Квартира в три окна

Екатерина Адасова
Квартира в три окна

Канарейка пела в клетке,
Рядом фикус на окне,
Кружевные здесь салфетки,
Два портрета на стене.
     Квартира в три окна, под окнами кусты белой акации. Щеточки цветов акации белыми гирляндами свисают к окнам квартир первых этажей дома. Из любое из окон можно было видеть окна дома напротив. Там тонкой полосой росла желтая акация вдоль дома, который был точно таким же, как и тот, в котором жила Лиза. Противоположная стена из окон, была словно отражением другой белой стены. Между домами деревья и кустарники, их много, деревья занимают весь прямоугольник, сторонами которого кроме двух домов была дорога, проходящая по улице Менделеева, а четвертой стороной был кусочек двора, который уже выходил на улицу Юности. По диагонали этого прямоугольного зеленого пространства проложена тропинка, по которой каждое утро, а потом и во вторую половину дня тянулся поток людей. Тропинка твердая, так утрамбована, что даже в дождь не размывалась, словно черным земляным бетоном уложена.

     Тропинка узкая, и все идут друг за другом, длинной человеческой линией. Эта живая линия прерывается на короткое время, но не исчезает. Заводская работа трудная, за станками, с химическими веществами, но каждый работник старается не только для себя, но и для всей своей семьи. Завод это не только работа, это и квартиры в белых четырехэтажных домах, это детские сады и школы в сосновом бору, в которые придут дети, это пионерские лагеря недалеко от города, где каждый ребенок летом проведет месяц или два, а может быть, и все лето. И для этого, для жизни всех, этот поток никогда не иссекает. Работа главное в жизни, нет работы, нет и жизни. Но не работать тоже было нельзя, человек без работы, становился опасным для общества. Все оказывались нужными для маленького или большого дела.
- Идут на работу все.
- Утренняя смена.
 
    Уже к семи часам нужно было быть у станка. А для этого нужно было встать, пройти по тропинке к остановке трамвая, проехать одну длинную остановку вдоль еще одного соснового леса, что уже окружал сам завод, пройти через проходную, переодеться, а потом идти к станкам, за которыми нужно простоять семь часов. 
- Дневная смена.

    В эту смену шли уже те, кто успевал выспаться, переделать все домашние дела, проводить детей в школу, что стояла на центральной улице, встретить из школы и идти со спокойным сердцем к станкам, что тянули синтетические нити всех цветов, крепкие и пригодные, как для канатов, так и для разноцветных не выцветающих тканей. Это было время платьев из синтетики, когда сменил ситцевые и штапельные с мелкими бледными цветочками на яркие из искусственных тканей. Только в таких тканях нужно было теперь жару, и мерзнуть в холод.
- Ночная смена.

    Самая тяжелая смена. Днем нужно было хоть как-то отдохнуть, к вечеру поспать, чтобы не падать ночью на работе. Но какое днем спать, дети снуют, что-то просят, соседи шумят, хоть дом и кирпичный, но все слышно и как на этаж выше ходят, что говорят, а если ругаются, то словно среди всего этого шума и находишься. Правда, все уже точно знают от кого и что ожидать, кто тихий, а кто и свой рот не закрывает на минуту.

     На первом этаже четыре квартиры. В крайней слева, молчаливый мужик Сергей,  насупленный, белобрысый, с плечами, глубоко вдавленными в плечи. Ходил зимой и летом в светлых рубахах и пиджаках, городской все же житель, работал наладчиком на заводе. Жена его и теща, мелкие, худые, по виду даже не чувствовалось между ними разницы в возрасте. Это самые крикливые обитатели подъезда, чтобы не отставать от жизни подъезда, окна летом не закрывали, чтобы слышать, кто и что говорит из сидящих на двух деревянных лавках у подъезда.
- Нин, ты в магазине за молоком очередь заняла? – кричала Зойка, высовываясь из окна кухни.
- Заняла.
- А на меня заняла?
- Ты, что говорила?
- Так, загнешь же, что нужно.
- Вот они соседи, - кричал мать Зойки, из другого окна комнаты, - не, в деревне не так.  Чего уехали? Что тут делать.

