувство вины, что в свою очередь обусловливает все более частые параличи. Это круговерть может тянуться до тех пор, пока не произойдет что-нибудь радикальное, например, самоубийство или деградация личности. А так как главной пружиной всего процесса является деятельность цензуры и поскольку главный цензор системы – вершина эталонной иерархии, сказанное подтверждает ее совершенно исключительную роль.
Вернемся теперь снова к типам функционирования системы "с---Н" и произведём обратное сравнение: посмотрим, как эволюция эталонной иерархии, отражается в способах реализации констант.
Реализация изолированных уровней биологического класса (ощущений) наглядно демонстрирует отсутствие сколько-нибудь сформировавшейся иерархии. То вынырнет один, то реализуется другой – каждый реализованный уровень однозначно определяет поведение животного. Характерны отсутствия замешательства, нерешительности, любопытства, короче, либо отсутствие, либо очень ограниченный выбор поведения.
В случае опасности животное последовательно использует имеющиеся в его арсенале средства защиты, но делает это недифференцированно. Ощущает оно что-либо при этом, т.е. происходит ли реализация констант, сказать почти невозможно. Но если и происходит, то именно в форме реализации изолированного уровня – форме, которая свидетельствует об аморфности или отсутствии иерархии и слаборазвитости всей системы "С---Н".
Кроме того, хотя и у примитивных животных безусловно есть память, которая хранит какие-то впечатления о предыдущих реализациях констант, там очень трудно определить, где начинается индивидуальный опыт, а где продолжает действовать видовой. По мере перехода от типа к типу такое разграничение становится все более простым. Свидетельством возрастания роли индивидуального опыта, а следовательно, формирования и усложнения эталонной иерархии служит несравненно большая способность высших животных к научению, в частности их относительно хорошая восприимчивость к «альгедоническому» подкреплению. Это же, естественно, служит показателем относительно развитого языка системы.
Еще одним свидетельством увеличения роли эталонной иерархии роста значения вершины в последней, а стало быть, и индивидуального опыта служит резкое расширение у высших животных всех форм родительской опеки. Конечно, и рыбы заботятся о потомстве: в каком-то смысле это делают и насекомые, особенно общественные. Но там действуют лишь примитивные, жестко фиксированные стереотипы – следствие не менее примитивной генетической программы. Узнать, чувствуют при этом что-либо рыбы или, скажем, амфибии, также почти невозможно. В то же время реальность родительских чувств лисиц или волков, а также многих других видов млекопитающих, по-видимому, не вызывает сомнений.
Вообще же, более или менее обоснованно утверждать, будто животные что-либо чувствуют, можно лишь, если какие-то особенности их поведения ассоциируются с чувствами не принадлежащими биологическому классу. Но там сразу же заметна и иерархия. Ее деятельность проявляется в дифференцированном поведении, в предпочтении одних целей и путей реализации целей другим.
Чем более разнообразно поведение животного, чем чаще оно капризничает, меняет настроение, раздражается, ластится, тоскует, словом, чем больше напрашивается всякого рода антропоморфизмы в оценке его поведения, тем больше вероятность того, что перед нами представитель относительно высокого ТФС. И одновременно эти же антропоморфизмы, вернее, конкретные поведенческие реакции позволяют судить о структуре эталонной иерархии.
Если вершина иерархии уже «кристаллизовалась», обособилась от остальных этажей, поведение животного при всём богатстве реакций достаточно однородно. Не в том смысле, что оно однообразно, а в том, что позволяет сделать психологический портрет особи, выделить характерные только для нее и отличные от видовых черты. Если же, напротив, вершина еще аморфна и роль ее в иерархии, как правило, соответственно, невелика, набросать психологический портрет, как правило, невозможно. В этом случае поведение разных особей популяции или вида в целом неразличимо.
Точно определить, кто есть кто, могут, как уже было сказано только специалисты – этологи и зоопсихологи. Мы же приведем лишь несколько коротеньких иллюстраций.
Никто, по-видимому, никогда всерьез не утверждал, будто у акул, к примеру, есть что-то похожее на эстетическое восприятие. В то же время по отношению к млекопитающим такие заявления встречаются. Осторожные учёные, правда, избегают таких, но популяризаторы (и не только они – вспомним Дж. Даррелла или Сетона-Томпсона) говорят об этом во всеуслышание.
Другой пример – не будем бояться антропоморфизма – дружба. Для некоторых нюансов взаимоотношений между волками, например, (Ф. Моуэт) другого определения просто не подберешь.
