Мон сир и мой сюр. окончание

Наследный Принц
   Ребята! Орлы! На штурм!

     И весь отряд (точнее, орава) бросился отбивать у лягушатников наш редут.

     Я бежал где-то в конце колонны, а впереди были бойцы поопытнее. Но мне не повезло (как потом выяснилось, единственному из атакующих): где-то перед самой вершиной то ли запнулся за что-то, то ли нога поехала куда-то вбок (ночью прошел дождь) и я кубарем покатился вниз. Но не доезжая до земли метра полтора, зафиксировался все же, лежа навзничь, картинно раскинув руки и ноги и таращась в небо. И вдруг вспомнилось: а ведь точно так же лежал тяжело раненый князь Андрей Болконский и так же смотрел на небо, только это было не здесь, а в одном из предшествующих сражений. Да и небо над ним было синее и безоблачное, а у меня сплошь затянуто облаками.

     Кажется, Лев Толстой вложил ему не то в голову, не то в уста какие-то мысли и фразы, вот только не вспомню, какие ( вот они, пробелы в образовании!). Зато вспомнилось, что мимо как раз проезжал Наполеон и, указав на князя рукой, изрек: - Какая красивая смерть! И вся свита согласно закивала головами: - Уи, уи, сир, се манифик!

     Но что это? Из ближайшей рощицы выехала кавалькада всадников. "На передней лошади едет император", - напишет полтора века спустя Булат Окуджава. Вот только под передним всадником не  кобыла, а конь, причем белый, на нем он и собирался въехать в поверженную, как ему казалось, Москву. А в остальном все верно - как есть император, его ни с кем не спутаешь. А при нем свита, почти сплошь состоящая из маршалов и генералов.

     - Вот ведь накликал я на свою голову, - мелькнула мысль.

     Между тем они направляются прямо к редуту, вон я даже узнаю Мортье, Нэя и принца Богарнэ. А чуть поодаль маячат еще и Мюрат, Даву и Дарю – все до единого маршалы.

     Нэй так даже подмигнул мне ободряюще: мол, не дрейфь, парень, прорвемся. Мортье взглядом не удостоил.  А ведь он, поди, еще не знает, что будет назначен комендантом Москвы. Может, сказать ему об этом? И указать дом на углу Славянской площади и Маросейки, где будет его резиденция, пусть скачет прямо туда. Хотя  что мне это даст?

    Ну, а Богарнэ, насколько мне помнится, какой-то родственник Наполеону и должен во всем придерживаться его линии. Тот же смотрит внимательно и недобро. И вдруг изрекает, указав на меня рукой в лайковой перчатке: - А вот этого - добить, уж больно нагло он смотрит!

    - Вот те раз! Да что же ты делаешь, сир несчастный! Тебе же нашим классиком предписано восхититься тем, как красиво я здесь окочуриваюсь, и эта фраза наверняка вошла бы в историю. А ты что удумал, супостат!

     Но ко мне уже направляется какой-то, до этого придерживающий под узцы императорского коня. Адъютант, наверное... Но ведь я даже знал, как его фамилия, а сейчас от страха из головы вылетело. И пока я буду вспоминать, он успеет трижды меня укокошить. Вон он уже на ходу вынимает из ножен свой палаш. Но подойдя к подножью редута, вдруг останавливается: -Эй, вот вы двое - капрал и ты, Бернар, подтащите этого молодца ко мне поближе, а то он очень неудобно лежит, и чтобы отсечь его болтливую башку, мне придется самому к нему карабкаться. А я не хочу испачкать свои белоснежные лосины, прачек в нашем обозе нет, а маркитантки стирать не обучены.

   И вот уже эти двое берут меня за ноги, чтобы стащить вниз. Да зачем-то еще и тормошат довольно бесцеремонно. Я открываю зажмуренные от страха глаза и вижу, что это никакие не капрал с Бернаром, а мои комбатанты. И их здесь не двое, а добрая дюжина.

