Русские женщины – это как бы розы,
брошенные на снег…
А. Югов
Надежде Ветровой повезло – её, молодую выпускницу, в 1978 году по распределению направили на предприятие в Москве, а многие поехали за Урал или ещё дальше. Для неё, жившей в Подмосковье, это было почти дома. Она попала в отдел, занимающийся проектированием летательных аппаратов, в коллектив преимущественно возрастной, где требовались молодые кадры и по плану в июле ждали двух новеньких. Приняли молодую девочку доброжелательно. Ввести в курс общих вопросов поручили Лене, чей стол располагался рядом. Лена была молодой и очень интеллигентной женщиной, лет двадцати восьми. Она недавно вышла замуж, муж Михаил работал в соседнем отделе.
Надя отличалась стройностью, высоким ростом и благородными чертами лица. На подбородке была небольшая ямочка, доставшаяся ей от отца. Взгляд широко поставленных глаз, что, по мнению Лены, свидетельствовало о незаурядном уме, излучал спокойствие и уверенность в себе. Когда она слушала собеседника, на её губах часто играла предтеча улыбки, что выражалось даже не в движении самих губ, а пока лишь в едва заметном напряжении лицевых мышц. Готовность к улыбке придавала лицу доброжелательность и располагала к ней.
Сказать о Наде, что она красива, означало – дать ей безликую характеристику, сродни истёртому комплименту. Она принадлежала к редко встречающемуся типу женщин, которые притягивают мужчин не правильными чертами лица и не стройной фигурой, а совершенно иным обаянием, неуловимым для других женщин, с недоумением восклицающих: "Что мужики в ней находят?.. Совершенно обыкновенная, как все… – не понимаю…" Её притягательность проистекала от её спокойной уверенности в себе и от радости ощущения себя женщиной. Она прекрасно чувствовала себя в женском теле, никогда не говорила в мужском лице, была начисто лишена жеманства и проста в общении.
Но простота поведения могла ввести недалёких людей в заблуждение о её лёгкой доступности. Она не терпела рядом с собой хамства, быстро пресекала вульгарные шутки простаков, не понимающих меру и уместность слов. Если это не удавалось, она прекращала с ними всякое общение. Она моментально реагировала на фальшь благодаря удивительной проницательности и острому мужскому уму.
2
Происходила Надя из удивительной семьи, впрочем имевшей не единичную для советских времён историю. Её дед по отцу имел двух сыновей, которым было по 10 и 8 лет, когда его в 30 лет забрали на Финскую. В транспортной роте стрелкового полка, при лошадях, он прошёл две войны, дослужившись до сержанта, вернулся осенью в 1945-м, имел много наград, но никогда не рассказывал про войну. В детстве она любила играть в дедовы медали, но какие они были, она не помнила. Самой красивой ей казалась та, что была в виде звезды с изображённым на ней солдатом с ружьём. Потом их все, и любимый орден Красной звезды, стащили соседские мальчишки.
Дед был очень колоритной фигурой. Он был маленького роста, сухой, но наделён от природы непомерной силой. Придя с войны, лет тридцать работал в деревенской кузне, пока её не закрыли. Когда напивался, то всегда молча, с очень серьёзной миной, начинал подметать вокруг двора, а потом шёл на двор чистить навоз у коровы. Корова была смирная и покладистая, но как-то она, видать, не поняла или не проявила должную расторопность, когда он, оттесняя её, прикрикнул: "А ну, подвинься!" Тогда он железным кулаком двинул ей в лоб. Корова устояла, но один рог через неделю отвалился. Так и дожила она свой век однорогой.
Грамотой дед не блистал, но ему хватало, читал он по складам. Мог и писать, правда, ошибок в словах у него было не меньше, чем букв. Красную строку, точки, запятые и заглавные буквы он не использовал. В технике обладал не менее удивительными познаниями. Как-то над деревней метеорологи или ещё кто проводили какие-то исследования на воздушном шаре. Дед быстро сообразил, что для приземления надо мешок с песком на верёвке опускать, а чтобы улететь, надо поднять его в корзину. Если машина, на которой его подбрасывали в кузове до города, издавала странные звуки на ухабах или когда шофёр дергал за какую-то ручку, то он соображал, что это скрипят тормоза и их пора смазать.
Дети, когда он вернулся с войны, были уже большие. Они в отца выросли сильными, а статью пошли в мать. Мать ни читать, ни писать вовсе не умела. У неё были грубые мужские руки, всю войну она работала в колхозе и одна тянула двух сыновей. Но грех жаловаться, не у каждой мужик с войны вернулся.
