Неверные шаги

Ирина Ефимова
                «Если любишь, готовься
                Удар принимать за ударом,
                После долгого счастья
                Остаться на месте пустом…»
                К. Симонов,
                поэма «Пять страниц»


                - 1-

Последние два года учебы Артем завершал в Ленинграде, куда перевели отца и чему родители были несказанно рады, особенно мама, которой надоели бесконечные переезды и гарнизонная жизнь обычной офицерской семьи. Случилось это в конце первой четверти и, придя в класс, Артему пришлось сесть на свободное место за последней партой возле девчонки, окинувшей его каким-то необыкновенно печальным взглядом, по-видимому, вызванным неприятным для нее соседством.
«Наверно, двоечница», - пришел к такому выводу Артем, безошибочно зная, что «камчатку» предпочитают хулиганы и двоечники, и где вольготно чувствуют себя любители пошалить и посписывать. Ему же, почти отличнику, с его двухметровым ростом это место предназначено самой судьбой…
Однако вскоре Артему пришлось убедиться, что в отношении соседки он был неправ: на всех уроках, еще до того, как преподаватель успевал закончить вопрос, она поднимала руку и толково, со знанием дела отвечала. «Зубрилка, не иначе!» - решил Артем. Но когда Лиля Решетова выступила на классном часе с докладом о международном положении, который резко отличался от всех других, делавшихся учениками по очереди, Артем совершенно иными глазами взглянул на нее.
Через короткое время Артему уже было очевидно, что Лиля не только начитанна и бесспорно способная, но она и внешне хороша…Тонкие черты бледного лица и выразительные, миндалевидные, обрамленные густыми ресницами, серые глаза, неизбывно грустные, даже когда улыбалась, придавали какую-то загадочность этой изысканно изящной девочке.
В душе Артема отчего-то появились жалость и желание защитить это прекрасное, сидящее рядом создание и одновременно, какая-то неловкость, боязнь обидеть лишним жестом или словом… Подобное состояние было несвойственно Артему, обладавшему общительным веселым нравом, и удивило, а скорее насторожило его. «С чего вдруг на меня напала робость? – сердился юноша на самого себя. - Неужели из-за того, что рядом с этой Лилей страшно показаться глупцом и пустобрехом?..»
Артема неудержимо тянуло чем-то заинтересовать ее, вызвать улыбку в ответ на старания заинтересовать собой, хотелось одним махом прогнать печаль из этих глаз. Она так соответствовала своему имени - Лилия, была нежна и трогательна, как этот пахучий, красивый цветок…
Сначала Артем не придавал значения тому, что Лиля пропускает уроки физкультуры - ими часто манкировали многие девчонки. Но однажды, когда все собрались после уроков на лыжную прогулку, Артем спросил ее:
- А где твои лыжи? Забыла, небось?
Лиля, подарив ему свой печальный взгляд, сказала:
- Мне нельзя… У меня сердце…
- У всех оно есть! – Артем тут же чуть не прикусил язык: так вот в чем причина ее тоски – Лиля больна.  – Прости, ляпнул… - поспешил он извиниться. – А что с сердцем?
- Ничего.
«Даже не желает со мной поделиться!» – с горечью подумал Артем.
В эту минуту его окликнули, и он пошел со всеми.
«Лиля осталась одна, наедине со своей бедой…» – эта мысль не покидала Артема, почувствовавшего даже нечто подобное вине перед нею. На душе стало тошно, несмотря на царившие вокруг шум и веселье ребят.
На зимние каникулы он с мамой поехал в Москву, в гости к друзьям. Полный впечатлений от увиденного (Красная площадь, Кремль; Мавзолей, Третьяковка, Театр Образцова и другие театры и, конечно же, метро), Артем мечтал поделиться ими с Лилей, о которой часто думал, даже занятый знакомством с Москвой. Но в первый же день начала занятий Лили в классе не оказалось. «Как видно, задержалась на каникулах» – решил он. Однако прошло три дня, а ее все не было… Услыхав, как одна девчонка сказала другой: «Лилька опять болеет…», он решил навестить ее, принести уроки. Будучи дежурным, на перемене, когда никого не было в классе, Артем заглянул на последнюю страницу лежавшего на столе классного журнала и нашел нужный адрес.
Сразу же после уроков он отправился навестить Лилю. Уже стоя в парадном, Артем опять ощутил несвойственную ему робость, но быстро преодолев неловкость и сомнения, представив такой знакомый Лилин взгляд, легко взбежал на третий этаж.
На решительный звонок распахнулась дверь и перед ним в полутьме коридора, освещаемого тусклой лампочкой, предстала точная копия Лили, с одной лишь разницей – ее глаза и лицо светились улыбкой, делая молодую женщину просто красавицей.
«Наверно, старшая сестра», - подумал Артем, поздоровавшись. 
- Здравствуйте. Я принес Лиле уроки. Как ее самочувствие?
- Ты - Артем? - спросила она, провожая его в комнату.
- А как вы узнали?
- Доченька рассказывала. Самый высокий в классе. Значит – Артем.
- Вы… мама?! – вырвалось от удивления у Артема.
- Да, я Лилечкина мама. Доченька, к тебе гость! – крикнула она, открывая дверь.
…Как-то после международного обзора, классный, похвалив Лилю за содержательный доклад, сделал ей замечание:
- Вот ты, Решетова, рассказала о большом количестве пшеницы, которую в США сожгли. Ты должна была подчеркнуть, что все это происходит в то время, когда во многих странах, особенно в колониях, свирепствует голод, и что только при капитализме, где нет планового народного хозяйства, неизбежны кризисы перепроизводства. Ты этот аспект упустила!
- А зачем все раскладывать по полочкам? Пусть сами додумываются. Для этого голова дана! – ответила докладчица.
Артем был поражен ответом подруги, - так ответить учителю не всякий решится, - и он, одобрительно кивнув Лиле, гордо взглянул на преподавателя, словно сам ответил так ему…
…Иногда Лиля бывала весела, и хотя глаза по-прежнему были подернуты какой-то затаенной тоской, но радостная улыбка сияла на лице. Это бывало тогда, когда издалека возвращался ее отец, капитан торгового флота, ходивший в загранплавания. Все недолгое время, которое он проводил на берегу, счастливое настроение не покидало Лилю. Видно было, что она очень любит и гордится отцом, когда о нем заходила речь.
Отец рассказывал о далеких портах, об Индии, сафари в Африке и еще о многом другом. Он привозил дочери забавные, невиданные у нас сувениры и безделушки. В очередной приезд отец подарил Лиле заводного матроса с кружкой и бутылкой в руках. Морячок делал движения, словно наливал и пил, а потом смешно крякал, изображая удовольствие. Когда Лиля принесла игрушку в класс, чтобы развеселить ребят, она подверглась резкой критике классного руководителя:
- Вот оно, тлетворное, буржуазное влияние Запада! Больше, Решетова, эти разлагающие «творения» капитализма не приноси!
Лиля, к удивлению всех, и восхищению Артема, не задумываясь, ответила:
- А разве на игрушках лежит печать социального строя? Мне кажется, шутки не знают таких отличий…
- А ты присмотрись и подумай, чему учит этот твой морячок? Чтоб я больше не видел его! – рассердился Егорыч, обычно всегда прощавший Лиле вольнодумство и только одной ей разрешавший возражения.
«Хохотунчика» - мешочек, издающий гомерический хохот, Лиля нести в школу, как Артем ни уговаривал, отказалась:
- Не хочу нашего Егорыча злить. Опять какую-нибудь социальную базу подведет.
…Пятого марта 1953-го года, когда было объявлено о кончине Сталина, занятия в школе были отменены. Все были подавлены горем, обрушившемся на страну и народ. По радио звучала печальная классическая музыка. Многие девчонки ходили с красными от слез глазами. По-видимому, по приказу свыше было спущено задание - шить траурные нарукавные повязки, и они день напролет были этим заняты.
Когда Артем по обыкновению провожал Лилю, на его слова: «Что с нами без него будет?..», она ответила:
- Будем жить! И быть может, если счастье улыбнется, дышать станет легче!
От этих слов Артем даже остановился. Такая недозволенная, опасная смелость и такое пренебрежение к только что усопшему отцу народа… Для Артема, воспитанного в духе почитания устоев советской власти, было ошеломительным слышать такое из уст Лили.
- Тиран, слава Богу, угомонился!
- Лиля, как можно?! - Артем тут же оглянулся. Они шли по улице, не дай Бог, кто-то услышит… - Я чего-то не пойму… Ты так антисоветски настроена…
- Не антисоветски, а против узурпатора народной власти.
- Какого узурпатора, что ты мелешь?
- Если я мелю, нам не о чем говорить! Ты, как и большинство, которое сейчас обливается слезами, слишком слеп!
Артем страшно обиделся, услышав такие слова… Она принимает его за какого-то безмозглого, ограниченного, не разбирающегося в лишь ей понятных вещах… Артем развернулся, намереваясь уйти.
Лиля, с каким-то горьким сожалением оглядев его, тихо произнесла:
- Мне очень жаль, что приняла не за того, что…
- Что оказался остолопом? Я так тебя понял? Ты умнее всех, а кругом дураки? – бросил он в запале.
- В таком тоне, Тема, я не желаю разговаривать. Дай портфель.
Юноша уже готов был передать его, но сообразив, как ей будет тяжело тащить сумку, полную книг, на третий этаж, молча пошел вперед. В душе у Артема все клокотало. Он в ее глазах явно выглядит каким-то примитивным, ограниченным недоумком. И что Лиле кажется в нашей жизни неверным, если так отзывается о самом товарище Сталине? Неужели Егорыч прав и ей все памороки забили эти заграничные штучки?..
Артем так увлекся своими невеселыми размышлениями, что прибавил шаг, совершенно забыв, что Лиля от быстрой ходьбы начинает задыхаться, и лишь ее возглас: «Тема, погоди…», привел его в чувство. Артем подождал Лилю и молча пошел рядом. Они брели по непривычно оживленным в это время дня улицам, увешанным траурными государственными флагами, мимо сновали машины, приглушив свои сигналы, а на рукавах прохожих тоже пестрели красно-черные повязки.
- Кстати, - словно продолжая разговор, сказала Лиля, - сегодня у нашей страны; да и у всего мира, огромная утрата. Умер великий композитор Прокофьев. Но, к большому сожалению, о нем просто забыли. Все этот затмил…
- Ты почему его ненавидишь? – не выдержал Артем.
Для него вождь, как и для большинства вокруг, был кумиром. Ведь только восемь лет прошло, как отгремела страшная, кровавая война, выигранная под гениальным руководством вождя. Как можно это забыть?.. А теперь, в послевоенные годы; с какой прозорливостью он руководил страной, успевшей за короткое время восстановить разрушенное хозяйство! Ведь даже заглянув в ленинградские магазины, ломящиеся от изобилия, можно определить, каковы наши успехи. Это тебе не игрушки, которыми Лилю снабжает ее отец… Ну, а композитора, конечно, жаль. Но ведь масштабы не те!
Артем молча шел рядом с подругой, погруженный в эти размышления.
Так, в полном непонимании друг друга, они добрели до дома Лили. Когда зашли в парадное (Артем обычно сопровождал ее наверх и прощался у дверей квартиры), он не выдержал и спросил:
- Честно – в вашей семье кого-то посадили?
- С чего ты взял? Нет, нас эта беда обошла. Так называемых «врагов народа» ни в нашей семье, ни в близком окружении не обнаружили.
- Но почему же ты…
Лиля его прервала:
- Потому, что не слепая и все видела и слышала, что происходит вокруг! Тема, сними розовые очки, оглянись, и с испуганным видом, как только что на улице, втяни опять голову в плечи, боясь, что тебя услышат! И может, взглянув на себя со стороны, поймешь, где ты живешь, раз боишься собственной тени, где ложь свирепствует во всем с самых верхов и до низов, подражающих им.
- Но он-то причем? Он же не виноват, если везде враги? Его эти врачи даже хотели извести, и мы еще не знаем, в чем причина смерти…
- И ты веришь всей этой белиберде, которую пишут в газетах? Рыба гниет с головы!
- А где ты видишь гниль? Посмотри, как после войны расцвела страна! Везде изобилие!
- Ой, Тема, как ты охмурен всей этой цветной обложкой! Давай разбираться.
Артем слушал Лилю и с ужасом осознавал, что некоторые ее доводы, особенно про лагеря (если это правда), страшны. И все же, он упрямо твердил:
- Но Сталин всего охватить не мог!
- Ну да, известная песенка… Вокруг враги, а он, бедный, доверял тому, что докладывали окопавшиеся предатели, глядящие на Запад… Станешь старше – поумнеешь! – сказала Лиля, закрывая перед носом Темы дверь.             
Уже спускаясь по лестнице, озадаченный Артем мысленно продолжал спор. Он даже остановился, вспомнив, как привел Лиле пример своего дяди, родного брата мамы. Тот, работая инженером на заводе, был по навету, не иначе, арестован и сослан на стройку Беломорско-Балтийского канала, где вскоре умер. Однако остальные члены семьи от этого не пострадали, справедливость торжествовала! Даже отец Артема, военный, не получил даже взыскания. А эта девчонка нашла свой аргумент:
- Ваша семья, - сказала Лиля, - я больше, чем уверена и, конечно, твой отец, отреклись от вашего несчастного дяди. Их за это не только пощадили, но может даже повышение дали, чтобы были преданны, как и ты, в том числе. А тот, на кого пал жребий, пусть гниет в могиле! Вместо него найдут другую дармовую силу на новое строительство, которым смогут гордиться!
Черная кошка пробежала между молодыми людьми.

                - 2 -

…Кончалась четвертая четверть, впереди замаячили выпускные экзамены на аттестат зрелости. В тот день Лиля, идущая на медаль, вдруг по алгебре, по которой всегда блистала, схлопотала тройку. Это было ни на что не похоже. «Что с ней, неужели переучилась? – подумал Артем. – Нет, тут что-то другое. Второй день ходит с покрасневшими, наверно, от слез, глазами...»
На его вопрос: «Лиль, что-то случилось?», она отрезала:
- Ничего! – ее и без того грустные глаза наполнились слезами.
- Я же вижу, что что-то произошло! Вот и трояк схватила.
- Отстань! – ответила она, отвернувшись.
Тема обиделся: не хочет делиться - не надо! Считает, что это не его ума дело (он все еще не забыл их политического диспута)…
А на следующем уроке, истории, Лиля не только отвечала невпопад, когда ее вызвал Егорыч, но потом вообще замолчала.
- Ну, что ж… - сказал он. – Вынужден, как не прискорбно, поставить двойку. Ты сейчас, Решетова, меня совсем разочаровала. Тянешь на кол!
- Ну и ставьте! – бросила она и выбежала за дверь.
Прозвенел звонок. Лиля не возвращалась. Артем пошел ее искать, обошел всю школу – нет нигде. «Наверно, в туалете ревет…» - решил он, отправляясь на следующий урок.
Лили все не было, и он, не удержавшись, попросился выйти, держась за живот и всем видом стараясь показать необходимость.
Артем опять обошел все три этажа школы, даже спросил у уборщицы, не видела ли Лилю?
- Ушла с урока и нет нигде. Может, в туалете застряла? – спросил он. - Меня классный послал узнать. – добавил на всякий случай Тема.
- Нет в туалете никого, я там только что мыла, – недоверчиво оглядела его тетя Клава. – А что, девчонку не мог послать?
- Я работу первый сдал.
- А… ну хорошо. А ты в раздевалке у дежурных поспрашивай. Может, домой ушла. 
И действительно, дежурные из 9-го «б» сказали, что Решетова еще на том уроке, схватив пальто, убежала.
После уроков, взяв портфель Лили, Артем отправился к ней. Дверь открыла ее мать.
- Нонна Андреевна, Лиля дома? Что с ней?  - спросил Тема, даже не поздоровавшись.
Мгновение помедлив, она спросила:
- Лиля что, с тобой не поделилась?..
Тут Тема заметил, что у матери тоже глаза заплаканные, как у дочери, и полны затаенной тоски. «Наверно, что-то с отцом Лили… Неужели утонул?»
- Вот, портфель, – сказал Тема.
Он чуть не сказал, что Лиля схватила двойку, но удержался. «С ума, что ли сошел, им и без этого явно тошно!» - мысленно обругал он себя.   
- Темочка, прости, она сейчас никого и ничего не хочет видеть. Ведь она так его любила. Он был для нее… - Нонна Андреевна отвернулась.
«Точно, с отцом несчастье! – решил Тема и, не задумываясь, выпалил:
- С судном что-то случилось?
В ответ он увидал какую-то вымученную улыбку на лице Лилиной матери:
- Нет, слава Богу, с кораблем все в порядке. Отец Лили жив-здоров и процветает. – Она немного помолчала и добавила: - Просто он теперь здесь не живет…
Лиля все еще не ходила в школу. Егорыч просил передать ей, что двойку в журнал не поставил (это после того, как Тема довел до него, что у Лили неприятности с отцом, не вдаваясь ни в какие подробности).
Когда Лиля стала посещать уроки, об отце не говорила, а Артем даже не заикался, боясь напомнить о нем. Лишь много позже Артем узнал, что Лиля перенесла тяжелый удар: оказалось, что у ее отца случился роман с младшей сестрой матери, то есть родной теткой Лили, недавно расставшейся со своим мужем. Узнав случайно о связи этих двоих, Нонна Андреевна указала им на дверь…
После сдачи экзаменов Лиля, несмотря на то, что получила серебряную медаль, с поступлением в институт решила повременить – сердце опять напомнило о себе. Артем же успешно выдержал вступительные экзамены в мединститут, преодолев огромный конкурс – восемнадцать человек на место. За то, что сдал все экзамены на пять, он был «премирован» родителями поездкой с отцом на Урал, где они провели две недели в походе, спускаясь по реке на байдарке.
Загорелый, заметно окрепший и возмужавший, полный радостного воодушевления вернулся Артем в Ленинград за пару дней до начала занятий и уже на следующий день отправился к Лиле, готовый поделиться переполнявшими его впечатлениями. В кармане у него лежал сувенир – самим добытый уральский камень, на редкость красивого, солнечного цвета, но не янтарь.
Артем был уверен, что подарок ей понравится. Он привычно легко взбежал на третий этаж и позвонил, весь горящий желанием радостной встречи.
Дверь открылась, и слова приветствия застряли во рту.
Перед Артемом стояла почти неузнаваемая, поразившая его своим полным страдания, обескровленным лицом, мать Лили, на голове которой чернела траурная повязка.
- Ее больше нет... – произнесла Нонна Андреевна и пошатнулась.
Тема обхватил женщину за талию, готовый поддержать, а она, вся затрясшаяся от рыданий, склонилась к его плечу. Так они стояли на пороге открытой двери, а Тема все никак не мог опомниться и осознать: его милой, умной, нежной Лили нет, и он ее больше никогда не увидит…
Вспомнились всегда полные тоски прекрасные глаза, которые словно укоряли: он, здоровый, полный сил, перед кем вся жизнь впереди, стоит здесь, рядом с ее убитой горем матерью и не может найти слова утешения... Да и какие тут могут быть слова...
Артемом овладела неловкость и одновременно появилась жгучая жалость к той, которая все еще доверчиво обливалась слезами на его плече и стан которой обнимала его рука. Это было другое, не испытанное ранее ощущение - желание защитить, приласкать, погладить волосы, приятно щекотавшие его щеку, только-только покрывшуюся мягкой щетиной, которой он очень гордился…
Это продолжалось одно мгновение… Нонна Андреевна, словно очнувшись, отстранилась и стала кулачком, как ребенок, вытирать глаза. Артем подал ей свой платок. Она благодарно посмотрела на него точь-в-точь Лилиным взглядом и промолвила:
- Ее нет. Для чего жить?..
- Чтобы ее помнить! – ответил Тема.
- Спасибо, мой мальчик! Не забывай ее, а я… - глаза матери опять наполнились слезами.
…Это случилось совершенно неожиданно. Лиля читала рассказы О’Генри и, смеясь, делилась с матерью смешными местами. Нонна Анреевна рядом гладила белье. Зазвонил телефон.
По исказившемуся страданием лицу дочери, взявшей трубку, Нонна поняла, что звонит отец. Лиля, услышав его голос, хотела сразу же положить трубку, но прежде, по-видимому, на его слова ответила:
- Не надо, не приходи!
Закончив на этом разговор, еще не сняв руки с телефона, она вдруг прошептала:
- Мне плохо…
Мать бросилась к Лиле, так и не отняв раскаленный утюг от простыни, которую гладила. Затем, почувствовав запах гари, отвлеклась на мгновение, чтобы выдернуть шнур из сети. Когда Нонна подбежала к дочери, та была уже без сознания. Скорая помощь констатировала смерть…
- Он – убийца! – твердила Нонна Андреевна, рассказывая это Артему. – Его предательство и этот звонок убили мою девочку. А мне остается уйти за ней, меня уже здесь ничто не держит!
Эти слова больно ударили Артема. Он растерялся – как вернуть к жизни эту прекрасную, страдающую женщину? Что сделать, какие слова найти, чтобы ее утешить и удержать от страшного шага, на который несчастная может решиться в любую минуту?..

