Когда попадаешь в Оперу, первым делом открываешь либретто – этот вечный путеводитель любого театрала. Что мы и сделали.
Заглянув в глянцевую книжечку, я вслух прочла, что в Среднем зале скоро начнётся «Щелкунчик», во Внутреннем – «Продавец птиц» и, соответственно, во Внешнем – «Аскольдова могила».
– А, может быть, вы желаете в Детский зал? Там тоже очень мило. – предложил конферансье, видимо, желая подчеркнуть наш юный возраст.
– И что же там дают? – тщетно пыталась я отыскать в запутанном списке детский спектакль.
– Напрасно ищешь, Маша! Для Детского зала у нас предусмотрены особые либретто. Там сегодня весьма занятный музыкальный спектакль «Карлик Нос». Дети от него в восторге! – он снова в волнении затоптался. – Так какой же зал вы осчастливите своим присутствием?
– Тот, где ты конферансье! – выдали мы в три голоса.
Дан сразу повеселел:
– Ну, в таком случае вперёд – на «Щелкунчика»! Вы не пожалеете!
Когда наша тёплая компания покинула холл, уже прозвенел первый звонок.
Как мне показалось, время здесь текло намного медленней. Вернее, его не было совсем, хотя какая-то более тонкая событийная субстанция и существовала, но она подчинялась и подстраивалась под нас, а не мы под неё. И это было очень удобно… Мы заспешили по длинному коридору к высокой двери в Средний зал.
Проходя мимо скамейки, над которой, по-прежнему висел в воздухе медитирующий старик, Андрэа ехидно поинтересовался у конферанса:
– Кантор, дружище, поведай, на какой такой спектакль идёт твой глубокоуважаемый родственник? Уж не на Аскольдову ли могилу?!
Дан таинственно прижал указательный палец к губам, и все мы взорвались таким хохотом, что всю оставшуюся дорогу в зрительный зал приседали и буквально хватались за животы. Даже наш проводник в эти минуты не смог остаться равнодушным и, украдкой оглядываясь на старика, тоже давился от смеха.
Дверь в Средний зал нам услужливо открыла заметно присмиревшая вахтёрша, вжавшись в стену на всякий случай.
Уже усевшаяся на свои места публика радостно зааплодировала, увидев в проходе своего любимца. Кантор неопределённо помахал рукой над головой и направился ковровой дорожкой к сцене, успев оглянуться и предупредить нас на ходу:
– Постарайтесь занять места в первых рядах и поближе к своим! Наше представление не совсем обычное… Это не вполне то, к чему вы привыкли в традиционных театрах! – он мигом добежал до ступенек, грациозно взлетел на сцену и, мелькнув белоснежными фалдами, исчез за кулисами.
Со второго ряда нам радостно замахали вскочившие со своих мест баядерки:
– Маша, Катя, сюда, сюда!
Мы подбежали и вместе с Андрэа уселись на свободные места рядом с ними.
– Девочки, куда вы пропали? Было так весело! – наперебой верещали они. – Сразу после буфета мы пошли в сад кататься на слоне! Представляете?! Солли чуть не соскользнула с его спины, а за ней стала заваливаться Никия. Ей тоже никогда не сидится!
– Мне?! – обиделась маленькая белокурая вредина. – Нет уж, позвольте…
Но её никто не слушал. Девчонки были в восторге и подскакивали на своих сиденьях, как на пружинках.
– Анжелка умудрилась познакомиться у фонтана с самим Амилькаре Понкьелли...
– Боже мой!!! – нарочито визгливо подхватил Андрэа. – А Иоганна Баха вы, случайно, там не встречали?! Верхом на слоне...
Веселье бы продолжалось, если бы ни сидевшая позади нас одна из старух-француженок. Она перегнулась через спинку кресла и прошипела:
– Пардон, мадемуазели!.. Вы уже прожужжали уши вашими слоновьими историями! У меня, простите, в ушах слоны затрубили...
– Ах, извините! Мы молчим! – пропела Катя и зашептала мне на ухо. – Это пробки в её ушах зашевелились.
– И не говорите! – навострил уши Андрэа и вновь по привычке оседлал своего любимого конька. – Ушная пробка, она хуже геморроя! Боже мой, как я в своё время настрадался от неё! А уж каким варварским способом мне эту дрянь вытаскивали, лучше не рассказывать!
