Часть III. Глава 1.
Детский сад.
Дети
Прошло уже больше года, как я поставила последнюю точку в предыдущей части. Я рада, что что-то заставило меня взять ручку и написать первое слово.
На краю поселка начали строить большое здание – ведомственный детский комбинат. Стройка шла очень быстро: осенью заложили фундамент, весной выросли стены, к последующей осени была сделана крыша, а к концу года для работы уже были сняты надежные люди из соседних детских садов – заведующая, завхоз, медсестра, которые стали все упорядочивать и подбирать коллектив воспитателей и нянь.
Так, как я была уже рассчитана со школы и двое наших детей нуждались в детском саду, то все дороги вели нас в это место. На первом собеседовании в управлении со мною долго разговаривать не стали и не двусмысленно было сказано: «А не пошли бы вы… в школу!», но в дело вмешалась наша бабушка, которая через знакомых за бутылку хорошего коньяка и за флакон приличного мужского одеколона восстановила справедливость и открыла нам дверь в этот детский сад.
Мой переход был встречен по-разному: одни пытались отговорить, например, методист горОНО, сама в прошлом учитель, говорила, что «там так трудно – одних игр шесть разновидностей», другие – верили: «Она-то? Приспособится!» Детский сад после школы показался мне санаторием со щадящим режимом…
Открытие было 14 марта. Нам с Галиной Алексеевной доверили ясельную группу. Мы удивлялись – первые дни болело все тело: одиннадцать домашних орущих детей мы пытались носить на руках по два-три ребенка одновременно. Каждый день прибавлялись новые дети, и постепенно все стало на свои места. Мне очень повезло с напарницей: Галина Алексеевна, Дева по гороскопу, была человеком добрым, честным, инициативным и обязательным. Но я не очень комфортно чувствовала себя с ясельниками – я их боялась. Мне хотелось, чтобы я могла говорить с детьми на одном языке, и мы могли бы понимать друг друга, поэтому со временем, пройдя через младшую и среднюю группу, мы с Галиной Алексеевной на несколько лет осели в старших и подготовительных группах. Последние годы я работала с первоклассниками, которые обучались на базе нашего детского сада.
Я, как всегда, работала с полной отдачей. Многосторонность жизни, разнообразие действий и единство целей давали необыкновенное ощущение нужности именно меня в центре детской толпы – и это сохраняло мою непосредственность. Мне было хорошо с детьми. Когда мы набирали новую группу, и я, видя в отдельности каждого ребенка, в очередной раз говорила: «Какие хорошие дети!», мои собственные дети, слушая это, повторяли: «А у мамы так всегда – где она, там и дети лучшие! Маме дай 5 копеек и нагрузи побольше работой – и она будет рада!» Они были правы.
Работа доставляла удовольствие, особо то, к чему лежала моя душа – обучение грамоте, художественное чтение, математика, ознакомление с природой, рисование, общение, оформление групповой комнаты, всякие игры, праздники…
В горе эти, «чужие», дети меня спасали. Иногда я, убитая совершенно, переступала порог детского сада, встречала детей и забывала о себе. Они что-то лепетали, улыбались, обнимали меня, прикасаясь руками, губами моей головы, шеи, снимали с меня душевный груз, забирали тяжесть моих мыслей и чувств...
Я вспоминаю умных: Егор – маленький, головатенький мальчуган рос без отца, с матерью-стрекозой, рыжеватые волосы и такого же цвета глаза придавали ребенку какую-то особенную прелесть с оттенком хитрости. Не было такого вопроса, на который бы он не мог дать ответ. Как сложилась его судьба – не знаю.
Санька – девочка-цветочек, девочка-энциклопедия: в нее родители, несчастные в старшей дочери, родившейся со страшным недугом, вкладывали все, что могли – воспитывали духовное, развивали физическое, укрепляли психическое, способствовали интеллектуальному, отдавали материальное: забота о ее здоровье, христианская церковь, чтение литературы, танцы, уроки английского, занятия и разговоры с ребенком, уход за волосами и плетение мамой необыкновенных причесок, вязание и шитье неповторимых нарядов. Жизнь ее заботами и интересами привили ребенку самоотдачу, скромность и уважение ко всем, кто ее окружал.
Но в жизни много противоречий, и не всегда известно, где они нас поджидают. У
Саши была достойная подружка Марина, обе девочки – умницы, сильные во всем, но незримые соперницы: дорожащие дружбой и страдающие друг от друга. Каждое подчинение Саши чужой воле ее мама воспринимала болезненно. Сопротивляясь этому, она приходила в негодование: «А я не хочу, чтобы у моего ребенка был комплекс неполноценности!» На мою реакцию нейтральности: «Да, такова жизнь!» мамочка ответила скрываемой неприязнью, которая чувствовалась в голосе и в отношении ко мне очень долго. Сегодня Александра и Марина – отличные люди, успешные студентки разных вузов в разных городах страны.
Были смешные: Вадим, толстенький, неповоротливый, все горевал на прогулках: «Я просил маму, чтобы она намазала хлебушек майонезиком и дала мне в садик. А она не дала! Так есть хочется!»
В памяти остались образы странных детей – Руслана, Богдана…
Руслан воспитывался отличными людьми – бабушкой и дедушкой. Его мать, молоденькая девочка, давно сошла с дистанции… Все попытки изменить ее жизнь закончились неудачей и остались в прошлом… Руслан был симпатичным, тонким, нервным… Когда он пришел в нашу группу, он сильно отличался от всех детей, ко всему присматривался и прислушивался.
На первой же вечерней прогулке подошел ко мне и с хитрой улыбкой спросил: «А как вас зовут?» Я сказала, что все меня зовут: «Любовь Николаевна». Мальчишка начал смеяться, потом, упав на землю, качался по траве, захлебываясь от смеха, еле выговорил: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Такого имени не бывает!» На следующее утро его бабушка рассказывала, как вечером внук задал ей вопрос: «Бабушка, отгадай, а как зовут мою воспитательницу!?» Бабушка перебрала много женских имен-отчеств. Все не те. Сдавшейся бабушке было преподнесено мое имя как чудное, необыкновенное. Он просил бабушку много раз произнести мое имя-отчество, говоря: «Ба, ну, скажи еще один раз… ну, еще один разок!» С чем у него ассоциировалось мое имя, точно не знаю, но в его головушке это сочетание вызывало совсем не детское восприятие жизни.
