Я пришел к ней в ту ночь, когда убил проклятую Эльжбетту. Сожаления по поводу того, что пришлось убить еще одну такую же, как я, быстро отступило, когда мне стали известны ее планы. Она хотела похитить и убить Мину. Расправа над кровавой графиней была не долгой – я перегрыз ей глотку и пил ее кровь до тех пор, пока в ней не осталось ни единой капли. Кровь вампиров горькая и едкая, меня тянуло блевать. Но я не остановился. Убивая Эльжбетту, я понял самое важное – я не монстр. Во всяком случае, совсем не такой монстр, какими были некоторые представители моего вида.
Я устал, я чувствовал вселенскую усталость, ярость и боль. Мина была права, она не могла излечить эти чувства полностью. Моя Тьма требовала выхода, растворения. Это могла мне дать только одна женщина. И я пришел к ней в ту же ночь, уставший, разбитый и окровавленный.
Джейн сидела на ступеньках, ведущих в ее спальню и пила вино – прямо из горла бутылки, морщась и кривясь. По лицу ее градом струились слезы, но она не спешила их вытирать, кажется, вообще не замечала.
- Джейн, - позвал ее я, приземляясь на ступеньки рядом с нею, - что с тобой?
Она молчала. Долго. Не минуту, ни две. С полчаса, а может, больше. Уже не пила, просто растерянно смотрела в пол, редко мигая. Я не мешал ее тишине. Ждал, что будет дальше.
- Орден Дракона убил моих родителей, - наконец, сказала она, поднимая на меня совершенно пустой, почти ничего не видящий взгляд, обращенный куда-то в темноту комнат, а не ко мне.
- Как ты узнала?
- Мне снятся странные сны с тех пор, как ты оставил меня в живых. Один из них напрочь меня измучил. Снилось, будто бы я горю на костре. Все было слишком реально, так, что по утрам я просыпалась с жаром. Когда мне стало казаться, что от меня несет костром, я начала копать. Перерыла всю библиотеку, пока не нашла неделю назад одну книгу. Это была книга в книге. Листы были сшиты друг с другом. Два листа в одном. Мне показалось это странным. Ни одной другой подобной книги не было. Сшитых было десять листов, всего их в книге больше ста. Я показала их одному из наших братьев, которому могла доверять. Он ничего не сказал, но я заметила, как он изменился в лице. Пришлось напомнить ему, что он давал присягу на верность Ордену, а значит – мне тоже. Для братьев, которые здесь долго служат, это не пустые слова, я точно знаю. И он… позвал Скьяверру, Провидца, и они рассказали мне.
Она хаотично повела рукой в воздухе, поднеся бутылку к губам, но не сделав глоток, поставила обратно на ступеньки.
- Десять листов – это десять смертей, засекреченных от всех братьев, кроме тогдашнего главы Ордена и его первого советника. На этих листах указана фальшивая причина смерти брата, а подшита – настоящая. Предполагалось, что никто не будет копать, потому что все эти смерти не были публичны. За давностью лет разделить листы не повредив их кажется проблемой. Мне рассказали, что мою мать казнили. Браунинг, чертов ублюдок, который привел в Орден меня и которого я всегда так уважала, тогда только начинал, как глава Ордена. Он любил мою мать, а она, видимо, была увлечена провидцем. Ты прекрасно знаешь, что связь охотника и провидца запрещена. Но Браунинг уничтожил ее не из-за этого, а потому, что она ему отказала. Она отказала и отцу Лойзо, который так сильно любил ее, не смотря на то, что у нее были к нему чувства. Лойзо даже показал мне ее письмо к его отцу. Она писала, что предана мужу и не предаст его. Между отцом Лойзо и моей матерью не было никакой порочащей связи. Но Браунингу было наплевать. Когда они пошли в бой, он подпалил сарай, в котором она отлавливала противника. Она сгорела заживо. Отец Лойзо применил свой дар и, увидев, как именно она погибла, повесился в тот же вечер. Не вынес. Лойзо осиротел и Браунинг взял его на поруки, поручив сицилийским братьям присматривать за ним и заботиться. Заглаживал вину, заметал следы. Мой отец тоже не верил, что мать убили. Я помню, он говорил всем, что ему лгут, он совсем обезумел от горя. Меня забрала тетка, опасаясь за мою безопасность. Отец погиб через полгода после смерти матери. Заколол себя шпагой. Всю жизнь я думала, что он не вынес потери мамы, а теперь понимаю – он не выдержал лжи, чудовищной лжи. Эта история так ужасна, что мне самой невозможно в это поверить. Но теперь мне ясно, почему Браунинг так настойчиво хотел, чтобы я была в братстве. Пытался зализать раны. Глушил совесть, вероятно, если она у него вообще была. Мне снилась не я. Мне снилась моя мать, которая сгорела.