– Фу, Андрэа! – морщились мы. Но Андрюшу это не смущало, напротив, его брови поползли вверх:
– Нет, девчонки, не делайте такие глаза! Вы даже не представляете! Два здоровенных лба вот с такими плечищами тянули проклятую из моего уха так, что барабанная перепонка вначале развернулась, а потом снова свернулась улиткой…
В первом ряду, сразу перед нами, расположились цыгане. Тут же переговаривались через ряд с танцовщицами, солисты кордебалета. А сзади, рядом со старухами-француженками, улыбалась баронесса в обнимку со своим питомцем. Она часто наклонялась и что-то шептала на ухо своему великовозрастному сыночку, противно шуршавшему кульком с засахаренными орешками… Таким образом, вся наша труппа была в полном сборе, и даже молчаливый карлик, всё это время топтавшийся в проходе, занимал место где-то рядом.
Справа и слева зрительный зал украшали полукруглые ложи, их было по две с обеих сторон. Каждая держалась приподнятыми руками двух кариатид в мраморных накидках. Бархатные шторы на ложах были схвачены с боков кручёными верёвками с кистями и своей тенью скрывали фигуры присутствующих в них знаменитостей, лица большинства из которых были неплохо видны. Наш маэстро сидел рядом с Верстовским и щёлкал пальцами по широким поручням.
Второй звонок уже прозвенел и вот, наконец, начал медленно гаснуть светильник, погружая зал в загадочный полумрак. В то же время в центре авансцены появился конферансье в белом фраке. Голубые лучи ударили по нему. И тут неожиданно из-под его ног бросились врассыпную несколько десятков серых мышей.
– Милый сюрприз! – неловко затоптался он в кружке света, опасаясь ненароком раздавить мышонка. – Воистину, нет покоя от этих грызунов! А здесь, в Театре, они особо породистые!
Зрители захлопали в предчувствии чего-то необычного, а он жестом попросил тишины… Ему нельзя было не подчиниться. Кантор обладал особым даром убеждения.
– Господа, поскольку мыши разбежались, – вновь заговорил он, когда голоса утихли, – я позволю себе…
И вновь публика взревела от смеха и замолкла только тогда, когда артист поднял обе руки:
– Приветствую вас, дорогие дамы и господа, в стенах замечательного Среднего зала! С вами, как всегда, ваш Дан Кантор! – в который раз зал одобрительно зашумел, а он привычно продолжал, чуть повысив голос:
– Позвольте пригласить вас в волшебный мир двух великих мастеров – Эрнста Амадея Гофмана и Петра Ильича Чайковского, любезно представивших нам совершенно новый вариант непревзойдённого балета «Щелкунчик»! Поприветствуем и поблагодарим гениальных мэтров за оказанную нам честь и бесценный дар в виде этого шедевра мировой классики! Браво великим мастерам! – Дан первым поклонился, повернувшись направо к ближайшей от нас ложе.
Зал буквально взорвался от восторга и расцветился по периметру невидимыми огоньками золотых светодиодов. Направленный луч света остановился там, где со своих мест поднялись две мужские фигуры.
Худенький сказочник Гофман, внешне напоминавший пучеглазого гнома, просто помахал зрителям рукой и снова уселся в кресло, а маэстро Чайковский, держа правую руку на груди, поклонился залу и отдельно оркестру. Оркестранты, стоя навытяжку, грянули торжественный марш! Дирижёр вдохновенно взмахивал палочкой, повернувшись к виновникам торжества, как на параде. Зрители ликовали. В воздух то тут, то там взлетали всевозможные предметы: сумочки, цилиндры, либретто и даже пушистые горжетки. Маленькие букетики фиалок и пышные веточки сирени птицами летели в их ложу со всех сторон. Особенно неистовствовали выскочившие в проход цыгане. Они буквально пустились в пляс, рискуя свалиться в оркестровую яму. На верхних рядах амфитеатра взрывались дождём хлопушки. Всё это искрилось в холодных лучах софитов…
Но вот великий маэстро сделал дирижёру рукой знак отбоя и опустился в глубину ложи. Наш конферансье, со сцены аплодировавший вместе с залом, снова поднял руки. Мгновение, и наступила полная тишина.
– Ещё раз внимание, господа! Попрошу тишины и всех оставаться на своих местах!... Итак, достопочтенная публика, – в его голосе зазвучали зловещие нотки, а зал начал погружаться во тьму, – пожалуйста, будьте бдительны и предельно осторожны! Щелкунчик на сцене… и в зале!
Напоследок он хитро сверкнул глазами, и стремительно улетел за кулисы, успев мимолётно взглянуть в нашу сторону.