Ел выборочно. В столовой, садясь за стол, подозрительно всматривался в еду, ложкой или вилкой ковырял ее на тарелке, одинаково спрашивал и одинаково отвечал себе: «Что это такое? А… я такое не ем!» Единственно, что он любил, был сыр, который добровольно собирался со всего стола в обмен на первое и второе.
Богдан – красивый мальчик, весь мягкий, как плюшевый медвежонок: смуглый, с узенькими, косенькими щелочками для черненьких глаз, с масляно-шелковыми волосами. В первые дни, придя в столовую, плакал, пытался уйти, ничего не ел, говорил, что не будет открывать рот при чужих людях, потому что это некрасиво. У него было еще много странностей… Отец оставил семью давно, мать была постоянно в отлете. Воспитывала Богдана бабушка-интеллигентка. Мальчик ужасно комплексовал.
Всплывают и несчастные: мальчуган Олег по кличке Кабачок и девчонка по имени Манька…
Олег жил без родителей, его мать, как и его самого, «воспитывал» дед, активный «внештатный инспектор милиции», грубый и глупый, сто раз женившийся, несуразный человек, подорвавший физическое здоровье и психику своему внуку… Вот единственно тот ребенок, которого не вынесла моя душа: я встала посреди учебного года, чтобы уйти в другую группу…
Позже, через много лет, я снова встречу Олега уже в зале суда по поводу разгрома и воровства в нашем новом доме. После вынесения приговора, а ему добавили к какому-то сроку еще, дед несколько раз по-человечески неправильно, а юридически точно, со знанием дела подавал жалобы в Аппеляционный суд…
Манька – удочеренная племянница одной очень хорошей женщин, на судьбе которой было написано тридцать три несчастья… Это одна из самых печальных историй…
Вера Ивановна воспитывалась умной мамой Варварой Игнатьевной. Вера Ивановна когда-то окончила университет и вышла замуж за любимого, грузина по национальности. Жили в Грузии, на всем готовом – был двухэтажный дом, машина, полный достаток. Но в один миг, не знаю, что случилось, пропало все, и она осталась одна с дочкой на руках. Когда мне все это рассказывалось, я еще, благополучная, не испытав превратностей судьбы, слушая, думала: «Хм!.. Рассказывай, рассказывай! Выдумывай! И куда же оно все делось?!»
Но, как говорят, «в семье не без урода» и «одна беда не ходит»: у нее был младший брат Виктор, у которого было в жизни с самого начала все вверх дном… Где-то в Казахстане, в 23 года, он подженился на казашке-пьянице с пятью детьми. Дети были отданы на произвол судьбы: голодные, голые-босые, чумазые… Вскоре за драку его посадили, а там, за тюремным забором, он попал на лесопилке под пилу… В это время казашка, которую лишили родительских прав на старших детей, родила его дочь… Ее отдали в дом малютки.
Вера Ивановна извелась. Поехала в Казахстан, насмотрелась страстей, взяла отказную у матери, забрала ребенка… Привезла домой диковатого детеныша: узкоглазого, курносого человечка, в свои 1,5 года весившего 9,200 кг, ничего не говорившего, кроме русских матерных слов… Началась новая жизнь… Ее назвали Манькой. Такой принесли ее к нам в детский сад.
Вера Ивановна временно душевно успокоилась, с полной отдачей работала в ПТУ, энергично все делала по дому, чтоб сводить концы с концами, взяла какую-то землю под огород… Мама старела, дочь взрослела, Манька подрастала… Вот тут, как говорят, и дали ей «прикурить»: маму одолевал атеросклероз, Марина стала курить, выпивать, ездила на машинах со взрослыми дядьками, забросила учебу, стала пропадать из дома…
Манька вырастала хитрой, вороватой, (как говорят: «это у человека в крови»), трудно было заметить, как чужое оказывались в ее руках… Дома стали пропадать вещи, деньги, а потом и сама Манька… За добро судьба Вере Ивановне отплатила сполна: умерла мама, где-то в бегах была дочь, позор и неприятности доставались от племянницы, которая время от времени напоминала о себе, обвиняя ее во всем, и на ее руках оказалась еще одна птичка – Маринина дочь – внучка Майка…
Запомнились навсегда искренние и открытые: Игорьки, Яны, Даши, Тани, Кати, Светы…
Игорь – очень милый человечек, стал заложником домашней драмы, которая началась задолго до его рождения… Его мама, когда-то любила очень хорошего паренька, а он любил ее. Они поженились, родилась девочка Яночка. В один миг все было уничтожено: взрыв в шахте, мгновенная гибель. Был человек – и нет человека – любимого сына, мужа, отца… Молодая женщина осталась одинокой на долгие годы в глубоком горе и отчаянии. Когда Яночка выросла, женщина, преодолевая сомнения, попробовала еще раз полюбить мужчину и стать мамой, но то ли сравнение со счастливым прошлым, то ли в самом деле неудачное настоящее, все никак не клеилось и приводило к непониманию, разрывам, пьянству, оскорблениям и даже дракам… На фоне этого рос прелестный мальчик Игорек, как котенок – теплый, ласковый, подпитанный маминой любовью… Игорь был объектом больших симпатий наших девчонок…
Яна и Даша – девочки, непростые по характеру и жизненному опыту, с рано проснувшимся женским шармом, были дочками самых правильных и прогрессивных мам… Они обе по-настоящему атаковали нашего Игоря, придумывая все новые и новые уловки, но когда поняли, что мешают друг другу, они все чаще стали упираться лбами между собой. Однажды в столовой Яночка с обиженным лицом, почти плача, поманила меня к себе и прошептала: «А Даша мне сказала, чтобы я к Игорю никогда больше не подходила: он болен заразной болезнью – Боткина!?» Дашеньку надо было видеть! Ее завитки, ее очаровательные глазки, ее щечки, ее губки – были прелестны: она слегка покраснела, была смущена и одновременно смешлива: «Да! Да! Да!» – твердила она, надеясь на детскую победу…
А однажды они, моя руки, долго шептались в умывальнике, потом подозвали меня и загадочно сказали: «Любовь Николаевна, вы красивая!» Я ответила: «Девочки! Вы хотели сказать: «добрая»? «Нет! – сказали они почти хором, улыбаясь, – Мы хотели сказать: вы красивая!» Вот такие были птички у нас с Галиной Алексеевной в группе…
Если о ком-то я забыла написать, после прочтения напомните о себе. Я буду рада.
