ПАТ

Идея Дмитрия Гольдмана.    (есть сценарий по повести - х\ф "Коннект" совместно с Д. Гольдманом (2009) - не снято)


ПРОЛОГ
Всё горело, дымилось и взрывалось. Грохот и марево. Грохот. Чудовищный.
Вдруг наступила тишина.
Тогда он почувствовал, что голова бьется обо что-то, свисая вниз. А потом сквозь эту тишину просочились голоса. Обычные голоса из обычной жизни, которая оказалась вдруг так далеко.
Голоса проходили, как сквозь вату, были тусклыми и какими-то сиплыми.
«Единственный шанс - выйти на связь… сам знаешь с кем». И второй голос, еще более глухой и слабый: «Знаю, но как?»…
И снова кружение и свист, и грохот…  Вроде бы только что он отчетливо понимал, что висит на плече товарища, утыкаясь, то и дело носом в дружеское бедро, но опять полная потеря ориентиров.
Ты – космос, сжимающаяся и взрывающаяся вселенная, где каждый атом твоего организма – планета, не желающая больше жить на своей орбите, стремящаяся соскочить с неё, спрыгнуть, убежать…
Он очнулся еще раз. Тело осознало себя полулежащим, спина опиралась на что-то жесткое. Наверное, к камню прислонили.
Почувствовал губами горячее горло фляги и теплые крохи воды.
«Спасибо» - не сказал, а подумал. Язык не слушался, да и губы слиплись… тогда он попробовал открыть глаза… получилось не сразу.
- Придется здесь, как пленным посидеть…
- В этой яме?
- Скажи спасибо, что не в могиле
- Я, честно говоря, не был уверен, что нас станут вытаскивать
- Я тоже
- Значит,  значит, мы правильно всё рассчитали, наши каналы всё-таки важны!
И снова - не увидел, а почувствовал, как один чуть пихает другого, чтоб тот заткнулся.  И наступает пауза. Только слышен хруст откусываемого крекера.
- А этот француз чего тут ждет?
- Освобождения, наверное, его, небось, выкупить должны 
- А он кто?
- Журналист какой-то долбанутый
- Как журналист? Он же глухонемой!
- Ну, может, оператор…
- Паря наш живой там?
- Живой, воды глотнул…
- Главное, чтоб он чего не надо не услышал, чистоплюй…
- Да он в бессознанке
- А вдруг слышал что?
- Адреса–пароли-явки?
-  Не смешно!
- Во, гляди-ка, глаза открыл…
Один из товарищей поводил перед его глазами рукой, он скорее почувствовал это, а не  увидел. «Не реагирует? Вот и Слава Богу, пусть лучше попозже оклемается, ему же спокойней»
Он не шевелился. Где-то завыла собака…



«Жизнь-подобие шахматной игры…
Играя в шахматы, мы можем
научиться прозорливости,
способности немного
заглядывать в будущее
и взвешивать возможные
последствия наших действий»
Б. Франклин

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Шахматист смотрел на доску и уже точно знал, что выиграл. Просто оттягивал минуту триумфа, как гурман оттягивает момент вкушения любимого блюда. Сегодняшняя победа означала одно: долгожданный отпуск. Море… Вот уже лет пять съездить к морю не удавалось - всё время был занят. Проводил встречи, отдавал долги и налаживал связи. Собственно всё это происходило само собой, но требовало его присутствия. Наконец-то фортуна улыбнулась -  участие в настоящем чемпионате и победа.
Он взял ферзя и передвинул его.
На диаграмме игры так же передвинули фигуру.
Зал встрепенулся, хотя все ждали именно такого исхода. На таких соревнованиях собираются только знатоки.
Он пожал руку соперника. «Домой! – подумал, когда подбежали журналисты, - самолет завтра рано утром!»
Как дожить до завтра?
 Он торопил время. Если б мог, то побежал бы впереди поезда метро, который вез его, но это не привело бы быстрее к цели.
Реальность не касалась. Он механически отмечал её: «Афиша чемпионата на стене вагона, женщина милая, с широко распахнутыми глазами, похоже слепая. Подростки с музыкальными инструментами вошли в вагон… Какой-то странный бомжеватый мужик бросил им тысячу.  Пора выходить, слава Богу!»










«...но потом незаметно выпал
из коллективной погони
за мнящимся горизонтом  и
почувствовал насколько легче
и проще наблюдать за миром
со стороны,  быть лишь
свидетелем...» И. Губерман
Я смотрю в прицел снайперской винтовки и медлю. Обе мишени за оконным стеклом дорогого ресторана ведут себя непринужденно.
До сегодняшнего дня всё складывалось очень удачно.
Я, правда, так думал.
Когда получил sms от первого заказчика с обещанием, что это последняя услуга, и получу всю свою долю, я и  предположить не мог, что путы, связывающие меня все эти годы, наконец, разорвутся…
Но потом, когда и второй вызвал меня, я понял, что волки решили убрать друг друга, и не учли только одного: что оба станут моей мишенью. Одновременно. Каждый надеялся, что я предан ему.
«Размен – важнейшая часть шахматной партии. Удачно проведенный размен улучшает свою позицию». Это я помнил еще с детства.
Удастся ли мне выиграть от этого размена?
Глядя в прицел своей винтовки, и переводя его с одного на другого, я понимал, что собственно вряд ли они так уж виноваты в том, что произошло со мной.  Ведь по большому счету я мог бы отказаться…
Или наоборот: вписаться в систему. Куда уж проще. Но мне никогда не улыбалось вписываться. Действительность не прельщала. Советская  или нынешняя. Или та, девяностых годов. Да я и в армию   пошел, потому что вписываться не захотел.
Я потом много думал. Может это просто лень? Вписываться значит — напрягаться, изворачиваться, интриговать интригу, а мне с детства казалось это как  минимум смешным, а как максимум — нелепым и стыдным. Потому что все же понимают, что ты пытаешься вписаться.  Это всегда меня занимало. Как люди, занимающиеся этим вписыванием, уживаются сами с собой. Может у них иммунитет от стыда? А главное, когда они себя утрамбовали, поняли и приняли все условия и условности — научились «тянуть лямку» - они встают на стражу своих завоеваний, плечо к плечу с теми, кто их «воспитывал» и «утрамбовывал» в блистательную когорту. Меня этим счастьем Господь обошел... Это как аллергия… непереносимость…
Можно подумать, что я горжусь собой?
Нет.
Чацкий мне всегда казался идиотом. Ведь было же так просто послушать этих «Марий Алексевных» и не вступать в открытые прения. Стать Васькой, который «слушает, да ест». Так нет же, всех оскорбил. Шум-гам, «сюда я не ездец!». Ну, и кому ты нужен, такой «ездец»?
В общем, любое декларирование чего бы то ни было, представлялось мне обратной стороной той же интриги.
Куда меня завело это стремление не заниматься «мышиной возней»?.. 
Я удобно устроился. Вне системы. Эдакий профессионал, но «человек со стороны». Приходит, когда зовут, делает свое дело и исчезает.
И на его век «работенки» хватит. И кто, как не система его заказчик и кормилец? Причем самая гнусная её часть...
Я смотрю в прицел снайперской винтовки и медлю.
Когда-то, еще в Афгане мы были товарищами.
«Снайпер» и его команда. Так нас называли. Собственно им обоим я был обязан жизнью.
Контуженного они вынесли меня из страшной передряги и волокли на себе.
Вернувшись, «товарищи» открыли свой бизнес, меня не оставляли.  Моё единственное умение – хорошо стрелять, должно было им пригодиться.
В девяностые, как тогда казалось, выбирать не приходилось. Я отстреливал неугодных и кличка «снайпер» незаметно превратилась в «киллер». Денег они платили не много, но стабильно, и обещали, что таким образом на моем «счету» будут накапливаться средства, практически как их компаньона, и когда-нибудь я стану состоятельным человеком.
Теперь это время пришло. 
Спортивную сумку с внушительной суммой я таскал с собой, как будто боялся, что всё это мне снится. С такой суммой я мог бы спокойно исчезнуть, но «товарищи» этого не оставили бы. Надо было все довести до конца.
По этому случаю их деловой ланч, был перенесен на другой день и в другое место. Против обычного, столик был выбран у окна…

Я смотрю в прицел и читаю, на лицах былых друзей, торжество и превосходство.
Это было любопытно, наблюдать, как менялись эти лица с течением времени. Нет, не в том дело, что они старели. В моде был здоровый образ жизни, фитнес и всякое такое. Но выражение глаз…  собственно, когда я вижу свои глаза – я тоже холодею…
Превращение происходит постепенно и незаметно. И вот ты уже монстр...
Я смотрю в прицел и понимаю, что каждый из них ждет моего выстрела. Пауза затянулась. Глядя друг на друга через стол, уже выпив аперитив и боясь повернуть голову к окну ресторана, у которого стоит их столик они ждут… А я смотрю на них в прицел из дома напротив и никак не могу решить в кого первого стрелять.
Часы, в комнате, отмечают ударом половину четвертого.



Художница стояла и прислушивалась. В правой руке тросточка для слепых, в левой – мобильный, на котором то и дело высвечивалось:  «No connection». В выставочном зале телефон ловил плохо.
 Её черный мир был напоён сегодня множеством звуков. Сравнение приходило на ум только одно… Настраивающийся оркестр. Так звучит настраивающийся оркестр. А в театре такой «гур-гур» изображают репликой: «что говорить, когда не о чем говорить». По крайней мере, кто-то ей так рассказывал. От волнения у неё порозовели щёки.
Немного прошла по залу. В одном углу было особенно тихо. Там висит «Мост над Луарой». 
Никогда не видела своих картин. Только в воображении, но всегда точно знала, какая будет иметь особенный успех.  Объяснить это  ни за что не смогла б. Просто знала и всё. И вот подтверждение. Там кто-то стоит, затаив дыханье. Приятно.
Этот мост  помнился с детства. Как впрочем, и все другие. Они представлялись, как сфотографированные  детской памятью, в лучах солнца, в пелене дождя, утренние и вечерние, режущие глаз и пропадающие в тумане.
Пока родители - журналисты были вместе,  таскали дочку с собой во все свои командировки. И заграничные. И по Союзу. Но везде особенно ей запоминались мосты. 
«У меня было очень счастливое детство. Жалко, что такое короткое»,- слепая художница улыбнулась и прошла еще. Звук тросточки тонул в легком шумовом фоне, но ей был слышен прекрасно, как и отдельные реплики.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Я выстрелил дважды. В стекле ресторана напротив осталось две маленькие дырочки. Надо было быстро уходить. Я прикрыл окно, собрал винтовку, сложил в целлофановый пакет магазина «Икеа», туда же бросил оба телефона, по которому со мной связывались заказчики, подхватил спортивную сумку с деньгами и пошел к выходу из квартиры.
Я долго искал эту квартиру. Здесь жила семья.
Родители вечно были в командировках, кажется, работали на телевидении. Дочка, лет девяти была глухонемой. С ней сидела бабушка. Я познакомился с девочкой случайно, бродя по окрестностям в выборе места, откуда стрелять. Девочка обрадовалась неожиданному интересу взрослого мужчины, который был как и она – немой,  и она доверчиво «сказала», что перед обедом всегда гуляет  с бабушкой и они даже дверь не запирают. Я построил всю комбинацию так, чтоб выстрелить из их окна, пока бабушка с девочкой будут гулять. Лучшего места для засады и придумать было нельзя. Поэтому мои мишени услужливо перенесли время встречи.
Я ждал с утра на чердаке, чтоб никого не встретить и в нужное время спокойно войти в открытую квартиру.
Уже выходя, я заглянул на кухню. На плите, на маленьком огне доваривался суп. Всё в этой квартире говорило об уюте. Рюшечные занавесочки, вкусные запахи, напольные часы…
Сердце кольнуло.
Уходя, я оставил дверь приоткрытой. Сумка приятно оттягивала руку. Мне вдруг стало весело. «Всё! Я – свободен!» Эта мысль заставляла меня подпрыгивать и улыбаться.


Я выскочил из подъезда как раз в тот момент, когда бабушка торопила девочку домой. Девочка увидела меня и радостно улыбнулась. Я подмигнул ей и спросил у бабушки, не их ли дверь на третьем этаже открыта. «Наша», - ответила бабушка. Девочка смотрела на меня удивленно: оказывается, дядя говорит. «Как это вы не боитесь?» Бабушка самодовольно ответила, что всех здесь знает, а потом спросила, к кому это я приходил.

«Странный какой-то, - проворчала бабушка, - вроде  у нас тут бомжей не водилось…»

Но киллер уже сворачивал в подворотню. Бросив пакет «Икеа» в мусорный бак он торопился к метро.
А к ресторану в это время подъехала машина милиции.