                - 3 -

Они сидели рядом на тахте и Тема, схватив ее руку, чуть ли не крикнул:
- Нонна… - он вдруг забыл ее отчество, да не все ли равно. - Бросьте такие мысли! Вы обязаны жить ради Лили! Ведь человек продолжает жить, пока его помнят, и она будет жить в наших сердцах! - и тут, не отдавая себе отчета в сказанном, добавил: - Вы и  мне нужны!
Нонна, по-видимому, занятая своими мыслями, не обратила внимания на последнюю фразу и продолжала сидеть, не забирая руки, устремив взор куда-то в пространство, а по лицу ее катились слезы. Она их не вытирала, хотя в другой руке все еще сжимала его платок.
Молчание и страдальческий вид этой, какой-то бесконечно родной женщины, породили бурю чувств в душе юноши:
- Я не знаю, что должен сделать, но я прошу вас, очнитесь!
Он взял из безвольных рук платок и стал вытирать слезы с ее лица. Как видно, от этих его заботливых движений, оцепенение с нее спало, и Нонна одарила его долгим, благодарным взглядом.
- Ты очень хороший и добрый мальчик! Спасибо! Когда ее отец ушел, она, моя девочка, так же вытирала мои слезы… Спасибо! – повторила она. – Ведь с той минуты, как ее не стало, я вся как будто окаменела и ни одной слезинки не уронила. Наверно, все окружающие сочли меня бесчувственной… И лишь ты, мой мальчик, помог мне…
Нонна встала, Тема тоже вскочил.
- Не иначе, она мне тебя послала…
- Но, как вы тут, одна?..
- Обо мне не надо беспокоиться. Я сильная, семижильная.
Переполненный состраданием, он неотрывно глядел на нее и не знал, что сказать в ответ. Вдруг, какая-то робость овладела им.
- Ну, я пойду…
- Да-да, конечно. Я и так много времени у тебя отняла.
Артем направился к двери. Уже выходя, спросил:
- Можно, я еще зайду?
- Конечно, заходи.
С этого дня он ни на минуту не забывал о ней. Перед его глазами Нонна стояла вся в слезах, какая-то потерянная, но прекрасная. Как она там, одна, всеми покинутая, оставшаяся наедине со своим горем?..
Тема ежедневно, по вечерам, проходя мимо ее дома, смотрел на знакомые окна и, видя в них еле мерцающий свет от стоящего в глубине комнаты торшера, успокаивался. Юноша даже несколько раз заходил в парадное, готовый подняться наверх, но его снова охватывала непонятная боязнь и стеснительность.
…Начались занятия в институте: лекции, зубрежка, уйма латинских терминов, новые знакомства, друзья. Особенно Артем подружился с очень компанейским парнем, отличительной особенностью которого было замечательное умение овладевать всеобщим вниманием и симпатией.
Юра был довольно плотным юношей, ненамного выше среднего роста, с копной русых, курчавых волос и курносым носом на веснушчатом лице. Как он отшутился: «Урожай моих веснушек перевыполнил все мыслимые планы!»
Если бы Юра вырос на селе, то даже без гармошки стал бы первым парнем – таков был его характер. К тому же он был энциклопедически подкован, серьезно и глубоко учился. Казалось, все ему дается легко, играючи.
Артем с Юрашем, как все стали его звать, как-то сразу нашел общий язык, а вскоре приятельские отношения переросли в крепкую мужскую дружбу. Тема очень дорожил ею и, что главное, всегда прислушивался к советам товарища, умевшего найти подход и толковое объяснение по всем вопросам.
Так случилось, что однажды Тема открыл другу душу, рассказав о чувствах, волновавших его.
- Юраш, посоветуй, как быть? Мне так ее жаль! – этими словами завершил Артем свой печальный рассказ.
- Да ты, дружок, просто в нее влюблен!
- Ты что, откуда взял?
- Дорогой мой, неужели ты забыл, как издавна повелось на Руси это чувство звать? Жалею тебя, жаль моя – так говаривали наши предки и правильно делали.
- Это ты больно мудрено завернул, Юраш! Я тебя конкретно спрашиваю - как быть? Меня к ней тянет жалость, а ты вдруг что-то невообразимое приписываешь. Ведь она, наверное, лет на двадцать меня старше, хотя на вид самой и двадцати пяти не дашь…
- Вот-вот, ты и на это обратил внимание! В общем, сам делай из всего вывод и как сердце подскажет, так и поступай.
Из разговора Артем понял лишь одно: друг советует самому разобраться в своих чувствах.
…Когда, проводив Артема, Нонна вернулась в комнату, она впервые обратила внимание на хаос, царящий в доме. Неубранные вещи, пыль на мебели…Все последнее время ее руки ни к чему не прикасались. Она дни напролет проводила лежа на тахте, устремив взор сквозь потолок. Делала ли что-нибудь, она не помнит, скорее всего, это происходило на автомате. Ее думы сводились к одному – страшной потере. Два удара, один за другим, и последний – ужасный. К тому же, отсутствие хоть кого-нибудь, с кем можно было бы разделить горе... Самые близкие предали ее. Это они, муж и родная сестра привели к смерти дочери.
И вот этот, совершенно чужой, но славный мальчик, сумел облегчить ее горе! Как он сказал: «Надо жить, чтобы помнить!» Да-да, надо жить и Лилечка будет жить тоже - в ее сердце!
Нонна принялась за уборку, и вдруг ее взгляд упал на платок Темы, оставленный на тахте. Отчего-то стало приятно от мысли, что он вернется. И на прощание он спросил: «Можно, я еще зайду?»
Какой заботливый, как вытирал ей глаза! Ну, точно, как Лилечка тогда…
Глаза Нонны опять увлажнились, и явственно вспомнился злосчастный день, открывший ей подлость этой парочки…
…Утро начиналось радостно - сегодня должен вернуться из рейса Кирилл! Но впереди была работа и, как обычно, проводив дочь в школу, Нонна быстро стала приводить себя в порядок, спеша в Дом пионеров, где руководила кружком рукоделия.
Таня уже проснулась, но валялась в постели с книжкой.
- Танюха, ты бы встала да поела, а то отощаешь! И так кожа да кости остались из-за твоей учебы, дистрофичка наша!
- А ты, моя заботливая сестричка, принесла бы мне чаек с бутербродами!
- Сама возьмешь, мне некогда, опаздываю!
- Ну, что ж, буду голодать, если не желаешь уважить бедную бывшую блокадницу!
- Черт с тобой! – не смогла отказать Нонна и принесла ей в постель чай с бутербродами.
Для нее младшая сестренка была дорога так же, как и дочь, ведь Танюхе было всего тринадцать, когда они осиротели. С тех пор Нонна пестовала сестренку и очень гордилась ею, еще и оттого, что та блистала точеной фигуркой и была хороша собой. Недаром еще в школе мальчишки были поголовно в эту куклу влюблены… Хотя и немало пришлось с ней повозиться, когда в пятнадцать та, почти забросив учебу (а ведь до восьмого класса была отличницей), вдруг влюбилась в десятиклассника, и как только он закончил школу, объявила, что выходит за него замуж.
- Мозги у тебя съехали набекрень! Ты что, с ума сошла!? – твердила ей старшая сестра. – Идет война, не видать ей конца, а она, у которой молоко еще на губах не обсохло, – вдруг замуж! Да и кто вас зарегистрирует? Ведь тебе нет и шестнадцати! И кто за тебя учебу завершит? Да к тому же, кто кормить вас будет, дармоедов, неужели твоего обормота родители?
В ответ прозвучало:
- Во-первых, мне через два месяца шестнадцать. Во-вторых, пойду учиться в вечернюю школу, буду работать и учиться. А если не захотят регистрировать, будем так, подпольно, а то Вовку скоро возьмут в армию.
- Я сейчас этой подпольщице так дам, что вся дурь вылетит из пустой башки! – так выпалила Нонна и призвала на помощь мужа - пусть Кирилл откроет девчонке глаза на перспективы, которые ее ожидают с этим еле окончившим школу лоботрясом Вовкой, от которого учителя всегда мечтали избавиться.
Что тогда написал сестре Кирилл, Нонна так и не узнала, но результат был налицо: Таня словно поумнела, взялась за учебу. А вскоре Вовка уехал, поступив в военное училище, и любовь улетучилась…
Из эвакуации они вернулись в Ленинград, войне наконец-то пришел конец, и Таня стала студенткой кораблестроительного института.
Вдруг Нонне вспомнилось, как тогда, в ответ на упреки сестре, что та легкомысленна, Татьяна бросила ей:
- А ты сама забыла, что когда выскочила за своего Кирку, даже в институт не пошла, брюхатой уже была! Благо, он тебя не бросил, а ведь мог. Я помню, как мама тебе выговаривала, да и отец тоже… Так тебе ли меня укорять?
Припомнив эту сцену Нонна поежилась – да, сестра была права. Случайно познакомившись у подруги с ее соседом, приехавшим после завершения действительной службы, краснофлотцем Кириллом, она совершенно потеряла голову от любви, вспыхнувшей между ними с первого взгляда и, действительно, выскочила за него сразу же по окончании школы, будучи уже в положении.
Лилечка родилась семимесячной, очень слабенькой, и о продолжении учебы не могло быть и речи, поступление в институт было отложено. Кирилл стал плавать на судах торгового флота и заочно учился в институте, в дальнейшем став капитаном сухогруза.
Дослужился Кирилл до капитана уже потом, после войны. А война, налетевшая черным ураганом, унесла родителей…Не веря, что Ленинград может быть окруженным или даже сдан, Нонна со слабой доченькой не решилась эвакуироваться одна. Мама вообще категорически отказалась ехать, ссылаясь на то, что пока не получит от отца фронтового адреса, не сдвинется с места. А от него, с первых дней войны отправившегося на передовую политработником, не было вестей… Кирилл воевал на Северном флоте.
Что выпало на долю Нонны во время блокады, передать трудно. Мама, еще до войны страдавшая болезнью сердца, полученной после осложнения от ангины, с ногами, похожими на слоновые, теперь, во время голода, еле передвигалась, а свой паек потихоньку скармливала младшей дочери и внучке. Нонна же трудилась на заводе, овладев навыками штамповщицы. Когда мамы не стало, а Таня настолько отощала, что уже не могла встать с постели, лежа рядом с маленькой Лилечкой, тоже дышавшей на ладан, их, полуживых, вывезли в Башкирию, в Бугульму…
…На втором курсе института Таня вышла замуж за капитан-лейтенанта и уехала с ним в Клайпеду. Но не прошло и года, как вернулась, заявив, что с Жорой ей не по пути, и «хотя он ходит в соленых водах, но уж больно пресный». Короче, они расстались. Таня вернулась в свой институт, потеряв год, и тут, с каким-то невообразимым рвением, взялась за учебу.
Нонна не могла нарадоваться, глядя как сестра все свободное время уделяет науке. Танино легкомыслие как рукой сняло. Порвав с сомнительными подружками, она отвадила от себя и всех поклонников. «Как видно, сестренке пришлось несладко в замужестве, раз теперь даже смотреть в сторону мужчин не желает…» – думала Нонна. Такое поведение даже стало вызывать беспокойство – Татьяна стала затворницей.
Окончив институт с красным дипломом, она поступила в аспирантуру. «Наука, это чудесно и можно Танюхой гордиться, но годы-то идут… Еще немного и будет тридцать, а семьи у нее нет...» - совсем недавно такие мысли будоражили Нонну, переживавшую за младшую сестру. 

                - 4 -

…Но в этот день у Нонны было приподнятое настроение – возвращается из рейса Кира, Лилечка кончает школу. Слава Богу, в последнее время сердечко ее не беспокоит. Наверно, правы врачи, утверждающие, что должна перерасти и все войдет в норму.
На дворе стояла весна, погода была чудесная. Взглянув на часы, Нонна, убедившись, что времени предостаточно, решила добраться до Дома пионеров пешком, проигнорировав переполненный, как обычно по утрам, общественный транспорт.
Пройдя большую часть пути, она вдруг обнаружила, что забыла купленную для кружка канву, которая именно сегодня была необходима. Нонна направилась было к телефонной будке, чтобы попросить сестру подвезти канву к ней, но у будки стояло несколько человек. «Скорее дойду сама», – решила она, зная Танюху, которая наверно, еще нежится в постели, да к тому же, пока та приведет себя в порядок и принесет, пройдет все отведенное на занятие время… И Нонна быстрым шагом направилась к своему дому.
Зайдя в переднюю, Нонна с радостью обнаружила на вешалке реглан мужа - Кира вернулся! Счастливая, она направилась в комнату.
В квартире царила полнейшая тишина. «Наверно, прилег», – решила Нонна, но, заглянув в столовую, где они обычно спали на тахте, там мужа не обнаружила и направилась в детскую – обиталище дочери и сестры.
Потрясенная, ошеломленная, Нонна застыла у раскрытой двери. Любовники, занятые собой, ее прихода не заметили… Единственное, что Нонна сумела выдавить из себя после секундного замешательства, было:
- Вы… что!?
Увидав их растерянные, испуганные лица, она, уже овладев собой, тихо, но жестко, произнесла:
- Как вы могли? Вон отсюда оба! – и сама бросилась из комнаты.
Кирилл что-то порывался ей сказать, но Нонна, опустошенная, заперлась в ванной комнате и отчаянно стала мыть лицо ледяной водой, совершенно забыв про макияж, отчего краска с ресниц попала в глаза. Но эта боль была ничто по сравнению с болью в душе.
К ней ворвался Кирилл, сорвав крючок.
- Нонок, прости…
- Уйди, видеть тебя не могу!
Муж хотел взять ее за плечи, но Нонна вывернулась и устремилась вон из ванной. Вдогонку ей понеслось:
- Сама виновата! Жена моряка должна встречать его на пирсе!
«Скотина, животное!» - мысленно обозвала она Кирилла, вытирая лицо по привычке кулаком и еще больше размазывая черные полосы по лицу.
Вышедшая ей навстречу с жалкой улыбкой Татьяна, собираясь, по-видимому, что-то сказать сестре, пригляделась и вдруг разразилась хохотом. Услыхав его, Нонна замахнулась, готовая дать ей пощечину, но тотчас опустила руку. Унижаться до побоев из-за этой подлости она не будет.
- Скоро вернется из школы Лиля. Пощадите ее, уйдите оба. Я вас видеть не могу!
Приведя себя в порядок, так и не взяв канву, за которой вернулась, Нонна ушла, опоздав почти на час (дети, не дождавшись ее, ушли, но впереди были еще две группы).
В голове роились думы, одна чернее другой. Как могло такое произойти с ней? Самые близкие – родная сестра и Кира… И как преподнести случившееся дочери, как она все переживет? От этой мысли Нонна вздрогнула.
Как видно, в недобрый час ее посетило тогда это пророческое предчувствие: и действительно, Лилечка не смогла пережить случившегося... А она - толстокожая, двужильная, если до сих пор жива…
…После беседы с другом, Артем каждый день порывался навестить Нонну. Мысленно он уже давно отбросил ее отчество. Но, как только он представлял себе свой приход, страх овладевал им. Как отнесется она к его появлению, не воспримет ли как навязчивость, назойливость безусого мальчишки, обнаглевшего, и возомнившего Бог знает что, если он осмелится открыть ей свое сердце?.. Поверит ли Нонна в искренность его чувств?
Несмотря на притягательную силу, влекущую его, Артем все откладывал час встречи.
…Уже вечерело, когда однажды, возвращаясь с занятий и почти по привычке, проходя мимо ее дома, Артем попал под ливень.  В мгновение ока он вымок так, словно его окатили не одним ведром воды. Забежав в парадное, даже не отряхнувшись, он быстро, как в былое время, взлетел на третий этаж и, не давая себе ни минуты на размышление, позвонил.
За дверью стояла мертвая тишина. Наверно нет дома… Ведь он даже не успел взглянуть на окно, проверяя, горит ли в нем свет. Артем еще раз позвонил, уже готовый повернуть назад и тут, услыхав стук каблучков, счастливо улыбнулся.
- Кто там? – послышался ни с чем не сравнимый голос Нонны.
- Это я, Артем.
Дверь открылась, и раздался возглас:
- Ой, какой ты мокрый! Скидывай макинтош и проходи скорей! А я уже отчаялась тебя увидеть…
От радости у молодого человека забилось сердце: «Она меня ждала!»
- Ты ведь оставил свой платок. Думала, забыл.
Нонна была такая же прекрасная, и хотя ее глаза были по-прежнему грустны, но проблеск приветливой улыбки освещал лицо, когда она смотрела на гостя.
Артемом опять овладела робость, и он еле выдавил:
- На дворе ливень… – он чуть не ляпнул в свое оправдание: «и он меня загнал сюда», но вовремя опомнился и добавил: - Я тут у вас насвинячил… лужа.
- Ну, да Бог с ней!
И Нонна захлопотала, ну точно, как его мама…
- Ой, да ты весь промок. Я сейчас…
Она бросилась куда-то вглубь квартиры, а Артем оторопело стоял в прихожей, все еще не снимая насквозь мокрый макинтош.
Через минуту хозяйка появилась с полотенцем в руках.
- Да ты отчего не раздеваешься? На, протрись! Сейчас попьешь чайку, благо еще горячий, согреешься. Так и простудиться легко! Ты с занятий? Голоден, наверное, а у меня кроме чая и галет нечем и угостить… Ты уж прости…
- Да что вы! Не стоит беспокоиться! Я на минутку.
- Проходи! Чего в передней застрял? Хотя, может, спешишь?.. А там льет еще, как из ведра…
Нонна была рада его приходу (это было видно по всему), и Артем воспрянул духом. Он уже почти был готов открыть ей свое сердце.
А в Нонне просто созрела потребность высказаться, излить душу человеку, способному выслушать и с искренним сочувствием понять, в какой-то мере разделяя те же чувства. Она устала от состояния, в котором пребывала все время: бесконечного ожидания очередных выражений сострадания на лицах большинства и шараханья от нее, как от чумной, других, очевидно боявшихся расстроить себя… Особенно было досадно наблюдать, как весело беседующие знакомые, завидев ее, тут же менялись в лице, стараясь изобразить скорбь, и прятали глаза, как будто стесняясь своего благополучия. Вся эта фальшь претила Нонне, и она старалась поменьше встречаться и контактировать, как с бывшими друзьями, так и с сослуживцами. И только на занятиях со своей детворой она отводила душу, забывая о своем горе…
Нонна даже от нескольких своих давних подруг старалась быть в стороне, боясь их сочувствующих вздохов и, что особенно терзало, осуждающих разглагольствований по поводу подлости людской, лишний раз напоминавших о тех, кого старалась забыть.
Когда с Лилечкой случилось несчастье, Нонне фактически пришлось вынести ношу скорбных хлопот одной. Некоторые близкие были на отдыхе, других же не хотелось собой обременять, и только несколько еще довоенных соседей проводили вместе с ней ее девочку...  Отца дочери и ее тетку Нонна предпочла не ставить в известность о случившемся. В те минуты она страшилась встречи с ними, ибо за себя не отвечала. Убийцам не место на похоронах их жертвы. Да и где они обретаются, Нонна не имела представления (и посейчас ей это не известно и не интересует). Хотя они явно вместе, так как, прознав о кончине Лилечки, почти через месяц оба объявились и еще имели наглость  упрекать ее, почему скрыла… Нонне надоели их звонки и она, дабы избавиться от назойливого трезвона, отключила телефон.
А вот приходу Артема, этого славного парнишки, она была искренне рада, испытывая к нему какое-то притяжение. Нонна ощущала в Артеме некую частицу своей бедной дочери, которую та оставила для нее, возможно в утешение…