Но в моей воспитательской работе были и страшные моменты, опасные миги, которые никак нельзя было предвидеть и предотвратить…
Ярочка – белявенькая девочка, тонкая, нежная, всегда плохо ела. Но однажды, когда дети ели кашу, а потом булочку с чаем, Яре понравилась только булочка, которую она отщипывала и клала кусочки в рот. И вдруг ребенок на глазах перестал дышать и начал синеть! Глаза округлились – страшно! Я растерялась, не зная, что делать в таких случаях. «Валя!» – заорала я воспитательнице рядом. У Валентины Васильевны, спасибо ей, мгновенно сработала реакция: она схватила ребенка за ноги и с силой труснула гибкое тельце. Комок выскочил, но ребенок какое-то время был слабым и вялым, она сидела у открытого окошка и медленно вдыхала воздух. Рассказать родителям, отцу, я смогла это, когда отошла, недели через две. Мне показалось, что мой рассказ был воспринят очень легковесно.
Другая девочка Даша сломала ключицу у меня на глазах, неудачно перевернувшись на метровом турнике.
При мне, но не на моей смене, девочка, кружась на ковре в музыкальном зале, слегка упала и потеряла сознание. Была всеобщая паника, вызывали скорую помощь…
Сашка, всеобщий любимец, без меня, на замене другим воспитателем, упал, ударился всего-навсего виском о край низенького детского стола, но с большими последствиями… Воспитателя упрекали в этом потом еще очень долго.
Итак, веселая, радостная, почти беззаботная жизнь и возможность самых непредвиденных вариантов несчастий, граничащих с подлой смертью, к сожалению, часто присутствует в детской среде, поэтому слабонервным людям там не место. Однако именно среди нас, воспитателей, слабонервных больше, чем где-то бы ни было…
Глава 2.
Детский сад. Взрослые
Юлия – первая заведующая нашим детским садом. У нее был большой опыт такого плана, твердый авторитет, жестковатый, можно сказать, немного надменный характер. У нее не было мужа, но были две дочери, внук, любовник из конторы шахтоуправления, особенный человек, которого уважали и который по каким-то особым правилам своей конституции поднимал глаза не на каждую женщину. Юлия, можно сказать, работала заведующей детским садом, начиная с фундамента, и вся тяжесть его открытия легла на ее плечи. Но потом она как-то неправильно себя повела, коллектив восстал против нее, и слово по слову, где почему-то выделялось особо и мое, закончилось неожиданно: приехала комиссия из треста, и на открытом собрании все было обсуждено, а потом вынесли решение – «Освободить!» Приехал на собрание и тот человек, кому она была небезразлична (какова цель его присутствия – не знаю), но ее слова вслух прозвучали так: «Его только здесь не хватало!» Она перешла работать в контору шахтоуправления.
Я думаю, что об этом она потом никогда не пожалела…
После нее заведующей стала Евгения, которая до этого пыталась у нас работать методистом, а потом спешно ушла, так как ей показалось это тяжелым делом. Она была женой заведующего гаражом, посредственного человека, строящего из себя большого начальника.
Такого дилетанта, на таком посту в педагогике, как Евгения, я еще не встречала. Она проворно решала все свои, чисто семейные дела: устраивала детей, открывала кафе, лучшие работники сада, которым она доверяла, становились ее наемными работниками. Приезжала на работу на 15-20 минут, не снимая верхнюю одежду (курточку, пальто, шубу), узнавала основное и прыгала в машину, которая ждала ее у ворот. В последнее время не бывала на работе неделями. В данный период в жизни детского сада большую роль играла так называемая «свита», которая была даже опаснее, чем первый человек: любому из нас легко можно было стать жертвой, так как чаще всего возникало много разных толкований одного и того же конкретного факта…
С Евгенией у меня были временем жесткие противостояния. Другого человека она не хотела понять, и чтобы уйти от решения многих вопросов, в ходу у нее были такие лозунги: «Идите и работайте!» или «Работу надо выполнить в полном объеме!» (как работайте, какую работу и что за таинственный объем, я считаю, для каждого из нас было загадкой, которую отгадывал каждый по-своему). Однажды конфликт между нами углубился до того, что я в отчаянии сказала: «Я не хочу с вами работать!» За это мне подписали без всяких выяснений заявление на расчет. Сгладила противоречия, как могла, завотделом кадров, она разговаривала сначала с нею, потом – со мной. Она сказала мне: «Люба, прикинься дурочкой! Скажи, что любишь детей и никуда не уйдешь…»
Методистом стала Татьяна, человек, который в первое время показался оригинальным, а потом обыденным. Интересные приемы методической работы с воспитателями ей быстро надоели, и она переключилась на общение со «свитой» и тупое ежедневное выпекание пирогов, булочек и ватрушек на кухне для своего семейства, и, прикрепив надежный багажник впереди своего велосипеда, норовила, как можно раньше уехать со свежей выпечкой домой…
Единственно близким и надежным человеком для меня была моя напарница – Галина. Во многом она была моим щитом, связующим звеном между мною и начальством, с которым я почти всегда была в оппозиции. Галина понимала это, но открыто не возражала, и я ей была благодарна. Иногда, когда в наших душах поднималась волна негодования по поводу чего-то явно несуразного, она повторяла: «Давайте работать, не поднимая головы!» И нас это спасало: мы работали с удовольствием, на совесть для детей и их родителей, и этим были защищены. Но со временем между нами с Галиной возник какой-то незримый барьер: дети у нас были одинакового возраста… Димка – веселый, уравновешенный, любознательный паренек, был очень приятным в общении, всегда на позитиве. Когда обучение в школе шло к окончанию, я очень переживала о своей дочери и ее будущем, я бесконечно твердила об успехах, необычайных способностях и возможностях своего ребенка. Галина скромно молчала, но я заметила, что только я начинала последующую тираду, она зевала: у нее на меня началась аллергия. Очень жаль, что поняла я это слишком поздно!
