Четыре звезды перекрестьем сходились в какой-то точке на небе, будто указывали путь. Задрав голову, ты шептала свои заклинания, шаг за шагом приближаясь к рассвету, почти неотрывно смотрела на точку пересечения, не обращая внимания на то, что под ногами. Песок продавливался сквозь пальцы, забирая последнее тепло, скрипом своим напоминая снег.
Это было давно, так давно, что ты, казалось, уже забыла об этом, но память вытягивала на поверхность подробности прошлого. Скрип. Тогда под ногами также скрипел снег. Безумный февраль не хотел тебя отпускать из города. В сугробе увязла туфля…почему? Почему туфли зимой?
А дальше был Крым. Ты очнулась среди цветущих абрикосов и вишни. В окно деловито залетали шмели и пчелы, разворачивались нехотя и недовольно, гонимые запахом карболки.
- Вечное, - сказала ты, указывая на небо.
- Да-да, - согласилось оно, брызнув в окно несколькими каплями весеннего дождя. Вдалеке не переставал ворчать гром, с упреком разгоняя тучи. А потом наступила оглушительная тишина.
Белый халат, большие руки и удивительные серые глаза. Нет, в цвете ничего необычного не было. То, что ты увидела в них свое отражение, тоже не было чем-то из ряда вон выходящим. Словно сквозь зеркало в зеркале увидела Его. Мерное биение сердца, которое ощутила, когда Он дотронулся до твоей руки и мальчик, смеющийся и убегающий в полосу прибоя. Это был Он. Настоящий.
Расстегивать пуговицы было неимоверно трудно. Пальцы не чувствовали ничего, не хотели сгибаться. Холодный огонь пустыни внизу и адова чернота ночи сверху. Только слабый свет четырех звезд. Немота душила.
Вифлеем остался далеко позади. Тьма, с легкостью впускающая в себя, отпускать не спешила. Брошенный оазис, как мираж, не утолил жажды, провожая стоном вращающегося под ветром колеса.
Тот февраль врастал ледяными узорами на окнах дома на Малой Невке.
Вы видите, вы всё прекрасно видите,
Поблёкший франт, осмеян Арлекин,
Навстречу ветру вы сегодня выйдете,
Разведены мосты, и мы так далеки.
Нет, не судьба, расстанемся мы надолго,
Так вольный город вновь зовет к себе,
В последнем танце Вас украсть мне надо бы,
Разведены мосты, хохочет злобно бес.
Простывший город в снег укутан вьюгами,
Поблекший франт и голые штыки,
Костры и дым, Вы мечетесь, испуганы.
Разведены мосты, и мы так далеки.
Вы видели, вы всё прекрасно видели,
Смешала осень краски на холсте,
А ветер выл в разрушенной обители,
Разведены мосты, мы гибнем в пустоте.
Странный декадентский романс. Почему ты его запомнила? Мозаикой: человек в котелке, понурый, почти что плачущий, две барышни, прошмыгнувшие в ближайшую подворотню, колючий ветер. Холодный дом с узорами на стекле. Ты их нарисовала дыханием, чтобы отгородиться от происходящего на улице.
Крепкие жаркие руки с запахом цветущего абрикоса, умышленно долго задерживающиеся на твоих ногах. Пальцы еще мёрзнут изнутри, покрывая инеем кожу. Так кажется.
- Свадебный Севастополь, - тихо говоришь ты в пустоту.
- Почему свадебный? - переспрашивает она мужским голосом.
Вместо ответа руки твои тянутся к Его халату, немилосердно расправляясь с пуговицами.
Вершина дюны искаженной прямой обрывается неожиданно. Летишь вниз, беспомощно раскидывая руки, стараясь ухватиться за что-то, но хватать нечего. Так же, как в том феврале. Зачерпывала снег, который уже не таял в руках, но и не давал выбраться из сугроба. Песок временем уходил сквозь пальцы, превращаясь в бесконечность.
Молочная пелена утра, чужой говор, войлок под головой. Рядом дремлет верблюд, меланхолично шевеля губами. Крепкие руки с запахом абрикоса бережно поправляют подобие одеяла, которым ты укрыта. Ночное небо прощается с тобой последним проблеском звезд. В их перекрестье – двое.
В руках старая потрепанная тетрадь с загибающимися листами. Канал Грибоедова. Удивительный для Петербурга запах цветущего абрикоса. Дремлющая на рассвете вода разбужена упавшей в неё разменной монетой. Адамантовый блеск в глазах, въевшаяся в кожу соль, бесстыдный до безрассудства поцелуй.
Чужой в этом городе февраль поблекшим франтом уходил прочь, оставив на лавочке трость и закинув в Неву котелок.