Титюлькинская свадьба

               


  Волна массовых подписок на периодическую печать спала и откатилась в неведомые края: с нежданно-негаданно нагрянувшей эпохой компьютеризации когда-то популярные газеты и журналы стремительно растеряли тиражи. А потому, большинство почтовых ящиков, массово гнездившихся в многоквартирных домах на лестничных площадках между первым и вторым этажами, нынче почти беспризорных,  и вовсе не закрывались на замок.   Если в железных ячейках что регулярно и заводилось, так это квитанции за коммунальные услуги. Расчётные ведомости городских жилищно-коммунальных хозяйств как чтиво особой популярностью у населения  не пользовались,  тем более платить  по чужим счетам желающих, конечно же, не находилось. И хоть казённые бумаженции углами и краями нарочито-назойливо торчали напоказ всем жильцам и гостям подъезда,  пригляду за собой не требовали.   

  И в этот день, возвращаясь с завода, токарь, Михаил Ситников, белобрысый, обычного телосложения парень, без особого удовольствия  достал квитанции из ящичка сорок три, точно указывающего номер квартиры, где он проживал вместе с матерью.  За «платёжкой» горводоканала, беспрерывно снабжающего жильцов питьевой водой, спряталась ещё одна бумажка. «Не иначе налог за воздух? У нас могут ввести. Дышать надо реже», – привычно нашёл повод для иронии  Ситников,  достал,  повертел в руках казённый бланк.

  «Надо же, телеграмма! Вот это реликт, уже и стало забываться, что так раньше  общались люди на расстоянии,  давали скорые сообщения. Но, то раньше, а сейчас-то какая нужда? Сотовый телефон всегда под рукой, звони, сколько хочешь!» – размышлял Михаил. Поднимаясь  по лестнице на четвёртый этаж, он не без интереса прочёл содержимое послания: «Миша, приезжай. Будет свадьба. Гуляем». «Во! Ещё и зовут на неведомую мне свадьбу! Шутка что ли, розыгрыш? А может, какого другого Мишу кличут? Ну, прямо скажем, имя не редкое и слуху привычное», – Ситников посмотрел на почтовый бланк,  адрес  указан правильно,  штемпель на месте, и дата проставлена.

  Михаил, пусть на производстве не числился в самых передовых, глаза руководству не мозолил, тельник на груди не рвал (отслужил в морфлоте),  чужих заслуг себе не приписывал,  но и не был затёрт, не в последних рядах, руки - ноги на месте, соображалистый, мог «забацать» на станке деталь – другим и не снилось, с коллегами ладил. Сегодняшнее социальное положение и устройство быта Ситникова вполне устраивало, о чём он, не рисуясь, говорил товарищам: «Всё путём». Связывать себя семейными узами брака молодой рабочий не спешил, всё откладывал, в связи с чем испытывал  постоянный «пресс» со стороны матери – Прасковьи Андреевны – уже пять годков как заслуженной пенсионерки,  мечтающей  «понянькаться» с  внуками.   

– Мам, телеграмма, пришла! – сразу с порога, на всю квартиру, известил пролетарий родительницу.

–  Откуда? –  нисколечко не удивляясь, отозвалась Прасковья Андреевна.

– «Тишкин А.А.  Амурская область. Титюлька», – громогласно прочитал Михаил, снисходительно скривив губы на последнем слове, и сделал вывод, не изменяя своему сложившемуся со временем насмешливо-ироническому отношению к хаотичному круговороту объектов и предметов в окружающем мире, и к себе в том числе: – Титюлька меня какой-то на свадьбу зовёт.

  – Дядька это твой, дядя Саша! Тишкин Александр Андреевич. Надо же, подал весточку! А Титюлька – деревня такая, – выйдя из кухни, не обращая внимания на сыновнюю язвительность, пояснила мать. Женщина с явной радостью взяла телеграмму, долго её рассматривала, перечитывала, словно рассчитывала между строк рассмотреть лицо родственника, отправившего послание, или хотя бы край загадочной Титюлькинской земли.

– Так ты ему писала?  – уточнил великовозрастный отрок.

– Писала, как же.  Да уже полгода как. Про нашу жизнь, про наше времечко…, – Прасковья Андреевна тяжело вздохнула.

– А что он не позвонил? Чего телеграммой-то? Ну, хотя бы тоже письмо написал,  – поинтересовался сын.