Одной из самых интересных помощников воспитателя, с которыми мне пришлось работать, была тоже Галина. Экземпляр еще тот: детдомовка, 1937 года рождения, маленькая, кривоватые ноги, очень аккуратная, со своим особым подходом к жизни. Вышла замуж очень рано – по совету односельчан, муж лет на десять старше нее. Родила двух парней. Старший сын весь в отца – тихий, покладистый. Младший – весь в нее – сообразительный, хваткий, как говорят, «палец в рот не клади».
Пришла она к нам на работу, так как закрыли на поселке швейную мастерскую, где она работала швеей. Работы никакой не боялась, но у нее была своя жизненная философия. Когда разливала детям первое по тарелкам, для воспитателей и себя наливала гущу, приговаривая: «Юшки мы уже нахлебались вот так!» и проводила рукой под подбородком. Рассказывая о домашней экономической политике, говорила, что никогда ни в чем нужды не знала: «Тому юбку пошью, тому пальто перелицую. У меня всегда была своя сумочка, свой кошелечек…» Если решала, что-то приобрести для себя или сделать себе, то частично использовала свои деньги, частично просила у мужа. Например, купив норку на шапку, шила ее за счет мужа. Когда становился вопрос о здоровье, была категорична: после операции «по-женски» строго соблюдала требования врачей – никакой тяжелой работы не делала и мужа оградила от нее, нанимала людей. Смеялась над женщиной-гинекологом, которая сказала: «У вас маточка опущена». Ее слова: «А у меня ее вообще нет! Но зачем я буду переубеждать человека, который в этом ничего не смыслит!»
Судьба детей сложилась по-разному. Старший сын женился – купила добротный дом, помогала, как могла, но жена, поняв мягкость характера мужа, стала открыто, как говорят, «подгуливать». Развела, дом удачно продала – не продешевила. Младшему всеми силами помогала учиться, тот, заняв в областном центре, правильную, выгодную позицию, удачно женился, имел хорошую прибыль и маму никогда не забывал. Часто приезжал к ней, привозил масло, сыр, муку, сахар – ящиками, головками, мешками, подарил ей японский телевизор, когда они только у нас появились… Из поездки во Францию привез ей красивые туфельки и настоящие французские духи…
Итак, после того, как наш детский сад вошел в силу, а детей на поселке становилось все меньше, стали закрывать два соседних сада. Это проходило болезненно – переводили детей, часть воспитателей; родители опасались; работники возмущались. Встал вопрос и о руководителе детского сада, так как в тех садах заведующие были сильнее, чем наш «дилетант», но у «дилетанта» был прочный тыл. Так, например, Лидия – заведующая соседним детским садом – на заседании по решению этого вопроса, когда ее кандидатуру отклонили, так и сказала: «Все правильно: кто мой муж? а кто муж Евгении: кому машину, кому бензина… Ей отказать не выгодно!» Проработала Лидия еще полгода в нашем детском саду, но была, как говорят, не в своей тарелке, и ушла раньше времени на пенсию по сокращению.
Лидия была добрейшим человеком: в детстве воспитывалась матерью, во взрослой жизни всегда надеялась только на себя, уверенная, всегда брала на себя тяжесть ответственности, могла всех понять, выругать, посмеяться, поплакать, помочь. В ней очень органично сочетались женственность и приятная полнота. Раньше я с нею близко не сталкивалась, хотя в ее детском саду работала воспитателем моя старшая сестра. Но однажды в августе мы встретились в узком школьном переулке. Она несла целую сетку всяких канцелярских принадлежностей, среди них виднелись большие банки клея ПВА. Я тогда работала в школе и оформляла кабинет русского языка и литературы. Мне нужен был клей, как говорят, «позарез», а то были годы страшного дефицита, я пожаловалась, что мне нужен клей, а у меня нет возможности его купить… и мне милостиво дали, то, в чем я нуждалась! Я такого не забываю!
Когда мы стали работать в одном саду, она иногда приходила ко мне поговорить. И уже перед самым расчетом однажды сказала: «Ты знаешь, Любовь Николаевна, я всегда чувствовала грех на душе: раньше, когда мы работали еще в своем саду, иногда девчата заговорят, что вот Любовь Николаевна и то, и се, а я всегда с насмешкой отвечала: «Та ты глянь, рассыпнянский Макаренко!», а сейчас я вижу – ты молодец!» Она была правильной, справедливой: уходить ей пришлось с легкой душой к простым людям, но с большой обидой на начальство…
На фоне хаоса в верхах детского сада и выросших требований свыше кому-то надо было серьезно заниматься методической работой: в детском саду не было методкабинета; нужных по тематике и количеству пособий для занятий; подручного материала для игр… Документация была в таком же хаосе, как и все остальное…
Выбор пал почему-то на меня. В январе меня освободили от группы и, предоставив «свободу действий», поселили меня в мед. кабинете, где я всем мешала. Я вынуждена была перейти в дальний угол детской спальни, работала по семь часов ежедневно, «не поднимая головы», при температуре четыре градуса выше нуля.
Правильно говорят, что «терпение и труд все перетрут»! Мне удалось собрать хорошую библиотеку детской литературы по всем возрастным группам. С помощью воспитателей оформила демонстрационный и раздаточный материалы по математике, грамоте, развитию речи, ознакомлению с природой, наглядные пособия для развивающих и маски-шапочки для подвижных игр. Много времени мною было потрачено на рисование образцов по изобразительному искусству, на приведение в порядок наглядности по лепке и аппликации. Весь материал был уложен в коробки из плотного картона с тем, чтобы его надежно было хранить, быстро находить и удобно пользоваться.
