Лауреаты Клуба Слава Фонда
ВАЛЕНТИНА ЩЕРБАК-ДМИТРИКОВА - http://www.proza.ru/avtor/valentina75 - ПЕРВОЕ МЕСТО В 11-м НОМЕРНОМ КОНКУРСЕ КЛУБА СЛАВА ФОНДА
За селом на пригорке росла одинокая береза с кудрявой зелёной листвой. Рядом с ней часто появлялась одна и та же девушка. Была она стройная, как березка. Русые кудри, заплетенные в косу, игривой змейкой спускались по спине. Можно было бы назвать ее красавицей, но…
В этом «но» заключалось большое горе девушки… Всё лицо её было изрыто ямочками и рытвинами. Такие следы на нём оставила страшная болезнь черная оспа. Эта напасть тогда почти всех жителей деревни покосила. Мало, кто выжил. Среди живых оказалась переболевшая оспой малышка Пелагея ( Палашка). Маленькой пятилетней девочкой привезли ее после смерти родителей к родной тетке.
Шли годы, девочка превратилась в девушку. Но метины, оставленные оспой, сильно отравляя жизнь, сделали ее одинокой и замкнутой.
— Ну, и образина же ты,— говорили девки, втайне завидуя ее стройности и красоте кудрявых русых волос.
— Лицо у нее уж больно корявое: всё в рытвинах и колдобинах,— оценивающе произносили парни.
И пристали к ней два прозвища: «рябая Палашка» и «корявая Палашка». А потом люди и вовсе отбросили прочь имя и когда говорили о ней, называли просто: «рябая» или «корявая».
Одиночество льнёт к одиночеству. Отсюда, с пригорка, Палашке было видно, как гуляют парни и девчата, как заигрывают друг с другом, поют песни, потом расходятся парами. Она с ними не гуляла, песен не пела, и парня у неё не было. Так же, как и подружки задушевной. Вот только разве эта одинокая березка, которой она рассказывала о всех своих несчастьях и обидах.
Двадцать лет уже пролетело, а счастья в жизни, как не было, так и нет.
* * *
Вот и сегодня, как вчера и позавчера, стояла она на пригорке возле березки. И думы у неё были очень невесёлые: «Ребёночка что ль родить? Всё жизнь была бы краше, интереснее. Хоть знала бы, для чего живу. Но где его взять, этого ребёночка-то, не от ветра же степного рожать?»
— Привет, красавица,— вдруг услышала она за своей спиной приятный мужской голос.
«Красавица… Это я-то красавица… Ах, если бы можно было разговаривать, не оборачиваясь»,— подумала Палашка и, всё же повернувшись, ответила:
— Привет!
— Алексей,— сказал он, протягивая руку.
— Пелагея,— проговорила она, неловко пожимая его руку, и чуть не добавив к своему имени слово «рябая».
— А что с твоим лицом?
— Оспа меня пометила, в свою свиту взяла,— проговорила девушка, прикрываясь руками.
— Ты где живешь?
— Здесь, в деревне.
— Но я тебя ни разу не видел на гульбище.
— Я не хожу туда,— Палашка повернулась к парню боком, чтоб как можно меньше было видно её лицо. — Но я тебя знаю,— добавила она певучим голосом. — Ты жених Оксанкин. Из города приехал. У вас скоро свадьба.
— Да, ее жених. Только у нас что-то не ладится, всё ссоримся, да ссоримся. И сегодня вот тоже. - Алексей безнадежно махнул рукой и добавил:
- И мне очень одиноко.
— Тебе сегодня, а мне всегда,— произнесла Пелагея, вздохнув. — Знакомо это… Ох, как знакомо.
— Да, одиночество — паршивое чувство. Но нас-то уже двое, — со смехом сказал Алексей. — Может, пойдем вместе прогуляемся?