    В этой квартире еще жили мальчик и девочка, парень увалень, копия отца. А девочка Алла, копия матери и бабки. Училась она плохо, но бойкой и хваткой была невероятно. Крику от нее было много, да и пакостить тоже умела. То на лавке все мелом разрисует, все очищают одежду, то бросит из окна какую-то гадость, когда придут друзья Лизы и сядут на лавку ее подождать.
- Смотри, поймаем.
- Ловите.
- Что к ребенку пристали, - кричала бабка, высовываясь своей птичьей головкой из окна.
- Она сама к кому хочешь, привяжется.
- У нас хорошая девочка, - кричал бабка.
- Привяжи ее, такую хорошую.
- Вот, водой сейчас оболью, -  кричала бабка.
 
     Еще в одной квартире жила семья, муж, жена и ребенок. Молчаливая трудолюбивая женщина, постоянно была занята приготовлением еды, словно и не три человека жило в семье, а целый десяток размещался домочадцев.  С сумками тяжелыми проходила Тамара в дом, потом еще раз шла в магазин.  Короткие, тяжелые волосы были пострижены коротко, волнами неподвижными лежали а голове, открывая низкий лоб. Платья носило облегающие ее плотную фигуру туго, туфли закрытые на низкой подошве делали е походку медленной и тяжелой. Выбегала она за каждой мелочью и в овощной магазин, который размещался просто через дорогу, но этот бег у нее был больше от движения рук ноги же шли сами по себе, каждый шаг словно отрывал тело от магнита, что был установлен в земле.
 
     В этом единственном овощном магазине самым приятным фруктом для Лизы были финки.  Они лежали большими спрессованными прямоугольниками, часто с не ободранной бумагой, желтой, пропитанной сладким соком от этих мелких фруктов. Но и другие жители поселка тоже покупали этот заморский фрукт. Вот сюда и забегала Тамара, но капусту и картошку не покупал, у каждого она была или из деревни, или со своего маленького участка, на котором каждый сантиметр давал урожай.
- Посиди, Тамар, - говорили соседки.
- Освобожусь, посижу. Вот только Матвею приготовлю.
- Так ты уже все сготовила.
- Нет, еще немного.
- Матвею немного не надо. Забегалась баба.
- Не свалилась бы от старания.

     Через два года Матвей ушел, сразу и молча. Ушел из этого дома, но не с завода, где работал после армии. Тяжело идущий, темный, он продолжал идти по одной и той же дороге, по которой ходил из года в год. Бывало, что Матвей встречал и свою бывшую жену, но ничего ей н говорил, и она ему ничего не говорила. И по прежнему ходила мимо женщин Тамара быстро, на лавочку не садилась и ничего не рассказывала.
- И готовить теперь некому, а все бегает.
- Поговорила бы, легче бы стало.
- Отдыхает от трудов.
- От таких трудов не отдохнуть.
- Привыкла к ним, вот и тоскует.

     Тосковала или отдыхала Тамара, так и не было ясно. Не говорила она об этом, и на лавочке так и никогда и не сидела. Войдет в подъезд, откроет почтовый ящик, посмотрит в пустое пространство, пройдет шесть ступенек и уже ее дверь. Повернет ключ и дома, и никто к ней и раньше не заходил, и потом не заходили соседки. И никто к ней не приезжал, словно и не из курских краев она была, а приехала из неизвестного города за своим милым Матвеем.
 
     В четвертой однокомнатной квартире первого этажа жили молодые инженеры. Высокий, крупный молодой мужчина, и среднего роста серыми волосами молодая женщина. Приехали на этот завод и в этот город они не по совьему желанию, а так как требовалось по заявке завода в институт, который они оканчивали. Для всех остальных жителей дома, такие люди, пусть и молодые, были уважаемыми, никто и не мыслил, что и их дети могут стать такими и закончить институты. Уже то, что смогут их отпрыски работать на заводе, а не  в колхозе, уже было не малым событием. Дима и Оля много читали и часто приходили к Валентине Александровне, чтобы поговорить и о книгах и о журналах, о новинках и о других новостях. Которые другим жителям этого подъезда были не особенно интересны.
 