Оба брата, отец Надежды и её дядя, пошли учиться на военных. Дядя Володя, военный моряк, имел очень необычную судьбу. Тогда, после войны, многие мальчишки мечтали об армии, а девочки хотели стать учительницами. Мама Надежды училась на последнем курсе пединститута, когда к ним на студенческий вечер пришли молодые лётчики, там она и познакомилась с её отцом. Когда его неожиданно отправили на Север, он, пролетая над её домом, помахал ей крыльями. И она стала ждать его письма, а потом и его самого.
Через год он вернулся, они поженились, потом стали ждать ребёнка, непременно сына, но родилась дочь, Надеждина сестра. Отец назвал её Таней в честь жены. Но следующего мечтал только мальчика. И даже красивое имя загадал – Георгий. Но родилась Наденька.
К сорока годам, поколесив по стране и помыкавшись по баракам и казармам, они наконец осели в собственном доме с небольшим участком. Мама насажала вокруг разных цветов, а отец пристроил сзади гараж и притащил в него старую "Победу", которая пахла незнакомым запахом. Когда её починил, то ездил на ней на свой аэродром, располагавшийся неподалёку. С женой они решили, что теперь уж будут ждать сына от дочерей.
3
Старшая сестра, изнеженная маминой лаской, росла тихим домашним ребёнком. Она была старше Нади на три года и очень красива.
Надя, папина дочка, была другой. Он, мечтавший о сыне, играл с ней в футбол и возил на рыбалку. Когда строил гараж, она подавала ему гвозди, а хотелось забивать самой. И папа разрешил, он дал ей небольшой обрезок доски и сказал, что надо укрепить доску гвоздями. Когда она с удовольствием вбила штук десять в лежавший на земле огрызок и поняла, что к чему, то долго смеялись вместе. Другой раз она опять хотела помочь и папа, вешавший на стену картину, согласился и с серьёзным видом объяснил, как нужно ей держать стену. Она с детской наивностью упёрлась ручками, а потом опять смеялись. К пятнадцати годам с двумя толстыми косами она всё ещё имела откровенно мальчишеские черты лица и повадки.
Превращение нескладной девочки в необыкновенное чудо произошло удивительным образом. В 8-м классе в последний день перед летними каникулами Надя пришла домой расстроенная. Как мама ни приставала, дочь ничего не говорила. И только к вечеру созналась, что невольно подслушала, как её очень обидно обозвала подруга. Надя была высокая, худая, порывистая, в ней было сложно увидеть будущую женщину.
– Твоя подружка – дура: ничего она не понимает, мы ещё им всем утрём нос.
Надя решила, что мать просто её успокаивает. Она подошла к окну, увидела в саду сестру и, не поворачиваясь, произнесла: "Хорошо Тане – вон она какая красивая".
– Глупенькая, ты будешь такая же красивая, а захочешь – самая красивая.
– Ты смеёшься надо мной. Что я себе – рост убавлю?
– Я говорю о другом: красота человека произрастает изнутри…
Надя не дослушала, замахала рукой, сморщилась, как от кислого, и, не меняя выражения лица, выпалила: "Ой, мама, я уже десятки раз слышала в школе: и от классной, и на собраниях, что внутреннее содержание важнее внешности. Надоело".
– Ты не поняла. Я не об этом. – Мама улыбнулась и замолчала и просто смотрела на дочь, сохраняя улыбку, потом продолжила: – Мы купим тебе отличное нижнее бельё: и комбинацию, и всё остальное… несколько комплектов. – И снова замолчала.
От удивления у Нади чуть приоткрылся рот, но мама только улыбалась.
– Зачем? – наконец спросила Надя.
– Будешь носить.
– Мама, ты смеёшься надо мной. Мы в школе в форме ходим, кто его увидит?
– А бельё не нужно показывать. Нужно, чтобы ты сама его чувствовала. Бельё – не самоцель. Ты должна полюбить своё тело, все его части. Ты должна гордиться своим телом и перестать стесняться. Как только ты перестанешь стесняться, тебя заметят.
Надя не знала, что сказать, – это было так ново и удивительно.
А мама продолжила:
– И мы купим тебе туфли на высоком каблуке.
– Нет, в туфлях в школу точно не пустят.
– И не надо. Будешь летом или осенью после школы ходить и смотреть на ребят свысока.
Надя молчала, а мама ещё не всё сказала:
– И надо будет постоянно делать тебе красивые причёски, а с косами придётся расстаться.
На этом разговор закончился. Надя ушла в свою комнату, и весь вечер и в постели все её мысли вертелись вокруг сказанного.
