Аутодафе в ритмах страсти

Галина Го
по мотивам романа Л. Фехтвангера «Гойя, или тяжкий путь познания»

Действующие лица:

Гойя  -   придворный  живописец.
Каэтана – герцогиня
Дон Мигель- первый секретарь герцога, знаток искусства, друг  и покровитель Гойи.
Лусия -  жена дона Мигеля
Дон Мануэль –  герцог, министр, фаворит королевы, меценат
Пепа (Хосефа Тудо) - содержанка адмирала, любовница Гойи
Агустин, - помощник Гойи, влюбленный в Лусию
Дон Диего – просвещенный аббат, почитатель таланта Гойи и женской красоты.






«арт-трагедия в жанре современного декоративного  реализма»
…обнаженное  фанданго познания…
драматический комикс



1. Увертюра. Вечер у Доньи Каэтаны.
Гойя, Каэтана, дон Мигель, донья Лусия, дон Диего, гости

  Занавес открывается. Гойя сидит на авансцене слева, почти спиной к залу, и смотрит в дальний правый угол сцены, не отрываясь. А там, на возвышении  стоит Каэтана в испанском, старинного покроя, серебристо-сером платье, покрытом черным кружевом. В её руках веер.
   Звучит пафосно-трагическая музыка. Огромный нож гильотины падает между ними. Пауза. Тишина. Жидкие хлопки. Шум современного фойе. Одновременно: она меняет позу, появляются остальные персонажи. В прогулочном темпе расхаживают по сцене, переговариваясь. Гойя сидит. Вдруг, очнувшись, меняет позу. Встает, оглядывается, то пятится, то крутится. Как человек, который пытается понять «где я?». Он здесь «не в своей тарелке». Налетает на дона Мигеля

ДОН МИГЕЛЬ: (церемонно)
Счастлив, видеть вас,
дон Франсиско! (раскланивается)
(и запросто) Как тебе пьеса?

ГОЙЯ:   (в замешательстве,
ничего не понимает-к ним подходит жена дона
Мигеля донья Лусия с аббатом доном Диего)

АББАТ:
Наибольший интерес, без
сомненья вызвал конец
представления.(смеются, Каэтана сходит с пьедестала)

ДОНЬЯ ЛУСИЯ:
Дон Франсиско! Когда же,
наконец, вы допишете мой портрет?
Мне так хочется показать его мужу.

ГОЙЯ:(приходя в себя)
А?  Портрет?..

КАЭТАНА: (подходя)
Как ощущаете себя в числе
избранных, господин придворный
живописец?

АББАТ: 
Герцогиня! Полагаю, что это
сеньор Гойя оказывает
всем нам честь!

КАЭТАНА:
… Как понравилась вам наша пьеса?
А ведь Мария-Антуанетта была,
в общем, неумна, правда?.. 
Я, конечно, имею в виду
Антуанетту из пьесы…(подходит к остолбеневшему Гойе, который стоит опустив глаза, как буд-то смотрит на платье,  совсем близко)
…Вам нравится моё кружево?..
… Это трофеи фельдмаршала Альба,
моего предка, взятые им 300 лет
назад не то во Фландрии,
не то в Португалии…

Музыка  становится выразителем напряжения между герцогиней и Гойей. Дуэт Франсиско и Каэтаны мрачен. Это танец или пластический номер, который начинается веером Каэтаны:  «Герцогиня Альба правой подняла веер, раскрыла его до конца, так что стал виден рисунок - певец под балконом, - опять закрыла и снова раскрыла.  Это был язык веера, язык на котором маха, девушка из народа, могла объясниться с незнакомым ей мужчиной в церкви, на публичном празднестве, в трактире. Этот знак явно поощрял Гойю».
Несколько страстных испанских «па» раздвигают остальных присутствующих.

ДОНЬЯ ЛУСИЯ: (Дону Диего)
Похоже, герцогиня принялась
за нашего маэстро всерьез!

АББАТ:      
Донья Каэтана удивительно
независима.
(музыка обрывается так же внезапно, как появляется. В тишине:)
КАЭТАНА:
…Так что же вы нашли во
мне нового? Вы писали мой
портрет и как будто должны
были бы меня изучить.

ГОЙЯ: (хрипло и неподобающе громко) 
Портрет не удался. Я хотел бы
сделать новую попытку, донья Каэтана.
«несколько мгновений и целую вечность
они были одни
в  зале полном гостей»
(перестук кастаньет…)
КАЭТАНА:
Какая жалость (чарующее  уединение было разрушено) В ближайшее время я занята
постройкой и отделкой загородного
дома в Монклоа. Может пока, вы
нарисуете мне что-нибудь,
Дон Франсиско? Например, для веера?..
На сюжет «Монах и девица»?
Вас не смутит, что эта интермедия
запрещена для публичного просмотра?..
  Я слышала вы не любите политику?
Это не из трусости?….
Каэтана продолжала что-то говорить ему, подавая веером
знаки одобрения, как настоящая маха, но на Гойю обрушилась глухота. Окружающие вежливо улыбались герцогине, перешептывались. Сцена представляет собой метаморфозу.
Все участники стали удивительно походить на персонажей «капричос». В абсолютной тишине и рваном, пунктирном ритме, как болванчики, они двигаются карикатурно.  Герцогиня – капризная кукла. Могут появиться маски. «зверье с кошачьими и птичьими мордами, огромные чудовища, совы, нетопыри» Гойя  отвернулся призраки разлетелись. Он остался один.

2. Мастерская. Портрет Лусии
Гойя, Агустин, дон Мигель, дон Диего

Гойя сидит один в мастерской и смотрит на неоконченный портрет Лусии. Это рама на движущемся подиуме, в которой находится актриса, играющая Лусию. По стене ползут  тени, делающие  древнюю, почерневшую деревянную статуэтку пречистой девы Аточской угрожающей. Слух постепенно возвращается.

ГОЙЯ:   
«Да оградят меня Пречистая
Дева и все Святые»
Стоит позабыться и неосторожно
предаться мечтам, как со всех 
сторон налетят демоны…
Дожил до сорока лет и
не понимал, что значит писать.
Я сделал из тебя, герцогиня Альба,
только капризную куклу.
А того, другого, что есть
в тебе, я не заметил…
Я видел в человеке всегда только
то, что ясно и отчетливо.
А многоликое, смутное, что есть в
каждом, – не видел
(зажигает факел, подходит к портрету доньи Лусии)
Лусия … вроде все верно,
лукавство, затаенное под
маской светской дамы…  не хватает
какого-то пустяка, но в
этом пустяке – всё!

Входит Агустин, проходит мимо едва взглянув на портрет.

ГОЙЯ: (зло)       
Что ты соблаговолил изречь, Агустин?
Ведь ты знаешь, я опять хуже слышу.
Мог бы не полениться пошире
разинуть рот, тебя бы не убыло.
Агустин: (кричит)   
Я ничего не сказал.

ГОЙЯ:   
Когда хочешь услышать
твое мнение, ты изображаешь
соляной  столб, а когда тебя
не спрашивают, так из тебя
слова рекой льются…. Я обещал на
той неделе сдать эту мазню.
Когда, наконец, ты закончишь
свою лошадь?

АГУСТИН:   
Сегодня. Но тогда вы найдете,
что у вас не доделана душа генерала.

ГОЙЯ:         
Ты виноват, что я не сдам заказ
вовремя. Я думал, ты уже набил
себе руку, чтоб не возиться
целую неделю с лошадиным задом.

Входят дон Мигель и дон Диего.

ДОН МИГЕЛЬ:   
Добрый день, мы, кажется не вовремя?

ГОЙЯ:
Портрет еще не готов
(прячет портрет,  закрывая  тканью)
ДОН МИГЕЛЬ: (пытаясь загладить неловкость от того, что услышал, как Гойя ругал Агустина)
Вы знаете, что говорят в Мадриде?
«Гойя пишет правдиво и честно,
то, что видит и чувствует, поэтому
его портреты часто граничат с …
карикатурой» (Агустину)  А на Вашем
портрете кисти Гойи не только надпись гласит: «Дону Агустину Эстеве
его друг Гойя»

АГУСТИН:   (сухо)
Благодарю! А что ещё говорят в Мадриде?

ДОН МИГЕЛЬ:
Доктор Пераль недавно вернулся
из-за границы… В мадридском обществе
о нем идет слава как о лекаре- чудодее, говорят он поднял со
смертного одра графа Эспаха. Доктор
сведущ в искусствах и науках, он душа общества и все наперебой приглашают
его к себе, но, он избалован и
заставляет себя просить… Правда герцогиню Альба навещает
ежедневно и она его очень ценит.

ГОЙЯ:     (ворчливо)   
Мне еще ни один из этих брадобреев
И кровопускателей не помог.

ДОН ДИЕГО: 
Совсем недавно лекарям было
позволено отделиться от цирюльников,
но доктора Пераля вы, дон Франсиско
напрасно обижаете. Он знает
латынь и анатомию.
 
ДОН МИГЕЛЬ: 
Говорят, привез из-за границы
великолепные картины и купил
себе карету, даже красивее,
чем у вас, дон Франсиско.

  ДОН ДИЕГО:
С украшениями,
сделанными по рисункам Карнисеро.
 
