Степан Петрович ШЕВЫРЁВ
О Еврейской Поэзии
Лекция вторая
В прошедший раз изложив вкратце Историю народа Еврейского около одной мысли о едином Боге и показав пастушеское звание этого народа на земле, я заключил определением главного отличительного характера Еврейской Поэзии, который состоит, по моему мнению, в беспрерывных усилиях выразить мысль о Боге бесконечном. Так главная мысль целой жизни народа Израильского отражается и в его Поэзии: так и на священной лире, с большею славою, чем где-нибудь, Поэзия откликается жизни. Впоследствии мы увидим, как из этой духовной стихии образовалась лирическая или храмовая Поэзия Евреев, бывшая цветом развития всей их Поэзии.
Но прежде мы должны рассмотреть, каким образом другая стихия жизни этого народа, стихия земная, имеющая однако связь и с духовною, каким образом пастушеская жизнь, из которой первоначально вышел народ Израильский, участвовала также в этой Поэзии, и что своего она в нее вложила?
Пастушеский народ отличается от народов других званий большею охотою к рассказам, к тому, чтобы передавать потомкам и прошедшее, и настоящее. Причины этому многие. Во-первых, народ пастушеский гораздо сообщительнее, чем народ звероловец: сей последний есть вечный враг зверей, друг войны и убийства: жизнь его отзывается и в его характере; он делается таким же недругом и с людьми. Звероловство есть зародыш войны. Воинственный Вавилон пошел от Нимврода ловца-исполина. Пастух напротив есть друг животных: его дружба со стадами переходит и на людей, и отзывается в кротости его характера. Отсюда происходит его большая сообщительность. Пастух, как я сказал и прежде, беспечнее, досужнее, независимее, чем земледелец. Досуг его дает ему время на то, чтобы вести свои рассказы в мирных кущах. Независимость внушает гордость и благородство, и он, по внутреннему побуждению этих чувств, желает сохранить и память себя и память своих предков.
Эту страсть к рассказам мы видим в кочевых племенах Арабских, которые вели жизнь пастушескую. Эту любовь к преданиям мы видим особенно в народе Еврейском. Нигде память поколений не сохранилась так подробно и в таком чистом историческом виде, как у Евреев. Это есть единственный в мире народ, который посредством исторической родословной ведет свое начало от одного человека и возводит эту родословную до человека первосозданного.
Это предание чистое, этот рассказ из уст в уста, от праотцев к отцам, сынам, внукам и правнукам, мне кажется, имел начало в мирных кущах пастушеских. Вместе со стадами, и память поколения переходила к другому поколению. Здесь-то источник этого простого эпоса Еврейского, который должно отличать от эпоса вымышленного, чудесного. Высокий образец его мы видим в Книге Бытия. Сия-то эпическая стихия в Поэзии Еврейской истекла, как мне кажется, из простых преданий пастырских, из пастушеской жизни Евреев.
Мнение это доказывается еще и тем, что этот эпос первоначально весь совершается в пастушеском мiре, как первоначальная жизнь самого народа, когда он был еще семьею. Все образы, все события этого эпоса чисто-исторического происходят в жизни пастырей.
Так пастушеская жизнь положила свою печать на первоначальной Поэзии Евреев: из светлого, мирного источника этой жизни она вытекает простым, таким же светлым, мирным, чистым, беспримесным словом предания. Здесь Поэзия есть вместе и История.
И в других отношениях, пастушеская жизнь означила свои следы на Еврейской Поэзии. Большая часть сравнений и образов в ней берется из сельского, но особенно из пастушеского мiра. Даже Песнь Песней, песня того Царя, при котором народ пастырь образовал уже великолепное Царство и при котором жизнь пастушеская должна была выйти вовсе из городов, коих великолепие уже несогласно было с ее простотою, даже песня такого времени переносит нас в мiр пастушеский. «Возвести ми (говорит прекрасная Суламитянка), его же возлюби душа моя, где пасеши, где почивавши вполудни?».
Многие символы Религии и Поэзии Еврейской берутся из пастушеского мiра. Эти образы мiра кроткого и простого перешли даже в Поэзию Нового Завета, ведущую свой источник от Поэзии Ветхого. Те же образы пастушеского мiра встречаем мы и в притчах Евангельских, вероятно, потому что кротость и простота их согласны с духом учения Евангельского. Пастырь и овцы - вот образ всей человеческой семьи, пасомой Богом. Наконец, самый высочайший символ Христианской Религии, Агнец закланный, свидетельствует о пастушеском звании того народа, в котором благоволил явиться Искупитель рода человеческого.