Со временем освободилась групповая комната для методического кабинета. Началось его оформление. Стали собирать ценную методическую литературу, выписать периодику, планировали работу педагогического коллектива: проводили обзоры интересных статей с практической целью, открытые занятия и обсуждения, подготовку утренников детей, работу с родителями…
Общими силами собрали тематический материал и переоформили вторую комнату методкабинета в «Украинскую светлицу». Еще в одной групповой открыли своеобразный музей, где поместили вышивки жителей поселка, картины, репродукции картин, лучшие творческие работы детей.
На мою голову, руки и плечи «возложили» оформление коридоров детского сада: Паспорт детского заведения; постоянно действующую и обновляющуюся выставку работ воспитанников совместно с родителями; уголки по безопасной жизнедеятельности детей...
Когда другие девочки-воспитатели решила поступать в пединститут, я тоже засобиралась. Я не могла допустить того, что молодежь будет развиваться, а я рядом с ними буду топтаться на одном месте. Мы поступили в один год: они поступили в Славянский педагогический институт на факультет дошкольного воспитания, а я – в Харьковский государственный университет им. В.Н. Каразина, на социологический факультет.
Мое мировоззрение стало меняться, я поняла, что в детском саду и на Рассыпной мне тесновато, особенно после поездки в Киев, в ноябре. Я стала понимать, что где-то есть другая жизнь, отличающаяся по качеству от той, какой я живу сейчас, и я медленно мысленно начала готовиться к переезду, сначала морально, а потом уже реально, последовательно, материально и физически...
Вот и все!
Глава 3.
Детский сад.
Валентина
Но в той детсадовской жизни самым интересным женским персонажем, с которым свела меня судьба, была, конечно же, Валентина Юрьевна…
Прежде, чем писать эти строки, я ей позвонила. Мы не виделись, наверное, лет шесть и не созванивались года три, но после гудка на другом конце я услышала все тот же голос, почувствовала приятную радость и удивление. Ее образ стал для меня видимым и осязаемым.
Обратите внимание на то, что после прочтения строк, какие пойдут ниже, от моих родных и знакомых на меня обрушился шквал возмущения и негодования за то, что я показала Валентину Юрьевну, как «женщину легкого поведения» и за то, какое я имела на это право…
Я сопротивлялась этому, как могла. И сегодня я связываю это с редким качеством, когда на фоне серьезной тетки при высокой должности внутри живет девчонка, девушка, дама, умеющая сохранять глубоко в себе светлый праздник Души – любовь и девичью непосредственность. Жаль мне тех, кто никогда не попадал в луч тепла их света!
Валентина Юрьевна – дочь учительницы начальных классов нашей школы, одноклассница моего брата, которые когда-то были учениками ее матери, где-то в середине пятидесятых годов прошлого века. Что такое «советский учитель» и кто такие «дети учительницы» для людей из прошлого рассказывать не надо – знают, а для современных людей тоже рассказывать не надо – не поймут…
Раньше – близко не знала, не общалась, никакого своего личного мнения о ней не имела. После назначения предстала передо мною ни баба, ни девка: грузная; лицо мясистое, черты лица расплывчатые, без косметики; огромные очки; жесткие, очень сильные, неуправляемые волосы, распущенные, ниже плеч; голос глубокий, властный; кофта светло-голубого цвета с длинным рукавом (а на улице жара – начало сентября), на груди – пятна, то есть – никакого изящества…
С ее приходом мы зашевелились: нас и нашу работу сравнивали с теми, кого мы никогда не знали, работать так, как от нас требовали, мы не умели. Нас поджимали, но медленно, чтобы не поломать, а согнуть под нужным углом… Я считаю – это удалось. В противовес «дилетанту» этот человек был скрупулезным «профессионалом». Валентина Юрьевна строго придерживалась буквы и даже (ну, конечно, смыслового!) знака всех прописных истин. Она на работу приходила к 8 часам утра и уходила после 6 часов вечера, а иногда и последней. Если ее в детском саду не было, мы точно знали, где она. Часто после изнурительных поездок в городской ОНО, а это только в дороге «туда и назад» в общественном транспорте по кочкам 2 часа (дороги были ужасными!), она тащилась в детский сад. Если что-то просили – понимала, сочувствовала, шла на уступки, но не до бесконечности, могла жестко сказать: «Нет!» и поставить точку. Когда дома у меня были проблемы с сыном и по утрам, стараясь его поднять и выпроводить в техникум на занятия, я теряла последние силы и время, и, прощаясь с надеждой, расстроенная, опаздывала на работу. Первый раз она заметила, но ничего не сказала, второй предупредила, третий раз заявила вслух: «Любовь Николаевна, вы опоздали на 13 минут!» «Валентина Юрьевна, так всего ж … на 3 минуты!» «Вы опоздали, и я вправе назвать любое время опоздания!» Какой-то период после этого она еще поджидала меня по утрам при входе в детский сад, с рукой наперевес, на которой поблескивали часы с большим циферблатом. Но, когда мой сын уехал на долгое время не понятно куда, и однажды в туманный осенний день огромная птица, сбившись с пути, ударилась с силой о стекло моего окна, я, полная предубеждений, прибежала к ней и со слезами упала на грудь. «Иди домой! – сказала она. – Решай свои дела! Я заменю».
Она часто работала на группе в качестве воспитателя.
Несмотря на ее должность, у нее были определенные обязательства перед детьми, их родителями, перед начальством, воспитателями, перед своей единственной дочерью, перед своей совестью… Я считаю, что только перед матерью, точно так же, как и мать когда-то, обязательства не выполнялись, возможно, (даже для них самих) по какой-то тайной договоренности…
Валентина Юрьевна очень странно относилась к словарям. Когда она первый раз сказала, что ей нельзя смотреть словари, потому что она потеряет много времени, я посмеялась. Но однажды нам надо было посмотреть значение одного слова (помню какого), и стоило только открыть словарь, и мы «поехали»: читались выборочно, но оказывалось, что почти подряд все слова с незнакомым толкованием, тут же запоминались, ассоциировались значения, и когда мы добрались до нужного слова, прошло несколько часов. Она с упреком и сожалением сказала: «Ну, вот, я же вам говорила!..» Я такого всепоглощающего увлечения еще не видела.