Художница узнала голоса устроителей этой выставки. До сих пор оставалось загадкой, как они вышли на нее и почему заинтересовались…
Женщина говорила настойчивым и холодным тоном. «Я не понимаю. Как это может быть? Слепая художница? Она что, цвета на ощупь различает?» - «Да нет, маркирует. Никаких чудес – адский труд. Разметка холста, распределение красок. Она «видит» пальцами» Ей отвечал мужчина. Голос был молодой.  Женщина была явно старше.  «Чего наши боссы в нее так вцепились?»
Вообще-то, картинами занимался больше парень. Из их разговора выходило, что эти самые «боссы» хотят с помощью «пиара» заработать на  слепоте авторши – миллионы. Раскрутить, сделать модной и продавать на серьезных аукционах её картины за «бешенные» деньги. 
Подслушивающая улыбнулась...    Женщина удивлялась предметности живописи, парень объяснял, что слепота  не врожденная…
После долгого молчания женщина спросила: «Почему она все время мосты рисует?», а мужчина вдруг задумался, видимо этим вопросом не задавался: «Кто её знает…  Надо психологов потрясти, может что придумают?»- сказал он. И они стали фантазировать: «Попытка соединения, с кем-то связи… История про любовное потрясение.» В конце концов пришли к выводу, что  «психологов трясти надо - и во французском каталоге использовать душераздирающую историю…» 
Дальше стало не очень понятно. Что-то про разные стороны баррикад, и что выглядеть надо так, чтоб никому в голову не пришло, что они заодно,   она только контролирует его деятельность.
Художница давно заподозрила их в интимной близости. Тем более, что и сама когда-то была грешна. Лет десять назад жизнь её представляла собой череду гостей. Её мастерскую в центре Москвы любили посещать друзья, которые притаскивали своих друзей, а те своих… Артисты, музыканты, поэты, их многочисленные подруги – в общем, выпивохи всех мастей. Не успевала она проводить одних, как заявлялись следующие. Иногда случались романы… Художница была влюбчива. Она влюблялась в талантливые стихи и песни, а значит и в их авторов.
И однажды поняла, что друзья оккупировали и её мастерскую и её жизнь. Пришлось отказаться от мастерской и разогнать друзей непопулярными методами. Так она осталась одна.
Оборудовав одну из комнат в своей двухкомнатной квартире, она наконец,  стала работать.
Захотелось потрясти головой, чтоб стряхнуть с себя нахлынувшие воспоминания. Сдержалась с трудом, поняв, что мужчина и женщина, от которых теперь зависит её судьба, направились к ней.
«Именинница» улыбалась, кивала, устроители восхищались её талантом, а потом быстро исчезли, что-то там у них случилось.
И снова подходили благодарные зрители…  а «виновница» улыбалась и раздавала автографы...
«Можно ходить сюда хоть каждый день, Выставка продлится три недели». Но было что-то более желанное, от чего сладко замирало сердце: завтра самолет! Море…  только за одно это ей хотелось расцеловать этих жестких и непонятных «боссов»… Всю дорогу домой  мечталось о завтрашнем дне. И когда в вагон метро  вошли музыканты и заиграли какую-то милую мелодию, ею это было воспринято как подарок и как знак, что всё будет хорошо…  и  даже показалось, что за шумом метрополитена угадывается морской прибой - звук, запомнившийся с  детства…
















«И жизнь моя, как стрелки
на уличном циферблате,
аккуратными ежедневными
толчками задвигалась
вперед по кругу,
только стрелке не видно,
что это круг...»
И. Губерман
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Киллер открыл глаза. Сумка с деньгами стояла на коленях. В вагоне никого не было. Он вдруг отчетливо понял, что ничего не кончилось. Метро свистело и грохотало угрожающе, казалось,  сейчас снова навалится  обморок, как после контузии.
Как не стремишься избавиться от прошлого, оно всё равно настигнет. Потому что уже начались необратимые процессы и колесо запущено. Хорошо было бы, если с гибелью этих двоих всё могло бы закончится, и можно было бы начать новую, прекрасную жизнь, не совершая ошибок и делая только правильный выбор…  Но за их спинами наверняка уже толпятся, и наверняка эта смерть в квадрате вызовет панику и попытку вычислить убийцу. Вряд ли кто-то знает, что они заказали друг друга…

Всё началось тогда, когда его сегодняшние мишени вынесли его контуженного. Тогда начался маскарад, который длился все годы… и он уже сам не знал – где он сам, а где этот убийственный персонаж, роль которого им исполняется…
Последние лет двадцать для «боссов» киллер был нем и глух.
Они тащили его на себе, обсуждая какие-то дела. Сначала контуженный просто ничего не понимал, а когда до него дошло, что дела эти касаются наркотиков, решил сделать вид, что ничего не слышал.
Когда  позволил им понять, что очнулся и посмотрел расфокусированным взглядом, они обрадовались, хлопали его по плечу, поили водой. Он изобразил, что пытается заговорить, но не может, что не слышит их, и они облегченно вздохнули.
До базы тогда не добрались, - попали в плен к душманам. Судя по всему именно то, что  «товарищи» были замешаны в грязных махинациях, обуславливало какие-то связи и спасло всем  жизни. Довольно долго торчали в какой-то яме. Приходилось продолжать делать вид, что глухой и речь не вернулась.
В той же яме сидел глухонемой иностранец, который и преподал первые уроки немого языка… правда, оказалось, что глухонемой вовсе не эсперанто и потом пришлось переучиваться и совершенствоваться.
Когда их обменяли на других военнопленных, «товарищи» устроили в госпиталь. По медицинским показаниям говорить и слышать их друг должен был, и врачи сказали, что всё это - результат стресса, хотя может быть, слух и речь еще вернутся.
Вот тогда, собственно, они и взяли «инвалида» под крыло, используя его снайперский талант.
Новоявленный партнер мог позволить себе курить любые сигареты, когда за сигаретами толпились с карточками, есть в ресторанах, когда у любой станции метро «с полу с жару», как говорили москвичи, торговали макаронами, мукой и консервами из гуманитарной помощи…
Должно быть, многие позавидовали бы ему тогда…
А что он мог изменить?
Мог бы героически схлестнуться с товарищами, и сдохнуть  в Афгане. Потому что им ничего бы не осталось, как убрать его.
Мог бы потом, вернувшись, жить как все, стоять в очередях за табаком и водкой, устроиться каким-нибудь грузчиком, или закончить образование…
При этих мыслях спину всегда  обжигало ужасом. Такие огненные мурашки вспыхивали на затылке… Потому что все это было бы возможно. Тогда. Сделай он другой выбор.
Но он прожил так, как прожил. И навязшие в зубах нравственные коммунистические истины про «что такое хорошо и что такое плохо» он презирал…
Только теперь становилось как-то не по себе. Потому что по большому счету христианские истины, вошедшие снова в моду, а именно так  это воспринималось им, мало чем отличались. «Не убий, не укради, не создавай себе кумира…»

«А может быть еще поживу. Теперь. Самое время,» - подумал киллер.    Он встал и подошел к дверям. Из отражения на него смотрел бомжеватый мужик, похожий на героя фильма «Сука-любовь».

«Сука. Любовь.» - подумал он.
Любовь не возможна. Это что-то эфемерное,  не реальное и потому в жизни не задерживается. Поэтому надо жить как все. Все же живут.
Недавно фильм посмотрел. Герой такой… ничего себе герой… настоящий. Умный. Шахматные мозги.  Делает девушке предложение. Она ему говорит, что замуж надо по любви или по-расчету. А он ей отвечает что-то вроде: у нас и будет расчет. На честные отношения. 
Киллер чуть не поперхнулся. Захотелось сказать что-то вроде: «Куда катится этот мир», раз  «честные отношения» - единственная мечта современного человека?
Но он благоразумно промолчал. Куда ОН сам катит этот мир? Разве в его жизни есть место честным отношениям? Отношений он вообще предпочитал не завязывать. В большом городе это было не сложно.
Разве есть место любви в его жизни? Разве сможет оно появиться?
Взять  хотя бы последнюю историю с девушкой из супермаркета.
 Увидел её с девочкой лет пяти и подумал, что она с дочкой. Так заныло в груди…
Откуда это? А!  «На Крымском мосту вдруг заныло в груди…»   
Ему уже здорово за сорок. По понятиям прошлых веков уже старость, а ему вдруг захотелось семьи. Тихих домашних радостей. Нежности и доверия.
В общем, когда он уже совсем было решил подойти и познакомиться он получил новый заказ. Этот. Последний. Жизнь не пускала его в любовь. А с этой… он мог бы утонуть. В ней была какая-то тайная нежность и омут.

Разглядывая своё отражение, киллер снял парик и куртку, куртку вывернул и надел, а парик сунул в сумку. Ничего не закончилось. По следу его наверняка пойдут. Наверняка у «заказчиков» за спинами масса желающих занять их места.  Единственное, в чем он был уверен, что заказ был конфиденциальным. Но окружение «боссов» не знает, что он – всего лишь исполнитель и ни на что не претендует… значит будут разбираться, выяснять. А он с бабулькой поговорил - засветился.
Значит, что у него есть? Немного времени и куча денег. Надо как-то этим распорядиться, но как? В общем, выходил он из вагона совсем не в том настроении, с которым заходил в него.

В ресторане заканчивался опрос свидетелей. Все замерло. Пострадавших уже увезли. Милиционер записывал показания. А у  стойки бара, рядом с подставкой со специями, приглушенными голосами разговаривали мужчина и женщина в черных очках. У обоих вид был преглупый и озадаченный. Мужчина потягивал пиво. Они обсуждали последние события. Тем же металлическим тоном, каким она говорила на выставке слепой художницы, женщина выражала полное непонимание происходящего. По всему выходило, что они и сами собирались провернуть нечто подобное, но кто-то их опередил, и это было окутано для них тайной. А они-то думали, что держат руку на пульсе. Парень с ней соглашался, что они должны, во что бы то ни стало, найти убийцу и заказчика и понять, кто им угрожает. Им и их планам. Долго вычисляли, что у «боссов» был какой-то тайный сотрудник, которого вызывали в экстренных случаях. О нем никто ничего не знал. Связь была прямая. Поговаривали, что он их товарищ с Афгана, контуженный. Это была версия. Её они и будут отрабатывать. Парень,  не глядя, потянулся к бутылке пива, вместо нее взял уксус и сделал глоток. Потом долго отплевывался и морщился. «Символично!» – сказала женщина, и они двинулись к выходу.