Так пастушеская жизнь Еврейского народа была источником первоначальной Поэзии его и положила свой след на самых высочайших Божественных символах Религии, из Иерусалима исшедшей во все человечество.
Только два рода Поэзии процветали у Евреев: эпический и лирический. К ним можно прибавить еще дидактический. - Я уже показал вам, каким образом эпический род имел начало свое в пастушеской жизни Еврейского народа, в пастырских преданиях. Заметьте также (я уже намекнул об этом), что Эпическая Поэзия была самою первоначальною Поэзиею Евреев; а Лирическая, как мы видим, образовалась гораздо позднее. Заметьте также, что эпос Евреев имеет характер чистой, Божественной Истории. Это мы лучше увидим в Книге Бытия.
Лирическая Поэзия родилась тогда, как народ, освободившись от Фараона, почувствовал свою независимость и силу в Боге. Гимн народный по переходе Чермного Моря был блистательным началом этой Поэзии. Эпическая Поэзия рассказывала события мiра, человечества и Истории народной, как явления слова Божия на земле, как символы или знамения повсюдного присутствия Бога; Лирическая же Поэзия или стремилась выразить Его бесконечность, или гремела о славе Его, или пела Ему благодарность. Слава народа Израильского выражалась в гимнах, посвященных Богу, и национальная Поэзия у Евреев, прославлявшая их подвиги, была Поэзиею Богохвалебною: ибо все подвиги народа были чудеса руки Божией. Таким образом народность Еврейская исчезала в чувстве любви и преданности к Богу. Лирическая Поэзия созрела на гуслях Царя Псалмопевца. При этом Царе, укротившем всех врагов народа Израильского, уготовилось время мира, время создания храма. Во всех народах, которые преимущественно развивали религиозное стремление, сие последнее переходило наконец в стремление художественное, почерпавшее свое начало из Религии. Таким-то художественным стремлением отличалось блистательное царствование Соломона, уготованное отцом его, Давидом. Благолепные псалмы Израилевы были готовы: надобно было создать для них достойный храм, и премудрый Царь воздвиг этот храм - и псалмы, исполненные Бога, огласили его позлащенные стены. Так Лирическая Поэзия народа Еврейского созрела в Поэзии храма; псалмы Давида и молитва Соломонова при освящении сего храма - вот высший цвет этой Поэзии, как и всей Поэзии Еврейской.
Художественное стремление Еврейского народа, истекая из чистого источника Религии, признававшей Бога живого, но не стихийного, ограничилось только созданием дома Господу, храма, - ограничилось Зодчеством, Искусством самым отвлеченным, самым идеальным изо всех Искусств Образовательных. Но даже и при создании этого храма великий строитель сказал: «Ежели небо и небо небеси не довлеют Тебе, Господи, то где же храму, мною созданному, обнять Тебя бесконечного?». - Так Художество сознавало свою слабость пред Религиею; но никогда это художественное стремление не простирало своей смелости до того, чтобы изобразить Бога бесконечного каким-нибудь кумиром. Храм Соломона был полон Бога, как небо и земля Им полны; но в этом храме не было Его образа чувственного.
Так и Поэзия ограничила свое стремление только хвалебною песнею Богу. Изящное Художество у Евреев не могло быть иным чем, как Художеством храма: так и Поэзия, на высшей степени своего развития, не могла иметь другого назначения, как быть Поэзиею храма, следовательно Поэзиею Лирическою.
Но потом, когда Цари и народ стали отпадать от истинной Веры, эта Поэзия Лирическая, принявши тон угрозы, поучения, плача, страшных видений, устами Пророков перешла из храма в народ и гремела в уши его. Тогда приняла она тон поучительный, тон последней песни Моисеевой, тогда как при Давиде и Соломоне она имела характер первой его песни. Так Лирическая Поэзия из храмовой, торжественной, Богохвалебной, сделалась Поэзиею народной, поучительною, пророческою. Таков характер Поэзии Пророков.
Драматическая же Поэзия, как Поэзия преимущественно человеческая, как Поэзия, живущая в мiре земном, в мiре чувственном, никак не могла процветать у Евреев. - Вы, может быть, найдете несколько эту стихию драматическую в Книге Иова; но это потому, что здесь именно представлен человек, борющийся со страданиями. Здесь даже есть и форма разговорная. Но эта Драма беспрестанно разрешается в Лиру; даже стоны и рыдания страдающего человека переходят в гимн о всемогуществе Божием.
Так эпический, лирический и дидактический род, к которому относим Поэзию Пророков и некоторые произведения Соломона, суть исключительные роды Поэзии Еврейской.