ДОН МИГЕЛЬ:   
Да. И сегодня  он тоже
присутствовал при утреннем
туалете доньи Каэтаны…

ГОЙЯ:   
И сегодня.

ДОН МИГЕЛЬ:
Как только окончится траур
при дворе, герцогиня думает
отпраздновать новоселье в своем
загородном доме в Монклоа…
Гойя видел как дон Мигель шевелит губами, но не слышал ни слова…постепенно слух вернулся…
…Правда, принимая во внимание
 последние донесения с театра
 военных действий, сейчас
трудно строить планы…

АГУСТИН: 
Какие донесения?

ДОН ДИЕГО:
Где вы живете, друзья,
на земле или на Луне? Тулон пал.
ДОН МИГЕЛЬ:
Сегодня, когда я
присутствовал при утреннем туалете
доньи Каэтаны, только и
разговоров было…

ГОЙЯ: (себе. опять теряя слух)
«Да оградят меня Пречистая Дева и все Святые», что за наваждение…

ДОН МИГЕЛЬ:   
… совсем молодой офицер
взял обратно крепость под самым
носом у нашего и английского флота,
простой капитан. Буонафеде или
Буонапарте… что-то в этом роде…

ГОЙЯ:   (раздражаясь)   
Ну, тогда скоро у нас будет мир.

АГУСТИН:  (дипломатично)
Мало кто в Испании обрадуется миру,
если он будет заключен при
подобных обстоятельствах. (к Гойе, как бы оправдываясь)
Это не политика… общественное мнение…

ДОН ДИЕГО: 
Пожалуй, многие не обрадуются…  (заминка)

ДОН МИГЕЛЬ: 
Нам, к сожалению, пора… 
Простите, маэстро!

раскланиваются, уходят

ГОЙЯ:          
Ты ни слова не сказал о портрете.

АГУСТИН:    
Вы и без меня знаете.
Все в нем есть, и ничего нет.

ГОЙЯ: (взрываясь)         
Более приятного собеседника,
когда тяжело на сердце и не
придумаешь… Но ведь это она,
твоя Лусия, ты её видишь,
или нет, платоник несчастный. 
Любуйся! На большее ты не
способен.

АГУСТИН: 
Я знаю, что я неказист,
но будь я другим, имей ваш талант
и звания, и тогда не посягнул
бы на жену нашего друга.

ГОЙЯ:      
Прописная добродетель! От неё
даже гений растерял бы
краски, и ритм, и игру оттенков! (выбегает)


3. У Пепы
Гойя, Пепа

В красивой, уютной комнате, в красивом голубом капоте Пепа сидит, откинувшись на спинку дивана, томная, обиженная, перебирает струны гитары. Гойя с цилиндром в руке, меряет комнату нервными шагами, пытается присесть, но каждый раз встает. Его маета все сильнее раздражает обиженную Пепу.
ГОЙЯ:    
Как ты провела последние дни?

ПЕПА:   
Разучила три прелестные песенки.
Была у  портнихи. Играла
в карты с дуэньей. Удивительное дело,
Кончита кристально честна, а в
карты плутует… Еще?..Заходила
к Лусии и  Лусия навещала меня…

ГОЙЯ: 
Что донья Лусия говорила о портрете?

ПЕПА: 
Её удивляет, что ты никак его
не окончишь. Она находит, что
он уже давно готов, и не понимает,
почему ты ни за что не желаешь
показать портрет ее мужу… меня это
тоже удивляет… Над моим
портретом для адмирала ты и трех
дней не работал, а он заплатил
4 тысячи. А дон Мигель, сколько
тебе заплатит? Наверное, вообще
не заплатит. Вы же с ним друзья…
чего ради, ты так стараешься?
Неужели Лусия настолько труднее
меня? Или тут другое? Ты хочешь с
ней спать? Или уже спал с ней?..
 (берет гитару, напевает) Над
портретом адмирала ты тоже
не очень-то потрудился. Каждый
раз, как посмотрю, вижу:
левая рука хороша, а правая -
коротка.

ГОЙЯ:  (разозлившись)
Для тебя все одно, как ни гляди
на картину, что так, что эдак

ПЕПА: (кричит в кулису)
Кончита, отопри дверь, дон
Франсиско уходит!

ГОЙЯ:
… Сегодня я не в духе… Мне
снова снились дурные сны.
Страшные демоны… да и твое
замечание о портрете не
больно умно. Посмотри как
следует и увидишь,
что рука не коротка.
(нахлобучивает ей на голову свой шелковый цилиндр)

ПЕПА:   
Нет, короткая! (снимает цилиндр)

ГОЙЯ:   
Какая же ты хорошенькая,
вот такая, растрепанная. Я подарю
тебе новую куафюру… (целует её)

ПЕПА:
Знаешь, на днях возвращается
адмирал.

ГОЙЯ: 
И что ты будешь делать?

ПЕПА:   
Скажу, что есть… «все кончено
меж нами, друг мой»

ГОЙЯ: 
Сперва потерять Тулон, а
затем тебя?! (после паузы)
Портрет снимешь со стены?

ПЕПА:    
Убрать Гойю? (целуются) Про
руку я пошутила (поцелуй)
Просто слишком долго
пишешь ты портрет Лусии.
зтм

4. Мастерская в Мадриде. Портрет Лусии 2
Гойя, Агустин, дон Мигель, донья Лусия, дон Диего

Гойя один в мастерской. Лусия в раме на подиуме.  Во время сцены свет меняется так, что портрет становится выразительным и волшебным.
ГОЙЯ: 
Лусия! Всё ясное и скрытое
что живет в вас так призрачно. Однажды мне открылось это…
на балу. Желтое платье… Серебристый
отблеск на желтом, мерцание,
окаянный и благодатный свет.
Но как передать эту переливчатую серебристо-серую гамму?
 (он закрыл глаза и увидел) 
вот эту линию надо смягчить и эту,
чтобы заиграли и тон тела и свет,
который идет от руки, от лица,
вот здесь, чуть поправить, 
и вот здесь изменить, какой пустяк!
Пустяк… пустяк… но в нем всё!
(на подиуме в раме  сама Лусия, подсвеченная волшебно, лицо Гойи разгладилось, на нем появилось выражение глуповатого блаженства)
(Входит Агустин, угрюмо проходит мимо, вдруг резко поворачивается,  долго смотрит на портрет)


АГУСТИН: 
Теперь это то! Все есть …
и воздух и свет. Это настоящий
твой серый тон Франсиско!

ГОЙЯ:   (сияя)
Ты это серьезно?

АГУСТИН: 
Я редко шучу.


ГОЙЯ:
Ты вообще шутить не умеешь…
Теперь я ещё раз напишу тебя,
Агустин. Только изволь надеть
свой замызганный коричневый
кафтан и скорчить свою самую
мрачную мину. С моим-то серым тоном…
твой мрачный вид и мой светлый тон…
эффект получится необычайный.

АГУСТИН: 
ха-ха-ха…

ГОЙЯ: 
Как думаешь, портрет Лусии
покажет нашему другу, чего
можно достичь, пренебрегая
правилами? Мне кажется, что,
несмотря на свой академизм
дон Мигель восприимчив к
подлинному искусству?

АГУСТИН: 
Да? Я-то вообще не понимаю,
Франчо, как могла столь
тонкая и очаровательно-загадочная
дама, как донья Лусия выйти замуж
за этого восторженного педанта, 
эту ходячую энциклопедию
(закрывает «полотно» тонким прозрачным  шелком, одновременно такой же шелк спадает с колосников на авансцене, так, что вошедшие оказываются как бы за занавесом. Когда Агустин будет демонстрировать портрет, он сдернет эту пелену, а портрет как бы окажется на месте публики. Это крупный план смотрящих на портрет..)

ГОЙЯ:   
Ты пристрастен…

Входит чета Бермудес: донья Лусия и дон Мигель и аббат Дон Диего (не произносит ни слова, после открытия портрета потрясенно, но осторожно, тайно(!) «сверяет портрет с оригиналом»)


ДОН МИГЕЛЬ: 
Друзья мои! Мне посчастливилось
приобрести парижские гравюры.
Вы оба, мои дорогие просто диву дадитесь. Они сделаны с произведений
Жака-Луи Давида. Смотрите! Античные
сцены, Дантон, французские депутаты,
а главное Марат, убитый в ванне.

ГОЙЯ: 
От его картин мороз пробирает.
На месяц не хотел бы поменяться
с ним местом, даже если бы
мне сулили славу Веласкеса.
ДОН МИГЕЛЬ: 
Подлинное искусство основано
на изучении древних. Все дело
в линии. Краски неизбежное зло.
Им отведена подчиненная роль!

АГУСТИН: 
И красками, к которым вы
относитесь столь пренебрежительно,
можно достигнуть новых
поразительных эффектов (сдергивая ткань)

ДОН МИГЕЛЬ:
Догадываюсь, что вы имеете в виду!
Мы с нетерпением ждем портре…   
(пауза долгая)

ДОНЬЯ ЛУСИЯ:
Я и не знала, что к тому же
ещё и порочна…

ГОЙЯ:  (иронично)      
Я рад, что портрет вам
нравится, донья Лусия.


АГУСТИН:   
Любопытно бы знать, ваш супруг
тоже доволен портретом?

ДОН МИГЕЛЬ:    
Все здесь не по правилам,
но это… великолепно!

АГУСТИН: 
Чистосердечное признание.