Запахло рождественской ёлкой… Зеленоватое свечение окутало всё пространство притихшего зала... Откуда-то с высоты потолка начали, извиваясь и роняя иголки, медленно опускаться сверкавшие искрами хвойные лапы. Они быстро опутывали живыми ветвями зачарованный зал. Стало казаться, что над нами раскинулся хвойный лес, а на его лохматых сучьях совершенно реально покачивались смолистые шишки и покрытые изморозью матовые шары.
Зазвучал оркестр, протрубив начало представления.
Ожила сцена, медленно открывая тяжёлый занавес, за которым предстала огромная рождественская ёлка и старинное с полукруглой рамой окно, за которым искрились голубоватые хлопья снега. Они мельтешили повсюду. Казалось, снег шёл и в самом зале.
Маленькие девочка с мальчиком на острых носочках поплыли из-за кулис к пылающему огнём камину. Тревожная музыка заставляла их переступать всё торопливее. Они приближались к длинноносому Дроссельмейеру, чёртиком вынырнувшему откуда-то из-за очага. Высоко подпрыгивая на тоненьких кривых ножках, он торжественно открыл перед детьми нарядную коробку и достал из её глубин игрушечный дворец с башенками, крепостными стенами и даже голубым озером с белыми лебедями…
Вскоре на сцене выткался из темноты великолепный царский дворец полный гостей: на троне – король, рядом – королева с младенцем, гости преподносят подарки. И вновь зазвучал многоголосыми трубами торжественный марш... Но в какой-то момент зрители в зале вздрогнули от зловещего треска над головами!
Кто-то испуганно вскрикнул. Катя вцепилась в мою руку.
Сверху по огромным еловым лапам, раскачиваясь во все стороны и рискуя свалиться на задравшую головы публику, сползала вниз к проходу жирная трёхголовая крыса с коронами на злобных головах. Она бухнулась на ковровую дорожку и поскакала к сцене, пища в лицо сидевшим у края зрителям. Её острые когти били по ковровому покрытию, а лысый хвост волочился, глухо молотя по ступенькам.
Тут же десятки огромных, примерно с крупную кошку, крыс стали повсюду сползать с потолка. Надо нами свесился огромный хвост. Потом показалась ушастая голова, нагло потащившая за собой упитанное тело. Оно бухнулось мне колени...
Обдало резким мышиным запахом. Я подскочила, а крыса, царапнув когтями, оттолкнулась от моих ног и кинулась к проходу на сцену.
И тут началось! То тут, то там слышались крики и визг. Зрители вскакивали. Крысы атаковали не только героев балета, но и зрительный зал, сбиваясь по нескольку особей и несясь стаями к боковым ступеням. Под звуки волшебной музыки крысы заскакивали на сцену и выстраивались колоннами вокруг бьющей себя в грудь Крысильды. Музыка подыгрывала бестиям.
Наши баядерки в ужасе отбивались от монстров смятыми либретками. Рядом со мной работал ногами Андрэа, а позади шумели старухи, и под каждую трель королевской флейты слышался их визг. Это напомнило мне исполнение русских частушек, где традиционно какая-то из солисток берёт на себя функцию повизгивания.
Цыгане неистовствовали у оркестровой ямы, закидывая грызунов за хвосты на сцену.
Когда все крысы, наконец, выстроились рядом с предводительницей, получилось довольно внушительное серое войско. Дробно замолотили барабаны... Крысильда прикоснулась волшебной палочкой к царственному младенцу, и тут же посыпались искры, подобно огромному бенгальскому огню. Когда белый дым рассеялся, вместо младенца на пол грохнулся уродливый человечек с зубастым ртом. Закружились король с королевой, отчаянно закрывая лицо руками... Заметались по сцене испуганные дамы... И медью духовых инструментов загоготала главная крыса.
В это время изумрудно-жёлтая дымка затянула сцену, смешав в своей неопределённости пышные платья гостей и серые крысиные хвосты. Клубы дыма зашевелились в радужном сиянии…
И вновь перед зрителями возникла рождественская ель, которая горела теперь одними золотистыми огоньками. Тревожная музыка повела маленькую фигурку девочки собирать в бой игрушечное войско. Мелодия кружила её в круге бьющих с боков голубых софитов. Отовсюду маршировали ожившие солдатики, клоуны, прыгали боевые лошадки, соскочив со своих деревянных подставок и предоставив спины зашевелившимся куклам. Целый караван верблюдов вышел с погонщиком из-за колонн, доставляя боеприпасы в виде карамели и цветных петард. Верблюды были самые что ни на есть настоящие, только небольшие, словно пони. И почему-то пахло молочными ирисками…
– Маша, ты чувствуешь, детство ожило? – наклонился ко мне Андрэа. – Скажи, не помолодел ли я?