Мама стала ходить по дому, но больше бродила по комнатам, сама себе улыбаясь, чем что-то делала. Спать не ложилась – ждала мужа, а когда он пришёл и сел за стол, всё ему рассказала. Он молча выслушал, пожал плечами, потёр лоб и протянул ёмкое "Да-а", а про себя стал думать и уже ночью сказал: "Ну, я в трусах не разбираюсь, а вот давай отдадим её в волейбол – у меня знакомый тренер есть, отличный человек, там её рост преимуществом будет". В дочке он души не чаял. И уже сейчас ревновал её к будущим женихам. Не каждый мог быть её достоин. Как-то раз, сидя с женой в гостиной, он взял за ножку стул, поднял его, потряс и сказал: "Если какой претендент стул вот так поднять не сможет, не видать ему моей Нади". Сам он готов был разорвать каждого, кто посмел бы обидеть его дочь, и считал, что будущий муж должен уметь постоять за неё.
Через неделю позвонила мамина подруга и сообщила: "Приезжай, достала". Мама вернулась домой с большим бумажным свёртком.
Нижнее бельё, причёска, желание самой Нади или, может быть, всё вместе запустили процесс внутреннего преображения. Изменение в сознании отразилось во внешности – в девятый класс пришла уже другая Надя.
4
И вот теперь Лена встретила в лице своей подопечной яркую женщину. Лена, бывшая в восторге от первых месяцев блаженства с любимым мужем, желала, как любая счастливая женщина, счастья и другим. Расспросив Надю обо всём, что смогла выспросить, она, как старшая и знающая, что надо, через некоторое время дала краткую характеристику всем молодым людям отдела. Потом, через неделю, она посоветовала Наде:
– Галина, наш комсорг, будет приставать с общественной работой – так ты не отказывайся.
– Нет, это не моё, она мне ещё в школе надоела, – отрезала Надя.
– Надя, ты не понимаешь, я со своим Мишей так и познакомилась. Раньше девушек из дворян на балы вывозили, а крестьянки знакомились в поле на работе. Сейчас для девушек общественная работа – это просто расширение круга потенциальных знакомств.
– Мне в этом нет необходимости, – уже спокойно и мягко, но твёрдо ответила Надя: знакомых у неё было достаточно и появлялись они легко.
Спустя две недели после появления в отделе Нади Лена вернулась из отдела кадров, где расписывалась за приказ о повышении должности. Она была в весёлом настроении не столько от приказа, сколько от того, что она там видела.
– Девушки, кого я там видела!
Девушками, которые сидели на расстоянии голоса, были три женщины, самой младшей из которых было 40, старшая готовилась на пенсию, а также молоденькая Надя. По сложившейся традиции женщины сектора величали друг друга девушками. Сидевший недалеко Виктор Андреевич, обычно погружённый в работу, а чаще в свои какие-то загадочные мысли, также мог слышать слова Лены, но никак не отреагировал.
– Кого? – дуэтом синхронно спросили Нина Савельевна и Надежда Исааковна.
– Нашего мальчика.
– Какого мальчика?
– Которого вот должны к нам направить. Я чуть не рассмеялась, увидав его: такой зелёненький-зелёненький. На взгляд, школу только что кончил. Ан нет. Мне Верочка, его оформлявшая, рассказала: окончил МГУ, механико-математический факультет, в 16 лет туда поступил, вот теперь ему 21 скоро будет, а на вид – дитя совершенное. Зовут его – не поверите – Ванёк. Сейчас его, верно, за ручку приведут.
Но новенький пришёл сам. Услужливые женщины немножко помучили его вопросами и отвели к начальнику отдела. Потом секретарша вызвала к начальнику Виктора Андреевича. Вернулись они уже вместе: на первое время его назначили наставником молодого специалиста.
5
Сектор занимался разработкой математических моделей полёта проектируемых крылатых ракет и расчётами их возможных траекторий движения на основе их весовых, тяговых и геометрических характеристик. Иван хорошо владел построением математических моделей различных динамических процессов, но некоторых, чисто инженерных, нюансов не знал. А Виктор Андреевич окончил МАИ и отработал уже более 20 лет.
Человек он был особенный и талантливый. Придя на работу ещё в 50-х годах, он поставил себе не карьерную цель, а достижение лишь такого уровня мастерства, отнюдь не чрезмерного, чтобы выполнять свою работу, не затрачивая больших усилий, свободное же время посвящать более интересным вопросам, коих в голове у него было много. Например, на своей даче он выращивал виноград и достиг удивительных результатов: лоза давала плоды. Виноград, конечно, был кислый, но, как уверял Виктор Андреевич, витаминов в нём было не меньше, чем в южных сортах.
Чего он только не делал: рыхлил почву каким-то способом, с чем-то её смешивал, закапывал в грунт пустые бутылки, торчащие на поверхности частью донышка. И объяснял – стеклянные бутылки аккумулируют тепло. Но более всего поразил он сослуживцев, когда попросил их не выбрасывать, а приносить ему старые кожаные ботинки. Он их закапывал под корни, а несведущим объяснял – кожа гниёт и продуцирует тепло, а это очень полезно корням. После этого больше никто не сомневался: Виктор Андреевич может всё, и своими арбузами уже никого удивить не мог. Не ставя цель достичь в профессии чрезмерного, он тем не менее достиг высочайшего мастерства. Женщины отдела уже давно его спрашивали:
– Витя, когда диссертацию начнёшь писать?