«…при этом он хотел
горько улыбнуться,
но улыбнулся
как-то кисло»
И.А.Гончаров
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Киллер ехал к морю во взятой напрокат машине. В ногах стояла сумка с деньжищами. Он так про себя их и называл: «Деньжищи». В кармане легкого светлого льняного пиджака лежал листок с адресами и реквизитами четырех женщин. Хорошо, что есть Интернет. Если умеешь с ним обращаться, чего только не найдешь.  А он был своего рода виртуозом. Надо ж было чем-то заниматься в свободное от работы время.
Дорога была длинной. Он специально не торопился. Ему всё казалось, что пока он едет, его не найдут. Он мечтал. Перебирал свою жизнь. Всё думал: было ли в его жизни что-нибудь стоящее, что простит его в глазах Бога, перед лицом которого придется предстать.
Последние несколько лет он часто об этом думал. Почему-то его атеистическое пионерское детство всё дальше уходило и всё явственней становилось, что закон, не тот, который придумывает и диктует общество, чтоб одним было удобней одурачивать и обирать других, а другой, неоспоримый, все-таки есть. Что есть понятия вечные - хорошего и плохого.
Вот он и размышлял. Пытался найти что-то хорошее в своей жизни…
Да. Не позавидуешь этой жизни…  война, где оказалось, что у него талант меткости. Не пошел бы на войну и не узнал бы. В университете он на военную подготовку не особо ходил… до стрельбы еще не дошло… на НВП в школе они Калашникова только собирали и разбирали… но это и девчонки делали.
И быстрее всех его первая любовь. Ирина.
В школе она была принцессой. И эта принцесса выбрала его, хотя за ней многие ухаживали. Потом они вместе в МГУ поступили. Почувствовали себя взрослыми. Её родители были людьми системы, как говорили его родители - простые советские инженеры. Они были против их отношений. Иркины – тем более. Но она была девушкой волевой. Не только Калашникова быстрее всех собирала. 
Стали они жить вместе, в квартире Иришкиной бабки. Бабка переехала к родителям. Поначалу жизнь казалась прекрасной. Они любили друг друга. Соревновались в учебе, хохотали, ездили с друзьями на пикники. Но однажды он как-то отчетливо понял, что сыт по горло этой их «семейной» жизнью, вечными её попытками наладить его отношения со своими родителями.
Она стала раздражать его. Он устал от её любви.
Расписываться они не собирались, и в этом была вся засада. То есть формально он не был её мужем, и она не стремилась к печати в паспорте, считая это мещанством. Но фактически деться он никуда не мог. Опять же совесть. Всё чаще он «встречался с друзьями», обращал внимание на барышень, которые строили ему глазки…  и искал выход.  Учиться стал плохо. Ну, не лежала душа.
Иришка многим нравилась, и однажды он увидел, что она говорит с парнем с параллельного курса, а тот как-то очень интимно шепчет ей что-то на ушко. Это был повод. Принц устроил своей принцессе безобразную сцену и напился. Она стыдила его, говорила, что если он будет так себя вести, его просто не за что будет любить. Но он уперся и не заметил, как вылетел из универа и попал под призыв. Ира переполошилась, испугалась, предлагала отцовскую помощь, но он гордо от всего отказался. И попал в Афган. 
Пока сидел в плену и делал вид, что оглох, его родители совсем сдали и, вернувшись, он нашел свою квартиру пустой. Ни с какими бывшими друзьями встречаться было нельзя. Так он стал одиночкой.
Его новая жизнь не предполагала никаких близких отношений. И ему даже нравилось это. Новая квартира с доплатой, в спальном районе, взамен родительской в центре. Случайные встречи. Он весь такой таинственный…
А потом, лет через десять была Ирина вторая. Холодная и безмятежная она сидела в шезлонге на пляже, а он просто шел мимо, собираясь искупаться в последний раз перед отъездом. Она была пронизывающе красива и одинока. Её взгляд вдруг почему-то остановился на нём. Это была какая-то космическая страсть. Он не смог оторвать взгляда от её глаз. Хотелось бы сказать бездонных, потому что именно такими они и были. Её глаза. Но отставим пафос.
В общем, они смотрели друг на друга примерно минуту, а потом она встала и протянула ему руку. Они уплыли далеко, к скалам и провели вместе почти весь день. Никогда, ни «до», ни «после» он не испытывал ничего подобного. Вечером, в ресторане они прощались навсегда, и он все-таки выпытал её имя, и даже не удивился, когда  глухим голосом она сказала, что её зовут Ирина, что значит «мир», и она всю жизнь выбирает мужчин, которым мир не нужен, а потом попросила его уйти. Он ушел.
Он помнил её долго, и каждый раз вспоминая, кровь бесилась в жилах, поэтому он предпочел забыть. А вот теперь снова вспомнил: «Мир». Кровь молчала. Только слегка заныло сердце.
Потом была Ириша третья. Еще лет через пять. Она была совсем молоденькой. Он выполнял заказ и через прицел следил за одним весьма неприятным типом. Тот сидел, развалясь, в своем кабинете. Обычно киллер не испытывал ничего к своим жертвам. А этот был ему омерзителен. Он уже намеревался выстрелить, как вдруг в кабинет вошла молоденькая секретарша. Она была очень милой и чистой девочкой. И вдруг это «начальство» стало распускать руки. Глаза бедной девочки округлились. Киллер спустил курок. Начальственный боров осел, девчонка завизжала и вылетела из кабинета.
Когда  шел по улице он снова увидел её. Она бежала, не видя ничего вокруг, а за ней шествовал огромный верзила. Видимо ждал, когда она свернет с оживленной улицы. Киллеру стало её жаль, и в подворотне он вырубил этого амбала, а поскольку надо было уходить, ему ничего не оставалось, как взять её с собой. Эта была единственная женщина, которая побывала в его доме. И не просто побывала, а прожила с ним почти месяц. Конечно, её звали Ириной и она влюбилась в него, как в своего спасителя и такого загадочного мужчину. Он соблазнился её юностью и быстро стал к ней привязываться, а потом долго ругал себя за это и, в конце концов, внутренне оправдывая себя своим ремеслом, снял ей квартиру и перевез. Она была нежной и доверчивой и горько плакала. Нежность снова колыхнулась в его сердце, при воспоминании о ней. В глазах появились слезы. Он хмыкнул. Сентиментальный киллер. Смешно. Может это все-таки не совсем минус в его жизни. Он спас её и избавил от себя…
Роковое имя в его жизни – Ирина. Сначала он проникался к женщине, а потом непременно оказывалось, что её зовут Ирина. Мир!
Так и с последней, четвертой. Он всего-то и успел, помочь ей сумки в машину положить и…  больше ничего. Он караулил её несколько дней у супермаркета, решив, что раз женщина ходит в этот магазин – она в него всегда ходит. Наконец она появилась, одна, без сестренки, благодаря которой в прошлый раз ему удалось обратить на себя её внимание. Кольца на её пальце не было. Когда её машина остановилась на парковке, он сразу узнал, и сердце даже как-то предательски подпрыгнуло. Когда она шла к магазину, ему показалось, что она оглядывается, и он понадеялся, что она ищет его. Он улыбался. Переставил машину поближе к её и, купив такой же цветок, каким «соблазнял» её сестренку, пошел внутрь. Его остановила смс-ка от заказчика. Ехать надо было немедленно. Он вернулся к машине, положил цветок на капот её машины и уехал. «Не судьба», - думал он тогда.  «Не судьба», - думал он сейчас, проезжая прекрасными просторами. Еще пару часов и он выедет к морю.
Вот она - вся его жизнь. Четыре женщины, оставшиеся в памяти, и множество в памяти не оставшихся. Четыре Ирины. Четыре стороны света. Север – Юг – Запад - Восток. Он улыбнулся и притормозил. Этот участок дороги был открытым. Перекресток расходился на четыре стороны. В сторону гор, к берегу моря, к городу и ущелью с мостиком. В сторону ущелья трусила крупная, взлохмаченная, рыжая псина, неизвестной породы.

Киллер откинул голову на подголовник и закрыл глаза. Его мечты уводили его в волшебные дали. Единственное, чего бы ему хотелось сейчас – увидеть всех своих возлюбленных. «А почему бы и нет, - подумал он, - в фантазии всё позволительно».
Север. Это конечно Ирина первая. Самая старшая и отстоявшая от него сегодняшнего дальше всех. Она была красивой, белокожей. Её светлые глаза бывали тихими и светящимися, а бывали глубокими и густыми, как тучи, когда она сердилась. Когда она узнала, что он уходит в армию, сначала плакала и уговаривала попросить отца, чтоб помог отсрочить, восстановиться в институте. А потом, поняв, что он непреклонен, как-то вся сжалась и стала ледяной. Север. Это точно она.
Восток – Ирина последняя. В её облике было что-то неуловимо восточное, интригующее. А что, ему так и не откроется. Никогда.
Интересная штука – жизнь. Так и прошла с надеждой на какое-то потом. Когда-нибудь потом буду богатым, обзаведусь семьей…  в общем всё будет потом…
Юг – это конечно Ирина вторая. Страстная, жгучая и какая-то иступленная…
Остается Запад. Добрый Запад. Иришка третья. Юная, и несовременная в своей оголтелой любви. Или любовь всегда такая???
«Итак, роли распределены, думал киллер, - я назначаю встречу на перекрестке и они приезжают. Все. Это же моя фантазия. И я везу отдыхать их на море. Снимаю люкс с пятью спальнями, просто, чтоб они побыли рядом со мной.  Вожу их  на красном кабриолете…  Сначала они, конечно будут злиться и скандалить, не смогут простить мне такой выходки, но вся надежда на Север, старшую и мудрую…» 
Он засмеялся, когда в его фантазии Север села на переднее сидение и дождавшись, когда все женщины рассядутся, нажала на газ. А он так и остался сидеть на капоте, как виноватый школьник.

«ПАТ – это вид ничьей, когда при
своем ходе один из партнеров
не может сделать ход при
условии, что его король не
находится под шахом»
справочник «1000 вопросов шахматиста»

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Шахматист  наслаждался морем, дышал им. Он не торопился. Сезон только начинался, поэтому отдыхающие еще не толпились и не толкались. Было довольно рано и еще совсем пустынно. Он подошел к воде и потрогал её. Был у него такой ритуал. Коснуться ладонью воды, а потом лица. Как бы поздороваться с морем. Он проделывал это ежедневно. Это потом уже пляж, купанье. А пока – приветствие. Соленая вода приятно холодила и стягивала кожу.
Он всё обдумывал свою последнюю партию. Хорошо, что он вовремя заметил, что соперник стремиться свести партию к пату, то есть к ничьей, и удачно избежал этого. Он гордился собой.
Неприятность состояла только в том, что не понятно было: что же дальше. Вроде он всего достиг. Даже море долгожданное – вот, лежит перед ним. Плещется… а он как-то слишком спокоен… вроде как некуда спешить, стремиться не к чему.
В этих размышлениях он повернулся и пошел по улице вверх, решив, что на пляж спустится попозже.
По узкой улочке лихо, на большой скорости несся автомобиль, чуть не сбив прохожую, которая вздрогнула и уронила сумочку. 
Шахматист подошел к женщине. Вся её фигура выражала растерянность, а в её распахнутых глазах не было никакого выражения. Шахматист удивленно вспомнил эти глаза в московском метро всего пару дней назад. Без сомнения это была та самая женщина. Он подал ей сумочку, она, видимо, поблагодарила его и стала что-то говорить с нежной, извиняющейся улыбкой. Он смотрел на неё и ничего не понимал.
Читать по губам он так и не научился. Не видел в этом необходимости. А теперь ему захотелось узнать, что она говорит. В этот момент она сделала движение, чтобы продолжить путь, и он галантно поддержал её под локоть.
Слышать он не мог, но то, что он видел, ему нравилось, пожалуй. Даже очень. Возраста примерно его, в прекрасной форме, очень красива, и как-то утонченна. Оригинально одета, и внутренне светла. Губы чувственные и слегка обкусанные, как у маленькой девочки. Струящиеся шелковистые волосы. Нежная кожа. Шахматист уже забыл, когда обращал такое пристальное внимание на женщин. «Всему виной то, что она не видит, и я могу так нахально её разглядывать», - подумал он и улыбнулся. А она всё говорила, и говорила…  он смотрел на её губы и пытался разобрать хоть что-то. Так они и шли по улице.

Мимо просвистел какой-то автомобиль, обдав художницу грохочущей музыкой и она, потеряв равновесие, уронила свою сумку.  Она стояла и размышляла, как бы ей, поднимая сумку не попасть под колеса еще какого-нибудь лихача, когда кто-то любезно вложил в её руку сумку. Она поблагодарила и не удержалась, чтоб не поделиться своими ощущениями, что ей представилось, что мимо проехал красный кабриолет, как во французском фильме.
Мужчина не ответил. А это был мужчина. Она точно знала. И не потому, что уловила запах его парфюма. От него исходило что-то завораживающее. Магическое. Почему-то сердце куда-то ухнуло и не хотело никак биться в положенном ритме.
«Да нет, - подумала художница, - просто я перевозбуждена близостью моря». Но остановиться не могла. Просто от непонятного и неизвестно откуда взявшегося волнения она болтала без умолку. Благо слушатель был галантный. Не перебивал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Киллер сидел на балконе своего роскошного номера, потягивал виски и смотрел на море. Темнело быстро, как и должно быть на юге.  Ему стало скучно, и он снова стал представлять себе, что не один, а в окружении прекрасных спутниц.
Они всё «не хотели» появляться. И он понял, что в этой странной ситуации нет совершенно никакого драматического хода. Да, именно так он назвал про себя создавшееся в его фантазии положение дел.
Он уже представил их друг другу вымышленными именами и они кивнули. Каждая каждой. По очереди. В их глазах светилось недоумение.
Что могут чувствовать они? Надо как-то  объяснить, зачем они здесь. Зачем он вызвал их из прошлого.
«Если хотите испортить отношения – побольше выясняйте их», - вспомнил он расхожую народную мудрость. «А действительно, зачем они мне? Просто, чтоб было не скучно?  Или мне интересно, что они думают обо мне? Или я чувствую себя их должником? А может я просто сумасшедший и у меня не какое-то там раздвоение, а распятерение личности?»
И он потрогал карман пиджака, в котором лежал листок с их адресами и реквизитами.
Стало совсем темно. Постепенно ему удалось представить, что они здесь, сидят рядом на таких же шезлонгах и молча смотрят на море. Так он и уснул.

Художница всю ночь волновалась, ругала себя за болтливость и никак не могла отстраниться от облака, которое крепко обхватило её. Облако было густое и жаркое. И страшно волновало.
Она прислушивалась к себе и удивлялась. Казалось, все её клетки намагничены и совершенно ей неподвластны. Они скрывали от неё какую-то тайну. Она догадывалась, что  тайна эта находится в области чувств, но казалось глупым и невозможным предположить, что тот мужчина, который галантно сопровождал её сегодня, может еще ей встретиться. Да и зачем им встречаться. Она вряд ли может рассчитывать на что-то. Она давно уже для себя это решила. Ей ужасно хотелось потрогать его лицо.  Руки были ей вместо глаз. Как и уши, и нос. Познакомиться – это значит потрогать.
 Раньше она влюблялась легко и стремительно, но однажды поняла, что уже не молода, устыдилась и успокоилась.
Заставила себя успокоиться. Сосредоточилась на работе. Бесконечные гости перестали заявляться ежевечерне. Она многое успела. И вот – успех. Как говориться «не заставил себя ждать». Да что там успех – «бизнес»! Насчет миллионов, эти господа конечно шутят, но ощущение, что о хлебе насущном можно не думать, у нее всё же появилось. Оно немного пугало, потому что с детства помнилось, что художник должен быть голодным…  Но в вопросах творчества правил нет…  Всё равно надо что-то придумывать. Не будет же она вечно мосты рисовать… Да!
Её жизнь теперь была размеренной и вполне счастливой. Ей не к чему было придраться. Но почему-то какой-то червячок всё же сидел внутри…
С того момента, как она ослепла – судьба подарила ей мудрого наставника, благодаря которому она научилась жить и радоваться. Смешно, но ведь если б не он, она и художницей-то вряд ли бы стала. Её картины появились тогда, когда она перестала видеть. Наставник очень гордился ею. Они познакомились в больнице, пока она еще надеялась вернуть себе зрение. Он работал в той же больнице. Психологом. Сеансы с ним начались, когда у врачей не осталось иллюзий. Она помнила его голос и улыбку, руки помнили черты его лица. Ей было лет шестнадцать, а ему за пятьдесят. Он нянчился с ней лет пять и победил. Именно он организовал её первую выставку. И не в обществе слепых, а в картинной галерее. И после триумфа сказал, что теперь она готова быть самостоятельной.
Не так уж неправы были устроители её последней выставки на счет психологии её творчества…
Наставник много разговаривал с ней о детстве, о том, почему она потеряла зрение…  Она и сама понимала, что прыгать с моста от несчастной любви – было малодушием, но именно потому, что не прыгнула, а попыталась слезть с парапета, так неудачно ушиблась. Нога соскользнула и…  результатом этой истории оказалась слепота. «Господь посылает испытания вовсе не для того, чтоб мы сдавались», - говорил ей наставник. Возразить ей было нечего. Сейчас она точно знала, что Господь посылает испытания, чтобы приблизить к выбору. Это потом узнаешь, правильный ли он был. А то, что с ней случилось сегодня – это испытание, или так, легкое напоминание, что она еще женщина? И всё-таки возможно что-то новое? Какое-то неизвестное будущее?
Она вздремнула совсем чуть-чуть и решила отправиться к морю. 