ДОН МИГЕЛЬ: 
Я же видел тебя, Лусия, в
этом самом желтом платье,
на балу, в сиянии свечей
ты была поразительно хороша.
Но на портрете ты еще лучше…
дьявол, а не человек!

АГУСТИН:
Не в одной правде сила.

ДОН МИГЕЛЬ: 
Захочешь ли ты, Франсиско,
применить свой новый метод,
когда будешь писать портрет
герцога? Ведь теперь,
когда он встал во главе
правительства, мы закажем тебе
еще два портрета, да еще ряд
копий для министерств и общественных учреждений.
Если ты согласен, я на днях
устрою тебе сеанс во время
утреннего туалета герцога.

ГОЙЯ:   
Очень любезно.

ДОН МИГЕЛЬ: (переглянувшись с аббатом) 
Что если бы ты, пока он будет
тебе позировать, попробовал
подсказать ему один политический
шаг? Думаю сейчас самое время
вернуть дона
Гаспара де Ховельяноса.

ГОЙЯ (дону Диего):
Зачем это я вам понадобился
для такого дела?

ДОН МИГЕЛЬ: 
Ты, Франсиско, вне подозрений,
тебя знают, как человека
равнодушного к политике.
Как раз сейчас, когда дон
Мануэль на пути к заключению
мира с Францией, можно
надеяться на успех.
ГОЙЯ: 
В конце концов, политик –
ты, а я  - художник.

ДОН МИГЕЛЬ: 
Именно поэтому ты лучший ходатай…

ГОЙЯ: 
Ладно, так и быть…

ДОН МИГЕЛЬ: 
Спасибо, маэстро!(все это время Лусия смотрит на портрет) Дорогая!..
(Агустин накрывает холст на подрамнике  тканью и отдает дону Мигелю. Мигель забирает портрет, они  уходят)

АГУСТИН:
Какая женщина!

ГОЙЯ:
Похоже, кое-кто это тоже заметил!
зтм



5. Утренний туалет герцога Дона Мануэля. Торг.
Дон Мануэль, дон Мигель, Гойя

Роскошная спальня дона Мануэля. Слышен шум из аванзалы, где толпится народ, ожидая выхода герцога.  Дон Мигель и Дон Мануэль обсуждают государственные дела. Входит Гойя.
ДОН МАНУЭЛЬ:
Я вас ждал.

Гойя поклонился, устанавливает мольберт, начинает работать.

ДОН МИГЕЛЬ: 
У меня есть еще несколько
сообщений, ваше превосходительство,
не предназначенные,  для публики.

ДОН МАНУЭЛЬ: 
Дон Франсиско не публика.

ДОН МИГЕЛЬ: 
Месье Авре, поверенный в
делах регента Франции, в весьма
надменном тоне, требует,
чтобы Испания решительнее
выступила против безбожной Франции,
его монарший повелитель
надеется получить от испанского
государства десять миллионов
франков и двадцать тысяч людей,
никак не меньше.

ДОН МАНУЭЛЬ: 
У Авре хорошенькая дочка… правда,
худа, кожа да кости… вообще-то
я ничего не имею против худеньких, но слишком костлявые – это уже ни к
чему.  Как вы полагаете, дон Франсиско?..
  Сообщите месье де Авре, что мы сделали
все, что могли (изменил позу) 
Простите дон Франсиско. (жестом отпускает дона Мигеля)
Дон Мигель собирая бумаги, выразительно смотрит на Гойю, уходит.
Многие требуют, чтобы я
отозвал адмирала, ибо он не сумел предотвратить падение Тулона.
Но война дело счастья,
а я не злопамятен… (воодушевленно)
Адмирал, кажется, заказывал
вам несколько портретов?..
Мне помнится, я видел у него
в доме портрет вашей работы.
Да, да… именно у адмирала
я видел необыкновенно
удачный женский портрет.

ГОЙЯ:
Да, я писал для адмирала
портрет одной его знакомой дамы.

ДОН МАНУЭЛЬ:
Портрет вышел чудесный.
Вероятно, дама и в жизни очень
хороша. Адмирал говорил, что
она, кажется, вьюдита… её муж
погиб?… или я что-то спутал?…
поразительно красивая дама.
(пауза)

ГОЙЯ:
Страна будет вам благодарна,
дон Мануэль, если вы заключите
мир. Мадрид опять станет прежним,
и у нас станет легче на сердце,
когда мы снова увидим здесь тех,
кого нам так явно недостает.

ДОН МАНУЭЛЬ:
Недостает?  Вы серьезно думаете,
что Мадриду недостает тех
нескольких вольнодумцев,
которых мы, вынуждены были
попросить не выезжать из их поместий.

ГОЙЯ: 
Мои портреты весьма сильно
потускнели бы при скудном
освещении. Так же Мадриду не
хватает графа Кабарруса или
сеньора Ховельяноса.
(Мануэль сделал гневное движение)
Пожалуйста, не вертите головой.

ДОН МАНУЭЛЬ:
В ваших устах это звучит
неожиданно. Если бы наш друг
дон Мигель или аббат Диего высказал такие…

ГОЙЯ:
Мне пришло это в голову,
когда вы оказали мне честь,
разрешив присутствовать при
вашем разговоре, прошу прощения,
если я сболтнул что-то
лишнее, мне показалось,
что я могу себе позволить
быть с вами… откровенным.

ДОН МАНУЭЛЬ:   
Я всегда охотно выслушиваю
откровенное мнение, я готов
принять вашу просьбу  во внимание…
Кстати, о той даме, чей удачный
портрет мы только что вспоминали,
не знаете ли вы случайно, она еще
здесь, в Мадриде? Вы встречали
её в последнее время?

ГОЙЯ: 
Время от времени я встречаюсь
с этой дамой.


ДОН МАНУЭЛЬ: 
Было бы очень любезно,
с вашей стороны, дон Франсиско,
если бы вы при случае
познакомили меня с этой дамой…
Уверили бы её, что у
меня горячее и преданное сердце,
умеющее ценить все истинно
прекрасное. Портрет
сеньоры – портрет умной женщины.

ГОЙЯ:
Да, Ваше превосходительство,
философствовать можно только
с немногими женщинами.
 
ДОН МАНУЭЛЬ:
А что, если нам весело
провести вместе вечер?
Очаровательная вьюдита,
несколько друзей… но только в том
случае, если и вы примете участие
в такой вечеринке,
дорогой дон Франсиско.

ГОЙЯ: 
Сеньора Хосефа Тудо, несомненно,
почтет для себя за честь и
удовольствие познакомиться
с вами, ваше превосходительство.
(грянула музыка дон Мануэль остался сидеть)
(Гойя собирает мольберт  выходит и возвращается с четой Бермудесов и доном Диего. Дон Диего галантно подводит донью Лусию  к подиуму. Она садится. Агустин вывозит столик с напитками и закусками)

6. Дом Бермудесов Прием..
(Дуэт Мануэля и Гойи).
Дон Мануэль, дон Мигель, донья Лусия, дон Диего, Гойя, Пепа, Агустин (напивается всю сцену)

Дом Бермудесов. Донья Лусия по старо испанскому обычаю сидит на возвышении под высоким балдахином. Вся в черном с высоким гребнем. Входит Пепа.
ПЕПА: (зеленое платье, покрытое светлым кружевом) Прошу прощения за поздний
приход. Дуэнья никак не могла
найти паланкин.

ДОНЬЯ ЛУСИЯ:
Позвольте представить,
сеньора Тудо.

ДОН МАНУЭЛЬ:
(вскакивает, элегантный, без излишнего щегольства  из многочисленных орденов – только орден «Золотого руна», как и в предыдущей сцене)
Восхищен! Вы не представляете,
в какой восторг пришел я от
вашего портрета кисти нашего
друга, но даже портрет такого
большого художника несравненно
слабее оригинала.
Emouvante! Bouleversante! 
Parles-vous fransee?

ПЕПА:
Un peu.
К Лусие подходит дон Диего, она  встает опираясь на его руку. Они направляются к Гойе.
ДОН МАНУЭЛЬ:   
Я был уверен, что вы
образованней прочих мадридских
женщин. С вами можно беседовать
и о житейских делах и
о высоких материях.

ПЕПА: (движением веера дала ему понять, что он ей не неприятен)

ДОН МАНУЭЛЬ:
Франсиско, вы должны написать
сеньору Тудо ещё раз, вот такой
как сейчас, вложить в этот
портрет всё своё мастерство.
Напишите сеньору для меня!


ДОНЬЯ ЛУСИЯ:
(подходя, под руку с доном Диего, тихо говорит Гойе)
Я рада, что Пепа не
скучает. Такая молоденькая,
а уже вдова, да к тому же еще
и сирота. Она с поразительной
стойкостью переносит все
превратности судьбы,
вы не находите?.. Странно,
что именно ваш портрет
возбудил то участие, которое
дон Мануэль принимает сейчас
в ней? Вы вершите судьбами
людей, дон Франсиско.
Вернее ваши портреты.