Валентина Юрьевна никогда не выходила замуж, но любовных историй у нее хватило бы на тысячу и одну ночь… Когда мы близко сошлись, эти истории были рассказаны мне в рабочее время и после работы, и оторваться от этих ярких, эмоциональных картинок, словесно нарисованных девчонкой-женщиной, так живо врезающихся в память, было трудно! Я к ней в кабинет могла зайти в 9, а выйти в 13, или зайти в 13, а выйти в 15 или 17 часов. «О, Боже! – удивлялись мы. – Как бежит время!» Чтобы быть справедливой, хочу сказать: это было не часто, но это было!
Память, к сожалению, – такая капризная дама, и я боюсь, что в передаче сюжетов много перевру (прошло много лет), но моя цель сейчас – сохранить настроение и прелесть рассказчицы…
«Ну, и что, что, я не замужем, женихов у меня было всегда навалом! Знаете, Любовь Николаевна, когда у наших парней появились машины, мне так захотелось научиться водить. Одного попросила… Рассказал, показал, села порулить – получается. «Во, – думаю, – хорошо!» А парень тот, не буду говорить кто, вы его знаете, все ко мне ближе и ближе, то, как бы руль выкрутит, то – на тормоз поможет нажать. А потом сережки принес мне, и в глаза заглядывает… Не взяла я те сережки, а потом пожалела…
А то какое-то время повадился меня провожать один… Я иду с работы на автобусную остановку, а он стоит… Подошел автобус, думаю, поедет или нет… Вошел, стоит. Думаю, наверное, сойдет на следующей остановке. Нет, доехал до моей. Идет сзади. Я говорю: «А вы куда?» Ответил: «Вас провожать!» «Эх, ты, думаю, «провожатый», хотя бы пять копеек за проезд заплатил!» Тогда проезд между поселками стоил пять копеек. Потом еще несколько раз мелькнул, и провожания закончились. Но однажды в одной компании на празднике, за столом, вижу – он! Как-то так неуверенно ведет себя, стесняется что ли… Начали танцевать. А я, не смотрите на мою фигуру сегодня, была тонкая, как вот этот палец (показывает мизинец), и платье у меня было красивое, тут пышное, а в талии поясом перехвачено, да и потанцевать я любила… Закружилась то с одним, то с другим, за столом слово по слову – я не последняя: разговариваем, шутим, смеемся… Подходит, приглашает танцевать – пошла. Не понравилось!..»
Раньше, в Советском Союзе, самостоятельные дамочки-любительницы разных возрастов, незамужние, но при должностях и деньгах, часто ездили в разные города или «на курорты». Цели у них были разные: одни хотели подлечиться, другие – отдохнуть, третьи – повидать мир, а некоторые просто были в поисках романтических приключений. К ним и относилась наша Валентина Юрьевна.
«А то бывало так, – рассказывала она, – договоримся с подружкой куда-нибудь поехать на несколько дней. В этот раз мы решили съездить в Прибалтику, в Вильнюс… Я из дома сама еду, а моя подруга сама едет, а там – встречаемся… Всю дорогу ехала нормально. Захожу уже там, в автобус, чтобы добраться до места встречи с подругой (а одета я была, по последней моде – платье в крупный горошек, с чемоданом) – чувствую, на меня кто-то смотрит. Оглядываюсь: какой-то мужчина, с себя такой симпатичный… Доехала я до нужной остановки под таким его взглядом, что у меня аж кровь закипела. Он – за мной. Берет чемодан, помогает мне пройти сквозь толпу. А потом говорит, что он меня всю жизнь искал, говорит, что сам из Москвы, показывает паспорт, не женат. В командировке будет еще 3 дня, просит, чтобы я осталась с ним, а потом мы поедем к нему, и что я никогда об этом не пожалею… Я, Любовь Николаевна, в тот миг готова была согласиться. Будь, что будет, так понравился этот мужчина! Но потом подумала: а как же дом, работа?
А тут еще подруга… И прошла любовь мимо…
А однажды я отдыхала в Славянске. И нам объявили, что к нам приедет какая-то музыкальная знаменитость – пианист с концертом. Зал был небольшой, везде столики, возле одной стены небольшая возвышенность, ну, вроде сцены… Я пришла заранее, села так, чтобы мне было хорошо видеть того, кто будет выступать. Желающих сначала было немного, а потом все больше и больше. Уже ставили стулья вдоль стены, противоположной сцене. На столе передо мной лежал какой-то глянцевый журнал. Я удобно села. Взяла журнал и начала тщательно листать страницы. Появился какой-то мужичок. Сел за рояль и начал играть. Я не переставала листать страницу за страницей, время от времени поглядывая на мужичка. После первого номера жидко захлопали. Я не пошевелилась. Второе произведение было сыграно под моим взглядом, но еще с журналом в руках. После третьего – я не отрывала от мужчины глаз и со всеми вместе хлопала. Последующая музыка шла от его сердца через его руки к моему сердечку, которое уже выскакивало ему навстречу. Я аплодировала и смотрела на него, а он – на меня. Я просила его: «Еще!», «Еще!», а он играл и играл для меня...
А то отдыхала я в Алуште… На пляже в выходные увидела: мелькает какой-то мужчина, местный. Поздоровались, познакомились, разговорились. Звали его Витек, служил он лоцманом на корабле. Видный парень: тельняшка, загорелый до черноты, с бесятками в глазах, за словом в карман не полезет. Живет с женщиной, не расписан, растят ее ребенка. Разговорились о жизни, о работе, о семье, о любви… Общаться было так легко, как будто знала его много лет…
Через несколько дней опять встретились, пригласил провести вечер вместе. Посидели с его друзьями, разговаривали, пили вино. Все профессионально связаны с морем. Разошлись ночью: море, луна, свежий ветерок – романтика! Попрощались.
