Где находится край света

               
                Спасибо за то, что ты
                была. Спасибо за всё, что
                дала мне, чему научила. Я в
                неоплатном долгу перед
                тобой, и смогу вернуть его
                только став такой же
                бабушкой, какой была ты.




                ГЛАВА ПЕРВАЯ. КУЗЯ.

  – И вот в эту-то пал-л-леоз-з-зойс-скую эр-р-ру и появились
мол-л-лю-у-уски-и-и…
   Голос учительницы естествознания был противным и скрипучим, каждый звук она выговаривала будто утраивая, видимо,
надеясь хоть так донести до нерадивых гимназисток негаснущий
свет знаний. Машка откровенно скучала: дерущиеся за окном воробьи были куда интереснее.
– Кузьмина, встаньте!
Она испуганно подскочила, оторванная от созерцания.
– Будете стоять до конца урока! – рявкнула менторша.
– Да, – обречённо кивнула преступница.
– Опять Кузю наказали, – захихикали девочки.
Машка, или, как её называли в классе, Кузя, учиться не любила.
Дома находиться тоже было истинным наказанием. А вот дорога
из гимназии домой – это да! В мире и стране наступали грандиозные перемены, и на жизни сибирского городка это тоже сказывалось. Десятилетняя девочка была ещё не в состоянии оценить вселенских масштабов катастрофы, серьёзности чудовищной ломки всего общественного уклада, ей просто были интересны новые вывески: «Общество „Безбожникъ“», «Императорское Человеколюбивое общество», появившиеся во множестве представители обществ этих самых, собирающие пожертвования «на нужды  войны". Накануне Пасхи Кузя и её задушевная подруга Анечка Белкина тоже пожертвовали какую-никакую копеечку: уж больно развеселил их призыв "Солдатам в окопы на красное яичко!" Правда, за неуместное, по мнению гимназического начальства, веселье барышни снова были наказаны.
 
    И никогда раньше она не видела такого количества солдат - ни своих, ни чужеземных, часто военнопленных.

   Бабушка солдат не любит и боится. У них во флигеле живут двое - из расквартированного полка. Когда они напиваются, рвутся в дом - поговорить по душам очень хочется. А дома внучки - девочки-подростки. Вот Петро - мордастый хлопец - и просится:
 - Евдокия Матвеевна, дай на внучек твоих хоть поглядеть, своих деток вспомнить, соскучился - спасу нет!
 - Иди, Петя, иди спать, сынок, утром увидишь! Нечего тебе там делать!
   Огорчённый Петро неохотно уходит, а бабушка облегчённо крестится.
   
   

    Евдокия происходила из купеческого сословия. Отец её, приписанный ко второй гильдии, человек добрейший и чрезвычайно доверчивый, разорился по причине именно этих душевных качеств, но выучить детей в приличных гимназиях успел. Потому, хоть и работала Дуня на железнодорожной станции обычной телеграфисткой, была женщиной грамотной и достаточно образованной. Замуж она вышла тоже за железнодорожника, а потом и сын, Василий, покладистостью и добротой уродившийся в деда, пополнил династию, стал машинистом. Чудо что за парень! И собой хорош, и умён, и воспитан, и на все руки мастер, по дому помочь попросишь - никогда не откажет. Родители уж и невесту ему присмотрели, соседскую девушку, ладную да скромную. Вот тут-то покладистый Васенька вдруг заартачился: мол, всем хороша невеста ваша, да душа не лежит у меня к ней. На вопрос, к кому же лежит, только улыбнулся, туманно как-то, нездешне... А через месяц сошёл с поезда с прелестной барышней - светловолосой, кудрявой, голубоглазой, в изящной шляпке и модном платье, нежно поправил ей шарфик и повёл  знакомить с родителями.
  - Мама, папа, это Тоня, моя невеста, она из Харькова.
  - Антонина! - кокетливо, но твёрдо поправила девушка и скользнула оценивающим взглядом по будущим свёкрам.
  - Ну что ж, Тоня, милости просим! - улыбнулась Евдокия. - У нас тут по-простому.
  - Ан-то-ни-на! - с нажимом и по слогам произнесла сыновья избранница.
  - Ах, Антонииинааа! - иронично протянул отец. - Ну, Антонина так Антонина, имя красивое...  Не из дворян ли будете, барышня? - не сдержался всё же!
  - Из мещан! - девушка вспыхнула и заносчиво вздёрнула подбородок.
  - Ну, раз такое дело, пойдёмте!
    Мать тихо вздохнула, посмотрела на насупившегося мужа, и они пошли к дому.
 
    - Коля, ну что? Как тебе невестка? - робко спросила она поздно вечером, уже перед сном.
     - Невестка... финтифлюшка она! Намучается с ней наш Вася, вот увидишь! - Николай Андреевич в сердцах махнул рукой и отвернулся к стене.

      Антонина оказалась особой вздорной и эгоистичной, но Василий был так влюблён, что весь необъятный букет её недостатков казался ему чудесным соцветием сплошных  достоинств и неординарности.

      Рождение старшей дочери, Верочки, поначалу вроде как направило легкомысленную молодушку на путь истинный, она истово предалась родительским обязанностям. Инстинкта хватило ненадолго, и, не успели Кузьмины облегчённо вздохнуть, девочка была передана свёкрам. Правда, так и осталась материной любимицей.

      Елена и Мария, последовавшие за старшей сестрой, такого бурного всплеска материнских чувств уже не вызвали, а на то, чтобы дать имя младшей, четвёртой наследнице, у Антонины и фантазии не хватило.

  - Тонечка, а может, в твою честь - Антониной? - робко предложил Василий.
  - Ну давай, - равнодушно пожала плечами жена. - Но запомни: эта - последняя!
  - Последняя, конечно, последняя, - торопливо согласился он.
  - И Ниной называть будем! - нахмурилась роженица. - Чтобы нас не путали. 

   Равнодушие матери к дочерям полностью компенсировали отец и его родители. Мужчины девочек баловали, а бабушка воспитывала, учила домоводству, чтению. Вот уж где был подлинный педагогический талант! Стоя у печи, она помешивала кашу и читала нараспев:

У купца у Семипалова
Живут люди не говеючи,
Льют на кашу масло постное
Словно воду, не жалеючи.
 
В праздник — жирная баранина,
Пар над щами тучей носится,
В пол–обеда распояшутся -
Вон из тела душа просится!

   Внучки-малоежки под это чтение исходили слюной, аппетит просыпался и разгуливался. А после обеда возникало желание самим познакомиться с творчеством Некрасова ( Пушкина, Лермонтова и многих-многих из тех, чьи стихи Евдокия Матвеевна знала наизусть - в прежних гимназиях умели учить!)

   Сказка на ночь была обязательным ритуалом. Девочки затихали, каждая в своей кровати, а бабушка садилась возле одной из них и тихо, но очень выразительно, в лицах, начинала своё повествование.

   - И отправилась дочь купеческая за своим суженым далеко-далеко, на самый край света...
   -Бабушка, а где это - край света? - Машке непременно нужно было знать всё, проникнуть в самую суть.
   - Это такое место, о котором никто даже слыхом не слыхивал, туда нужно долго-долго ехать на поезде, а потом идти, а потом снова ехать. Поняла?
   - Да, но где это?
   -Если ты когда-нибудь там окажешься, обязательно поймёшь. Так мы край света искать будем или сказку слушать?
   - Сказку, сказку! - горячо потребовали девочки. 

    Машкой её называл дед, и не было в этом ничего пренебрежительно-простонародного, а было родное, семейное, настоящее. Мать кривилась: "Машка! Как корова!" И хохотала, довольная собственной шуткой. Сама же девочка именно тогда тихо возненавидела своё  имя.

    - Не слушай никого, нет имени красивее, чем твоё. Марией саму Богородицу звали! -  бабушка ласково гладила её по голове, и обида уходила, забивалась куда-то в глубину.
   

   Антонина, похоже, ревновала, пыталась всячески задеть дочерей. Говорил ли её необузданный эгоизм, поднимало ли ей это самооценку? Кто знает...

   К учёбе внучек Николай и Евдокия относились со всей серьёзностью, были строги и требовательны. Маман злилась:
    - Кому это нужно?! Вырастут - и замуж! Меня вон вообще из гимназии выгнали, и что?! Сами видите: у меня здесь (она победно похлопала по роскошным кудрям) кое-что есть!

    - Дааа, - протянул Николай Андреевич, - ума палата!
    - Мама, а за что тебя выгнали из гимназии? - поинтересовалась любопытная Машка.
    - За тихие успехи и громкое поведение! Ха-ха-ха-ха-ха!
    - А что такое тихие успехи и как это - громкое поведение? - вдумчиво продолжила расспрос дочь.

    Тут мать просто упала в кресло в приступе хохота. Дед было вскинулся, да бабушка умоляюще прижала палец к губам: молчи, Коленька, молчи, не буди лихо!


     Первое любовное признание Машка получила лет в девять. Соседский мальчик, ранее безжалостно дёргавший её за косички  и устраивавший более изощрённые пакости, подбежал на улице, молча сунул букет васильков и, покраснев, убежал. Она пришла домой, тихо сияя.
     - Мама, а я красивая?
     - Кто? Ты?! Ой, не могу! Уши - вареники, нос-вздрючок, глазки змеиные! Ты в зеркало на себя посмотри!

       Бабушка утешала рыдающую внучку:
     - Ты у нас красавица, Машуня! Вырастешь - и влюбится в тебя прекрасный юноша, и увезёт далеко-далеко...
     - На край света?
     - Именно туда. И будете вы жить долго и счастливо.
     - Тридцать лет и три года?
     - Тридцать лет и три года. А может, и больше.
     - Ты правда думаешь, что я красивая? - доверчиво прошептала Машка.
     - Вы все красивые, девочки мои золотые. А Антонина... злая она, потому что любви в ней нет, не умеет она любить. Не сердись, просто пожалей её.
      - Но Веру она ведь любит! А нас с Лёлей и Ниной нет!
      - Верочка просто похожа на неё больше всех. Ты поверь, Машенька: скупцу хуже, чем тем, кому он не даёт, это изнутри ест.

      - Бабушка, а Бог есть?
      - Бог в душе у каждого, детка.
      - Тогда почему одних он делает добрыми, а других злыми? Почему есть хорошее и плохое?
      - А как бы ты узнала, что человек добрый, если бы не видела злых? - хитро улыбнулась Евдокия. - Рано тебе ещё об этом, всему своё время, давай-ка лучше книжку почитаем...

        Она тогда многого не поняла, скорее, почувствовала, о чём говорила бабушка, и успокоилась. Но веру в свою привлекательность потеряла надолго.


        Судя по весёлым голосам, разносящимся из гостиной, в гостях у матушки была подруга Женечка, кокетливая старая дева. В юности она пережила несчастную любовь с непременными надрывом, коварством и обманом, после которой глубоко разочаровалась во всех лицах мужеска полу, а когда боль разочарования отпустила, свободных лиц не осталось, всех разобрали. И тут, на Женино счастье, познакомилась она со Стефаном Шрейгером, австрийским военнопленным, и преисполнилась жалости, увидев, в каких условиях содержится бедный юноша. И, конечно, принялась его опекать: то посылочку передаст, то деньжат подкинет. Правда, материнские чувства очень скоро трансформировались в иные,  не менее нежные. Добрая фея частенько посещала своего подопечного в лагере для военнопленных, а когда его отпускали, и у себя принимала. Она просила  почаще писать ей, ибо очень волновалась, зная о скудном пайке и спартанских условиях содержания. К тому же, это было так романтично - хранить в перламутровой шкатулке стопку писем, перевязанную розовой атласной лентой!
 
       - Тоня, ты только послушай это послание: " Дорогой мадам Евгения..."
       - Ой, уморила! Дорогой мадам Евгения! Ну, Стефан!
       - Ну хватит тебе! Видишь же, человек старается, по-русски пишет! Слушай дальше... "Дорогой мадам Евгения! Душевно Вам признателен за бандероль, в который были горячие носки и перчатки, что Вы вязали вашими прекрасными руками. Также я очень обрадовался цукеру и конфетам. Нас кормят хорошо: сегодня на обед давали зуп гороховый и звеклу душёную..."
       - Всё, всё, пощади, не могу больше! - Антонина попеременно то всплёскивала ухоженными ручками, то вытирала слёзы, выступившие от безудержного смеха. - Горячие носки!... Это же надо! Зуп гороховый, звекла душёная! Это, надо понимать, свёкла тушёная? Ты бы своего Шрейгера  хоть подучила!
       - Между прочим, он фон Шрейгер на самом деле! Аристократ! - обиделась Женечка. - Ты бы по-немецки и так не написала!
      
       -Всё, всё, не сердись! Лучше вот послушай, что мне Алексей Игнатьевич прислал:"Душевный друг мой Антонина Семёновна! Невозможно боле терпеть эти мучения. Ваза разбита, двери Вашего дома для меня навсегда закрыты".

       Хозяин галантерейного магазина, видимо, решился на столь кардинальные меры после того, как в разгар его пылких признаний в комнату вошёл Николай Андреевич и, недолго думая, схватил невесткиного ухажёра за шиворот и выкинул вон. После чего брезгливо отряхнул руки и в сердцах плюнул:"Шельма кудлатая! Бедный Васька!"  Машке сии пикантные подробности были неведомы, и подслушанная фраза произвела на неё неизгладимое впечатление. Но далее шпионить было опасно, да и бабушка ждала к обеду.

       Как всякая уважающая себя уездная барышня, Кузя завела альбом, куда записывались особо полюбившиеся стихи, слова песен и изречения. Туда же был торжественно внесён шедевр о разбитой вазе. Но когда она решила поделиться своими духовными сокровищами с бабушкой, та скривилась:
      
      - Деточка, да такое же только солдаты кухаркам пишут!
      - А пожарники?
      - Что пожарники?
      - Что пожарники пишут кухаркам?
      - А это уж ты сама спроси! - засмеялась бабушка.


       Машкин интерес был вполне обоснованным. Дело в том, что воздыхателем их кухарки Анисьи был настоящий пожарный. Сама Анисья была толстой, ленивой деревенской девахой. Толку с неё в хозяйстве было мало, ущерба гораздо больше. Засыпала она на ходу.  Но не увольняли, держали из жалости.
      Однажды бабушка испекла пирог, оставила его на столе, накрыв полотенцем, и отправилась с мужем и внучками за покупками. Василий был на работе, Антонина укатила к родным в Харьков. Когда они вернулись и начали стучать, а затем и кричать, дом ответил полным безмолвием. Ничего не добившись, дед кинулся в сарай за топором и начал выламывать дверь. После первых трёх ударов раздался странный звук - будто упало что-то очень тяжёлое - и испуганный голос:
      - Где я? Кто вы?!
      Оказалось, Анисья полезла за чем-то в чулан да прямо там, на верхней полке, и уснула. Вернувшиеся хозяева не только разбудили, но и испугали суеверную девушку так, что она в ужасе свалилась со своего лежбища. Именно звук падающего кухаркина тела и разлетевшейся утвари был слышен за выламываемой дверью.
      
      Войдя на кухню, бабушка с изумлением обнаружила, что от пирога осталось меньше трети.

      - Анисья, голубушка, а где же пирог-то?! 
      - Так это... Евдокия Матвеевна... - тут глаза её страшно округлились. - Собралась я посуду помыть, а тут... рыжий кот, как ероплан!
      - И что, большой кот был? - поджала губы хозяйка.
      - Огроменный! Вот такой! - девица убедительно развела руки, обозначая величину ворюги.
      - И сам почти весь пирог сожрал?
      - Сам! Вот ей-богу! - и Анисья истово перекрестилась.
      - Так это ты со страху на полку в чулан забралась? Думала, коту пирога не хватит? - подначил дед.
      - Злой вы, Николай Андреич! - надулась Анисья. Очередной повод избежать работы по дому был найден.

      - Ох, девка, вековать тебе век одной, - вздыхала бабушка. - Кому ж такая неумёха да распустёха нужна будет?

     Анисья в ответ только обиженно сопела. Потому, когда появился ухажёр - бравый пожарник, сердце кухарки преисполнилось гордости. В воскресенье он заходил за своей зазнобой, облачённый в парадную форму, и они шли гулять, важно вышагивая по аллеям городского сада.

       Уничтожение очередного пирога влюблённая домработница объяснила уже более реалистично:

      - А мы тут это... с Ниночкой... шчыпали, шчыпали помаленьку, он и закончился...

      - Надо же, какой аппетит у нашей младшенькой! - покачал головой Николай Андреевич. За окном мелькнула пожарная каска.


       А отношения между родителями становились всё хуже. Антонина вполне откровенно привечала поклонников, сетуя на свою глупость в юности: могла бы подыскать партию получше, такому бриллианту и оправа хорошая требуется, прав начальник почты Михаил Николаич! Василий не скандалил, он, похоже, и не умел этого делать. Просто становился всё мрачнее, всё больше замыкался в себе.
      
      - Развёлся б ты с ней, сынок! Один чёрт: жена - не жена, мать никудышная! А ты молодой ещё, найдёшь себе хорошую женщину! - уговаривал дед, уже не стесняясь девочек.
      Вася в ответ только грустно улыбался.

      Машке было одиннадцать, когда отец погиб. Что называется, на боевом посту - попал под поезд. Только вот мало кто в семье поверил в случайность этой смерти -  родители были уверены, что не было у Васеньки больше ни сил, ни желания оставаться на этом свете. И сами начали быстро сдавать. Всего на год пережил сына Николай Андреевич.  Бабушка после этого как-то совсем потерялась, сжалась, стала ко всему равнодушной, ушла из неё радость жизни, не было уже той деятельной, энергичной Евдокии.

      Управление Транссиба выделило семье погибшего железнодорожника огромный двухэтажный дом в Новониколаевске (прежнее название Новосибирска), где Антонина  развернулась вовсю, почувствовав себя хозяйкой. Для начала выселила свекровь во флигель. Та не возражала, ей было всё равно, где существовать без Васи и Коли. Внучки попробовали заступиться, но она их остановила: не надо, мол, мне так даже лучше. Машка по собственной инициативе переселилась к бабушке, мать лишь облегчённо вздохнула. Впрочем, пенсию за потерю кормильца она и без того тратила почти исключительно на себя и новые привязанности.

      Шла Гражданская война. Прежней, пусть не роскошной, но сытой, жизни, когда к каждому празднику покупались новые платья и готовился стол с разносолами, наступил конец. Гимназию пришлось оставить, Анисью рассчитали. Бабушка качала головой: " От нечистого всё это! Не будет добра!" Однажды, вернувшись из церкви с помертвевшим лицом, тяжело опустилась на стул и заплакала. Кузя тогда подхватила простуду и несколько дней не выходила из дома.

      - Бабуленька, милая, что? Ну не плачь, родная, папе с дедушкой там сейчас хорошо!
      - Я не о том, - покачала головой Евдокия. - Царя убили. И всю его семью. И цесаревича, - она глухо зарыдала. - Ироды, больного ребёнка! Его же дядька во время расстрела на руках держал! Дитятко слабенькое, он ведь и так долго не протянул бы... Ничего, ничего святого!