Шахматист шел по набережной, подставляя лицо свежему утреннему ветру. Ему хотелось, чтобы ветер остудил его голову, выдул из него «дурь». Потому что это «дурь» - и ничего другого. Он же не мальчишка, в конце концов, чтоб грезить о незнакомой женщине ночь напролет. Это в молодости позволительны всякие глупости: стремление быть интересным, интриговать, завоевывать.   А теперь – «ни к лицу и ни по летам». Уже давно все стало гораздо проще. Никакого романтизма.
Женщину видно по глазам. Поймал заинтересованный взгляд – готов романчик. Может на неделю, может даже на несколько месяцев. Сценарий всегда один: любопытство, влечение, насыщение, разочарование. Это же не шахматы, где за каждым ходом – интрига.
Это в шахматах важна способность, самостоятельно и свободно мыслить, а не следовать надуманным теориям и шаблонам. В жизни, как правило, всё сводится в итоге к шаблону. Причем именно женщиной сводится. В этом нет никаких сомнений. А эта – слепая. По глазам ничего не определишь…  всегда чуть в сторону… почему прилип?  Неужели так хочется о ком-то заботиться? Никогда ничего подобного за собой не замечал. Она, конечно, трогательная, и в этой своей трогательности – пронзительная. Но это не повод плохо спать и впадать в детство.
Призывая себя к самодисциплине и взывая к собственному разуму, шахматист увидел её. Она сидела на каменном утесе, нависшим над морем, подставив, как и он, голову ветру. Рядом с ней лежала сумка. «Интересно, как она туда вскарабкалась», - и он, не раздумывая, полез к ней.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Сидеть на этом каменном утесе было очень неудобно. Камни были острыми и впивались в тело, но встать было страшно. Художница боялась потерять равновесие. Угораздило же её сюда забраться. И как вообще теперь слезать. Отползать?  Если не свалится, то поцарапается и колени обдерет. Это уж точно. И всё-таки здесь хорошо. Ветер такой свежий и ласковый. Немного остужает.
«Ладно, как-нибудь слезу, - подумала она и собралась уже встать на колени, как вдруг почувствовала, что облако, которое она почти развеяла, снова сжало её. Кто-то взял её руку и вложил в неё сумку. Совсем как вчера. Она поняла, что краснеет. И снова затараторила. Она говорила, что узнала его, называла кавалером, рассказывала какие-то истории из жизни, потом не удержалась и попросила разрешения посмотреть на него.  Забыв об опасности упасть, она повернулась, встала на колени, а он, взяв её руки, приложил к лицу.

Она так ласково и жадно изучала пальцами его лицо, что можно было подумать, Бог знает что. Но шахматист, разумеется, себе этого не позволил. Наваждение продолжалось. Она снова что-то говорила, он опять не понимал ни слова, но угадал её намерение дотронуться. Он смотрел на её сосредоточенное выражение и пытался угадать, что происходит  с ней сейчас. Уловил её смущение и неловкость. Хмыкнул, представив, как они выглядят. Взрослые люди, стоящие друг перед другом на коленях практически посреди набережной, на камне, как на постаменте прямо над морем.
Потом она снова села и повернулась к морю. А он остался на коленях. Дышал морем, любовался его бликами. Думал, что она, наверное, море слушает… потом случайно его взгляд упал на камешек «куриный бог». Он поднял его, хотел подарить ей, но не решился и положил в карман. «Вот задачка, - думал он, - она не видит, он – не слышит. И что прикажете делать? Как тут свободно мыслить и находить неожиданные решения? « Ни «тпру», ни «ну!»»
Вдруг женщина засуетилась и стала пытаться выбраться с этого огромного камня. Он поддержал её, но быстро понял, что сама она не сможет слезть без потерь. Взял её на руки и спустился. Пришлось даже прыгать.
Она была легкой и очень удобно уместилась в его руках. Ему совершенно не хотелось выпускать её.


Киллер решил позавтракать. «Море не убежит, - думал он, - а много ли завтраков у меня осталось?»  И он отправился на набережную, выбрать кафе поживописней. Он довольно слабо различал уже явь и фантазию. Он ощущал себя окруженным своими женщинами, и это ему нравилось. Вот и сейчас, проходя вдоль набережной, он чувствовал, что не один. Его взгляд упал на утес, чуть в стороне, на котором барахтались мужчина и женщина. Видимо, они пытались слезть. Киллер остановился, подумав, что может, следует помочь. А потом подумал, что третий – всегда лишний и продолжил свой путь. Он уже совсем было выбрал кафе для завтрака, когда мимо прошел мужчина, несший на руках женщину. Киллер узнал в них ту парочку, которую видел на утесе. Мужчина нес женщину очень бережно, и вдруг остановился и поставил её на тротуар, прямо перед входом в кафе. Она как-то сразу отпрыгнула от него и замерла в растерянности. Так они и стояли. А сквозь текли прохожие, иногда сталкиваясь. Но они как будто никого не замечали. «Странные ребята, оглоушенные какие-то», - подумал киллер и вошел в кафе, представляя, что с ним идут его спутницы.



ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда он взял её на руки, она задохнулась от возмущения, как ей сначала показалось. Но обманывать себя к чему? Совершенно очевидно, что это простое смущение. Не надо путать понятия.
Руки у него были сильные и она как-то утопла в них. «Устойчивое равновесие – это яма, - вспомнила она слова своего наставника, - из неё потом трудно выбираться» «А при чем здесь равновесие? – подумала она, - просто я вода. Я принимаю ту форму, в которую попадаю… как пластилин в моих руках…». И вдруг обрадовалась, что в последний момент захватила с собой коробку детского пластилина, подаренную кем-то еще в те времена, когда в её мастерской был проходной двор. Вот зачем захватила. Она будет лепить портрет. Его портрет! Ей стало весело и вдруг, он поставил её на землю. Испугавшись показаться зависимой, она резко отпрыгнула и поняла, что ориентиры полностью потеряны: она не понимает, где море, где её пансионат. Он стоял рядом. Это она знала точно, потому что чувствовала его присутствие. Она вообще чувствовала себя железной крошкой, липнувшей к магниту, но пыталась сопротивляться. Может, ей просто показалось. И вообще как-то стыдно испытывать такие чувства... в солидном возрасте…

Шахматист чуть не упал, когда она отпрыгнула от него. Он даже обиделся и хотел уйти и выкинуть всё это из головы, но она так сиротливо стояла рядом! Было ясно, что никуда он не денется. По-крайней мере сейчас. Её надо было успокоить, напоить чаем, но как? Взять за руку и потащить в кафе? А вдруг она испугается? И тут он вспомнил, про «куриный бог», который лежал в кармане. Взял её за руку и повернул руку, ладонью вверх. У неё была очень красивая ладонь, маленькая, розовая, с тонкими ровными пальчиками…  Кое-где в морщинках лежала тень. Если б он знал, что она художница, догадался бы, что это въевшаяся краска. В эту ладонь и положил камешек. Она ощупала камень двумя руками, явно узнала. Что-то сказала. И улыбнулась. Тогда он смог повести её в кафе. И она послушно пошла за ним.

Киллер смотрел на парочку у входа в кафе и гадал, решится этот кавалер пригласить свою даму на чашечку кофе.  «Как беззащитны люди, охваченные этим мороком, - думал он, - что это?  Любовь? Страсть?  Как это называется? Когда пространство между двумя людьми вдруг становится густым и плотным, и весь мир перестает существовать, как минимум становится неважным. Знает ли история примеры, когда это длилось бы долго?  Неплохая тема для исследования: «любовь в литературе и в жизни»…  Особенно дорогого стоить она будет в связи с личностью исследователя, - киллер ухмыльнулся, - может быть действительно, эта тема кого-нибудь интересует? Про перекрестки жизни и любви…»
Рыжая вихрастая псина протрусила по тротуару в сторону моря. Киллер ухмыльнулся еще шире, и  увидел, как мужчина ведет женщину между столиков.  У женщины в руках оказалась тросточка, для слепых.
Женщина слепая! Поэтому она вызывает такую нежность у этого, здоровенного мужика. Поэтому она  так отпрыгнула от него. Боится  попасть в зависимость. «Вот именно, - вдруг сказала Север, - в зависимость!  Мужчины делают нас зависимыми и несчастными» «А разве не вы сами делаете себя такими?» – спросил киллер.  И вдруг Запад произнесла неожиданно: «Любые отношения всегда обречены. Почему «Ромео и Джульетта» - история вечной любви?» «Почему?» - спросил киллер. «Потому что они не успели «ухайдачить» друг друга претензиями!»  «Просто их было двое и никаких перекрестков, - грустно сказала Юг, - зачем ты нас так странно назвал…» «Вы – лучшее, что было в моей жизни, - сказал киллер и представил себе, как надевает каждой своей спутнице на палец колечко, - примите на память обо мне…»
Он в третий раз  ухмыльнулся и умилился собственной сентиментальности.
 
А парочка тем временем никак не могла продвинуться в своих отношениях. Женщина долго, что-то искала в сумке, вынимая из неё всё содержимое, потом нашла телефон, потом говорила по телефону. Мужчина всё это время смотрел на неё, как будто пытался запомнить её навсегда. Женщина сердито швырнула трубку и потянулась к пирожному, которое ей принес официант. В это время на стол взлетел голубь. Женщина испугалась, вскочила и, схватив свою тросточку, устремилась вон. Мужчина, бросив деньги на стол и покидав в сумку женщины все, что было оттуда вынуто, побежал за ней.
«Я понял!» - «Что?» – спросила Запад. «Он с ней не разговаривает. Как будто наблюдает за ней. И всё. Может они  в ссоре?» И вдруг заговорила Восток. Впервые! Она посмотрела на киллера своими восточными космическими глазами и улыбнулась: «А ты разве всегда говоришь?»
Он понял её. Она была той, с которой он практически не обмолвился и словом. Кажется, так об этом говорят…

Киллер зашел в супермаркет, рядом со своим домом, нужно было купить хлеба и что-нибудь на бутерброд, как он это называл. Пробежав по знакомым рядам, он вдруг обратил внимание на молодую женщину с девочкой лет пяти. Женщина медленно продвигалась по торговому залу, складывая в коляску продукты, а девочка, как завороженная смотрела на красивую коробку со сладостями, не замечая, что мама уже далеко. Киллер подошел к девочке и поинтересовался, что её так впечатлило. Девочка, не ответив, убежала. Киллер взял с полки коробку конфет, на которую смотрел ребенок и отправился к кассе.
Выкупив конфеты и свой «завтрак» он притормозил у дверей магазина. Заинтересовавшие его барышни тоже двигались к выходу. Девчонка игриво и кокетливо подпрыгивала впереди матери и совсем по-взрослому строила ему глазки.  Это был тот самый момент. Он подошел к девочке и спросил, разрешает ли ей мама есть конфеты? «Мама? – спросила девочка, озираясь,- Ирка не мама, а сестра! И конфеты мне можно, только не много, чтоб не поправиться!»  Киллер улыбнулся и протянул ей конфеты.
«Это мне?» – спросила она удивленно и засмущалась. В этот момент подошла сестра. «Ир, - горделиво протянула девочка, - а мне дядя конфеты подарил!» Старшая сестра скользнула по «дяде» дежурным взглядом, вежливо улыбнулась и прошла к стоянке автомобилей с тележкой, полной пакетов.
«Дядю» это неприятно удивило, и он отправился за ними. Однако остановил свою прыть и решил, что если женщина ходит в магазин, она ходит в него часто…
Через несколько дней, он помог барышням погрузить сумки и преподнес девочке цветок, что помогло ему поймать на себе более заинтересованный взгляд старшей сестры, а еще через два дня она приехала к супермаркету одна, но познакомиться лично им так и не удалось. Ему всё мечталось, что когда она увидела цветок, оставленный им на капоте её машины, она искала его глазами и сожалела, что не увидела его…  Нет, всё-таки жить в воображении – это здорово! Может она просто улыбнулась, когда обнаружила цветок, а может, принеся домой, поставила его в вазочку в своей комнате?.. 
Фантазия неостановима! Какая эта комната… хранящая тепло и тайны этой задумчивой женщины, охраняющая её покой?..
Сейчас, сидя в кафе, он утопал в воображаемых глазах женщины, названной им «Востоком» и, пожалуй, был на седьмом небе от счастья. Или около того…  Но когда он мысленно кружился в танце, а Восток нежно прижималась к нему и мерцала обещающей улыбкой, он чувствовал присутствие странной парочки. Явь и реальность слились воедино. Эти двое прочно поселились даже в его мечтах.





ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Художница с досадой «шваркнула» трубкой об стол. За всё приходится платить. Теперь вот какие-то интервью… подтверждать или опровергать досужие домыслы. Ну, зачем это всё. Кому это интересно, почему и как она ослепла, зачем рисует мосты?..  Неужели ей никогда не удастся стать другим художником…  творить совершенно свободно… раскованно, чтоб «следующий мазок сотрясал весь колорит картины и обманывал даже собственные ожидания художника», как учил когда-то её наставник.
А теперь придется заниматься тем, чем она сроду не занималась. Условия контракта! 
Она совсем расстроилась, но, понимая, что рядом с ней спутник, держалась из последних сил. Собралась. Улыбнулась. Потянулась за пирожным, кажется, официант поставил его где-то здесь…
В следующий момент её руку задели хлопающие крылья. Это было уже слишком. Художница, не выдержав, вскочила и побежала вон.

 Шахматист, наблюдавший за действиями своей спутницы, пытался укротить биение собственного сердца. Волнение его было связано не с лирическими переживаниями, а с собственным бессилием. Она так долго что-то искала, а он не мог понять, что она ищет в недрах своей огромной сумки, а значит, не мог ничем помочь. Когда же она подскочила, испугавшись голубя, взлетевшего на стол, и убежала, он окончательно решил, что ни к чему не годен, но, расплатившись и собрав выложенные ею вещи, в забытую сумку, побежал за ней.

А киллер всё смотрел на них, и вдруг Запад сказала, что «этот мужчина смотрит на ту женщину так, как будто никогда не видел женщины, но молчит он зря, потому что женщины «любят ушами». «Это весьма устойчивое заблуждение… мужчины тоже любят не одними глазами…»- возразила Север.

Женщина в черных очках кусала губы, глядя на фотографию. В машине играло какое-то попсовое радио. За рулем сидел уже знакомый нам парень. Парень сказал, что такая же фотография висит в кабинете его шефа. На ней они оба в Афгане и с ними кто-то третий. «Шефы  не то, что узнаваемы, скорее можно догадаться, что это они, а кто третий – я не знаю, а ты?»
«Иногда мне кажется, что это кто-то знакомый, или напоминает кого-то, - ответила женщина, - может это и есть тот, кого мы ищем? Ты что-нибудь выяснил про немого?» Парень ответил, что вспомнил, что даже видел его однажды, когда тот к его шефу приходил. Но это была очень зашифрованная персона. Шеф встречался с ним только лично, даже расплачивался сам. И никто не знал, чем тот занимается. Поговаривали, что этот человек немой, и что он решает вопросы тогда, когда их решить уже никак нельзя.
«Хороший помощник – глухонемой помощник», - сказала женщина. «Эта фразочка у них была общей», - поддержал её парень. «Значит, продолжаем искать немого», - отрезала она.

Киллер в задумчивости прогуливался по территории пансионата, где, похоже, остановились все наши герои. Он снова увидел пресловутую парочку, и это означало, что «ОН догнал ЕЁ». Художница и шахматист стояли возле крыльца. Она что-то говорила, неловко улыбаясь, а он просто смотрел на нее. Какая-то тоска была разлита в пространстве, вокруг них. Киллеру показалось, что он физически ощущает её, эту тоску. Он подошел ближе и услышал её голос: «Однажды я влюбилась в рок музыканта, зато, что в его песне была строчка: «пасмурно и пестро»… Мне показалось, что это самое невообразимое что-то…  потому что пестро – это ярко, значит солнечно… а пасмурно – это серо… он во мне все перевернул  и мне ужасно хотелось рассказать ему об этом, но это было невозможно, потому что он человек с другой планеты… другого возраста… культуры… зрячий, вы меня понимаете?..  Мне почему-то хочется рассказать вам всю свою жизнь.  Я, наверное, ужасно глупо со стороны выгляжу…»
Киллер слушал и понимал, что этот поток слов связан с безумным волнением и нервом.
Художница резко замолчала и, без перехода, сказала: «Извините. Мне ужасно неловко.  Простите меня!  Я пойду». Мужчина остался в недоумении, а она засеменила, как-то судорожно постукивая своей тросточкой.
У киллера, наблюдавшего эту сцену – сжалось сердце.

«Утаить любовь еще труднее,
чем симулировать её»
С.Довлатов

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Художница сидела на полу в оцепенении. Ей были слышны отдаленные голоса, смех. Она встала и закрыла балконную дверь. И снова села на пол и замерла, но звуки счастливой ночи все равно проникали в нее. Она закрыла уши руками, обхватив голову, и обожглась.  Щеки пылали, сердце задыхалось в груди.
«Интересно, - думала слепая художница, - сколько должно пройти времени, пока успокоится кровь, и надежды на счастье перестанут преследовать?  Это просто ловушка. Почему он молчит? Или я потому и заведена так, что меня захватывает интрига?
Я слышу биение его сердца. Оно пульсирует в такт моему. Невозможно спутать это, ошибиться. А может его потрясение столь же велико? Только я от волнения болтаю без умолку, а он, может, молчит?.. Как все-таки легко завладеть женским сердцем. Дай понять, что очарован ею: и она твоя. А в моем случае: дай возможность предположить, что очарован…   Как смешно!  «я сам обманываться рад»  и какое счастье, что я еще способна обманываться…»
Она на ощупь достала свой чемодан и долго что-то искала в нем. Наконец, достала коробку детского пластилина. «Надо же весь день так хотелось попробовать вылепить его лицо, а когда пришла – забыла»
Она собрала  все брусочки в один и стала долго их мять. Её пальцы вспоминали прикосновение  к его чертам.


Киллер сидел в шезлонге и был крайне расслаблен. Стакан с виски приятно оттягивал руку. На коленях лежала газета. Огромный разворот был посвящен шахматному турниру: «Глухо-немой гроссмейстер стал чемпионом».
Киллер ухмыльнулся, глядя на огромный портрет знакомого мужчины.  Посмотрел в темноту.
«Так вот почему молчит спутник слепой женщины…»   Загадка оказалась разгадана. Хотя была ли это загадка. Это было так очевидно, что просто не приходило в голову. 
Легкий ветерок убаюкивая шелестел газетой.
Киллер не успел додумать свою мысль. Задремал. Стакан по-прежнему оттягивал  его руку, свесившуюся прямо к полу. Но он не выпускал его.
В его сне, или просто в дремотной фантазии к нему вышли его барышни, а он рассматривал их из-под опущенных ресниц. Любовался и слушал их разговор.
Он чувствовал себя маленьким ребенком, вокруг которого вьются мамки и няньки. Водят хоровод…
 «Разговор глухо-немого со слепым,- произносит Запад, -  что это значит?»  «Это означает невозможность разговора…», - отвечает Север. «Как могут договориться слепой с глухим?» - спрашивает Восток. «Никак. Даже нормальные: говорящие и зрячие не могут договориться», - утверждает Юг. «Особенно мужчина и женщина…» - замыкает Запад.
Киллер выпустил стакан из руки и это пробудило его оцепенение,  резко открыв глаза он понял, что   на балконе один…

Светало резко. Солнце вынырнуло из моря и засияло.
Жаль, что художница этого заметить не могла. Промаявшись всю ночь, она так и не слепила портрет своего нового знакомого. То ей казалось, что нос слишком велик… то не достаточно высок лоб. Она резко смяла слепок, превратив его снова в ком, и вдруг обнаружила, что сидит на полу в страшно неудобной позе и все тело её затекло…  Она резко встала и потянулась. Покачнулась от резких движений и плюхнулась на кровать. «Странно,» - подумала она и сладко зевнув, провалилась в сон. Во сне она видела море и солнце и незнакомого мужчину с размытым пятном, вместо лица, но через десять минут проснулась и засобиралась на пляж.


«Шахматная партия –
коллективное творчество,
поскольку в её создании
участвуют оба партнера.»
А.Карпов, гроссмейстер
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Когда шахматист увидел на пляже женщину, которая вчера так неожиданно ушла, он страшно обрадовался. Нет. Сказать обрадовался – это ничего не сказать. Его сердце затрепетало, забило крыльями, запорхало и Бог знает что еще. Недавно он смотрел какой-то французский фильм, где любовь изображалась так, как будто героя, глядящего на предмет своей любви – осыпало с ног до головы какими-то блестящими звездочками. Тогда он подумал, что это ужасно примитивный образ. Но именно это произошло с ним, когда он увидел женщину. Была забыта даже шахматная задачка, которую он решал на коленке, на малюсенькой магнитной доске. Женщина шла как-то особенно, как будто лаская ступнями песок и шахматист вдруг подумал, что антропософское утверждение, что «ходьба – это разговор ног с землей» вполне имеет смысл. Она подошла к первому ряду шезлонгов и, видимо, спросила, есть ли свободные места, ей уступили, помогли усесться. Шахматист любовался ею с незнакомой нежностью. Она достала из своей огромной сумки здоровенный талмуд, раскрыла и принялась читать, дотрагиваясь пальцами до листов. Голову при этом она запрокинула к солнцу. Потом перестала передвигать пальцы и шахматисту показалось, что она уснула.
Шахматист решил свою задачу. Потом еще одну, а женщина все спала на солнце. Он уже занервничал, не обгорит ли она, когда увидел, что к ней подошла девушка с соседнего шезлонга и разбудила её…

Художница очнулась и услышала плеск волн и шум голосов. На коленях она нащупала свою книжку. «Интересно, сколько же я спала,- подумала она, - не хватало ещё сгореть» Она засобиралась уходить. Женщина, разбудившая её, помогая ей собраться, вложила в руку сумку, а в другую – босоножки. Художница поблагодарила её и пошла в сторону пансионата. Она жадно вдыхала запах моря и сожалела, что не встретила своего вчерашнего знакомого…





«В поисках любви нельзя
блуждать наугад, иначе
можно никогда не найти её»
А. и С. Голлон
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Киллер сидел в шезлонге у самой воды  и сквозь ресницы ловил солнечных зайчиков, блистающих на коже моря. И плеск, и пляжный шум не могли отвлечь его от мысли поселившейся сегодня ночью в его мозгу: «А может это – искупление? Эти два человека, которые не могут общаться. Ведь он действительно мог бы им помочь. Он видит, слышит и знает глухонемой. Может это знак какой-то. Судьбоносное совпадение? Кто это говорил? Кажется Запад. Ты спас меня и это судьбоносное совпадение! Почему «совпадение»? В чем? А вот теперь совершенно понятно, что за совпадение»
- Это вам не понятно, - надрывно говорит Запад и отворачивается от всех
- Ты можешь им помочь? – спрашивает Восток
- Неблагодарное это занятие, - говорит киллер,
- Так хочется думать, что счастье возможно!..- это снова Восток…
– Вообще-то мне тоже! – признается киллер и, поднимаясь с шезлонга видит, как художница уходит с пляжа, а шахматист следует за ней, как тень.


Шахматист шел за женщиной, всё не решаясь подойти. Он издалека наблюдал за ней, когда она надевала босоножки, отряхивая песок со своих изящных ножек, и когда, проходя по импровизированному рыночку, вдоль дороги, касалась спелых фруктов.
Когда она остановилась возле груш, он подошел ближе и увидел, что продавец кладет ей подпорченные фрукты.
Что он мог сделать? От его машущих рук продавец увернулся со смехом. Женщина просто стояла и улыбалась…  раздосадованный он увидел мужчину, который вступился за его избранницу.  Продавец, оправдываясь, положил в пакет самые лучшие груши и вручил женщине. Женщина с наслаждением вдохнула аромат спелых «фруктин». Шахматист отвернулся и пошел в другую сторону.