Я рассматриваю с вами одну поэтическую сторону Библейской Словесности, одни поэтические ее стихии; но я должен сказать вам о внутреннем содержании Библии вообще: ибо от сего духа и содержания поэтические роды и формы получают особенное значение.
Слово есть выражение жизни, как мы сказали. Словесность человеческая может обнимать жизнь в прошедшем и настоящем, ибо только эти стихии жизни даны человеку. Слово же Божие обнимает всю совокупность этой жизни, ибо вся жизнь у Бога: оно обнимает и прошедшее, и настоящее, и будущее - весь круг времен. Прошедшее выражается в Бытии, в Истории; но История здесь не есть дело рук и страстей человеческих; нет, она есть собственность Божия, исполнение Его мысли; История есть Божие слово совершившееся. Будущее выражается в видении, в пророчестве; оно ясно для очей Божиих, но не может быть ясно для каждого смертного; слово человеческое привыкло говорить только о том, что есть или было; оно всеми своими звуками приковано к настоящему, или прошедшему: следовательно, оно не может быть ясно, когда выражается в нем будущее; оно есть тогда вдохновенный таинственный лепет, который только Богу совершенно понятен. Вторая стихия - пророчество есть слово Божие, имеющее совершиться. - Наконец, каким же образом выразится настоящее в слове Божием? - То, что мы называем здесь, у себя на земле, настоящими, т.е. своим собственным, есть минутное, преходящее, как и мы сами; настоящее же у Бога, Его собственность, как Он, есть вечное. Наше настоящее выражается в деле, в событии, в жизни: и дело и событие и жизнь, как и мы, преходят. В чем же должно выразиться настоящее у Бога, т.е. вечное? ибо вечное и настоящее у Бога равны. Разумеется, в том, что не преходит? Что же не преходит? - Закон Бога и Его премудрость. Итак, если История есть выражение прошедшего в слове Божием, слово Божие совершившееся; если пророчество есть выражение будущего в слове Божием, слово, имеющее совершиться: то закон и премудрость Бога будут выражением настоящего или вечного в слове Божием, т.е. будут слово, непрерывно и вечно совершающееся.
Заключим же: подобно как прошедшее, настоящее и будущее, весь круг времен, весь круг жизни, объемлются вечностию Божиею: так История, Пророчество и Закон объемлются словом Божиим. Закон изрекается или прямо от Бога в виде повелений, как изрекался он чрез Моисея; или, нисходя к нуждам народа и человека, он является в виде житейских правил, в виде изречений Божией премудрости: так говорил Закон позднее в народе Израильском устами Соломона и Иисуса сына Сирахова. Потому к сим трем стихиям прибавляется еще четвертая, под именем Премудрости.
Сии-то четыре стихии: История, Пророчество, Закон и Премудрость составляют внутреннее содержание, дух Библейской Словесности, и всем поэтическим родам и формам сообщают духовное, божественное значение, и дают Поэзии характер символический. Все Книги Библии, судя по преимуществу какой-нибудь стихии, получают характер или исторический, или законодательный, или премудростный, или пророчественный. Иногда же сии стихии сливаются вместе. Ветхий Завет начинает словом предания, потом с горы Синая говорит словом закона; спустя долгое время, из уст Царя говорит словом премудрости и кончает таинственными глаголами Пророков.
Этим четырем стихиям соответствуют и четыре поэтические формы, в которые каждая из них преимущественно облекается. Слово Божие не только не пренебрегло Поэзиею на свое служение, но даже все свои четыре стихии, все свое содержание, весь дух свой выражало в формах поэтических. Только должно заметить, что эти формы никогда не первенствовали, как формы, но всегда подчинялись духу, и красота их условливалась внутренним их значением.
Первая, самая простейшая поэтическая форма Библейского слова есть Изречение. Она соответствует стихии Закона. Закон принимает на себя самую простую, самую первую, не украшенную форму слова человеческого. - Аз есмь Сый, Аз есмь Господь Бог твой: вот самые простые, самые первые сказания Бога человеку. Все Книги Законодательные, т.е. Книги Моисеевы, писаны особенно сею формою простого изречения.
Даже в исторической части его Пятикнижия видна эта форма. И рече Бог: да будет свет. Все мiротворение совершается посредством таких изречений, как бы изречений Закона Божия: ибо мiротворение есть исполнение этого закона.