      У Машки всё похолодело внутри. Как же так? Царевич Алексей, ребёнок-ангел, такой добрый и чистый, любящий свой народ, с красивым, открытым, ясным лицом... И царь с царицей... И их дочери...  Значит, во множестве расклеенные на заборах фотографии с повешенными женщинами и убитыми детьми, подписанные лаконично - "Зверства красных" - правда?! А тот же Петруха говорил, что новая власть будет справедливой, что она просто за то, чтобы не было бедных и богатых, чтобы все сыты были. Кстати, после ухода солдат бесследно исчезли иконы в серебряных окладах , где на святых были серебряные же ризы, украшенные натуральным жемчугом - наследство прадеда-купца.  Что же теперь будет? Она даже не заметила, что произнесла последний вопрос вслух.

      - Хаос, Машенька, такой хаос будет...

       Хаос и был, и начался он в их же доме. Безутешная вдова привела нового мужа. Приказчик Леонтий Силыч был маленьким, лысым, потным человечком с крошечными глазками-буравчиками и брюшком. Даже играть в доброго папу он не пытался: сразу же взял в руки домашнюю бухгалтерию и начал ежедневно напоминать о непосильном ярме в виде четырёх "здоровенных девах, от которых никакого толку", только объедающих их с Тонечкой. Новому хозяину не составило большого труда убедить Антонину избавиться ещё от одного груза, и совсем ослабевшую, равнодушную ко всему Евдокию Матвеевну сдали в больницу для хроников.

       Первой не выдержала Вера - вышла замуж. Евгений Александрович Дружинин был намного старше и весьма трепетно относился к юности и красоте своей избранницы, обещая обеспечить её всем мыслимым и немыслимым, помочь выучиться и сделать карьеру. В тот момент ей было не до романтических мечтаний , надо было бежать, бежать из ставшего ненавистным дома, от мерзкого липкого отчима, от ослеплённой новой любовью и оттого ещё более равнодушно-жестокой матери, от этой кабальной зависимости. И неравный брак состоялся. Ни о какой учёбе впоследствии и речи не было: Верочка родила дочь и до конца своей долгой жизни погрузилась в рутину домашнего хозяйства. Она, закончившая гимназию с серебряной медалью, так и не смогла реализовать своих знаний и старательности, несмотря на то, что и в 92 года читала правнучке стихи по-французски. Наизусть.

      У четырнадцатилетней Машки тоже появился воздыхатель - сын истопника Феденька, щёголь семнадцати лет отроду. Он носил лаковые штиблеты и претенциозно именовал себя Ферри, почти как у Маяковского:

     Он был
монтером Ваней,
но...
в духе парижан,
себе
присвоил званье:
"электротехник Жан".

   Ферри заваливал возлюбленную жаркими письмами, самое впечатляющее из которых заканчивалось словами: "И если Вы, Мари, не ответите на мои чувства и не станете моей, тады каюк и лапти кверху!" Мари не ответила, но лапти, как ни странно, остались на месте.

     Они с Еленой пытались иногда подработать где получится, чтобы хоть как-то обеспечить себя и бабушку. Тяжелее всех приходилось младшей, Нине. Над ней отчим просто  издевался , видимо, осознавая, что этот груз придётся тащить ещё долго. Когда девочка переболела тифом, Леонтий Силыч вслух искренне сожалел, что она выжила. Тарелку Нины он посыпал золой (эдакий вид дезинфекции) и брезгливо ставил на пол - есть за одним столом с барами прокажённая теперь не смела. Мать не заступалась, во всём поддерживая мужа. Знать бы тогда заносчивой харьковчанке, что несколько десятилетий спустя именно в московской квартире нелюбимой младшей дочери доведётся ей доживать свои дни!...


    Одинокая фигурка девочки-подростка со скорбно опущенными плечами стояла в осеннем больничном дворике. Она даже не пыталась вытирать слёзы. Бабушка, самая родная, самая близкая... На кого же ты меня оставила?! Я ведь теперь одна, совсем одна во всём мире! Никто и никогда не будет меня больше так любить!

    - Я тебе обещаю, - прошептала она, - я клянусь: когда-нибудь я стану такой же бабушкой, как ты!

    - Пойдём, Маруся, - Лёля мягко потянула сестру за руку. - До этого ещё далеко. Бабулю похороним и будем собираться.

       Машка с Еленой давно подумывали о переезде в более благополучный в то время Иркутск, куда их звала гимназическая подруга Лёли, да не могли оставить бабушку. Теперь же ничто более не сдерживало - полная свобода. Свобода. И пустота. Боже, какая пустота!

      Кузя поняла, что детство закончилось.


              ГЛАВА ВТОРАЯ. ЕЁ УНИВЕРСИТЕТЫ .

      Иркутск встретил девушек доброжелательно. Он разрастался, жил, ничто не напоминало о только что прогремевшей гражданской войне. Недавно введённый НЭП решил продовольственную проблему, обеспечил рабочими местами тысячи горожан. Во множестве появились магазины, разнообразные лавочки, рестораны. Сёстры с восторгом и недоверием взирали на витрины, изобилующие розовыми истекающими окороками, разнообразными колбасами, сырами со слезой и без, винами  и многим ещё, о чём пришлось, казалось, безвозвратно забыть. Они сняли квартирку недалеко от центра и преисполнились самых радужных надежд.
 
     Люди так называемых свободных профессий наводняли  улицы, придавая неповторимый колорит городу и эпохе. Цыганки и фокусники, ремесленники и коробейники, акробаты и старьёвщики входили во дворы с призывами воспользоваться именно их услугами. Диапазон  рекламы распространялся от простеньких "Паять, лудить!", "Сапоги починяю!" и прочих до подлинных шедевров поэзии:"Спички шведские, головки советские! Пять минут вонь, а потом огонь!"

    Что это было за время! Сколько лет они будут вспоминать его как самое счастливое и беззаботное!

     Карьеру свою Машка и Анечка, ещё раньше перебравшаяся сюда с родителями, начали с кондитерской "Вольф и К" - совершенно сказочном царстве сладостей с какими-то фантастически нежными, воздушными, свежайшими пирожными, конфетами ,пирогами с самыми невероятными начинками, только из печи, разнообразнейшими шоколадными шедеврами. Девочки сглатывали слюну, а хозяин ласково улыбался:

    - Кушайте, барышни, кушайте!

    И барышни, смущённо переглянувшись, начали "кушать". Кулинарная вакханалия продолжалась неделю, по истечении которой они не то чтобы в рот что-то из ассортимента взять - смотреть на всё это великолепие не могли - оно превратилось в обычный производственный инструмент. Методика старого нэпмана сработала безупречно. 

     Подруги почувствовали себя богачками: хватало не только на жильё и еду, но и на то, чтобы щегольски приодеться и даже раз в неделю сходить в синематограф или в театр. Особенно им полюбилась оперетта, старались не пропускать ни одной премьеры, а многие арии знали наизусть.

    Появились и серьёзные поклонники. Машка всё ещё находилась во власти комплексов, любовно посеянных матушкой - считала себя некрасивой и тщательно прикрывала волосами "уши-вареники" . Она смотрелась в зеркало - катастрофа! Совсем, совсем ничего от роковой красавицы, такой, как их кумир Вера Холодная! Однако обилие ухажёров медленно, но верно делало своё дело, убеждая, что она прехорошенькая.
      
     Кондитерская быстро надоела, и Маруся, как её всё чаще стали называть, устроилась учётчицей в контору неподалёку. За соседним столом сидел счетовод Жорж - молодой человек с напомаженными усиками и жиденькими чёрными волосами, разделёнными прямым пробором - ну чисто приказчик! "Так, Ферри у нас уже был, теперь вот и Жорж", - мысленно сыронизировала Машка. И как в воду глядела! "Стрела Амура поразила меня в самое сердце, как только Вы вошли!" Подобные записки она теперь находила каждый день - на столе, в кармане пальто, раскрыв конторскую книгу. Часто это были открытки с ангелочками, трогательными румяными девочками, сердечками и голубками. "Змеевидной!", "Ангел мой, люблю безумно!" - отчаянно вопили подписи на них, сделанные счетоводческой рукой. Ухаживания раздражали и смешили, но в ресторан сходить Жорж её уговорил. Заведение было весьма помпезным, плюшево-золотым. На сцене перезрелая ярко накрашенная брюнетка с трагическим взглядом надрывно пела:
   
В ранний час так пусто в кабачке,
Ржавый крюк в дощатом потолке,
Вижу трюуупп на шелковом шнурке.
Разве в том была моя вина,
Что цвела пьянящая весна,
Что с другим стояла у окна?..

  - Мне нужно выйти ненадолго, - шепнула Машка, неторопливо прошествовала к дамской комнате, а уж оттуда припустила во весь дух.

    Счетовод возроптал и на следующий день лишь сухо ей поклонился. А вскоре Маруся и вовсе уволилась из конторы - удалось устроиться в редакцию газеты на сортировку писем.

    Лёля к тому времени вышла замуж. Человек азартный и увлекающийся, страстный игрок и коллекционер живописи, блестящий и щедрый кавалер, Виталий Иванович Петров очаровал её в два счёта и увёз на золотые прииски в Бодайбо, где делал стремительную карьеру. Машка осталась одна.

     У них с Анечкой появилось новое увлечение - тир, причём Кузя оказалась отменным стрелком. Когда барышни отправлялись пострелять, за ними неслась ватага мальчишек, радостно вопя:"Сорок первый пошёл!" Тогда на экраны только-только вышел фильм по повести Бориса Лавренёва, и сравнение с героиней, её тёзкой, к тому же, девушке льстило. В тире она важно натягивала лайковые перчатки, неторопливо подходила к стойке, брала винтовку, целилась... Снисходительные улыбки присутствующих мужчин сменялись непременной бурей оваций.

    Журналист Лазарев, с которым они познакомились в редакции, изъяснялся не столь метафорично, как Ферри и Жорж, но атаковать начал стремительно. Он был образован, остроумен, с ним было о чём поговорить, но ничего похожего на романтическое влечение Машка не испытывала. Он же уже через неделю сделал предложение. Она отказала. И во второй раз. И в третий. Лазарев перешёл к шантажу: "Если вы не выйдете за меня замуж, я брошусь под трамвай!" И тут в Марусе проснулась строптивая маман:
 
   - Убирайтесь прочь! Замуж?! Да я вас видеть не могу! - она визжала и топала ногами, не узнавая себя. Лазарев ретировался моментально. Но у двери, надевая свою неизменную кепочку, елейно улыбнулся:
   
   - До свидания, ангел мой, я приду завтра!
   
    - Ненавижу! - она запустила в него туфлей, та глухо шлёпнулась об уже захлопнувшуюся дверь.

    
      Наутро по выходе из дому взгляду её предстала чудная сцена. По двору на велосипеде раскатывал Лазарев. Из кармана его пиджака торчал крошечный изящный букет ландышей, а на плече... на плече восседал внушительных размеров кот. Причём был он спокоен как сфинкс.

     - Доброе утро, Марусенька!

     Она промолчала, изо всех сил сдерживая улыбку и пытаясь сохранить строго-неприступное выражение лица.
   
     - Абзац, поздоровайся с девушкой! - и хозяин протянул коту букетик. Тот осторожно взял зубами цветы, мягко спрыгнул на землю, подошёл к Марусе, положил ландыши к её ногам и коротко мявкнул. Она не выдержала и расхохоталась.
 
     - Спасибо, Абзац! И кто тебе дал такое странное имя?
     - Хозяин-журналист. Чего от него ещё ждать? - Лазарев развёл руками.
     - Вы уверены, что занимаетесь своим делом? Вам бы в дрессировщики!
     - Талантливый человек и совмещать может, - скромно ответил укротитель.

      Несложно представить, какими упорством, терпением и целеустремлённостью должен обладать человек, способный так выдрессировать кота - одно из самых свободолюбивых животных. И неприступная избранница в конце концов сдалась.

      Можно ли назвать счастливым брак, в котором один довольствуется радостью обладания любимой женщиной, другая относится к нему то ли как неизбежному злу, то ли как к союзу единомышленников? Так или иначе, альянс этот просуществовал несколько лет и имел несомненные плюсы. Прежде всего, Лазарев настоял на том,  чтобы жена начала писать хотя бы небольшие заметки, помогал, редактировал. Он ввёл её в круг интереснейших людей - молодых, ярких, творческих. И со всем этим можно было бы прекрасно жить, но ночи... Их она ждала с ужасом, заранее просчитывая возможности избежать постылой близости. И всё думала, думала, когда же оно стерпится-слюбится... 

      Через два года супруга перевели в самарскую газету, и молодые  уехали из Сибири. 
      
      Это было чудесное время - интересное, яркое, насыщенное событиями. Пара быстро обросла новыми знакомыми и приятелями, в основном коллегами-журналистами  и их семьями, с которыми часто проводила выходные. После нехитрого угощения играли в буриме, фанты, читали стихи, устраивали поэтические дуэли и импровизированные мини-спектакли. Полноправным участником всех журфиксов был и привезённый из Иркутска Абзац. Если приёмный день был в другом доме, он прибывал в гости традиционно - на хозяйском плече. Полосатого аристократа в самарском обществе уже знали, любили, уважали и даже предоставляли место за общим столом: ему  ставили отдельный стул, на стул - маленькую скамеечку, выделяли персональную тарелку и отрезали кусочек пирога, который почетный гость очень аккуратно и деликатно съедал. Потом начиналась развлекательная программа, и гвоздем ее, конечно же, был удивительный кот, демонстрировавший чудеса ловкости и сообразительности.  Хозяин командовал:"Абзац, умри!"- кот театрально падал на спину, вытягивал задние лапы, передние складывал на груди, закрывал глаза и замирал. Так проходило несколько минут. Публика, затаив дыхание, наблюдала. Затем "покойный" открывал один глаз и вопросительно скашивал его на Лазарева. Тот едва заметно кивал, и усопший благополучно воскресал. Позабывшие об интеллектуальных развлечениях гости восторженно приветствовали звезду.

     Но именно благодаря Абзацу Марии пришлось уйти из газеты.
    
     Дело в том, что была у кота слабость: очень он любил выследить направляющегося в туалет человека, забраться на крышу и, когда глупое двуногое будет выходить, спрыгнуть ему на голову. Сами понимаете, какое чувство юмора нужно иметь и насколько любить животных, чтобы простить такое! Так вот, редактор газеты не обладал ни тем, ни другим.

         Михаил Илларионович Сиделин со своим великим тёзкой был схож только именем, но гордился этим безмерно. А после того, как остроумные сотрудники преподнесли шефу ко дню рождения копию картины Кившенко, планёрки и не назывались иначе как "Совет в Филях". К тому же Сиделин обрёл прозвище - Фельдмаршал. Он делал вид, что сердится, хмурился, но душу это согревало. Дело в том, что основной чертой руководителя газеты было неуёмное тщеславие. Гордыню свою он распределял умело. Так, бывая наездами на малой родине, никогда не забывал упомянуть, каких высот достиг, посетовать на то, как сложно управлять коллективом, большинство членов которого из ЭТИХ... Односельчане согласно кивали и гордились вышедшим в люди земляком. На ковре у начальства и среди коллег непременно кичился своим рабоче-крестьянским происхождением и с грехом пополам законченным рабфаком, опять же, горестно покачивал головой, рассуждая об ЭТИХ. ЭТИМИ были грамотные журналисты, преимущественно потомственная интеллигенция, к которой он испытывал подлинно пролетарскую ненависть. Пытался, конечно, стать своим парнем, но получалось плохо. Нет, Михаила Илларионовича не гнали, вслух не высмеивали, но он постоянно комплексовал, ощущая себя инородным телом в среде блестящих интеллектуалов и остроумцев. Трудно было простить и то, что ЭТИМ принадлежало авторство лучших из статей, подписанных его именем.

      Маруся однажды попыталась деликатно поправить его, объяснив, как лучше построить фразу, на что Фельдмаршал, злобно зыркнув, ядовито процедил:

    - Нас, Мария Васильевна, в гимназии при царе-батюшке не брали, с суконной-то рожей, да в ваш калачный ряд!

      Она поняла, что погорячилась.

      С чувством юмора дела тоже обстояли не лучшим образом. Иногда Сиделин даже сам мог пошутить, хоть и не очень удачно, и сам же своей шутке расхохотаться. Изредка понимал чужие, но только когда они не касались его самого.

       А ещё редактор терпеть не мог животных...

       И вот этот человек стал очередной жертвой четвероногого беспредельщика!

       Нечего и сомневаться, Фельдмаршал посчитал зловредную кошачью выходку  тщательно спланированной диверсией.
    
       Отношения с начальством были безнадёжно испорчены, с работы пришлось уйти, а кота отучить от скверной привычки. Всё же он был замечательным!

        Социализм наступал по всем фронтам, жизнь менялась с неуловимой быстротой, Лазарев, как и многие его собратья по перу, не вылезал из командировок, дабы успеть запечатлеть капризы советской истории. А оставаться одной в частном доме, да еще по ночам, было страшно: бандитизм в 20-е годы прошлого века процветал. И когда в ночи раздавался жуткий стук в окно, Маруся едва не теряла сознание от ужаса. Превозмогая себя, она подходила и видела... улыбающуюся  морду Абзаца, принесшего трофейную мышь. Да-да, он улыбался! И был безмерно горд тем, что может порадовать хозяйку как добытчик, с честью исполняя обязанности единственного мужчины в доме.

     И всё бы было хорошо, только вот никак не наступало обещанное опытными старшими подругами "стерпится-слюбится". Не стерпелось, не слюбилось. Настал тот день, когда молодая жена, покидав в фанерный чемоданчик свой немудрёный гардероб и оставив записку тривиального содержания - "Прости, больше не могу, не ищи меня. Мария", ушла.

     Он, конечно же, искал. И даже нашёл. И снова были угрозы броситься под трамвай, повеситься, перерезать себе вены, утопиться в Волге.
   
     - А лучше всё сразу! - зло пожелала она.
    
     Лазарев не выполнил ни одного из своих обещаний, очень скоро сошёлся с какой-то женщиной, боготворившей его за ум и чувство юмора, оставаясь однако к ней абсолютно равнодушным. А позже, в самом конце 30-х, бесследно пропал. Поговаривали, что сгинул в сталинских лагерях.

     Мария же никогда и никому, даже самой себе, не призналась, что не его она так люто ненавидела - не за что было, а себя - за ту минуту слабости, когда, уступив напору, согласилась стать его женой, за то, что так и не смогла ответить на его чувства. Как часто, бывая жестоки и извергая потоки злобы на других, мы маскируем тем самым недовольство собой!


              ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЖУРНАЛИСТЫ.


     Редактором новой газеты, куда она вскоре устроилась, был Павел Сергеевич  Дыров, жестоко страдавший от неблагозвучности своей фамилии. Исправить это, конечно, было несложно, благо, уже существовал знаменитый декрет 1918 года "О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища". Он и сам не раз веселился, подписывая в печать номера с объявлениями:

     -Гр-н Заплюйсвечка, родившийся в Тамбовской губернии, меняет фамилию на Онегин.
     - Гр-н Пипкин, уроженец Иркутской губернии,  меняет фамилию на Мятежный
     - Гр-н Дураков меняет фамилию на Ударников (о, это уже эпоха накладывает отпечаток!)
    
      Почитав подобные объявления, Дыров понимал, что находится далеко не в худшем положении, но хотелось чего-то поблагороднее. И он решил проблему гениально просто - изменив всего одну букву, стал подписывать свои статьи как Даров. Братья-журналисты тут же радостно выдали шедевр:

       Имеет Даров божий дЫр -
       Писать статьи двумя ногами.
      
      Павел Сергеевич и правда автором был неважным, но редактором грамотным, администратом толковым, а человеком хорошим. Поэтому кара автора памфлета не постигла.

