ДУШЕЧКА
Доколе ещё мазать чужие рожи? Помадить чужие седые космы, выдёргивать волосы из чужих ноздрей? - рокотал про себя престарелый гримёр Виссарион Иванов.
Склонившись над распростёртым на полу телом, он пытался придать тому более непринуждённый вид. Сомкнул белоснежные керамические челюсти разверстого в предсмертном хрипе рта, вдавил в растянутые «орбиты» выпученные глазные яблоки, разгладил напряжённые морщины на лбу. Присел рядом, отдышался.
Он свихнулся, едва увидев афишу концерта великого итальянского скрипача. Одно лицо, одна стать! Мы как близнецы! - фланировал гримёр у входа в театр, потрясая кулаками перед афишей. Однако форсистый мэтр-итальянец укрощает непокорную скрипку, а он, Виссарион, проваливший поступление в консерваторию, лакирует этим мэтрам лысины.
Но у каждого бывает последний шанс. Теперь путь к душе и телу строптивицы Амати свободен. Виссарион взял ножницы и срезал небольшой кудряшок с головы задушенного скрипача. Подровнял и приклеил себе под нос. Вот теперь точно одно лицо, хрюкнул он, удовлетворяясь сходством. Фрак тоже по размеру. Втолкав тело маэстро в платяной шкаф, гримёр с придыханием отворил кожаный футляр и простёр руки к его содержимому. Душечка моя! Не переживай, скоро мы с тобой слюбимся! – пришепётывал он, лаская изгибы скрипки. Лакированный корпус чуть заметно дрогнул. Фигуристая прелестница трепетала от страха.
Зал дребезжал овациями. Лже-виртуоз поклонился жаждущей экстаза публике. Устроил скрипку на плече, властно погладил завиток. Нежно приник к подбороднику. Алчущие пальцы сжали смычок, сгорающий от нетерпения.
Виссарион вдруг остолбенел. У него давно не было скрипки. Он напрочь позабыл, как принято её обихаживать. Как извлекать музыку из её глубин. Требовательные аплодисменты нарастали. Смычок взмахнул над упругим кленовым станом и низвергнулся на гриф. Изголодавшийся, он судорожно метался по струнам, вырывая из бедняжки густые душераздирающие стоны.
Мужчина терзал скрипку в исступлении безумца. Он отвернулся от пюпитра. Ноты мириадами вспышек взрывались в его памяти. Он играл всё, что мог только припомнить, создавая безобразную мешанину из классики и подзаборных частушек. Накладные усы сползли к губам. В тщетных попытках сдуть их, Виссарион подцепил фальшивку языком, втянул в рот и проглотил.
Порвалась одна струна. Потом вторая. К чёрту! Паганини играл и на одной – ободрял себя самозванец. Лопнувшие струны резали пальцы, смычок натирал кожу.
Грохнуло неистовствующее крещендо. Обесчещенная Амати завизжала, моля о пощаде. Смычок хрустнул и выпал из рук изнемогшего гримёра. Виссарион рухнул на колени и зарыдал.
Браво! – надрывался и рукоплескал зал.
ТЕРРА ИНКОГНИТА
Всхрапывая и скрипя мослами, как старая кляча, к подъезду подошла старуха. Горбоносая и сморщенная, как непережёванный капустный лист, она презрительно дёргала рыбьим ртом и сипло материлась. Доволокла авоську с пустыми бутылками до скамейки и присела. Скрутила папироску. Задымила. Изжелта-чёрный ноготь на большом пальце отслоился от фаланги. Старуха ловко откусила его губами и проглотила.
На скамейке ветер листал страницы забытого комикса. Старуха сощурилась и плюнула на раскрытую страницу.
«Шупергерои, едрить их мать. Шупершпошобности» - гундела карга, - «Тьху, пашкудштво!»
Докурив, соскребла себя с лавки и пошла к подъезду, бурча под нос: «Мне бы хоть на денёк енту вашу шраную шупершпошобность! А потом можно и иждохнуть!»
Навстречу ей спускались женщина с пучеглазой девчушкой.
- Фу, какая страхоморда! – девочка втянула соплю и показала старухе язык. Мать зашептала дочери:
- Старая дева она. Никто её не трах… не любил. Будешь в носу ковырять, тоже никто не польстится.
Девчушка загоготала, пуская ноздрями зелёные пузыри. Нечадолюбивая хрычовка беззубо ощерилась, готовясь отрыгнуть подошедшее к горлу проклятие. Но не успела. Воздух сгустился, всё вокруг закружилось, в ушах заклокотало, костлявое тело задёргалось как от удара молнии.
***
Длинноногая стриптизёрша с вьющейся пергидрольной гривой скользила по пилону, извиваясь беснующимся флюгером под мужицкое улюлюканье. Закончив танец, девушка подмигнула молодому крепышу, провела акриловым ногтем по его подбородку и томно пообещала: «Идём со мной, касатик. Только быстро – у меня всего два часа».
***
Подпрыгивая, как «уазик» на ухабах, раскрасневшаяся красотка, скакала на измутуженном мужичонке:
- Уууух, касатик! – визжала девица, прихлопывая себя по бёдрам.
