Елена Прекрасная
Повесть
На мне сбывается реченье старое,
Что счастье с красотой не уживается.
И.В. Гёте Часть II
Быть собой
Будь собой. Прочие роли уже заняты.
Оскар Уайльд
Глава 2.6 Фото от Нины Лин
— У вас, мужиков, что ни гадость, то история, — вздохнула Клавдия, — и размером с Васюганское болото.
— Это самое большое в мире болото, и оно у нас, — с гордостью пояснил Николай. — Туда, к Томску.
— Всю страну по историям раскатали, удержу на вас нет, — продолжила тетка и, обратившись к фотографу, сказала: — Я что хотела-то, милок? А чего я хотела?.. Уж и забыла с этим Наливайко. Ну его в болото! Да, хотела показать мой фотоальбом. И ты, племяшка, посмотри, не тебе одной царицей быть. Тут в нем всё чисто и искренне. Не перед кем было придуриваться. Трудилась всю жизнь да снималась то на документы, то на доску почета.
Тетка достала из шкафа пухлый фотоальбом в красной коленкоровой обложке. Положила на стол.
— Отец! Ты когда починишь лампу и бра? Сколько прошу! Темно над столом. Как разглядывать портрет лица?
Лена не удержалась от экспромта:
— У бобра нет добра: / Лампы нет и нет бра. / Плохо жить без добра — / Обобрали бобра.
Николай довольно крякнул:
— Вот! Вот что молодежь говорит! Нету! А твоим портретом лица, голубушка, можно даже при свете луны любоваться!
Тетка согласно кивнула, раскрыла альбом, нашла разворот, на котором она была запечатлена в строгом костюме и белой блузке с брошью. Спокойное с тонкими чертами лицо окаймляла аккуратная прическа с завитком, строгость облика подчеркивали аккуратные бровки, затаенная улыбка добавляла загадочности, а необыкновенной красоты глаза чрезвычайно оживляли лицо. На фото хотелось смотреть и смотреть. Алексей оценивающе кивнул:
— Прекрасный портрет! Видно, мастер делал. Ты тут, теть Клава, просто царица…
— Что было, то было. Женихов много вокруг хороводилось, царицей величали. Это я еще до встречи с моим ненаглядным. — Клавдия кивнула на супруга.
Елену от этого слова забрала тоска, но она пересилила себя и с улыбкой спросила:
— А в каком году это было?
— Дай бог памяти, в шестьдесят третьем.
— В шестьдесят втором, — уточнил Николай.
— Под Новый год на Доску почета снимали в ателье.
«Куда что делось? — думала Елена. — Такая молодая, красивая, спокойная. Истинно царица. И что сейчас?»
— Теть Клав, мама говорила, что под Бердском был дом ее прабабки.
— Был. Еще до войны был домишко, это по другой ветке, за Академгородком, но точно не помню где. Там потом санаторий построили. Развалился, должно быть. Или добрые люди по бревнышку растащили.
— Да ну! Неужели станут разбирать чужой дом?
— Да запросто! Со свистом. Тут недалеко от общества двадцать лет назад заводской дом отдыха стоял. Белый, двухэтажный, с одноместными и двухместными номерами…
— Да, бильярд был, — подал голос Николай, — шахматные столы.
— Столовая, бар, всякие залы, площадки — всё как положено, чтоб культурно отдыхать и оздоравливаться. Дорожка под гравием, не помню, мудрёно называлась…
— Терренкур, — подсказал Алексей.
— Вот. А как пришла ельцинская пора, дом отдыха забросили, не до него было новым хозяевам — завод грабили, и его тут же стали растаскивать. Показывали по телеку, как на труп буйвола слетаются грифы и оставляют от него одни кости. Или этих бразильских рыбок — пираний. Здесь то же самое было. Только еще быстрее. Вся округа слетелась. Вмиг растащили всё — сперва мебель, окна, двери, сантехнику, электрические шкафы, даже трансформаторную подстанцию уволокли. Порубили электрический кабель на куски. Потом шифер сняли, линолеум, плитку пооббивали, выворотили кирпичи, изгородь разобрали. Даже гравий собрали. Сейчас там руины, как после войны. Да что это мы всё о грустном? — спохватилась тетка. Она взяла в руки альбом и загадочно произнесла: — Погодьте! Это еще не всё. У меня еще кое что есть. Закачаетесь. Вот.
Клавдия показала две черно-белые фотографии, на которых была запечатлена женщина редкой красоты. Алексей и Елена с восхищением взирали на чудо, сотворенное неведомым мастером без всякого фотошопа.