     Главной темой газетных статей в то время была индустриализация, и Марии, как и многим другим, была поручена производственная рубрика. Она вызывала скуку, но интервью, знакомства со множеством интересных людей компенсировали это. Правда, было сложно  избежать штампов. Планёрки зачастую начиналась словами редактора:
 
  - Так, Кузьмина, что у вас? Учтите, "когда прозвучал заводской гудок" сегодня уже было, "волнуясь и краснея, она взошла на трибуну" - тоже было!   Своё, своё! Больше творчества, особенно в начале! 
  - Так дайте тему другую, более творческую! - однажды дерзко огрызнулась она.
  - Ну что ж, будет вам творческая, - усмехнулся Дыров. - Зайдите ко мне после планёрки.

     О таком Машка даже мечтать не могла! Ей, молодому репортёру, поручили взять интервью у вдовы Чапаева, того самого,  героя Гражданской войны, покрытого неувядаемой славой! Ещё ни на одну встречу она не собиралась так тщательно.

       Дверь открыла женщина с тяжёлым неприветливым взглядом, с лицом простым, некрасивым, и вопросительно уставилась на Марию. Да, не такой, совсем не такой представляла она жену легендарного начдива!

     - Здравствуйте! - заученно затараторила репортёр. - Я Мария Васильевна Кузьмина, корреспондент местной газеты, мне поручено побеседовать  о вашем супруге, герое Гражданской войны Василии Ивановиче Чапаеве...

       Пелагея продолжала смотреть исподлобья, не мигая. И, видимо, посчитав, что достаточно  выразительно объяснила всё взглядом незваной гостье, захлопнула дверь перед её носом.


     - Ну-с? Как поживает наше интервью? - Дыров весело потирал руки.
     Маруся затравленно глянула на начальника и... разрыдалась.
    - Она... она даже говорить со мной не ста-а-ала-а-а! Халда!
    - Что делать, деточка, вам хотелось творческого задания - и вы его получили! Но материал должен быть через два дня - десятая годовщина Советской власти, знаете ли! Ищите!

      Ни сам редактор, ни тем более его подчинённая в ту пору не могли знать , как несчастлив в личной жизни был бесстрашный командир, как и о том, что первая благоверная, красавица-мещанка, тоже Пелагея, оставила его с тремя детьми, а вторая не просто изменяла - ещё и сдала белым, и гибель Чапая-героя - заслуга той самой мрачной Пелагеи второй. Какие уж тут откровения с прессой?! Но обо всём этом престарелая дочь Чапаева Клавдия расскажет лишь в самом конце двадцатого века. Тогда же... тогда  жена Цезаря должна была оставаться вне подозрений, а имя героя напрочь отсечено от досужих сплетен. Журналисты решили, что вдова просто устала от домогательств их многочисленных коллег.

      Машка всхлипнула, припудрила носик и отправилась в библиотеку - поднимать подшивки газет, искать воспоминания боевых товарищей и родных. Интервью-не интервью, но статья получилась тёплой и живой, такой, будто автор лично пообщался со всеми. Похвалили, даже премировали.

      Следующее задание было не менее увлекательным:  ожидали прибывающий проездом японский театр "Кабуки", и  Марусю отправили его встречать. Получасовая стоянка поезда давала шанс  даже проинтервьюировать .

      Перрон был полон. Здесь находился весь цвет города, играл оркестр и продавали сладости. Наконец появился поезд. Ах, это была сцена, достойная шедевра братьев Люмьер: так оживился вокзал, таким неподдельным восторгом наполнились глаза встречающих! Удивительно, но Машке удалось пробиться к прославленным артистам и даже пообщаться. Но, Бог мой, что это было за общение! Доброжелательные японцы радостно улыбались русской красавице-репортёру и пытались говорить с ней на всех европейских языках. Маруся же вдруг с ужасом поняла, что по-немецки помнит только "Гутен морген, гутен таг, дам по морде - будет так". Знание гостями французского обрадовало, она даже пролепетала дежурное "Бон жур, месье! Камо сава?" и... в голове почему-то упорно всплывали только "пур ле пти", "пур ле гран" и "ма повр тет". Всё, что было известно помимо этого, бесследно улетучилось от волнения. Она сгорала от стыда и проклинала свою гимназическую лень.  Это был позор, больше которого  испытывать ни до, ни после не приходилось. Жутко покраснев, корреспондент использовала последнюю конструкцию, картинно прижав пальцы к вискам. Японцы заволновались, сочувственно закачали головами, кто-то побежал за водой, но она сочла за благо поскорее исчезнуть. В ушах холодным металлом звенел голос мадемуазель Натали и её слова, сказанные на осенней пересдаче французского: "Вы очень способная барышня, Кузьмина, и подготовились в этот раз превосходно. Но я поставлю вам "удовлетворительно" - за ваше отношение к предмету!"

     В статье пришлось довольствоваться наблюдениями и эмоциями.

     Её пригласили в  "Волжскую коммуну". Вот это уровень, вот это рост, вот это перспектива! Областная газета, с которой сотрудничали Фрунзе, Фурманов, Серафимович, Бедный! Маруся перешла туда с удовольствием.  Она и сама  чувствовала, что становится настоящим журналистом, популярным и востребованным. виртуозно овладевшим массой полезных навыков:  искать темы, ловить неуловимых, настигать недосягаемых, входить не только через парадную дверь, но и через чёрный ход, а иногда и в окно, воспользовавшись пожарной лестницей. Да-да, был в Машкиной практике и такой случай, после которого очень занятой директор завода, люто ненавидевший прессу, сдался под натиском отчаянной амазонки и пробеседовал с ней целых два часа. Пришло понимание того, что зачастую самые интересные материалы получаются не по заданию редактора, а экспромтом, лучшие интервью - не те, что назначены, а проведённые в результате удачного стечения обстоятельств и благодаря находчивости.

     Однажды позвонила приятельница - Алла Николаевна, дама светская и приятная во всех отношениях:

       - Марусенька, завтра у нас званый ужин, и вы приглашены. Приходите - не пожалеете! Будет интересно - и как женщине, и как журналисту. Ожидается много интересных людей, а среди них... - она выдержала многозначительную паузу и торжественно закончила: - Сам Дыбенко!

       - Ого! Алла Николаевна, спасибо, дорогая! Это же такой материал - находка! Буду, непременно буду! 

        До дома, куда Маруся была звана, оставалось совсем немного, когда сзади послышались звуки приближающихся шагов. Оглянулась - её догонял какой-то военный. Краем глаза успела заметить, что с бородкой, высокий, в плечах косая сажень. Прибавила шагу, он тоже. Резко свернула в нужный переулок, военный за ней... Тут уж стало не до шуток, и она побежала, петляя дворами. Кажется, удалось оторваться. Выждала минут 20 и продолжила свой путь, всё время беспокойно озираясь. Наконец влетела, запыхавшись, в дом и прямо с порога выложила уже озабоченным её опозданием друзьям:

     -Уффф! Чёрт в портупее! Седина в бороду - бес в ребро! До самой Коммунальной гнался!
     -Ну-ну, Марусенька, всё хорошо! - ласково проговорила хозяйка. - Выпейте водички, успокойтесь и проходите, все уже собрались! Я вас кое-кому  представлю, - добавила она заговорщицким шёпотом.  Затем ввела гостью в комнату и слегка жеманно произнесла:
    -Вот, Маруся, познакомьтесь - Павел Ефимович! А это наша Машенька - очень перспективный журналист, корреспондент "Волжской коммуны".
    -Дыбенко! - отрекомендовался мужчина. Маруся подняла глаза и обмерла: перед ней стоял, насмешливо прищурившись, тот самый военный-преследователь, он же - легендарный балтийский матрос, нарком по морским делам и прочая, и прочая... Сам Дыбенко меж тем продолжил:
   - Да-да-да, седина в бороду - бес в ребро, до самой Коммунальной гнался! Ах, чёрт в портупее! Таких к стенке ставить надо, чтобы хорошеньких девушек по переулкам не пугали! - и командующий Приволжским военным округом расхохотался.
  - Простите, пожалуйста, было темно, я не разглядела, - пролепетала вконец сконфузившаяся надежда советской журналистики.
  - А что нам с вами просто по пути, в голову не пришло, милая барышня?
  - Извините...
    
   Много лет спустя Мария  с удовольствием рассказывала об этом как о забавном случае, но в тот вечер ей было уже не до смеха. И даже не до интервью.

     Как-то раз Антонина, давно уже вдова, решила проведать дочерей. Встреча с Марией её приятно удивила.

     - А ты хорошенькая! - констатировала маман со смешанным чувством удовлетворения и досады. - И самая успешная из всех!
    
    Ну надо же, удостоилась! Машка похвалу восприняла иронично. Да и не относилась мать уже давно к числу тех людей, чьё мнение что-то значило.   Ощущение было такое, будто приехала погостить дальняя родственница. Та побыла две недели и отправилась к младшей, своей тёзке.

    Хорошенькая... Да она была просто красавицей! И внимания со стороны мужчин было столько, что иногда раздражало. Везде - на работе, в театре, парке, на улице. Избавиться от назойливых ухажёров острой на язычок барышне труда не составляло.

    Николай Абалкин, восходящая звезда журналистики, обхаживал её долго и упорно, но взаимности так и не дождался. После очередной весьма резкой отставки он не выдержал и решил страшно отомстить. Заключалась месть в том, что отверженный  прилюдно заметил:

   - Какие некрасивые руки!
   - Да, Коля,- улыбнулась Маруся, мгновенно среагировав. - Это последствия полиартрита - детство нелёгкое было. Но на некрасивые руки, знаете ли, можно перчатки надеть, а вот что делать с таким носом, как у вас?!

     Абалкин обиделся смертельно и долгое время с ней не разговаривал. Со временем он стал известнейшим  театральным критиком, литературоведом и телеведущим. Маруся, точнее, уже Мария Васильевна, с интересом смотрела его "Театральные встречи", не без удовольствия, правда, отмечая некоторую слащавость вкупе с иными недочётами и вспоминая былое.


    Они столкнулись на лестнице. Она поднималась в редакцию, сдавать материал, а он бежал вниз и чуть не сбил девушку с ног.
    - Да что же это такое!
    - Простите, простите, пожалуйста, я торопился, ничего не видел!
    - Да ничего, смотрите под ноги в следующий раз.
   Он стоял и не двигался, внимательно и довольно бесцеремонно её разглядывая. Она подняла глаза. Как же  был хорош этот высокий, стройный военный! Чёрные, как вороново крыло, волосы откинуты назад, высокий лоб, чётко очерченные густые брови, большие выразительные глаза, классической формы нос, упрямый рот, волевой подбородок. "Нет... Слишком, слишком красив!" - подумала Маруся. Сама она - маменькина заслуга! - никогда не считала себя красавицей, хотя таковой и являлась.
   - Карл Карлович Еник, военный корреспондент, - отрекомендовался тем временем молодой человек. - А вас как зовут?
   - Мария. Мария Васильевна  Кузьмина, репортёр "Волжской коммуны".
   - Значит, встретимся. И, надеюсь, не раз, - улыбнулся он. - Мария... Прекрасное имя! Как и его хозяйка. А можно, я вас подожду, а потом провожу?
   - Вы, кажется, куда-то очень спешили? - она строго взглянула и быстро пошла наверх.

   Когда Маруся через полтора часа вышла, новый знакомый шагнул ей навстречу и широко улыбнулся:

   - Долго же вы! А я уже закончил все свои дела.
   - С чем вас и поздравляю!
   - А вам совершенно не к лицу эта надменность - заметно, что  наносное. Знаете, - он продолжал живо, доброжелательно и невозмутимо, будто не замечая её недоумения, -  у меня замечательная  идея: мои друзья сегодня  устраивают вечер поэзии, начало часа через два. А пока мы могли бы погулять в парке.

     Она и самой себе не могла бы объяснить, почему согласилась. Может, из любопытства? Или из желания присмотреться и позже поставить на место самонадеянного красавца? Но это определённо не была любовь с первого взгляда!

    Вечер, впрочем, был замечательным. Читали Северянина , Гумилёва, Ахматову, Волошина, исполняли романсы на их слова, танцевали. После шли по ночному городу, снова говорили, спорили.
    - Вам понравилось?
    - Да, очень мило, но...
    - Но что?
    - Всё это... - она смутилась, не зная, как определить бушующие в мыслях противоречия. - Это мелкобуржуазно и пошло! А мы - советские журналисты!
    - Марусенька, ну что за штампы! - Карл засмеялся. - И потом, разве там было что-то антисоветское? Любовь, дальние страны, романтика... Это вечно и никоим образом не зависит от общественного строя. Вы ведь любите Пушкина? А его таким манером тоже можно в пошлости обвинить!
    - Нууу, - растерянно протянула она, - Пушкин - это совсем другое!

    Маруся лукавила. Ей не просто нравились, её завораживали стихи Северянина, и почти все их она знала наизусть, а над ахматовским "Сероглазым королём" рыдала ещё гимназисткой, но во времена всеобщей индустриализации и электрификации признаваться в этом, да ещё военному корреспонденту, казалось неприличным. Он между тем продолжал:

    - Вот скажите, что пошлого в этих строках:
   
      В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
      По аллее олуненной Вы проходите морево...?
   
   И она подхватила:

       Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
       А дорожка песочная от листвы разузорена —
       Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый...
      
      Они прогуляли почти до утра, читая любимые стихи, смеясь, болтая. Он боготворил Маяковского, даже однажды встречался с ним. Да и сам был похож на своего кумира. Вот тут они не совпадали: Марусе не нравились рубленые строки Командора. Но с Карлом было необыкновенно интересно, как ни с кем и никогда.

       Внимание красавца-военкора льстило, она с удовольствием проводила с ним время, принимала приглашения в кино, театр, на концерты. О дальнейшем не думала. Ей просто было очень хорошо. И лишь когда Карл уехал на месяц в командировку, ощутила гнетущую пустоту: хотелось без конца говорить с ним, видеть это уже ставшее таким родным лицо, слышать любимый голос... Любимый? Неужели это произошло? Неужели она, неприступная и колючая Кузя, влюбилась по-настоящему?..

        Он вернулся и сразу же прибежал к ней. Без предупреждения, с цветами и ещё каким-то свёртком. Взял за руки, посмотрел в глаза, долго-долго. И наконец заговорил:

       - Машенька, послушайте. Похоже на то, что меня вскоре отправят в тьмутаракань, на Дальний Восток. Надолго. Возможно, на год, на два. Это приказ. Но там масса интереснейшей работы. Поедете ли вы со мной?

       - С вами - хоть на край света! - жарко выпалила Маруся и сама подивилась такой страсти. 

       - Значит, вы не будете возражать, если на следующей неделе я перевезу сюда свой письменный стол?

       - Ну не мой же к вам! Ваша коммуна меня совершенно не привлекает, - засмеялась она.

       - Тогда вот! - в свёртке оказалась бутылка крымской "Массандры" и того же происхождения фрукты. Они пили вино, танцевали, смеялись и строили планы, так много планов на такую долгую жизнь...

      После торжественного водружения стола из морёного дуба, с непременным зелёным сукном, наконец-то перешли на ты. И ещё у Маруси появилось два чудесных новых имени - Марийка и Чижик.
 
      Командировка, слава Б-гу, в итоге отменилась, но ячейка общества была создана.

      Ей всегда казалось, что подобное может происходить только в романах и фильмах, что она, Машка, никогда не испытает такого всепоглощающего счастья, такого полного взаимопогружения, такой безумной любви. Как же хорошо им было вместе! И совершенно неважно, чем  заниматься: работать ли, слушать ли Вертинского или Юрьеву, спорить,  путешествовать по Волге, просто сидеть рядом, взявшись за руки - всё, абсолютно всё приобретает иной окрас, иной вкус, самые заурядные вещи становятся необыкновенными... Она выучила наизусть всего Маяковского - не потому, что вдруг страстно полюбила, а для того, чтобы аргументы в спорах о поэзии были весомее, чтобы заметнее был контраст с тем же Есениным. Он смеялся, аплодировал:

       - Вот видишь, а без меня ты только "Что такое хорошо... " знала бы!
      
       Она сердилась и запускала в него подушкой.

       - Карли, послушаешь? Я материал закончила.
       - Я весь внимание, моя госпожа!
       
       -Ну? - Маруся ждала похвалы. Он задумчиво расхаживал по комнате, почёсывая подбородок. Наконец остановился, нежно обнял её за плечи, потёрся щекой.

       - Знаешь, Чижик, ты потрясающая женщина, но журналист весьма заурядный...
       - Что?! Да ты просто завидуешь! Это твой мужской шовинизм! Конечно! Как же! Женщина - и приличный журналист, да ещё в такой газете!
       - Ты и правда думаешь, что в "Волжскую коммуну" сложно попасть с такой внешностью и столь живым умом, как у тебя?
       - Наглец! Он ещё и улыбается! Не ожидала! Убирайся! - она с трудом сдерживала рыдания.
       - Чижик... Чижик, любимая, я же из лучших побуждений, не для того, чтобы тебя унизить...
       - Радуйся, тебе это удалось блестяще!
       - Нет. Мы будем над этим работать. Пойми: материал должен быть не просто грамотно изложенным и достоверным, он должен быть читабельным! Ты должна держать читателя, даже если тема - сухая казёнщина, как вот  сейчас, к примеру. Садись и пиши. Итак, что мы имеем?...

       Он снова ходил взад-вперёд по их маленькой комнатке, курил и диктовал, диктовал и курил, а она писала.

        Маруся ещё раз перечитала новый вариант - от первоначального не осталось камня на камне, но это была интересная, живая, безупречно написанная статья.

         - Прости, ты был прав, я бездарность.
         - Ты умница, - Карл поцеловал жену в висок. - Поработаем немного так, потом пойдёт как по маслу!

         Лазарев привёл её в журналистику, Карл сделал  журналистом.

         Они прожили вместе около двух месяцев, когда соседка принесла то письмо:

         - Карл Карлович, это вам!
         
         Он вскрыл конверт, пробежал, криво как-то, горестно улыбнулся, отошёл к окну, достал сигарету, затянулся.

          - Карл, от кого это? Там что-то плохое?

        Муж неопределённо пожал плечами и положил листы перед ней.

       "Мой дорогой, мой любимый друг, я уезжаю. Сижу в купе, смотрю в окно, а рядом спит совершенно чужой человек - мой муж. Да, я тоже связала себя узами брака. Он офицер, и мы отправляемся к месту его службы. Нет, я это сделала не назло вам, просто хочу сбежать, исчезнуть. Никакой возможности видеть вас, улыбаться и знать, что эти глаза, эти губы , руки принадлежат другой женщине. Я не осуждаю вас, вы ничего мне не обещали, не сбегали из-под венца, но всё это время я надеялась. Надеялась на то, что когда-нибудь мы будем вместе.
     Я знала, что у вас появилась другая, я видела её. Да, она необыкновенно хороша. И, как ни горько это признавать,  вы очень красивая пара. Не думала, что всё так серьёзно, но это произошло - вы стали чужим мужем. Простите, что не приняла ваше предложение дружбы - это выше моих сил. Я сейчас скажу ужасную банальность, но будьте счастливы, Карл Карлович. А в моём сердце вы будете всегда.

    Знали ли вы, что я пишу стихи? Вряд ли, вас это никогда не интересовало. А между тем есть посвящение вам. Вот оно.

