На окраину города влетел "запорожец". Он несся по дороге, как блоха, дико подпрыгивая на тех буграх и ямах, которые туземцы именовали дорогой. Окраина города имела вполне сельский вид, представляя из себя безутешное скопление крошечных серых домиков с продуктопроизводящими клочками земли, огороженными косящими в разные стороны палочками, меж которых то и дело выскакивала мелкая живность и шуршала туда-сюда, в том числе и через дорогу. "Запор" (такое имя он носил в народе) лихо дребезжал, но, несомненно, это был тот автомобиль, который был рожден для таких дорог, как пьяница для водки, короли для яда, бензин для поджога, короче, как супруги друг для друга.
Из открытых окон автомобиля неслась залихватская мелодия, издаваемая аккордеоном, и горластое пение. Звучала любимая песня интеллигентов:
"У них походочка, как в море лодочка,
а на пути у них таверна "Кэт".
Они пришли сюда, где можно без труда
найти себе и женщин, и вина".
Между тем из заднего окна вылетел кусок хлеба, хлеб висел на рыболов-ном крючке, за которым тянулась прозрачная леска, но это было недоступно для отдаленного взгляда. Вылетевшая из-под колес курица схватила этот кусок хлеба и немедленно была втянута в автомобиль чьей-то опытной рукой. Эту операцию наблюдали две бабульки, гревшиеся на бревнышке у забора.
- Смотри, смотри, - запричитала одна, - курица глупая - сама в машину прыгнула.
- Ну да, ну да, глупая, - согласилась другая.
Чья это была курица, то ли они не успели разглядеть, то ли никто не хо-тел признавать себя хозяйкой глупой курицы.
Между тем "запор", как ни в чем не бывало, не сбавляя ходу, прыгал навстречу чахохбили из только что отловленной курицы, которая радовалась проглоченному-таки куску хлеба. А сидевшие в автомобиле, в свою очередь, радовались, что вскоре проглотят курицу. Следуя логике, вероятно, был кто-то, кто бы с радостью проглотил и автомобиль с его пассажирами, но на этой дороге он не встретился. Счастье курицы в том, что она не способна на подобные логические умозаключения, чего лишен человек и должен теперь мучиться, причем некоторым это всерьез отравляет жизнь. Посмотрите на петуха: ну разве не доволен он жизнью. Разве не дышит его осанка достоинством, подобное встретишь далеко не у каждого человека. Много человек знает, о многом догадывается. Проще надо жить, счастливее.
Федор Парусинов был большой любитель чахохбили и умел его хорошо готовить, где и когда он этому научился, было страшной тайной. В автомобиле ехали, если так можно сказать, трое работников местной газеты, возвращавшиеся отнюдь не из творческой командировки, а с рыбалки, впрочем, что являлось предметом их ловли, отчасти понятно. А судя по аккордеону, ловля сопровождалась прочими приятными моментами, свойственны-ми пребыванию настоящих мужчин на свежем воздухе (магическое число "три" здесь ни при чем). Федор был водителем этого экипажа и нещадно гнал его по той причине, что сердце его горело, так как он не любил нарушать закон и ловил рыбку "на сухую". Но терпению приходил конец, и теперь он торопился, чтобы, бросив машину, добежать до ближайшего ларька и тут же оросить внутренности бутылочкой пива, а уже потом неспешно взяться за приготовление любимого блюда. Федор был в газете эдаким мастером на все руки, главным образом, на нем лежало техническое обеспечение деятельности главных шелкоперов, но также, в случае конфликтных ситуаций, он выступал в роли третейского судьи, то есть ответственного секретаря. Шелкоперами же являлись два других члена удалого экипажа: примечательные своей противоположностью друг другу Борис Иванович Нагой и Антон Альбрукович Швих. Должность главного редактора давно пустовала, как говорится, головы-то и не было. Если бы только в данной газете!
Отличительными внешними чертами репортеров были их носы. У Швиха был большой нос, у Нагого же маленький. В связи с этим, когда между ними возникала перепалка, а бывало это довольно часто, затрагивала она и носы. Нагой обзывал Швиха "шнобелем", а тот в ответ Нагого - сопел-кой, и гордо добавлял, что с большим носом можно претендовать на шнобелевскую премию. Нагой не был жгучим до славы, но затихал после этих слов.
Гораздо более глубокое и принципиальное различие заключалось в их, так сказать, мировоззрении. Швих придерживался правых патриотических взглядов, даже имел в своем гардеробе соответствующую униформу. Что касается Нагого, он тянулся к общечеловеческим ценностям, хотя никогда в жизни их не видел, но убеждения эти навлекали на него презрительную клич-ку "западник". В связи с этим газета, которую формально издавала городская администрация, имела крайне противоречивый характер. Однако в том, видимо, заключался некий демократический секрет, как истинный секрет, известный не многим, вполне возможно, что изобретатель этого секрета давно ушел в мир иной, а потомки не сберегли чудодейственного рецепта, потчуя доверчивых обывателей протухшей подделкой.