– Можно подумать, ты старый...
Я не успела договорить, как первый залп по ошибке полетел в зрительный зал. Мы были осыпаны карамелью и фундуком.
Крысы злорадно запрыгали, а мы, зрители, принялись под шумок поднимать с пола увесистую карамель и прицеливаться по наглому противнику. С первого ряда, где сидели цыгане, вслед мутантам стремительно вылетел старый бубен Галатеи. На лету он скосил десяток крыс. За бубном взобралась на сцену его отважная хозяйка. Едва нагнулась она поднять свой инструмент, как была атакована серой сворой. Один из грызунов запрыгнул ей на спину и впился в растрёпанную косу. Две другие кусали за ноги, получая при этом от неё увесистые тумаки! Звонкие удары бубна по усатым мордам сливались со звуками марша. Между тем, по ступенькам к сцене уже бежали на подмогу ей несколько озабоченных соплеменников.
Наконец, Крысильда свалилась с трона и трусливо бросилась в партер. Корона слетела с её головы и со звоном покатилась под ноги к ближайшим зрителям... Рыча, королева крыс подползла к середине дорожки между рядами и подпрыгнула. Из последних сил уцепилась она за хвойные лапы, свисавшие с потолка. За ней помчались другие крысы. Все принялись скакать, пытаясь ухватиться за ветви. Они раскачивались и теряли равновесие, соскальзывали и падали вниз на публику. Все, задрав головы, с опаской смотрели туда, где среди хвойных кущ шевелились их хвосты, медленно исчезающие в дебрях театрального купола.
И вновь голубоватый туман окутал сцену, заволакивая грустным адажио таинственное пространство Театра. Я успела заметить с каким неподдельным интересом наблюдал за спектаклем сам Чайковский, положив руку на перила ложи, как зачарованно замер в уголке мальчик в матроске, и как внимательно Гофман и другие знаменитости следили за сценой и залом. Получалось, мы тоже выступали для них.
Андрэа снова наклонился ко мне:
– Ты знаешь, в этих стенах идёт постановка другого неизвестного в вашем мире балета по не менее захватывающей сказке Гофмана, которую маэстро Чайковский написал уже будучи здесь, в Театре.
– И что же это за балет? — недоумевала я.
– О, это непревзойдённый «Крошка Цахес»! Мне кажется, он превзошёл «Щелкунчика» по своему волшебству! Один Ночной танец кобольдов чего стоит!…
Позади заворчали нудные француженки, и мы замолчали.
Свечение на сцене начало тускнеть и гаснуть. Занавес тронулся, пряча загадочную туманность и погружая в полумрак заворожённый зал. Хвойные ветки над головой, шурша и треща, начали разъезжаться и исчезать в потайных лазах купола. Волшебная музыка, прокатившись в последний раз россыпью ксилофона, смолкла, и публика зашумела, встречая своего замечательного ведущего.
Дан снова вылетел из темноты кулис в сопровождении двух лучей. В своём ослепительно белом костюме он улыбался и светился, как полуночный эльф:
– Дорогие зрители, я так переволновался! – театрально схватился он за сердце. – В зале раненых нет?
– Нет! Нет!.. Все живы-здоровы!.. – раздались бодрые выкрики из партера.
– Спасибо господину Гофману, что в сказке были всего лишь крысы, а не какие-нибудь африканские гиены! – выкрикнул наш барон.
– Нет, нет, господа, позвольте! А как же та цыганка? Ей-то уж досталось не на шутку! – озабоченно раздался с нижнего яруса амфитеатра чей-то мужской голос.
Кто-то из наших рыжих танцовщиц звонко выкрикнул:
– Галатея, с тобой всё в порядке?
В ответ ей цыганка забасила с переднего ряда:
– Да что мне будет?! Подумаешь, крысы! Вот жаль бубен лопнул!
– Браво отважной воительнице! – наш восхищённый ведущий и весь зал дружно ей зааплодировали, на что она пренебрежительно махнула рукой.
Дан нагнулся в оркестровую яму к дирижёру:
– Маэстро, нет ли у вас мастера по починке бубнов?
Важный дирижёр тут же громогласно подтвердил:
– Конечно же, имеется! Давайте ваши обломки, мы попробуем их склеить во время антракта!
И наша Валькирия шагнула к краю оркестровой ямы, опустив в неё свой "боевой" инструмент.
/отрывок из романа/