               Солнечному.
          Я помню вечер этот знойный...
          "Мы расстаёмся," - ты сказал.
          Ещё никто такой спокойный
          Меня в объятиях не держал...
          Я помню рук твоих сплетенье
          И запах крепких сигарет,
          И неуёмное волнение,
          И мой вопрос, и твой ответ...
          И взгляд, от страсти потемневший,
          И нашей ночи первой пыл,
          И ветерок внезапный вешний...
          А ты? Ты, верно, всё забыл...
          Как больно бьёт, бывает, слово!
          Ты предлагаешь мне дружить...
          А я произнести готова
          Всё то же: " Alles aber nichts!"

     - Oder, - машинально поправила Мария - откуда-то вдруг всплыли обрывки гимназических знаний.
     - Что?
     - Кто из нас немец? По-немецки "Всё или ничего" - " Alles оder nichts!", если она это хотела сказать. А aber - но. Ты её любил?
     - Мне было с ней хорошо.
     - А потом?
     - А потом я встретил тебя.
     - И?..
     - И... И всё! - он беспомощно развёл руками.
     - Мне её жаль. Очень, - прошептала она. - Умная, интеллигентная и, наверное, красивая...
     - Да... Марийка, родная, давай я сожгу это письмо, и мы больше не будем к этому возвращаться. Я просто не посчитал возможным что-либо от тебя скрывать.
     - Нет, - она покачала головой. - Возвращаться не будем, а жечь ничего не надо. С чувствами так нельзя.

       Они и правда больше никогда не говорили об этом, но письмо Мария сохранила навсегда.


        А купеческая Самара тем временем неуклонно превращалась в промышленный Куйбышев. Строились дома и предприятия, открывались клубы и дома отдыха - осуществлялось "планов громадьё", и молодые журналисты, уже получившие от щедрот государства квартиру, работали с небывалым подъёмом, ощущая свою сопричастность великому делу Сталина - Ленина, свято веруя в правильность курса, указанного вождями и партией.

        Благосостояние советского человека выросло настолько, что родное правительство решило запретить аборты: "Нам нужны люди! Наша страна готова вырастить и прокормить всех своих граждан!"
        Карандаш резво бегал, едва успевая за словами главврача роддома: теперь непременно повысится рождаемость... женщины будут навсегда избавлены от непоправимого вреда, наносимого искусственным прерыванием беременности, от угрозы бесплодия...каждая, слышите, каждая должна лично поблагодарить товарища Сталина за заботу о здоровье, её и будущих детей, за дарованное ей счастье материнства!
        - Спасибо, - Маруся захлопнула блокнот. - А теперь, если можно, не для прессы.
        - Не для прессы? - устало взглянула пожилая женщина. - Извольте. Теперь начнут привозить с кровотечением, с морковкой, с ложкой... Раздолье для абортмахеров! Но это между нами, я надеюсь.
       - Да-да, я понимаю, конечно!
       - Кстати, а у вас дети есть?
       - Нет, всё как-то...
       - Вот и не тяните. И приходите рожать!
       - Договорились! - она улыбнулась и направилась к выходу.

        А ведь она права, эта докторша с усталыми глазами. Пора. Ей 31 год. Но им так хорошо вдвоём!
       

      

        Карл увлёкся киножурналистикой, и получалось у него здорово. Он вообще был не только умён и красив, но и необыкновенно, всесторонне талантлив: великолепно рисовал, ни дня нигде специально этому не проучившись, прекрасно фотографировал.  Сценарии к двум документальным фильмам были одобрены в Москве и уже взяты в разработку. При этом не оставлял службы военкора. Однажды просто влетел домой, радостный, возбуждённый, закружил жену:

     - Марийка, Чкалов приезжает, послезавтра беру у него интервью!

     Отчаянно смелый  лётчик был идеалом не только для мальчишек, на него молилось несколько поколений, и Маруся даже позавидовала мужу по-белому - уж очень хотелось пообщаться с легендой авиации.

    После интервью сидели до глубокой ночи, Карл с восторгом рассказывал о простоте и обаянии кумира, хохотал над его проделками вроде пролёта под Троицким мостом в Ленинграде и даже  заикнулся было о...

     - Нет! - твёрдо заявила жена. - Никаких ОСОАВИАХИМов! Тем более, скоро нас будет трое...

      - Чижик... Любимая! Как же я рад! 

       Вот чего он был абсолютно лишён, так это столь полезного в хозяйстве набора мужских навыков - даже такая мелочь, как необходимость вбить гвоздь, приводила его в смятение. Марию это не особо огорчало - всегда можно было вызвать электрика, водопроводчика, бригаду штукатуров и заплатить им. Покупку предметов интерьера он тоже считал излишеством, и мудрая жена наловчилась покупать приятные мелочи, создающие домашний уют, когда муж был в очередной командировке.

  - Марийка, чьи это стулья? - с недоумением вопрошал он, вернувшись.- Откуда?!
  - Я их купила!
  - А этот абажур?!
  - И его тоже.
  - Но это же безумно дорого!
  - Но мы ведь прилично зарабатываем, я накопила. Тебе же хочется возвращаться домой, а не в сарай?
  - Домой... И знаешь, у нас очень уютно.
  - Ну вот видишь, а ты говоришь - излишества...

     Подготовкой дома к появлению малыша они всё же занимались вместе: Карл рисовал эскизы, она принимала их или отвергала, наконец план генеральной реконструкции был утверждён и Мария принялась его воплощать.

      Осенью родилась девочка, крошечное черноволосое чудо, так похожее на отца.

      Она читала это сумасшедше нежное письмо, лёжа в многоместной палате, и улыбалась.

  " Родные мои Марийка и Лорочка!
Жду-не дождусь вас. Завтра в 2 или 3 часа приеду за вами. Сообщи мне, пожалуйста, что нужно купить и приготовить. Как быть насчёт ванночки? Может быть, можно применить таз?
   Сегодня был у Тенниковой (наш новый управдом), нажимал насчёт тепла. Говорит, что 26 октября ремонт отопления закончат. Пока придётся жечь камин, он спасёт нас. Кроме того, можно ещё керосинку и большую лампу ( в большой комнате, чтобы не было большой разницы температур).

   Марийка, как кушает Лорочка? Достаточно ли у тебя молока?
   Жду вас с нетерпением!
   Ваш любящий муж и отец Карл Еник.
   Октябрь, 1937 "

        Они с удовольствием погрузились в эту совершенно новую для себя жизнь, попеременно вставая ночами к Лориньке и радостно осваивая родительские обязанности. Малышка росла красивой и шаловливой , Карл упоённо фотографировал жену и дочь, восхищаясь их фотогеничностью. С какой гордостью он вёз коляску, держал девочку на руках! Это его, и только его, а значит, самое лучшее, самое любимое! По-прежнему собирались с друзьями, теперь уже тоже молодыми родителями, устраивали пикники, детские праздники,  путешествовали по Волге. Самая красивая пара  превратилась в самую красивую семью Куйбышева.

       Неужели это она, дикая забитая Кузя, родившаяся в сибирской глухомани, на станции Иланская, так счастлива? Неужели это у неё, у Машки, влюблённый как мальчишка, умница и красавец муж и чудесная дочь, своя уютная квартира? Неужели это она работает в крупнейшей областной газете и живёт в прекраснейшем из городов, в двух шагах от великой русской реки? Неужели есть всё то, о чём она даже мечтать не смела?! Или нет... смела. Но только мечтать. Господи, пусть это никогда, никогда не кончается!..


            
                ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. СТРАХ.


       - Как же так, Мария Васильевна? Вы, советский человек, перспективный молодой журналист - и член семьи изменника родины?
       - Это какая-то ошибка, гражданин следователь, - с трудом выговорила она помертвевшими губами. - В нашей семье нет и не может быть изменников.
       
       Боже... Неужели Карл?! Где он сейчас? Вчера пришло письмо из Сумской области - он там в командировке. Всё как обычно: тетрадный листок дышал нежностью и заботой - " Родные мои Марийка и Лоринька!..." Писал о работе, о людях, о встречах, спрашивал, что привезти... Но пока письмо шло, всякое могло случиться... Она похолодела.

      - Вот как? А кем вам доводится гражданка Петрова Елена Васильевна, 1905 года рождения, в девичестве Кузьмина? - лейтенант госбезопасности вперил в неё тяжёлый, холодный, немигающий взгляд.
      - Сестрой. Родной сестрой, - будто не она отвечает, будто какой-то равнодушный кукловод дёргает за ниточки. Лёля! Они же несколько месяцев назад встречались - всё было хорошо! И Ларочка, дочка её, совсем взрослая, барышня уже. Слава Б-гу, что не Карл! Господи, о чём я думаю?! 
     - Сестра... очень хорошо... Значит, вы утверждаете, гражданка Кузьмина, что сестра ваша никогда ничего порочащего советскую власть не говорила?
     - Никогда, - в голосе появилась твёрдость.
     - Ну что ж, прекрасно, прекрасно... А скажите, гражданка Кузьмина, с вашим зятем, Виталием Ивановичем Петровым, вы близко знакомы? - холодный взгляд так же неподвижен, сверлит насквозь. "Как удав на кролика!" - подумалось неожиданно. Тьфу, чёрт, что за метафоричность в такой момент. Вот оно, профессиональное!
     - Не очень, - Мария равнодушно пожала плечами. - Сразу после женитьбы он увёз её в Бодайбо, виделись мы довольно редко, на семейные встречи он приезжал раза три, не более.
    - Да-да... А о деле Бодайбо вы не слышали? О злоупотреблении многих руководящих работников служебным положением? И о том, что вашему родственнику крупно повезло - его просто перевели управляющим в ГлавГрузиязолото?
    - Слышала, конечно - мы с Еленой виделись в прошлом году.
    - Отлично, отлично... А во время встреч о чём вы разговаривали с гражданином Петровым?
    - О разном разговаривали. Виталий Иванович - человек образованный, у него прекрасная коллекция живописи. Об истории, о культуре много беседовали.
    - Ага... А о своих связях с иностранной разведкой гражданин Петров никогда не упоминал?
    - Да вы что? Это, простите, абсурд! - от нелепости вопроса ей стало смешно. Ну да, жулик ещё тот Лёлин благоверный, игрок, но какая там разведка?
    - Абсурд, говорите? - криво усмехнулся следователь. - А вот если я вам сообщу, гражданка Кузьмина, - он навалился всей грудью на разделявший их стол и почти вплотную приблизил к ней своё лицо (прыщавый какой, фу!), - что супруг вашей сестры, Виталий Иванович Петров, 1900 года рождения,  изобличён как активный участник антисоветской организации и обвинён в шпионаже в пользу Англии? Вам и тогда будет смешно?

   Бред... Не может этого быть! Что же будет с Лёлей, с Ларочкой? Она молчала. То, о чём они слышали по радио и на митингах, читали и иногда писали сами, коснулось её семьи, сестры.

   - Вы хотите спросить, что теперь будет? - этот страшный человек будто читал её мысли. - С гражданином Петровым уже ничего, -  лейтенант гадко хихикнул. - Он получил по заслугам: был приговорён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение.
   - А... а Лёля? Елена? Что с ней? - Марии стало по-настоящему страшно. Липкий пот стекл по спине, пальцы противно дрожали.
   - Следствие по делу гражданки Петровой Елены Васильевны ещё не закончено, и вы могли бы помочь ему. И себе, - с нажимом добавил он.
   - Мне нечем вам помочь, правда. Послушайте... моя сестра - честнейший человек, я в этом глубоко убеждена. А у меня грудной ребёнок.
   - Да, нам это известно. Вот о ребёнке и подумайте, гражданка Кузмина. И знаете, я ведь вам верю. И думаю, если вы отречётесь от родственников - врагов народа, это будет правильным шагом.
   - Родственников не выбирают, гражданин следователь.
   - Воля ваша. Но вы бы подумали всё же... Идите. И если вдруг что-то вспомните, сразу же сообщите.
   - Да, конечно. Спасибо.
   - И вот ещё что. Вы ведь замужем за немцем?
   - Да, - она подобралась, будто волчица, приготовившаяся к прыжку.
   - Позвольте дружеский совет, Мария Васильевна, - голос лейтенанта потеплел, стал вкрадчивым. - Разведитесь. Времена тревожные, случаев шпионажа в пользу иностранных разведок много. Вы ведь русская женщина! Брак гражданский, нигде не зарегистрирован - только вещи собрать...
   - Это исключено. Я очень, слышите, очень люблю своего мужа! До свидания.

     С трудом поборов искушение запустить в этого жуткого доброжелателя графином и изо всех сил хлопнуть дверью, изображая максимальную невозмутимость, она на ватных ногах добралась до дома.
   
     Приходящая домработница Клава, славная деревенская деваха, укачивала Лориньку:

   -Корабли-и-и, о, як горели бу-у-ухты,
    Привезли тропические фру-у-укты...
   
    - Оякорили, Клавочка...
    - Чё?
    - Оякорили, а не "о, як горели". Не бухты горели, а корабли оякорили их, то есть бросили якоря.
    - Ай, да мне без разницы, красивая песня. Марь Сильна, а чёй-то на вас лица нет? Случилось что?
    - Нет. Всё хорошо, Клавочка, я просто устала.
    - Да вы ложитесь, я ещё с ребёночком посижу, а хотите - мы погуляем, а вы отдохните.
    - Конечно, спасибо тебе.

     Мария упала на кровать и уставилась в потолок. " Хаос, Машенька, такой хаос будет!" - вспомнились слова бабушки. Хаос... Страна идёт вперёд, везде гигантские стройки, стахановское движение вот... "Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится… Если бы у нас жилось плохо, неприглядно, невесело, то никакого стахановского движения не было бы у нас". Ведь это правда! Сталин мудрый, справедливый, он действительно провидец. Всё, что  обещает в своих речах, сбывается. С каким энтузиазмом народ работает, едет осваивать тайгу и пески! Разве есть ещё в мире такая страна?! Тогда почему арестовывают невинных людей? Почему сегодня её пытались заставить предать самых дорогих и близких? В измену Елены и Виталия Ивановича было поверить так же невозможно, как во вредительство  соседа Коли, в антисоветскую пропаганду их коллеги Грини - остроумного, обаятельного, замечательного журналиста, в умышленное искажение портрета Будённого в прошлогоднем номере "Волжской коммуны". Как они с Карлом ни крутили газету, не нашли сходства звезды на его рукаве с фашистской свастикой. А первый секретарь обкома Павел Постышев углядел... Обвинили фотографа и типографского работника. Может, Гриня был прав, когда за неделю до своего ареста выразил предположение, что Вождь ни о чём не знает, что его обманывают?..

    - Тихо, тихо, родная, не надо, услышат соседи. Я тоже не верю и никогда не поверю в вину твоих родственников. А ты умница, что не отказалась от сестры.
    - Карли, Карли, что же теперь будет?! Мне страшно! За тебя, за себя, за Лориньку!
    - Не бойся, Чижик. Чему быть, того не миновать. Что бы ни случилось, мы всегда будем вместе. Ты мне веришь?
    - Верю. Только тебе и верю, - она спрятала лицо у него на груди, ещё раз всхлипнула.- Пойдём в детскую, ты, наверное, соскучился по дочке.

     А в далёком прекрасном Тбилиси произошло вот что.
     Несколько месяцев спустя после вступления в новую должность Виталий Иванович составил справку, в коей указывалось на недостаточное количество золота на вверенном ему объекте и как следствие - нецелесообразность  существования организации как таковой. Это было чистейшим безумием - в случае одобрения документа в верхах слишком многие оставались без кормушки, а миф о национальных богатствах одной из братских республик лопался как мыльный пузырь. Но гражданин Петров был надменен и дерзок, за что и поплатился.
      К ним пришли ночью. Без ордера, но с большими сумками. Виталия увели, коллекционные картины поснимали со стен и сложили в заранее приготовленную тару - "вещественные доказательства". Ни мужа, ни "доказательств" Елена больше не увидела. Через день после ареста, 3 марта 1938 года, гражданин Петров был осуждён как английский шпион, а 4 марта расстрелян.
      Ни об обвинении, ни об исполненном приговоре тогда ей никто не сообщил и, возмущённая грабежом и беззаконием, безуспешно пообивав пороги неприступных кабинетов, верная супруга решила добиться справедливости в высшей инстанции - она позвонила прямо товарищу Сталину, благо его рабочий номер в то время был во всех телефонных справочниках - вот она, истинная демократия! Поговорить с лучшим другом всех советских трудящихся не удалось, но секретарь внимательно выслушал и тепло пообещал разобраться с непонятным делом.
      На следующий день пришли за ней... Так Лёля стала не только ЧСИР (членом семьи изменника Родины), но и врагом народа.
       Допросы в Тбилисском НКВД шли ночью. Окна из-за летней жары были открыты,  жуткие крики не давали спать. В 1939 Берия сменит Ежова и запретит пытки, но это будет лишь через год...
       Её приговорили к 10 годам исправительных работ. Выжить удалось благодаря тому, что Елена прекрасно готовила. Оценив уровень её кулинарного искусства, жёны лагерного начальства часто использовали его в своих интересах. Сколько же раз она с благодарностью вспоминала гимназическую классную даму, обучавшую девочек домоводству!
       В 1948 году гражданка Петрова Е.В. была освобождена и выпущена на вольное поселение.

      Обо всём этом станет известно много лет спустя, а тогда, в самом конце 30-х, по всей стране  молотила мясорубка, запущенная Великим Кормчим. Уже был расстрелян Дыбенко, многих знакомых увезли в никуда "воронки". Даже особая бдительность  Постышева, проявившаяся в массовых репрессиях в Куйбышевской области, не спасла его самого.  Откровенничать боялись даже с друзьями и родственниками. Мария вскакивала, едва услышав в ночи шорох автомобильных шин, просыпалась от случайного луча прожектора.

      Её ещё несколько раз вызывали - и к редакционному начальству, и в обком, и в НКВД. Доверительно беседовали, настойчиво советовали развестись. Она негодовала, а душу всё больше и больше заполнял дикий, животный страх.

       Впрочем, в их жизни всё было достаточно спокойно. Карл по-прежнему много ездил, всё более склоняясь к киножурналистике. В последнее время его часто отправляли на Вытегорское строительство. Мария работала преимущественно в Куйбышеве - не хотела оставлять ребёнка. Получив задание взять интервью у Пальмиро Тольятти, приехавшего в СССР в 1940, даже расслабилась немного - это говорило об определённом доверии.
      Беседа с доброжелательным и харизматичным итальянским коммунистом прошла на ура, иногда она даже забывала, что общаются они через переводчика. Тольятти рассказывал о себе и любви к Советскому Союзу, об ужасах итальянского и испанского фашизма и закончил оптимистично, с улыбкой:"Но вашей стране это не грозит, тем более,  здесь такие красивые журналисты. Кстати, вы очень похожи на итальянку!"

      
       "Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!"
       Нарком иностранных дел Молотов закончил своё выступление. Мария сидела над корзинкой со снедью, приготовленной для пикника, и молчала, глядя расширенными от ужаса глазами на мужа. Он мрачно смотрел в окно.
      - Карли, что это?
      - Война, Марийка. Это война.
      - Почему ты так спокоен?! Ты знал, да? Ты знал?!
      - Ну я же военный корреспондент!
      - А почему молчал? Почему мне ничего не говорил?
      - А что бы это изменило? Я берёг твой покой. Всё, Чижик, мне пора!
      - Куда?!
      - В редакцию. Пикник, думаю, отменяется.
      - Но сегодня же воскресенье!
      - Есть дежурные.