– У них там и телефона, поди, до сих пор нет. А писарь дядька, сколько помню, неважнецкий был. Ему и по тем годам было легче луг выкосить иль дров телегу переколоть, чем за листок с ручкой сесть.

 –  Неграмотный что ли?

 – Ну почему неграмотный? Просто не любитель всякой писанины. Вот, видно по старинке, с оказией телеграмму-то и отправил.

  Михаил ужинал, прокручивал в голове свои ближайшие планы и вполуха слушал, как родительница ударилась в воспоминания.

  –  Титюлька, – вслух, нежно и ласково, словно любимое дитя, называла Прасковья Андреевна далёкую деревню. – Наши прадеды там ещё обосновались. В молодости-то я там часто гостила у тётки. Старая казачья деревня, далеко от центра. Обескровилась ещё в гражданскую. Сколько ни крепкий был орешек, да раскололся на две половинки. Казаки, что белое движение поддержали, ушли в Манчжурию, да и тем, кто сторону красных принял, несладко пришлось: кто в боях полёг, кто по лагерям – не было доверия у новой власти к казакам… Потом, вроде, воспрянула Титюлька, колхоз большущий был,  да в отечественную мужики, почти все, полегли на фронтах, от пуль не прятались, по окопам не сидели – казачья кровь. С тех пор и не поднималась деревенька. Молодёжь-то всё в город норовила… Я уже думала и нет деревни, по старом адресу написала, наобум… Видишь, значит живут люди…  Туда раньше только на лошадях, а потом на грузовике можно было добраться – дорога никудышна была. Хотя ныне, может, что и поменялось, не знаю…
 
  – Ы-ы-ы…, понятно, понятно, – невнятно мычал сын во время родительских воспоминаний, ещё не дожевав последний кусок и не дослушав мать,  занятый  своими мыслями,   отправился в комнату. О своих казачьих предках Михаил знал, но очень поверхностно. Над материной кроватью, на стене, висела фотография: дед в форме казачьего урядника сидел на стуле. Рядом, положив ему руку на плечо, стояла бабка. Молодые, конечно, ещё. На фотографии и год был не указан, но, судя по всему, дореволюционное фото.   Он свыкся с фотографией, как с какой-то частью интерьера. Мать, бывало, заводила разговоры «про времечко былое», но сын особо в них не вникал: «Ну, были предки. Ну, казаки. Ну, так и что с того…».

– Миша, что решил-то? – через пару дней завела старая Прасковья разговор.

– Мама, ты про что? – запамятовал сын.

– Ну как же, телеграмма была. Звали же тебя.

– А, ты про эту, про Титюльку, – всё-таки запомнил Ситников название населённого пункта. – Ну что мне на этой свадьбе делать? Отделаемся поздравлением, и хватит с нас. Да я этого дядьку и не помню вовсе. У них там, может, раз в сто лет свадьба, а потому праздник. Ну а я там с какого перепугу, с какой радости? Мне-то, что до этой свадьбы?

  – Ты съезди, сынок!  Родственники всё-таки мы. Живём бирюками, ни с кем не знаемся. Что же мы за люди такие… – начала причитать Прасковья Андреевна, готовясь вот-вот заплакать.


 – Да что я в этой деревне не видал, – заартачился было Михаил, но, заметив, как насупилась - заобиделась мать, надеясь, что со временем эти «титюлькинские зазывалки» не так резко будут отзываться в родительской памяти, дипломатично на ходу придумал отговорку. – Дай чутка подумать, работа же – её не бросишь, туда-сюда – дел невпроворот…

  Но с женским напором и «коварством» не совладать. Уж если что втемяшилось «слабой половине человечества» в голову, и с одного боку и с другого зайдут,  не мытьём так катаньем, пристальными, со значением, взглядами, оханьем и аханьем, к месту и ни к месту воспоминаниями,  так прижгут, так зазанозят своей «болячкой», что сам начнёшь вспоминать о ней к месту и не к месту.  И уже через неделю «психологической атаки» Прасковья Андреевна дожала сына окончательно:

 – Миша, сроки-то, небось, уже поджимают. Ты уважь просьбу-то дядькину, и мою тоже, – а заметив его неопределённость, что он на перепутье, замежевался, тут же насела квочкой. – Езжай, езжай, сынок. Родовое гнездо. Может, и себе невесту присмотришь…
 
  Время «далёкой» свадьбы совпало с началом очередного отпуска Михаила и он, в итоге, решил: «Ладно, потрачу несколько деньков – проведаю родню».
 До районного центра Амурской области  доехал без проблем. А вот дальше, если бы не «волшебный» клубок, каким вооружила его мать, обрисовав путь-дорогу и указав старые «затёсы»-ориентиры, ещё вопрос, нашёл бы он эту Титюльку?