- А,- соображаю, - они успели за это время добежать до Багратионовых флешей, быстро отбили их у неприятеля и повернули к батарее Раевского, а часть отряда вернулись к редуту, чтобы окончательно закрепить его взятие.

     -А где же Наполеон? – интересуюсь я, еще толком не придя в себя от только что пережитого.

     _ Да ты что, парень, сбрендил, что ли? Нет здесь ни Наполеона, ни Багратиона, один ты тут валяешься и бормочешь что-то, к тому же на непонятном языке. Мы только и разобрали слово «пардон», да и то лишь потому, что ты очень часто его повторял. Вставай, пошли, автобусы заждались.

    Выходит, отряд не заметил потери бойца. Но хуже то, что и боец не заметил потери отряда, что чуть не привело его к такому печальному концу.

     Я с трудом, но поднимаюсь на ноги. И тут выясняется, что мои кульбиты не прошли для меня бесследно, поскольку заметно припадаю на левую ногу, да и плечо ощущается. –Ну, Наполеон! Ну, Бонапарт! Вот этого я тебе никогда не прощу! Мне бы только до Москвы добраться...

     С трудом дохромав до своей квартиры, тут же начинаю искать мою коллекцию открыток, - там, помнится, есть старинная французская с твоим, Бонапарт, изображением. Ну, если найду – не знаю, что я с тобой сделаю: может, усы подрисую, а то и вовсе глаза выколю.

     Ага, вот она! Но пока искал, в голову пришла мысль поинтереснее: а уравняю-ка я тебя с твоим главным противником на Бородинском Поле, с фельдмаршалом Михаилом Илларионовичем ( надо же, ведь и наш главный инженер тоже «Илларионыч»). То есть пририсую черную повязку через все лицо, и будешь ты, сир, тоже одноглазым, как и Кутузов.

   Но найденная открытка располагалась ко мне « реверсом», т.е. обратной стороной. И я с удивлением обнаруживаю (давно не заглядывал!), что она хоть и carte postale, но была послана 23-го августа 1904-го года из Нижнего Новгорода в Москву, на Четвертую Тверскую-Ямскую улицу, в «д. бр. КокориныхЪ», и начиналась, да и сейчас начинается, с обращения «дорогая Нюра». Дальше цитировать не буду, сохраняя тайну переписки.

     Теперь поверну к себе лицевой стороной и для начала плюну в твою наглую физию. А уж потом…!

   Но что это? Ты, оказывается, здесь не один, перед тобой сидит на коленках четырех- или пятилетний малыш в длинной ночной рубашке – сын, наверное – а на полу раскиданы какие-то игрушки. А ты смотришь на него с умилением, - оказывается, и такие чувства тебе знакомы. Да и сам ты в домашнем облачении, хотя и в расстегнутом мундире, но без этой твоей дурацкой треуголки, волосы короткие и в середине верхней части лба виден характерный мысок. А с левого бока еще пристроилась твоя жена (тьфу, пропасть, опять забыл, как ее звали!) с каким-то то ли шитьем, то ли с книгой на коленях. Ну, прямо полная идиллия!

    Но ведь у вас там наверняка так же, как и у нас, сын за отца не ответчик. И каково будет видеть этому малышу, как какой-то незнакомый дядька на его глазах будет выкалывать папе глаза. Ну, благодари своего сына, ль Имперёр, живи с миром, пока я не передумал! Личность ты все же историческая. Поэтому прячу тебя на место и убираю альбом с открытками. Бон шанс!

     PS. После всего этого довелось еще дважды побывать на Бородинском Поле, но уже в качестве экскурсанта. Поэтому вел себя пристойно, на люнеты, флеши и редуты не вскарабкивался, а Шевардинский так и вообще обошел метров за пятьдесят. И открытку эту иной раз извлекаю как память о той давней встрече. Вижу, что и ты, мон сир, ее тоже запомнил…