— Пойдем. От чего же не пойти? — опять певуче произнесла Палашка, и они направились в сторону ржаного поля. «Вот он,счастливый случай, — мелькнуло у нее в голове. - Прямо, как богатырь из сказки появился — "волосы, как смоль, глаза, как агаты". От такого парня был бы знатный ребёночек. Но как, как это осуществить?»
«Славная девушка, если не смотреть на следы, оставленные оспой»,— подумал Алексей.
Они шли, почти касаясь друг друга, Пелагея - чуть впереди. Подул ветерок, ударил парню в лицо прядью выбившихся из косы русых волос. Всего один момент... Но успел Алексей почувствовать их аромат, повеяло луговой ромашкой.Он и раньше уже заметил, что вблизи девушки витал нежный запах.Духи — не духи, но благоухание было очень приятным и даже немного возбуждающим.
Дошли до ржаного поля, сели рядом, примяв колоски. Но она опять чуть впереди, чтоб он не видел ее лица. Так посидели, молча, минуты две. «Помоги мне, Пресвятая Богородица! Не о грехе молю, а о ребёночке!» — мысленно попросила Палашка. Затем лениво потянулась, выставив вперед грудь, и медленно, плавно легла на спину, прикрыв лицо голубым шейным платком, чуть раздвинув ноги и широко раскинув руки в стороны. Глубоко вздохнула и произнесла нараспев:
— Духмяный вечер.
Он тут же распластался рядом. Они лежали, наслаждаясь вечерней прохладой и запахом летних трав…
Через какое-то время его рука нащупала среди колосьев ржи ее ладонь и крепко сжала. Сердце у Палашки забилось, как пойманный зверек в тесной клетке. Она лежала, не дыша, боясь пошевелиться. И не знала, что ей делать, чтоб не оттолкнуть от себя мужчину. И надо ли было, вообще, что-то делать? Палашка тоже не знала.
А Алексей тем временем, повернувшись на бок, положил вторую руку ей на грудь, и не больно чуть-чуть сжал ее.
«Боже мой! Неужели я интересна этому красавцу?» — успела подумать Палашка, как тут же и загорелась вся изнутри.
Она не знала, что от одного прикосновения во всем теле может возникнуть буря, появиться неимоверно сильное чувство. А оно в ней не только появилось, а вспыхнуло ярким пламенем. Ей захотелось сейчас, немедленно, прижаться, крепко прильнуть к этому чужому парню, слиться с ним воедино. И бороться с этим не было сил. Она не знала, что делать.
Но Алексей опередил ее. Уж он-то знал, что нужно делать. А она и не сопротивлялась. А дальше, как в песне поётся: «Знает только ночь глубокая, как поладили они…»*
С мужчиной Пелагея была впервые в жизни. Он не объяснялся в любви, не называл ее ласковыми словами. Алексей оставался нем, услаждали только его руки. И делали это так, что у нее порой перехватывало дыхание. Да ей и не нужны были его слова. То, что происходило, действовало сильнее всяких слов. И она хотела от него ребёнка. Палашка не лежала бревном, она старалась, из всех сил старалась, не зная, правильно ли всё делает. Но интуитивно чувствовала, что правильно. И это подтверждали его крепкие объятия, движения тела, и в конце — глухие стоны и какие-то всхлипы. Кстати, стоны и всхлипы были обоюдные.
Потом они снова, молча, лежали рядом…
— Ты извини меня. Не удержался,— нарушил молчание Алексей.— Духмяная трава виновата.
— Не за что извиняться, — проговорила Палашка тихо.
— Я у тебя первый, да? Мне так показалось.
Она, беззвучно кивнув головой, продолжала лежать на спине, отвернув лицо от Алексея. В голове пронеслась невеселая мысль: «Конечно, первый. Наверное, и последний».
Он взял ее за руку. Она была счастлива. «Значит, не очень я ему противна, если он держит сейчас меня за руку. Чего сейчас-то держать? Ведь получил, что хотел?» — бились в ее голове мысли.