 На районном автовокзале молоденькие кассирши лишь стреляли глазками да кокетливо поджимали губки, но точной информации дать не смогли…, и только благодаря его докучаниям нужными сведениями поделилась преклонного возраста диспетчер:

  – Нету туда никакого транспорта. Пара десятков «сумасшедших» в Титюльке ещё может и живут, –  сообщила  она Михаилу. – Раз в неделю почту и продукты в деревню завозят, а люди добираются, кто как придется. Но если есть нужда туда попасть, бери билет на Спиридоновку,  а по дороге попросишь водителя, чтобы остановил при отвороте на Титюльку – местные там знают. Ну и ставь себе шире шаг, глядишь и найдёшь, если косолапый по дороге не сцапает…
  После нескольких часов бесцельного шараханья по райцентру, Михаил наконец  загрузился в автобус до Спиридоновки… 

 – Сколько здесь до села топать? – на выходе из салона «пазика» спросил он у   водителя.
 –Чего не знаю – того не скажу. Бывало, просились в Титюльку, высаживал, прямо на этом вот месте, а сам там ни разу не бывал. Других дорог здесь нет,  – не смог точно назвать расстояние до села и профессиональный водитель.

  Просёлочная дорога, уходившая в лес за приметной высокой елью, приняла одинокого путника. Километра через два пути Михаил услышал урчание догоняющей его машины. Уазик без номеров, подпрыгивая на буграх и объезжая рытвины, сровнялся с пешеходом.

  – Ты куда, паря, навострился? В какие такие далёкие края? За счастьем ли, за удачей?  – высунув ежик седых волос из окна автомобиля, весело спросил  водитель.

  – За счастьем, за ним родимым! Иду-свищу, Титюльку найти хочу! – в тон ему ответил Михаил.

  – Тогда нам по пути! Садись в «козлик»! Он нас мигом домчит, – предложил владелец транспорта…

  – Ну, давай знакомиться, племяш, – задав ещё пару вопросов, протянул ему руку водитель уазика, когда это стало возможно на коротком отрезке ухабистой и кочкастой дороги.
 
  – Давайте, – с удивлением протянул руку Михаил и, запоздало прозревая, спросил. – Дядька, что ли? Александр Андреевич?

  – Он самый, – согласился водитель. – А я тебя сразу признал! Вылитый батька по молодости.

  – Ну и глухомань у вас тут, дядя Саша. И дорога – слово только одно! – уже более доверительно и расслабленно заметил горожанин.

  – А как ты хотел, Миша? За счастьем ровной дороги ещё никто не проложил! – продолжал шутить водитель. – Живём мы здесь на отшибе, да не шибко жалуемся. Сами с усами. Нас не трогают, и мы никого! 

 – Что за свадьба?  Кто женится-то у вас? Народа, что ли, не хватает для застолья? – стремясь всё разузнать, спешил с вопросами Ситников.

  – Ну почто ты такой нетерпеливый? Сыпешь вопросами, слово бабка горох  сеет.  Не успеваешь тебе отвечать, – до поры осёк племянника селянин, но, заметив, что тот не совсем  доволен его ответом, сразу же сгладил  ненужную напряжённость. – Ты не спеши, гость дорогой! Какая твоя сейчас забота. Доберёмся, в баньке сегодня попаримся. Венички я заготовил  – будь здоров!
 – Да я не любитель парных всяких. Хотя, помыться с дороги не мешало, – отнекивался от особо жарких условий приёма Михаил.

 – Это же у тебя и баньки никогда такой не было. В десяти шагах речка. Чарочку горилочки, с веником в парилочке, в омуток с головой… –- нахваливал местные банные условия селянин…

 Подвижно-предприимчивый, слегка суетливый, не приобретя с возрастом манерности в движениях и тягучести в речи, с задорным смешливым взором, Александр Андреевич с успехом и незаметно для постороннего взгляда  влился бы в какую-нибудь ребяческую ватагу, если бы не придающий ему некий солидный  статус весёленький животик и изрядно посыпанная пеплом шевелюра. Дядька лихо подрулил к своей добротной бревенчатой избе с верандой. Невдалеке маячили другие деревенские строения, но в густой зелени лета их, как следует, с диспозиции дядькиного двора, рассмотреть было невозможно. Пока Андреич готовил баньку, его супружница Анфиса Сергеевна, не давая гостю лясы точить, окружила его варенико - блиновым вниманием…

  Андреич давал жару: шипела каменка, клубился густой пар, а брёвна видавшей виды баньки, смотри хоть изнутри, хоть снаружи, раздулись,  как у бочонка, с трудом удерживающего в себе  двойную порцию разгулявшегося хмеля.