                - 5 -

…Кирилл после их разрыва несколько раз порывался встретиться с Нонной, желая если не загладить вину оправданиями, то хотя бы объясниться. К тому же он хотел просить Нонну посодействовать наладить ему отношения с дочерью, которая категорически отвергла его, безмерно любящего свою единственную, родную дочурку, заявив, чтобы он забыл, что у него была когда-то дочь… Конечно, он понимает, что данные обстоятельства не лучшим образом отражаются на Лилечкином слабом здоровье, но все же надеется, что Нонна, умная и тактичная, сумеет разъяснить дочери, еще мало знакомой с прозой жизни, что отец ей предан, любит, а взаимоотношения с ее матерью, с которой, он надеется, они останутся друзьями, это их личное дело, и что их разрыв – не самое страшное в жизни.
Но Нонна избегала встреч с мужем, прилагая для этого все силы, и Кирилл, так и не добившись ни свидания, ни телефонного разговора, ушел в очередной долгий рейс, а когда вернулся, узнал страшную весть: нет его славной девочки, и жена винит Кирилла в этой смерти.
…Что касается Татьяны, то поначалу у нее было ощущение триумфа и неимоверного восторга от свершившегося. Сбылась ее давнишняя, еще с подросткового возраста, заветная мечта – она любима им! Кирилл ее, весь! Всецело и навсегда он будет с нею. Конечно, это достигнуто не совсем благородным, а скорее постыдным путем, но живешь один раз и разве можно себя обкрадывать, отказывая в самом главном – в любви?!
А, что касается Нонки, то Кира ей с самого начала их совместной жизни не подходил. Они ведь совершенно разные. Кира  веселый, энергичный, спортивный, рисковый, а сестра  серьезная, домашняя, настоящая наседка, всю себя посвятившая семье и дочери. Конечно, Лилечка все эти годы росла очень слабенькой, часто хворающей, и над ней тряслись. Кира был тоже заражен сестринской постоянной боязнью за дочь. Единственное, чем Нонна занимала свой досуг, кроме готовки, уборки и хлопот, связанных с дочерью, было запойное чтение и увлечение рукоделием (в последнем она действительно была талантлива). А Кира, одержимый страстью к бешеной езде на мотоцикле, никак не мог увлечь жену этим. Нонка труслива, даже ни разу не прокатилась с ним, в то время как она, Татьяна, с ума сходила от восторга, сидя за спиной отважного наездника, испытывая не только счастье от близости (когда она, обхватив за талию, прижималась к предмету своей страсти), но и от ветра, трепавшего ее волосы и перехватывавшего дыхание во время стремительного бега их железного коня…
«И какой же русский не любит быстрой езды! - кричала она, упиваясь охватившим восторгом, безбожно перевирая гоголевские фразы: - Как русской душе не поддаться наслаждению этой ездой, в которой есть что-то удивительно азартное, когда рождается желание все послать к чертям собачьим и кричать лишь одно: «Ура, ура, ура!»
Еще будучи девчонкой, она недоумевала, как Кира мог полюбить такую скучную Нонку. Ему, бесстрашному труженику моря, нужна не такая подруга, а бесшабашная, способная на сумасшедшинку, подобная ей. И наконец-то Кира понял это, когда в тот день, придя с моря и будучи уже подшофе (по обязательной традиции, по сходе на берег), он огласил, войдя в дом, своим хрипловатым голосом:
- Жена, встречай вернувшегося из дальних странствий мужа!
Получив порцию молчания, он чертыхнулся и вошел в детскую.
- А, курносая, все нежишься! А что, Нонка, убежала к своим пионерчикам, забыв, что муж должен вернуться?
- Она не забыла, даже пирог вчера спекла.
- А мне не пирог ее нужен, а…
- Бедненький, соскучился по ласкам… - произнесла Таня, лукаво улыбаясь.
- Угадала! Я, бедный, промерз! Меня согреть надо, а ее нет!..
- А что, согреть тебя может лишь она? А я не подойду?..
- Ой, Танька, играешь с огнем…
- Ха-ха! Чего-то не видать твоего огня, Кирка! – смеясь, раззадоривала его Таня, забавляясь.
Пары ли алкоголя или ее смех и слова, да близость пышущего жаром и желанием молодого женского тела возымели свое действие… И перед Нонной предстала откровенная сцена в самом разгаре...
А затем последовало то, о чем Татьяне даже страшно вспоминать. Сестра их обоих попросила вон, и тут же последовало ужасное отрезвление: что наделала? Кирилл не только не поддержал ее, Татьяну, разделив вину, но обвинил во всем и  объявил, что видеть теперь не желает и чтобы более она не попадалась ему на глаза, так как за себя не отвечает. Кира обозвал ее жалкой потаскухой. Если бы ударил, было бы не так больно... Эти слова все еще звучат в ее ушах…
Все это время они были врозь. Кирилл ушел в очередной рейс, где-то болтался в море более месяца, она же околачивалась на даче у подруги и чуть ли не каждый день старалась дозвониться до сестры. Но она и племянница, заслышав ее голос, бросали трубку.
Встретиться с Нонной и взглянуть ей в глаза Таня боялась. В голову даже порой приходила шальная мысль расстаться с жизнью, но, по-видимому, кишка была тонка, или теплилась надежда на прощение… А, быть может, на более приятную встречу с Кириллом, чем было прощание... Это удерживало от рокового шага. «Никуда от меня не денется! Ведь сам твердил, что я - лучше всех! Покуражится и сменит гнев на милость. Изголодавшийся, вернется с моря шелковым. Главное – не прозевать его приход…»
И она, узнав в пароходстве день прибытия судна, стала поджидать Кирилла. В первое мгновение, когда капитан, сойдя на берег в сопровождении двух своих помощников, заметил ее, то скривил такую мину, словно ему предстояло выпить уксус. Но жалобный вид Татьяны все же возымел действие, и Кирилл, подойдя, спросил:
- Что там слышно?
- Не знаю…Они все трубку кидают…
- А что, не могла зайти?
- Ты думаешь, стали бы со мной разговаривать? Они же знать нас не желают. Ну, обойдемся и без них! С прибытием тебя, Кира!
- С прибытием, так с прибытием… Пойдем, отметимся. Заглянем в шалман, а то нутро горит.
- А может не надо? Поедем ко мне на дачу…
- Что, уже дачей обзавелась?
- Нет, конечно. Я у Вики, на Черной речке обитаю, пока ее дача пустует. Поехали?
- Нет. Я подскочу домой. Авось, с дочкой удастся повидаться. Да и с твоей сестрой нужно как-то наладить дела. Не все мне в каюте своей пропадать.
- Ой, не надейся! Нонка тебе, да и мне не простит. Поехали со мной, а вечером завалимся в Европейскую и там отметим твой приход.
Но Кирилл отмел все ее предложения и, выпив кружку пива, даже без «прицепа», отправился на Гороховую. Однако, не доходя до родного дома, они повстречали соседку, которая стала высказывать соболезнования, оглушившие страшной новостью: нет Лилечки.
Они поднялись на третий этаж. Ключ не подходил, были сменены замки. Дверь Нонна не открыла.
- Убирайтесь! Убийцам здесь делать нечего! Ваши пожитки – во второй квартире, у дворника.
На телефонные звонки Нонна тоже не отвечала. Они уехали на дачу, купив по дороге спиртное. Там Кира изрядно выпил, не закусывая, и быстро захмелел. Сидя за столом, он плакал. 
На предложение Тани прекратить вливать в себя отраву и прилечь – мол, горю этим не поможешь, он внезапно проорал:
- Пшла вон!
Заведшись, Кирилл обозвал ее последними словами, а потом уткнулся головой в тарелку и заснул. Он проспал мертвецким сном до самого утра на диванчике, на который Татьяна его еле перетащила. Сама же она не сомкнула глаз и лишь под утро задремала.
Когда проснулась, то увидала Киру, допивающего остатки «Столичной» прямо из бутылки.
- Чего вдруг с утра? Ну, хотя бы закусывал…
Он ничего не ответил и взялся за другую бутылку, в которой плескался «Токай».
- Кир, ну чего с самого утра напиваться, на голодный желуд…
Татьяна не успела закончить фразу, как тяжелый удар в ухо свалил ее с ног.
- Ты замолчишь, наконец, проклятая трещотка?
Так началась их жизнь, а скорее времяпрепровождение под одной крышей. Кирилл, будучи на берегу, беспробудно пил, до нее не дотрагивался, а когда подавала голос, прикладывался то в глаз, то в ухо…
Диссертацию свою Таня запустила, ничего в голову не лезло. Аспирантуру она завершила, так и не защитившись, и стала работать на судоверфи.

                - 6 -   

…Пока Нонна заботливо поила Артема чаем, он неотрывно наблюдал за ней, любуясь. Хотя на ее волосах все еще чернела траурная повязка, но на лице уже не было той безысходной печали. Оно даже иногда озарялось улыбкой, правда далеко не похожей на ту солнечную, которой светилась ранее, когда встречала его, приходившего к дочери. Но все же, был виден прогресс. «Per aspera ad astra, через тернии к звездам!» - подумал Артем…Он постарается и добьется, он снимет эту скорбь с ее лица, приложив все силы, на которые способно его любящее сердце!
Хотя и зная, что дома беспокоится заботливая мама, а ливень за окном уже давно стих, сменившись мелкой, назойливой, привычной ленинградцам моросью, Артем, засидевшись допоздна, уходить не торопился, ведя приятную беседу с милой, очаровательной женщиной в уютной, созданной одним ее присутствием, обстановке, подкрепленной полумраком торшера и горящего рядом, на полу у тахты, рефлектора, спасающего от осенней промозглости, проникающей в пока не отапливаемый дом.
Вернувшись из кухни, куда относила посуду, Нонна протянула руку к выключателю, намереваясь зажечь лампу, висящую под огромным, абрикосового цвета, абажуром.
- Зачем? – воспротивился Артем, полагавший, что торшер придает беседе более душевное настроение. – И так достаточно светло.
- Ты любишь полумрак? Лилечка тоже любила приглушенный свет, это она настояла на покупке торшера. А муж уверял, что торшер создает гнетущую атмосферу…
- А вы?
- Я тоже предпочитаю сумеречное освещение, особенно теперь.
Артем обратил внимание, что, чего бы ни касалась беседа, а они говорили об его впечатлениях от института, новых друзьях (ее все это интересовало), бывших одноклассниках и выбранных ими путях, в речах Нонны все было подчинено одному – неразрывной связи с ее покойной дочерью… И он, понимая, какой болью отдается все это в сердце неутешной матери, по возможности старался перевести разговор в другую, далекую от тяжелой темы, плоскость.
-  У нас все вокруг только и говорят о новом слухе про Лидию Тимашук.
- Это о той, которая, натренировав свою бдительность, помогла состряпать дело врачей? Да ну ее с этими слухами! Доносчиков не терплю.
- А кто их любит? Но, удивительное дело – сначала ее за этот подвиг наградили орденом Ленина, а сразу после смерти Сталина и освобождения врачей, отняли. И вот, говорят, заменили другим – орденом Трудового Красного Знамени. Я логики в этом не вижу…
- О, мой милый мальчик! К великому сожалению, им там в их хитросплетениях не до логики, главное – сохранить проверенного кадра. Ведь она еще, если память мне не изменила, сразу же после войны сигнализировала о неправильном лечении Жданова. Так что в пятьдесят третьем году это не первый ее «подвиг» и на совести этого партийного товарища страдания и даже смерть немалого количества людей. Так почему же не наградить снова? Авось сможет еще пригодиться. Ну, да Бог с ними. Мне, признаться, Темочка, не до их интриг, у меня свои предатели нашлись…
Артем был уже не рад, что затронул и эту тему, с которой Нонна опять вернулась к своей драме.
С этого дня Артем, как только выпадала возможность, при всей загруженности первокурсника мединститута, когда наваливалась целая прорва предметов, требующих зубрежки, все же выкраивал время, чтобы хотя бы на минуту забежать в заветный дом. И хотя им и владели чувства сострадания и жалости к Нонне, но над всем этим довлела все более и более разрастающаяся притягательная сила, захватывавшая его при виде этой восхитительной женщины. Он испытывал желание обнять ее, приласкать, прижать к груди, сняв с ее души печаль, вернуть к жизни и, разделив ее горе, заставить, как и прежде, улыбаться изумительной, солнечной улыбкой.
«Какие тут могут быть рассуждения о разнице в возрасте, установившихся взглядах общества, когда над всем властвует любовь?» – так рассуждал Артем, совершенно потерявший голову и готовый на все в ожидании и надежде на такую же отдачу от предмета своей страсти.
Исстрадавшаяся Нонна постоянно ощущала потерянность и одиночество, но внимание и преданность этого чуткого юноши, постепенно растопили лед, сковавший ее сердце. Она воспринимала Артема, как заботливого сына, ни на минуту не задумываясь о вулкане, разгоравшемся в его груди. Нонна привыкла к его приходам, звонкам, совместным поездкам на кладбище. Артем как будто разделил ее горе, взяв половину на себя, облегчая ее скорбную ношу.
«Милый мальчик, - думала Нонна, - добрый и отзывчивый! Сколько времени уделяет мне, совершенно чужому человеку!» Хотя нет, она уже воспринимала его, как родного, самого близкого ей теперь, который в тяжелую минуту, не считаясь ни с чем, подставил свое плечо - и все во имя памяти его подруги, ее бедной, рано ушедшей дочери… «Наверно, и он испытывает то же чувство родства душ, сплоченных одним горем!» - в этом заблуждении пребывала Нонна.
В то время, как с каждым посещением любимой Артем расцветал и пребывал в приподнятом настроении, его друг вдруг резко переменился – стал почти неузнаваемым. Озабоченность и внутренние переживания, как Юраш, полный общественных дел, ни старался скрыть, сквозили во всем…
- Юраш, у тебя проблемы? Нужна помощь?
- Да, нет, Артем, спасибо. А что, заметно?
- Если б не было видно, не стал бы лезть. Может, денежные трудности? Невелика беда, я готов.
- Нет, спасибо. Ежели бы…Это дела семейные… Тут уж ничем… - и он, махнув рукой, прервал разговор, явно не желая распространяться на неприятную тему.
После занятий, как обычно, они вместе вышли из института, беседуя о только что прошедшем коллоквиуме по анатомии.
- У меня из-за этого человеческого скелета трещит голова.
- А у меня другое из нее не выходит… Понимаешь, – неожиданно начал Юраш, - у моего отца сложный, бескомпромиссный характер. Он правдолюб и порой, не считаясь ни с чем и ни с кем, говорит как оно есть прямо в глаза. Так вот, на его предприятии сменилось начальство. Отцу трудно оказалось ужиться с ними. Он сразу распознал этих махинаторов и предпочел уволиться, не дожидаясь, пока те с ним расправятся не лучшим образом. В результате, оставшись не у дел, он вознамерился осуществить давнишнюю мечту: обосноваться в Ленинграде. Несмотря на яростное сопротивление матери, не желавшей покидать насиженные места, он настоял на своем и поехал устраиваться сюда, в Ленинград, в надежде на распростертые объятия «колыбели революции».
По приезде отец тут же навестил меня в общаге, принес мамины гостинцы. А я в это время готовился к семинару по марксизму.
- Пойдем, сынок, тут у меня есть заветный адресок! – сказал он мне. А я, набитый дурак, занятый своим, в ответ ему и ляпнул:
- Пап, ты не вовремя, у меня прорва работы! Завтра на семинаре мне выступать, а еще и половины материала не проработано. Ты уж сходи сам…
- Ну, что ж, учись… - сказал он в ответ, похоже, обидевшись, повернулся и ушел.
А я, подлая скотина, даже не спросил, где он остановился… Уже прошла неделя с тех пор, а он носа не кажет… Я говорил с матерью по телефону, она тоже не имеет представления… Отец, уезжая, сказал, что как только устроится, сообщит. Известил о приезде и с тех пор – молчок! А третьего дня шел я по Седьмой Красноармейской и на другой стороне улицы вдруг увидел отца. Он шел не один, а с молодой женщиной и о чем-то вел с ней оживленную беседу. С ними был еще и мальчик лет пяти-шести, которого отец держал за руку. Ну, просто идиллия!
Пока я перешел через мостовую (как назло сновали, откуда ни возьмись, машины), они свернули за угол и скрылись, наверно, вошли во двор углового дома. Я забежал туда, но их уже и след простыл. Во дворе кроме нескольких мальчишек, гонявших палками консервную банку, никого не было.
Я не знал, что мне делать: стоять ли и ждать, когда отец выйдет, или уйти не солоно хлебавши? Не пройти же по дому, заглядывая в каждую квартиру…Я уже намеревался выйти за ворота, но на всякий случай спросил у ребятни, не знают ли, где живут только что прошедшие мужчина, женщина и ребенок.
- Это что, вы о Лешке из третьей квартиры спрашиваете? – поинтересовался один.
- Ты что, Лешка живет в другой, кажется, в пятой! Вон их окна! – вступил в разговор другой юнец, показывая на окна на первом этаже, в которых, как раз в этот же момент, зажегся свет. Надвигались сумерки, хотя не было и пяти часов.
- Ну, ты зашел?
- Да нет, не решился. Отчего-то заробел.
- Ты, Юраш, оробел? На тебя не похоже!
- Понимаешь, отец ко мне не ходит, матери не дает о себе знать. Да и его слова о каком-то заветном адресе… Все это навело меня на мысль – значит, здесь кто-то у отца был, о ком мы понятия не имели… Вот о чем я все время думаю, вспоминая его веселую беседу с какой-то молодухой.
- Слушай, друг, а не обознался ли ты, приняв издали за отца, кого-то другого?   
- Что ты, Темка, я его из тысячи бы узнал! Отец это, вне всякого сомнения. И вот я каждый день наведываюсь туда, надеясь на встречу, чтобы взглянуть в лицо человеку, который всегда твердит о порядочности. Вот и сейчас, заскочу в общагу, перекушу по-быстрому и пойду…
- Ты, Юраш, чем попусту на морозе торчать, постучал бы и спросил, нет ли там отца? Чего тянуть лямку? «Не узнаю я сам тебя, не узнаю Григория Грязнова!» – чуть «подправив», пропел Тема запомнившуюся фразу из «Царской невесты», стараясь подбодрить друга.
- Может, ты и прав… Но, я боюсь натолкнуться на неприятное открытие, поэтому и откладываю…
- Будущему хирургу это не к лицу. Тут, как в нашем деле, требуется решимость. Гнойник надо вскрывать!
- Ну, пока. Сегодня постараюсь его удалить!
- Или, друг, поймешь свое заблуждение. Бывай! – бросил Артем на прощание.