Поставив на место жуликоватого продавца киллер растерялся. Что дальше? Женщина неловко постояла и робко зашагала вперед. Немой её кавалер отправился ровно в противоположную сторону. Киллер решил действовать. Он нагнал мужчину и быстро на немом объяснил тому, что может стать переводчиком. Мужик задумался и покачал головой. Киллер тряс его, уговаривал, и в конце концов громко обратился к женщине, предложив проводить её.
Она остановилась радостно, как будто ждала этого обращения к ней. Сказала, что узнала его, что, наверное, он тот самый её кавалер, с которым они познакомились вчера. Объяснения не потребовались. «Прав был Пушкин, - подумал киллер, - я сам обманываться рад!»
Они шли втроем по узким улочкам приморского городка и были беззаботны и прекрасны. Киллер переводил шахматисту её ответы, а ей озвучивал его вопросы. Его потрясла её история. В пятнадцать лет она, пытаясь покончить собой, хотела броситься с моста. В последний момент передумала и попыталась спрыгнуть с парапета. Зацепилась за что-то ногой, упала и ударилась – следствием этого стала её слепота. Она рассказывала об этом весело, как будто рассказывала анекдот, а самым удивительным оказалось то, что она была художницей, и была уверена в том, что оставшись зрячей вряд ли бы стала рисовать…
Эти двое гуляли так безмятежно и были так захвачены друг другом, что киллер захлебнулся этим вихрем, который вился вокруг них. Они попрощались с художницей и договорились с шахматистом встретиться завтра утром на пляже, чтоб посмотреть картины художницы. Киллер вспомнил, как она нюхала груши и велел шахматисту захватить его парфюм, чтоб женщина ничего не заподозрила. Сегодня всё получилось. Киллер напоминал себе Амура. Он порхал вокруг парочки, чтоб его голос не оказывался не с той стороны, где соприкасались руки влюбленных…
Несколько раз он был близок к провалу, но как-то выкручивался.
Наслаждаясь этой прогулкой, он звериным чутьем угадывал за собой погоню и уже задумывался о том, как смогут они беседовать без него… когда его не станет… но думать об этом не хотелось…



Женщина в черных очках, беседовавшая в ресторане у барной стойки после убийства двух серьезных бизнесменов разговаривала по мобильному телефону. Она неслась куда-то по лестнице, с большой настенной фотографией в рамочке под мышкой, и каблучки стучали барабанной дробью.
Последние дни были жаркими. Она пыталась вычислить убийцу своего босса. Точнее обоих боссов. Боссы когда-то, говорят, воевали вместе в Афгане, а когда вернулись – тут как раз всякое началось. Сначала они вместе все дела делали, а потом потихоньку стали расходиться и образовали две равнозначные фирмы. Продолжали партнерствовать, но всё же  каждый, видать, думал, что он круче партнера. Так и жили. Она работала с ними практически с самого начала и тоже считала, что она круче всех. Иногда сама над собой подшучивала, но это разрешалось только ей. Даже сын её – «красавец и мачо» – побаивался маменьки. Ей это льстило. «Красавец и мачо» работал на второго партнера не случайно. Мамаша изначально планировала иметь лазутчика в стане врага, а в дальнейшем надеялась это использовать. И вот теперь её кто-то опередил. Отчаянно бесило то, что она была застигнута врасплох, чего с ней давно не случалось. Никогда не случалось, если не считать первой любви, которая была так давно, что казалось уже, что её не было вовсе. Единственное, что связывало её с ней той – это сын. Но он настолько мамин, что можно считать, что зачатие было практически непорочным. «Прости, Господи!»,- подумала она, остановилась и перекрестилась правой рукой, на локте которой висела сумочка. Посмотрела на фотографию, которую сняла со стены кабинета бывшего шефа. У второго висело такое же. Армейское фото. Афган. Трое солдат на фоне танка. Фото очень контрастное. Узнать изображенных на ней невозможно, если очень хорошо их не знать.  Вот это её шеф, вот это шеф сына… а третий кто?.. 
Сын тоже не знал.
Еще эта выставка… как всё не вовремя… художница эта слепая…

Художница сидела на балконе  и… ничего не слышала. Она была настолько погружена в себя, в события этого дня. В свою беседу с «кавалером»… Все-таки она ужасная болтушка… и хвастушка… нахвасталась, что художница…  наобещала завтра каталог принести. Может он от воспитанности поинтересовался…  вообще про него ничего не узнала… а про себя почти всё рассказала… и даже про свою теорию «не случайностей» проболталась. Мол, если б не ослепла – вряд ли стала бы художником. Звучит, конечно, парадоксально… это в ней всегда было… прихвастнуть эдак лихо, вот они мы какие… ну кто меня за язык тянул?..
    «Парадоксальность – это отнюдь не единственный атрибут красоты, ей присущи и другие, не менее существенные свойства, ограничивающие роль чувства удивления в создании эстетического впечатления. Красота внутренне противоречива…», - вспомнила она чью-то мысль…





«Искусство  это мало людей, 
не смешно и денег не платят»
Современный автор
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Шахматист не спал. Его осунувшееся лицо счастливо улыбалось в темноте. Его глаза лучились нежностью. Он ждал утра. Какая удивительная она. Эта женщина. Как интересно увидеть её картины...  тогда можно что-то еще про неё  понять... приблизиться... ему казалось, что их встреча — не случайна, он не узнавал себя. Его лицо болело, с непривычки улыбаться, его сердце замирало с непривычки летать... его перестало интересовать, что будет дальше, и какие вершины ждут его. Может быть, так чувствуют себя люди, дышащие чистым кислородом? Эта эйфория, парализовавшая его, вселяла уверенность, что всё будет хорошо. И не просто хорошо. А прекрасно и по-другому быть не может, потому что не может и всё. Никогда!
Есть ли хоть один человек на планете, который не испытывал хоть раз это восхитительное чувство, что теперь-то он будет счастлив навсегда?
Но Шахматист об этом не думал. Сегодня он был слишком эгоистичен, как всякий счастливый человек.  Когда комната стала светлеть, он легко поднялся и, бросив на плечо полотенце, зашагал к морю. Его магнитные шахматы сиротливо скучали на прикроватном столике...
Едва ступив на пляж, он увидел художницу, спящую в шезлонге под тихий шелест волн.
Усевшись в соседний шезлонг, он попробовал дотронуться до её руки, но пальцы зависли в каких-то миллиметрах...  надо дождаться переводчика... Шахматист потянулся и сладко зевнул.
Сознание того, что она здесь, рядом, что её прекрасное лицо, освященное  радостью и вдохновеньем, ласкает утреннее солнце, а он может спокойно пожирать её глазами, ничего не стесняясь, создавало в нем ощущение незнакомой прежде силы и мощи.  И он стал себе смешон в своем юношеском воодушевлении и в тоже время, он почему-то был горд собой и остротой нахлынувших чувств... 

Художница очнулась, открыла свои незрячие глаза и засмеялась... Это только она могла,  волнуясь всю ночь, как перед экзаменом, перед показом своего творчества избраннику, забыть каталог. Она встала, и, споткнувшись о чью-то ногу, извинившись, засеменила с пляжа за каталогом...
Её преследовал запах знакомого парфюма...

Когда Шахматист проснулся, солнце уже изрядно пекло, а на месте художницы сидел мужик, который вчера помог Шахматисту объясниться с женщиной. Шахматист долго озирался, потом набросился на мужика,  махая руками так быстро, что мужик не мог ничего понять...

Когда Художница вернулась на пляж, было уже совсем жарко... море уже почти не слышно, потому что стоял сильный гвалт от многочисленных отдыхающих.
Надо бы попросить его поискать тень, - подумала она, - или вообще уйти отсюда...

Киллер и Шахматист обернулись в тот момент, когда она вошла на пляж. Шахматист мгновенно успокоился и стал даже кротким. Киллер усмехнулся.

Конечно, они нашли место под тентом. Удобно расположились.
Художница отдала каталог и нервно покусывала губы.




«Шахматы — игра для философов»
П. Морфи
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Шахматист смотрел на картины и они ему нравились. Её мосты были разные... по-характеру, настроению и окраске... вот этот был — упрямый, а этот романтичный...  был мост-нытик и мост-герой...  объединяло все эти мосты одно — авторский взгляд, который на каждый мост смотрел с любовью и восторгом... Шахматист улыбался...
Он любил свои шахматы, он помнил почти все свои партии, особенно острые моменты, когда он находил правильное решение, единственно-верное, спасительное... про себя партии эти  он тоже квалифицировал на праздных гуляк и героев. Но  характер их зависел от многих аспектов: от настроения и мастерства противника, от собранности и состояния его самого...
Он вдруг вспомнил, как в детстве ему быстро надоело играть в крестики-нолики... два исхода и слишком мало ходов... или надо увеличить поле! Нет, все-таки искусство — удивительная вещь... оно, как молитва, должно быть обращено к Богу... куда-то наверх, к высшим инстанциям...  и просить о чем-то добром, вечном, прекрасном...  чтоб не было одиночества и пустоты, а была только любовь и радость... и тогда каждый человек непременно выполнит свою миссию и осуществит мечту, а Господь возрадуется, наконец...

Киллер смотрел на картины и видел линии, ракурсы и цветовые пятна... желто-оранжевые, солнечные блики на воде и сиренево-зеленые промозглые туманы. И он видел одиночество смотрящего на эти мосты человека, его жажду любви и нежности, его вопль о помощи... девушки, обступив киллера тоже смотрели в каталог и обсуждали тему одиночества, счастья и несчастья.  Киллеру было приятно, что огульно сообщать, что «все мужики сво...» никто из барышень не собирался. «Привычка, разочарование и безразличие — вот враги человека, независимо от того, кто этот человек: мужчина или женщина...»- таков был их вердикт. Киллер посмотрел на женщин с сочувствием. «Я что, на философском симпозиуме? - спросил он, - да, уж не в борделе, - парировала Север»

Художница  чутко прислушивалась  и пыталась уловить, нравятся ли её работы, но никак не могла понять. Затаенное ли дыхание или неприятие  - все выдувалось ветром и выжигалось солнцем... и портрет мужчины, который захватил её воображение, никак не складывался...   слепить его ей так и не удалось... черты, нащупанные руками, не связывались с голосом... образ ускользал...
«Послушайте, - сказала она, устав ждать, - а пойдемте вечером на концерт. Сегодня будет играть прекрасный оркестр?!»


Мужчина и женщина, занимающиеся расследованием  сидели в движущейся машине на заднем сидении и в который раз проворачивали все известные им факты. В руках у каждого была одинаковая фотография в рамке под стеклом. Обе  были сняты у  застреленных руководителей в кабинетах. Третьего человека никто не знал. Женщина в который раз вглядывалась в черты третьего на фото. Память услужливо подсовывал ей некий знакомый образ. Но она никак не могла предположить, что может быть знакома с этим третьим, и считала это оптическим обманом. «Ты так всматриваешься, как будто увидела призрак…» - говорит молодой мужчина. «Я не верю в мистику и  романтику, - отвечают ему, - Жизнь материальна, к счастью или сожалению…   Просто показалось».

«Музыка возникает из меры,
из равновесия. Равновесие
возникает из правильного,
правильное возникает из
смысла мира» Г. Гессе

«Ухо созидательней, чем
глаз, потому что звуки
творят изображение,
а глаз не творит звуки» 
Р. Бриссон
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Увертюра.
Он чувствовал себя глупо сидя на симфоническом концерте. Руки пианиста то порхали, то забивали сваи. Мощные движения сменялись изящными «па».
Пытаясь проникнуть в закрытый для него мир звуков, шахматист внимательно рассматривал музыкантов, самозабвенно дующих и пилящих смычками, выразительную спину и затылок дирижера, которые извивались и танцевали измученные дирижерскими же локтями и плечами. И вдруг он почувствовал  ток. Единое дыхание. Как будто плывя по реке — отдался течению. Вдруг ощутил, что у всего зала одно огромное сердце на всех…
Основная тема.
Музыка объединяла людей, как будто настраивала их на одну волну. Казалось, сидящие в зале на какое-то время переставали быть обособленными и одинокими. Нет, конечно, думал и чувствовал каждый по-своему, но дышал сообща.
И это незнакомое чувство — захлестнуло шахматиста. Иногда он испытывал похожее ощущение на турнирах, после побед, когда овация зала, кажется, тоже объединяет сердца. Но это - короткий всплеск, не более.
То, что происходило с ним сейчас ни шло, ни в какое сравнение со знакомым воодушевлением победителя. К тому же ему всегда было неловко от оваций: «Ну что, собственно, такого я сделал?»

Разработка.
Больше всего в жизни он боялся так называемого «ложного пафоса». На шумных торжественных приемах, где ему иногда приходилось бывать, он наблюдал за людьми, говорящими тосты и восхваляющими друг друга. С годами он стал даже радоваться тому, что не слышит, что они говорят - уже от жестов и движений  краснел.

Реминисценция.
В детстве два раза в неделю, помимо трехразовых шахмат,  он был водим на степ.  Видимо маме казалось, что тот, кто не слышит, может восполнить этот пробел чувствованием.  По-началу, педагог был удивлен, но со временем полюбил своего странного ученика и даже написал какую-то научно-педагогическую работу о пользе степа  в развитии глухо-немых детей. Степом шахматист перестал заниматься в шестнадцать, по-причине несчастной любви.
Девушку звали Ляся. Ей очень нравился номер, который исполнял её глухонемой одноклассник. Главным фокусом был финал, когда танцор делал сальто и продолжал степ на руках. Он вообще был героическим парнем: учился в престижной школе, не смотря на  свою инвалидность, «шел» на золотую медаль, бил чечетку, был уже практически гроссмейстером и высоким красавцем. Немного раздражала его серьёзность и правильность, но муж и должен быть успешным и правильным, а уж вертеть она им будет, как захочет. Так размышляла Ляся: звезда школы, тоже отличница, со свидетельством об окончании музыкальной школы и  английских куров, будущая студентка Иняза.
Когда Лясин гроссмейстер застал её во время школьного вечера с сыном чиновника из Минфина — звездой параллельного класса, она и представить не могла, чем это закончится.  Он выкинул свои «степпистские» туфли в окно, сдал все экзамены экстерном, и больше  она его не видела.
Когда он увидел Лясю, целующуюся с этим пижоном, ему показалось, что школьный коридор стал черным. Следующей мыслью было то, что вот теперь он ещё и ослеп. Следующей — что она была так увлечена, что не услышала его, хотя он шел по коридору в своих цокающих концертных туфлях. Следующей - что многие классики правы в оценке  женщин. Нет, бывают, конечно, исключения, например, как его мать, или большинство женщин-учителей в их школе, но это только подтверждает правило. Он снова увидел школьный коридор,  выкинул  туфли в окно, сдал все экзамены экстерном, и больше никогда её не видел.
Кода.
Художница наклонилась к киллеру и сквозь бушующие аплодисменты сказала, что это её любимый концерт Шопена. Киллер посмотрел на шахматиста и ему показалось, что тот спит. Тогда он пожал руку художницы и пнул своего соседа. Шахматист открыл глаза и посмотрел вокруг. Яростный пафос аплодисментов вызвал его улыбку.
Дирижер поклонился в третий раз. Музыканты постучали по струнам и пюпитрам и стали расходиться. Слушатели стали подниматься и выходить.
Киллер с шахматистом пытались безуспешно поменяться  местами. К тому же в это время между ними происходил глухонемой диалог. В общем зрелище было уморительное.
«Переводчик» поставил шахматиста перед фактом, что от его имени пригласил женщину в ресторан, и сейчас они все двинутся туда.