 – Не могу больше! Сгорю живьём! Не губи, Андреич! – изнемогая от жары, духоты и хлёстких ударов то берёзового, то дубового веников,  кричал Миха.

 – Не жди пощады! Получай по полной! За все нехоженые – неезженые года! От всей нашей родни до седьмого колена!..

  Племянник наконец не выдюжил, выскочил из парилки.  За ним с веником для куража дядька.

  С разбегу, поднимая «цунами» на местной речке, разом плюхнулись в спасительную воду. А оттуда  разом и вынырнули.  Было не так уж глубоко, по грудку. Пузырился и волновался омуток от разгорячённых распаренных тел. Вытряхнув из левого уха случайно затекшую туда воду и ещё разок-другой бултыхнув по воде ногами и руками, дядя Саша от переизбытка блаженно-радостных чувств заорал что есть мочи:

  – Кра-а-асо-о-ота-а-а! Бо-о-ожья  ку-у-упе-е-ель!

 Успев измерить саженными гребками омуток, «одурев» от банных процедур, набрав полные лёгкие воздуха, поддержал для гармонии дядькин клич  и Михаил:
  – А-а-а-а-а!..

 – А почему так назвали деревню странно? – спросил Миша, когда звонкое эхо от их дружного крика, отзвенев-отгремев, плюхнулось, будто крупная рыба за изгибом реки.

 – Титюлькой-то? – переспросил дядя Саша и, прищурив глаза, рассекретничался. – Это точно только наши предки знают. А сейчас на этот счёт есть много версий. Какая из них верная, а может, и все вместе – правда, не знаю. Слухай первую:

  – Деревня наша названа, как и эта самая речка, – дядька плюхнул слегка ладошками по поверхности омутка. – От неё название прилепилось-приклеилось. По весеннему половодью и осенней хляби  разливается Титюлька – будь здоров. Рыбалка, какая хочешь: караси, язи,  а щучары такие, что не приведи Господь.

  Михаил, уже и сам покорённый  красотой здешних мест, сейчас держал в пригоршнях титюлькинскую водицу, словно сверял дядькины слова с её зеркальным отражением.  Но при упоминании «о щучарах» выплеснул воду и опасливо покосился на омуток.

  Не замечая реакции племянника, дядька увлечённо продолжал рассказывать: – Но вот посерёдь лета так  иссыхает речка, что есть места - можно перескочить, не замочив ноги. Отсюда и название: небольшая, или титюличка, – для убедительности демонстрируя размер равный одноимённым названиям речки и деревни дядька развёл и свел пространство между большим и указательным пальцем своей правой руки. - Деревню зачинали в этот самый засушливый срок – потому речке и деревне дали такое название…

 Намывшись, размягшись, полной грудью жадно вбирая в себя смолянистый с медовым привкусом воздух, неспешно поднялись родичи на пригорок, в дядькину избу, со сторожем - петухом на охлупне, готовым вот-вот загорланить во всю округу, с распахнутыми ставнями, с резными наличниками, с окошками-гляделками, весело  перемигивающимися с титюлькиными омутками. 

 – У вас тут деревушка всего ничего. Откуда  невеста взялась? – за третьей чашкой чая из пузатого, сверкающего медью самовара начал издалека Михаил.
 – Невеста здесь самая лучшая! Нигде такой не найти! – с пафосом заявил дядька.

 – А жених кто? Тоже из местных? – полюбопытствовал племянник.

 – Нет, приезжий, но тоже парень - не промах! – уточнил старший родич.

 – А меня, вроде, для массовости как гармониста или тамаду позвали?  – примеривался к своим пажеским регалиям Ситников.

 – Если гармошкой владеешь, почему не сыграть, а так у тебя самая главная роль! – продолжал торжествовать Александр Андреевич.

 – Какая, это интересно? – опешил племянник.