           Через неделю Карл уехал в командировку, снова в Вытегру. Ничего удивительного, пояснил он, война скоро закончится, а мы должны продолжать работать как обычно.
    
        А ещё несколько дней спустя она получила  покаянное письмо.

       "Июль, 1941
      
        Родные мои Марийка и Лоринька! 
        Простите эту ложь, я не нашёл в себе сил сказать правду, не смог бы видеть слёз, слышать просьбы остаться. Да, я не в Вытегре, я по дороге на фронт.

        Чижик, любимая, пойми: моё место там. Не как журналиста - как мужчины и солдата. Ну вспомни, тебе ведь всегда нравились мои мужские поступки, считай и этот одним из них. Я просто не могу оставаться в стороне в такой момент, мой долг - защитить свою Родину, свой дом, свою семью. И я знаю, что мы победим, потому что именно так думает каждый советский человек.

        Ждите меня, я очень скоро вернусь.
        Ваш Карл."

        Она читала и перечитывала, строчки плыли перед глазами. Фронт, война, самая настоящая, безжалостная. Его ведь могут убить! Нет, не убьют. Он не погибнет, не может, она точно знает. Они с Лоринькой дождутся, и он вернётся, совсем скоро! Страшно? Да, очень. Но сильнее страха было восхищение мужем и гордость за него.

          Война, вопреки изначальным обещаниям, затягивалась, но на жизни "запасной столицы", как тогда называли Куйбышев, это пока никоим образом не отражалось. Разве что появились эвакуированные из западных районов страны и  сотрудники иностранных посольств, да ещё военных на улицах заметно больше стало. И очереди, огромные очереди у военкоматов - патриотизм всегда был и остаётся в характере русского человека сильнейшей чертой.  В остальном же город жил прежней жизнью. 

      
        В ту ночь Мария была дежурной по выпуску. Привычно пробежала глазами гранки и споткнулась. Снова этот дикий, липкий, животный страх захватил всё её существо от прочитанного:

      "По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья.

О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям никто не сообщал, следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов советского народа и Советской власти.

В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах, случится кровопролитие, и Советское правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья.

Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы с тем, чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.

Для расселения выделены изобилующие пахотной землей районы Новосибирской и Омской областей и Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.

В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселенцев-немцев Поволжья землей и угодьями в новых районах.

Председатель Президиума
Верховного Совета СССР подпись М.Калинин

Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР подпись А.Горкин

№ 21—160

28 августа 1941 г."
 
     Абсурд, какой абсурд! "Никто не сообщал" - и тут же "по достоверным данным"...  Господи всемилостивый, да это же приговор им всем! И бред, бред, бред! Такой же, как с Лёлей и Виталием Ивановичем, как с Володей Макаровым - первым мужем младшей сестры Антонины, тоже объявленным врагом народа, как с десятками их друзей и знакомых. Бред. Бред и хаос.

      А через несколько дней пришло предписание в течение 24 часов подготовиться к переселению и с ограниченным количеством своего имущества прибыть к пункту сбора.
 
     Лориньку мучил жесточайший бронхит, она кашляла. Мария плача собирала вещи, никак не могла решить, что важнее. энкавэдэшник, вселяющийся в их квартиру №1 на Ленинградской, 40 , стоял тут же, нервничал, поторапливал и сердито поглядывал на часы - он был очень занятым человеком!
 
     Колонну повели на вокзал. Из репродукторов бодро звучал один из последних хитов:
     Нам Сталин - отец, нам Родина - Мать,
     Сестра и подруга - Советская Власть,
     В заступниках - Сергий, в сподвижницах - Русь,
     Соратник - Советский Союз!
      
    - Мамочка, и нам? И нам тоже? - спрашивала Лоринька.

     Мария, одной рукой державшая дочь, другой - тяжеленный чемодан, отворачивалась: слёзы заливали лицо, и она не хотела, чтобы ребёнок это видел. Девочка упрямо повернула лицо матери к себе:

     - Мамочка, и нам Сталин тоже отец?
     - Да, доченька, и нам, и нам тоже...


    - Марусенька, и вы здесь? - Роберт Бертрам, фотограф "Волжской коммуны", с женой и детьми пришёл раньше. Именно Клавдия, жена, её и окликнула.
    - Как видите...
    - Ну вот, не будет скучно, вместе в пути веселее, - грустно пошутил глава семьи. - А где Карл? О нём ничего не известно?
      Она только грустно помотала головой.
    
      Столыпинский вагон был полон: дети, старики, молодёжь, семьи... Двое весёлых парней тут же уступили им место, помогли расположиться. Мария немного успокоилась: везде люди живут. Только узнать бы ещё, где он, жив ли, всё ли в порядке, дать о себе весточку...

      Тем же вечером бесконечный состав увёз тысячи потенциальных шпионов, диверсантов и прочих пособников мирового империализма в неизвестность.

      
             ГЛАВА ПЯТАЯ. ГДЕ НАХОДИТСЯ КРАЙ СВЕТА.

      Ни о каких земельных наделах, конечно, и речи быть не могло. Из телячьих вагонов их просто высадили в необъятной выжженной казахской степи, в Карсакпае  - выживайте!

     Сначала был барак. Огромный, не разделённый даже подобием перегородок. Ютилось там 20 семей. Коммуналка, в которой она жила в первые самарские годы, вспоминалась как рай.
   
     Рядом с Марией и Лоринькой поселилась очень романтичная пара из раскулаченных - брутальный, могучий и волосатый Константин с тощенькой, востроносенькой, с хитрыми бегающими глазками, женой Зоей. Он вёл себя так, будто делает огромное одолжение, позволяя ей находиться рядом с собой, и разговаривал хамским басом, по-хозяйски. Она искренне радовалась любому проявлению внимания со стороны супруга и охотно поддакивала каждому его слову.

  - Зойка! - рычал благоверный. - Опять эта параша на ужин?
  - Да, Костя! - шепеляво пищала она. - Вкусно?
  - Тьфу, дура, - досадливо кривился он. - Плюй в глаза - скажет, божья роса!
    Дура радостно улыбалась, обнажая щербатые зубы. 
  - Зойка! - слышался знакомый бас среди ночи. - Это ты навоняла?
  - Я, Костя! - подобострастно признавалась супруга.
   
    Надо отдать Косте должное, он не преувеличивал: дух в углу стоял такой, что Мария всерьёз опасалась, как бы дочка не задохнулась, и прикрывала родное личико простынёй.

    С другой стороны размещалась семья Бухгалтеров - так она их мысленно окрестила. Стоило разгореться семейной ссоре, соседи начинали делить имущество, с чувством, похоже, даже с удовольствием.  Лидка во всеуслышание вспоминала о том, что положила к мужним ногам не только свою девичью честь, но и весьма солидные сбережения, три облигации государственного займа и приличный гардероб. Николай в ответ на это щурил глаза и с пристрастием вопрошал:"Да? А пальто в ёлочку чьё? Пиджак в полосочку - чей?!" Закончилось всё это грустно: и пальто в ёлочку, и пиджак в полосочку были безжалостно изрублены топором вконец разбушевавшимся Колей.

     Единственными людьми, общение с которыми не вызывало ужаса, были Беллочка и Лёва. Свою высылку они считали чудовищным недоразумением и были уверены, что там, наверху, со всем этим вот-вот разберутся и вернут их домой, в тёплую и уютную квартирку, какая и должна быть у успешного зубного техника. Никаких признаков надлома и обиды на советскую власть в них не наблюдалось, напротив, это были весёлые и открытые ребята. Лёва считал себя душой компании и очень любил пошутить. Шутки было две: "Кушайте компот!" и "Гранд-отель с рестораном." После выдачи каждой из них Лёва сам и разражался тоненьким, заливистым смехом, Беллочка же, влюблённо глядя на мужа, томно, с некоторым укором тянула:" Ну Лёо-о-ова-а-а!"

    А может, всё это сон? Кошмарный сон. А потом она проснётся - и всё будет как прежде: они с Карлом и Лоринькой, чудесные  журфиксы с буриме, спорами до хрипоты, чтением стихов, весёлыми розыгрышами , любимая работа, интервью, встречи с интересными людьми, с сёстрами и их семьями... Но чем больше времени проходило, тем яснее Мария осознавала: нет, это та жизнь стала невозвратным прекрасным сном, а этот полуголодный вшивый барак, населённый столь колоритным народом - её настоящее, её реальность.

    Вскоре выделили землянку, и это было счастьем. Со свойственным ей энтузиазмом  принялась обустраивать быт, стало почти уютно. Потихоньку обживались.

      Старожилы приняли недоброжелательно. Ссыльные подкулачники и уголовники почувствовали себя хозяевами положения, их захлестнула волна патриотизма, или, скорее, разновидности снобизма. Как бы там ни было, бросить с ненавистью вслед новосёлам "Фашисты!" стало почти хорошим тоном, и чем более злобно это было произнесено, тем лучше. В четырёхлетнюю Лориньку, вылезавшую на свет из землянки, пока мать была на работе, соседские дети кидали камни и с радостным воплем "Фашистская сволочь!" разбегались - их патриотический долг был выполнен. А может, это был реванш за недавнее "кулацкое отродье"?.. Казахи, изначально народ мирный и гостеприимный, не особо разобрались, что к чему, но к старым соседям прислушались. Ненавистью и праведным гневом не пылали, ограничивались бормотанием вслед: "Емс поганый (немец поганый)!  Кибитка серит, суслик жрайт!" Правда, охотно меняли имеющиеся продукты на вещи врагов народа. Ах, скольких обречённых спасли эти продукты, этот казахский кумыс!

      Когда дочь заболела, Марии уже и менять-то нечего было: серьги и кольцо,  платья из легчайшего крепдешина ("Три кремдешиновых платья! Это просто разврат!" - негодовала свекровь, изучив невесткин гардероб), кашемировая кофта, элегантное пальто ("Ты стала судорожно одеваться!" - ревниво заметил Карл, когда она его заказала у знакомой портнихи) - всё было отдано, чтобы накормить ребёнка. Лоринька металась в жару. Фельдшерица из медпункта, согласившаяся осмотреть её, вняв материнским слезам, сделала укол и покачала головой:
      - Трудно что-то сказать. Девочка ослаблена, нужно лекарство и хорошее питание. Попробуйте народные средства, я вам сейчас всё распишу. Инъекции постараюсь делать сама ежедневно - я тут живу неподалёку, а остальное, мамочка, вы сами.

       Она сидела на топчане и плакала, тихонько поскуливая, раскачиваясь из стороны в сторону - от безысходности, от тоски. Что теперь будет? О муже ничего неизвестно, да и ему о них, наверное; сама непонятно где; доченька - умненькая, смышлёная, шаловливая - на грани жизни и смерти. Хотелось не скулить - выть.

        В дверь тихонько поскреблись, она открыла. На пороге стояла Лиза - соседская девочка с ангельским личиком.
       - Здравствуйте, я к Лорочке. Можно посидеть с ней?

         Мария была так тронута, что снова чуть не расплакалась - на сей раз от умиления. Даже немногочисленные новые приятели дочь не навещали - родители, видимо, боялись заразы. Лизонька приблизилась к ложу больной и устремила на неё полный сострадания взгляд. Потом встала, подошла к Марии,  подняла  небесно-голубые глазки и прошелестела:
          - А когда она умрёт, вы отдадите мне её игрушки?

          Она задохнулась от гнева, возмущённая этой циничной детской непосредственностью:
          - Уходи! Ты злая девочка! 

           Лиза недоуменно хлопнула длинными ресницами, скорбно вздохнула и бесшумно выскользнула. Женщина обессиленно рухнула на грубо сколоченный табурет и горестно обхватила голову.

          В дверь снова робко постучали. Наверное, оскорблённая в лучших чувствах мать Лизы пришла... Но перед ней стояла пожилая  казашка в затёртом плюшевом камзоле и кимешеке ( Мария уже знала, как называется этот  головной убор, облегающий голову и плечи местных женщин, с неким подобием тюрбана сверху). В руках колоритной гостьи была залапанная стеклянная банка, на дне которой плескалось молоко. Она протянула банку хозяйке, а затем ткнула себя в грудь:
           - Менин атым Бота, жене сен? - и указала на Марию, посмотрев вопросительно. Чтобы понять, что это формула знакомства, особо напрягаться не потребовалось.
            - Мария. Спасибо вам большое!
            - МариЯ, - удовлетворённо кивнула Бота. - Жаксы! Карашо!  Кируге болама? - и обвела рукой землянку.
            - Да, да, конечно, заходите!
            Гостья огляделась, покачала головой, поинтересовалась:
             - РаботАйт?
             - Да, на рудном дворе.
             - Женщина рудный двор тяжёлый работа.
             - Тяжело. А что делать?
             - Ну, мен кеттим, - и благодетельница пошла к двери. Затем, вспомнив о чём-то, вернулась, выложила на стол из бездонных карманов горстку светлых твёрдых шариков и пояснила: " Курт. Кушит!", после чего окончательно удалилась.
               
             - Спасибо вам! Рахмет! - крикнула Мария ей вслед. Та небрежно махнула пухлой ручкой - мол, не стоит благодарности.

              С тех пор Бота приходила каждую неделю, всегда с гостинцами, скудными, но необходимыми, помогавшими выжить. И Мария понимала, что делится та последним, отрывая от своей многодетной семьи. Они наловчились беседовать, понимая друг друга больше по жестам, интонации и выражению лица. Так выяснилось, что у новой приятельницы девять детей. Муж и трое сыновей воюют, две дочери уже замужем, остальные пока под родительским крылом. Младшим погодкам всего-то 8 и 9, а самой Боте  40, то есть никакая она не пожилая,  старше только на 5 лет. Фотография Карла произвела на многодетную мать неизгладимое впечатление, она цокала языком и всё приговаривала:

             - Красивый мужчина! Сымбатты жигит!
             - А я не красивая? - деланно хмурилась Мария.
             - Красивый, МариЯ, красивый, сулу!

              И "суслик жрайт" тоже приходилось. Первую освежёванную тушку  принесли соседские мальчишки. Получился наваристый бульон, которым она отпаивала больную Лориньку, да ещё и мясо осталось, вполне съедобное. Позже она научилась сама выманивать зурманов из норы и готовить их так, что было не отличить от рагу из кролика.

           В ту ночь она проснулась оттого, что почувствовала на себе чей-то неотрывный взгляд. Дочь лежала на боку и смотрела очень серьёзно, по-взрослому.

           - Мамочка!
           - Что, моё солнышко?
           - Мамочка, посмотри мне в глаза. Не так, честно посмотри.
           - Я смотрю.
           - Мамочка, скажи: ты меня правда в магазине купила или выродила из себя, как Катина кошка?
           - Выродила, - честно ответила Мария и радостно рассмеялась. Они победили! Её девочка снова с ней, она выздоравливает!

           Работа выматывала, смены были преимущественно ночными. Однажды, неся два тяжеленных ведра с рудой,  поймала на себе пристальный взгляд одного из надсмотрщиков. "Я, наверное, медленно работаю! Сейчас ругаться будет..." - пронеслось в голове. Тот  приближался, время от времени важно извлекая из нагрудного кармана часы и поглядывая на них.
    - Такой красивый женщина - рудный двор! - наконец удивлённо произнёс он и сокрушённо покачал головой. - КАнтор надо, кАнтор! ПисИт умеешь?
   - Я даже читать умею! - с достоинством ответила Мария.
   - Меня зовут Биебай,- представился доброжелатель, не уловив иронии. Немного подумал и не без гордости добавил:
   - У меня есть отчество!

     Биебай оказался славным парнем, отзывчивым, всегда готовым прийти на помощь. Ссыльные относились к нему по-доброму и даже переименовали в Бибая, посчитав, что так оно будет приличнее и привычнее для чуткого русского уха. 


       А через три месяца их нашёл Карл. Пресловутый указ всесоюзного старосты коснулся и воюющих немцев. Их отозвали в сентябре сорок первого, сорвали ремни и петлицы и великодушно отправили по домам, в которых уже никого не было.

       После первых неописуемых восторгов встречи, после того, как она наконец-то поверила и осознала, что это правда, он здесь, живой и невредимый, Мария разрыдалась:

       - Господи, куда нас сослали?!
       - На край света, Чижик, ты же хотела, - грустно улыбнулся муж.

       Даже радость воссоединения с семьёй не избавляла от ощущения подавленности. Ирочка - их восемнадцатилетняя племянница, дочь Веры, хрупкая девочка, обладательница великолепного сопрано (ах, какую карьеру оперной певицы ей прочили!) - с первых дней на фронте, санинструктором, а он, мужчина, защитник - здесь... Разве так должно быть?!

       Вечером на огонёк заглянула Бота, принесла кумыс и невиданную роскошь - шелпек (казахскую лепёшку). Стрельнула глазами, привычно поцокала языком, шепнув уже у двери:

       - Красивый жигит!


       Карла забрали в трудармию ( вы ведь хотели выполнить священный долг перед родиной? выполняйте!), в Джезды, и семья тоже перебралась туда.

       Ему сказочно повезло: работать довелось на строительстве железной дороги, а не на добыче марганца, выбивая его кирками из-под снега.

       На Марию же свалилось и вовсе нежданное счастье - пришла устраивать дочь в детский сад, а ей ультиматум выдвинули: у нас воспитателей не хватает, пойдёте - примем вашу девочку, ещё и в свою группу возьмёте. И она согласилась. Отсутствие педагогического опыта поначалу пугало, но получалось замечательно, и работа приносила радость. Какие весёлые утренники она устраивала! А какие костюмы они с Карлом сами мастерили для детей! Он разрабатывал эскизы и рисовал маски, она шила и клеила по ночам. В праздники так называемый зал был забит до отказа, и где-то далеко-далеко, в другой жизни, оставались и долгая, изнурительная война, и тяготы ссылки, и покалеченные судьбы.

       После Победы, воистину великой, они, сломанные, обессиленные, пребывали в той же эйфории, что и весь народ их необъятной родины. А потом начали ждать. Терпеливо ждать нового указа - того, что оправдает их, восстановит в правах и вернёт домой. Родное правительство, однако, не торопилось его издавать, и по-прежнему неблагонадёжные потенциальные диверсанты и шпионы состояли на унизительном спецучёте, и по-прежнему ежемесячно отмечались.

      Тем не менее, жизнь налаживалась. Лора подросла,  и занимали они уже не землянку, а двухкомнатную квартиру во вполне себе приличном домике с небольшим садом и огородом.
   
     В 1948 году Президиум Верховного Совета всё же опомнился и определил места жительства переселенцев как постоянные, то есть о возвращении немцев, финнов, латышей, чеченцев, корейцев, поляков и калмыков в места прежнего проживания не могло быть и речи. Но в Джезказган перебраться удалось.

     Тогда это уже был достаточно развитый рабочий посёлок, и Карлу предложили преподавать математику, рисование и географию в местной школе. Он обрадовался и полностью отдался новому делу, творческому и интересному, сумев стать не только учителем, но и лучшим другом и советчиком ребят. Готовил с ними вечера, ставил спектакли, выпускал стенгазету. Ученики ходили за ним табуном, прибегали домой с вопросами, радостями и горестями, а иной раз и просто на чай. И всегда им были рады. Мария потчевала гостей своими потрясающими пирожками,  знала всех по именам, была в курсе их дел. Сама она устроилась заведующей профилакторием и тоже, несмотря на ностальгию по профессии, работала на радость руководству и отдыхающим.