«Шахматы – это игра – по форме,
искусство по содержанию, а по
трудности овладения – наука.»
Петросян, гроссмейстер
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В ресторане пахло южной ночью и слышался шорох прибоя. Они сидели на террасе, прямо над морем. Из глубины с эстрады доносилась легкая музыка что-то из «меню» радио «релакс». Художница вскинула голову и на минуту представила, что видит звездное небо.
Неба она бы не увидела, так как над головами был светлый шелковый тент, но она этого не знала. Ей нравилось это место. Она сказала, что чувствует здесь себя комфортно, пространство не давит, прекрасное белое вино и легкий салат из рукколы с креветками — не ужин, а мечта.
 Вечер был в разгаре, пищеварительная музыка сменилась танцевальной...
Художница попросила рассказать своего спутника о себе, признавшись, что пытается слепить портрет, но он не получается. Черты и голос почему-то не совмещаются. Мужчины переглянусь. Киллер переводил.
 Шахматист «говорил» о шахматах с любовью и каким-то особым воодушевлением, даже пытался приводить цитаты великих людей.
Художница слушала увлеченно и восторженно, назвала его «тоже художником», а потом поправилась: «нет, вы - поэт!» и захотела немедленно научиться играть в шахматы. Выяснилось, что существуют шахматы для слепых.
Киллер позвонил куда-то  и сказал, что  завтра же первым рейсом из Москвы эти специальные шахматы будут здесь, и тут же, без перехода, пригласил художницу на танец.
Шахматист испугался, и замахал руками: он не слышит музыки, а вдруг она опять заговорит, что ему тогда делать?
Киллер посмотрел на него изумленно и ответил, что каждый мужчина знает, как заставить женщину замолчать.
Глухонемой покраснел, как мальчишка и взял художницу за руку. Мимическое напутствие «переводчика» что пары ушей и пары глаз мужчине и женщине вполне достаточно для  танго, оказалось напрасным, так, как «произнесено» было в спину шахматиста, который  вел свою партнершу к эстраде на  танцевальную площадку...

Киллер плюхнулся на стул и налил себе полный бокал. Пары ушей и пары глаз парочке вполне хватало. Они двигались собранно и напряженно, но вполне музыкально. Видимо наступила новая стадия взволнованности и художница молчала.  Глядя на танец этих беспомощных, охваченных страстью людей киллер вспомнил другой танец. Вальс под дождем в московском дворике двадцатилетней давности... двадцатипятилетней давности, если быть точным.

Он пришел попрощаться с ней. Позади были её уговоры попросить папу, который поможет восстановиться в университете, отложить призыв.
Новобранец был неумолим.
 И вот они стоят под дождем, во дворе дома, где прожили вместе пару лет и молчат. Их мокрые лица обессилены дистанцией между ними. И тогда она делает шаг навстречу. И вот они уже близко, глаза и губы напротив. Мокрые глаза и губы.
«Я не буду тебя ждать»,- говорит она и  берет его руку, и кладет на свою талию. Он чувствует холод мокрой болоньевой куртки. И вот они кружатся в вальсе, а она шепчет: раз-два-раз,  раз-два-раз. И останавливается. И говорит: «пока». И уходит. И он вздыхает с облегчением, и, глядя на её удаляющуюся спину, думает, что недостоин её, что без него-то она  будет счастлива.

Глоток вина возвращает его в действительность. Музыка сменяется, но художница и шахматист этого не замечают. Они покачиваются в полуобъятии, и каждый посетитель ресторана, скользнувший по ним взглядом, должно быть завидует им. А киллер вспоминает свою первую любовь.  А всё же интересно, как сложилась её жизнь. Скорее всего она вышла замуж за какого-нибудь сынка и они уехали заграницу. И она никогда о нем не вспоминала. А может, и вспоминала, ведь он же её не забыл...
Подошедшая официантка налила вина в его пустой бокал. Он поднял глаза. Она смотрела на него глазами Севера.


«Он про меня ничего не знал,
но всё чувствовал. Он был
эмоциональный гений»
Л. Улицкая
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Киллер сидел на мокром песке и смотрел на линию  горизонта и два силуэта у воды. Рассвет проявлялся стремительно, и всё же была эта дельта, между тьмой и светом. И эти короткие мгновенья купали в своих симпатических чернилах мужчину и женщину.
Они разделись и вошли в воду. Он взял её за руку, так как «переводчик» предупредил его, что плавать она не умеет. Они шли в парной воде и, когда настала пора плыть, он поплыл, положив её руку на свое плечо. Она держалась цепко, но дистанцию удерживала.
***
Ему казалось, что всё его существо сосредоточено в той области плеча, которого касается её ладонь. Что это место срастания их кровеносных систем, их жил и тел.  Напряжение, всё нараставшее между ними, пока они жили этот длинный день, достигло высшей точки. Казалось, их клетки замерли, а они оба стали этим морем,  и в мире больше нет ничего, кроме этой воды, пронизываемой лучами восходящего солнца, этого пространства, единого и огромного, сквозь которое просачивается время.
Киллер сидел на мокром песке и смотрел на линию  горизонта.  Два силуэта выходили на утренний песок. Солнце за их спинами показало почти половину. И этот нимб над ними заставил киллера зажмуриться. «Как мало надо для счастья, - подумал он,- и почему это не может длиться вечно? Эта жажда друг друга, этот восторг? Да и собственно кто сказал, что не может?»
-Никто не говорил. Просто так всегда происходит, - говорит Север.
-Все любовные истории обречены, - это Запад.
-Я тоже думаю, что самое лучшее с ними уже было... - подхватывает Юг.
-Знаете, какое самое правдивое кино про любовь? - снова Запад
-Какое?
-«Кил Билл»
-Почему?
-Потому что от этой любви камня на камне не осталось...
-Я должен попытаться...
Киллер поднялся и поплелся за влюбленными. Потом побежал.
Художница шла в сторону пансионата, как-то легко угадав направление. Она слышала за спиной шорох песка под его шагами и счастливо улыбалась. «Как мало надо для счастья, - думала она, и, раскинув руки, попыталась покружиться, - как бы хотелось прилечь на этот легкий нежный ветерок и полететь, но он меня не удержит, потому что я тяжелая и горячая, потому что во мне миллионы солнц, потому что я слышу скрип вращения вселенной и шепот времени...»
«Как мало надо для счастья, - думал шахматист, - или как много. Ощущать в себе этот ток, жизнь, бьющую через край, когда ты полон чувств и сил, когда рядом женщина, которая тревожит и волнует, и заставляет восхищаться, и манит»
 Навстречу купальщикам по  пляжу неслась пара собак: рыжий вихрастый пес догонял палевую красотку метиску. Покусывал её, они резвились, и она снова убегала от него, а потом сама его догоняла.
Художница встрепенулась и спросила, почему так много звуков? Подбежавший в этот момент киллер описал ей собачьи игры... Художница подробно расспросила о цветовой гамме животных и удивилась тому, что собаки две, они же не лебеди...

Когда перестаешь быть охотником
автоматически превращаешься в дичь.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Киллер стоял в зале прилета и ждал самолет из Москвы, который должен был доставить вчерашний заказ - шахматы для слепых. Аэропорт булькал сообщениями, мигал мониторами и жужжал «гур-гуром». Наконец объявили о приземлении московского рейса.  Он присел на освободившееся кресло, чтоб не выпускать из виду нужный ему терминал. Он разглядывал пассажиров, сотрудников аэропорта, рекламу. Взгляд ни на чем не останавливался.
Его волновало, как дела у его подопечных. Утром после купания художница как-то резко устала, и почти всю дорогу от пляжа шахматист нес её на руках.  Она  уснула.
Шахматист принес её в номер, уложил на кровать и уселся на полу, категорически отказываясь уходить. Киллера отпустить тоже отказывался — вдруг она проснется и захочет поговорить. Там они и уснули: киллер на столе у окна, а шахматист на полу.
Проснувшись, художница, спустив ноги с кровати, первым делом наступила на шахматиста, перепугалась и киллеру действительно пришлось объясняться. Потом он, сославшись на то, что надо забрать заказ покинул их, а шахматист остался просто тенью, которая на почтительном расстоянии будет сопровождать свою принцессу на пляж, где они все и встретятся.               
Снова прозвенело какое-то объявление. Киллер поймал себя на том, что смотрит на большой плакат. Красивая женщина стояла под зонтом и смотрела прямо на него. «Поговори со мной!» было написано на плакате.
Мимо быстро прошла троица подростков: два мальчика, один с гитарой, другой с гармошкой и девочка с бубном, они что-то горячо обсуждали. Киллеру показалось, что именно этих ребят он видел в московском метро, когда «притворялся» бомжом...
В это время из терминала, откуда должен был выходить московский рейс, расталкивая встречающих, пронеслась группа  одетых в черное людей.  Они быстро вышли из здания, резко загрузились в два черных мерседеса и четыре джипа и укатили.
Киллера прошиб холодный пот. Он был уверен, что это за ним.
Он подошел к сотруднику за своей посылкой и остановился в нерешительности.
Выход есть. Немедленно смыться. Взять билет всё равно куда и залечь. Он посмотрел на шахматы под мышкой. Не будут же они вечно ждать его на пляже.. ну, объяснятся как-нибудь...
«Поговори со мной!» - смотрел на него плакат.
Он достал бумажник и паспорта, выбрал один документ, остальные спрятал и пошел к стойке регистрации, выяснить, какой ближайший рейс.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Художница нажала на кнопочку, на своих наручных часах. «Четырнадцать часов, пятнадцать минут», - промурлыкали часы. «Ещё долго», - подумала она, заерзав на шезлонге. Хотя она сидела под тентом, это не спасало от духоты и жары. Она решила дойти до воды. Встала и стала на ощупь продвигаться в сторону моря.
Как обычно, ей помогли. Предложили руку, и она почти совсем уверенно пошла на плеск волн.
Шахматист, конечно, шифровался, но не проводить её к морю не мог. Слава Богу, на этот раз она его не узнала...
Они почти дошли до воды, когда небо резко потемнело и мгновенно разверзлось. Отдыхающие с визгом разбегались кто куда. Некоторые прятались под тенты и зонтики, но потом, поняв, что стихия разбушевалась — все-таки убегали к своим отелям и пансионатам. В течение нескольких минут пляж опустел.
Художница стояла в растерянности, мокрый купальник под ливнем был неуместен. Тогда шахматист отпустил её руку и убежал, чтоб, сделав круг, подбежать к ней с другой стороны, схватить её руки и приложить к своему лицу. Она улыбнулась, узнав его, и затараторила что-то, а он спешил увести её... Им навстречу бежали молодые люди, совсем подростки. Трое. Два мальчика и девочка. Они хохотали и кружились, подставляя лица под упругие струи воды. В руках они держали  полиэтиленовые свертки разной величины. Шахматисту показалось, что он где-то их уже видел... Художница озиралась, и что-то спрашивала, но шахматист прошел дальше, не сбавляя скорости. По соседней улице проползла вереница черных машин...

Киллер сидел за рулем машины, которая в его мечтах имела вид красного кабриолета. В ногах стояла спортивная сумка. Она так и жила в его машине.
Когда, уже взяв билет, беглец вернулся за ней, чтоб пристроить в камеру хранения, его остановило. Остановили.
Он совсем не думал сейчас о прошлом и прочих лирических глупостях, но, подойдя к машине, он нашел в ней весь свой гарем в полном составе. Женщины мрачно и презрительно смотрели на него. «Еще не хватало», - подумал он и сел за руль, хлопнув дверью.
- Не пытайтесь быть моей совестью, сказал он, уткнувшись носом в руль.
- А зачем тогда ты нас вызвал?
- Сам не знаю. Повиниться.
- В чём?
- В том, что жил не так... и даже не знаю как надо.
- Никто не знает...
- До «никто» мне нет никакого дела.
- Нам тоже.
- А до чего вам дело есть?
- До тебя... и этих двоих...

Он долго ждал, что они еще что-нибудь скажут, но они молчали. Киллер поднял голову. Он был один в машине.   По лобовому стеклу пузырилась пенная пелена. Он включил дворники. Дворники не справлялись с потоком.

Всё побережье замерло:  трассы, парковки, пустые дороги и пляжи. Только по одной улочке, медленно, будто на ощупь крались шесть черных машин...