                - 7 -

…С каждым приходом Артема Нонна все более убеждалась в его небезразличном к ней отношении. Эти почти ежедневные посещения, неотрывные, долгие, дарованные ей, взгляды, мелкие, но многозначительные подарки: цветы, книги, сладости, про которые уверяет, что любит сам и не может пройти равнодушно - все говорило о влюбленности Артема. Сначала это чуть ли не рассмешило Нонну: какая чушь могла полезть в голову! Однако приглядевшись и призадумавшись, она все же пришла к выводу, что не ошиблась - мальчишка явно потерял голову.
Неужели из его жалости к ней и постоянного общения смогло у него зародиться это чувство? Или, быть может, она сошла с ума, и ей это все грезится?.. Нонна даже рассердилась - какое безумие, без малого сорокалетняя, достаточно отхлестанная жизнью и этот ребенок… Что надумала?..
Однако очередной приход Артема с фиалками посреди зимы, его сияющие, говорящие глаза, еще раз подтвердили ее вывод. Ведь это не секрет - любая, даже далеко не искушенная женщина, всегда может отличить заинтересованность мужчины от безразличия к себе, а она в каждом слове Артема, взгляде, жесте, ощущала силу его чувства…
Нонна отгоняла от себя эти мысли, стараясь не анализировать поведение Артема и не думать об этом. Но, главная беда заключалась в другом: она сама нуждалась в общении с ним и бесконечно возвращалась к этим размышлениям…
Нонну страшила появившаяся в ней самой потребность видеть Артема, испытывать радость от звонка, возвещающего о его приходе, которого она с все большим нетерпением ожидала. А волнения, испытываемые ею, когда он почему-то задерживался? Как вырваться из этих пут непонятной привязанности, а, быть может, и более подходящего понятия, объясняющего их взаимное состояние, не причиняя бедному юноше боли? Так думала Нонна, поминутно поглядывая на часы…
Она всеми силами сопротивлялась неудержимому влечению к этому очаровательному мальчику, которое поселилось в ней в последнее время. Артем и она – это непостижимо! Нонна понимала, какая непреодолимая пропасть лежит между ними и сознавала, что надо поскорее положить этому конец, пока они не зашли слишком далеко в этом угаре…Но, как разорвать гордиев узел, не причинив вреда этому, еще не созревшему, но, чего таить, дорогому ей существу?..
…Юраш на следующий день светился, как медный пятак. Его было не узнать. Обрадованный, Артем толкнул друга в бок:
- Ну, я вижу все в порядке?
- Не то слово! Все в ажуре-абажуре! После занятий с меня лимонад, а может, и что покрепче!
Выйдя из института, друзья отправились отмечать разрешение проблемы.
- Уже стемнело, когда я пошел на свое очередное «дежурство» с одной задачей – обличить отца. – начал свой рассказ Юраш, когда они, взявши по кружке пива с таранью, уселись в баре. – Заветные два окна светились и я, прежде чем постучать к незнакомым людям, решил заглянуть в окно, бывшее почти вровень с моей головой. На удачу, рядом валялись здоровенные булыжники. Один из них сравнительно легко поддался, я его подкатил к дому и уже собирался взобраться на него, как почувствовал кого-то за спиной. Я повернулся и… передо мной стоял, замахнувшийся, мой отец! Ты представляешь, Темка, он, отбросив что-то в сторону, как оказалось, камень, обнял меня и затрясся в рыданиях. Понимаешь, Тема, он плакал, мой отец! Я такого не мог себе даже представить…Он, далекий от сантиментов, рыдал. Это было нереально.
- Папа, что случилось? – пораженный, только и смог я вымолвить.
- Я сейчас тебя чуть не прихлопнул, сынок! – успокаиваясь, объяснил он.
Оказывается, Анюта заметила меня – ведь я уже четвертый день наведывался к ним во двор, все время следя за окнами, а вчера, увидав меня снова, она отцу и сказала:
- Какой-то подозрительный типчик все время приглядывается к нашим окнам. Не ограбить ли собрался? Вот и сейчас, что-то затеял – камень под окно катит…
Отец, накинув пальто, выскочил во двор и, надев на руку перчатку, взял каменюку. Он был готов огреть меня сзади.
- Вот это да!.. Мог бы и укокошить!
- Как пить дать! Если бы приложился, от меня осталось бы мокрое место. Рука у него и без камня сильная - в войну был морпехом, а после много лет орудовал монтажным ключом.
- А кто такая Анюта?
- А это папина двоюродная сестра. Она раньше с мужем жила в Северодвинске, а теперь его перевели сюда. Отец, вспомнив, что родная тетка, ее мать, как-то говорила об этом, уже когда приехал в Ленинград и остановился в гостинице у вокзала, на всякий случай позвонил тетке и узнал адрес сестры. Это было как раз перед свиданием со мной, он думал, что мы вместе пойдем навестить сестру. Вот у них и живет пока.
- А почему к тебе больше не приходил?
- Да я же тебе говорил – характер у него. Говорит, не хотел мешать учебе и ждал, пока сам не устроится на работу. Кстати, уже договорился, должен получить допуск. Он об этом матери в обстоятельном письме отписал, на телефонные переговоры не пожелал тратиться. Характер! – еще раз повторил Юраш, завершая рассказ.
Допив пиво, ребята отправились, распрощавшись в разные стороны: Юраш в общежитие, а Артем, по привычному уже маршруту – к Нонне.
Находясь под парами выпитого на голодный желудок напитка и воодушевленный благополучным завершением эпопеи друга, Артем решил сегодня же открыть сердце любимой женщине и от этой отважной мысли даже ускорил шаг. Он, радостно улыбаясь, вошел в квартиру со словами:
- Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно…
Нонна его перебила:
- Спряталось уже давно!
- Нонночка, да не все ли нам равно?!
- Артем, ты что, забылся? Для тебя я – Нонна Андреевна! - она захотела тут же поставить его на место.
- Ну, к чему эти условности?
Услыхав это и уловив запах, исходивший от парня, ее лицо посуровело:
- Да ты выпил, что ли?
- Кружку пивка, Юраш угостил. Прости! – бросил Артем. - Да кинь ты все это!
- Что значит, «все это», мальчик? Ты слишком много стал себе позволять! Я тебе, по-моему, права не давала так со мной обходиться. Иди домой, ты не в себе!
- Ты… вы меня гоните?
- Нет, не гоню. Но впредь прошу вести себя в рамках приличий. Заходи, но не так часто, не трать на меня время. Я тебе очень благодарна за поддержку, но…
Его радужное настроение мгновенно улетучилось.
- Хорошо, я уйду! – обиженно сказал Артем, обескураженный реакцией любимой на его чистосердечное отношение. Неужели Нонна не видит и не понимает, как он любит ее? И почему все время подчеркивает, напоминает о его возрасте, называя обидным - «мальчик»? А ведь ему казалось, особенно в последнее время, что и она испытывает то же единение их душ и то же влечение …
Артем был готов на все: «Пусть считает меня мальчишкой, прилипалой, репейником, но не гонит!» Быть рядом, видеть и вдыхать воздух, напоенный ароматом этой неповторимой женщины, было для него счастьем. А она готова лишить его всего этого - за что? Только лишь из-за разницы в годах и боязни осуждения обществом? Глупость какая! Ведь он видит, чувствует, что и она горит тем же пламенем...
Артем готов был умереть от отчаяния, вспоминая гневное, но еще вчера такое приветливое, светящееся добротой и лаской, лицо Нонны…И все - из-за кружки пива и его безмозглой выходки? Как он заблуждался, принимая изъявления благодарности, а скорее простой вежливости, за признаки любви… Нонна видит в нем не мужчину, способного пожертвовать всем ради нее, на которого всегда можно опереться, а мальчишку, ровесника покойной дочери, заменившего ей Лилю, которого надо воспитывать и обтесывать. Ведь не раз и не два, словно заботливая мать, Нонна указывала ему на незначительные промахи, поправляла, напутствовала, а он все это воспринимал за проявления магнитного притяжения женщины к мужчине... Его чистое чувство Нонна приняла за юношескую блажь, за нахальство обнаглевшего мальчишки!
Круговерть этих мыслей не оставляла Артема всю дорогу домой, когда он шел, не глядя по сторонам и себе под ноги, поглощенный одним – его не поняли и выгнали…

                - 8 -
   
…Когда за Артемом захлопнулась дверь, Нонна почувствовала не облегчение, на которое надеялась, а наоборот, сердце отчего-то сжалось и на душе стало опять больно и тоскливо, как будто она потеряла что-то дорогое. Даже на секунду возникла мысль – броситься вдогонку, позвать, вернуть… Возвратившись в комнату, она опять оказалась в пустоте: снова одна и некого будет ждать, радоваться приходам и наслаждаться общением…
Что она наделала? Зачем прогнала, к тому же смертельно обидев?.. Ведь Тема с открытой душой пришел к ней, а она грубо, казенно осадила, не найдя нужных слов, чтобы объяснить разницу между ними и ту черту, которую не следует переступать. А ведь он, восторженный, искренний, влюбленный, не искушенный и так униженный ею, способен наделать глупостей…
Эти думы угнетали и не давали покоя. Куда он пошел? Не надумал бы чего страшного… Не выдержав, Нонна стала лихорадочно искать в телефонной книжке номер его домашнего телефона. Главное – узнать, вернулся ли домой. Наконец, найдя, она набрала номер, так и не придумав, что скажет.
На том конце провода подняла трубку, по-видимому, его мама. Изменив свой голос, чуть ли не подражая детскому, Нонна попросила Артема.
- Его еще нет, должен... – начала мать, но тут же перебила сама себя: – А вот, зашел! Сынок, тебя к телефону просят.
Нонна, успокоившись, - вернулся благополучно домой, - повесила трубку.
Артем метнулся к телефону в надежде, что это Нонна, но услышав длинные гудки, спросил мать:
- Кто спрашивал?
- Какая-то девушка с писклявым голоском. К сожалению, не представилась.
Разочарованный, он понял – обрадовался напрасно. Наверно, какая-нибудь однокурсница. Нонна не позвонит, он ей не нужен!
«Заходи, но не часто!» - опять вспомнились ее слова. Не иначе, сказала для приличия. Прогнала, не нужен…
Все последующие дни Артем, бесконечно вспоминая последнюю встречу, анализировал причины такой резкой реакции. Неужели его панибратское обращение решило все? Или, быть может, не это, а пивной перегар виноват? Скорее всего, так. Вспомнив рассказы покойной Лили, он решил: конечно, этот хорошо знакомый «аромат» напомнил Нонне о муже, которого она, по-видимому, все еще любит... Ну да, конечно, в этом кроется причина. Ведь они так привязаны друг к другу... Вспомнились слова Лили о том, как она обожала наблюдать встречи после возвращения отца с моря. Он, большой, шумный, весело вваливался в дом, заполняя его собой, и своим хриплым голосом зычно возвещал о прибытии. Мама, радостная, выбегала ему навстречу, и отец хватал ее в охапку, поднимал на руки и кружил, кружил, целуя, а она кричала: «Уймись, безумный!» А потом, угомонившись, оправдывался, когда мама начинала выговаривать – опять поучаствовал в этой пагубной традиции, которая до добра не доведет (это она про «ерш», которым обычно моряки отмечали возвращение). А папа в ответ пел ей на опереточный мотивчик: «Пили, пили, пила, ты на счастье мне дана!»
Это воспоминание еще больше растравило душу бедного изгнанного влюбленного. «Конечно, куда мне до него, просоленного моряка! Нашел с кем тягаться…»
Артем томился в переживаниях, но жизнь диктовала свое. Кончался первый семестр, шли зачеты, а за ними близились экзамены. Но и они своей надвигающейся громадой не смогли все же затмить радостного ожидания предстоящего, всеми любимого праздника – Нового года.
Юраш в те дни после занятий был занят подготовкой к нему – организовывал совместно с институтской общественностью художественную самодеятельность, куда затащил и долго сопротивлявшегося Артема.
- У меня нет никаких талантов! – твердил ему Тема. – Я бездарь, пойми.
- Нам, Темка, такие, бацающие на фоно «бездари» позарез нужны! – парировал друг. – От тебя ничего не требуется, будешь простым тапером. Ведь музыкальная школа за спиной, это что-то, да значит!
«Черт меня подери за мою болтовню об игре на фортепиано! – ругал себя Артем. – Теперь из-за длинного языка отдувайся, бренчи вместо того, чтобы готовиться к зачетам…
Зато после экзаменов маячили долгожданные каникулы, сулящие блаженство. Они даже, вдвоем с Юрашем, сочинили песенку:
Хотя экзамены важны,
Каникулы всегда нужны,
Пускай в кармане и прореха,
Они студенчеству потеха!
Хотя в кармане ни гроша,
Но радости полна душа!
Никакулы, никакулы –
Бывали и у Дракулы!
Артему нравилось получившееся «творение», которое он положил на музыку. И хотя куплеты, как безыдейные, были руководством забракованы, Артем с удовольствием их распевал, особенно припев.
Несмотря на большую занятость, мысли о Нонне (как она, вспоминает ли о нем?), не покидали Артема. Несколько раз, горя желанием ее увидеть, он даже направлялся по знакомому адресу, но, вспомнив: «Иди домой, мальчик!», поворачивал обратно.
На встречу Нового года, несмотря на то, что на первое января был назначен зачет по английскому (это ж надо, форменное издевательство над бедными студентами, которые, не успев очухаться от бессонной ночи (ну кто в новогоднюю ночь спит?), должны идти «париться»), Юрашем была сколочена небольшая компашка. Встреча должна была пройти у одной из сокурсниц, у которой дома даже был рояль, и где Артем, соответственно, должен был выложиться. Все ожидали от него зажигательных буги-вуги и твиста. «Хитрющие! Они будут отплясывать, а я лабать, отлично придумали!» - шутя сетовал Артем, выказывая свое «недовольство» другу. Кроме игры от него требовалась еще бутылка шампанского.
В приподнятом настроении, напутствованный родителями, захватив обещанную бутылку «Советского» и коробку конфет, навязанную мамой, снаряжавшей сына на вечеринку, Артем шел, мысленно напевая студенческую задорную песенку:
От зари до зари,
Как зажгут фонари,
Все студенты по улицам шляются,
Они горькую пьют,
На начальство плюют,
И еще кое-чем занимаются.
Через тумбу-тумбу - раз,
Через тумбу-тумбу - два,
Через тумбу – тумбу – три, спотыкаются!
Настроение было отличное. Путь к Асе Носовой, у которой должна была состояться складчина, лежал мимо знакомого дома и по старой привычке, взглянув на заветные окна, в которых еле мерцал приглушенный свет, Артем испытал вдруг такую тягу и боль по все еще не угасшей любви, такое непреодолимое желание увидеть ее, его Нонну, что, не дав себе ни секунды на размышление, он взбежал на третий этаж.
…Как и предыдущие, октябрьские праздники, предстоящая встреча Нового года не сулила Нонне веселья. Да и о каком праздновании могла идти речь, до него ли ей… Все, обрушившееся на нее в уходящем проклятом году она бы вынести не смогла, если бы не помощь и старания Артема. Это он, замечательный мальчик, вернул ее к жизни. Это он тратил свою энергию, силы и время на поддержку и заботу о ней. И чем она его отблагодарила? Из-за какой-то глупости, втемяшившейся в голову, прогнала. Милый, славный мальчик, как ей сейчас его не хватает! И почему на сердце нет покоя, и мысли все чаще возвращаются к нему? Гордый, больше не заходит…А быть может, все это ей померещилось и было плодом ее больного, извращенного сознания? Надо же, приписала Теме какую-то влюбленность, испугалась этой привязанности к ней, и вот доказательство – его отсутствие. Ведь прошло больше месяца, а он не напоминает о себе, даже не позвонит – обидевшись, все оборвал. А она навоображала себе что-то несусветное, приписав несуществующую любовь. Тема приходил просто по доброте душевной и в память об ушедшей подруге. Какая все же она испорченная, легкомысленная, гадкая! Даже хуже Таньки, если смогла подумать о возможности подобного романа, и с кем - с мальчишкой! И это после всего случившегося…Но почему мысли возвращаются к нему вновь и вновь, почему все думы об Артеме, а Кирилл совершенно позабыт, как будто вычеркнут из ее сознания? Неужели это признаки начинающегося сумасшествия?..
Так думала Нонна в тот момент, когда раздался звонок в дверь.