 – Так ты же вроде и жених, – швыркнув из блюдца горячего чаю, теперь уже напрямик сказал дядька.

 – Какой я жених? Ты чего, дядя Саша? – пытался вглядеться Михаил в лицо родича, чтобы «гоготнуть» случай чего, поддержать шутку.

  Однако Александр Андреевич, напротив ожидания, был серьёзен. Откусив шанежку и запив её очередной порцией чая, он и сам спросил:
 – Погодь - погодь. Мать писала, что ты холост?

 – Ну, холост. Так что из этого? – недоумевал племянник.

 – Значит, жених! – утвердительно и бескомпромиссно заявил крёстный.   
 
 – А, так вот в чём дело. Тут целый заговор. Без меня - меня женили! – засмеялся неуверенно горожанин, и осекся, не зная, как реагировать на последние умозаключения родственника, затеять ли бунт или отнекаться от  неожиданного предложения...

 – Мать плохого не посоветует! Ну, а коли ты жених, невесту тебе подыщем. Вернее, уже есть невеста! - продолжал гнуть свою линию селянин.

 – Да какая невеста? Я и в глаза её не видел. Ты чего, дядя Саша? – не собираясь так запросто сдаваться,  подал голос супротив Михаил.

 – Придет время, увидишь – будь спокоен. Ты не торопись, да ко времени поспевай. Смотришь, только-только цветок, а через денек-другой и завязь.  У нас всё по закону.  На завтра смотрины назначены…

  Сон как-то не шёл.
  «Вот принесло же. Заманили. И где они эту невесту прячут. Тут- то домов раз-два и обчёлся. И мать тоже хороша. Рванул бы из этой деревни до трассы, а там на попутках. Но не ночью же, и это сколько же надо плестись? Можно и на местной лошади, их тут позарез, но как-то не освоил азы верховой езды… - размышлял горожанин о возможности побега, но никак не находил план его реализации. И всё-таки брал верх интерес. – Что за невеста? Может, красавица, а может… русалка… или колдунья… глазком глянуть, авось не заколдует… и в самом деле принцесса…титюлькинская…» – уже в полудреме заплетались мысли гостя. 

  Местные петухи – ещё те крикуны – поутру устроили привычное певческое соревнование. В их музыкальные дуэли постепенно вмешивалась другая живность: в предвкушении скорого купания довольно шумели гуси, подавали голоса бурёнки и козы, млея от запаха разнотравья, направляясь к выпасам за новыми порциями молока…  Деревня просыпалась.

 – Слухай вторую версию про нашу Титюльку. – Отзавтракав, поднял руку вверх, как бы призывая в свидетели небеса, высокопарно произнёс дядька. – Сакральную! Это только своим, проверенным людям можно!

  Александр Андреевич сделал необходимую паузу и продолжил: – Опять же название нашей деревушки идёт от речки, но с другой закавыкой. Речка около деревни петлю делает – можешь сам проверить. И эта самая петля, по форме, так вылитая женская грудь, ну или по-простому – титька. А если нежно и ласково называть, то получается титюлька. И деревня так расположена, что вроде припала к природной кормилице у самого её соска и в вечных у неё молочных детях. А что, если рассудить, то не только географически, но и на самом деле так оно и выходит. Ведь всё же у нас есть – бери, что душе угодно. Рыба, только не ленись - лови, ягода на выбор – какая хочешь, землица славная – урожай полуторный против любого самого жирного чернозёма даёт, и деревня закрыта от всех ветров. Живём, как у Христа за пазухой. Место наше дивное, его хоть целиком в музей пихай. Рай, одним словом! Да какой там, лучше! Вон, гляди сам, – он широко махнул вокруг головы рукой…
  Дядька всё водил вокруг да около  словесами, а вчерашнего разговора про свадьбу не продолжал, да и Анфиса Сергеевна куда-то запропастилась.

 – Как хоть звать невесту? – сам «напросился» племянник.

 – Ева, - и глазом не моргнув, ответил селянин.

 –Только я же не Адам, – попытался шутить  Ситников.
 – Это мы её так, промеж собой зовём. Раз места у нас здесь райские, а она первая красавица   в этом раю, то получается, что Ева.  Но, а если по паспорту –  родители её Екатериной нарекли…
 
  Александр Андреевич оказался большим любителем поговорить о былом, заглянуть в будущее… 

   Вернулась хозяйка, незаметно для гостя кивнула головой супругу, а вслух сказала:
 – Мужики, всё сиднем сидите, лясы точите, вы  бы сходил на титюлькинский колодец. Уже обращаясь к Михаилу, Анфиса Сергеевна пояснила: – У нас, конечно, и свою колонку Андреич установил – но в сельском совсем иная водица - слаще её нет. Чай пить из неё одно удовольствие – варенья не надо.
 