«Он подходил ко мне
так осторожно, как
к тени или миражу.
Во мне как будто
вырастало другое
существо, не имеющее
ко мне отношения»
Л. Улицкая
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Когда они вошли в номер — художница юркнула в душ. Шахматист огляделся. По всему полу были разложены вещи, между ними оставались только узкие тропинки. Свободное пространство было у кровати и на столе у окна. Еще утром шахматист поразился, насколько безошибочно женщина ориентировалась в этом кажущемся беспорядке.
Она вышла из душа, завернутая в махровый халат, и что-то спросила. Он какое-то время смотрел на неё, потом подошел и дотронулся пальцами до её лица.
Она замолчала, когда он коснулся её губ.

Его прикосновенье было  каким-то эфемерным. Невесомым. Так ласкает нас легкий ветерок, пушистая травинка, шелковое одеяние. Это было похоже на шепот, на дуновение. Невероятная, и казалось, уже не существующая в мире НЕЖНОСТЬ проявлялась в этих движениях и говорила: я существую на свете. Я — есть!
Это было потрясением.
Никакое переживание, от самой прекрасной музыки или поэзии, не шло ни в какое сравнение с этим благословенным ощущением счастья и любви. «Боже мой, - подумала она, - неужели это возможно?»

И время исчезло.  « Нежнее нежного... и всё твое от неизбежного...» крутилось в её голове, и слезы стояли в незрячих глазах... слезы умиления и восторга... какая банальщина...
А потом  лежали рядышком, она, на животе, вытянув руки вперед,  едва соприкасаясь с ним, а он  на спине, запрокинув голову и раскинув руки, и обоим казалось, что с этой минуты началась их жизнь, а всё, что было до этого — только ожидание.

Он повернулся на бок и посмотрел на неё. Каждый изгиб её тела, завиток волос радовал его глаз и сердце, казался родным. Нужным, необходимым, единственным. Она повернулась на спину. Улыбка её стала какой-то другой. Лучистой восторженной, по-настоящему счастливой. И он не мог не поцеловать эту улыбку.

Киллер на всякий случай решил пройти мимо пляжа. Ливень практически кончился. По спускающимся к морю улочкам всё еще бежали ручьи. Воздух был прозрачным. Солнце вынырнуло и засияло с особенной силой, как будто хотело ослепить. Свежий ветер дул в лицо. Возле пляжа стояли 6 черных машин... Киллер развернулся и пошел в противоположную сторону. Теперь ветер подгонял его. Постепенно на улицах стали попадаться люди, спускающиеся к морю. А он стремительно возвращался к машине.
«Тайна вклада гарантируется» - подсказал плакат на стене. Решение было принято. Решение было.
Он взял сумку, проверил в кармане листок с реквизитами своих подруг и пошел в сторону ближайшего банка. Ветер говорил с ним голосами всех четырех сторон света:
-Ты откупаешься от нас?
-Я слышу ветер за спиной. Сквозняк.
-У тебя богатое воображение.
-Куда ты торопишься?
-Ты хочешь все решить за нас.
-Вы самое лучшее, что случилось в моей жизни.
-Ты хочешь всё решить за всех.
-Я никому не принес счастья, и вы почти убедили меня, что оно невозможно. У меня ничего нет, кроме этих денег и тех двоих на берегу. Я должен успеть…
-Ты откупаешься, - констатирует Запад.

На пустом, истоптанным берцами пляже, на мокром песке сидят мужчина и женщина, преследующие убийцу своих «боссов». Женщина снова смотрит на фотографию из кабинета.
-У нас что, один немой в стране?  Этот шахматист?..
-Я не верю в случайные совпадения.
-Хорошее объяснение тому, причем тут «третий»… и  почему он не в доле?..
-Зато появляется мотив – «он не в доле»
-Возможно, ты права. Но это не шахматист.  Ребята про него всё узнали. Он с рождения не слышит и никогда не служил в армии.
-Заказывай билеты.
-Почему я уверен, что тот, кого мы ищем — здесь?
-Принимаешь желаемое за действительное. Искупаемся и в аэропорт.
-Ладно.
-Я еще на рынок заскочу. Люблю рыночки в приморских городах еще с юности...


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Художница парит в каком-то забытьи, и вдруг распахивается балкон. Она понимает это по звуку и всколыхнувшемуся воздуху. А потом слышит знакомый голос.
 -Простите, дорогая. Нам надо серьезно      поговорить.
-А мы на вы? А, я поняла… вы женаты.
-Что вы, нет. Все гораздо веселее и интересней. Дело в том, что я это не совсем я…
-Как это?
-Вы были правы, образ и голос не совмещаются, я - только голос…
Женщина протягивает руку и понимает, что её восхитительный любовник рядом, а голос звучит с другой стороны. Она резко сжимается, закрываясь простыней…
-Что это значит?..
-Я вам сейчас все объясню. Мужчина, который рядом с вами - не может объясниться с вами. Он не слышит и не может говорить.
-Господи! Как не может?  Совсем?
-Только на языке немых - знаками, но вы же не видите?!
-Да. Не вижу. Даже солнца.
-А я слышу и вижу… и умею объясниться знаками.
-Вы что… всё время были здесь???!!!
-Нет. Я только что вошел.
-А утром?  А вчера ночью???
-Я был неподалеку.
-Но так не честно! Почему вы сразу не сказали? Как глупо…  концерт…
-Я пытался… 
-Вы смеялись надо мной?!
Она вскакивает, быстро одевается, от гнева даже перестав стесняться.  Она плачет…  
-Я не хочу вас слышать, не хочу… вы искуситель. Я бы всего этого не знала, если б не вы!  Скажите ему… я никогда не была так счастлива…  но всё это не возможно… как бессмысленно!
И убегает, забыв взять свою палочку. Мужчины смотрят друг на друга. Лежащий вскакивает, одевается, хватает её палочку и выбегает за ней. Второй  несется за ним.

Какое-то время мужчины бестолково мечутся по территории пансионата, потом выбегают в город и выбирают привычный маршрут к морю. Один пытается объяснить другому произошедшее. Но всё и так понятно.
Выбегая из переулка, у рынка они видят беглянку, которая  пытается понять, где она. Стоит в замешательстве. Киллер и шахматист подходят. Шахматист вкладывает палочку в руку женщины, а киллер говорит:
-Простите… вот ваша палочка… 
-А он где?
-Здесь.
Она настороженно трогает его руку… узнает… шахматист кладет её руки на свое лицо, она немного успокаивается.
-Он просит у вас прощенья за себя и за меня… Но он не мог не попытаться… он говорит, что это наважденье… что вы его
наважденье…  простите нас.

  Преследовательница с кучей фруктовых пакетов проходя мимо видит эту сцену и столбенеет. Потом пытается достать из кармана телефон, но руки заняты, и она, внимательно наблюдая за троицей,  садится в машину, свалив пакеты назад. Телефон, наконец, в руке, но она не набирает никаких номеров...

-Я просто понимаю, что у нас нет шансов… никаких.
-Он говорит, что для незрячей художницы  нет ничего невозможного. Он убежден!
-А как?
-Не знаю… зачем-то же я вам встретился… вам обоим
-Таких совпадений не бывает… вы правы…
-В знак примирения приглашаю вас
на экскурсию.
-Куда?
-Хочу отвести вас в одно место… Там расширяется пространство, я думаю, вы услышите это. Пожалуйста!
И они втроем идут к стоянке экскурсионных автобусов. Влюбленные держатся за руки, прильнув друг к другу, их переводчик чуть в стороне.
   
Женщина в машине смотрит на фотографию из офиса, лежащую на соседнем сидении. В это время звонит телефон. Она снимает трубку.
-Да. Есть новости?
-Я говорил с Москвой.  Наш немой – не немой. И оказывается, менты давно это знают. Он прикидывался немым.
-Я знаю, где он и знаю кто он! Твоя  интуиция тебя не подвела. Я слежу за ним.

Она кладет руки на руль и опускает голову на руки. Почему-то её фигура не выражает радость победы, а скорее отчаяние...


22
Шахматист видел, как его переводчик договаривается с водителем Икаруса. Водитель мотал головой, улыбался, смотрел на часы, потом кивнул,  сунул руку в карман и полез в кабину. Троица села в автобус. Других пассажиров не было.
Киллер смотрел на мужчину и женщину, сидящих на переднем сиденье автобуса и видел светящийся ореол вокруг них. Сердце его совершало кульбит. Показалось смешным и странным и собственное пожизненное одиночество и это бегство.
Он отодвинул оконную занавеску. По дороге трусил одинокий рыжий вихрастый пес. Набирая скорость, автобус обогнал его и повернул. Открылась перспектива. Позади показался кортеж из шести черных машин.
«Господи, если ты есть, прости меня...» - подумал убийца и закрыл глаза. Показалось, что ветер ворвался в салон.
-Что делать будем?
-Пока — спать.
-Что ты задумал?
-Обвенчать их.
-Ты опять решаешь за других.
-У них должно быть будущее.
-Это самообман.
-Надо верить.
-Я не пойду с тобой.
-Я тоже не люблю наблюдать фиаско.
-И я.
Ему показалось, что все женщины смотрят на него снисходительно и обреченно.  И пространство начинает вращаться... и он парит в нем, хохоча почему-то… и опускается на огромное шахматное поле… ветер треплет на нем шелковую белоснежную хламиду, рядом две ладьи, такие же бело-шелковые художница и шахматист, а вокруг коженно-черные  преследователи. Их короля и не видно, где-то вдали, зато Королева в черных очках, сопровождаемая офицером, весьма агрессивна.
И вдруг, в это противостояние врываются четыре белые кобылицы… нет,  это прекрасные женщины… они создают такой вихрь, что черные падают на своих местах и какое-то время им требуется для того, чтобы подняться…
И тут в своем полусне он особенно ясно видит ту женщину, которую назвал Восток. Она смотрит на него своими загадочными глазами и улыбается...
-Давай убежим,  сейчас я могла бы быть рядом с тобой.
-Я не могу остановиться на полпути.
-А если ничего не получится?
-Я буду знать, что сделал все что мог.
Четыре «ангела» на глазах превращаются из белых в черные… четыре «ангела» отворачиваются от своего «короля»… черные поглощают белых…  ничего нового не происходит…  мир неизменен, как формула воды…  кто это сказал?..

Автобус останавливается. Киллер открывает глаза и видит перед собой художницу и шахматиста, держащихся за руки…


«Комбинация с жертвой фигуры –
это самое яркое и доступное
проявление красоты в шахматах»
Нимцович, гроссмейстер

ФИНАЛ
Втроем (художница, шахматист и киллер) они на вершине горы над морем. Здесь стоит маленькая часовенка и живет один монах, но это монастырь.  «Экскурсанты» на самом обрыве. Гудит ветер, вдалеке блестит море. Художница что-то говорит. Шахматист смотрит на киллера. Тот переводит. «Пространство правда расширяется. Я не чувствую границ…» 
Художница раскидывает руки, подставляет лицо ветру.
 «Мы ждем одного  человека.  Я вас привел сюда…» - говорит  киллер на немом шахматисту и вдруг падает как подкошенный,  и кровь, расползается из-под тела.
«Какие-то странные звуки», - говорит, оборачиваясь, художница.
Шахматист озирается.   
На вершину поднимаются мужчина и женщина, которые какое-то время смотрят на лежащее тело. Женщина делает несколько шагов ближе и снимает черные очки. В затухающих глазах киллера застывает удивление, когда он узнаёт её. Женщина тоже успевает узнать убитого, потом разворачивается и  уходит. Её останавливает звук смс-ки. Молодой человек подходит к ней. У него в руках винтовка с оптическим прицелом.
-Что там? – заглядывает через плечо на дисплей телефона.
-Деньги поступили на карту.
-Откуда? - аж присвистнул, увидев сумму.
-От твоего отца.
-Ты же говорила, что он погиб в Афгане...
-Погиб. Но несколько позже. Через час объявят посадку на наш рейс. Можем успеть.
Парень на секунду оборачивается и смотрит на тело.
И они спускаются вниз.
А Художница «летит» с раскинутыми руками.
«Я кажется, поняла. Мне надо попробовать графику. Вы переводите?  Мне вдруг показалось, что это даже может быть интересней… Черный, белый, оттенки серого…  и пространство раздвигается как-то по-новому. Тень и свет… вот только как бы разобраться с этим при моей слепоте?.. нужны линии и переломы… Нужен зрячий ассистент! Тень и свет… тьма и свет?..  Вам не интересно?..»   
Киллер лежит на земле и невесть откуда взявшийся рыжий вихрастый пес лижет ему лицо. « Вот она... Север...  а с ней... это кто?.. сын?.. мой?..»   
Шахматист щупает пульс, закрывает застреленному глаза, гладит пса, берет художницу за руку, ведет её  к спуску. Навстречу им выходит монах. Гудит ветер. Он смотрит на этих людей и спрашивает: «Это вы хотели обвенчаться?»
 «Обвенчаться?  Какое странное совпадение?  Мы здесь и кто-то венчается…  Когда я была маленькой, я видела одну свадьбу…»
  Киллер лежит в луже крови. Над ним стоят монах и рыжий пес. Художница и шахматист спускаются вниз, он держит её за руку. На стоянке под горой  Север с сыном садятся в машину, и вся вереница трогается в сторону аэропорта, а по дороге идут два подростка с гитарой и гармошкой и девушка с бубном.   И, кажется, что это душа киллера поднимается в небо…

10.10.10


 фото из интернета