                - 9 -

«Кого это несет?» - раздраженно подумала она, направляясь в переднюю. Сейчас ей никого видеть не хотелось. Когда же открыв дверь Нонна узрела того, о ком минуту назад думала, радость и смятение отразились на ее лице, а он смотрел на нее, сияя улыбкой, с шампанским в руках. Как бы извиняясь, Артем спросил:
- Я может не вовремя? Но хотел…
- Темочка! Пришел! Проходи, на дворе мороз… – почему-то смешавшись, зачастила она.
- Я не задержу. Захотел поздравить.
- Ты куда-то на встречу спешишь? – спросила Нонна, а сердце отчего-то замерло, наверно от боязни услыхать утвердительный ответ.
- Нет, я никуда не спешу. Быть может,  вы кого-то ждете?
- Только прихода Нового года. Скорей бы этот прошел… Слишком многое он уносит с собой, тяжело…
Артем глядел на нее, и в нем все более росло желание, поборов эту вновь возникшую робость, обхватить, расцеловать. Но мысль, что после этого может быть уже окончательно изгнан, удерживала.
- Вы, Нонна Андреевна, - он нарочно к ней так обратился, - не против, если я с вами встречу Новый год?
- Конечно, что за вопрос! Я очень рада и благодарна тебе, что вспомнил, пришел. Только у меня даже нечего поставить на новогодний стол, я ведь никого не ждала… Хотела лечь спать и забыть обо всем на свете.
…Когда Нонна открыла глаза, за окном еле брезжил рассвет. Пробуждение было ужасным. Неужели случившееся – не сон, а жуткая, позорная явь?.. Как подобное могло с ней произойти?.. Неужели она сошла с ума? Она… и этот совершеннейший ребенок, неопытный и наивный, которому едва исполнилось восемнадцать... Какая абсурдность случилась, так низко пасть! Как взглянуть ему в глаза, когда проснется, что подумает о ней?
Артем лежал рядом, по-детски сопя в безмятежном сне и легкая, счастливая улыбка блуждала на лице, покрытом скорее пухом, чем щетиной. Его рука покоилась на ее груди. Боясь разбудить, Нонна, легонько отстранившись, сняла руку. Артем сделал губами несколько движений и продолжал пребывать в сладкой дреме.
Конечно же, винить выпитое шампанское нелепо. Где была ее голова, что дальше будет? Раздумья, вертящиеся по кругу, не давали ей покоя. Нонна сползла тихонько с тахты и, прежде чем направиться в ванную, зашла в детскую, взяла байковое одеяло и заботливо прикрыла им Артема.
…Когда он проснулся, Нонны рядом не было. Потянувшись и счастливо улыбаясь, Артем вспомнил вчерашний, а скорее сегодняшний, первый день наступившего года. С этого дня его жизнь принадлежит ей! Свое будущее Артем видит только рядом с этой необыкновенной, принадлежащей ему, женщиной. Все мечты, думы, связаны с той, которая подарила ему столько блаженства, сделав самым счастливым человеком. С ней ему подвластно все! Это его судьба, ему одному доставшийся жребий. Артему наплевать на разницу в годах и что скажут вокруг, даже на осуждение родителей, если они не поймут его. Да что ему за дело до них, лишенных понятия, что в жизни главное – это любовь! А он любит и любим, в этом он уже не сомневается. «Она моя, моя, моя!»
Полный страсти, Артем был абсолютно уверен, что и Нонна полна тех же ощущений. Где она? Скорей бы пришла опять в его объятия!
В эти минуты, готовый отдать любимой весь день, студент совершенно забыл, что его ждет зачет…
Когда Нонна вернулась в комнату, Артем все еще пребывал как бы в состоянии дремоты. Прикрыв глаза, с мечтательным выражением на лице, он утопал в сладостных воспоминаниях о том, как они готовились к встрече Нового года.
…Накрывая журнальный столик салфеткой, Нонна посетовала, что кроме «рубиновых россыпей» винегрета у нее ничего нет. Артем восхитился такому поэтическому прославлению народного блюда.
- Это не мое определение, - открестилась Нонна, - а где-то подхваченное.
Когда на столе появились ветчина и три мандаринки – все что нашлось в запасах, плюс шампанское и конфеты, она, поставив два бокала и обеденных прибора, смеясь, сказала:
- Ну, как в лучших домах Филадельфии! - а потом, взглянув на часы, воскликнула: - Боже, мы почти прозевали приход Нового года! Скорей, Тема, включай телевизор! Авось, еще узнаем, кто нас поздравил.
Но на экране, на фоне кремлевской башни, уже отбивали последние удары куранты. Затем, под звуки гимна Артем открыл шампанское и они подняли бокалы за новый, пятьдесят пятый год. А потом, по его настоятельной просьбе, они выпили на брудершафт…
Сладкие грезы воспоминаний прервали обращенные к нему слова:
- Артем… прости за это безрассудство. Одевайся и уходи.
Он даже привстал, обескураженный. Нонна опять, после всего, его гонит! Это непостижимо, какой-то абсурд! И он, вперив в нее взгляд, твердо ответил:
- Не уйду!
- Что ты сказал?
- Что слышала! Ты меня уже раз выгоняла и сама убедилась, что мы друг без друга не можем. А то, что случилось - закономерно, потому, что это – любовь! И ее нечего бояться и стыдиться! От нее не убежишь и не спрячешься.
- Вот как заговорил… Это черт знает что! Пакость это, а не любовь! Я тебе в матери гожусь! С этой минуты я себя перестала уважать. Пойми, потеряв дочь, заняться любовью с ее другом - это не только аморально и достойно осуждения, но, как святотатство, смертельно преступно и заслуживает безжалостного наказания. Пойти на поводу грязных инстинктов - что может быть позорнее! Поэтому – уходи!
И она разрыдалась.
- Нонночка, милая… - вскочив, он взял ее за плечи и привлек к себе. – Перестань себя казнить!
- Умолкни, Тема! Пойми, ведь прошло всего полгода с того страшного дня, а я, как последняя…с мальчиком в постели… Боже!
- Брось меня называть мальчишкой! Забудь о возрасте и…Нонна, мы любим друг друга, а это главное и извиняет нас перед ее памятью!
Артем был растерян и не знал, что еще сказать, что предпринять, чтобы ее успокоить. Он был готов на все, лишь бы снять с ее души это ощущение вины перед дочерью, перед ним и самой собой.
Поборов страх быть окончательно изгнанным, Артем заключил Нонну в объятия, прижал к себе, несмотря на легкое сопротивление, и выпалил:
- Рубикон перейден, к прошлому возврата нет!
- Что значит, нет? – сквозь слезы произнесла она не то вопрос, не то утверждение. – У нас, Артем, разные дороги, а это – случайная напасть, вызванная выпитым, и физиология.
- Какая еще физиология? Что ты говоришь? И причем тут выпитое, если я без тебя не могу, и знаю, чувствую, что и ты…
- О, милый мальчик, сними очки и взгляни трезвым взглядом на эту, обрушившуюся на меня, новую беду. Уйди, помоги мне! Нам не надо видеться. У тебя юношеская блажь, игра крови, физиологический всплеск, а у меня – помешательство, по-видимому, от всего пережитого. Потеряла дочь, разум и себя…
- Умолкни, не казнись и перестань видеть во мне мальчишку в коротких штанишках! Я не таков и приложу все силы, чтобы ты убедилась в этом, и заслужу твою любовь, которая, я твердо знаю, живет в тебе, как и во мне!
И не найдя больше слов, не в силах выразить все рвущееся из души, Артем осыпал Нонну страстными поцелуями.
…Уже потом, когда часы пробили полдень, Тема вспомнил о зачете, схватился за голову и стремглав убежал, напутствуемый Нонной:
- Ни пуха, ни пера!

                - 10 -

Она поймала себя на мысли, что так обычно провожала дочь на каждый экзамен и, словно опомнившись, снова взглянула на все случившееся со стороны.
В том, что она смогла в этом юношеском сердце зародить чувство к себе, нет ничего удивительного. Понятна жалость к попавшему в беду человеку, которую он, по неопытности, воспринял за любовь. А на самом деле – игра молодецкой крови да пары выпитого придали ему отваги пойти на поводу влечения. А, может, даже не это, а тонкий расчет – воспользоваться ею, приняв ее благодарность и хорошее отношение к нему за распущенность и доступность. «О Боже, неужели это? – с ужасом подумала Нонна. – Но нет, это на Тему не похоже…» Хотя… и тут – ее словно обухом по голове ударило – ну зачем кривить душой, ведь ее саму тянет к этому юноше…
Нонна совершенно запуталась в своих рассуждениях и принялась вспоминать, что же случилось вчера, повлекшее произошедшее. Но все ее старания упирались в какой-то провал памяти, словно душа решила забыть этот отрезок времени…
Артем на удивление успешно сдал зачет, хотя был почти уверен, что его запорет. Ненадолго забежав домой, он поздравил родителей с Новым годом, потряс раскрытой зачеткой, получил похвалу и, отведав мамин «Наполеон», от которого взял пару кусочков, якобы для Юраша, в приподнятом настроении убежал, не забыв прихватить недавно приобретенный, миниатюрный, изданный «Академкнигой» томик сонетов Шекспира.
С этим скромным презентом он опять появился перед очами любимой, все еще пребывавшей в минорном настроении, в полнейшем отчаянии от сознания своего безволия и беспомощности в создавшемся положении.
Чего скрывать, Нонна была рада его приходу, и по правде сказать, в течение остатка этого дня ее неоднократно посещала пугающая мысль, что быть может Тема больше не придет… Зачем ему старая, падшая женщина?
Но Артем пришел. Особенно ее тронули эти два кусочка «Наполеона», а томик сонетов, оформленный с большим вкусом и любовью, вызвал неподдельный восторг.
- Темочка, спасибо за этот новогодний сюрприз! – воскликнула Нонна, одарив его своей лучезарной улыбкой.
Эта ее реакция вызвала колоссальную радость и гордость в душе Артема: он добился, он смог вернуть только ей присущую обворожительную улыбку, которая совершенно преображает лицо любимой! 
- Нет, родная, ты этим «спасибо» не отвертишься! Я жду поцелуя! – в ответ вскричал он, обнимая отстраняющуюся Нонну, решившую опять восстановить достойную дистанцию.
- Я что-то не пойму тебя, дорогая женушка! – чуть ли не обиженным тоном воскликнул Артем.
- Что… Как ты сказал? Как меня назвал?
- А что, разве не так? Я уверен, что после твоего развода, а это уже давно пора, мы зарегистрируем наш брак.
- Ой, милый мой (она хотела сказать «мальчик», но удержалась, вспомнив его обидчивость), - мечтать никому не возбраняется…
- Что значит «мечтать?» Ты что, забыла, мы…
- Тема, прошу, не надо. Я не могу, пойми…
- Ничего не хочу понимать! Конечно, можно жить и не заключая брака, это даже, по мнению многих, удобно – нет ответственности. Но я не желаю такого! Я хочу, чтобы у нас была настоящая семья, чтобы ты могла всем прямо смотреть в глаза а не бояться, «что скажет Марья Алексевна»…
- Марья Алексеевна? Это ты о ком?
- Приятельница Фамусова, стыдно классику не знать.
- О, «Горе от ума», совсем запамятовала. У кого-то горе от избытка ума, а у меня – от его недостатка. Совсем потеряла…
- Хватит себя бичевать! Раз нам подарена жизнь, ее надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за утраченные возможности.
- Вот, что значит быть хорошим учеником и усвоить учебные программы! Но ты, друг мой, переврал великолепное высказывание мужественного человека.
- Опять захотела сделать мне больно?
- Ты что, Тема? Я тебя обидела? Чем?
- Как чем? Напоминанием, что я – вчерашний школяр.
- Да, что ты! Такого в уме не было. Прости!
- А в загс я, не смотря ни на что, тебя поведу! – смеясь, продолжал гнуть свое Артем, желая добиться от нее вновь веселого расположения духа.
- Конечно, это нам необходимо! Это даст возможность позабавиться работникам заведения, потом подарим радость и удовольствие всем знакомым и даже незнакомым позубоскалить, пополоскать наши имена изрядным образом, а некоторым вволю поговорить об утраченной морали… А самое главное, принесем немалое огорчение твоим родителям. Представляешь, каково для них будет, а особенно для твоей мамы, когда она увидит рядом со своим единственным сыном не его ровесницу, а мать покойной подруги…
- А откуда она узнает? – упавшим голосом спросил Артем. – Им-то зачем это знать?
- Глупыш, мы ведь с ней хорошо знакомы. Встречались не только на родительских собраниях, но и по работе в родительском комитете. Представляю, что стало бы с нею, узнай она о…
- Брось, прошу тебя! – вскричал Артем, увидав мучительную мину на лице любимой. – Не будем об этом! Лучше поговорим о сонетах или о весне.
- Ну да… Самая подходящая тема в первый новогодний день…
- А почему нет? Именно сейчас надо думать и мечтать о весне!
С этого дня весна воцарилась в сердце Артема, а Нонна еще долго пребывала в тяжелейших раздумьях. Она понимала и отдавала себе отчет во всей нелепости произошедшего и опасности, которую оно может повлечь за собой. Впереди маячила пропасть, но ей уже стало безразлично, что будет потом. Нонной все более овладевало притяжение к этому юноше.
Артем, хотя и достиг совершеннолетия, но в глазах Нонны был еще ребенком. Это ее пугало и одновременно умиляло. Нет, он не был игрушкой в ее руках, это не была забава, даже не соломинка, за которую Нонна ухватилась, спасаясь от одиночества. Она ощущала и ценила его заботу, поклонение и страсть, наслаждалась сознанием своей необходимости. Нонна считала: Тема поддержал ее в трудную минуту, он предан и чист душой, и она обязана отдать ему все, что имеет.
Но порой на Нонну нападало упадническое настроение – что она делает, до чего дошла? Ведь с некоторых пор стала видеть во сне Кирилла, продолжает его любить, не смотря ни на что… И зачем морочить бедному мальчику голову? Виновата во всем страсть, принимаемая за любовь. Она парализовала ее волю и лишила разума. Необходимо найти в себе силы прислушаться к здравому смыслу и порвать эту порочную связь.
Но все противоречивые думы с приходом Артема таяли. Он был ее отдушиной, воздухом, светочем, влекущим к жизни. А напоминание соседки о Татьяне, которую повстречала, если не обозналась, с Кириллом, положило конец Нонниным сомнениям: она тоже имеет право на счастье любить и быть любимой!
Для Артема не нужно прихорашиваться, скрывать настроение, подстраиваться. С ним легко, не надо стараться выглядеть умнее, чем на самом деле, и лучше, чем есть. Не нужно тянуться до его уровня, как было с Кирой. Кира, Кира… незаживающая рана. Не такая, как потеря ее девочки, но тоже нестерпимо саднит… Колет, как заноза при напоминании о себе, а вокруг все, даже мелочи, твердят о муже, и это ужасно. И только любовь к другому способна вытолкнуть наваждение по имени Кира…
…Неожиданным оказался разговор с Артемом:
- Какая великолепная картина! – воскликнул как-то он, разглядывая висящую в раме вышивку.
- Да, это я отважилась вышить гладью картину Маковского «В ночном». Меня на это сподвигло тридцатилетие Кирилла.
- У тебя талант и золотые руки. Они не только красивые, но и умелые. Но чтоб я больше не слышал этого имени! – незнакомым строгим тоном сказал Артем.
Эта категоричность поразила Нонну, она никак не ожидала такой реакции. Это был уже тон мужчины, который одновременно понравился Нонне, но и озадачил. Как она могла проморгать метаморфозу, случившуюся в этом юноше? Неужели и сама стала за это короткое время другой? По-видимому, да. Ведь когда-то давно, прочтя в какой-то книге слова героини, что «только полная дура может отказаться от романа с красивым, образованным и утонченным человеком, если ей… много лет», Нонна тогда была возмущена этим высказыванием, считая его циничным и чуть ли не противоестественным. А теперь… Она с этой точкой зрения совершенно солидарна!
Прав Артем: живешь один раз, и отказывать себе в наслаждении глупо – заключила Нонна, перестав комплексовать, копаться и заниматься бесконечным анализом происходящего.