Третий пример – игры. «Резвящиеся рыбки» это всего лишь метафора, но играющие котята, щенки или медвежата – это, надо полагать, бесспорный факт. Конечно, их игры более функциональны, чем человеческие (хотя отнюдь не всегда), но все же это именно игры (С.Керригер).
И, наконец, кто не знает о преданности собак? Именно преданности – здесь нет никакого антропоморфизма. Скорее уж, говоря о преданности людей, следует употреблять термин «каниморфизм». Но не только собаки бывают преданными; лошади, слоны, волки, даже львы, галки, свиньи – о примерах самоотверженности этих и некоторых других животных написано немало, в том числе и известными этологами и натуралистами (К. Лоренц, Сетон-Томпсон, Брандт, Л. Крайслер, Дж. Даррелл, Брем, Ф. Моуэт Б. Гржишек и др.).
Однако и дружба, преданность, и игры свойственны только некоторым, вероятно, немногим видам птиц и млекопитающих. О дружбе и самоотверженности жаб или скатов не существует даже легенд.
Забота о потомстве тех же скатов или насекомых это, как уже говорилось, только следствие реализации относительно примитивной генетической программы.
Переход от одного ТФС к другому сопровождается резким усложнением этой программы, прежде всего в тех ее аспектах, которые регулируют поведение животных. Поведение же всех живых существ организует система "с---Н", а наиболее информативным и обобщенным показателем сложности и поведения и системы является уровень развития языка системы "с---Н" и, стало быть, в какой-то мере способ реализации констант. Восхождение по эволюционной лестнице от одного ТФС к другому означает радикальное расширение указанных реализаций. Одновременно оно сопровождается становлением и развитием эталонной иерархии, резким увеличением роли ее вершины, возрастанием стохастичности системы и значительным расширением всей массы связей, особенно ассоциаций. Отсюда несравненно большая вариабельность поведения высших животных, рационализация родительской опеки, заметное увеличение индивидуальных адаптивных возможностей, словом, скачкообразный (от типа к типу) рост всей суммы поведенческих актов и возможностей животных.
И в заключение немного об инстинкте, этологии и целях нашей работы.
Современные этологи, как правило, неохотно пользуются термином «инстинкт». Они предпочитают говорить о поведенческих актах, игнорируя мотивацию актов. Так как нашей темой является именно мотивация поведения, притом не только животных, но и всего живого, мы, как мне кажется, вправе предложить собственные интерпретацию и определение инстинкта.
Для начала отметим, что способ реализации констант – это лишь обобщенный (и сугубо ориентировочный!) показатель сложности языка системы. Он никак не характеризует видовую специфику языка. Очевидно, однако, такая специфика имеет место. Благодаря ей возможны внутривидовые контакты, в частности в целях размножения. Она же навязывает виду конкретную форму общения, свой видовой вариант «системы общественной сигнализации» («СОС»). Все это означает определенную унификацию языка системы в границах вида – своего рода «диалект». («Диалект» и видовой вариант СОС совершенно разные вещи: первый служит лишь предпосылкой возникновения второго.) Специфика «диалекта» у разных видов обусловлена различиями в переводе объектов (языков) внешнего мира на язык системы. Как мы помним, каждый вид, а иногда и популяция животных обладают собственными правилами, согласно которым данный перевод является нормой. Правила перевода («адекватность») в свою очередь обусловлены физиологией т.е. в конечном счете эволюционной историей вида.
Далее. Изменение способа реализации констант означает только усложнение языка системы. Если образно говоря, увеличивается «словарный запас», модифицируются «грамматика» и «синтаксис», то «алфавит», «языковые корни», правила «словообразования» и вообще все основные правила языка, а также, назовем это, «произношением» остаются неизменными. Различия же в диалекте означают вариации именно «произношения» - ограничимся этой грубой аналогией: в чужую шкуру, как известно, не влезешь, а в шкуру животного – и подавно. Кроме того, сколько-нибудь серьезный анализ здесь неуместен и, откровенно говоря, недоступен автору.
Вместе с тем, несмотря на все сказанное, необходимо еще раз подчеркнуть: язык системы "С---Н" у всего живого только один. Примитивный или высокоразвитый, допускающий видовые или индивидуальные варианты «прочтения» и «произношения», «диалекты», «арго», напоминающий то бормотание идиота, то заумные выкладки эрудита, он при всех обстоятельствах остается одним и тем же: эмоциями, чувствами.