     Обжились здесь довольно быстро, тоже завели подсобное хозяйство, сделали ремонт и впервые за много лет почувствовали, что у них есть дом. А главное - появились новые знакомые и друзья, те, с кем было по-настоящему приятно и интересно общаться.

      Интеллигентнейшая Зинаида Петровна Кассиль, жена брата писателя, того самого Оськи из "Кондуита и Швамбрании", поражала Марию мягкостью, добротой, а главное - силой духа.

     Иосиф Абрамович был осуждён как враг народа: его "первый блин" в прозе "Крутая ступень" признали квинтэссенцией антисоветчины, а автора приговорили к расстрелу. Зиночке, студентке последнего курса института, в лучших традициях того времени предложили отречься от супруга — троцкиста и шпиона. Она отказалась, заявив  что "ее муж — честнейший коммунист, и в клевету на него она не поверит никогда", и отправилась защищать диплом в Мордовию, а затем в Казахстан, в лагеря, на целых восемь лет, после чего была выпущена на спецпоселение. Возможно, помогло заступничество орденоносного брата ( Лев Кассиль писал прокурорам Вышинскому и Панкратьеву, обивал пороги влиятельнейших партийцев ), но после освобождения добились почти справедливости: Зинаиде великодушно выдали то, что осталось от некогда энергичного, весёлого, жизнерадостного, такого светлого человека - обездвиженное растение. Выдали и по-доброму посоветовали: не высовывайтесь! По всем документам он проходит как расстрелянный. А она и тому была рада - парализованный, совершенно седой, но ведь живой! И он с ней, её обожаемый Ося, самый лучший, самый необыкновенный. 

     Она не замкнулась, не согнулась, напротив - стала для него сиделкой и сестрой милосердия. Мыла, кормила с ложечки, рассказывала  о происходящем вокруг, читала вслух. И даже возобновила старую традицию - еженедельно собирала друзей. По пятницам у Кассилей было шумно и весело. Иосиф сидел во главе стола - чистенький, розовенький, как младенец, и переводил глаза с застывшей в них грустной и растерянной улыбкой с одного на другого.

      И глядя на эту семью, на саму Зинаиду Петровну, Мария с Карлом задавались только одним вопросом: сколько же может вынести человек, особенно если это хрупкая женщина? И думали о том, что уж им-то, избежавшим пыток и лагерей, выжившим, здоровым, грех роптать на судьбу! 

      
       Новый год обычно отмечали у Зильберовичей. Бывший профессор химии Казанского университета Илья Соломонович и его верная Берта Давидовна попали сюда за вполне невинное посвящение декану в день рождения последнего:

            Ум, честь и совесть факультета,
            Слуга науки, бог студентов!

       Во-первых, криминал был усмотрен в самом определении декана как ума, чести и совести. Благодаря классику советской поэзии данные эпитеты могли относиться  к коммунистической партии, и только к ней, следовательно, товарищ профессор партию эту самую злостно дискриминировал. Во-вторых, в тексте присутствует слово "бог", причём соседствует со словом "студент". И какая связь может быть между советским студентом и гнусными теологическими измышлениями автора, а? Так что, гражданин Зильберович, свою 58-ю вы честно заработали!

       Но профессорская семья состояла сплошь из таких задорных оптимистов - организаторов, что полпосёлка начинало ждать встречи Нового года уже 1 января. Меню, конечно же, являлось результатом общих усилий - каждый вносил свою лепту. Собирались дети и внуки, соседи и друзья-приятели. Обязательным требованием был карнавальный костюм. В ход шло всё: самодельные маски, гардины и простыни, боевой раскрас. Созданный образ было необходимо представить - в прозе ли, в стихах, сценкой - роли не играло. Но когда на пороге появлялся убелённый сединами учёный муж в маске зайчика с супругой - лисичкой, успех был ошеломляющим. В забавных викторинах, конкурсах, концертах участвовали все, включая трёхлетнего правнука хозяев. Мария, и сама обладавшая недюжинными организаторскими способностями и фантазией, здесь пасовала, только аплодируя и вытирая слёзы, выступившие от безудержного смеха:

       - Как же вы умеете веселиться и радоваться жизни вопреки всему!
       - Это уже в генах, Марусенька, - улыбнулся Зильберович. - Выживание - основной навык нашего народа.
       

       Именно здесь Мария и Карл  познакомились с двумя удивительными женщинами, ставшими вскоре не просто их ближайшими друзьями, а истинно родными людьми.

       Ольга Николаевна Балашова не любила вспоминать о прошлом. Нет, в нём не было ничего постыдного или неприятного, напротив.  Было чудесное детство с лучшими на свете родителями, утренниками, летними выездами в деревню, путешествиями во Францию и Италию, была законченная с медалью гимназия, была любимая гувернантка Марта Фридриховна - строгая, но добрейшая, обожающая свою воспитанницу, и её дочь Ирмочка, с которой они были так дружны. Оленька никогда не относилась к Ирме как к прислуге, несмотря на фанатичную преданность той, и мудрые демократичные родители воспринимали это спокойно, ведь они и сами давно уже считали Марту членом семьи. А потом юность, а вместе с ней - любовь. Большая, настоящая. И - она точно знала - единственная. Оба влюбились сразу и навечно, как только он подошёл к ней на рождественском балу в Дворянском собрании. Да и может ли быть иначе, когда встречаются очаровательная изящная юная девушка, будто разливающая вокруг себя свет, и блестящий  морской офицер, бравый красавец, герой Русско-японской войны ?! Ну и что, что проиграли? Разве это умаляет подвиги наших солдат и офицеров? - объясняла Ольга Ирме, и та во всём с ней соглашалась. Недолгие, но красивые ухаживания с корзинами цветов, прогулками и даже серенадами под окном,  свадьба - конечно, она самая очаровательная невеста на свете, он - самый элегантный жених. Паша, Павел Сергеевич... Два года безоблачного счастья и... революция. Отец сразу предложил уехать от греха подальше, но Павел заявил, что для него это неприемлемо. Может, и надумал бы к началу массовой эмиграции в 1920-1921, но арестовали его в ноябре 1918. Беседу вёл сам Железный Феликс, и была она чрезвычайно короткой:
   
      - Вы поймите, Павел Сергеевич, мы же не дикари, не разбойники какие-то. Мы высоко ценим ваши заслуги перед Россией, уважаем вас как грамотного офицера и потому предлагаем перейти на нашу сторону.
      - Я, милостивый государь, как вы верно заметили, офицер, а не политик, и присягал царю и отечеству.


       Они с Ирмочкой горячо обсуждали приданое для малыша, который должен был появиться весной, в апреле, понимая, что купить вот так запросто, как ещё год - два назад, уже не удастся, значит, придётся всё шить самим из того, что имеется, и не услышали, как вошёл отец.
      - Оля... - его голос стал вдруг каким-то хриплым, беспомощным и дрожал. - Оленька, крепись. Я давно говорил, надо уезжать. Павел... Павла  расстреляли.

      Не было ни криков, ни рыданий. Просто всё куда-то поплыло, закружилось,   исчезли  звуки, цвета, запахи, и наступила кромешная тьма.

       Когда Ольга пришла в себя, ей сказали, что ребёнка не будет. И жизнь закончилась. Тело двигалось, ело, говорило, а души в нём уже не было. Это-то тело отец с матерью и Марта с Ирмочкой и отвезли в разорённое имение.
      
       Все последующие события слились в сплошной беспробудный кошмарный сон: голод, гибель родителей и Марты, короткое учительство в сельской школе, возвращение в город, домой, вернее, в единственную комнату их большого дома, которую хозяйке великодушно оставили, преподавание французского и географии, арест, "сволочь белогвардейская", телячий вагон, степь, барак, баланда в алюминиевой миске, ватник, роба, колючая проволока... Десять лет. Десять лет и девять кругов ада.

       Она вышла из ворот лагеря и вдохнула свежий весенний воздух. Неужели надо было пройти через всё это, чтобы вернуться к жизни?! Да, она снова жила! Одинокая, изломанная, но жила!

       - Оля! Оленька! Наконец-то!- к ней бежала маленькая, совершенно седая старушка.
       - Ирма! Ирмочка, родная! Боже! Как ты здесь, откуда? Спасибо за посылки, дорогая ты моя! Знаю ведь, от себя отрывала!

         Ирмочка привела подругу в халупу на самой окраине посёлка и первым делом принялась откармливать. Медленно, но верно она приходила в себя. 

         Вот поэтому и не любила Ольга Николаевна Балашова воспоминаний: светлые и радостные поначалу, они непременно трансформировались в горькие и тяжёлые, и снова начинало казаться, что жизнь из неё вытекает.


         - Знаете, а я ведь была уверена, что вы сёстры! - как-то заметила Мария.
         - Нет, Мария, мы гораздо ближе, - улыбнулась Ольга.

          Она никогда не называла её ни Машей, ни Марусей, ей нравилось именно так - Мария, и, как и Карл, и когда-то давно, ещё в другой жизни, бабушка, новая подруга утверждала, что это самое красивое женское имя. Сама же Мария не смогла переступить грань и обращалась к ней только по имени-отчеству. И дело было не в разнице в возрасте, а, скорее, в том, что ни сума, ни тюрьма не выбили из Ольги Николаевны врождённого аристократизма. Она абсолютно ничего не говорила и не делала для этого, но абсолютно во всех знакомых вызывала огромное уважение. Как она умудрялась выглядеть самой элегантной дамой Джезказгана при той нищете, в которой они с Ирмой жили, оставалось загадкой.

          Мария и Карл были, пожалуй, единственными людьми, знавшими о её жизни и отношении к новой власти всё. И о своих злоключениях  тоже могли поведать только этим двум. 

          Лора, превратившаяся тем временем в яркую красавицу с чёрными косами ниже пояса, на которую оглядывались прохожие,  в Ольгу Николаевну была просто влюблена. Забегала в гости чуть ли не каждый день и делилась самым сокровенным, даже на разногласия с родителями жаловалась, за что была ругана нещадно.

           - Ольга Николаевна, как стать такой, как вы? - как-то спросила она.
           - Что ты имеешь в виду, Лорочка?
           - Ну, такой... Красивой, элегантной, вести себя с достоинством. Настоящей женщиной!
           - Глупенькая! - засмеялась та. - Тебе же так повезло с родителями! Смотри на свою маму и учись!

           Лорка надулась (тоже мне - пример!) и ушла. Отношения дома и правда осложнялись день ото дня, характер у дочери становился всё более несносным. Были ли виной тому гены Антонины, недуг ли, перенесённый в карсакпайской землянке, из которого она с таким трудом выкарабкалась, или все тяготы сурового детства, вместе взятые? Мария не находила ответа, а по ночам рыдала в подушку.

         - Карли, Карли, за что нам это?!
         - Постарайся не принимать это так, Чижик. Попробуй просто пожалеть её. Мы бессильны что-то изменить, а это наш единственный ребёнок. Может, ещё перерастёт. 

            Перерастать дочь упрямо не желала. Она была не только кинематографически хороша, но и умна. К тому же великолепно плавала, недурно рисовала, прекрасно вышивала, много и с удовольствием читала. Но вот особого рвения к учёбе не проявляла.

          - Карта, карта, карта! - тыкал пальцем в атлас отец, занимающийся с ней географией.
           Лора зевала и лениво пыталась изобразить интерес к предмету. Занятия математикой были немногим более продуктивны, невзирая на явные способности нерадивой ученицы.  Помощь пришла откуда не ждали.

           - Здравствуйте, а Лора дома? - на пороге стоял незнакомый мальчик. Высокий, красивый, интеллигентной наружности.
          - Дома, проходите, пожалуйста!
            Наверное, новый ухажёр. Хорош!
          - Меня зовут Лёва, Лев Меклер. Мы с Лорой договорились позаниматься математикой.
           - Очень приятно, а я Мария Васильевна, её мама. И очень рада, что вы будете заниматься. Выпьете чаю?
           - Нет, спасибо, - смутился юноша.

            Лёва оказался замечательным парнем, а занятия с ним весьма эффективными. Чего греха таить,  желание подтянуть черноокую красавицу было продиктовано отнюдь не чувством комсомольского долга, а сумасшедшей влюблённостью. Лора, кажется, впервые, снизошла до взаимности. Родители радовались, и не столько результативности уроков репетитора-добровольца, сколько самим этим отношениям. Лев блестяще учился, писал стихи, мечтал стать инженером-металлургом, как и его отец,  трепетно относился к их дочери и, наконец, происходил из очень хорошей, большой и дружной семьи.

          Меклеры, в отличие от большинства жителей Джезказгана, репрессированы не были и в Казахстан попали по заданию партии - главу семьи Израиля Герцевича, грамотного специалиста и хорошего организатора, направили сюда поднимать республиканский металлургический гигант. Жена его Зинаида Алексеевна, добрейшая и порядочнейшая женщина, умница и хлебосольная хозяйка-хлопотунья, закончив институт и выйдя замуж, положила диплом на полку, родила  Изе четверых детей ( двоих мальчиков и двух девочек) и полностью растворилась в семье. В конце концов, она была дочерью православного священника и в некотором роде, при всей своей просвещённости, разделяла взгляды авторов "Домостроя" на роль женщины как хранительницы очага. Они с удовольствием поддерживали пристрастия друг друга. Зиночка (а Израиль Герцевич иначе к жене никогда не обращался) обожала животных, и муж не возражал против мяукающих и лающих обитателей дома. Правда, козлёнка, купленного супругой в порыве умиления и запрыгнувшего на него во время послеобеденного сна, потребовал удалить немедленно. Сам глава семьи был страстным библиофилом, и каждую новую принесённую им книгу Зина с интересом прочитывала, а затем обсуждала с мужем. Дети, конечно же, жизни без книг тоже не представляли.

       Избранницу сына  приняли и полюбили, восхищаясь её яркой внешностью и аристократизмом. Увидев киноафишу с изображением красавицы-актрисы, Зинаида Алексеевна восклицала в восхищении:"Как наша Лора!"  Несмотря на частые ссоры юной пары, между родителями с обеих сторон  сложились добрые отношения, наполненные искренней симпатией и уважением.

       

       
               ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГДЕ-ГДЕ? В КАРАГАНДЕ.

      На крыше дурным голосом орала кошка Катька, небезосновательно считавшая себя первой красавицей окрестностей, и  назойливые ухажёры вторили ей, сей факт подтверждая. Внизу, в доме, Карл ходил из угла в угол, прижимая к груди брошенного страстной мамашей обиженно пищащего котёнка. Ни мать, ни дитя униматься не собирались.

      - Проститутка! - в сердцах выругался он ( благо, никто не слышал ). - Ребёнок голодный, холодный, плачет, а она там свою похоть неуёмную удовлетворяет!

       Хлопнула входная дверь - с рынка вернулась жена.

     - Марийка, ну наконец-то! Молока принесла? Давай скорее, а то Тиша уже совсем оголодал. Да ты плачешь! Господи, что случилось? У тебя украли кошелёк? Ну не плачь, родная, это такие мелочи!

      А она стояла в прихожей, не в силах ответить, сотрясаясь от рыданий. Наконец выдавила:
   
      - Н-н-н-н...н-н-нет-т-т, к-кош-шелёк на месте. Карл, Карли, он умер!
      - Да кто умер? Кто? - он не на шутку встревожился.
      - Сталин умер...
      - Так что ж ты так убиваешься?!
      - Ты не понимаешь?! Он умер, а о нас так и не вспомнил!
      - Чижик, Чижик, глупенькая, это ты не понимаешь: в том-то и дело, что он о нас никогда не забывал... - и муж пошёл кормить Тишку.

       А в ушах звучал торжественно-трагический голос Левитана и многоголосый плач собравшейся под репродуктором толпы.

       Она не понимала, правда, не понимала. Все эти годы свято верила в мудрость и величие отца народов. Сначала думала, что рябой продолжатель дела Ленина не ведает, что творят его подручные, потом её убедили, что ведает, но, наверное, руки не доходят навести порядок:  война, восстановление страны из разрухи... А указ 1948 года о вечном поселении наверняка был необходимостью, продиктованной временем. Вот-вот, совсем скоро вспомнит, и всё вернётся на круги своя. А он так и не вспомнил... На смену надежде пришли гнев и разочарование, и откуда-то изнутри, из груди, тёмной мохнатой глыбой поднималась ненависть.

       А Катька продолжала оглашать округу страстными воплями. Оно и неудивительно - весна, март. Март 1953 года.

       И лишь в конце 1955 лёд тронулся - немцы были сняты с поселенческого учёта, отпала унизительная необходимость раз в месяц отмечаться в комендатуре. Более того, они получили право переезжать в другие районы страны. Правда, с оговоркой:   речь не шла о возвращении  конфискованного при переселении имущества или об их возвращении в места, откуда они были выселены. 

       Но чудо всё же произошло - им разрешили вернуться в профессию! Сначала внештатниками, потом полноправными сотрудниками газеты.

      С каким же упоением Мария снова проводила интервью, писала судебные репортажи и очерки! Стыдливое указание печататься под псевдонимом её не смущало - не привыкать! Сколько раз в "Волжской коммуне" приходилось подписываться как М. Петрова! На сей раз фамилия была выбрана более аристократичная - М. Гран.

     Беседа с мастером медного комбината не клеилась: Иван Петрович артачился и интервью давать не хотел. Он был человеком серьёзным и к корреспонденту в штапельном платье отнёсся с недоверием:
      - Да разве женщина может быть журналистом? Вы же и писать, поди, толком не умеете, только о цветочках да о любви. Хороший журналист - это всегда мужчина! Вот вы читали, как Михаил Гран пишет? Это я понимаю! Не оторвёшься! Как Конан Дойл! С ним бы я поговорил!
     - Хм... Приятно слышать, - она хитро улыбнулась
     - Что приятного-то?
     - А если я скажу, что М. Гран - это я?
     - Как это - вы?! Михаил - мужское имя!
     - А почему вы решили, что именно Михаил? Может, Мария? Мария Гран. Это мой псевдоним.
     - Врёте вы всё! - насупился заслуженный работяга. - Ну ладно... расскажете что-нибудь интересное, о чём ещё не писали?
     - Обязательно расскажу, но сначала задам несколько вопросов вам.

       Тот случай рассмешил её, но и порадовал: есть ещё порох в пороховницах, жива старая гвардия!

      Карл стал внештатником центральной газеты советских немцев "Neues Leben" и, видимо, был оценен по достоинству - вскоре его сделали специальным корреспондентом, а ещё через пару лет предложили переехать в Караганду.

       Они получили роскошную двухкомнатную квартиру с балконом, трёхметровой высоты потолком и лепными розетками под люстры, прямо над Домом пионеров, расположенную в самом центре города, на улице с красивым и интригующим названием - Дворцовый проезд, впрочем, вполне обоснованным: улица начиналась за Дворцом культуры горняков.

       Зданию этому необыкновенно повезло - его успели построить задолго до маразматического постановления "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве", и архитекторы расстарались.  Были здесь и массивные восьмигранные колонны, соединённые со стенами изумительной красоты ажурными арками; и портик, который  венчали фигуры шахтёра, строителя, чабана с ягнёнком, колхозницы со снопом, акына с домброй и солдата; и фойе с мраморными стенами и лестницами, отделённое от вестибюля ажурной ганчевой стеной с фигурами казашек-танцовщиц; и великолепный зрительный зал на тысячу мест с тяжёлым бархатным занавесом, расшитым золотом , отделанный лепным казахским орнаментом, с ложами и балконом. А потолок... Потолок зала символизировал дружбу народов и был расписан изображениями ликующих советских граждан разных национальностей. Одним словом, это был самый настоящий дворец! Улицу через некоторое время  переименовали  в честь героя-шахтёра Игоря Лободы, спасшего товарищей ценой собственной жизни. Но ДКГ, как сокращённо стали называть это чудо советского зодчества, и по сей день считается одной из достопримечательностей Караганды.    Мало кто из жителей города оказался там добровольно, и для людей, многие годы проведших в землянках и бараках, добротная сталинская архитектура была символом возвращения к прежней жизни.