                - 11 -

Совершенно случайно на клочке газеты она прочла объявление о продолжающемся наборе практикующих работников учебных заведений на заочное отделение учительского института. Долго не раздумывая, она тут же позвонила по указанному номеру.
С этой минуты жизнь приобрела для Нонны совсем другой смысл, а Артем, узнав о ее решении заняться учебой, радостно воскликнул:
- Это же чудесно: в одной семье - два студента!
Он неуклонно гнул свое – у них семья.
Теперь, вернувшись из дворца пионеров, Нонна обкладывалась учебниками и упорно штудировала их, проявляя завидное усердие в учебе. А вскоре Теме пришлось подчиниться ее вердикту – свидания только по выходным. Ничто не должно ни ее, ни тем паче его, отвлекать от основного занятия.
Если честно признаться, не только тяга к учебе заставила Нонну установить такое жесткое правило. Дело в том, что то, чего она опасалась, произошло.
На днях одна из вездесущих соседских старушек на улице остановила Нонну. Поприветствовав и посетовав на нерадостную питерскую погоду, как бы ненароком сказала:
- В наше время, даже не верится, что сохранилась в душах людей, особенно молодых, чуткость. Это я о мальчике, друге твоей покойной доченьки, который, как мне кажется, чуть ли не ежедневно забегает к тебе. Похвальная отзывчивость и верность его удивительны!
Все, – поняла Нонна, - она стала притчей во языцех. У соседок есть интересная тема для пересудов, они полны догадок… Необходимо что-то предпринять... Плюнуть на их досужие мнения или же постараться развеять подозрения?..
И она, на первый случай, выбрала второе. Тема будет реже мозолить глаза, реже будет разжигать любопытство. Их встречи раз в неделю принесут немало пользы, не только усыпив старушечью бдительность, но и подарят уйму времени. К тому же, после второго курса Артем, дабы заработать лишнюю копейку да набраться дополнительного опыта, устроился ночным медбратом на скорой помощи.
А Нонна, наоборот, вынуждена была отказаться от приработка надомницей от ателье, чем занималась последний год. Это произошло по требованию Артема, когда тот, придя в воскресенье рано утром, застал Нонну за машинкой. Была спешная работа и ей пришлось чуть ли не с рассвета трудиться над вышивкой «ришелье».
- Все, это последняя бессонная ночь! Никакой работы! Хватит тебе твоих пионеров. У меня стипендия и дежурства на скорой! – он промолчал, что регулярно сдает донорскую кровь, получая за это деньги.
- Ты что, Тема, причем тут твоя зарплата? Мне самой надо зарабатывать на жизнь. И не только на еду, но и на многое другое.
- На многое другое должен зарабатывать я! Вопрос решен и прошу – не буди во мне зверя! Кто глава семьи? Мужчина. Так что, женщина, помолчи и подчинись!
С этого дня Артем стал подкладывать Нонне деньги. То в сумке она обнаруживала лишнюю бумажку, неведомо откуда взявшуюся, то в кармане пальто. Нонна возмущалась, яростно сопротивляясь этим его «материальным поддержкам», считая, что меркантильных отношений между ними быть не должно. Но вскоре она привыкла, что где бы они ни были, куда бы ни ехали, везде платил Тема.
- Ты меня оскорбляешь, унижаешь! – обиженным тоном не раз говорил он, когда Нонна порывалась участвовать в расплате. – В какое ты меня ставишь положение, когда открываешь сумочку и вытаскиваешь кошелек? Как будто я не мужчина, способный угостить свою даму!
И стремясь не уязвить его самолюбия, Нонна подчинилась.
Вообще, все чаще и чаще Нонна ловила себя на том, что всецело подпала под влияние Артема. 
Вынужденные расставания порой бывали весьма долгими, но только усиливали любовный пыл молодого человека. На период их сессий было наложено неукоснительное табу на встречи. Разлучала и ежегодная уборка картошки, на которую отправляли студентов. К тому же летом Нонна трудилась воспитателем в пионерлагере, а Артем сплавлялся с отцом по рекам на байдарках. Находясь вдалеке, Артем ощущал все крепнущую и усиливающуюся любовь, наперекор народному заключению, что со временем любовь, насытившись страстью, уходит, подменяя себя привычкой, и что охлаждение и потеря притягательной силы неизбежны…
- С годами любовь улетучивается и теряет магнетизм! – утверждал Юраш с видом большого знатока по этой части, да и вообще человека, имеющего огромный жизненный опыт.
Слова друга звучали очень убедительно, но только не для Артема, который ни на секунду не сомневался в своей любви и в такой же отдаче любимой, которая, по его ощущению, нуждалась во все более трепетном к себе отношении.
Порой Артему даже представлялось, что Нонна – маленькая, слабенькая девочка, а он - умудренный опытом мужчина, обязанный ее холить, лелеять и защищать. А что касается Нонны, то и она испытывала что-то похожее на любовь к Артему, и с каждым разом во время разлук ей все более недоставало его… А пребывание рядом приносило наслаждение и радость от сознания своей необходимости ему, подкрепляемое раз за разом Теминым восторженным, бурным проявлением своих  чувств. Да, она любит его - к такому выводу пришла Нонна, - но совсем иной любовью, отличной от предыдущей, которую испытывала к Кириллу. Та, что была с мужем, была неповторима, очень не похожа на эту... И отношение Нонны к ним, любимым, было совсем различным.
Когда Нонна встретилась и влюбилась в Киру, он казался ей намного старше – шутка ли, почти восемь лет разницы. Ей льстило это – взрослый мужчина полюбил ее, почти девчонку, вчерашнюю школьницу! Голова кружилась от восторга. Она достойна любви такого, не только красивого и умного, но что немало значило, взрослого человека!
А потом, с годами, когда Кирилл окончил институт и стал капитаном, какая гордость воцарилась в ее сердце от сознания, что этот значительный человек принадлежит ей, почти неучу, ничего из себя не представляющей. Ну, разве что с фигурой и смазливой внешностью, привлекательными для мужчин (от чьего внимания Кира свирепел). Он был ведущим в их семье, Нонна во всем всегда подчинялась ему, не перечила, всецело подавленная авторитетом мужа.
А с Темой поначалу все было наоборот. Она старше, даже страшно подумать насколько. Он совсем другой – нежный, добрый и отзывчивый. Его восторженность и порывистость умиляли Нонну, как и стремление казаться перед нею лучше, чем есть. Это выглядело забавно и ласкало душу. Нонна любовалась им, наслаждаясь сознанием того, что смогла вызвать подобный восторг и любовь этого прекрасного юноши. 
Правда в ее любви к Кириллу была одна значительная черточка – Нонна никогда не замечала его недостатков. На ее глаза были надвинуты такие шоры, что Нонна, ослепленная своей любовью, пропускала их мимо, а может быть и извиняла, находя оправдания, и недостатки мужа не умаляли в ее глазах его достоинств…
Что же касается Артема, то, несмотря на всю близость и все более растущую привязанность к нему, Нонна видела и негативные стороны в этом предмете ее, нет, не увлечения, а глубокого, так тяжело давшегося чувства. Нонне хотелось приложить все, что в ее силах, чтобы искоренить улавливаемые ею недостатки.
 Конечно, Артем от природы многим одарен и вполне освоил культуру поведения, но вот внутренней порой не достает… Этому мешают не только неопытность и недостаток образования, но и неумение вникнуть в суть дела, излишняя поспешность и безапелляционность поверхностных выводов, амбициозность в некоторых вопросах, да к тому же мальчишеское упрямство, порой до смешного нелепое, плюс чуть ли не детская обидчивость по пустякам. Но в целом Артем был великолепен, и Нонна могла часами наслаждаться, глядя на этого взлохмаченного упрямца, дороже которого у нее никого не было.

                - 12 -

…Время шло, текло, бежало... Оба «грызли» свои науки, живя ожиданием встреч, которыми не успевали насладиться, так свидания были коротки. Нонна фактически вела замкнутый образ жизни: она уже забыла о том времени, когда ее маршрут был иным: кроме работы и посещения по пути продуктового магазина, далее он не распространялся. Где-то шла другая, давно позабытая, очень ею любимая жизнь – театры, музеи, вылазки на природу и прочее...
Непреложным правилом, конечно, было систематическое посещение могилы дочери. В течение первого года это было ежемесячным, а  затем Артем стал убеждать Нонну: он где-то, не то слышал, не то вычитал, что нельзя такое делать часто, а лишь в определенное время, дабы не тревожить душу умершей.
- И ты, комсомолец, медик и атеист, в это веришь? - спросила Нонна, понимая, что юноша, заботясь о ней, о ее нервах, придумал этот миф.
- Нонночка, дорогая, чем больше я знакомлюсь с человеческим организмом, тем больше осознаю огромную премудрость нашего существования и понимаю, что не все подвластно человеку, а существует сила, если хочешь, как угодно ее назови, – природа ли, создатель, Бог, - которая сильнее нас. Она смогла произвести нас и все окружающее так умно и сложно. А что касается связи жизни и смерти, то это таинство вряд ли мы сумеем постичь. Есть вещи выше наших возможностей, все устроено очень мудрено, дружок, и мое комсомольское членство тут ни при чем! – неожиданно глубокомысленно произнес Артем.
С этих пор Нонна прекратила частые посещения кладбища.
Иногда по вечерам, отложив книги в сторону, она ловила себя на мысли, что еще немного и совершенно одичает. Подсознательно вырос вопрос: а что же дальше? Неужели так тупо, бездарно пройдет жизнь? Надо что-то предпринять, пока судьба не принесла еще каких-то сюрпризов...
Выходить днем из дома с Артемом Нонна все еще остерегалась, боясь, что встретив кого-либо из знакомых, даст им повод для порицания. Однако на сей раз, отбросив все треволнения, во время обычной вечерней воскресной прогулки, совершаемой ими перед расставанием, она спросила:
- Артемка, а ты взбирался на Исаакий?
Как и ожидалось, ответ был отрицательный:
- Я ведь в Ленинграде живу не так давно, не успел.
- Ну так пойдем, и я тебе подарю мой родной Петров град!
Стоя на смотровой площадке и видя простирающееся вокруг море сияющих огней, в которых утопал город, а над ними, на безоблачном  небе другое море - сверкающих звезд, Артем, придя в восторг, обхватил Нонну и, поцеловав, воскликнул:
- Как это удивительно прекрасно! Как и ты, моя дорогая, это - чудо! Спасибо за подарок!
Этим он привлек к ним внимание публики, тоже любующейся панорамой, откликнувшейся многозначительными ухмылками и смешками.
Нонна, отстраняясь, шепнула:
- Уйми свой телячий восторг!   
Тема, насупившись, направился к выходу.
Они молча спустились. Нонна первой нарушила молчание, решив: «Я старше и должна быть умнее»:
- Темушка, пойми, эмоции надо уметь сдерживать.
- Ну, вот еще! Если радуется и поет душа, чего скрывать? Этим надо делиться!
- Конечно, ты прав. Но не так бурно, как проявил ты, причем на публике, забыв правила приличия.
- Ну, хорошо. Но причем тут намек?
- Какой намек? – удивилась, не поняв, Нонна.
- «Телячий», вот какой! – в его голосе сквозила жгучая обида.
- Ну, не надо обижаться, мой родной, самолюбивый мальчик!
- Ты опять?.. Еще раз скажешь «мальчик», и я не знаю, что сделаю! Утоплюсь в фонтане!
- А почему в фонтане? Можно в Неве, величественней получится! - постаралась она, как и он, обратить все в шутку. Размолвке пришел конец.
А через пару дней Артем явился с билетами в Александринку на спектакль «Нора» по Ибсену. Нонна пребывала в восторге от предстоящей перспективы - наконец-то напоить изголодавшуюся душу праздником, который дарит настоящее искусство. Она все еще комплексовала, представляя издали себя рядом с безусым юнцом, который, несмотря на явное возмужание, в ее глазах все еще пребывал, хотя и желанным, но мальчиком.
Спектакль был великолепен. Все как будто обошлось, никого не встретили и остались полные впечатлений. Однако через день мама сказала Артему:
- Сынок, а почему бы тебе не привести и не познакомить нас со своей девушкой?
- Какой девушкой? – сделав удивленное лицо, спросил Артем.
- А той, с которой был в театре. Тебя там видела наша соседка, Поля. Ну, ты ее знаешь, со второго этажа. Говорит, девушка очень красивая. А ты ее от нас прячешь... Это не дело, приводи!
Артем, польщенный оценкой его выбора, все же ответил матери отказом:
- Еще, мамочка, рано знакомиться. Придет время – приведу.
Но не только мать, но и отец стал напоминать сыну об его обещании. Понимая, что все выходные дни Артем проводит со своей девушкой, они решили, что уже давно пора...
У Нонны была маленькая слабость – она обожала не только мороженное, но и глясе и, наконец, отважившись, как она выразилась, «выйти в свет», Нонна разрешила себе эту роскошь – посещать любимый погребок «Норд», куда по выходным стала заглядывать с Темой, при этом предупреждая его:
- Веди себя прилично, а если кого повстречаем, то помни – мы встретились случайно.
- Из тебя чудесный вышел бы конспиратор! - смеялся Артем.
Теперь, по мнению Нонны, пустое времяпрепровождение по выходным сменилось жизненно необходимыми мероприятиями. Зимой они частенько пополняли собой толпы лыжников, устремляющихся в Кавголово, где вволю наслаждались, с азартом спускаясь со снежных холмов на лыжах, взятых напрокат тут же на спортивной базе. В осеннее же время, приехав в Зеленогорск, бывший Териоки, отправлялись в лес на сбор грибов, которых была пропасть. Собирая дары леса, они непременно заглядывали во встречающиеся по пути финские доты и дзоты, некогда установленные на линии Маннергейма, сейчас заброшенные и загаженные. А какое удовольствие приносило посещение их любимого Репино, бывшего Куоккала!
Нонна, как искусный гид, знакомила своего юного спутника с дорогими ей местами родного города. Делала она это ненавязчиво, как бы между прочим. Нонна рассказывала Артему историю создания «Медного всадника», легенды, связанные с монументом императрице Екатерине и о мистике, творившейся со скульптурами фаворитов императрицы у его подножия: у них бесконечно что-то пропадало – то бронзовая цепь, то ордена, то шпаги и эполеты... А однажды какие-то шутники нарядили саму Екатерину в матросскую тельняшку и сунули в руку бутылку…
Конечно, Нонна не обошла вниманием и свое излюбленное место – Анничков мост с его скульптурами «Укротителей коней». Слушая рассказы Нонны, Артем ловил себя на мысли, как он переоценивал собственную персону, считая себя развитым многогранно и разносторонне. На поверку-то оказалось, что он во многом ограничен, с недоразвитым чувством прекрасного... Ведь он мог тысячу раз пройти, ну хотя бы по этому Анничкову мосту, не обращая внимания на его искусно сотворенные пролеты и чугунные перила с изображениями морских коньков и русалок. «Как богат внутренний мир и кругозор моей ласточки!» – восторгался Артем диапазоном познаний любимой в области культуры.
Как-то у них зашла беседа о музеях, и Нонна полюбопытствовала, сколько раз бывал Артем в Эрмитаже. Вопрос удивил его:
- А сколько надо? Был один раз и вполне достаточно. Впечатлений - полон рот, хватит на всю оставшуюся жизнь.
- А что конкретно впечатлило, что особенно запомнилось? – не унималась она.
- Как, что конкретно? Всего не упомнить. Все ошеломило и запомнилось. Белиссимо! – блеснул Артем, где-то подобранным, скорее всего в кино, итальянским словечком.
- А как тебе Тронный зал в Зимнем?
- А, это там, где восседает Петр с удивительно маленькой головкой на длиннющем туловище?
- Нет, не тот зал, а другой, Георгиевский, где обычно вела приемы Екатерина. Громадный и прекрасный!
И Нонна вскоре, в одно из воскресений, потащила упирающегося Артема полюбоваться не только невероятным паркетом этого зала, но и огромной картой СССР, на создание которой ушло сорок пять тысяч самоцветов.
Восхищаясь, Артем сказал:
- Ласточка, всему этому великолепию не хватает одной вещицы.
- Какой? – с недоумением спросила Нонна.
- Твоей, вышитой гладью, картины «В ночном»
- Не пойму, Тема, ты шутишь или издеваешься?
- Милая, что значит «издеваешься»? В этом зале представлены творения золотых рук нашего народа. А твои руки не только красивые, но и золотые. А за мое эстетическое развитие, не знаю, как тебя благодарить! Представляешь, быть здесь и не заметить всей этой прелести мог только такой остолоп, каким являюсь я. Ты, радость моя, пробуждаешь во мне спящую тягу ко всему прекрасному и открываешь мне глаза на самого себя.
- Сделать тебе реверанс, Темочка, за твою хвалебную оду здесь, среди людей, не могу. А вот твое критическое отношение к себе – уважаю. В нем слышится голос не мальчика, но мужа.
Напоминание о возрасте опять кольнуло Артема, но на сей раз он вида не подал, понимая, что демонстрируя обидчивость, приносит ей огорчение.