- Вот новая повесть Кабо Абе, - говорила Валентина Александровна, - возьмите журнал.
- А мы подписку оформили на Чехова.
- Как удалось?
- В очереди стояли. Отмечались.
- Долго?
- Не особенно долго.
- Не одни были.
- Конечно, так отмечаться легче.
- Как ваша работа, Ниночка? – спрашивала Валентина Александровна. И ее голосе звучала забота о молодой женщине, которая в цеху отвечала не только за то, чтобы цветные нити не рвались, а накручивались ровненько, но и за жизнь тех, кто это делал.
- Хорошо, даже очень хорошо.
- Пусть так и будет.

    Но не только соседи хорошо друг друга знали, но и жители дома напротив тоже были известны, в какой квартире сколько человек. Балконы начинались со второго этажа, и они были открытыми, только тонкие металлические куски железа служили ограничением.  Лиза любила наблюдать, как на балкон выходят курить мужики в майках, женщины развешивают белье на провисших веревках, мальчишки пускают самолетики. А в осеннюю пору начиналась сушка лука, складывание мешков с картошкой и морковкой, капустой, которая потом спускалась в подвалы, и эти запасы служили надежной поддержкой большой семьи в следующие месяцы осени, зимы и весны.
- Смотри, принесла тебе журнал, - говорила мать Лизе, - интересный.

     Журналы лежали в доме повсюду, в кузне на подоконнике, в комнате на столе, за которым Лиза делала уроки, и в других удобных и не удобных местах. Чаще всего стопкой раскладывал мать журналы на подоконнике в кухне. Здесь проще был их доставать. Протяни руку, вот и журнал под рукой, если другой нужен, то и вставать с кресла не нужно. На подоконнике получался такой книжный шкаф без полок, и рядом место, как в библиотеке, только для одного человека. 
- Здесь есть адреса ребят из Германии, можно выбрать какой-нибудь и написать письмо.
- Но, не смогу написать. Мы только отдельные слова знаем. Первый год учим.

     Как только Лиза начала учить немецкий язык в школе, то мать попросила Веронику, дочь своей подруги Зинаиды Васильевны нарисовать картинки к каждому немецкому слову. Вероника училась в художественном училище, и рисунки овощей, которые она нарисовала, были просто настоящими.  Огурчик лежал на картинке, зеленый с пупырышками, и маленьким желтым хвостиком, помидор тяжелый, красный, приплюснутый сверху, такой спелый, что готов был лопнуть, лук желтый со свисающими зелеными перьями, еще горох в двух стручках, через кожуру, если присмотреться, можно было посчитать каждую горошину.  И много,  много рисунков появлялось у Лизы, стоило только начать изучать еще какую-нибудь тему. Такого красивого учебника у нее никогда больше не было, хотя и состоял он из твердых отдельных карточек.  На каждой карточке,  мать написала все названия на немецком языке, ровными одинаковыми буквами.

- Дай мне карточку с огурчиком, - говорила Люда, высокая, чуть полноватая, всегда веселая девочка. 
- А мне с капустой, - говорила Нина, ровненькая, с покатыми плечиками, гладко зачесанными волосами, собранными в косу.
- И тебе вот картинка, - сказал Елизавета, и протянула Татьяне рисунок с двумя стручками гороха.
    Так от занятия к занятию уменьшалась пачка картинок с их названиями на немецком языке.  Осталась картинка с луковицей, которая служила закладкой Лизе и в следующем году, в следующем классе.
 
     Учительница немецкого языка Альбина Ивановна была доброй женщиной, особенно никого не ругала, всех жалела. Высокая, худая, необычной внешности, с чертами лица яркими, словно выточенными, выглядела строгой и сосредоточенной. Но эта внешность прятала такую добрую и беспредельно мягкую душу, что постепенно ее предмет превратился в такое легкое времяпрепровождение, но тихое и незаметное, что слова на картинках что появились в пятом классе, так и остались единственными в памяти Лизы.
- Как немецкий, получается у тебя? – спрашивал мать у Лизы.
- Получается, у других хуже, - отвечал Лиза.