Он поначалу посмеивался и отнекивался, а потом загорелся: "Вот я дурак! Диссертацию ведь после аспирантуры защищают, а там учебный отпуск – 30 дней дополнительных". И поступил в аспирантуру, а дополнительный отпуск разбивал по две недели и брал их весной и осенью – в период посадки и сбора урожая.
В последнее время на работе Виктор Андреевич часто сидел с закрытыми глазами. Ивана это озадачивало, остальных – нет. Что в это время происходило в его голове – мнения расходились. Одни говорили: "Спит – вон и ластик подложил под локоть, чтобы рука не соскальзывала". В другой раз они же и не соглашались: "Нет, он задачу обдумывает". В подтверждение Виктор Андреевич иногда постукивал по столу карандашом, но глаза не открывал.
Однажды сомнения разрешились случайным образом. В тот день Дина Петровна, придя с обеда, стала жаловаться на память:
– Девушки, совсем памяти не стало: вот вечером думаю – надо вот это обязательно сделать, потом решила, что лучше с утра. Утром встаю и совершенно не помню, что хотела. Так до сих пор и не вспомнила, только и помню, что что-то очень важное.
– Дина Петровна, я вам подскажу, – открыв глаза, с усталым видом и со вздохом сказал Виктор Андреевич.
– Ну, скажи, – взоры "девушек" обратились на Витю.
– Вы хотели ещё с вечера мужа попилить.
Все рассмеялись, Дина Петровна тоже, но после некоторого раздумья – обижаться или нет на Витю. Виктор Андреевич сохранял невозмутимое спокойствие.
6
Первое время, с месяц, Виктор Андреевич особенно опекал Ивана: рассказывал о структуре отдела, кто чем занимается, по каким вопросам происходит взаимодействие со смежными отделами, и обратил внимание на прочие очень важные мелочи в работе, которых нет в университетских учебниках.
Пообщавшись с Иваном, он составил о нём своё мнение, но ни с кем не делился. Постепенно рабочее взаимодействие стало минимальным. Впрочем, стол Ивана располагался рядом и Иван всегда мог спросить ему необходимое.
Помещение, в котором располагался отдел, было огромным – около 500 квадратных метров. Между собой работники называли его конюшней. Оно было разделено поперечными и продольными колоннами на четыре части, между колоннами стояли шкафы и стеллажи. Сектора отдела занимали каждый свою часть. Свободное пространство над шкафами позволяло, при необходимости, докричаться до другого конца зала, поэтому часто, например, можно было слышать: "Елена Петровна, ты на месте? Сейчас подойду".
На входе располагался стол дежурного с телефоном, по которому можно было даже позвонить домой. В обязанности дежурного входило приглашать к телефону по звонкам из других городов или сообщать звонящим из других отделов, на работе ли сегодня нужный ему человек. Часто звонили мамы или дети, но при этом надо было следить, чтобы сотрудники долго не заговаривались.
Столы в секторах были расположены, как школьные парты, в три ряда. Стол Ивана был третьим в среднем ряду. Лена и Надя сидели за первыми "партами", при желании он мог слышать их разговоры. Их столы упирались в ряд шкафов, дверки которых открывались уже в другой сектор.
Через две недели после прихода Ивану было поручено заниматься расчётом траекторий полёта нового изделия. Ответственность была небольшая, так как программа расчёта была давно написана, ему надо было просто вводить исходные данные. Однако, не меняя основы, он несколько исправил программу и упростил алгоритм расчёта, удалив из него ненужные части, наслоившиеся за годы. Работа его не тяготила, но самое неприятное для него началось примерно через месяц, когда его послали уточнить отдельные детали в смежный отдел. И он, имея университетское, а не инженерное образование, разговаривать на равных с инженерами не мог, поэтому вернулся он раздосадованный и злой на себя. После пары таких визитов он с удовольствием согласился поехать в колхоз на две недели.
Возвратившись, он понял, что его отсутствие осталось незамеченным. Его работу запросто выполнил другой. Но он был доволен сменой обстановки и в дальнейшем охотно соглашался ездить и на стройку, и в колхоз, тем более, что положенный отпуск был не скоро. Работников сектора также это устраивало, так как многим, обременённым семьёй, ехать не хотелось.