                - 13 -

После третьего курса и очень интересной практики, укрепившей в Артеме сознание правильно избранного пути, в период долгожданных каникул, он, как и многие студенты, вместо отдыха, соблазненный уверениями Юраша, что чем бить баклуши, можно хорошо заработать, поехал трудиться в стройотряде. Там, под влиянием друга, фаната преферанса, Артем пристрастился и сам.
Вернувшись осенью, он рассказывал Нонне о проведенном времени: работе в далеком колхозе, где строили коровник, купались в реке по имени Сестра и спали на сеновале, наслаждаясь дурманящим запахом, свойственным только деревне – смесью ароматов трав и навоза. Затем с гордостью Артем вынул заработанные деньги, добавив, что было бы ненамного больше, если бы не съела пулька.
- Какая пулька? Вы что там, стреляли?
Артем расхохотался:
- Нет, родная, мы играли.
- Тема, не темни! Что значит играли? Пули-то причем?
Это ее непонимание доставило Артему удовольствие: оказывается, есть вещи, в которых Нонна – профан.
- Пулька, это попросту преферанс, которым мы забавлялись. И толику денег я в него продул… Да беда невелика – они перекочевали в карман друга, Юраша. Вот кто настоящий ас в этом деле! Зато мне везет в любви! – крепко прижимая к себе любимую, завершил свой рассказ Артем.
- Погоди, милок! – освобождаясь из объятий, начала озабоченная Нонна. – Ты что, увлекся карточной игрой?
- Ну да! Преферанс – великолепная, интеллигентная игра и кстати, весьма интересная и требующая сообразительности.
- Ну, допустим интересная. Но на деньги… Тема, от тебя я этого не ожидала. Игра на деньги - это ужасная пропасть, которая затягивает.
- Ой, ласточка, не драматизируй. У нас чисто символическая игра – по копейке, и проиграл я сущий пустяк. Вот и тебя я ей обучу и сама поймешь, как пулька захватывает! Пригласим Юраша – он быстро тебя приобщит.
- Никаких Юрашей! – категорически отвергла это предложение Нонна. - Учебой надо заниматься, а не игрой! Увлечение картами – страшный порок.
- О, строгая моя учительница-мучительница, люблю и подчиняюсь! Но с картами не расстанусь, а только отложу на потом, когда сменишь гнев на милость и примиришься с моим маленьким пороком, этим безобидным увлечением…
- Ну да, безобидным…
- Но, голубушка, я тебе уступаю, уступи и мне...
- Позволь, я что-то не припомню, в чем тебя заставила уступать?
- Ха-ха! А курево? Я ведь смирился, хотя… Помнишь, у Чехова: «Поцеловать курящую женщину, все равно, что облизать пепельницу»...
Действительно, Нонна, несмотря на все увещевания Артема бросить пагубную привычку бесконечно смолить, фактически не выпускала папиросу изо рта. На это напоминание Артема она только пожала плечами в ответ:
- Ну, вольному воля – можешь не целовать! А я без табака обойтись не смогу. Прости уж мне этот маленький порок, который мне необходим…
- Последуй моему примеру – я терплю твои «Казбеки» и «Герцеговины Флор», а ты – смирись с моим префом.
- Да, кстати, - гнула свою линию Нонна, - о пагубном влиянии карт тебе может напомнить здание, стоящее по соседству с моим домом.
- Здание? Не понял, а причем тут карты?
- Ты, идя ко мне, всегда проходишь мимо него. На углу нашей Гороховой и Комиссаровской, бывшей Малой Морской, расположена поликлиника. Так вот, этот дом был особняком «усатой графини» - Натальи Петровны Голициной, которая послужила, в какой-то мере, прототипом пушкинской «пиковой дамы». Поэтому, когда спрашивают, где я живу, как и все ленинградцы, отвечаю: рядом с «пиковой дамой». А ты, Темушка, если позабыл, перечитай, и пусть эти «тройка, семерка, туз» напомнят тебе, к чему может привести увлечение картами…
Нонна знала за собой «привычку» бесконечно, по поводу и без повода, испытывать волнения, даже по пустякам создавая в воображении грозные последствия. Теперь же, узрев унылый вид Артема, еще недавно воодушевленного рассказом о летнем времяпрепровождении, она решительно отбросила свой необъяснимый страх и разрядила обстановку, милостиво разрешив своему мальчику:
- Ну, что ж, играй. Только голову не теряй и помни – делу время, а потехе - час.
- Конечно! – воспрянул духом Артем. – Преферанс - только в каникулы. Ну, иногда, если будет свободное время…
Время летело с головокружительной быстротой. Только недавно Нонна раздумывала над объявлением, стоит ли «на старости лет» становиться студенткой и под силу ли ей это, и вот, не успела оглянуться, как на носу уже выпускные экзамены… Еще небольшие усилия и она – учитель! Она смогла! А ведь не верилось, что хватит терпения и воли, и если признаться, в голову приходили мысли бросить это занятие, когда наваливалась куча контрольных и запущенного материала… Но – выдержала, как сказала бы мама… Мама, мама… Если бы ты знала, что случилось с твоими девчонками… Как там сестра?.. Как сложилась ее жизнь с Кирой? Счастлива ли она, или, скорее, они оба?
Мысли о Татьяне и Кире часто посещали Нонну, как и раздумья о себе. Еще немного и Артем, окончив институт, уедет по распределению. Надежда на то, что его оставят в Ленинграде мизерная, скорее равна нулю. И это не смотря на то, что он, скорее всего, получит красный диплом. Ведь врачей, как и учителей, в городе несметное количество. Как выразился Артем, когда речь зашла о трудоустройстве в Ленинграде:
- Нашего брата, врачей, как кур нерезаных. На периферию нет дураков уезжать, все тут толкутся. Да и здесь, говорят, в районных больницах чуть ли не до девяноста лет сидят склеротики, не желающие уступать место молодым… Им лафа – получают зарплату плюс пенсия… Куда Хрущев смотрит, не знаю… Представляешь, что нас, выпускников ждет? К самостоятельной работе у операционного стола не подпустят, видите ли у них опыт, и тяни лямку, заглядывая из-за спины этого, прости господи, светила…
- Но ты, Тема, правильно сказал - у них опыт. А вам, молодым, его еще надо набраться, работая рядом и перенимая его.
- Здрасьте пожалуйста, и ты туда же! Вот не думал! Пойми, ласточка, у этих старцев и руки и глаза уже не те, а порой трясутся от возраста. Да и знания… Наука идет вперед, а они… Хотя и твердят, что молодым дорога, а старикам почет, но это в песне, а на поверку единый выход: поехать в глубинку и там, в глухомани, стать кумом королю, ни от кого не зависящим и всеми уважаемым доктором.
«Ну, он поедет, - думала Нонна, - а я опять останусь одна в четырех стенах…» От этой мысли становилось муторно. Она привыкла к Теме, ее мальчишке, как все еще мысленно его называла, да и, что значит, называла – двадцать три, это ли не мальчишеский возраст… Хотя внешне Артем теперь выглядел гораздо старше, отрастив усики и современную пышную гриву, но во всем еще сквозила молодость. А она… Через месяц ей стукнет тридцать девять! Ха-ха, еще годик и сорок, ужас! Почти бабулька… Ну да, ведь ее мама в этом возрасте стала бабушкой, когда она, Нонна, преподнесла ей внучку, Лилечку. «Бедную мою девочку, отказавшую мне в этом счастье… Нет, не она отказала, а я сама себя лишила…»
Неоднократно Нонна ловила себя на мысли, что была бы счастлива, если бы Тема подарил ей ребенка. Даже расставшись с Артемом, что, бесспорно, неизбежно, она оказалась бы не одна. У нее был бы тот, о ком надо было бы заботиться, кто внес бы смысл в ее существование, кто стал бы опорой в старости, которая грядет… Но, не получается, Бог ей детей более не дает…
А вскоре тот, кто заменяет ей всех, который ей всего дороже, покинет ее… Страх будущего охватывал Нонну, и она всеми силами старалась отогнать предчувствия, которые отравляли ей жизнь.
О будущем задумывался, и не раз, и Артем. Еще год – и конец учению. Если не запорет какой-нибудь предмет, скорей всего, его оставят в ординатуре. По утверждению Юраша, «что может быть лучше, чем зацепиться за нее и если удастся зарекомендовать себя, остаться в Ленинграде!» А это значит, не расставаться с Нонной, продолжая вести эту непонятную совместную жизнь…
Нонна категорически не желает никому открывать их связь. Родители же  наседают: почему не знакомит с невестой, и не пора ли остепениться и завести семью? Отец говорил, что перед уходом в отставку, которая вот-вот светит, его, естественно, переведут куда подальше от Ленинграда, в котором нет перспективы получить квартиру, а переехав, родители сдадут казенную, в которой сейчас живут. Следовательно, он, Артем, лишится местной прописки. Прописаться к Нонне… - но на каком основании? Регистрировать брак она категорически не желает, отвергая все его доводы, и с бывшим мужем не разводится. Говорит – пусть тот сам подает. Уверяет, что в суде, где сначала стараются примирить стороны, она с ним не желает встречаться, грязь взаимоотношений, которая накопилась в ее семье, позорно выносить на суд. «Этого стыда я не перенесу!» – твердила Нонна в ответ на требования Артема положить конец предыдущему браку и зарегистрировать новый. Ее не переубедишь, значит остается единственный выход - уехать куда-нибудь по распределению, подальше, на периферию, уговорив Нонну поехать с ним. «Если любит – поедет!» - решил Артем, придя к заключению, что это единственный здравый выход из создавшегося положения. Но согласится ли Нонна променять Ленинград на захолустье? А если откажет? Об этом не хотелось и думать. Но ежели это случится, то и тогда наилучший вариант – спрятаться от всего, от нее, от себя в каком-нибудь медвежьем углу…
Нонна считала, что ей несказанно повезло: ее пригласили в школу, где проходила педпрактику, заменить ушедшую в декрет учительницу. Так на ее попечении оказался 3-й «б» класс. При этом Нонна, хотя и с большим сожалением, вынуждена была распрощаться с Дворцом пионеров.
- Голубушка, а что ты будешь делать, когда вернется из декрета преподавательница, которую замещаешь? Дадут ли тебе класс? Ты об этом говорила с завучем или с директором? – поинтересовался Артем.
- Честно говоря, я об этом не думала. Там видно будет. Меня сейчас больше волнует, как я справлюсь. Представляешь, Тема, их тридцать три, а я одна, но они такие забавные, ты бы видел! Прелесть, а не дети!
Видно было, что Нонна уже их обожает.
И тут Артем решился:
- Собственно говоря, заботиться о дальнейшем в этой школе тебе, дружок, нечего, ведь мы поедем куда меня распределят. Там, я уверен, найдется и тебе работа. Это тебе не Ленинград с его перегрузкой врачей, учителей и прочих.
- А разве тебя не оставят в ординатуре? Ты же об этом раньше говорил.
- Ну и что за удовольствие – отсрочить отъезд? Так поедешь?
В ответ - привычное пожимание плечами и долгое молчание, а затем:
- Темочка, пойми, это все несерьезно. Ординатура – путь к более высокой степени врача. Походишь немного ассистентом, а потом, набравшись опыта, сам начнешь орудовать скальпелем, а кто-то другой будет тебе ассистировать, участь уже у тебя…
- Ты мне, моя ласточка, зубы не заговаривай, а честно скажи – поедешь со мной?
- Куда, Тема?
- Пока не знаю. Надеюсь, у меня будет возможность выбора.
- А у меня – нет.
- То есть, не понял?..
- Пойми, расстаться с Ленинградом, с родными могилами…
Артем встал. Эти слова полоснули прямо по сердцу. Выходит Нонне могилы дороже его? Она согласна расстаться с ним без сожаления, он для нее ничего не значит? Это открытие было настолько тяжелым, что Артем, ни слова не говоря, повернулся, готовый уйти.
Нонна забеспокоилась:
- Тема, ты куда?
Он не сумел вымолвить ни слова, а только махнул в ответ рукой.
- Постой, милый мой, я тебя обидела? Ты уж меня прости. Но должен понять…
- Я все понял… - еле выдавил из себя Артем на пороге передней.
- Ты уходишь?.. – каким-то упавшим голосом спросила она. – Не ожидала. А надеялась на понимание.
- Того, что для тебя я совершенно ничего не значу? Я это понял.
- Откуда взял? Ведь ты для меня – все! Неужели я дала тебе повод усомниться?
- А твой ответ, о чем говорит?
- О том, что я тебе желаю добра и ты должен приложить все усилия, чтобы попасть в ординатуру. А после окончания будет видно, куда судьба укажет.
- На судьбу надейся, а сам не плошай, вот что это значит. Привет тебе от моей мамы - она тоже озабочена идеей ординатуры.
Тогда конфликту как будто был положен конец. Они примирились с создавшимся положением, уповая на удачу в будущем. Хотя Артем все не мог сжиться с мыслью, что, при неблагоприятном исходе, Нонна ни за что не покинет Ленинград, а следовательно расставание неизбежно. Это не давало Артему покоя, в уме он бесконечно перебирал разные варианты всевозможных обстоятельств.

                - 14 -

Когда начала работать комиссия по распределению, хотя Артема рекомендовали в ординатуру, он сам попросился в самый дальний край, куда было приглашение – на полуостров Ямал, в Салехард, столицу Ямало-Ненецкого округа. Хотя далековато и холодновато, но все же – столица!
Узнав о таком решении друга, Юраш, как показалось Артему, обалдело поглядел на него и воскликнул:
- Дорогой мой человек! У тебя что, шарики за ролики в мозгу закатились? Как можно отказаться от ординатуры и отправиться к черту на рога? Ты, Темка, в своем уме? Зазноба совсем тебя свела с ума! Смотри, чтобы твоя жизнь из-за одного неверного шага не пошла наперекосяк. Потом будешь локти кусать, да поздно будет!
Артем тщетно пытался прервать эту нравоучительную, обличительную речь друга, но где там! Юраш оседлал своего конька – ему только дай волю, разойдется так, что не остановишь…
- Опомнись, Артем! – продолжал он. – Послушай, что друг тебе говорит. Окончишь ординатуру, а потом отправляйся, куда захочешь, хоть в рай, хоть в преисподнюю, хоть в свой Салехард, хоть в Магадан – страна огромная, везде хорошие специалисты нужны. Чего спешить? Там пока и без тебя обходятся.
- Нет, Юраш, спасибо за заботу, но не трать на меня свою энергию, энтузиазм и красноречие. Я решил - и точка. Поеду, наберусь опыта. А ординатура от меня не уйдет, да и без нее, как-нибудь, обойдусь..
- Ну, вольному воля, а блаженному – рай. Как хочешь, так и поступай, но потом… Да что с тобой, дураком, говорить!.. – и, махнув рукой с досады, Юраш пошел по своим делам.
А Артем, ощутив досаду, что никто его не понимает, даже лучший друг, остался при своем – надо ехать. Но в голове все вертелось, брошенное Юрашем: «Один неверный шаг - и вся жизнь пойдет наперекосяк!»
Мама, узнав, что ее Тему распределили в такую глушь, была полна возмущения. Как так? Сын все годы учился великолепно, идет на красный диплом, и вот на тебе… Другого достойного места ему не нашлось, а придется ехать в такую даль, в какой-то Салехард.
- А Юра твой, он куда распределен?
- В ординатуру.
- Конечно, тут без блата не обошлось!
- Мама, о чем ты говоришь? Он хорошо учился.
- А ты, ты как учился? Но у нас нет знакомств и вот результат!
- У Юрки тоже нет никакой волосатой руки, а просто он – активист, занимался общественной работой.
- А тебе, что мешало?
- Он активист, мама, а я – оппортунист.
- Нет, ты просто олух!
А отец, наоборот, одобрил выбор сына.
- Ты, Темка, молодец, если предпочел далекий северный город ближнему месту. Там сумеешь самостоятельно набраться опыта, укрепить волю и здоровье. Мать, успокойся! – обратился он к жене. – Я уверен, через пару лет приедет сынище, которого ты не узнаешь! Это будет не хилый интеллигентишка, у которого от любого сквозняка сопли текут, а здоровенный мужик, дубленный морозом и ветром.
Нонна, выслушав от Артема о его решении ехать в неведомый ей город, лишь спросила:
- А где эта невидаль, Солихард, расположилась?
- Салехард, – поправил ее Артем, - на Ямале. Надеюсь, что он, эта невидаль, как ты его назвала, придется нам по душе.
Артем всей кожей ощутил неприятие, с которым Нонна восприняла его выбор. Он ожидал, что на это «придется нам по душе», Нонна как-то среагирует, но она словно пропустила замечание мимо ушей.
Спросить напрямую Артем остерегался, боясь получить отрицательный ответ, что положило бы конец их отношениям. А ведь до его отъезда еще почти полгода и мало ли что, быть может, она изменит свое отношение и решится покинуть Ленинград, поняв и оценив силу его любви, да и своей, во что так хочется верить.
 Больше на тему отъезда и грозящей разлуки разговор не заходил. Каждый был занят своим: Нонна – работой в школе и ребятней, Артем – окончанием преддипломной практики и предстоящими госэкзаменами. Они будто забыли об этом, но в душе оба продолжали размышлять о грядущем, взвешивая все обстоятельства.
А страна менялась. Когда на двадцатом съезде партии прозвучал доклад Хрущева, это было подобно ядерному взрыву. Он посмел назвать и осудить преступления великого вождя, культ личности Сталина. Членов партии на местах знакомили с закрытой частью материалов съезда. Отец Артема тогда вернулся после экстренного партсобрания взвинченный до предела.
 Артем в это время переживал самые яркие моменты своего романа, и все его помыслы были заняты Нонной и наслаждением достигнутым счастьем. Как раз начались зимние каникулы, которые ранее он планировал провести с толком - поехать в Москву. Но после знаменательной для них встречи Нового года, где все изменилось, Артем все время стал проводить на Гороховой.
В тот день он пришел домой довольно поздно и застал мать полной беспокойства.
- Где вы все, мужики, бродите!? Тебя дни напролет не видать, и отца все нет с партсобрания. Что это за партсобрание такое до полуночи?
И тут отец явился с перекошенным лицом. Мать озабоченно спросила:
- Гена, что-то серьезное?
- Куда уж серьезней… - как-то загадочно бросил отец, снимая шинель и ероша остаток волос на голове.
- Поделиться можешь или секрет, если собрание закрытое?
- Постой, дай переварить. Да какой там секрет, завтра же на всех кухнях будет повесткой дня. Да и решения съезда, конечно, опубликуют.
- Ну, так что же? Не тяни! – не унималась мать.
Артем, едва очнувшись от  воспоминаний о прошедшем у Нонны дне, тоже навострил уши: «Интересно, что там, в верхах, надумали, если вызвали у отца такую реакцию?»
- Этот перерожденец, Хрущев, замахнулся на наше самое святое! – возмущению отца не было предела.
Мама перебила:
- Ну, ладно, новая метла…
- Да причем тут метла? Хрущ и его подпевалы в политбюро вдруг очухались и объявили о каком-то культе личности. Стараются растоптать достойную память вождя, сваливают на него ответственность за все наши беды и репрессии. Да, кстати, Тема. У вас, в студенческой среде, будут, конечно, разговоры об этом. Прошу тебя не распространяться и…
- Ну, понятно, отец! Как бы чего не вышло.
- Ты, парень, с этим не шутил бы! Какие еще ждут нас последствия после всего этого, неизвестно, а остерегаться и не болтать лишнего надо по-прежнему, и жить с оглядкой.
- Враг не дремлет! Везде его уши! – сыронизировал Артем.
Тут на помощь пришла мать.
- Тема, слушай отца и не ехидничай!
- Да… времена… - продолжал с возмущением отец. – Сталин им плох, а раньше сами первыми лизоблюдами были! Фу ты, черт, уже поздно, пора спать! – прервал отец сам себя, полный непонимания всего произошедшего и, по-видимому, боящийся дать волю своим мыслям.
После опубликования материалов съезда в прессе, будучи под впечатлением восторженных высказываний Юраша о начале нового периода в стране под руководством отважного Никиты (так Юраш панибратски называл первого секретаря ЦК), Артем завел разговор с Нонной, стремясь узнать ее отношение к происходящему.
- Ты слыхала, как Хрущев сорвал маску со Сталина и не побоялся рассказать о репрессиях? С цифрами, с убийственными фактами. Крепок мужик, ничего не скажешь!
Нонна, выслушав эту восторженную тираду и пожав по привычке плечами, произнесла:
- Меня уже, Тема, ничем не удивишь. В их паучьем гнезде, похоже, идет борьба за власть, и Хрущев решил пойти ва-банк. Но, где он и иже с ним были раньше? Ведь вся эта камарилья не только не осуждала тирана, а усердно и охотно трудилась на поприще закабаления народа. Не с их ли голосов шло его возвеличивание? 
Артем был поражен словами Нонны. Так вот откуда у ее дочери были такие взгляды на вождя!
- Но, Нонна, ведь нельзя скинуть со счетов заслуги Сталина во время войны. Если подумать, наша страна с самого начала существования была в окружении ярых врагов, и если бы не его железная воля и крепкая рука, нам было бы не выстоять.
Артем повторял сейчас слова отца... Вообще, в его душе царили смятение и хаос. Хотелось верить в правильность курса Хрущева, раскрывшего подноготную сталинского руководства страной, и в то же время трудно было расстаться с кумиром прошлой жизни, казалось, незыблемым на века…
Артем в глубине души надеялся, что Нонна подкрепит его сомнения в пользу вождя, но вышло все наоборот. На поверку оказалось, что она физиологически не переносит эту личность. Слушая Нонну, ее обличительные речи, Артем был готов с ней всецело согласиться. Да, жизнь в стране, отгороженной от целого мира, за железным занавесом ужасна, а масштаб репрессий настолько огромен, что кажется фантастическим и не поддается никакому оправданию. Однако, приходя домой и внимая дома доводам отца о необходимости прозорливых сталинских мер, Артем ощущал, как сила аргументов Нонны постепенно слабела. Эта двойственность смущала и даже раздражала Артема: «Неужели мой ум неспособен на собственные умозаключения?»
Как-то, после очередной неуемной похвалы Артема в адрес Хрущева, Нонна, утратив свой неизменно тактичный тон, вдруг сказала:   
- Темочка, научись взвешивать каждое слово в постановлениях, выходящих за подписью твоего нового кумира, да к тому же анализируй его поступки. Побольше думай, ума у тебя для этого вполне достаточно. Надо уметь отделять зерна от плевел.
В эту минуту у Артема будто опустились крылья, которые все время держали его в состоянии любовного полета… «Она меня учит, как несмышленыша. Я для нее – словно один из ее малышей, только их она обучает грамоте, а меня – жить…» Но через минуту, когда Нонна, улыбнувшись и потрепав его за чуб, произнесла: «Темуша, очнись и прости за мои нравоучения. Я же училка, что с меня возьмешь?», он тут же загорелся счастьем. Напрасны эти треволнения, Нонна его любит и все это делает, любя.