ГОЙЯ:
(смотрит на дона Диего, а дон Диего на Лусию)
ДОНЬЯ ЛУСИЯ:
Сегодня вы неприветливей,
чем обычно. Опять дурные сны? 
Или вас не радует Пепино счастье?
(К ним подходит Дон Мигель)

ДОН МИГЕЛЬ: 
Дорогая, пожалуй, пора
подавать шампанское…
(Гойя с облегчением ретируется, его настигает Пепа)
(жесткий испанский танец с передачей партнерши, по принципу «ручейка»)
ПЕПА: (приветливо и негромко)
Как я выгляжу? Я не хотела бы
оставаться здесь долго.
Ты придешь ко мне,
или мне прийти к тебе?.. Ты не
в духе?.. (пауза)
Ты нашел другую, Франчо? (опять пауза)
Я тебе надоела? (пауза)
Почему ты отдаешь меня герцогу?

ДОН МАНУЭЛЬ: (подходя, громко)
Дорогая сеньора Тудо,
ездите ли вы верхом?

Гойя отходит к аббату

ПЕПА:
Здесь, в Испании, мне
приходилось ездить только
на осле или муле.
 
ДОН МАНУЭЛЬ:   
Это упущение надо наверстать.
Вы должны божественно
выглядеть в седле.

ПЕПА:   
Вся Испания знает, какой
вы прекрасный наездник.
Я бы с удовольствием поглядела
бы на вас верхом на коне.

ДОНЬЯ ЛУСИЯ: (мужчинам)
Она что, не знает,
что дон Мануэль занимается
верховой ездой в присутствии королевы?
ДОН ДИЕГО: 
Конечно, знает… она ведет
себя как настоящая маха…
Лусия, Мигель, Гойя и  Диего оказываются рядом, а Пепа с Мануэлем отдельно (парой) Агустин один много пьет
ДОН МАНУЭЛЬ: (после легкого замешательства) Конечно, сеньора. За честь
для себя почту погарцевать
перед вами.

ПЕПА: (интимно)
Как поэтично.  Как в романсах.


ДОН МАНУЭЛЬ: (ей в тон)
Вы вероятно поете?

ПЕПА:
Только для себя. Когда я
пою для другого, мне кажется,
что тем самым я допускаю
какую-то близость между нами…

ДОН МАНУЭЛЬ: (капризно)
Когда же вы споете для меня?

ПЕПА: (закрыла веер в знак отказа)

ДОН МАНУЭЛЬ: (ревниво)
А для Гойи вы пели?
(Пепа отвернулась)
Простите, позвольте мне
спеть для вас!


ПЕПА: (громко, с вызовом глядя на Гойю)
Ты слышишь, Лусия,
герцог предлагает спеть…
для нас.

ДОНЬЯ ЛУСИЯ: (мужу и дону Диего)
Ай да Пепа! В Мадриде
поговаривают, что королева
очень любит слушать пение
своего фаворита-дона Мануэля,
но ей приходится его долго
упрашивать…

ДОН МАНУЭЛЬ:
Мне нужен партнер. Дон Франсиско!
(Договариваются. Поют. Отплясывают.)

Люблю тебя в зелень одетой,
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зеленом море,
И конь на горе лесистой.
До пояса в темноте,
Мечтает она у ограды,
И зелены волосы, тело,
Глаза серебра прохладней.
Люблю тебя в зелень одетой.
Как звезды, иней сияет,
Как рыба потемки скользки,
Дорогу заре открывая.
О, дайте, дайте подняться
К зеленой лунной ограде!
За нею вода грохочет,
Там воду всегда лихорадит.
Люблю тебя в зелень одетой,
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зеленом море,
И конь на горе лесистой.
(здесь использовано стихотворение Ф-Г Лорки)

ДОН МИГЕЛЬ: (Лусии)
Поют, отплясывают как дикари…
Все ради женщин! (к дону Диего)
Что скажете, аббат ?

ДОН ДИЕГО:
Не говорит ли в Вас гордыня и
презрение, мой дорогой друг?
Иногда важным оказывается то,
что мы всю жизнь считали
ерундой… и наоборот…

АГУСТИН: (пьяный, дону Мигелю)
Боже мой, даже присутствие самой
прекрасной женщины в мире не
останавливает вас? Вы так
переполнены спесью, чувством
собственного превосходства,
своей высокой образованности…
вы ученый сухарь и осел,
которому досталось такое
сокровище… подумаешь, велика штука ученость, если у тебя есть
деньги и время… и
хватает и на пирушку и на
бой быков и на докторский
диплом... А у нас степеней нет...
зато мой мизинец понимает
в искусстве больше, чем
все академии со своими
докторами… а моё смиренное
сердце стремится к Богу искреннее,
чем вся  оголтелая жестокая
испанская инквизиция!
(повалился, все кинулись его поднимать, выносить, остаются только Гойя и дон Мануэль)

7. Дом Бермудесов. Пьяный герцог.
Гойя, дон Мануэль

ГОЙЯ:
Вот и наш Агустин
спел свою тонадилью.

ДОН МАНУЭЛЬ: (пьяно и добродушно)
Пьян, как швейцарец.

ГОЙЯ: 
«Испания – родина великих
мужей, Испания – их могила»

ДОН МАНУЭЛЬ: 
Нас мало осталось. А все войны
виноваты.
Мы с тобой остались. При
дворе сто девятнадцать грандов,
а мужиков только двое. 
Я твой друг, Франчо… и покровитель…
нужно счастье. Счастье не приходит,
с ним родятся, как с носом, с
задницей… или ты с ним родился,
или нет.
Я выполнил твою просьбу.
Ховельянос уже в Мадриде.
Ты мне пришелся по сердцу.
Ты из крестьян ведь? У меня
мать дворянка, но между нами
я тоже из крестьян.
Я сделался большим человеком,
и из тебя я тоже сделаю
большого человека. Мы,
испанские гранды всегда
покровительствовали искусствам,
а я чувствую искусство. Но
я тебе обязан. Правильно видеть
научил меня ты, а все твой
портрет. Она умна, по-французски
понимает, актриса, не
вешается на шею… скромна!
Таких дам мало. А сколько в
ней внутренней музыки! Но это
может знать только тот, кто с
ней действительно близок.
Наступит ночь, когда я буду это
знать. Как думаешь, эта ночь
уже пришла? Скажи, сколько
найдется среди женщин таких,
с которыми ты пожелал бы
провести ночь? Что касается меня,
и пяти не найдется.
  Ты приглашен  в Монклоа? Герцогиня,
наконец, достроила свой дворец!
Я приглашен… и Ховельянос… 
О чем я?  А!   Герцогиня!
Я вполне могу без нее прожить.
Она для меня слишком сложна,
слишком капризна и самонадеянна.
Она хочет, чтоб ее добивались
неделями, месяцами.
Это не для дона Мануэля.
Я не люблю длинных увертюр.
Мне нравится, когда занавес
поднимается сразу
(резко входит Пепа, дон Мануэль говорит громче и отчетливей, как будто протрезвев)
Окажите мне честь, донья Хосефа,
и разрешите проводить вас домой.

ПЕПА:  (играя веером и глядя на Гойю) 
Благодарю вас, дон Мануэль.

(уходят)
ГОЙЯ: (один, выходя на авансцену) 
Герцогиня! Просто надменная
кукла! А я болван!
(достает из кармана записку, свет концентрируется на нем)

8. Мастерская в Эскуриале. Муки
Гойя один в мастерской. Холодно. Темно. В руке он вертит записку.

ГОЙЯ:  (пьяно смеясь над собой)
Весь город говорит о том,
что делает герцогиня Альба.
А я дрожу при звуке этого
имени. Как мальчишка! И
я хочу его слышать!
Она пригласила меня на прием в
Монклоа, в последнюю минуту и…
не сказала мне ни слова.
Даже не посмотрела!
Как будто кроме Ховельяноса,
аббата и её доктора Пераля,
вообще никого нет на свете!
  Мадрид не знает, что вызывает она –
восторг или ненависть.
Мадрид сплетничает: «беспутная»,
«гордячка», «сумасбродка»!
«Гордячка!!!»
  Мадрид злится на Каэтану, Мадрид
смеётся над Каэтаной, Весь Мадрид,
черт возьми, – влюблен в Каэтану.
Читает записку
  «Завтра я не прислуживаю королеве.
Почему вас не видно при моем
утреннем туалете? Ваш друг
Каэтана Альба»  Друг!
«Да оградят меня Пречистая
Дева и все Святые!»
(рассветает, в свет входит Каэтана)

9. Эскуриал. Прогулка.
Каэтана, Гойя

Атмосфера: «Воздух был приятно свеж, в светлом небе стояло бледное солнце, веял легкий ветерок»
  КАЭТАНА: 
Вы забыли меня, дон Франсиско,
даже здесь, в Эскуриале, вы 
не показываетесь целыми неделями,
или просто избегаете меня? (присаживается)

ГОЙЯ: 
У меня много работы.

КАЭТАНА:  (указывая на место рядом, Гойя беспрекословно подчиняется)
Садитесь рядом со мной. Последнее
время я была очень занята,
в ближайшие дни у меня совсем
не будет времени, но когда
я вернусь из Эскуриала в Мадрид,
вы обязательно напишите мой
портрет в вашей новой манере.
Все только и говорят о ваших
новых портретах.

ГОЙЯ: 
Как вам будет угодно.
КАЭТАНА: 
Вы ни слова не сказали о
моем замке. Вы нелюбезны. А
как вам понравился мой домашний театр?
…Или вы предпочли бы грубую комедию в мужском вкусе? (разозлившись на его молчание)
… Мне такое тоже иногда нравится,
что-нибудь вроде «Девушки Гомеса
Ариаса», жестокая комедия
о человеке, который безумно
влюбляется в девушку, похищает
её и, пресытившись, продает
возлюбленную маврам.