    Оценками Лизы мать никогда не интересовалась, сама учитель истории, она считала, что даже маленький человек сам должен определиться со своими занятиями и делами. Но только одно было обязательным в любом случае, так это чтение многочисленных журналов. Здесь требования были жесткими, не прочитал, сказать ничего не можешь, то, значит, вроде и не разумное создание. И про письма, которые писала Лиза ребятам в ГДР, мать тоже спрашивала. И о том, в каком те классе, и чем интересуются. Как и все, так и письма Лиза писала сама, только изредка мать в этих письмах подправляла два или три слова, которые были не правильными.
- Красивые марки, - говорила мать и поднимала конверт ближе к очкам.
- Там и открытка тоже есть, в конверте.
- И ты пошли открытку выбери или сама нарисуй, - подсказывала мать Лизе.

    С того времени Лиза с братом Юрием стала собирать марки и открытки. И благодаря этим маленьким кусочкам бумаги стал открываться огромный мир земли. Запоминались новые, необычные животные, удивительные цветы, далекие страны, запоминаться стали имена ученых, художников, писателей.
- Переставим марки, - предлагал Юрий.
- Переставим.

    Чтобы переставить марки, их нужно было вытащить из маленьких блокнотиков, по размеру меньше книги, в котором были прозрачные голосочки, через которые можно виднелась половинка марки, а вторая ее часть использовалась для того, чтобы марку можно было доставать или поправить, если она стоит чуть криво. Просмотр марок продолжался долго, повторялись названия стран, имена путешественников и изобретателей.
- Это редкая марка, - говорил Юрий и показывал марку с ноготок, с портретом женщины в маленькой короне.
-Это королева, мама сказал, что английская королева.
- Таких марок несколько в мире. Они или розовые, или голубые.
- Наши розовая.
- Только у нас такая есть, - говорил мечтательно Юрий.
- Эту марку никому отдавать не будем.
- Не отдадим, - подтверждала Елизавета.
 
    Дети сидели на деревянном полу, доски которого были выкрашены в коричневый цвет. А марки лежали на большом белом листе ватмана, который до этого стоял в кладовке свернутый в трубочку, приготовленный всегда для этого важного случая, когда марки занимали на его белизне свое место. Сейчас на этом белом листе солнце бросило свое тепло, и оно лежало квадратом, повторяя окно, что было открыто настежь. Выгоревшие короткие волосы ан голове Юрия были взъерошены, и их кончики желтым дымом напоминали одуванчик, готовый вот-вот облететь под легким дуновением ветра.
- Мама говорила, что марки нужно брать пинцетом, - сообщал Юрий.
- Но мы и так аккуратно их берем.
- А какие марки пошлем Генриху в Мюнхен? – спрашивал Лиза, так как с некоторого времени за Юрием была признана главная роль в сборе марок. За Лизой оставались открытки.
- Можно марки с кораблями послать, - отвечал Юрий.
- Или с цветами, - говорила Лиза и  придвигала к себе стопку марок из десяти штук.
- С цветами пошлешь в Лейпциг Каролине, - уточнял Юрий.

    После Лизы с ребятами из Германии стал переписываться и Юрий. Письма за него писала Лиза, короткие, понятные ей, большими буквами, только конверты подписывал мать. Ответы приходили, и тут уж мать помогала эти письма переводить. Никогда Лиза не думала о том, что мать знает немецкий язык, просто мама должна уметь все, находить питание, ходить на работу, и знать все остальное, что нужно было ее детям. И пусть эти маленькие дети, еще и не понимали, что только забота их матери оберегает их в этом мире, так как никого другого рядом с ними больше не было.
- Вы одни? – раздался в коридорчике голос Ирины, которая спустилась со второго этажа к Лизе с Юрием, держа за руку своего брата Сергея.

     Юрий, брат Лизы, и Ирина были одного возраста, перешли в четвертый класс, а Лиза в шестой. Ирина и Сергей, белобрысые, загорелые, не пропускали ни одного утра, чтобы выходя во двор дома не зайти в квартиру, где жила Лиза.
- Марки смотрите?
- Смотрим.
- Меняться будете?
- Не будем.
- И с нами?
- С вами особенно, вот прошлый раз поменяли марку без зубчиков, а такие считаются испорченными. Над нами смеялись ребята.
- Мы сами не знали, что без зубчиков плохие марки. Мы их собирали. Но там какие птички красивые, попугаи. Лиз, ты видела живых попугаев?
- Их у нас не бывает. Здесь только горлицы в елках кричат, да дрозды на полянках у реки.
- И стрижи, - добавил Сергей, который продолжал держаться за руку сестры, он чуть заикался, а оттого был трусливым мальчиком.
- Я коршуна видел, - добавил Юрий, который был самостоятельным, и мог сам ходить на реку, на пляж, где мог и купаться целый день. Плавать он умел.
 