 – Да, там из-под земли родник бьёт. Предки знали, где колодцы ставить, - подтвердил дядька слова супруги и сразу засуетился, засобирался: – Раз надо, значит надо. Какой разговор. Пойдём, Миша.

  У колодца Александр Андреевич, наоборот, замешкался, как будто чего-то ждал, даже нарочно, показалось Михаилу, опрокинул уже наполненное ведро.

   К колодцу подошла белокурая улыбчивая селянка.  Девушка как девушка, в простеньком сарафане – ничего примечательного горожанин в ней не приметил.

  – Здравствуйте, Александр Андреевич! – поздоровалась она, при этом с интересом бросая взгляды на Михаила.

  – Здравствуй, Екатерина! – ответил  дядька. Александр Андреевич перехватил ведро девушки, сунул его Ситникову, «набирай, мол», и, пока племянник наполнял ёмкость, успел расспросить у селянки про здоровье родителей, для поддержки разговора ли, действительно ли его это интересовало, успел узнать рецепт засолки огурцов. 

 – Мог бы и подсобить с ведром-то. Невеста, всё же! – слегка подтолкнул его в спину дядька, когда Екатерина направилась домой. Ситникова только теперь осенило, он напротив, занемел, словно паралитик,  глядя вслед удаляющейся девушке... Михаил и сам точно не представлял себе образ невесты, может, действительно не созрел для семейной жизни, а потому скорее был настроен даже в признанной «королеве красоты» найти изъян. Вот и сейчас Екатерина показалась ему полноватой.   

  – Ну, что я тебе говорил! – принимая ступор племянника как реакцию на неотразимые чары титюлькинской красавицы,  сказал дядька.

– Да она же во, Матрёна Ивановна, – разочаровывая родственника, Михаил развёл руками, явно преувеличивая  объёмы фигуры девушки. 

 – Это ты зря! Во-первых! Не Матрёна Ивановна, а Екатерина, – недовольно поправил дядька. –  Во-вторых! Вы всё, недотёпы,  худышек ищите и на рожу смазливых, для утехи, для забавы. Да что толку. Семьи все непрочные. Ты для жизни по душе, по норову выбирай.  И чем тебе  невеста не глянулась? Всё при ней. Раньше-то невест отец с матерью подбирали. А нынче без родительского пригляду, ишь ещё и скороспелки развелись.

 – Так с ней же ещё и жить надо! Не-не, извините, я не рассматривал такие кандидатуры, – завозмущался Михаил.

– А ты рассмотри! С женой жить – не с лица воду пить, – вразумлял крестник.
– Ты не гоношись.  Я тут покумекал. Её метрики посмотрел, твои метрики. Всё срастается.

Во дворе собственного дома дядька настырно принялся ратовать за скорую свадьбу:   

  – Так  и совсем не приглянулась?

  – Что-то, конечно, в ней есть, – больше для того, чтобы не обидеть родственника отозвался Михаил.

  – Ну, вот видишь! – уцепился дядька и слегка насторожился. – А может ты кому слово дал? Ждёт тебя где зазноба?

 – Никто меня не ждёт.

 – Ну, так в чём же дело стало? Чего ломаться-то?  Нет горя – молись, нет долгов –  женись!

А тут, считай, тебя дожидалась: и хозяйка, и повариха, и рукодельница. Вон Иванушка, тот и в лягушке царевну не рассмотрел. А я тебе настоящую красавицу предлагаю. Глядишь, дюжину здоровеньких детишек нарожаете! Казачков! – хлопнул рукой по плечу племянника  дядька.

 – Да какая царевна? Да какие дети?

 – Ну, это как Бог даст, – не стал ввязываться в спор дядька.

  – Дядя Саша, вам в политику надо подаваться! Ну, вы и оратор! Вы что же, меня с потрохами продали?!  Я уже завтра до дому. Извините, у меня там тоже дела…

  – Дурень ты, племяш. Я тебя в рай зову, а ты упрямишься, ногами и руками упёрся. Пойдём в избу, чего тут хаживать, поговорим по душам.
Дома дядька достал из затайки бутыль с мутноватой, «домашнего приготовления» горилкой…

  – Слухай третью версию про нашу Титюльку.  Взаправдашнюю! – Когда содержимое  емкости заметно поубавилась, заговорил доверительно Александр Андреевич. – Наши казаки-то, прадеды-то, и сейчас сражаются, вот прямо тут, над нами… И битва идёт – не на жизнь, а на смерть.