Через несколько дней Витёк говорит: «Знаешь, Валюха, давай я тебя отдам замуж. Тут у меня на примете есть друг, полковник, живет один в большом доме, возле моря. Жены давно нет. Мужик замечательный. Ты баба хорошая, будешь жить без горя и заботы». А я честно ответила: «Нет, не хочу! За тебя бы – пошла!» Когда я уезжала, он сказал: «Ты знаешь, сейчас можно выгодно купить у нас за городом участок земли. Когда-то он будет ценным. Я бы тебе помог и с деньгами, и с бумагами». Я отказалась, а теперь думаю: вот дура!
А следующим летом я сознательно ехала найти мужчину – отца для своего будущего ребенка. Я понимала, что все: время безвозвратно уходит. В нашем поселке и в округе я уже обрела прочный авторитет закостенелой старой девы. Ждать было некого и нечего. Последним шансом я обязательно должна была воспользоваться.
В тот сезон среди отдыхающих было много завидных мужчин: спортсмены, иностранцы. Был один интересный югослав. Многие женщины перед ним вертелись, как стрекозы… Они не понимали, что ему нужны ни их наряды, а простое человеческое общение. Он предпочел меня. Каждый вечер у нас с ним были долгие прогулки под луной, и мы говорили, говорили, говорили… Через девять месяцев родилась Галочка.
А когда я училась в Славянском пединституте, на меня заглядывался преподаватель по теории и методике дошкольного воспитания… Пожилой такой дядька, но интересный. Приехала на летнюю сессию, тогда у меня уже Галочка маленькая была.
Грудь увеличилась, еле в блузе помещалась. Но я ж тогда молоденькая была – яркая блузочка, плетеная сумка… Девчата после занятий собираются на пляж – и я с ними. А группа была дружная, и преподаватель с нами, а чем он хуже нас, да и нам же хорошо, получается, что он почти «свой» – легче будем сдавать экзамен. В последний момент мне что-то помешало, и я не пошла. Девчата говорили, что единственный мужчина среди них этим был очень огорчен. Ну, что случилось, то случилось!
А однажды вот я попалась! Одна моя новая знакомая с жаром рассказывала о своем любовнике, что он, ах, какой!.. Потом узнала, что я из Донецкой области, начала уточнять и удивляться: «А город ты такой знаешь? А поселок? Так может, ты и его самого знаешь?» А я не только знала его самого, но и его жену, как вас, Любовь Николаевна! И эта подруга меня упросила помочь им съехаться на несколько дней, и что ж вы думаете, я повелась! А потом всю оставшуюся жизнь той женщине, жене его, не могу в глаза смотреть – мучаюсь!
Бывало, конечно, поговаривали о каких-то влюбленностях отцов детей, иногда доходило до разборок… Но, что поделаешь, в основном-то, бабы дуры!..»
Вот такие были разговоры. Но одна влюбленность не прошла мимо нее. Его звали Андрей. Он рос среди нестандартных людей: отец был художником-оформителем в нашем местном клубе, мать заведовала поселковой оранжереей при больнице. Но говорят, что в их семье мира и понимания не было. Андрей получил хорошее образование, работал, якобы корреспондентом, где-то на Камчатке, потом служил в Афганистане. Семья была, но потом не стало.
Приехал домой, к родителям. Стал захаживать к Валентине Юрьевне, и она сдалась. Помню, как она однажды сказала: «Просто подвернулся в такую минуту: Галочка подросла, а я сопротивлялась, удерживала ее возле себя, не разрешала вольностей. А в тот вечер она настояла на своем – ушла с подружками куда-то встречать Новый год. Я, оставшись одна, расстроилась, расплакалась, а Андрей тут, как тут…»
Я предполагаю, что, весной, когда встал вопрос об общей жилплощади, они, наверное, не желая, мешать жить родным, с обеих сторон, решили обжить оставшийся без хозяйки домик тетки Валентины – бабы Сони. Вот тогда издали я ее видела чудной – влюбленной и счастливой: в откровенно открытом светлом сарафане и белой соломенной шляпе с большими полями… Они клеили обои, красили полы, мелькали на огороде… Но отсутствие навыков физического труда такого плана, видимо, скоро отбило всякую охоту, и она смирно перешла жить в дом его родителей. У каждого из них был характер непростой, поэтому, я думаю, им всем пришлось хлебнуть сполна. Галочка осталась с бабушкой. После смерти родителей жизнь стала еще не радостней…
Иногда он был интересным собеседником, иногда не выносимым сожителем – сказывался негативный жизненный опыт: кочевая жизнь, выпивки, контузия. С женой он так и не развелся. Где-то жила его взрослая дочь. Галочка в его лице так и не обрела отца. Потом пьяным упал с велосипеда, с невысокой железнодорожной насыпи, поломал обе ноги. Кости болели мучительно. О пенсии он не беспокоился. Чтобы как-то выживать, Валентина Юрьевна устроила его в наш детский сад рабочим, но были моменты, когда из-за него она терпела позор. Мне она несколько раз проговаривала: «Я б такая, что его бросила… и ушла, если б было к кому. Так хочется хорошей жизни и любви!»
Неожиданно для всех он повесился, дома, на спинке кровати. Как это ни печально, но каждый из нас приходит в этот мир и уходит из него своей собственной дорогой…
Свои своднические способности она пробовала применить и в моей судьбе. Узнав о моих симпатиях и безответных страданиях к нашему соседу, Валентина Юрьевна сказала обо мне: «Ну, что за женщина, не может парня захомутать!» Она вызвалась пойти к нему поговорить и потерпела поражение. Он ей ответил, что жениться пока не собирается и что ему надо еще купить бытовую технику на кухню…
Вот такие дела твои, Господи!..
Хочу сказать, что Валентина Юрьевна очень любила орхидеи, но ей их дарили редко, а все чаще – одноликие темно-красные розы, которые она никогда не выбрасывала. Так они и стояли в ее кабинете в вазе от сентября-октября до января-марта, а потом от января-марта до сентября-октября… маленькие черные мумии. Когда я возмущалась, она говорила: «Вы ничего не понимаете в красоте увядшей розы!..» Это выражение мне иногда напоминает саму Валентину Юрьевну. Сегодня я точно знаю, что в увядшей розе, пока ты о ней помнишь, бережешь, ценишь, живет ее внутренняя красота – Душа!
Часть III.