Гойя вскочил.

КАЭТАНА: 
Сядьте!.. Сеньора Тудо
живет в той же гостинице,
что и вы?

ГОЙЯ:      
Сеньора Тудо уехала… 
насколько я слышал.

КАЭТАНА:   
Насколько я слышала, вы
устроили в честь сеньоры Тудо очаровательный праздник? Или не
вы, а дон Мануэль? Ну, расскажите
же. Не молчите так упорно.

ГОЙЯ:   
Я слишком мало осведомлен,
ваша светлость!

КАЭТАНА: 
Ну, уж светлостью меня не
называйте…(после молчания)
Вы чувствуете как здесь тревожно?
Про Эскуриал есть старинное
предание. Знаете?
Некий Матео был недоволен поборами,
которыми монастырь обложил крестьян.
Монахи донесли на него.
Он обернулся черной собакой
и выл все ночи напролет,
не давая никому покоя.
Монахи повесили собаку
на коньке монастырской крыши.
Собака обернулась воином.
  Воин стал мутить народ против 
монастыря.
  Один из монахов узнал, что Матео,
собака и этот воин – одно - 
и донес на него инквизиции.
Воин опять обернулся собакой.
  Но монахи поймали собаку и
живьем замуровали её
в фундаменте пристройки.
Это было, когда монастырь
перестраивали в Эскуриал.
Говорят и сейчас, в полнолунье
слышно, как воет собака.

ГОЙЯ: 
Интересное предание. А откуда монах узнал, что Матео, собака и воин – одно?

КАЭТАНА:
Об этом предание умалчивает…

ГОЙЯ:
Я думаю монах – сочинил это…

КАЭТАНА:   
Знаете, на этот раз в Эскуриале
со мной точно  что-нибудь приключится.

ГОЙЯ:   
Почему вы так думаете?

КАЭТАНА:   
Мне сказала моя камеристка.
Ей можно верить. Она читает
в будущем… Вот возьму и
донесу на нее инквизиции!..
(смеется)
У бабушки была камеристка-
Бригида, её сожгли, потому что
она была ведьмой. Многие говорили,
что она пострадала напрасно, но
когда палач попросил, чтобы она
поцеловала его в знак прощения,
она не согласилась, а это верный признак! Иногда она ко мне
является и предвещает.

ГОЙЯ: 
И что же она вам предсказала?

КАЭТАНА: 
Что я не доживу до старости и
потому надо, не теряя времени,
брать от жизни все, что она дает.
  …Я собираюсь на день, на два
в Мадрид. Уезжаю в среду.
Вы тоже будете там?

ГОЙЯ: 
Я правильно понял?
Я могу засвидетельствовать
вам свое почтение в среду
вечером в Мадриде?

КАЭТАНА: 
Вы правильно поняли, сударь.
(Каэтана уходит, Гойя остается в задумчивости. Входит Агустин.)

10. Мастерская в Эскуриале. За красками
Гойя, Агустин входит

ГОЙЯ:   
Когда же ты, наконец,
поедешь в Мадрид? Сколько еще
прикажешь мне ждать красок?

АГУСТИН: 
Красок нам еще на  три,
на четыре дня за глаза хватит.
А потом их может доставить нарочный.

ГОЙЯ:   
Отправляйся в Мадрид!
И не откладывая, сегодня же.

АГУСТИН: 
Ты с ума сошел?! Ты же
обещал закончить портрет,
требовал, чтобы королева позировала
тебе 4 раза. А теперь отсылаешь меня?

ГОЙЯ: 
Отправляйся в Мадрид. Там ты
узнаешь, что моя младшая дочь
серьезно захворала и что жена
настаивает на моем немедленном возвращении.

АГУСТИН: 
Ты не боишься обрушить на
свою голову гнев Господень?

ГОЙЯ:
Ты должен привести известие
о болезни Элениты. И всё.

АГУСТИН:
Ты собираешься отказать
королеве? Ты собираешься в
Мадрид?

ГОЙЯ:
Я должен быть в Мадриде.
От этого зависит моя жизнь.

АГУСТИН: 
И ты не можешь найти другого
предлога?

ГОЙЯ:
Выручи меня сейчас, в трудную минуту.



АГУСТИН:
Я еду в Мадрид. Ты получишь
письмо, которое хочешь.(уходит)

ГОЙЯ:
«Да оградят меня Пречистая
Дева и все Святые!»
(перемена света, входит Каэтана)

11. Мастерская в Мадриде. Махо и Маха
Каэтана, Гойя
(Каэтана долго ходит далеко от Гойи, осматриваясь в его мастерской, удерживая притяжение, пытаясь противостоять магниту. Гойя открыто рассматривает её. Здесь каждый «охотник» и каждый «добыча»)
КАЭТАНА: 
Здесь темно и холодно.

ГОЙЯ:
Я растоплю камин.

КАЭТАНА: 
Кому принадлежал этот
Веласкес до вас?

ГОЙЯ:   
Это подарок герцогини Осунской.

КАЭТАНА: 
Да, помню, я видела его.
Вы были её любовником?

ГОЙЯ:   
… Я многому научился у
Веласкеса. Больше, чем у
кого-либо другого.

КАЭТАНА:
У меня в загородном доме
есть один Веласкес, можно
сказать… неизвестный… если
когда-нибудь вы попадете туда,
я вам покажу. Я думаю,
он был бы здесь очень уместен.
(рассматривая рисунки на столе, наброски)
Вы как будто намерены нарисовать
итальянку почти такой же уродливой,
как на самом деле. Она не возражает?

ГОЙЯ: 
Королева умная женщина и
поэтому на портретах хочет быть
похожей.

КАЭТАНА:
Да, при такой наружности женщине
приходится быть умной. Вы знаете
что она снова выслала Ховельяноса. 
Видимо переговоры с Францией зашли
в тупик… А может просто она
злится на герцога?..

ГОЙЯ:
Я намерен нарисовать Вас махой,
но мне не хотелось бы снова
впасть в ошибку, изобразив Вас
в маскарадном виде. Я должен понять,
какая же Каэтана настоящая.

КАЭТАНА: 
Никогда вам её не понять.
Впрочем, я и сама её не знаю.
Я серьезно думаю, что я
больше всего маха. Мне нет дела
до того, что говорят другие,
а ведь это как раз характерно для махи.

ГОЙЯ:
Вам не мешает, что я так
на Вас смотрю?

КАЭТАНА:
Я на вас не обижаюсь, ведь
вы  художник. Скажите, вы
вообще только художник?
Всегда и вечно только художник?..
Чуточку поразговорчивее вам 
быть, все-таки, не мешало б. Мой
дед воспитывал меня по принципам Руссо.
Вы знаете кто такой Руссо,
дон Франсиско?

ГОЙЯ:
Мои друзья по временам дают
мне читать Энциклопедию.

КАЭТАНА: 
Отец мой умер рано, а дед
предоставил мне полную
свободу… потому что считал,
что слишком  долго над людьми
тяготеет мораль, созданная
стариками и физическими
уродами, которые полны лишь
зависти и злобы к тем, кого
природа щедро наградила. Мой дед
считал, что нужно руководствоваться 
поиском духовного совершенства.
Он хотел, чтобы я выросла другой.
Мне ужасно хотелось соответствовать
его представлениям о гармоничной
и совершенной личности, но…
я зла и суеверна…
Покойница-Бригида, часто является
мне и указывает, что я должна
и чего не должна делать…
Серьезно, дон Франсиско, изобразите
меня в виде махи.

ГОЙЯ: 
Я не верю ни единому вашему слову.
И махой вы себя не считаете,
и ночных разговоров
с казненной   камеристкой не ведете.
Когда мне этого хочется, я говорю
то, что думаю. Я – махо, хотя
иногда и почитываю Энциклопедию.
КАЭТАНА: 
Правда, что вы как-то прикончили
четверых или пятерых не то в драке,
не то из ревности? А в Риме, вы
похитили монахиню, и только
нашему послу удалось вас вызволить?
Или вы сами пустили эти слухи,
чтобы придать себе интерес и
получить больше заказов?

ГОЙЯ: 
Махо любит говорить громкие
фразы и бахвалиться. Вы же
должны знать это, ваша светлость.

КАЭТАНА: 
Если вы еще раз назовете
меня «ваша светлость» я уйду.

ГОЙЯ: 
Не думаю. Вы хотите унизить
меня. Чтобы потом не казаться
себе униженной? Вы решили меня
уничтожить?

КАЭТАНА:
Чего ради мне хотеть этого… Франчо?

ГОЙЯ:
Откуда мне знать, что побуждает
вас хотеть то или иное?

КАЭТАНА: (медленно, крадучись, почти танцуя подходит к Гойе)
О, здесь пахнет философией,
а значит ересью. Уж не еретик
ли ты, Франчо?