— Это же сама женственность, та самая, о которой наши серебряные поэты писали. Блок и другие… — произнес Алексей. — Я знаю, кто это снимал. Нина Лин. Теть Клав, откуда у тебя эти фотографии? Кто на них? Они ж берут душу, как «Неизвестная» Крамского!
— «Неизвестная» известна, — сказала Лена. — Ее образ навеян грузинской княжной Варварой Туркестановой, точнее Туркестанишвили, фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Федоровны и фаворитки императора Александра Первого. А позировала при написании картины дочь художника — Софья.
Тетка махнула рукой на уточнения племянницы и довольно рассмеялась:
— Кто? Кто? Если б кто чужой, стала бы я показывать? Я это, а не какая-то там грузинская княжна!
— Собственной персоной, — с гордостью добавил Николай.
— Верно сказал, Алеша: Нина. Фамилию я забыла, на китайскую смахивала. Ли говоришь? Да, Ли, Нина Ли. Она не китайка была. Русская, хотя с акцентом говорила. А к нам на трикотажку с американской делегацией ученых приехала, после Академгородка к нам чего-то занесло. Тогда много болтали о какой-то оттепели. Не знаю, что это такое — нас она так и не согрела. Наоборот, зимы стояли трескучие. О Нине сказали, что она фотохудожница. У нее фотоаппарат был, какого ни у кого не встречала, черный и всякое разное к нему! Она как увидела меня на доске почета в образе передовика трикотажного производства, тут же попросила нашего директора, Александра Карловича Михайлова, сфоткать меня, чтоб ей было что показать американским трудящимся. Для съемки подарила мне эту черную кофточку, что на фото, простенькая, но материя добрая, она у меня с тех пор, как память, в сундуке лежит, и кружевной воротник — видите — из жемчуга, и серьги жемчужные. Я как нарядилась тогда, все ахнули. Михайлов так побледнел даже. Потом жемчуга у меня взяли, сказали — на экспертизу, и так с экспертизы и не вернули.
— Карточки Нина тут печатала? — спросил Алексей.
— Нет, они уехали в тот же день. Потом прислала мне из Америки. Пакет передали с письмом. Запечатанный. Написала, что высылает двенадцать фотографий, но в пакете только две оказалось. Забыла вложить, наверное.
— Нина Лин — знаменитая фотохудожница, — сказал Алексей. — Ее в том веке во всем мире знали. Особенно в сороковых-шестидесятых годах. У меня есть фотоальбом с ее работами. Покажу обязательно. Тетя Клав, ты даже не представляешь, как тебе повезло!
— Да не только мне. И ей повезло снять меня. Где еще такую найдешь? Я думаю, она не пожалела, что поехала через Атлантический океан в центр Сибири и встретила меня.
— Тетя! — развела руками Елена. — Браво!
— Это шедевр! — продолжал искренне восхищаться Алексей. — Тетя Клава, ты просто супер, модель экстра-класса! Сегодня не сходила бы с обложек глянцевых журналов…
— Сегодня я собираю мусор возле забора, — засмеялась Клавдия. — А хотите, я расскажу вам о моей звездной карьере, карьере швеи? Всё равно делать нечего. Стаканы давайте, еще чайку попьем. Коль, освежи.
Тетка стала нарезать яблочный пирог. Алексей шепнул на ухо Елене:
— Удивительно, как ты похожа на нее, удивительно! Я покорен. Через это фото покорен тобой!
«Нет, он не Амедео, — решила Лена. — Моди не променял бы бюст Нефертити на портрет работы Нины Лин». Ей стало невыразимо грустно от того, что она хотела походить и на женщину с портрета Модильяни, и на египетскую царицу, и на красавицу с этого фото. Девушка понимала, что при ее красоте и природной элегантности надо было для этого всего ничего: толику женственности. Но где взять ее, эту толику женственности, когда ее не осталось в природе? Где она? Кругом всё на показ и всё на продажу. Разве можно продать и тем более купить женственность?
Клавдия тем временем рассказывала о своей карьере. Как началась она у нее со швеи, швеей и закончилась. Две пятилетки в рамочке на заводской Доске почета висела, один раз на какой-то Съезд съездила, конфет и две банки кофе привезла. А когда провожали на пенсию, директор Михайлов Александр Карлович расцеловал ее и громко произнес: «Ты наша главная швея России!»
— Не знаю, — утерла фартуком слезу Клавдия, — где он взял это звание и где его присваивают. В трудовую глянула, нет, там одна лишь швея без всяких добавок значится…
Рисунок из Интернета фото из коллекции фотохудожницы Нины Лин.