Иван в школе был младше своих одноклассников на год, а некоторых на два, к тому же был отличником и шёл на золотую медаль, поэтому уважением не пользовался. К нему относились как к недоростку. Подобное отношение сделало его замкнутым и себе на уме. В университете всё было по-другому: здесь не было взрослых и маленьких, здесь все были равны. Свобода студенческой жизни раскрепостила его, он общался со всеми с удовольствием, находя в этом общении новые для него радостные краски. Все они, опьянённые свободой, наслаждались жизнью и несли всевозможную чепуху. Товарищи были не восприимчивы или равнодушны к своим и его словесным несуразицам.
На работу во взрослый коллектив он попал, будучи фактически ещё ребёнком. Он был неуклюж, не знал, как себя держать, стеснялся и краснел непонятно от чего. Молодая девушка, пришедшая с ним на работу в июле двумя неделями раньше, удивила его в первый же день. Когда Виктор Андреевич чихнул, девушка – кажется, её представили как Надю – обернулась и сказала: "Будьте здоровы, Виктор Андреевич". Так повторялось каждый раз. Она произносила эти слова с такой доброжелательностью, что никак нельзя было усомниться в её искренности. Ивану же казалось, что приличнее было бы вовсе "не заметить" чихание. Он снова очутился как бы в школе, но в другой – школе жизни. За глаза женщины окрестили его ботаником с мехмата.
7
Иван вскользь где-то слышал или, может быть, читал о любви с первого взгляда, но, давно аналитически разобрав вопрос, решил, что говорящие не понимают или врут. И вдруг это случилось с ним, однако совсем не с первого взгляда, а со случайного слова. Он отработал уже месяца два, виделся с Надеждой почти каждый день, но не обращал на неё никакого заинтересованного внимания и не разговаривал с ней, кроме как по рабочим мелочам. Он не прислушивался и к её разговорам с Леной, с которой она только и общалась на первых порах.
Удивление и восхищение возникли, когда он, стоя спиной, услышал обрывок её разговора с Леной. До него донеслись слова Надежды: "Восторгаться надо не певцом, а композитором и поэтом: это они создали песню, а актёр лишь исполнил". Он узнал её голос и удивился, что эту мысль высказала молодая девушка. Не было нужды поворачиваться, но он не смог удержаться и обернулся. Обе девушки этого не заметили. "Да, это она", – повторил он мысленно.
В тот же день, выйдя после обеда из столовой, он случайно нагнал обеих. Они шли не торопясь и говорили, вероятно, то ли вообще о поэзии, то ли о Блоке. Не доходя до них, он замедлил шаг, услышав, как Надежда начала читать: "Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…" Она читала так пронзительно, что он остановился, не желая вспугнуть и вторгаться в её личное пространство, и подождал, когда они удалятся.
Эти два эпизода, в которых не было не только визуального контакта, но и не было никакого взгляда, тем не менее взволновали его необычайно. Но на его шаги к сближению он неожиданно получил насмешливый отпор. Попытки какого-то разговора кончались обычно его конфузом.
Раз как-то, входя в дверь рядом со столом дежурного, он умудрился рассыпать колоду перфокарт, к неудержимому веселью Нади, которая в тот день дежурила. Собрать было можно, но сложить их обратно в правильном порядке было нереально. Наблюдая за Иваном, она заметила:
– Ванечка, я поняла, о ком говорят: "Не может ни войти, ни выйти".
Что говорить и как вести себя в ситуациях, когда над ним откровенно потешаются, а дать отпор силой или грубостью невозможно, он не знал.
На следующий день Иван пришёл на работу в свитере, который был почти под горло. Из-под свитера торчал край узла галстука. Надежда поздоровалась, широко улыбнулась и моментально заметила:
– Ванечка, галстук под водолазку не надевают.
Иван снова растерялся и, сам не понимая, что он хочет, произнёс:
– А ну-ка, иди сюда.
– Сейчас прямо и приду, разбежался, – отпарировала она.
Другой раз он пришёл на работу с забинтованным пальцем. Надя участливо поинтересовалась:
– Что у тебя с рукой?
Иван считал, что жаловаться и рассказывать о своих болячках для мужчины недопустимо, поэтому уклонился от ответа и, не подумав, брякнул:
– Да в метро крокодил вылез из-под лавки и укусил.
– Ты, может быть, думаешь, что сказал что-то умное? Не хочешь – не говори, – бросила она с пренебрежением, повернулась и ушла.
Иван опять остался в дураках.
Случайным образом неделю спустя они вчетвером пошли в столовую. Иван, переходя улицу и уступая дорогу заводской машине, обошёл её сзади, разминувшись на какие-то сантиметры. Надя сделала ему замечание, на что Иван ответил:
– Я часто перехожу вот так – сзади и впритык.