     Вряд ли в 50-е годы прошлого века кому-нибудь в голову пришло бы дерзко ответить на вопрос "Где?" - "В Караганде!" По той простой причине, что о существовании шахтёрской столицы Казахстана знали немногие - преимущественно работники угольной промышленности, ссыльные и их родственники. Даже о том, что в начале войны одну из карагандинских шахт возглавлял  Алексей Стаханов, прогремевший на всю страну родоначальник движения имени себя, мало кому известно. Зато этот город был очень хорошо знаком гениальному биофизику Чижевскому, отправленному сюда на поселение на долгие 8 лет. Всегда помнила о нём и великая певица Лидия Русланова. Именно здесь, в Долинке, в Карлаге, произнесла она свою знаменитую фразу, отказавшись услаждать слух приехавшему начальству:"Соловей в клетке не поёт!"

     Контингент и правда был весьма своеобразный - раскулаченные, "бывшие",  эвакуированные, военнопленные, добровольцы - покорители целины и ещё десятки тысяч "неблагонадёжных", высланных по идейным, национальным и прочим соображениям. И вся эта разношёрстная братия добывала уголь, строила дома и больницы, заводы и фабрики, открывала школы и институты. Она жила, любила и создавала удивительный  генофонд многонационального восточного города.

     Всё это открывало необъятное поле деятельности труженикам пера и блокнота. Мария устроилась в областную газету "Социалистическая Караганда". Василий Ефимович Скоробогатов - фронтовик, очень грамотный журналист, писатель и просто замечательный человек, бывший в те годы редактором, сумел собрать вокруг себя яркий, творческий, дружный коллектив единомышленников. Она снова очутилась в своей среде, и каким же это было счастьем! Тем более, работа в отделе писем скучать не давала - это были ежедневные встречи с новыми людьми и очень часто следующий за ними захватывающий процесс, именуемый ныне журналистским расследованием.


     Меклеры переехали в Караганду ещё раньше - Израиля Герцевича перевели сюда заместителем председателя Совнархоза. Жили они неподалёку  - на Бульваре Мира. Лёва поступил в МИСИ, но богемная атмосфера столичного вуза испугала родителей, и они настояли на переводе в Алма-Ату.  Первая любовь, похоже, перерастала в единственную. Молодые люди писали друг другу страстные и нежные письма, с трудом дожидаясь каникул.

     Лора работала диктором в только что открывшемся телецентре. Поговаривали, что при приёме решающую роль сыграла внешность, но слухи эти развеял великий и могучий Юрий Левитан. Он приехал в качестве консультанта, сделал несколько замечаний.

    - А что вы скажете об этой девушке? - спросил режиссёр, указывая на Лору.
    - Ничего! Эта девушка уже диктор, - ответил мэтр.

    Её так и называли, даже незнакомые люди на улице: "Наш милый диктор!"

    Как-то раз дочь приковыляла домой со сломанным каблуком. Нести туфли в ремонт сама категорически отказалась, настояла, чтобы это сделала мать. Мария махнула рукой - себе дороже! - и отправилась к сапожнику. Тот взял их в руки, улыбнулся, будто старым знакомым, внимательно посмотрел на клиентку и медленно произнёс:

    - Передайте, пожалуйста, девушке, которая носит эту обувь, что если она выйдет за меня замуж, я сошью ей такие туфельки, что при каждом её шаге в них лампочки загораться будут! И что у неё будет всё, чего она пожелает.

     Она посмеялась, но честно передала. Лорка прямо взвилась:
   
   - Идиот! Ты думаешь, как я каблук сломала? Он же за мной по улице бежал, еле ноги унесла!

        Какая же она уже взрослая!

        Наладилась жизнь и у родных.
  В петрозаводской оперетте в ролях Сильвы, Ганны Главари, Марицы блистала Ирина Попова, Ирочка, дочь Веры, жена главного дирижёра Лео Балло.
  Нина ещё до войны вышла замуж за блестящего офицера, полковника Михаила Саввича Яковлева, аристократа духа и крови. Жили в Москве. Он преподавал в Академии бронетанковых войск, она занималась хозяйством и сыном Валерием, будущим морским волком. Приютили и постаревшую Антонину.
  Елена с дочерью и зятем переехала в Подмосковье и воспитывала совершенно гениального внука Эдика.
     В общем, всем сёстрам по серьгам...


        Они возвращались из кино через парк. Неторопливо шли берёзовой аллеей, наслаждаясь весенним воздухом.

       - Посмотри, Марийка, сколько красивых женщин появилось в Караганде!
       - И раньше были, только забыли надолго о том, что они женщины.
       - Но вы с Лорой у меня самые красивые! И всегда такими были, - муж смотрел на неё теми же влюблёнными глазами, что много лет назад в Куйбышеве. Она положила голову ему на плечо.
       - Вот и выросла наша дочь. Теперь можно снова пожить для себя.
       - А знаешь, мы так и сделаем! Поехали в отпуск?
       - Обязательно! В этом году ты съездишь в санаторий в Палангу, а в следующем... Давай в Грузию? Как тогда, в тридцать пятом, помнишь?

       И они увлечённо заговорили о планах на отпуск, вспоминая, как ездили по Военно-Грузинской дороге, любуясь реками и ущельями, от вида которых захватывало дух; как всюду Карла принимали за своего: "Карло наш!" - обнимали его грузины, "Давно из Афин?" - с почтением спрашивал грек-чистильщик обуви; как купались в Чёрном море, а потом, уже ночью, пили на берегу хванчкару, закусывая остывшими хачапури, испечёнными квартирной хозяйкой, и айвой. И с невыносимой остротой захотелось снова испытать то пьянящее ощущение свободы, любви и молодости.


      
      Карл умер внезапно. Гипертонический криз, больница, вроде бы пошёл на поправку... кто-то оставил газету на краю его кровати, хотел взять, приподнялся, так и не дотянулся... Никогда ещё Мария не испытывала такой жуткой, гнетущей, вселенской тоски, такого неизмеримого горя. Она поняла, что выражение "душа болит" - никакая не метафора, потому что боль эту чувствовала физически. Пожалуй, единственное, что она была способна чувствовать. Голод, сытость, вкус пищи, усталость превратились в какие-то абстрактные понятия. Как он мог? Почему? Как теперь без него? И зачем? 53 года... Разве это возраст? Только жить снова начали! А теперь жить не хочется. Одной не хочется. Лора тоже переносит смерь отца очень тяжело. Но она молодая, и у неё есть Лёва...


       Через полгода Лора вышла замуж. Свадьбы не устраивали, не до веселья было, просто пошли и расписались. Лёва переехал к жене. Мария Васильевна оставила молодых и уехала в Джезгазган - встретиться со старыми друзьями, так хорошо знавшими их с Карлом, так любившими их семью.

      Она и правда отогрелась с ними, начала приходить в себя. Перед отъездом, за прощальным ужином,  Ольга Николаевна обратилась к подруге с неожиданной просьбой:

      - Мария, если Лора родит девочку, пожалуйста, назовите её в мою честь.
      - Ольга Николаевна, дорогая, конечно! Мои молодые будут только рады, они вас так любят и уважают!
      - Ну и хорошо...

      Лев блестяще защитил диплом и был распределён в Химико-металлургический институт, где сразу же зарекомендовал себя как перспективный талантливый учёный. И начал настаивать на том, чтобы и Лора получила высшее образование. Она без особых трудов в том же году поступила на филологический факультет пединститута. В декабре у них родилась дочь. Разумеется, Ольга.

      Оленька, Ольгунок... Эта болезненная кроха наполнила существование Марии Васильевны новым смыслом, а вернее сказать, попросту вернула её к жизни. Молодая бабушка полностью растворилась в новой любви. Она тем более ощущала свою необходимость, что зять много работал, а дочь училась. Огорчало одно: не дожил Карл, не увидел этого маленького чуда, не погуляют они все вместе, как когда-то по Куйбышеву с Лоринькой...

      Разрываться между работой и внучкой не получалось, и она выбрала последнее - ушла на пенсию. В редакции устроили торжественные проводы, подарили часы каслинского литья - Хозяйка Медной горы полулёжа, выставив волнующую линию бедра, завлекающе смотрит на  Данилу. Расставаться с опытным журналистом, однако, не спешили, Василий Ефимович частенько подкидывал задания, интересные темы, и она с удовольствием за них бралась.


        Лев оказался совершенно сумасшедшим мужем и отцом: вставал к дочери по ночам, стирал пелёнки и задыхался от нежности и гордости. Однажды смущённо попросил:
      - Мария Васильевна, вы посидите в субботу с Оленькой? Мы с ребятами в ресторан собрались.
      - Конечно, Лёвушка, а что за праздник? Чей-то день рождения, юбилей?
      - Да так, что-то Лора заскучала...
      - Идите, идите, развейтесь. Ты же знаешь, я всегда с удовольствием!

        Достойный повод, подумала она с улыбкой. Ну и замечательно! Дай им Б-г!

      Лора закончила первый курс, у неё начались летние каникулы, а у Лёвы отпуск, и Мария снова поехала в Джезказган - на 70-летие Ольги Николаевны. Тем более, и Зинаида Алексеевна с удовольствием нянчилась с девочкой.

      - Ирмочка, принеси-ка шкатулку, ту, мамину, инкрустированную, ты знаешь, - попросила юбилярша. Достала большую старинную серебряную ложку с монограммой и гранатовое ожерелье, протянула подруге:

     - Вот, возьми, это моей тёзке. Пусть ест с серебра - нужды знать не будет.  Гранаты пока пусть Лора носит. А когда Ольге 18 исполнится, ей отдаст. Мне ведь недолго осталось...

       Мария Васильевна с трудом подавила стон, готовый вырваться наружу: ещё не утихла боль от потери Карла, а впереди новая. Нет! Не думать об этом, всему своё время! Потом... Сейчас с этим не справиться. Она бодренько пообещала приехать и на 90-летие тоже и перевела разговор на другую тему.

       Ольги Николаевны не стало через два месяца...

       
   
       Лёве выдали ордер на двухкомнатную хрущёвку. Мария предложила сделать родственный обмен ("Мне такие хоромы не нужны!") и завершила цепочку однокомнатной квартирой старого типа.

        С соседями в основном повезло. Ближе всего сошлись с Елизаветой Ивановной Савиной, жившей этажом выше, женщиной, на голом энтузиазме создавшей в городе пионерский кукольный театр "Буратино", особенностью которого было то, что и артистами-кукловодами, и мастерами-кукольниками были дети.  Юрий Иванович, её муж, интеллигент старой закваски, десять лет провёл в лагерях и вышел оттуда совершенным инвалидом, обогатившись туберкулёзом и лютой ненавистью к власти. В туалете у него висела картонка, с одной стороны которой был наклеен портрет Сталина, с другой - Мао Цзэдуна. Посещая отхожее место, Юрка, как его называла жена, непременно плевал на одну из сторон, не забывая соблюдать строгую очерёдность.

       Через стенку, слева, жила славная шахтёрская семья, в которой  росло четверо детей. Но вот что удивительно: никогда не было слышно ни топота, ни криков, ни ругани. Какими такими секретами педагогического мастерства владели   Зиночка и Пётр Оттович,  Мария Васильевна так никогда и не узнала, но к соседям искренне привязалась.
   
       Оленьку часто забирала к себе. И были сказки на ночь, и вкуснейшие десерты, и вся нерастраченная нежность, которую бабушки так часто выплёскивают на внуков. Если детка заболевала, немедленно приглашалась соседка, живущая справа - детский врач Любовь Ароновна, приходившая с мёдом и запасом ласковых слов.

        Бабушка и внучка друг друга обожали. Вскоре после того, как Ольгунок начала говорить, она одарила Марию ещё одним именем - "бабусенька Mаеинька", закрепившимся на ближайшие годы. 

       Отношения между Лорой и Львом становились тем временем всё напряжённее, и это удручало. Ах, Лорка, Лорка... Так и не сумела обуздать своего вздорного нрава!

       Всё больше мрачнел Лев, всё чаще и охотнее уезжал в командировки, благо, была возможность - строился Балхашский горно-металлургический комбинат.

       Развелись, когда дочери не было и четырёх. Сначала было одно желание:
 наказать жену - за боль, за скандалы, за унижения. Хотелось разменять квартиру, забрать дочь через суд . Но Мария Васильевна уговорила:"Лёвушка, ребёнку мать нужна! И комната со временем потребуется. Будь выше обид, ты ведь не такой!" И он уступил. Окончательно переехал в Балхаш, где вскоре познакомился с очаровательной медсестрой Валей, удивительно женственной и домашней, и женился на ней.  Лора такого исхода не ожидала, была уверена, что Лев однолюб, да он и сам об этом не раз говорил. Но мало ли в чём мы уверены... Мария относилась к зятю как к сыну, понимала его, но и дочь жалела.

        - Оленька, как мама?
        - Мама лежит на полу и кулит, кулит, кулит, - разводила руками внучка, не вполне понимавшая, что произошло.

        Старалась поддержать свою конфликтную наследницу, помочь, а с той становилось всё сложнее. Лора  разработала  новую, собственную систему наказаний, если что-то было не по-её , и орудием мести стала Оля. Во-первых, она была обучена новой фразе - "мой бывший папа". Во-вторых, Лев был отлучён от дочери и очень от этого страдал. Мария Васильевна несколько раз устраивала их встречи и за это также лишилась возможности видеться с любимой внучкой. Это было невыносимо. Кажется, такой звериной тоски она не испытывала даже после смерти Карла. Хотелось рыдать, кричать, выть. Она и выла, выла белугой.

       Оле же запрещалось даже смотреть в бабушкину сторону, под страхом наказаний и всяческих запретов.

       Спасла работа. Василий Ефимович, дай Б-г ему здоровья, позвонил и сказал, что она снова просто позарез нужна в отделе писем, хотя бы на полгода. Уже потом поняла, что редакция обошлась бы, Скоробогатов сделал это для неё.

      
      Иногда наступали лучшие времена. Видимо, когда Лоре требовалась помощь, она "прощала" мать и открывала ей доступ к горячо любимой внучке. И тогда обе наслаждались обществом друг друга. И снова были любимые сказки - из книг и наизусть. История Мухи-Цокотухи Оленьку заинтриговала, и, уже в который раз, бабушка её перечитывала.
            
             И теперь, краса-девица,
             На тебе хочу жениться!

    - Бабусенька-маеинька, а что такое "на тебе хочу жениться"?
    - Когда люди очень любят друг друга и хотят быть всегда вместе, они женятся. Поняла?
     - Поняла, - важно кивнула Ольга.

     В следующий раз она пришла с букетом одуванчиков, протянула их бабушке и выдохнула:
      - И тепей, кьяса-девиса, на тебе хочу жениса!

      - Какая гадость! Чему ты учишь ребёнка?! - вспыхнула Лора.
      - Ну о чём ты говоришь! У неё же даже в мыслях нет того, о чём ты подумала! Девочке четыре года!

       Но дочь было уже не остановить, и Мария Васильевна оказалась в очередной раз отлучена от воспитательного процесса. 
            

       Ранней осенью от щедрот  профсоюза тогда уже "Индустриальной Караганды" досталась  путёвка в дом отдыха в Щучинск. Она, сменившая волжские просторы на голую степь до горизонта, даже не подозревала, что в Казахстане есть места такой красоты. Поездка в Боровое  поразила окончательно -  совершенно открыточный пейзаж: зеркальная гладь озера, окружённая овеянными легендами скалами и соснами...

      Соседкой по комнате была грузная пожилая женщина, тоже недавно овдовевшая и обожавшая поговорить. Очень милая, впрочем, тем паче, что-что, а слушать Мария умела.  Они приобрели по берестовому лукошку, ходили по грибы - по ягоды, обменивались кулинарными рецептами и жизненным опытом. Последним - всё больше новая приятельница.
   
       - А в девушках-то я, Мария Васильевна, такой хорошенькой пампушкой была, - рассказывала она, - парни так и липли!
      - Ну расскажите хоть об одном, Елена Алексеевна, - вежливо поощрила собеседница.
     - Так не получится об одном, - кокетливо хихикнула та. - У меня всегда минимум двое было - один официальный, а один про запас. Вот и прицепился как-то один такой - запасной. Серёжкой звали. Губастенький, глазастенький, ни кола, ни двора. Забавный, правда. А работал - смех сказать! - артистом-кукольником! Я его даже стеснялась. Нет, приглашал он меня, ясное дело, на свои концерты. Ничего, смешно. Но что же это за профессия такая для мужика?! Когда мы вместе в гости шли, я всегда просила его токарем назваться или инженером там - грамотным он больно был, говорил красиво, выразительно так. Но что толку с разговора-то? Вот и мама моя покойная сказала: "Не муж это, дочка, а так, глупость! Тебе с ним жить и детей растить, а не по театрам бегать". А он-то как убивался, когда отказала я ему! Но у меня тогда и Коля уже был. Серьёзный, положительный, высокий, красивый. Работал фрезеровщиком, на рабфаке учился - мечта любой советской девушки! За него я и вышла замуж. Ну и прожили жизнь какую-никакую. Попивал, понятно, погуливал, карьеры не сделал, скучно с ним было, денег не хватало вечно - что за зарплата у инженера? Но ведь все так живут, правда?
 
   - Конечно, многие. А что с тем, глазастеньким стало, вы не знаете? - проснувшийся журналист требовал своего, не терпелось узнать о судьбе отверженного поклонника.
   - Знаю, отчего же? - горько усмехнулась Елена Алексеевна. - Весь мир объездил мой Серёжка со своими куклами. Да и вы его знаете. Его все теперь  знают... Образцов его фамилия. Сергей Владимирович Образцов.

      Вот это поворот! Вот это да! Но думалось больше не о роковой ошибке Елены Алексеевны как таковой. Вспоминалось, как сама она выходила замуж за военкора в рваных сапогах. И разве была хоть одна мысль о серьёзности - положительности? А лучшего мужа, друга, любовника даже представить не могла.

      Ночью пришёл Карл.
   
   - Карли, зачем ты так? Ты ведь обещал, что мы всегда будем вместе! Забери меня!
   - Не могу, - покачал он головой. - Ты нужна там.
   - Да кому, кому я нужна?!
   - Нашей внучке.
   - Меня к ней не подпускают, - заплакала она. - Мне плохо и одиноко.
   - Потерпи, родная, ещё не время, - и он исчез.

     Она проснулась в слезах, посидела некоторое время на кровати, мирясь с реальностью, умылась и начала собираться за гостинцами для Оленьки.

       Удивительное дело, но Лора считала, что круглосуточная группа дочери полезнее, чем общение с бабушкой. Отпуск или командировка особой сложности не представляли - нужно было только договориться с кем-то, чтобы девочку забрали на выходные. Так было и в тот раз, когда Оля заболела свинкой. Растерянная воспитательница позвонила Валентине - Лориной сотруднице, живущей на окраине города, в бараке (именно туда возили ребёнка на субботу и воскресенье). Валя испугалась и сказала, что не имеет никакой возможности ухаживать за чужим больным чадом, в конце концов, есть бабушка, которая живёт в двух шагах от детского сада, и капризы матери в данной ситуации неуместны. Служба спасения была на месте через несколько минут после звонка, схватила в охапку своё сокровище, привела домой, уложила в постель и напоила чаем с лимоном. Оленька откинулась на подушки, посмотрела печально семитскими глазами и вздохнула:
    
      - Наконец-то я в тёплом, уютном доме!
    