ГОЙЯ:
Если инквизиции надо заняться
одним из нас, так это скорее
вами и вашими поисками
духовного совершенства…
(это сближение напоминает тот мрачный танец в начале, на балу у Каэтаны, только еще чувственней и неотвратимей)
КАЭТАНА:
Совершенство – это быть свободной.
Быть свободной – это значит –
никого не осуждать. Никого не осуждать
– это значит чувствовать себя равной
всем. Не ставить себя выше или ниже
кого б это ни было.
А это так трудно… 
Иногда мне  сняться страшные сны… 
Это значит - мучает дьявол…
Я не раз молилась Пречистой Деве,
чтоб она была ко мне милостива.
А теперь я молюсь и за тебя…
(укрывает статуэтку богородицы Аточской своей черной шалью, вынимает гребень из волос, скидывает туфли, расстегивает юбку, распускает шнуровку, зтм)

12. Бегство Лусии.
Гойя(вальяжно раскинувшись), дон Мигель входя
ДОН МИГЕЛЬ: 
(с преувеличенным воодушевлением)
Радостное известие. Несмотря
на политические изменения
в стране, Ховельянос в
безопасности. Аббату удалось
перевести его через границу.

ГОЙЯ: (поднимаясь)
Мы снова в состоянии войны? 
Бедный аббат, не скоро он сможет
вернуться.


ДОН МИГЕЛЬ:   
Ховельянос давно настаивал,
чтобы донья Лусия
навестила его дочь в Париже.
Там же, в Париже у Лусии есть
старая приятельница влиятельная
в политических кругах. С её
помощью донье Лусии, аббату
и Ховельянесу, без сомнения,
удастся многого добиться.
 
ГОЙЯ: 
С каким рыцарством ты
выгораживаешь её!  Ты отпустил
Лусию с аббатом?

ДОН МИГЕЛЬ: (сдувшись) 
Ты верно угадал. Правда была
в мерцающем портрете, в
неуловимой двусмысленности,
что скрывалась под маской
светской дамы. Глупец, я
думал приручить своенравную маху.
Чувства усиливают сильный разум
и ослабляют слабый. Мой слабый разум…

ГОЙЯ:
Просто ты мечтал…
 
ДОН МИГЕЛЬ: 
Я верил, что разум обладает
божественной властью и
что мыслителям дано одолеть
глупость… Разве не может в
одном человеке сочетаться
глубокий ум, прекрасное тело…
разве жажда любви,
чувственность исключают 
преданность и верность?
Неужели разум навеки обречен на
бессилие, на прозябание в холодном
и скудном одиночестве. Победа дается
на короткий срок, а потом в людях
опять берет верх звериное начало.
И нечего искать четкости линий
и ясности, все беспорядок –
внешний и внутренний.
Никогда не удастся деятелям
просвещения искоренить в человеке
все грубое, дикое, жестокое,
превратить варваров в
цивилизованных людей. В людях
все мутно, глухо и темно...

ГОЙЯ:
Голодного человека мало
интересуют красота линий
и тайны мироздания. Чистота,
надежда, ясность существуют
лишь в искусстве. У чувств нет
правил, у страсти нет границ… 
А ты, друг мой, слишком
высокомерен в своей проповеди
разума…

ДОН МИГЕЛЬ: (ноет)
Гармония – это утопия. Счастье
невозможно. Да здравствует
бесчувствие. Отныне это мои лозунги!

ГОЙЯ:
Ты осуждаешь все человечество?..
   
ДОН МИГЕЛЬ: (поднимает взгляд непонимающе) Что?

ГОЙЯ:
Прости, мой друг. Я неприлично
счастлив сегодня… мне трудно
разделить твое горе…


ДОН МИГЕЛЬ: 
Я пойду… (уходит)

13. Мастерская в Мадриде.

ГОЙЯ:     (счастливый)
Однажды я обозвал мою герцогиню
развратницей, а она в ответ
прочитала мне целую лекцию о ханжестве и
любви. Она тогда  сказала, что
развращенность – это бедность чувств.
Как и аскетизм. Аскет и развратник – братья. Их объединяет  любовь к насилию.
Над природой, над собой, над себе
подобными. Причем аскет хуже. Он агрессивен
в своем лицемерии, ханжестве,
ненависти ко всему живому,
счастливому и естественному. Постная рожа и поджатые губы – это маска, под которой бушует ненависть. И только разум может сорвать эту маску.

Аскетизм – это вершина развращенности. Развратники к концу своего пути становятся аскетами. Это логическое завершение. Лишенные из-за немощи способности насиловать тело, они насилуют душу.  Это только один из парадоксов жизни и общества.
(вдохновенно)
После отповеди дона Мигеля, я задумался, как много страданий, как много в них несуразицы, противоречий, комического и страшного, ужасного и смешного.  Я напишу   “Сатиры”. Как человек бывает нелеп и убог, отвратителен и жалок…  как уродливо бывает устройство нашей жизни… И пусть мне скажут, что я показал ад с такой страшной силой, как будто побывал в нем…
(Гойя уходит, к концу его монолога дон Мануэль  и Пепа появляются и «гарцуя» на игрушечных детских лошадках идут к центру.  Проходят по авансцене с текстом:

14. Сан-Идельфонсо. Друзья. (проход)
Дон Мануэль, Пепа

ДОН МАНУЭЛЬ :
Интересно, как поживает наш
друг Франсиско?

ПЕПА: 
Собственно, Гойе следовало
бы написать меня верхом.

ДОН МАНУЭЛЬ:
Он сейчас гостит в Пьедраите,
у герцогини Альба.
Представляешь, душенька,
бык Франсиско и грациозная,
хрупкая Каэтана…

ПЕПА: 
Надо полагать, дон Франсиско
соблаговолит исполнить ваше
желание и перенесет свой
летний отдых из Пьедраите
в Сан- Идельфонсо.

ДОН МАНУЭЛЬ:
Какие у вас странные
фантазии, дорогая!

ПЕПА:   
Так он приедет?

ДОН МАНУЭЛЬ: 
Непременно, раз вы этого
желаете, ma cherie!

ПЕПА: 
Muchas gracias.


(В это время заряжаются Гойя и Каэтана)

15. Пьедраите. Комната в замке.
Гойя, Каэтана
Гойя пишет портрет полуобнаженной Каэтаны. Он угнетен и напряжен. Ей стоит большого труда позировать. Она вся – страсть.
КАЭТАНА:   
Я думаю, что у тебя
есть склонности к колдовству.

ГОЙЯ: 
Твоя камеристка утверждает,
что людям с такими ушными
мочками, как у меня лучше
не пробовать заниматься
чародейством.
 
КАЭТАНА:
Тебе надо пройти выучку
у одной знаменитой колдуньи.
Может хотя бы тогда, ты
быстрее закончишь мой портрет?

ГОЙЯ: 
Я же не Быстрый Лука. Не шевелись!

КАЭТАНА: 
Но ведь и я не Карлос 11.
Просто ты не хочешь признать,
что из всех мадридских дам я –
единственная настоящая маха.
А настоящая маха не должна
быть одетой. Веласкес это понимал!
Голова растет от тела и только дурная
голова стыдится тела и… ну всего,
что нужно телу. Ум и красота должны
быть вместе, в гармонии природы… 
Правда, могут возникнуть
проблемы с инквизицией (хохочет)
Придется быть осторожной!
Этот портрет я повешу в тайном
сейфе,  как и ту нагую женщину Веласкеса…

ГОЙЯ: 
Пожалуйста, не ерзай!

КАЭТАНА:
Веласкесу, конечно, было
легче. Он чувствовал свое
единство с королем и двором,
сам был аристократом и
прославлял монархическую идею.
А ты – антиаристократ. Ты –
махо! И поэтому ты мой кортехо!
Вряд ли Веласкес мог бы быть
моим кортехо! Ты опять
плохо слышишь?..

ГОЙЯ:
Прости, просто голова
занята другим (протягивает ей письмо)
Утром получил, с нарочным… 
в красных чулках.

КАЭТАНА: 
От королевы? (читает письмо)

ГОЙЯ: 
От дона Мануэля.

КАЭТАНА: 
Вы должны облечь свой отказ в
самую учтивую и осторожную форму.
Итальянка верно воображает, что
придумала очень умный и тонкий
способ испортить нам с вами лето.
Она позеленеет от злости, когда вы
отклоните приглашение. (разрывает письмо)

ГОЙЯ: 
Я придворный живописец, а
дон Мануэль ссылается на
королеву.

КАЭТАНА: 
Насколько я вижу это письмо
написано не от имени королевы.
Неужели вы должны плясать под
дудку дона Мануэля?  Он сам нынче
под чью пляшет?

ГОЙЯ: 
Пожалуй, я могу отложить
поездку на несколько дней, имею
же я право сказать, что я должен
закончить работу над портретом…

КАЭТАНА:
Вы очень любезны, дон Франсиско,
пожалуйста, сообщите мажордому,
когда вам подать карету.

ГОЙЯ: 
Поймите же, наконец, что я
не гранд, я художник, самый
обыкновенный художник, я
в полной зависимости от милостей
королевы и дона Мануэля!..  Каэтана!!!
Тебе нет дела до моих успехов, нет
дела до моего искусства. Для тебя
важнее всего твоё удовольствие.
Каэтана, умоляю, уйми свою гордость!

КАЭТАНА: 
Госпожа герцогиня не принимает
ни сегодня, ни завтра.
“Каэтана повернулась, невыразимое презренье было написано на её лице,  и твердыми, мелкими, легкими шажками не спеша вышла.”
( К  Гойе выходят дон Мануэль и Пепа. Позже Агустин.)