Надя посмотрела на него, ухмыльнулась и снова "опустила" его:
– Если бы ты так уступал место идущей корове, она бы непременно тебя лягнула. Ты пойми простую вещь: что должен чувствовать водитель, когда какой-то идиот таким образом переходит дорогу. Если ты стукнешься лбом, то это не только твои проблемы, но и проблемы водителя. Ты, верно, о водителе не думал, упиваясь своей бесшабашностью.
Потом она после паузы добавила:
– И ещё я замечаю, что ты пытаешься в разговоре иногда вставлять умные мысли. Вот только любые умные мысли умны к месту. А если не к месту, то это – праздное умничанье.
После этой отповеди Иван прекратил свои попытки общения с Надей и в разговоре с ней стал взвешивать свои слова. Он понял, что вся его математическая логика и немалый багаж разнообразных знаний здесь не работают. Придя к выводу, что эта женщина ему не по плечу, он успокоился.
8
Но самолюбие и гордость его были задеты. Спокойно проанализировав своё поведение и оценив блеск ума и манеру держаться Нади, он решил достичь такой же уверенности и самообладания, как у неё. Сам он решил, что делает это безотносительно Нади, а так – для себя. Он очень много читал, поэтому знания его были обширны. Когда в начале третьего курса он охладел к учёбе, то стал изучать всё подряд: историю, геологию, учение Дарвина, философию древних и многое другое, к чему он загорался. Его способности позволяли ему совмещать учёбу и эти причуды.
После напряжённых размышлений он сообразил, что блеск речи зависит не столько от объёма знаний и владения русским языком, сколько от умения находить неожиданные ассоциации, аналогии, параллели, соответствия для объекта разговора. Понял, что в основе чувства юмора лежат антитеза, сопоставление, контраст. Он стал тренировать в себе умение находить общее и противоположное в различных предметах. Например, мог задать себе вопрос: "Что схожего и различного в оконном стекле и растущем дереве?" Или пытался найти какой-то неодушевлённый аналог для увиденного им пьяного, лежащего под забором, и ведь нашёл – бурдюк с вином. Случайно бросив взгляд на цветочный горшок, нашёл общее между содержимым горшка и цветком: земля – это остатки когда-то живших организмов, а цветок – организм, живущий сейчас. Войдя в электричку и увидев развалившуюся на лавке пьянь, он громко сказал: "О! Плацкартный вагон", чем вызвал смех окружающих. Уверовав в действенность своей стратегии, он стал постоянно тренироваться. И что ему было странно – сам процесс доставлял ему удовольствие.
Он стал снова читать книги по философии, культуре и по другим дисциплинам, которые только попадались под руку. Но если в 19 лет он читал из простого интереса, в силу любознательности, и только то, что было написано доступным языком, то теперь интерес его был иной – практический. Чем сложнее была книга, тем сильнее было желание её осилить и понять то, что недоступно массовому читателю. Он стал перечитывать ранее прочитанную русскую классику и редко читал новое, чтобы не отвлекаться на незнакомый сюжет, а сосредоточиться на другом – на характерах героев, их поступках и их речи. Раньше, читая "Войну и мир", он обращал внимание на сюжет или описание сражений. Теперь же, заново перечитывая, он выделял для себя нюансы разговора и оттенки чувств героев. Более всего на сей раз его заинтересовала сцена исполнения Наташей народной пляски у дядюшки в Михайловке и то, как Бурьенка и Лиза подбирали наряд для княжны Марьи к приезду Анатоля.
Непрестанная внутренняя работа должна была принести плоды, но пока до этого было ещё далеко. У Нади же чувство юмора было врождённым – так, по крайней мере, казалось Ивану. И юмор её был самый настоящий, а не тот, который находят у себя две болтушки, заливающиеся смехом при обсуждении нелепого наряда своей соседки.
В один из дней вернувшийся с обеда Валентин рассказал Ивану случай за столом, за которым их было четверо, в том числе и Надя. Обедавший с ними Борис в числе прочих снадобий взял селёдку и молоко. Валентин остановился и уточнил:
– Ну, ты знаешь его – высокий, рыжий, из конструкторов.
Потом продолжил:
– Так вот: мы стали его убеждать, что эти компоненты никак не совместимы. Мы хихикаем, а он не слушает. Когда Надьке, дотоле молчавшей, это надоело, она сказала с невозмутимым видом: "Ну что пристали к человеку, может быть, он себе слабительное готовит, а сказать стесняется".
Валентин продолжить не смог и хохотал, вспоминая, затем успокоился и добавил:
– Мы заржали на всю столовую, долго не могли продолжить трапезу, а Надежда равнодушно за нами наблюдала.