Она развела руками, горько усмехувшись:
- Я спросила у Дженкинса, что ему известно об этой истории. Ведь он с самого начала со мной, с первого дня моего замужества. Он сказал, что однажды Браунинг пьяным проболтался, что моя мать погибла из-за него. Он знает только это, но этого достаточно.
Она вдруг начинает смеяться – горько, почти что скуля, как человек, которого только что избили или покалечили, а он все никак не может в это поверить.
- Я лгала ради них, убивала ради них, плела интриги и запуталась в собственной паутине. Теперь у меня чувство, что я больше не знаю, куда иду. Ты был прав, моя душа во тьме и выхода из этого мрака нет. Я убила подругу, которая доверила мне свою жизнь и жизнь своего ребенка и теперь я не знаю, как смотреть в глаза девочке, которая однажды узнает, что я убила ее мать, так мне доверяющую. Я стала монстром в Ордене и ради Ордена. А Орден убил моих родителей.
Она поднимается – тяжело, даже грузно, словно на плечах у нее непосильная ноша. Я тоже встаю, становясь напротив нее и просто молчу, ожидая, не хочет ли она сказать еще что-то, еще что-нибудь добавить. Но она молчит. Кусает губы, сверлит глазами пол, смотрит на свои руки, напряженные, словно натянутая тетива.
Что я могу сказать? Что могу сделать? Мина сказала, что я приношу свет. Что для Джейн я – единственный лучик света в ее ужасной жизни, полной лжи. Я не могу дать ей захлебнуться в ее боли, открывшейся ей так внезапно. Хватит того, что я долгое время барахтался в этой боли сам.
Я аккуратно касаюсь пальцами ее щеки, вторя ее имя:
- Джейн.
Впервые за все это время, она поднимает на меня взгляд – осознанный, полный ярости и немого отчаяния, кричащий, вопящий от боли, густой и темный.
Дальше происходит то, что нельзя описать никакими словами, но что чувствуется так поразительно остро, как будто за минуты до смерти. Скрипящая под нами кровать, куда мы переместились в одну секунду, мой стон, ее крик, губы, которые мы искусали друг другу до крови, тела, точно сросшиеся в единое целое, не запертая, широко раскрытая дверь, закрыть которую не было времени, потому что мы были слишком заняты срыванием одежды друг с друга, шепот в темноте, уносящийся в небеса через открытое окно, жаркая лавина из пота, расцарапанная в пылу страсти кожа, буйство, безумие, поединок, который мы так и не завершили тогда, на поле боя, и в котором никогда не будет победителей.
Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем она, повернув голову ко мне и прильнув губами к моему соску, спросила:
- Останешься до утра?
- Я не уйду, Джейн. Я пришел навсегда.
Вместо ответа она льнет к моим губам, щекоча кожу волосами и целует шею дважды – быстро, как будто боится передумать, или что я растаю.
Мы не говорим до рассвета, ей удается ненадолго уснуть. Едва в окно бьются первые лучи солнца, она открыла глаза, проведя рукой по моей щеке.
- Здравствуй – отвечаю ей я, потому что у нас не было времени поговорить так долго, - Джейн.
Она ничего не отвечает, даже не улыбается. Встает с постели и, надев халат, подходит к окну, где уже в полной мере вступает в свои права новый день.
- Сколько вампиров в твоей армии?
- У меня около пяти десятков верных людей, но товарищи могут найти больше.
- Хорошо – медленно кивает она, и, пока я пытаюсь сообразить, что у нее на уме, продолжает, - у меня тоже столько же. Свяжись со своими, а я скажу друзьям. Я объявляю войну Ордену. Пришло время для последней битвы и им очень не повезет, потому что охотники и вампиры будут на одной стороне теперь. Пора покончить с этим навсегда, наконец, Грейсон. Ты так не думаешь?
Она вопросительно смотрит на меня, повернув голову.
- Я давно готов к этому, Джейн. Возможно, если нам удастся разрушить Орден, мое проклятье падет. И это шанс для каждого из нас обрести покой и, может быть, счастье.