Измождённый «касатик», вывалив от бессилия язык, бессловесным бревном елозил по кровати, вдавливаясь в матрас при каждом подскоке ненасытной блондинки. То ли он начал трезветь, то ли вспышка похоти погасла, уступив место пресыщению, но в облике развратницы начали происходить странные изменения. Бронзовая кожа девушки серела и скукоживалась, упругая пышная грудь, как сдувшиеся гелиевые шарики, поползла по животу и безвольно обвисла. Из открытого в страстном стоне рта посыпались почерневшие зубы, крошась по подбородку. Лицо съёживалось печёным яблоком.
- Помогиииите! – заорал вмиг поседевший бедолага.
- Кас… - отплёвывалась от зубов девица-старуха. – Кашааааатик! Отшматуй мене ыщо ражок!
Но «касатик» уже не слышал предоргазменной старухиной агонии. Стеклянными глазами, с застывшей в них мольбой о пощаде, он смотрел в потолок. Рот с треснутой от крика губой скосился в сторону. Старуха дёрнулась, захрипела и рухнула на мёртвого любовника, сливаясь с ним в последнем уродливом поцелуе.
ПЛАТЬЕ, У КОТОРОГО НЕ БЫЛО ПРАЗДНИКА
Истосковавшееся, оно врастает в тело, едва я успеваю застегнуть первую пуговицу.
На последней - вращаюсь веретеном в беспрерывном кружении. Как суфии.
Руки в стороны. Цепляются за воздух крабьими клешнями.
Ноги в пьяной чечётке. Две ватные колдобины.
Хмельная голова с булькающими мыслями.
Смотрю, как юбка красного в белый горошек сарафана молотит по ногам. До синяков.
Я во власти бесстыдного платья.
Беспрекословна, как рыба с отвисшей губой.
Косолапая юла в дурацком сарафане, гологоловая, с перекошенной улыбкой и выморганными зеницами.
От вращения медные кусты моих бровей рассыпаются на тысячи ловких прусаков, похабно хихикающих.
От вращения мои стеклянные мысли прорастают густой шевелюрой светодиодных гирлянд. Перемигиваясь трескучими искрами, плющом оплетают шею, врастая обратно в кожу. Сливаются с венами, разбавляя кровь люминесцентным тромбами.
Руки-клешни, изъеденные «мурашками» и судорогами кружения, вздёргиваются вверх и петляют перед лицом, щёлкая жвалами. Ноги мягко отделяются от тела и пританцовывают рядом.
Белый горошек соскальзывает с красного сарафана. Отскакивая от пола, хлещет бусинами по лбу, затыкает ноздри, уши и разъярённым драже врывается в разорванный криком рот.
Сложно вспомнить, где я купила сарафан.
И купила ли?
Может, я стянула его с апрельской утопленницы или стырила у соседки по даче, сорвав с бельевой верёвки. Я забыла, пока кружилась. Уже не важно.
Теперь платье – это я.
РАССЕРДИЛСЯ МИШКА И НОГОЮ ТОП
Пригорюнившись, Макс сидел в кресле и обиженно вздыхал. Суетливое копошение на диване разжигало его злобу. Там, на смятой постели, Кирюша опрокидывал так и эдак тощую девицу.
Его Кирюша.
Девица исступлённо визжала и царапала Кирюшину спину.
Сучка.
Почему он не даст ей сдачи? Не сбросит эту истеричку на пол? Он же рычит от боли!
Макс вопросительно посмотрел на пыхтящего Кирюшу. Тот поймал его взгляд и подмигнул.
А когда-то они оба, Кирюша и Макс, засыпали вместе. Нечленораздельно бормоча сквозь сон, Кирюша обнимал покрепче податливого Макса и заходился храпом. Макс, прижимаясь ближе к жаркому телу друга, блаженно щурился одним глазом.
С протёртостями и катышками, местами засаленный, Макс был лучшим другом Кирюши вот уже двадцать лет. Игрушечного медвежонка подарила бабушка на трёхлетие. Каждую ночь безмолвный и понимающий Макс выслушивал жалобы Кирюши то на «вредных» предков, то на злых училок, а позднее на одноклассниц-«динамщиц». Вместе они путешествовали, фотографировались, даже обедали в летних кафешках. Кирюша вырос, пошёл на работу – Макс с нетерпением ждал друга, всегда готовый разделить его возмущение на деспота-босса.
И вот впервые в их постели, в их сокровенной обители, появился посторонний. Посторонняя. Кирюша променял старого друга на пару сисек. У Макса вместо сисек – задрипанная плюшевая впадина.
Он дождался, когда парочка уснула, слез с кресла и забрался на диван. С грустью посмотрел на спящего Кирюшу. Клюнул его в лоб и переполз на девицу. Та лежала на спине, прикрытая одеялом до пояса. Макс уставился на её грудь. Ткнулся носом, погладил.
Гладкая. Фу. Вот у Кирюши волосатая, щекотная.
Макс подобрался к лицу девушки и приоткрыл ей губы. Протиснул мордочку внутрь – голова полностью вместилась в рот. Лапками зажал ей ноздри и приготовился ждать. Девица пару раз дёрнулась во сне и обмякла.
Медвежонок высвободил голову, по-собачьи отряхнулся и прижался к Кирюше.