Иван пожалел, что не присутствовал. Случай убедиться в её искромётности и мгновенной непредсказуемой реакции представился буквально на следующий день. Они с Леной сидели на рабочем месте, пили чай и болтали. Иван сидел на своём месте и прислушивался – ему в последнее время было интересно всё, что связано с Надей. У Нади на столе был чай, конфеты и пузырёк со спиртом, который ей принесла знакомая. Спирт ей был нужен, чтобы делать уколы заболевшей маме. Подошёл Михаил, муж Лены, положил руку на плечо жены и, посмотрев на стол Нади, с ухмылкой заметил:
– Ветрова, у тебя тут прямо и чай, и спирт в меню…
Надя не дала продолжить мысль:
– Ну и что – добавлять по вкусу.
Иван еле удержался от смеха, боясь выдать, что он всё слышит. Лена и Мишка засмеялись, оценив реплику, а Надежда оставалась спокойной. Она сидела вполоборота к Лене, и Иван хорошо видел её лицо. Было такое ощущение, что она сказала фразу и думала уже о чём-то другом.
Был ещё случай, когда Валентин стал рассказывать, как он, маневрируя в узком месте на отцовском "Москвиче", разбил фару о дерево, а потом так её склеил, что она стала даже прочнее. Надя слушала не оборачиваясь и так же, не оборачиваясь, бросила:
– Прочнее? Это надо проверить.
– Как? – удивился Валентин.
– Ещё раз в дерево фарой въехать. Той же самой.
Иван потом не раз слышал от неё удивительные реплики, более всего его поражала лёгкость и небрежность их исполнения при сохранении внешней невозмутимости.
9
В конце сентября почти весь отдел на один день вывезли в колхоз на уборку капусты. Иван, не находя разумного для себя объяснения, тянулся к этой загадочной и восхитительной девушке. Если ему не удавалось как бы случайно оказаться с ней рядом, он следил за ней и чувствовал, где она.
День был ясный, хотя и несколько прохладный. Они стояли рядом. В этот момент в чистом небе появился военный самолёт. Иван стал внимательно и, как показалось Наде, с грустью следить за ним. Поэтому она решила спросить его:
– Ты любишь самолёты?
– Зачем думать о полёте, если это невозможно. Меня бы всё равно не взяли бы из-за зрения.
– "Зачем" – вопрос другой, но я же вижу, что не думать ты не можешь.
Иван удивился её проницательности и только много позже понял, почему она спросила, а Надя тогда не стала объяснять малознакомому человеку, что лично её связывало с авиацией.
К обеду все захотели пить, и на поле привезли флягу с водой и кружкой. Фляга была почему-то неполная. Надя и Иван подошли пить последними. Пришлось перевернуть флягу, чтобы налить кружку. Надя выпила не полностью. Иван остатками долил кружку до краёв и стал жадно пить. Когда он выпил примерно половину, Надя приподняла его руку за оттопыренный локоть, кружка звякнула по зубам, и вся оставшаяся вода оказалась на рубашке.
– Это всё от жадности. Торопиться не надо, – пояснила она и рассмеялась.
Ей всегда было интересно, как люди ведут себя в неожиданных ситуациях, и после этой безобидной выходки она ждала, что будет делать Иван. Она мобилизовалась и готова была вступить в диалог и победить. Но он моментально её обезоружил: увидев её напряжение и готовность к прыжку, он улыбнулся и сказал:
– А ты не дождёшься от меня каких-либо слов и действий.
И стал ждать.
– Ну, действие-то как раз есть – ты стоишь и молчишь.
Она была не готова к такому повороту и поняла, что "поле битвы", скорее, осталось за Иваном, но причину увидела в его слабости. После этого случая она пришла к заключению, что мальчик – совершенно бесхарактерный.
После ноябрьских праздников Надя пришла на работу с книгой, которую не успела дочитать и намеревалась это сделать в обеденный перерыв или, если повезёт, раньше. Книга называлась "Таис Афинская", о событиях времён разгрома Александром Македонским Персидской империи. Иван заинтересовался, услышав разговор Нади с Леной о незнакомой ему книге. Рабочее место Ивана находилось на расстоянии не более трёх метров от их столов. Они говорили негромко, но Иван обладал очень острым слухом и почти всё слышал. Надя говорила:
– Таис – гетера высшего разряда с высочайшим уровнем образования в музыке и поэзии, вдохновительница великих художников, философов и полководцев, она распространяет воспитанность, красоту чувств за счёт неотразимого обаяния женственной прелести, а главное – она не торгует телом, она одаривает эрудицией.
Надя была в восторге от книги, ещё не дочитав до конца, и эту фразу про себя она долго шлифовала, чтобы высказать её Лене, чьё мнение ей было интересно. Они что-то ещё говорили, но Иван уловил уже только одни обрывки. В конце он услышал фразу от Лены: "Путешествует с воинами, говоришь, а телом не торгует? Так, так… Вдохновляет их на любовь к искусству?.. Замечательно".