       Мария Васильевна чуть не разрыдалась, но вслух сказала:

     - Ну и хорошо. А теперь спи. Почитаем немного? Смотри, что я тебе купила, - и достала из шкафа новую книгу с изображённой на обложке избушкой, под окном которой явно подслушивал некто в короне и богатой шубе. Внучка оживилась:
 
     - Давай!

    К моменту выздоровления все сказки  были прочитаны. Мёртвая царевна, князь Гвидон, Царевна-лебедь и Руслан с Людмилой  уверенно лидировали, стервозная Шамаханская царица вызвала неприязнь, и даже глупость сластолюбивого Дадона её не оправдывала. Оля прижала томик к животу и тихо, очень серьёзно и даже строго произнесла:

     - Бабушка, даже  если я буду очень-очень просить принести эту книжку в садик, никогда этого не делай! Она теперь моя самая любимая!
     - А "Каштанку"? - улыбнулась Мария Васильевна. Девочка задумалась.
     - "Каштанку" можно! У меня ещё одна есть.

   
   

       Близился первый класс, а Ольгунок упорно не желала выговаривать букву "эр". Маман в очередной раз смягчилась, и на бабушку была возложена почётная обязанность водить ребёнка к логопеду. Бились долго, перепробовали все возможные упражнения - не то чтобы света в конце туннеля, даже искорки не наблюдалось.
 
    К родственникам в Петрозаводск она уезжала, потеряв всякую надежду и, в общем-то, почти смирившись. Может, это какие-то артикуляционные особенности? В конце концов, у девочки еврейские корни, а у этого народа грассирующий "р" не редкость. Но внучке строго-настрого велела заниматься.

    Вернувшись, первым делом побежала в садик.

     Оленька бежала через вестибюль, уже раскинув руки для объятий, и радостно кричала:
      - Мур-р-р-р-р-р-р! Мур-р-р-р-р-р-р-р! Мур-р-р-р-р-р! Бабушка, ты слышишь? Слышишь?! Мур-р-р-р-р-р-р-р!

        Как же счастлива, как горда её любимая девочка! Как хочет её порадовать!
 
      - Котик мой, зайчик мой любимый, лучик мой! "Эр"! Мы научились говорить "эр"!


    
       За месяц до школы отношения с дочерью окончательно испортились, и на встречи бабушки и внучки было наложено суровое вето. Решение было окончательным и обжалованию не подлежало. 


        Бывая в командировках, обязательно забегал Лёва. Расспрашивал о житье-бытье, об Оленьке, которую ему приходилось видеть тоже тайком и урывками; с восторгом рассказывал о жене (Мария Васильевна, я не вижу, когда она моет полы и готовит! Просто в доме всегда всё есть и чисто! В гости собираемся - достала из шифоньера какой-то кусок ткани и за два часа сострочила себе моднейшее платье!), о приёмном сыне (такой воспитанный мальчик, такой умница, помощник!), о маленькой дочери (это такое чудо!), о блестяще защищённой кандидатской, о ежегодных поездках с семьёй к морю... Эх, Лора, Лора, какого мужа ты потеряла!
       
    
        Подарки  Мария Васильевна наловчилась передавать через Лёвиных сестёр или Зинаиду Алексеевну, через общих друзей и соседей. И пусть не знает, от кого, зато радость у ребёнка будет. Когда Оля оказывалась в больнице или санатории, обязательно находились врачи и медсёстры, готовые "угостить" ребёнка передачей от бабушки. А Лора была крепка как кремень - мы бедные, но гордые.


              И лишь у главврача санатория "Берёзка" Эльзы Андреевны, не побоявшейся Лориного гнева, достало терпения и мудрости провести с двенадцатилетней Ольгой разъяснительную беседу и настоять на том, чтобы та поздравила бабушку с 8 Марта. Как же она суетилась, когда жарила столь любимые её лучиком куриные ножки, пекла свой фирменный нежнейший бисквит, украшала его шоколадным кремом и - для полного деткиного счастья - положила в сумку коробку "Птичьего молока", конфет, в Олином понимании равных не имеющих.

     И снова они были вместе, на сей раз в обстановке строжайшей секретности.

     Муха-Цокотуха и любимые сказки Пушкина возрастную актуальность утратили, но в скромной домашней библиотеке были Цвейг и Мериме, кое-что из ЖЗЛ, двухтомник мастеров французской новеллы 19 века, О. Генри. Заинтересовать Мария Васильевна умела гениально: обходясь без примитивного "прочтёшь-узнаешь", она вкратце излагала содержание, но так, чтобы возникло непреодолимое желание прочитать. И Ольга погрузилась в запойное постижение европейской литературы. Справедливости ради надо отметить, что читала она всегда , с первого класса. У Лоры осталась богатейшая библиотека отца, у Меклеров, уже живших в Алма-Ате, от книг ломились 5 книжных шкафов и кладовка. В детской библиотеке имени Абая (о, это ещё одно великолепное карагандинское здание, слева от Дворца горняков, с крышей, украшенной восхитительными  зубцами!) Оля тоже паслась постоянно. Но прежнее чтение было довольно бессистемным, теперь же бабушка ненавязчиво, но умело взялась за формирование вкусов подрастающего поколения. 
   
     А ещё она настойчиво учила пользоваться справочной литературой. Просто перестала отвечать на вопросы, ответы на которые можно было найти в энциклопедическом словаре. Когда Ольга в очередной раз открыла один из томов и обнаружила отсутствие нескольких страниц, она пришла в ужас:

     - Бабуль, здесь страницы вырваны! Кому ты давала словарь?!
     - Никому, - спокойно ответила она. - Это я сама. И не вырвала, а вырезала бритвой.
     - Ты?!
     - Я. Все три страницы, посвящённые Сталину. Я не хочу, чтобы это было в моём доме, - и впервые рассказала девочке о телячьих вагонах и марганцевом руднике.

      

      Она как раз ждала внучку, на каникулах остававшуюся абсолютно беспастушной, готовила обед, когда раздался грохот - в прихожей рухнуло зеркало. Господи, благослови! Собрала осколки, всё вымела, вымыла. Голодная Ольга, притащившая по обыкновению подружку, даже не заметила перемен в интерьере. А на следующий день позвонила старая знакомая, работающая в ХМИ (Химико-металлургическом институте АН Казахстана):

     - Мария Васильевна, Лёва погиб. Автокатастрофа. Лора с Олей поехали в Балхаш на похороны. ХМИ закрыт - все там, его ведь так любили... Ужасно, ужасно! 37 лет, два месяца до защиты докторской! Наши и кандидатскую-то в эти годы не защищают!

     Вот и не верь в приметы...
    
     Оля стояла на пороге, враз повзрослевшая, с застывшей в глазах болью. Она-то думала, что ещё три года - и  в кармане будет паспорт, и можно будет спокойно ездить к папе и тёте Вале, и познакомиться наконец-то с младшей сестрёнкой Витой. Говорят, они похожи... А с Игорем - сыном тёти Вали - у них с первой же встречи, когда оба ещё в садик ходили, отношения сложились. Тогда папа просто украл её, можно сказать. Как же здорово было! Им купили одинаковые спасательные круги для купания в Балхаше, мама Валя сшила одинаковые пилотки и вышила на них кораблики ( Игорю красный, а ей жёлтый), и всё наказывала сыну: "Игорь, Оля - твоя сестрёнка, в обиду её не давай!". А ещё ездили на катере к бабушке, маме тёти Вали. Вот так, оказывается, может быть и три бабушки!  А теперь - всё... Они больше никогда не встретятся. Она смотрела на Марию Васильевну, будто ожидая, что та сейчас разубедит её в реальности этих последних дней. Бабушка прижала внучку к себе и разрыдалась:

    - Бедная моя девочка, какого отца ты потеряла!

     Ей удалось сделать то, чего не смог, вернее, не успел  сам Лев. Уже после его смерти, рассказывая о поступках и интересных случаях, цитируя шутки, зачитывая письма, Мария Васильевна  детально, пошагово знакомила дочь с отцом, заново учила любить его и гордиться им.
     Когда Ольга, отдыхая на Западной Украине, впервые столкнулась с антисемитизмом, её это потрясло. Настолько, что начала стесняться своей фамилии и даже несколько раз сказала, что она немецкого происхождения. Бабушка, вопреки ожиданиям, ни возмущаться, ни жалеть детку не стала, лишь сухо заметила:
     - А твой отец гордился своей принадлежностью к этой нации! И когда ему что-то особенно хорошо удавалось, обязательно резюмировал:"Ну я же еврей!"

      И были  бесконечные беседы - о прошлом и настоящем, о прочитанном и просмотренном. Ни одна из них не задумывалась о том, что по сути это уроки: истории, которой не изучают в школе, этики, которой в программах и в помине не было, человечности, которой не научишь, но без которой невозможно прожить.
     И было открытие чуда оперетты, и пересказ оперных либретто ( как после этого не захотеть послушать вживую "Аиду" и "Травиату"?), и история русского балета.

    В прежние времена для того, чтобы дать ребёнку всё то, что получала от Марии внучка, в приличных домах брали гувернёра.

       С 70-летним юбилеем пришли поздравить братья-журналисты из "Индустриалки". Было весело: шутили, вспоминали прежние времена, нахваливали кулинарные таланты хозяйки. Когда наступил торжественный момент, именитый коллега раскрыл адресную папку и слегка патетически начал читать:
      
      - Нет ничего прекраснее и выше...
    
      - Чем Кузьминой воскресная "Афиша", - тут же закончила Ольга.

      После паузы, вызванной предерзким поведением отроковицы, стол взорвался хохотом.

     - Ах ты, ехидная морда! - с любовью и гордостью посмотрела на внучку Мария Васильевна. - Это в тебе от отца.

      
       В 15 лет Ольга, не выдержав разногласий с матерью, переселилась к бабушке. Лора бушевала. Пыталась воздействовать на строптивую дочь через школу, через инспекцию по делам несовершеннолетних и даже через психодиспансер. Не отдавала пенсию за отца, надеясь, что Мария Васильевна, не выдержав финансовых тягот, откажется от затеи. Но они выдержали.

     Помимо пенсии в 70 рублей, был скромный, но стабильный гонорар за "Афишу выходного дня" - художественно изложенный анонс мероприятий в клубах и домах культуры ( именно на эту тему пошутила внучка в бабушкин юбилей ). Да и статьи иной раз пописывала. Тем было множество. Ну например, бывший военнопленный австриец Эрнест Евгеньевич Земмеринг вырастил в теплице Тихоновского дома престарелых свой родной эдельвейс. Это же просто сенсация! Статья, между прочим, была перепечатана в "Известиях", хоть и в виде крошечной заметки, и письма Земмерингу полетели со всех концов Советского Союза. Старик радовался неугасающему интересу и щедро рассылал семена единомышленникам.
   А под окнами уже семь лет строят какое-то учреждение, прямо Сизифова стройка какая-то - чем не тема для фельетона?
    И Оля уже в стороне не остаётся: материал готовый вычитает, посоветует, как лучше фразу построить... 

     Так и жили.

     Накануне 7 ноября внучка вернулась из школы тихая, задумчивая и какая-то просветлённая. Классный час, посвящённый 60-летию Октябрьской революции, который она готовила со своими подшефными, прошёл на ура - даже будённовками во Дворце пионеров разжились. Но для ощущения вселенской гармонии явно чего-то не хватало. Наконец вопрос был озвучен:

     - Бабушка, а что бы со всеми нами было, если бы не революция?! Как бы мы жили?
    Мария Васильевна ненадолго задумалась: надо ли? Можно ли уже? И решилась. Ответ для комсомолки Оли Меклер, свято верившей в победу коммунизма к 2000 году, прозвучал несколько неожиданно:

      - Что было бы? А знаешь, очень неплохо жили бы! - и преподала ещё один урок нелегальной истории. Бабушке Оля верила даже больше, чем в коммунизм.


    После 9 класса Ольга устроилась на каникулы нянечкой в детский сад. Уходила со слезами - уж больно привязалась к детям. Но на заработанные деньги купила плащ и модный свитер-водолазку.

     - Правильно, - одобрительно закивали знакомые старушки во дворе, услышав, что Мария Васильевна ни гроша из внучкиной зарплаты  не оставила на хозяйство. - Девушке одеваться нужно! 

      Она чувствовала, что подступает старость. И панически боялась её, боялась слабости и невозможности себя обслужить, боялась стать обузой Оле. Карл приходил во сне часто, но за собой не звал, повторяя одно и то же:

     - Нет, родная, ещё рано. Ты нужна внучке.
     - Но я же её вырастила!
     - Она ещё дитя, - он улыбался и исчезал.

       К учёбе Ольга относилась традиционно - спустя рукава. Точные науки были для неё тяжелейшей повинностью, естественные выборочно уважала, а вот гуманитарные, особенно литература - это да! Это была её стихия. Причём, в силу сказочной лени, до самых выпускных экзаменов в восьмом классе не зная толком ни одного правила, кроме, пожалуй, пресловутого "жи - ши", она была непостижимо грамотна. Вот эти врождённые грамотность и языковое чутьё частенько и выручали. Так или иначе, школа была закончена с четырёхбалльным аттестатом. Вопроса о выборе факультета не стояло - только филологический!

      Здесь  новорождённая студентка с удивлением обнаружила, что многое читанное ещё в школьные годы чудесные, во время, которое должно было посвятить математике и физике, входит в университетскую программу, а кое-что и вовсе  изучается уже на старших курсах, как, например, её обожаемые Голсуорси и Фейхтвангер. И уже приготовилась было расслабиться, но споткнулась о старославянский, латынь, древне- и современный русский, оказавшийся куда сложнее, чем можно было предполагать, свободно им владея. И начался новый пятилетний штурм наук.

      Внучкины однокурсницы от Марии Васильевны были в полном восторге. Она периодически удостаивалась титулов ума, чести и совести нашей эпохи, истинной леди, великосветской дамы, старой петербурженки и прочая. Дама смеялась, но было приятно. Она очень любила молодёжь, и Ольгины подруги были самыми желанными гостями.

      Летом Оля уезжала в стройотряд под Астрахань, зарабатывала по 300 рублей и возвращалась, считая себя богачкой. Бабушка траты контролировала, но в покупках вещей не ограничивала. Правда, журила, когда в день получения стипендии её любимица возвращалась совершенно счастливой со стопкой новых книг: " Ты книжный алкоголик!" На самом деле "алкоголизм" этот ей нравился, как и внучкина увлечённость учёбой, и её общественная активность.

      Получив диплом, Ольга пошла в школу и со всей силою страсти отдалась работе. Учеников она обожала, постоянно изыскивая новые формы, пытаясь применить новомодные методы Шаталова и Ильина, проводя с детьми выходные и часы после уроков, готовя с ними спектакли, конкурсы и викторины, выезжая на природу. И они платили ей взаимносью.

      Мария радовалась глядя на внучку, но ощущала, что уже не просто стареет - дряхлеет.

      - Карли, Карли, почему ты не зовёшь меня с собой?!
      - Время не пришло, Чижик.
      - Я уже отдала ей всё, что могла. Оля успешный учитель, дети её любят...
      - Как я? - улыбнулся он.
      - Наверное. Гены. Я становлюсь для неё обузой. Забери, я так тоскую по тебе!
      - Рано...

       Ольгу сманили в мединститут, преподавать русский как иностранный. И она решилась. Начались новые поиски, появились новые друзья и увлечения, а главное - команда КВН. И снова Мария Васильевна радовалась, глядя, как горят внучкины глаза, когда она говорит о работе, о том, как идёт подготовка к очередной игре... Только  всё тяжелее и тяжелее становилось жить.

      
       Она споткнулась о шнур от электрогрелки, упала, и невыносимая боль пронзила, как показалось, всё тело.

   
       - Перелом шейки бедра, - сообщила зарёванная Ольга на кафедре.
       - Оля, молись, чтобы Б-г поскорее забрал бабушку.
       - Александр Ашотович, да вы что? Как вы можете?
       - Это то, что сделал я, когда подобное произошло с мамой. Молись. Для вас обеих это станет мукой.

        Они и промучились, долгих три месяца. Мария Васильевна - от сильнейших болей и осознания собственной беспомощности, оттого, что настигло её именно то, чего она так боялась. Ольга - от непосильной ноши, от невозможности обеспечить такой уход, какой нужно и какого её лучшая в мире бабушка заслуживает.


         Это был не сон, а какое-то тяжёлое полузабытье, и она вдруг увидела Евдокию. Вспомнилось детство и тот разговор перед сном. Почему-то нахлынула обида.
       - Ты меня обманула, да? Ты ведь обещала, что мы проживём тридцать лет и три года, а мы прожили меньше двадцати пяти.
       - Я перепутала, Машенька, - пожала плечами бабушка. - Он ждал тебя здесь именно столько.
       - Ждал... Это я ждала. И страдала, и тосковала по нему тридцать лет и три года! Почему вы меня бросили?!
       - Вот и славно, вот и дождались, - Евдокия засмеялась и исчезла.

        А потом пришёл Карл.

      - Пойдём, Марийка. Пора, - он протянул руку, такую родную и надёжную. И она с готовностью вложила в неё свою.



         Ольга рыдала в подъезде, сидя на лестнице.

      - Меня никто и никогда больше не будет так любить!
      - Будет, Львовна, обязательно будет. И ты будешь. Когда-нибудь ты станешь для своих внуков такой же бабушкой, какой была Мария Васильевна. Пойдём, моя хорошая, простудишься, - в Ксюхе, хоть и была она на 10 лет моложе подруги, мудрости было на целую армию ветеранов войны и труда. И Ольга послушно пошла за ней.



                ***

      - Ааааа! Нет, я не могу больше! Сделайте мне кесарево!
      - Ага, вспомнила! Раньше надо было думать - предлагали ведь тебе, натуралка хренова, с твоим-то анамнезом! Тужься! Ещё тужься! Тужься, кому сказано, а то щипцы будем накладывать!
      - Накладывайте свои щипцы, я не могуууу большеее!
      - Дура! По башке бы тебя этими щипцами! - благодушно отозвался анестезиолог.
        Страдалица всхлипнула, и пытка продолжилась.

      - Ну воооот, молодец, девочку родила!
      
       Она различила еле слышное кряхтение, потом раздался лёгкий шлепок, и родзал огласился писком новорождённой.

       - Вот, мамочка, посмотри! - ей поднесли ребёнка.

       Ольга повернула к дочери измученное лицо, увидела чёрные спутавшиеся волосы, серьёзные голубые глазёнки и, с трудом разлепив потрескавшиеся губы, улыбнулась:

       - Привет, Машка! Я так ждала тебя!

             .......................................


           И когда уже были готовы все документы и собраны сумки, и получена виза в микроскопическую, едва видимую на карте страну, тем не менее гордо именующую себя Государством с большой буквы,  Государством Израиль, подруги спросили:

          - Ну вот куда вас несёт? Ни языка, ни работы по специальности, ни родных... Да и не знаешь ты ничего, кроме того, что там стреляют. Кудааа?!

          - На край света, девочки, - улыбнулась Ольга. - В нашей семье так принято.