Так как закон, положительными изречениями вещавший из уст Моисея, впоследствии перешел в правила житейской, опытной премудрости: то и форма изречения перешла впоследствии в округленную пословицу или притчу. Таким является изречение в писаниях Соломона и Иисуса сына Сирахова. Форма эта встречается и в Книге Иова. Везде, где Закон Божий говорит устами премудрости житейской, человеческой; везде, где он выражает правило жизни, извлеченное с помощию Божиею из опыта; везде, где Закон переходит в обычай народный: там и строгая, простая форма его, имевшая сначала выражение положительной, общей истины, принимает живую, более чувственную, более осязательную форму поговорки народной. Так слово Божие нисходит до слова народного, Закон Его делается обычаем живым, изречение Закона - притчей, пословицей. Закон Моисеев говорит: «Не приемли имени Господа Бога твоего всуе». Премудрость житейская, в лице Соломона, выражает то же притчею: «Иже хранит своя уста и язык, соблюдает от печали душу свою». Здесь результат опыта, здесь оправдание Закона. Да, пословица народная есть опытом сделанное оправдание Закона. - Моисей говорит: «Не укради», даже «Не пожелай чужого богатства». Соломон выражается притчею: «Лучше имя доброе, чем богатство многое. Богатый и нищий встретили друг друга; обоих Господь создал». Моисей говорит: «Чти отца твоего и матерь твою». Соломон: «Сын благоразумный послушлив отцу, сын же непокорливый в погибель». - Так изречение имеет вид истины общей, положительной заданной задачи; притча, напротив, есть олицетворение этой истины в частном примере, есть замета опыта, памятная черта в книге жизни.
Третья форма Библейского слова, форма более поэтическая, есть Параллелизм или Соответствие. Эта форма гораздо сложнее, чем форма изречения, и из нее проистекает. Она состоит из двух изречений, как двух половин, в которых слова симметрично расположены друг против друга; она есть, так сказать, взаимное созвучие слов между собою. Эта форма совершенно соответствует исторической стихии Библии и совершенно выражает дух этой Истории, которая в событиях знаменует исполнение слова Божия. Это-то соответствие между речением Божиим и событием, его осуществляющим, соответствие, составляющее главный характер Библейской Истории, превосходно выражается соответствием, параллелью самих слов. Эту форму встречаем мы на первой странице Книги Бытия: вот самый высочайший и простейший образец ее: И рече Бог: да будет свет - и бысть свет. Так во всей исторической части Библии мы видим преимущественно эту форму; и самая форма всей Истории Библейской есть эта форма, но только в большем размере, - есть непрерывная параллель слов Божиих с соответствующими им событиями. И рече Господь - и бысть тако: вот общая формула сказаний Библейских.
Никакая форма с такою простотою и силою не выражает могущества Божия, как этот параллелизм. Потому-то сия форма есть господствующая в Еврейской Поэзии: ибо она всех более соответствует той идее, которую непрерывно стремится выразить Поэзия Еврейская. Эта форма встречается особенно часто в псалмах. Вот образцы ее.
Небо престол Его - земля же подножие ног. Что может сильнее выразить бесконечность Бога? Вот пример из целого почти псалма. Заметьте деление стихов, которое я буду отмечать остановкою в голосе, и замечайте симметрию в количестве той и другой половины стиха.
Посылаяй слово Свое земли, - до скорости течет слово Его.
Дающаго снег Свой яко волну, - мглу яко пепел посыпающаго.
Метающаго голот Свой яко хлебы: - противу лица мраза Его кто постоит!
Послет слово Свое, и истает я: - дхнет дух Его - и потекут воды.
Этот параллелизм встречается часто в книге Иова. - Вот пример из нее:
Премудрость же откуду обретеся? - и кое место есть ведения?
Не весть человек пути ея, - ниже обретеся в человецех.
Бездна рече, несть во мне; - и море рече, несть со мною.
Утаися от всякаго человека, - и от птиц небесных скрыся.
Пагуба и смерть рекоста: - слышахом ея славу.
Бог благо позна ея путь: - Сам бо весть место ея.
Этих примеров достаточно. Параллелизм принят нашею Церковию и выражается при пении стихов священных делением на две половины; напр. один хор поет: «Се что добро или что красн;» - другой отвечает: «Но еже жити братии вкупе?».