  – Да ну, вы скажете тоже, – недоверчиво отнёсся к новой версии Ситников.

– Опять что-то придумали, дядя Саша?

  – Точно тебе говорю!

  – Опять гражданская война, что ли?

  – Да какая гражданская?!  Слухай, не перебивай. Все как один казаки, в одном строю, в одном войске. Ведут бой… за нас с тобой воюют! Тяжёлое сражение, без сна и отдыха. И то в одну, то в другую сторону перевес.

 – Чего-то я ничего не пойму, дядя Саша, куда вы клоните, – заметил Михаил.

 – Ты думаешь, дядька перебрал, дядька брешет? Нет, я свою норму знаю.  –  Александр Андреевич налил себе рюмаху до краёв, выпил, крякнул и, не закусывая, продолжил рассказ:

 – Пытаясь изничтожить Россию, бьют вороги в самое сердце, – надеются извести-испепелить деревни. В стародавние времена многоглавые горынычи налетали из-за гор,   поднимались из подземных миров Вий и вурдалаки… Выжигали, морили – выстояли деревушки, устояла и Русь. 
  И поняв, что не взять нас в прямом бою,  изловчились свои истинные намерения супостаты прятать под лживой личиной. Приходят, сладко суля и обещая перспективу, то под ложные знамёна коллективизации и демократизации позовут, а то чумовую печать  неперспективности поставят. Пообветшала  родимая сторона, но укоренившаяся избами, рубленными с любовью и молитвой, из последних сил крепится, но  стоит.   
               
  Порой тяжко приходится. Нет вроде никаких сил. И враг уже празднует победу. Ай нет, всегда немножечко, вот титюлечки, но не хватает варнакам силы, чтобы нас одолеть! В самый трудный час сверкнёт шашкой новый казак и встанет в строй. Вот отсюда и название нашей деревни. Может, она и есть пуп земли! Может, на ней вся Россия держится! Так что впрягайся, казак. Мы с тобой оплот…  Мы с тобой стеной встанем! Нам в сторону нельзя, ни-ни… Да мы им… – дядька погрозил кулаком и припал головой на  локоток, как-то враз из бойкого, крепкого казака превратившись в уже уставшего мужичка.

  Михаил хотел спровадить Александра Андреевича на кровать, но тот встрепенулся, заартачился: – Куда?! Пошли в деревню!

  У колодца, по-видимому, заменяющего в Титюльке место площадей и собраний, собралось на вечёрку десятка полтора местных жителей: судачили за жизнь женщины, цедили цигарки мужики, невпопад бренчал на балалайке дедок.

 – Племянник из города приехал! – дядька знакомил с селянами Михаила.
 Волей-неволей, отказать - обидеть, пришлось принимать с мужиками за знакомство…
 
В голове гудело и бузило, он отвечал, но больше невпопад, на вопросы…
  Селяне, что постарше, постепенно разбрелись по домам. Несколько девушек, побойчее, затеяли петь частушки, при этом приплясывая. Екатерина стояла в сторонке и переговаривалась о чём-то с подружкой.

  Михаила стало задевать, что она даже не смотрит в его сторону. Тут, видите ли, недавно, «в женихах ходил», а сейчас даже не знаемся. Он хмыкнул в кулак, взлохматил пятернёй чуб и, раскачивая плечами, «рубаха-парнем» подошел к девушке. Надо было с чего-то начинать разговор, но нужные слова куда-то все улетучились.

  – А что я - не казак?! – наконец нашёлся парень.

  – Казак, Мишенька, казак, – тихим, стеснительным и удивительно певучим голосом согласился Екатерина.