16.Сан-Идельфонсо.
Гойя, Пепа, дон Мануэль(пара в костюмах для верховой езды), позже Агустин.

ПЕПА: 
Какое счастье, что дон Мануэль
надумал пригласить вас. Мы
отлично провели время в
здешних чудесных горах. Надеюсь и вы
 не скучали, дон Франсиско?

ДОН МАНУЭЛЬ: 
У меня на вас большие виды.
Прежде всего я хотел бы иметь
портрет сеньоры Тудо верхом
на лошади. Правда, ей удивительно
идет амазонка?

ГОЙЯ: 
К сожалению, эта задача выше
моих сил. Мне не дано
живописать красоту. Если я
попытаюсь изобразить сеньору Тудо
на коне, боюсь, картина получится
много ниже вашего, дон Мануэль
представления об оригинале.

ПЕПА: 
Ты, как и прежде откровенен.
Я так и думала, что ты
испортишь мне все удовольствие,
Франчо.  Обратитесь  к  Карнисеро, пожалуйста, дон Мануэль!

ДОН МАНУЭЛЬ: 
Не будем решать сгоряча…
Знаю! Вы должны написать
Пепу с гитарой в руках!

Входит Агустин с письмом.

АГУСТИН: 
Боюсь, что у меня дурные вести.
В Мадриде вспыхнула горловая
болезнь, поражает преимущественно детей… ( протягивает письмо Гойе)

ГОЙЯ: 
Двое из троих. Средний сын и маленькая Эленита! (падая на колени)   «Да оградят меня Пречистая Дева и все Святые!»
(Гойя остается один, к нему выходит Каэтана)

17. Мастерская в Мадриде.
Гойя(на коленях), Каэтана

ГОЙЯ: 
Как смела ты прийти! Убила
моих детей, а теперь пришла
посмеяться надо мной?

КАЭТАНА: 
Горе свело тебя с ума, Франчо.
Возьми себя в руки!

ГОЙЯ: 
Это ты внушила мне мысль
накликать болезнь на мою Элену.
Ты поставила меня перед выбором
– либо жертвуй тебе Эленой,
либо моим положением,
моим искусством… Только этой
ценой ты соглашалась допустить
меня к себе! Всё, всё хочешь
ты у меня украсть… Хочешь оставить
меня ни с чем в угоду твоему
окаянному бесплодному лону…
твоей гордыне…


КАЭТАНА: 
Вы всегда годились только
для роли придворного шута.
Вы, кажется, воображали
себя махо? Вас допускали до
себя герцогини, потому что
им хотелось позабавиться…
Он встал в бешенстве, чтобы наброситься, но вдруг в отчаянье упал и закрыл лицо руками. Он плакал. Он бредил.
Гойя не смотрел, не видел, но уже и не слышал.
ГОЙЯ: 
Демоны… они повсюду, нечисть
кишит, зверье с кошачьими и
птичьими мордами, огромные чудовища,
совы, нетопыри обступают меня…
все ближе, ближе… я узнаю их…
домовых, кикимор, лемуров,
эльфов, оборотней, обменышей, гномов, великанов-людоедов,
упырей, василисков… и у многих
человеческие лица, в которых
смешиваются черты… привидения
любят являться в виде монахов,
или судей священного трибунала
и прелатов…  переменчивые формы облаков… ветви деревьев… пятна
на стенах… струйки воды… солнечные
зайчики… лица… у демонов лица…
нечисть сменила морды на лица…… 
переменчивые формы облаков…
пятна на стенах…(лежит обессиленный)

КАЭТАНА: (над ним)
Нас всех мучает дьявол… 
Я понимаю, как тебе больно,
но мы ни в чем не виноваты.
Мы не могли ничего изменить.
Это не в нашей власти.
Мы знали оба, что будет. Мы
знали сразу. Любить страшно!
Потому что ты беззащитен! Я
пыталась не начинать! Я пыталась
остановить…
Ты ничего не знаешь, мой
глупый, некрасивый художник.
Ты один мне дорог, старый махо.
Ты один мой кортехо! (музыка)
ЗТМ

18.  Мастерская в Мадриде...
Агустин(работает над портретом Каэтаны), дон Мигель, позже Гойя.
АГУСТИН: 
Когда я первый раз увидел эти
новые офорты Гойи – я был потрясен.
А после того, как он показал их друзьям
– он их разобрал и подписал.
“Тантал” - любовник горюет над мертвой,
 исподтишка наблюдающей за ним
возлюбленной, а под старухой,
которая ко дню своего
семидесятипятилетия рядится
и прихорашивается: “ До самой смерти”

ДОН МИГЕЛЬ:
Стоит обнародовать эти
офорты, как инквизиция разожжет
такой костер, перед которыми
все прочие аутодафе покажутся
тусклыми огарками.

АГУСТИН:
С вашим проклятым благоразумием
вы готовы каждого превратить в труса!

ДОН МИГЕЛЬ: 
Надо дождаться подходящего
времени. Вы хотите обречь
Франциско на сожжение?

АГУСТИН:
Такова участь художника –
опережать свое время. Когда
наступит подходящее эти рисунки
будут уже не нужны!

ДОН МИГЕЛЬ: 
Никогда бы не подумал, что
Гойя будет рисовать социальные
сатиры. Он всегда чурался политики.

АГУСТИН:
При чем здесь политика? Он
на всеобщем языке  сказал о том,
о чем многие думают, чего
боятся… Он запечатлел лицо
самой Испании! А может быть и мира.

Входит Гойя, говорящие его не видят. Гойя прислушивается.

ДОН МИГЕЛЬ:
Ты слышал, Кинтана ему оду посвятил? “С годами королевство обветшало.
Растрачено господство мировое.
Но жар искусства, пламенно пылавший
В творениях Веласкеса, Мурильо,
Поныне жив! Он – в нашем славном Гойе!
Перед его фантазией волшебной
Действительность, смущенная померкла.
Настанет день! О, скоро он настанет,
Когда перед тобой, Франсиско Гойя,
Склонится мир, как перед Рафаэлем
Сегодня он склоняется. Из разных
Земель и стран в Испанию стекаться
Паломники начнут, чтобы увидеть
Твои картины… О, Франсиско Гойя –
Испании немеркнущая слава!»

АГУСТИН:
Даже слова наивысшей похвалы
слишком слабы… Когда Гойя достал
рисунки мне показалось, что я
оказался в толпе людей и чудовищ.
В этих рисунках больше правды, чем в… 
самой правде!

ДОН МИГЕЛЬ:
Скажу по-секрету, что для
человека изучающего искусство,
неприятно всякое новшество, потому,
что оно опрокидывает его теории…
мне придется переучиваться… но
должен сказать, что кое-где
чувствуется влияние старых
мастеров, например Босха…

АГУСТИН:
Трудно смириться, что это
существует в мире, но не для мира…

19.(продолжение)Мастерская в Мадриде. Портрет Каэтаны
Гойя (обнаруживает себя), Агустин, дон Мигель

ГОЙЯ:   
Как продвигается портрет
доньи Каэтаны? Ты
превосходно изучил мою манеру!

АГУСТИН:
Дописывать за тебя мне уже
приходилось, а вот так, с нуля…

ГОЙЯ:
Если б я теперь начал
её писать, то неизбежно вложил
бы в картину слишком много
личного… Этюдов, набросков и портретов
у тебя было более, чем требуется…
А я сделаю теперь, несколько
мазков и поставлю подпись.
Все будет честь честью!

АГУСТИН: 
Ты лучше меня знаешь,
насколько герцогиня сведуща в
живописи.

ГОЙЯ: 
Не больше, чем все остальные!

ДОН МИГЕЛЬ: 
Не буду вам мешать! (уходит)

ГОЙЯ:(делая несколько мазков)
Лучше некуда! Светлое, ясное, безупречно красивое лицо,
огромные глаза, надменные брови
и волнующие кудри. Тихая, чистая
и гордая красота… в дорогом убранстве.

АГУСТИН:
Да, но нет колдовства!

ГОЙЯ:
Оно и к лучшему. Вот увидишь,
она придет в восторг.

АГУСТИН: 
Ты слышал, что вернулась донья Лусия?

ГОЙЯ: 
Можно поздравить нашего друга,
Мигеля? Или ты хочешь,
чтобы я поздравил тебя?..

АГУСТИН:
…Как продвигаются твои “Сатиры”?

ГОЙЯ:
Могу сказать, что ты ошибся.
Мой “всеобщий язык” понятен
только кучке просвященных друзей.

АГУСТИН:
Ты обуздал дьявольское племя
и пригвоздил его к бумаге,
что же здесь может быть
непонятного? Я думаю сам Господь
тебя благословил!  А то, что
у нечисти встречаются знакомые
лица … не всем это
нравится, конечно…

ГОЙЯ:
Что интересно, себя никто
не узнает… в королеве все видят
королеву, но узнать себя ни у
кого духу не хватает…
 
АГУСТИН:
На то  и “сатиры”…

ГОЙЯ: 
Я называю их “Капричос” –
причуды, выдумки…

АГУСТИН:
А “её светлость” видела,
себя узнала?