Гердер, столько изучавший Поэзию Евреев, дает этой форме или фигуре поэтической самое обширное значение в Еврейской Поэзии. В ней выражается, по его словам, беспрестанная параллель неба и земли, и Поэзия Еврейская есть как бы выражение непрерывного соответствия или созвучия между небом и землею. Сию-то параллель Гердер видит в картине мiроздания: дни творения представлены в этой форме. Когда небо распростерто, и земля явилась и украсилась; когда солнце и луна зажжены на небе: тогда и земля заселяется животными. Эту же параллель неба и земли видит Гердер в хвалебных песнях к Богу, в псалмах, в Книге Иова и у Пророков. - «Вонми, небо, и возглаголю, - и да услышит земля глаголы уст моих». - Так в Книге Иова, после стихов: «Или след Господень обрящеши? или в последняя достигл еси, яже сотворил Вседержитель?» говорится: «Бог выше неба: что сотворишь? - Бог глубже ада: что ты узнаешь?». Так этими внезапными перелетами мысли от земли к небу и от неба к земле Поэзия Еврейская стремится выразить любимую идею свою о Боге бесконечном, - и потому-то я сказал, что параллелизм есть высочайшая поэтическая форма для выражения всемогущества Божия.
Наконец четвертая форма, соответствующая пророческой стихии, есть форма более обширная и самая сложная, коею заключилась Поэзия Еврейская: это есть Видение или Пророческий Символ. Характер видений совершенно соответствует характеру самого пророчества, характеру будущего времени, которое им выражается. Оно, как и будущее, многосмысленно, темно, таинственно, исполнено предчувствия, предугадания. Таковы все образцы Пророков. Сими-то символическими образами, сими-то чудесными видениями заключилась Поэзия Евреев и должна была ими заключиться: ибо слово Ветхого Завета было словом пророчественным. - Есть два рода символа: первый род его является тогда, когда еще идея не ясно, не очевидно предстоит уму; когда человек ее объемлет внутренним предчувствием, напряженным прозрением духа, и потому выражает эту идею в неясном, таинственном образе. Таков символ в Поэзии Пророчественной, в Поэзии будущего. Он есть проблеск мысли, разрез неба на мраке тучи, первый луч зари на тьме небосклона. - Символ второго рода есть видение ясное, открытое, очевидное, образ, выражающий мысль уже сбывшуюся, словом, есть Аллегория. Здесь образ или видение употребляется не для того, чтобы уловить мысль еще неоткрытую, неуловимую, в каком-нибудь видимом таинственном образе, но для того только, чтобы дать этой мысли форму, сделать ее осязаемою, доступною для всех, общенародною, и начертать не в одном уме, но и в воображении человека. Как символ первого рода или символ по преимуществу есть форма, господствующая в Ветхом Завете, ибо характер его есть более пророчественный: так, напротив, аллегория составляет господствующую форму в Новом Завете: ибо Евангелие есть уже ясное совершение, есть пророчество сбывшееся, есть символ разгаданный, а не темное видение Пророка. Отсюда проистекает характер аллегории или притчи Евангельской: простота и ясность. Посему-то притчи или аллегории Евангельские сделались стихиею или Поэзиею всех народов: оне слышны равно из уст Богословов, как и из уст нищих. Хотя символ есть господствующая форма в Ветхом Завете, аллегория же, родная символу, господствует в Новом Завете, но должно заметить, что и в сем последнем вы находите символ в Апокалипсисе, ибо Апокалипсис есть книга пророческая; равно и аллегория встречается в Ветхом Завете в виде сравнения. Таково, например, сравнение народа Израильского с виноградом в псалме: Пасый Израиля, вонми.
И так изречение, притча (та же форма изречения, но более искусственная), параллелизм или соответствие, и видение, являющееся в виде пророческого символа и очевидной аллегории: вот все формы Библейской Поэзии. Главных форм собственно три: изречение, соответствие и видение. Оне относятся к трем главным стихиям содержания или духа Еврейской Поэзии: Закону, Истории и Пророчеству. Как Закон переходит в Премудрость, так изречение в притчу или лучше пословицу. Как Пророчество переходит в исполнение, в совершение, так и символ в аллегорию. - Мы видим, что все эти формы по духу получают глубокое, Божественное значение, что оне не суть простые формы Поэзии, а формы знаменовательные. Мы видим также, что эти формы не исключительно посвящаются на выражение той стихии Библии, от которой каждая из них приняла начало, и точно также мешаются в Библейском слове, как и самые стихии, на которые дух этого слова разлагается.
*
Разобравши вообще роды Поэзии Еврейской, внутреннее содержание всей Библейской Словесности, от коей Поэзия принимает свою знаменательность, и формы поэтические, в коих выражаются стихии этого содержания, - приступим теперь собственно к изучению образцов Поэзии в том порядке, как их предлагает нам великая, священная Книга. Здесь я уже буду извлекать одну только поэтическую часть ее.