Что же касается видовой специфики языка, ее существование объясняется необходимостью обеспечить реализацию инстинкта. В самом общем смысле инстинкт – это стимул, побуждающий особь, популяцию или вид животных организовать свое поведение таким образом, чтобы создать оптимальные условия для поддержания гомеостаза. Поддержание гомеостаза, естественно, забота не одного только инстинкта и не одной системы "С---Н". Огромное число физиологических, экологических и прочих систем и механизмов заняты тем же самым. Но роль инстинкта совершенно особая.
Во-первых, он является «детищем» исключительно системы "С---Н". Мы недаром употребили слово «стимул» - речь идет только о живых (чувствующих) организмах. Во-вторых, во всех ТФС, за исключением человека, инстинкт служит системе важнейшим и практически единственным инструментом, регулирующим все процессы объективизации констант. В-третьих, постоянно меняя форму, в частности форму реализации, инстинкт никогда не меняет функцию: ею всегда остается поддержание гомеостаза. И, наконец, если реализация инстинкта является первопричиной возникновения «диалекта», то конкретные формы реализации – это по существу и есть сам «диалект». Таким образом, инстинкт это одновременно spiritus movents процесса унификации языка системы и «строительный материал», используемый в данном процессе.
Сказанное позволяет сформулировать определение инстинкта. Инстинкт – это генетически обусловленный стимул поведения, который воспринимается особью, популяцией или видом животных, а также человеком на «диалекте» языка системы "С---Н", соответствующем ТФС и виду данного животного или же человека, и который диктует формы поведения, направляющие в конечном счете на поддержание гомеостаза и соответствующие возможностям различных механизмов системы, в частности эталонной иерархии, у представителя конкретного ТФС.
Восхождение по эволюционной лестнице от одного ТФС к другому служит предпосылкой перестройки системы инстинктов. Эта перестройка характеризуется двумя взаимосвязанными процессами.
Во-первых, происходит относительное уменьшение роли инстинктов на фоне постоянного, хоть и не очень заметного, увеличения числа иных стимулов – тех, которые обусловлены индивидуальной, не врожденной спецификой эталонной иерархии. Во-вторых, она сопровождается резким, возможно, скачкообразным увеличением индивидуальной свободы, индивидуальной или видовой вариабельности реализации инстинкта.
Говоря выше, что современные этологи игнорируют мотивацию поведения, я был не совсем точен. Вероятно, не все, но безусловно многие авторы просто «уничтожают» мотивацию, подчеркивают бесполезность самой этой категории. Процитируем в этой связи несколько строк из книги Д.Дьюсбери «поведение животных». Хотя цитату, быть может, следует рассматривать в контексте неизвестной мне предыстории вопроса, все же поражают и содержание, и категоричность формулировок автора: «Нет никакой необходимости в представлениях, связанных с мотивацией. Понятие «мотивация» используется как мусорная корзинка для различного рода факторов, природа которых недостаточно понятна». И далее Дьюсбери цитирует своего собрата по вере Баннела: «Если бы у нас не было генов, ни анатомии, ни физиологии, ни экологии, ни прошлого опыта (науки, видимо? – О.Л), то нам, вероятно пришлось бы изобрести мотивацию. Но так как все это у нас есть… мы можем работать над вопросом, как формулируется поведение».
Было бы очень интересно узнать, какие именно гены и какие особенности анатомии или физиологии Баннела и Дьюсбери заставили их написать свои сочинения, как повлиял на них в этом смысле прошлый опыт науки, какая экологическая ситуация вынудила их сделать этот, прямо скажем, прискорбный шаг?
Если Дьюсбери и Баннел сумеют ответить на эти простые вопросы, используя свою обычную ученую эрудицию и израсходовав не больше двух миллионов печатных страниц каждый, я, со своей стороны, торжественно обещаю, что отрекусь в любой предложенной ими форме от собственных взглядов. Но судя по всему, чуда не произойдет. Не понимаю – значит этого нет. Такова, к сожалению, логика, если не всей современной этологии, то очень многих современных этологов и, кстати, психологов тоже.
Наша концепция представляет собой попытку разобраться именно в мотивации поведения. Она, естественно, не претендует на объяснение всего многообразия поведенческих актов. Наша цель в другом: мы уже назвали ее и повторим еще раз. Эта цель – предложить собственные категории, язык, столь не отличные от языка и категорий точных наук, сколь и пригодные для любой дисциплины, которую действительно интересует, что же это такое, жизнь.
Проложение следует
Anastace@mail.ru