ГОЙЯ:
Боюсь, что Каэтана 
попросит показать ей рисунки… и
жду этого… Что скажет? Отшатнется?..
ведь это итог всех этих лет…

АГУСТИН:  Итог !… звучит…
пойду, вручу портрет… (уходит унося холст)








20. Последняя встреча. Капричос.

ГОЙЯ: 
(ожесточенно работает, вокруг множество рисунков, он пишет и бросает и пишет новый… долго не замечает вошедшую Каэтану)

КАЭТАНА: (восхищенно)
Я была в той церковке, возле
кинты, смотрела твои фрески.
Королева права, это действительно
новый шедевр.

ГОЙЯ: 
Ты согласилась с королевой?

КАЭТАНА: 
Просто это Гойя!

ГОЙЯ: (ворчливо) 
Нелегкая была работа –
все время лазить по лесам.

КАЭТАНА:
Я видела одну старушку,
она долго рассматривала фрески,
потом вышла на середину и низко
поклонилась во все стороны.
Я спросила её: «Что ты делаешь и зачем
бьешь поклоны перед нарисованной
толпой?», а она сказала: «Когда
видишь красоту такую, надо поклониться»

Гойя складывает рисунки, пытаясь не показывать Каэтане…

КАЭТАНА: (обратив внимание на рисунки)
Что это?

ГОЙЯ:  (протягивая ей рисунки)
Выдумки, безделки, фантазии… я называю их капричос…

КАЭТАНА: (разглядывая рисунок меняется в лице) Смотри, чтобы она этого не
увидела, твоя Мария-Луиза… (следующий рисунок)  Вряд ли Пепа и
дон Мануэль поблагодарят тебя за это…

ГОЙЯ:
Неправда ли приятно видеть в
этих рисунках кого-то другого.
Королеву. Пепу… Не себя.

КАЭТАНА: (пропустив мимо ушей) 
Бригида тебе удалась…

ГОЙЯ: 
А  ведь я никогда её не видел!

КАЭТАНА: 
Непонятно. Ты называешь это
шутками. Не вижу здесь ничего
забавного. Все резко, грубо,
а многое даже безвкусно.

ГОЙЯ: 
Оценка грандессы!

КАЭТАНА:
Женщины! В жизни и так
хватает всяких гадостей, чтобы
еще и искусством увеличивать
их количество. Я думала,
что художник должен стремиться к
чуду. К гармонии и правде,
к прекрасному, к Богу… а это
чудовищное, больное и страшное…
это ад, я увидела его и как
будто побывала в нем…

ГОЙЯ:
… Я – махо! Я вызвал и победил
духов, которые хотели
победить меня, может, я помогу
кому-нибудь еще сделать это. И
это называется безвкусицей.

КАЭТАНА:
И ты чудовище… из ада…

ГОЙЯ:
Благодарю, ваша светлость.

КАЭТАНА:   
Прощайте, Гойя.


21. Мастерская в Мадриде. Кода.
Гойя(глухой), Дон Мигель, потом Агустин
(когда Гойя не понимает, что ему говорят – ему пишут в блокноте)

(один, он все слышит и слышит последние слова Каэтаны:  «И ты чудовище… из ада». Он затыкает уши, закрывает глаза, как будто боится, что все услышат этот набат, звучащий внутри него, как будто он может просочиться…  наконец ему удается остановить это безумие. Он молится и исповедуется…)
ГОЙЯ :
Я ничего не знал. Она была
беременна. Каэтана хотела
этого ребенка, а потом передумала.
Почему? Доктор Пераль просил меня,
чтоб я уговорил её отказаться
от вмешательства.  А я сказал,
что не мое это дело влиять
на решения “её светлости”…
Я не мог тогда говорить с ней…
но потом я понял, что она приходила
сказать мне, что ждет ребенка…
поэтому она ходила в кинту…
молиться о счастье и гармонии…
о нашем ребенке… но не может быть 
гармонии в этом мире… а я чудовище
только потому, что не даю ей обмануться???

Входит дон Мигель

ДОН МИГЕЛЬ:  (очень отчетливо)
Это действительно, правда, что
аббат вернулся? Вы слышали про аутодафе?

ГОЙЯ:  (читает по губам)
Да. Я был там. Мне вручили
приглашение священного
трибунала. Я подумал, что до
меня добрались.

(дальше Гойя не слышит вопросов, просто говорит, неостановимо)

ДОН МИГЕЛЬ: 
Что за подлость подвергать
вас таким трудностям.

ГОЙЯ:
Это было  Предостережение.   
Я не понял приговора, я почти
совсем не слышу… Но я видел.
Я видел его мертвенное лицо,
с которого сошла скептическая
маска и обнажилось унижение и
страдание. Этот человек был
уничтожен.

ДОН МИГЕЛЬ: 
Зачем он вернулся?

ГОЙЯ: 
Его тоже опутали демоны,
и он с ними не справился, а он как
на грех – политик. Видишь, что
получается, когда ввязываешься
в политику?

ДОН МИГЕЛЬ:
Вот и не ввязывайся!


ГОЙЯ:
Нет! Мои «капричос» будут
зеркалом. Я непременно нарисую
священный трибунал. Сладострастных, обожравшихся монахов,немыслимые
мучения жертвы…
(смотрит, наконец, на Дона Мигеля)
ДОН МИГЕЛЬ: 
И будешь прятать?

ГОЙЯ: 
Там посмотрим.
 
входит Агустин

АГУСТИН: (похлопав Гойю по плечу, чтобы тот прочел по губам)
Ты работаешь?

 ГОЙЯ:
“Мертвые живым глаза открывают!”

ДОН МИГЕЛЬ: 
Тебе надо изучить азбуку глухонемых.

ГОЙЯ: 
По твоему, я должен водить
компанию с одними убогими?
Здоровым людям я больше не нужен?

ДОН МИГЕЛЬ: 
Доктор Пераль объяснил мне,
что исходной точкой недуга является мозг.

ГОЙЯ: 
Он считает, что я сумасшедший?

АГУСТИН: 
Ты должен почитать себя счастливым,
что не сошел с ума, а только туг на ухо.

ГОЙЯ: 
Я не туг на ухо, а глух,
как тетерев.

АГУСТИН: 
Прекрати жалеть себя, у тебя
есть сын, твоё искусство,
друзья, наконец.

ГОЙЯ: 
Я глух. Навеки. Непоправимо.
Это мне в наказание.

ДОН МИГЕЛЬ: 
Даже в беде ты счастливее
других. Другим приходится таить
запретные чувства, пока они и в
самом деле не сокрушат разум,
не искалечат душу, а ты можешь
изобразить их, очиститься от
скверны, перенося свои сомнения и
горе на полотно.

ГОЙЯ: 
Как высокопарно! А ты хотел бы
поменяться со мной местами?
А ты, Агустин? А Каэтана
назвала меня «чудовищем из ада…»,
сказала, что искусство не должно
увеличивать количества гадости жизни…
(долгое молчание)Она  умерла?

АГУСТИН: (очень разборчиво, чтобы Гойя прочел по губам)
Завтра похороны!  (кричит)
Всему виной эта женщина!

ГОЙЯ: 
Дурень ты несчастный!.. А ты ведь
так и не рассказал мне, как она 
тогда восприняла твой портрет?

АГУСТИН:
Она сказала, что может раньше
ты писал её и лучше, но этот
портрет ей больше прежних нравится.

  ГОЙЯ: 
Я же говорил! Нашла в нем
гармонию и красоту. Жаль, что
гармония и красота всего лишь в том,
что мы должны говорить и делать
то, что они хотят видеть и слышать…

ДОН МИГЕЛЬ:
И наоборот…

АГУСТИН:
Мне показалось, что она
меня утешает…

ДОН МИГЕЛЬ: 
Говорят, многие картины,
принадлежащие герцогине, появились
в галереях дона Мануэля.
Говорят, среди них есть
неизвестные Веласкес и Гойя.

ГОЙЯ:
Если они попали к дону Мануэлю
инквизиции можно не опасаться.
Да и когда остаешься один бояться
уже не приходится. 
И так ли  страшны физические
страдания и боль?
Я слышу погребальный звон. Вы слышите?
(Агустин и дон Мигель переглядываются и прислушиваются, но ничего не слышат)
Этот  звон такой бесстрастный и спокойный.
Он ничего уже не обещает. Никуда не зовет.
Это лед, а не костер… это по-страшнее
инквизиции… страшная штука – «аутодафе»…
мы все боимся… а чего мы боимся?
В сущности, вся моя жизнь –  аутодафе.
А вина моя… вина моя в том, что я живой,
что я художник, что ничего другого я не умел
и не хотел, но, Господи, разве не Ты создал
меня таким? Неужели всякий дар – проклятие,
Господи, неужели человеческое счастье не
достижимо для людей как потеряный рай?
Я подумал тут… как страдает мать, когда
ребенок, не ведая, что творит, уничтожает
себя… не хочет слышать доводов рассудка…
не хочет видеть очевидного… потому что это
очевидно для матери, но не для него… 
так и Господь наш!
Он дал нам заповеди …  мы нарушали их…
  Он дал нам свободу воли и поплатился за это…
Он любил нас…  мы не понимали. Как Он страдал!..
Должно быть все страдания всего человечества
ничто в сравнении с Его страданиями…
И с чем сравним ужас того, кто ведает,
что мы творим???
К концу монолога зрители тоже слышат погребальный звон…

         февраль 2008