— У меня сегодня так гадко и противно было на душе. Ты излечила меня.
«А уж как ты-то меня излечил»,— подумала Палашка, но вслух ничего не сказала.
В деревню возвращались вместе. Шли, молча, Палашка чуть впереди. Об этом она не забывала. Изо всех сил старалась, чтоб он как можно реже видел её лицо. А когда подошли уже к первым домам, Алексей тихо произнес:
— Спасибо тебе.
Она, не оборачиваясь, кивнула. И, не спеша, медленно пошла к своему дому. Знала девушка, что со спины она хорошо смотрится. Душа Пелагеи пела. Сегодняшний вечер был самым счастливым в ее жизни. Вот только тревожила мысль: « А хватит ли одного раза для беременности?»
* * *
Алексей помирился с Оксаной. Сыграли свадьбу. Жизнь в деревне шла своим чередом. Пелагея встреч с ним не искала, а он, если бы захотел, всегда мог найти её на холме за деревней около березки. Она, как и раньше, по вечерам ходила туда. Разговаривала с «подружкой», отсчитывая дни и недели. И очень надеялась, что забеременела. Она слышала, что это может случиться и от одного единственного раза.
Или недолго продолжались мир и согласие в семье Алексея и Оксаны, а может, по какой другой причине, но его вдруг сильно потянуло к одинокой березке на холме за деревней, а точнее, к девушке по имени Пелагея.
— Привет!— Сказал Алексей, поднявшись на холм. Она, как и в первый раз, стояла к нему спиной.
— Привет, — ответила Пелагея, не поворачивая головы.
— Может, прогуляемся? — тихо спросил он.
— От чего же не прогуляться,— еще тише ответила она.
И всё повторилось, всё было, как в прошлый раз. Нет, не только повторилось, но кое-что и прибавилось. Он не молчал. Он называл ее в порыве страсти: «моя Березка». Как-будто это было ее имя. И целовал, целовал… Правда, не лицо, оно как и в прошлый раз было прикрыто голубым платочком. Да это и неважно! Разве мало мест на красивом девичьем теле, которые мужчина целует в порыве страсти…
С этого вечера свидания их стали регулярными. И прикипали они друг к другу сердцами и телами все сильнее и сильнее. И уже знала Пелагея, что живет и развивается в ней плод их любви. «Помогла ты мне Пресвятая Богородица! Спасибо тебе»,— не раз повторяла она эти слова, как молитву, не только в уме, но и вслух.
Вскоре люди стали замечать, как округлилась Оксанка. Но это ни у кого не вызывало удивления. Всё так и должно было быть. А вслед за ней появился животик и у Палашки. Вот это было уже интересно всей деревне. Парни и девки, мужики и бабы шушукались, допытывались друг у друга: «А кто же это "рябую"-то оприходовал?» Разные предположения строили, но на Алексея никто и подумать не мог. Помогала всё в тайне держать Палашкина тётка Матрёна. Помогала, но не одобряла.
— На чужом несчастье счастья не построишь,— говорила она племяннице, осуждающе качая головой.
Видела Пелагея, что и у Оксанки, жены Алексея, скоро будет ребёнок. «Да какое мне дело до Оксанки и её младенца?»,— думала она. — «От хороших жен мужья не уходят. Поменьше бы ссор устраивала в доме. Моим, только моим должен быть Алексей».
И как заклинание, кривя душой, без конца повторяла в уме новую просьбу-молитву: «Пресвятая Богородица, не о себе молю, о ребеночке. Не допусти, чтобы он «безотцовщиной» рос».
* * *
Так судьба и распорядилась, но с существенной поправкой. Пелагея умерла при родах. Ребеночка спасли. Алексей усыновил его. Росли вместе Оксанкина девочка и Палашкин мальчик. Разница в возрасте у них была в один месяц. Молока у Оксанки хватало на двоих.