При разборе образцов Еврейской Поэзии, прошу вас помнить мудрое слово об ней Гердера, посвятившего ей самые ранние годы своей ученой жизни. Он говорит: Поэзия прочих народов есть ложь, вымысел, Мифология: Поэзия Евреев есть истина. Не иначе, как проникнувшись этою мыслию, мы дерзаем раскрыть эту Книгу для того, чтобы наслаждаться духовными красотами ее поэзии. И первый образец Библейского слова, Книга Бытия, нам сей час же оправдывает ту мысль Гердера, с какою мы принялись за великую Книгу. Имя этой Книги: Бытие, свидетельствует вам, что это есть История, истина; но все образы этой Истории, все эти события суть вместе высочайшие поэтические об-разы. Так, Книга Бытия, сия первоначальная книга всего Человечества, матерь всех книг, и именем своим и содержанием свидетельствует истину, что История и Поэзия первоначально были одно и то же: ибо сия Книга, представляя с одной стороны ряд истинных событий из Истории мiротворения, первоначального человечества и избранной Богом семьи, - раскрывает с другой стороны самый изящный, простой, поэтический эпос, но не с одним поэтическим, а с глубоким Божественным значением. Вот совершенный тип первобытного Богословско-Исторического эпоса, в котором нет вымысла, а всякое событие есть глубоко-знаменательная истина и есть изящно-поэтический образ.
Этот эпос, это Божественное слово, не основано на борьбе двух начал, злого и доброго, князя злых духов с князем добрых, как основан на этом эпос Индийский; здесь нет, как в нем, богов, приявших образ нескольких человеков и животных. Пружины этого эпоса также не суть боги, одушевленные страстями человеческими, нисходящие до людей, как в эпосе Греческом. Нет, - главная основа, главная пружина, управляющая всеми событиями этого простого несложного эпоса, есть слово Божие, воля Бога живого и единого. Этот эпос, как я сказал и прежде, есть единый гармонический глагол Бога. Всякое событие, начиная от явления света в творении мiра до прихода Иакова в землю Египетскую, есть воплощение слова Божия. Сей характер разлит и по всей Истории народа Израильского до самого рождения и смерти Искупителя. И рече Бог - вот высочайший исторический закон сего Эпоса-Истории; вот великая вина или махина всех событий, в нем изображаемых: это есть вместе и высочайшая поэтическая форма. Бог говорит во всех этих событиях: вся эта История есть непрерывная, живая, деющаяся беседа Божия. Она есть замысел, план Божий, Его предвечное начертание: от того все имеет в ней характер необходимости, предопределения; везде перст Божий; везде пишет эта рука, которую видел последний Царь Вавилона. Отсюда-то всякое событие этой Истории, как выражение слова Божия, получает глубокое, всемiрное значение, и кроме материальной стороны, как события, представляет смысл таинственный, пророческий.
Форма сего Божественного Эпоса-Истории есть слово в его первоначальной, образцовой простоте, сказание искреннее, нехитрое, вдохновенное Богом и потому всем понятное. Вся Книга Бытия есть высший образец простоты сказания, в сравнении с которою и язык Гомера есть словоизвитие; но в этой самой Книге Бытия первая глава о мiротворении есть цвет этой простоты, недосягаемой никакому перу человеческому. Здесь нет ни пышных сравнений, ни блистательных метафор: здесь слово нагое, не украшенное; оно чисто, как первый свет, как первая вода, как все первосозданное Богом. Слово этой первой главы, описывающей мiросоздание, есть, кажется, само слово первосозданное, слово, истекшее устами человеческими из уст Божиих.
Сей Богодухновенный эпос Бытия, сей высочайший первородный тип, на котором, кроме перста Моисеева, напечатлен и перст Божий, соответствует самой первобытной эпохе жизни всего человечества, эпохе семейной, патриархальной, и жизни пастушеской. И так, в нашей галлерее, с которою, если вы припомните, я сравнил Историю Поэзии, против храма, который воздвигли бы мы для этого Божия слова, для Книги Бытия, следовало бы нам расположить картину жизни первого человечества, в глубине которой мы видели бы мiротворение.
На этой картине мы заметили бы, как из первых семей человечества выходит семья пастырей. Все события этой жизни основаны на пастушеской стихии. Человек еще в Раю является пастырем животных, и впервые слово свое употребляет на их наименование. Любимый сын Адама - пастырь овец. Ной в своем ковчеге, как Адам в Раю, есть также пастырь и сохранитель животных. У Исаака два сына: старший звероловец, но любимый младший, получающий благословение отца, - пастух. Споры Иакова с Исавом, Иакова с Лаваном совершаются о стадах. Со стадами переселяются праотцы из земли в землю. Наконец вся трогательная История Иосифа основана на подробностях пастушеской жизни. По целости, по соответствию всех событий этого пастушеского мiра, по подробностям его обычаев, нравов видно, что этот мiр действительно был так, как он тут описан.