При этом Иван видел, как Лена скептически улыбалась. Он не стал к ним подходить и встревать в разговор, но в обед обратился уже к Наде:
– Я слышал, ты книгу какую-то интересную принесла, нельзя ли почитать?
– Можно, после Лены… Но с меня книга, а с тебя рецензия на неё.
Иван не стал говорить, что он слышал её разговор с Леной и уже сделал представление, о чём книга. Ему было интересно, повторит ли Надя уже сказанное про Таис или скажет что-то другое, поэтому он спросил:
– А о чём книга, если кратко?
Надя улыбнулась, о чём-то размышляя, и сказала:
– О великих женщинах. Точнее, что за каждым великим мужчиной всегда есть великая женщина и что мужчины своими успехами обязаны во многом именно им.
Надя около 10 лет назад слышала эти слова от своего дяди и почти забыла их, но теперь, подпав под обаяние образа знаменитой гетеры, вспомнила их. По её мысли выходило, что именно великие женщины вдохновляют мужчин на великие дела. Два года спустя Иван вспомнит эти слова, пытаясь понять её поступки.
Однако то ли время частично стёрло в памяти слова, то ли Надя под влиянием прочитанного хотела придать им иное звучание, но она полностью исказила знаменитую мысль, принадлежащую Бернарду Шоу. У него эти слова несут совершенно иной смысл: "За каждым великим мужчиной всегда есть женщина, которая в него верила".
Когда Иван вернул книгу, Надя вопросительно смотрела на него с немым вопросом: "Ну что?"
– Для тех, кто мало знаком с историей, книга будет интересной. Но некоторые рассуждения автора мне показались натянутыми и фальшиво восторженными.
– А Таис? Как тебе Таис? – для Нади главным был этот вопрос.
– Я не верю ей, вернее – я не понимаю её и потому не верю.
– Фи, да вы, товарищ Лукин, ничего не поняли... Ну хоть что-то понравилось?
– Мне запомнилось, что греки при прощании используют слово "Хайре", а если расстаются на длительный срок, то – "Гелиайне".
– Да, наперёд не угадаешь, что ребёнку может понравиться, – разочарованно завершила она разговор.
Через неделю Иван, возвращаясь от конструкторов, подошёл к Лене с мелким рабочим вопросом. Столы Лены и Нади стояли почти рядом, между ними был гостевой стул, который в тот момент занимал Мишка. Его рука лежала на столе жены. Лена ласково погладила руку мужа и сказала, обращаясь к Наде:
– Мой растяпа потерял ключи, теперь придётся замки на двери менять.
Иван тут же спросил:
– Зачем?
Он хотел ещё добавить, что проще новые ключи заказать, но Надя не дала ему договорить:
– Товарищ Лукин, прежде чем задавать глупые вопросы, не проще ли подумать? Что, если потерянные ключи попадут не в те руки?
Надя произнесла слова с улыбкой и без злобы. Её тон был снисходительный – она как бы прощала ребёнку его неуместный детский вопрос.
Другой раз Дина Петровна стала рассказывать, как она гуляла с маленьким внуком и объясняла ему, что собаку гладить нельзя. Иван опять спросил:
– Почему нельзя?
Надя оторвалась от работы, повернулась к нему и, как маленькому, спокойно объяснила:
– Ванечка, ты недалеко ушёл от маленького Сашеньки. Собаку маленьким мальчикам нельзя трогать потому, что она может укусить, и потому, что она не очень чистая для ребёнка. Понял, заинька?
Впоследствии было ещё несколько случаев с его детскими вопросами "отчего" и "почему" и столько же холодных уроков от Нади. Хотя Иван и обещал себе сдерживаться и контролировать при ней свои слова, детская ещё непосредственность иногда бесконтрольно выпрыгивала из него наружу. Надя понимала, что обнажение внутренних порывов, искреннее поведение без маски лицемерия, способность к удивлению характеризуют человека больше положительно, но отголоски детства – она считала – пора бы и изжить. Сама про себя она полагала, что повзрослела уже в пятнадцать лет, и в этом она была права. В чём она была не права, так это в том, что считала задержки в эмоциональном развитии признаком небольшого ума. Но человек, окончивший университет в неполный 21 год, не может быть недоумком.
Так или иначе, но Надежда всё про Ивана поняла и потеряла к нему интерес, сохраняя его, разве что, только как к объекту лёгкой иронии. Иван же считал, что "уроки" ему полезны, и не таил обиды – он восторгался блеском её живого ума. Вместе с Надей он ошибался в том, что она превосходит его по интеллекту. В действительности же она превосходила его в раскованности, в уверенности в себе, во владении своим умом. Его интеллект не уступал её, но рядом с ней он просто терялся и был зажат. Он злился на себя и продолжал заниматься, как задумал.