     Между заводскими домами из поселка завода «Волокно» и рекой простиралось большое пустое пространство, заросшее травами. Это поле никогда не косили, на нем росло огромное количество разных растений. В низинах, где вода не исчезала сразу с первыми летними днями, росли ирисы. Сначала торчали толстые их стебли с восковыми твердыми листьями, потом появлялись тугие, тяжелые бугорки, которые лопались и появлялись желтые цветы, лепестки которых были огромными, с волнистым краем. И так хороши были эти цветы, что никто из мальчишек и девчонок их не рвал, хотя ромашки собирали целыми букетами, похожими на пучки травы. Не рвали и полевые гвоздики, они были с тонкими кривыми стебельками, которые не могли держаться в стеклянной банке  с водой, в которую обычно букет и ставили.
 - И открытки смотрите?
- Смотрим.
- И менять будете?
- Собираемся.

     Обмен нужными и не нужными марками и открытками, был важной частью любого коллекционирования. И здесь уже нельзя вернуть назад, то, что уже было обменяно, согласны или были потом не согласны с результатами сделки две стороны.  И не применялись и силовые методы выяснения отношений, хотя во всем остальном все это допускалось. Словно с марками, на которых были неведомые страны, приходили и те правила, которые тем государствам приписывались. Только раз слышала Лиза, что чей-то отец ездил в Америку, в какую-то Америку. Об этом рассказывал второгодник Витя, и даже показывал ручку, которую привез ему отец. Этой ручкой он никогда не писал, а просто держал ее на зеленой деревянной парте, и никто не мог ее тронуть.
- Как с открытками? – повторила Ирина.
- Приноси завтра свои, - ответила Лиза.
- Точно, можно принести?
- Точно.

    Солнечный квадрат на полу переместился в сторону, и теперь марки ан белой бумаге остались в тени, и сразу стало видно, что под лучами солнца, все было ярче и объемней. И словно в том, кусочке марки был экран, было малое отверстие, сквозь которое виделся чужой огромный мир, который всегда был праздничным и красивым, даже сказочным. И такого мира нельзя увидеть в жизни, где бывали и драки и пьянки соседей, крик, были сумки и грязь на улицах, которая на эти сумки попадала. А в этих сумках было молоко в банке, черный и белый хлеб, иногда маленький кулек конфет – подушечек. Но где-то за морями жили великие люди, они носили бороды, они беспокоились об этих маленьких детях, что сейчас сидя на полу, смотрели в их умные глаза, и видели уверенные взгляды.
- Письма пишите? – спросила Ирина, увидев среди открыток конверты.

- Отвечаем на письма, - ответил важно Юрий.
- Мать за них письма пишет, - заикаясь, сообщил Сергей.
- Нет, сами пишем, - сообщила Лиза, - я немецкий язык знаю.
- Мать только переводит, когда письма от друзей получаем, - подтвердил Юрий.
- Если сами пишите, то почему прочитать не можете?
- Так они не по нашим учебникам учились, там в Германии, отвечают своими словами, а таких слов нет в наших учебниках. Мы искали. И учительница сказал, что это другой немецкий язык, сказала, чтобы мать переводила нам письма. А я их в школу на урок немецкого языка носила.
- А что ваша мать немецкий язык знает лучше учительницы?

     Никогда Лиза над этим не думала, знает или нет ее мать немецкий язык. Просто, среди журналов, что в доме были и книги, с буквами немецкими, но словами незнакомыми, только самые короткие из них могла Лиза узнать. На одной из книг зеленым цветом написано - Фейхтвангер. Иногда мать открывала эту толстую книгу и перелистывала страницы долго и внимательно, может быть и читала.
- Нет, не знает. Из своей школы помнит, - отвечала Лиза.
     Рассматривать марки и открытки ребятам надоело, быстренько все марки вернули за прозрачные голосочки в альбоме. Открытки сложили в стопочку и положили на стол, который был укрыт тяжелой скатертью коричневого цвета с ярким рисунком, который изображал сидящих павлинов на кривых ветках яблонь в японском саду.