Как велики и возвышенны все образы этого мiра! Падение человека какое имеет глубокое значение! Братоубийство - продолжение этого падения. Каин - самость человеческая; Авель - преданность Богу, убитая ею и воскресшая в Сифе! Как страшно это проклятие над Каином: «Ты проклят еси на земли, иже разверзла уста своя прияти кровь брата твоего от руки твоея: стеня и трясыйся будеши на земли». Каину нет и в смерти утешения: на челе его знамение, спасающее братоубийцу от чужой руки. - А этот потоп! Этот ковчег, этот малый запасный мiр, под хранительною десницею Бога носящийся с семьею человеческою по земле, которая превратилась в океан! А эта чистая голубица, не нашедшая покоя ногам своим и возвратившаяся в ковчег! И эта другая, приносящая ветвь маслины, ветвь надежды усталому на водах человечеству! А эти отходящие Патриархи, и благословения их из рода в род! А история Иосифа! Все эти события, по простому своему значению, по истине своей, сделались общим достоянием почти всего человечества. Мы в детстве их понимаем: наши детские воспоминания с ними связаны, как воспоминания того детства в жизни всего человечества, которое оне представляют. Но чтобы постигнуть достойно их высокое значение, нужно возвратить в мудром возрасте простоту светлого младенчества! - Недаром все эти события были любимым источником Поэзии и Художества Христианского в его лучшие и гениальные минуты. Недаром перешли они в простонародные легенды народов у всех Христианских!
Вся историческая стихия Библии сохраняет тот же характер Эпоса, какой мы выше означили. Ту же стихию видим мы и в Книге Исхода. Прочие же Книги Моисеевы имеют характер законодательный.
В Книге Исхода находим мы первую песнь лирическую, первое чадо высокой Еврейской Лиры. Освободился Израиль от Фараона, канувшего как олово на дно Чермного моря. Первое чувство независимости было источником сильной народной песни; на берегу Чермного моря, об который бились трупы Египтян-гонителей, воспел Моисей песню, и за ним весь народ, и Мариам Пророчица взяла тимпан, и за нею пошли жены с тимпанами. В каком пышном народном торжестве родилась песнь Еврейская! Но это чувство народной независимости в чем выразилось? В чувстве преданности и благодарности Богу: «Поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море». Я не привожу вам всей этой песни, потому что она вам слишком известна как в подлиннике, так и в прекрасном преложении Поэта и Ученого, который в этих же стенах беседовал о Священной Поэзии с поколениями, вам предшествовавшими. Я замечу только, что в этой песне вы не найдете чувства гордости народной: народ не хвалится подвигом освобождения; он отказывается от него; он всю славу отдает Богу; он хвалится тем только, что он любим Богом, что он есть орудие славы Божией.
Этот главный характер первой Еврейской песни, слитие чувства народности с чувством славы Божией, отразился потом во всех звуках Еврейской торжественной Лиры, во всех победных одах, и наконец отозвался и на гуслях Царя-Псалмопевца.
Великий Законодатель не пренебрегал песнею. Кроме песни победной, он оставил еще другую, о которой я уже вам говорил, песню Господня и своего завета.
Бог, перед смертию Моисея, повелевает ему и наследнику его, Исусу Навину, стать перед дверьми Скинии Свидения, является Сам в облачном столпе, и говорит Моисею: «Когда ты почиешь с отцами твоими, этот народ пойдет в след богов чуждых, богов той земли, куда Я введу его, и разорит завет Мой. Тогда я наведу на него бедствия. Напишите же слова Моей песни; научите ей сыны Израилевы, и вложите ее в уста их: да будет Мне песнь сия во свидетельство в сынех Израилевых. Когда постигнут их многие бедствия и скорби, да станет песнь сия пред лице их, как Моя укоризна, как Мое свидетельство: ее не забудут уста их и уста семени их». Такова сила народной песни, по словам самого Бога: вошедши в уста народа, она уже не исходит из них. Ее нельзя умертвить: Сам Бог сказал это Законодателю. Моисей отдал книгу закона на хранение Левитам, но песню завета вложил в уста народу. «И написа Моисей песнь сию в той день, и научи ей сыны Израилевы. И глагола Моисей во ушеса всего сонма Израилева словеса песни сея даже до конца». Я вам предлагаю ее в сокращении и рекомендую для преложения тем из вас, которые владеют стихом Русским.