Швих был молод, ему еще не скоро светило и тридцать, но апломба у него было на все пятьдесят. Он даже пробовался выбираться в городское собрание, но из этого получился пшик. Как мы говорили, нос у него был приметливый, в остальном же внешность его была достаточно простоватой: волосы черные, худощав и немного угловат, даже чуть сутулился, хотя и не был высок.
Борис Иванович Нагой был старше - ему было близко к сорока. Он был почти лыс (от природы он стал лысым уже к двадцати годам), широк в кости, среднего роста.
Итак, компания собралась в домике Федора Парусинова. Подобревший от пива Федор отправился священнодействовать над глупой курицей, справедливо полагая, что качество и размер куриного ума не имеют отношения к вкусу куриного мяса.
Из окна на противоположной стороне улицы был виден магазин с названием "Пьеро". Антон немедленно скосил глаза в его сторону и высказался на сей счет, а именно, что презирается ныне русское слово.
- Это пройдет, - миролюбиво заметил Борис Иванович.
- Душат мужика. А мужик - он основа всего государства, сила его, а си-лу-то эту повывели, да воспрять ей не дают. Кто такой этот Пьеро?
- Какая разница! В том и сила наша, чтобы ко всем с добром, получить от всех и всех превзойти своим.
- Старая песня.
- Ну что ж мы как тараканы в банке, только свой помет жрать годны!
Не к слову будет сказано, но в этот момент Федор выставил на стол дымящееся блюдо. Спор мгновенно прекратился. Все-таки добрая это вещь - хорошая закуска.
В это время в магазине напротив имела место малозначительная сценка.
- Как мне эта белая шляпа?
- Вы просто обворожительный мужчина.
- И только! Может, лучше эта?
- Нет, белая лучше.
- Хорошо, я беру ее. Но при одном условии. Вы освятите ее своим по-целуем.
- И только!
- Я надеюсь, вы не думаете, что я прошу поцеловать шляпу?
- Догадываюсь. Вот, пожалуйста...
За сим последовала звонкая оплеуха, и получатель ее возник перед вхо-дом в магазинчик при полном отсутствии белой шляпы на голове.
- Ослепительная девушка, - пробормотал он, проверяя рукой подвижность челюсти. - Однако шляпа стоит того, чтобы вернуться сюда, да и девушка тоже. Впрочем, если в следующий раз она оторвет мне голову, шляпа уже не понадобится. Надо подумать, что важнее: голова, шляпа или девушка.
Странно, что он не внес в этот перечень столь же ослепительный, как и шляпа, белый костюм, белые туфли, сиреневый галстук и, наверняка, велико-лепные носки, которые не были видны, так как брюки ниспадали на туфли мягкими складками. Хотя руки его размещались в карманах этих брюк, по лицу было заметно, что загар у него тоже есть, причем загар явно не здешний. Местные обыватели умеют отличать загар.
Кроме того, в перечень не попали некоторые подробности лица, которые, впрочем, опустим в связи с их великолепием (и только!), за исключением, пожалуй, ушей, которые были несколько великоваты, имели висящие мочки и вообще оттопыривались, хоть и не вызывающе. Это наводило на определенные размышления о его трудном детстве, но не более. Во внутреннем кармане пиджака этого человека лежали документы на имя Константина Васильевича Гагарина, а также грамота на владение титулом князя. Потомок князей Гагариных не зря объявился в Мелидубе: в его окрестностях находи-лось большое село с развалинами некогда величественной княжеской усадьбы.
Несмотря на презентабельный вид на улице его не ждал, как можно было предположить, белый "мерседес", который вполне бы дополнял его изысканный аристократический, в чем-то, облик. Пожалуй, белый "мерседес" был бы вызовом местной общественности, имевшей еще патриотические привязанности, что касалось автотранспорта, хотя общественность эту о привязанностях никто и не собирался спрашивать. Правда, если вспомнить прыгающий "запор", может быть, в корне этого патриотизма кроются более глубокие причины. Однако все это химеры, ибо индивидуумы разбивают всякие теории. Человек неописуем или непредсказуем, если угодно. Но вот что странно: он хочет жить хорошо. И в этом своем стремлении он может впадать в крайности, которые напрочь отбрасывают всякие границы. Кстати, голубую мечту рождают и черные мысли.
Увидев на ступеньках магазина этого господина, все трое любителей глупых куриц застыли с открытыми ртами. Минуту спустя Антон произнес:
- Ну, теперь ждите!
И все поняли, что их размеренной жизни пришел конец. Федор судорожно сглотнул, по счастью в этот момент во рту его не было куска курицы.
Издалека не было видно лески, к которой был привязан кусок хлеба.