  – Да, я – казак! Да я знаешь, что могу? Я всё могу! – расхвастался он. Не зная, что и предпринять, Михаил рванул ворот на рубахе, так что отпрыгнула от неё, будто неродная, пуговица, постоял пяток секунд, ковырнул носком штиблета землю, потом перевалился с носка на пятку, взял, подсел - подпрыгнул, развернулся, как ему казалось, лихо и ловко, и пошло-поехало. Ещё минуту назад и не помышляя «хороводить», запустил себя в пляс Михаил и уже не мог остановиться: заломив руки за голову прошёлся широким шагом – грудь колесом, вокруг колодца; затем вприсядку, выбрасывая коленца - знай наших; тут же изменил положение тела и, опираясь, перебирая и прихлопывая руками, выдал  «кульбит»; словно резвый жеребёнок, вздрыгивал ногами … чего только не выделывал… выламывал такие кренделя, что только держись… Вряд ли он смог по-трезвому всё повторить, да и затушевался бы, а сейчас всё шло само собой.  Он то и дело хотел схватить Екатерину, чтобы зазвать на танец, но та увертывалась. 
 
 – Да, мы казаки! Мы всё могём! У нас шашки, у нас кони…  Эй, станица, казаки гуляют,   у-у-ух … у-у-ух, – рубил воздух поочерёдно то правой, то левой рукой Михаил под бренчание титюлькинской балалайки.

  – Всё, пойдём со мной, Катя!  Не отпущу! – танцору наконец удалось поймать девушку.

  –  Нельзя.  Что люди подумают. Пусти, Миша, – говорила Екатерина.

  – Пошли к дядьке, – настойчиво тянул он селянку за собой. – Он все законы знает, он благословит…  и потом, казаки мы или нет?! ...казаки… 

…Скакали казаки, и бой шёл нескончаемый – вчерашний хмель бесился-выходил на прощание выбивая тяжёлую кавалерийскую дробь в голове. Кто-то рядом вздохнул, скрипнула половица и щекотнуло пятку  сквознячком от двери. Михаил повернулся лицом к окну. За окошком  мелькнул пёстрый сарафан. Может, померещилось, показалось… 
 
  Дядькин незарегистрированный уазик, собранный для хозяйственных нужд из брошенных запчастей, доставил его до большака - Спиридоновской дороги. 

  – Ох, уж эти новые нравы. Молодёжь, молодо-зелено… – дожидаясь автобуса, говорил дядька. Был Александр Андреевич грустнее обычного и всё пытался заглянуть в глаза племянника.  На прощание долго тряс обмякшую руку Михаила, не отпускал, но так видно и не добившись желательного результата и нужных слов,  напутствовал: – Ладно, коли так уж.  Матушке от меня низко в ноги кланяйся.
  Михаил согласно кивал головой, всё отводил взгляд в сторону, сгорел бы от стыда, провалился бы под землю, вот накуролесил-набедокурил, посмешище на всю деревню, скорее, куда бы подальше от  этой Титюльки…

  – Ты не горюй, все путём! Бывай, казак! – последнее, что крикнул ему в открытое окно отходящего «пазика» дядька. Из автобуса Михаилу показалась, что в придорожной рощице мелькнула знакомая девичья фигура.   Он сначала отпрянул от окна, а потом спохватился,  прильнул к стеклу, пытаясь отыскать Екатерину, но увы…   разнаряженные, в белых ситцевых платьях, на прощанье махали ему зелёными платками только стройные берёзки.

  Дома Ситников как-то быстро влился в привычную обстановку, но на третий день вдруг, ни с того ни с чего пришла ностальгия по Титюльке и грустные мысли: «Действительно, в городе всё индивидуальное как-то быстро стирается, становится стереотипным, человек со своими взглядами и идеями здесь легко теряется, подражает, равняется на других, усредняется…». Михаил искал и не находил таких девушек, как Екатерина, ни по фигуре, ни по стати, ни по лицу…

  Сначала хотел привычно набрать послание на мониторе, потом решил, что печатный текст – это как-то по казённому, взял ручку и, неожиданно для себя, неровным, корявым почерком сочинил большое, на семь страниц, письмо, где в подробностях рассказал о жизни, и, как бы в шутку, а на самом деле опасаясь, что всё произошедшее с ним в Титюльке лишь пригрезилось-примерещилось, лишь розыгрыш, спрашивал:

 – Дядя Саша, как вы там поживаете, в раю-то? Играете ли свадьбы? Село-то погибает...
 
  Через пару недель в почтовый ящик упало ответное письмецо из Титюльки. Дядька был немногословен и прямолинеен:
«Свадьбу будем играть на Покров. Понятное дело.  Управимся с урожаем. Порося подрастёт. С первым снежком, с ним родимым. Снежок землю покроет. А ты, значится, с невестушкой.  Дела житейские. Готовься, казак».