Глава 3.
Опять детский сад
Живя в Харькове, я три месяца не могла найти работу – звонить в поисках работы и разговаривать по телефону я не умела; я стеснялась и тушевалась на собеседованиях. Куда идти работать, чем заниматься я не знала. Потом случайно взяла газету, прочла объявление о том, что в детский сад нужен завхоз. А так, как я вышла на льготную пенсию, и работать воспитателем я не имела права, для меня – это был наилучший вариант, потому, что детский сад – знакомая мне «стихия».
Заведующей детским садом была Зоя Ивановна, женщина моих лет, симпатичная, уверенная, разговорчивая, в общем, хороший человек, в детсадовском деле – профессионалка.
Мы были с нею совершенно разными:
она – начальник, я – подчиненная;
она – уверенная во всем, я – нет;
где она могла себя показать, я уходила в тень;
она любила поговорить, я – помолчать…
При первой встрече, может быть, она и сомневалась во мне, но я уверенно сказала: «Если вы возьмете меня, вы не пожалеете!» Я, в самом деле, была так настроена. Меня «взяли», и 1декабря я приступила к работе.
Работы было много, но люди, с которыми мне приходилось общаться, для меня были знакомы по общему складу характеров, по манере поведения в связи с той деятельностью, с которой я была связана много лет, поэтому мне легко было втягиваться в их среду. Конечно, многое для меня было новым: всякого рода бумаги; получение и выдача зарплаты; ответственность за все материальное имущество детского сада, начиная со столовой ложки и кончая павильонами на участках двора детского сада. Я должна была контролировать работу помощников воспитателей, следить за порядком и чистотой в группах, в общих залах, коридорах, во дворе, осуществлять ремонт здания детского сада.
К этому времени я уже почти вжилась в городскую жизнь, и на фоне города не выглядела растерянной и убитой.
Многие у меня спрашивали:
– Вы нашли работу по блату?
Я отвечала:
– Нет, прочитала объявление в газете. Пришла – приняли. – Мне часто не верили, что у меня нет квартиры, прописки, что я живу без мужа, и у нас в семье 3 студента…
Детский сад, в котором я начала работать, был предназначен для детей с офтальмологическими проблемами. Детки были очень хорошими. Запомнился такой случай. Когда я еще только принимала группы от бывшего завхоза, в одной из групп ко мне подбежал мальчик и, обняв меня, сказал: «Как только вы вошли, я вас сразу узнал!» Раньше я этого ребенка никогда не знала, никогда не видела, но это было так трогательно, что я заплакала – не так легко отпускает нас от себя наше прошлое…
В детском саду я как-то быстро сошлась со многими, и ко мне, в основном, все быстро привыкли и хорошо относились. Я симпатизировала многим работникам детского сада за честное, профессиональное отношение к работе, открытость, желание помочь. Особо уважала методиста детского сада, музыкальных работников, хорошо относилась, в основном, ко всем воспитателям: от Зинаиды Пантелеевны, бывшего директора детского дома, до двух Татьян, женщинам очень хорошим в работе, в отношении к людям, детям, но крепко выпивающим, и помощникам воспитателей Ирине, Наташе. Кстати, Наташа – молодая женщина-душа, обиженная неправильной любовью и распавшейся семьей, очень доверчивая. Она помогала мне деньгами в самые трудные для меня времена. Когда-то я ее подтолкнула идти учиться в институт и оставить работу помощника воспитателя, искать место работы, связанное с будущей специальностью. Не знаю, как сложилась ее судьба дальше, и не ругает ли она меня сегодня.
Некоторых людей я опасалась и близко с ними не сходилась. Не шла на поводу у любителей застолья, поэтому группка работников, приближенных к заведующей, ко мне относилась с осторожностью.
Что хочу сказать о заведующей детским садом? Жизнь немного побаловала Зою Ивановну, но и потребовала от нее немало. Да, Зоя Ивановна себе позволяла многое, но она провела в этом детском саду полжизни, и как мать, знала все и обо всем, поэтому, может быть, она и имела право на часть тех льгот, которыми пользовалась. Широкая в общении, она лавировала между приятными и неприятными людьми. Чаще всего все припадали перед нею на глазах, готовы были на все, а за глаза отзывались о ней неуважительно.
Зоя Ивановна стала себя плохо чувствовать, была не уверена в себя в толпе, в общественном транспорте. Некоторые, заискивая перед нею, в глаза говорили: «Зоя Ивановна! Зоя Ивановна!», а за глазами: «Вот и болеет, что на себя много берет!», «Заработала, что болеет!» Но я против двуличия, поэтому говорила вслух: не нравится – скажите в глаза!
Не знаю почему, может быть, за мою прямоту, Зоя Ивановна для своих передвижений по городу выбрала именно меня. Какое-то время перед работой я приходила к ее дому, она выходила, и мы ехали на работу, а потом, вечером, мы встречались и отправлялись вместе домой.
Мне было ее жаль (я подозреваю, как и меня ей, хотя и по другим поводам): эта несчастная должность и ее власть порождали злобу и ненависть в других людях – губили ее жизнь. Да и невестка попалась ей не очень добрый человек: гордовата и жадновата – все для себя, все под себя. Я не знаю, как Зоя Ивановна сейчас поживает, как ее здоровье, но мне всегда ее было искренне жаль.
Проработав два года, я поняла, что трезвым был тот человек, который, оставив должность завхоза, перешел на должность кладовщика. Все вроде ничего, но летом тяжело давались ремонты групп, общих комнат, коридоров, не говоря уже о ремонте отопительной системы и сдаче ее технической комиссии. А зимой можно было не вылазить из подвала, измеряя давление всех датчиков и температуру воды в системе, если не надо было бы во дворе расчищать тротуары и дорожки и сбивать сосульки с крыши здания. Весна несла свои заботы: уборка всей территории, побелка забора, высаживание цветов на клумбах. Осенью – листва, копка клумб и грядок. И эта последовательность и бесконечность начинали надоедать, хотелось все поломать, нарушить и убежать, то есть наступило время желания перемен…
Продержавшись в этом детском саду два года, я ушла работать на фирму…