«Вонми небо, и возглаголю, и да слышит земля глаголы уст моих. Да льются слова мои, как дождь; да каплют глаголы мои, как роса, как ливень на слабую зелень. Я призвал имя Господне: и вы воздайте величие Богу вашему. Бог тверд; истинны дела Его, пути Его и суд; Бог верен, в Нем нет неправды. Они согрешили: они уже не Его чада; они - род строптивый и развращенный. Это ли ты воздал Господу, народ буйный и немудрый? Не Сам ли Отец твой стяжал тебя, сотворил тебя? Помяните веки древние; уразумейте лета поколений ваших; спроси отца твоего, и возвестит тебе; спроси старцев: они рекут. Когда Вышний, рассеяв сынов Адамовых, разделял народы, Он поставил пределы народов по числу Ангелов Своих, и часть Господня был Иаков; Он нашел его в пустыне, Он утолил его жажду в зное и в безводии; Он водил его, сохранил как зеницу ока. Как орел, покрыл гнездо Свое и пожалел о птенцах Своих; Он простер Свои крылья и принял на них птенцов, и научил их летать в небеса. Господь один водил их, и не было с ними Бога чужого. Он привел их на пир земли богатой: они сосали мед из камня; елей точился им из скалы; они питались маслом кравиим, млеком овчим, туком агнцев и овнов, житом пшеничным; они запивали все это кровью гроздия, вином. И насытился Иаков, и утолстел, расширел. И оставил Бога, Который сотворил его, родил и питал, и поклонился богам новым, богам чуждым. И возревновал Господь, и сказал: Отвращу же лице Мое от них; они заменили Меня, Бога своего, идолом: поставлю ж и Я на место их, на место любви Моей, народ неразумный. От ярости Моей загорится огнь и разгорится до ада преисподнего. Соберу все злое на них - и все стрелы мои скончаю в них. Нашлю на них глад и на трупы их птиц плотоядных: нашлю на них зубы зверей, яд пресмыкающихся по земле. Извне обезчадит их меч, внутри страх: юноша погибнешь с девою, младенец вместе с старцем. Уничтожу их и изгоню память о них из человеков».
Здесь умягчается гнев Бога на народ: Он удерживает ярость Свою для того только, чтобы народы иноплеменные не возгордились и не сказали, что их рука высока, а не Господня. Здесь Его гнев обращается на врагов Его, на народы языческие: «Придет день мести Божией; Господь умилостивится над народом Своим; когда увидит его расслабленным, изнеможенным, тогда обратит Он ярость Свою на врагов его». Гневен был Бог на Свой народ, Его покинувший; но ужаснее гнев Его на врагов Его народа. «Я наострю меч Свой, как молнию, - говорит Он; - рука Моя возмет суд; Я отмщу Моим ненавистникам; Я упою стрелы их кровию; меч Мой пожрет их тело; будет пить кровь раненых и плененных, будет пировать на главах Князей языческих. Возвеселитесь с Ним, небеса; да поклонятся Ему все Ангелы Божии; возвеселитесь, народы, с Его народом; да укрепятся за Ним все; да будут Его сынами: ибо Он отмщает кровь сынов Своих. Он очистит землю для Своего возлюбленного народа».
Так песнь, гремящая гневом Бога в начале, кончается словом милости и утешения и, внушив сначала страх, смиряет его потом надеждою; и под конец песни, народ, сначала устрашенный, ободряется, когда чувствует, что Бог его есть первый враг его врагов; что карающий меч Бога - в руках у Его возлюбленного народа.
Эти две песни, начальные песни Еврейской Лиры, написанные великим Законодателем и Поэтом, дали, каждая по духу своему, двоякое направление всей Еврейской Лирике. От первой победной песни Моисея ведет свое начало вся торжественная, победная и наконец храмовая Лирика Евреев, одушевленная славою имени Божия. От последней песни завета Моисеева ведет свое начало Лирика народная, поучительная, Лирика Пророков. Она имеет тот же характер укоров, напоминаний о благодеяниях Божиих, гнева Господня и наконец милости. Лира Еврейская или пела славу Божию и народную вместе, или гремела гневом Божиим на народ. Такое двоякое направление дал сей Лире еще сам Законодатель-Поэт, и от его-то двух песен потекли два потока этой Поэзии: один - мирный поток воды, спокойно отражающий в себе небо славы Божией; другой - поток огня, горящий яростью карающего и мстящего Бога.
Московского Университета Адъюнкт-Профессор
Степан Шевырев
(Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. Часть IV. Ноябрь. Раздел II. Словесность и Науки. С. 169 – 195).