                - 15 -

…В этот день, как обычно по воскресеньям, прежде чем выехать куда либо за город (весна была в разгаре и душа рвалась на природу), они направили свои стопы в Дом Книги. Нонна обожала это старинное здание дома Зингера на Невском проспекте.
На сей раз им повезло: Артем с радостью ухватился за новинку - фантастику братьев Стругацких «Страна багровых туч», а Нонна даже не поверила в удачу, когда увидала только что вышедшую краткую летопись жизни Владимира Маяковского, написанную сыном Василия Катаняна, тоже Василием.
Довольные отличным «уловом», они, выйдя из магазина, услыхали полуденный выстрел бастиона Петропавловской крепости и на минуту остановились, чтобы сверить часы. Проходя мимо храма «Спаса на крови», Нонна в который раз посетовала, что такое великое творение сейчас превращено в склад. Она принялась было рассказывать Артему историю создания храма, но тут они, как говорится, нос к носу столкнулись с Татьяной.
От неожиданности сестры словно застыли и одновременно произнесли:
- Таня…
- Нонна…
Артем лишь на мгновение задержался рядом, а потом прошел вперед, дабы не смущать их своим присутствием. Он не успел сделать и пары шагов, как услышал сказанное довольно громко Нонной:
- Я скоро уезжаю на Ямал, так что можете вернуться домой. Ключи будут у Егоровых.
Сердце Артема забилось, полное ликования. Нонна едет с ним! Он готов был плясать от радости и счастья. Сбылось, она едет! Значит - любит! Поменять Ленинград на Салехард можно только ради любимого, другого не дано.
От радостных мыслей его оторвала подошедшая Нонна.
- Пойдем, Тема, скорее, пока я не разревелась...
- Ты зачем решила их пустить? – отчего-то смешавшись от ее реакции, спросил Артем.
- Потому, что они в ней прописаны, а следовательно, это и их квартира. К тому же они мне небезразличны. Ты видел, как сестра плохо выглядит? Похудела, не узнать…
- Если честно, я ее не разглядывал, а лишь заметил под рукой небольшую книжицу стихов Ахматовой. Интересно, где она ее отхватила?
Так Артем отозвался на слова Нонны, а сам подумал: «Это же надо! Какое у нее должно быть сердце, чтобы такое простить! Нет, Нонна удивительный человек. Переживает, что эта, с позволения сказать, сестрица, похудела. Смех, да и только! Поразительно – и квартиру им отдает…»
Нонна шла рядом и молчала, по-видимому, занятая своими мыслями, а ее спутника вдруг осенило головокружительное открытие: Нонна их простила из-за того, что счастлива сама, от большой любви! Когда счастлив сам,  то хочется этим счастьем поделиться со всем светом. Ведь это он на себе сейчас испытывает: Нонна едет с ним!
И Артем, крепко прижав локоть Нонны и заглядывая ей в лицо, спросил:
- Я не сплю? Это правда, ты едешь со мной?
Она молчала.
- Не понял, я ошибся?
- Нет, Тема, не ошибся. Я еду. Но сейчас, прошу, не трогай меня. Дай переварить все…
В этот момент Нонна сама не могла понять, как из нее вырвались эти слова об отъезде на Ямал, и откуда пришла идея отдать сестре квартиру… Неужели неожиданность встречи смогла так повлиять? Или, скорее, это странное изменение в облике Тани... Как будто постарела, похудела и, что главное, - в сестре исчезла обычная уверенность в себе, исчез такой характерный, ироничный задор ее озорных глаз…
…Встреча с Салехардом для Артема стала сущим потрясением. Деревянный город со сколоченными из лиственниц домишками, от которых веяло замшелой стариной, поражал своей изо всех пор выступающей запущенностью и бедностью, усугубленной огромным количеством убогих калек.
Такого количества безногих, катящих на самодельных тележках, инвалидов, опирающихся на костыли и палки попрошаек и множества тех, чьи пустые рукава были заткнуты за пояс, он не видел никогда. Все это выглядело удручающе. Даже несколько двух- и трехэтажных домов на главной улице, да китайские шубы на плечах местных модниц не смогли развеять гнетущего впечатления от увиденного.
Приподнятое настроение молодого специалиста напрочь испарилось. Однако на лице любимой Артем не сумел, как ни старался, разглядеть признаков разочарования. По-видимому, Нонна не питала особых иллюзий от встречи с ханты-мансийской столицей, затерявшейся в преддверии заполярных широт. Но огромное количество калек, наводнявших город, да бараки и дозорные вышки бывших лагерей, окружавшие город, вызвали у нее что-то похожее на оторопь.
- Откуда их столько?.. – только и смогла вымолвить Нонна.
Как потом стало ясно, эти несчастные с ампутированными конечностями были высланы сюда из столицы и больших городов. Бывшие защитники отечества, лишенные здоровья и не сумевшие найти себе достойное занятие, оказывались выброшенными на обочину жизни, превратившись в спившихся попрошаек. В три этапа сотни тысяч инвалидов, обвешанных орденами и медалями, бывших фронтовиков, а затем нищих, еще в сорок восьмом году, при жизни Сталина стали вывозить куда подальше, в маленькие далекие городки огромной страны. Хрущев тоже особо не церемонился с покалеченными ветеранами и их начали отправлять на Север. Особенно радикальная «зачистка» Москвы, Ленинграда и всего центра страны прошла перед Всемирным фестивалем молодежи и студентов. Вот так в этом приполярном городе очутилось огромное множество калек, стекавшихся сюда с последних станций Северной железной дороги. Здесь, в Салехарде, где работали рыбный комбинат и молочный совхоз, было сытнее. Обычным местом пребывания инвалидов стали освободившиеся лагерные бараки на окраине города, прозванные народом «Сахалин». Ветераны нанимались колоть дрова, возить на санках воду, промышляли сбором бутылок и подаянием, уповая на сердобольных северян…
Всем увиденным Нонна и Артем были просто ошарашены. Не хотелось верить в бессердечие верхов в дни так называемой «оттепели», когда стали закрываться лагеря и печататься произведения типа дудинцевского «Не хлебом единым».
Новые времена ощутил на себе в немалой мере и Салехард. В городе появились продаваемые, правда, из-под полы чешская и югославская обувь, китайские костюмы и свитера, а магазины наводнили болгарские сигареты и  венгерское вино. Но большинство народа продолжало ходить в клетчатых пальто московского производства с бобриковыми воротниками.
В окружной больнице Артема встретили с распростертыми объятиями: хирурга у них не было уже почти полгода, и его кое-как замещал главврач, лор по специальности. Про предыдущего специалиста главный выразился так: «Едва начала карьеру врача и – упорхнула!»
- Слава Богу, - сказал он – что сейчас прислали мужика. А то была «пава», еле державшаяся на ногах от своей худобы.
После этих слов главный тут же повел Артема в операционную – как раз привезли пациента с острым аппендицитом.
- Ну, как говорится, с Богом! Приступай, а я смогу наконец-то заняться своими делами, их у меня невпроворот! - сказал начальник,  исчезая в дверях.
Артем был немало удивлен неожиданным поворотом дела: как говорится - с места в карьер…
Приехав вчера под вечер они остановились в деревянной гостинице с видом на реку, приятно удившей своей опрятностью. И на следующий день, пока не был решен вопрос с жильем, Нонна с утра осталась в номере, ожидая возвращения Артема. 
«Она с ума сойдет, пока я освобожусь…» - переживал Артем. Ведь он тут явно застрянет надолго… Да и операция, хотя и пустячная на первый взгляд, пугала – придется абсолютно все делать самостоятельно, раз главный с превеликим удовольствием сбагрил ее на счастье подвернувшемуся Артему.
С такими мрачными мыслями молодой специалист приступил к переодеванию в амуницию хирурга и тщательной обработке рук.
Операция была вполне ординарная, давно знакомая, без осложнений, но хотя в операционной было достаточно свежо, пот бесконечно выступал у Артема на лбу, и ассистировавшая операционная сестричка заботливо промокала его салфеткой.
Молодой хирург был счастлив и горд успехом. После этой первой самостоятельной операции Артем понял правильность выбранного им пути и был уверен, что с годами профессия не надоест, не превратится в рутину, и что ремесленнический, бездушный подход очерствелого лекаришки ему не грозит.
А от встречи с замом главврача по АХЧ Артем получил удовольствие.
- Идемте. Я покажу ваши будущие апартаменты. Вы один?
- Нет, нас двое.
- Комнатка правда небольшая, на первый случай, ничего, поместитесь, а потом что-нибудь придумаем! - сказала ему огромного роста и необъятной ширины, обладающая зычным, хриплым, прокуренным голосом, дама непонятного возраста, возле которой Артем показался себе худосочным отроком.
Комната была действительно скромного размера, однако в ней размещалась большая железная, аккуратно застеленная кровать, которую эта Гром-баба (как ее мысленно окрестил Артем) похвалила:
- Кровать хоть и невзрачная на вид, но хорошая, панцирная!
Также в комнате, кроме шкафа и стола с тремя табуретами, были прикроватная тумбочка и кожаная, видавшая виды, по-видимому, списанная кушетка. На окне висела штора, а около кровати лежал маленький, достаточно вытертый, половичок. Во всем убранстве ощущалась забота о будущем специалисте.
- Дайте ваши паспорта на прописку, - сказала она на прощание.
Комната располагалась в общежитии медработников. В коридоре кроме их, было еще семь дверей. В кухне, где посредине громоздилась плита, стояло пять небольших кухонных столов и шкафчики. Тут же была железная ржавая раковина, указав на которую, завхоз сказала:
- Никак не удается заменить, все руки не доходят. Зато вода есть! Правда, бывают перебои, особенно зимой, тогда мы привозим лед. А отхожее место у нас, уж не обессудьте, во дворе.

                - 16 -

Когда в тот же день Артем занес паспорта, Венера Ивановна (имя ей очень подходило, в больнице за глаза ее звали «наша богиня») ошарашила Артема вопросом:
- Так вы приехали с матушкой? Так бы сразу и сказали.
Артем, услышав ее слова, чуть не поперхнулся. Сказать – жена… но в паспорте Нонны стоит штамп с ее бывшим, сразу же пришьют аморалку, не разобравшись… Да и разбираться тут нечего: чужая и намного старше его. Как они об этом раньше не подумали? И тут, не моргнув глазом, Артем выпалил:
- Нет, не мама, а тетушка.
- Значит, побоялись из Ленинграда к нам одного вас отпустить? – съехидничала Венера.
- Так уж вышло… - деланно рассмеялся Артем.
А вскоре, под вечер, сия дама появилась на пороге их комнаты с подушкой и комплектом белья. Вслед за ней двое, явно представителей коренных жителей, наверно работников больницы, внесли еще одну кровать и матрас.
- Кушетку отнесите, кровать установите! – скомандовала она им в рифму. – И тут же, не останавливаясь, воскликнула: - Ой, какая краля!
Этот возглас был явно адресован Нонне, занимавшейся укладкой вещей в шкаф.
- Спасибо! – не дал опомниться Гром-бабе Артем, прерывая готовую продолжиться речь. – Кушетку оставьте, я на ней прекрасно умещусь. Белье тоже оставьте, а кровать унесите – и так тесно.
- Как можно! Врач, устамши на работе, на этой кушетке не смогет даже кости размять. Не дело это! Сегодня перекантуетесь здесь, а завтра я постараюсь куда в другое место засунуть. А тетка у тебя, лекарь, мировая, не то слово! – сказала Венера, и увидав во рту Нонны папиросу, добавила: - Угости  куревом. Ты какие куришь? Неужто «Приму»?
Получив в подарок привезенную Нонной коробку папирос «Герцеговина Флор», она со знанием дела сказала:
- Ну, спасибочки, никогда еще не баловалась такими. Ведь их, говорят, любила сама гнида... – в ее словах прозвучала неподдельная «любовь» к бывшему вождю…
А на следующий день, стараниями все той же несравненной Венеры, благодаря ее каким-то хитрым переселениям, им была предоставлена новая комната почти вдвое большего размера, к тому же с небольшим коридорчиком перед нею. Неимоверный восторг новоприбывших вызвала забота об их нравственности: Венера с гордостью объявила:
- Добыла для вас ширму. Отгородитесь и все тут будет на славу прилично!
Когда она ушла, Артем не мог успокоиться, так его развеселила эта опека и что у них «все прилично на славу».
Нонну, тоже с удовольствием, принял директор школы.
- Нет, что ни говорите, Бог есть и внял моим молитвам! – радостно воскликнул он. – Малышей набрали на три класса, а училок – две! Обещали прислать, первое сентября на носу, а обещанного, как говорится… - тут он перебил сам себя: - Ну, рад вас принять, Нонна Андреевна, в наш коллектив! С завтрашнего дня и приступайте. В десять ноль-ноль у нас как раз начало окружной конференции.
…Постепенно новоселы стали привыкать к быту и невзрачной окружающей обстановке. Погода в конце августа и в сентябре была пасмурной, с легким прохладным ветерком, и весьма походила на родную ленинградскую. В первые же выходные, под напором Нонны, любознательность которой валила через край, несмотря на слабые протесты Артема, мечтавшего отлежаться, отдыхая на кушетке с книгой или журналом в руке, они отправились знакомиться с окрестностями своего нового обиталища.
Салехард, в котором волею судьбы, а скорее из-за прирожденного упрямства, очутился Артем, в далекие допетровские времена был северной заставой и до начала тридцатых годов назывался Обдорск. Городок мог поспорить с самой холодной точкой страны, Оймяконом в Якутии, своими морозами, порой достигавшими шестидесяти градусов. И в то же время он по праву гордился одним из самых северных пляжей мира – любимым местом летнего отдыха горожан на реке Полябта. Купаться в ледяной воде, разумеется, отваживались лишь немногие… Еще с далеких царских времен эти места служили «популярной» ссылкой, а в сталинскую эпоху Салехард стал опорной базой по распределению заключенных по лагерям… С недавних же пор город наводнили не только геологи, но и нефтегазодобытчики.
Пока на дворе стояла ранняя осень, Артем и Нонна, пользуясь более менее сносной погодой, начали обследовать доступные окрестные места. Окружающая природа удивляла какой-то пугающе дикой красотой, а изобилие местных грибов зеленушек, оказавшихся вполне приличными, умиляло заядлую грибницу Нонну. Завидев группки зеленовато-желтых головок Нонна восторженно восклицала:
- Артем, посмотри какая прелесть! Эта красота так и просится на карандаш. Жаль, что я не художник, какая бы получилась прекрасная картина!
Несмотря на конец быстротечного приполярного лета, посреди жухлой листвы они обнаружили затерявшиеся ягоды черники, брусники и голубики. А завидев гроздья рябины Нонна пустилась в пляс, уверяя, что это ее дерево, если верить друидам. Но рысканье по огромной лесистой окраине принесло им и несказанную печаль, когда путники неожиданно наткнулись на заброшенные останки одной из сталинских «ударных строек» - Трансполярной магистрали.
Перед их взорами лежали полузаросшие колеи железнодорожных путей, кучи ржавого металла, разваливающиеся паровозы, вагоны, трактора, раскиданные, развороченные рельсы. Глядя на открывшуюся картину Нонна перефразировала строки Некрасова: «А по бокам-то все косточки русские… Сколько их! Темушка, знаешь ли ты?..»
С этой прогулки возвращались с горьким осадком в душе, а придя домой Нонна, все еще бывшая не в силах забыть представшую перед ними картину, начала свои (как назвал их Артем) «минуты политграмоты»:
- Эта дорога вела в никуда! Зачем на Крайнем Севере, с его ужасным климатом, нужно было тянуть такую неимоверно сложную стройку? Мы сначала делаем, а потом думаем, но такая расточительность преступна!
- Это еще сталинское наследие. Вот увидишь, скоро в стране Хрущев наведет порядок.
- Милый Темушка, - урезонивала его Нонна, - сними розовые очки. - Они все одним миром мазаны! Придет время, и ты сам убедишься в своем заблуждении. Они все идут ленинским путем, делая шаг вперед и два назад, напрочь этим уничтожая первый шаг.
- Ой, ласточка, тебя заносит! Хрущев…
- Ну, что Хрущев? Бросил нам обглоданную кость, немного ослабил вожжи. Стало, как будто, меньше спертого воздуха, чем-то свежим потянуло, и на тебе – постепенно все возвращается на круги своя…
- Какие круги, что ты мелешь, моя критиканша?!
- А ты, милый, неужели не ощущаешь, как все эти маленькие послабления и уступки постепенно, потихоньку забираются назад?
Артему хотелось верить новому властителю страны, но авторитет генсека стал понемногу колебаться из-за постоянного осуждения Нонной. Это огорчало и даже бесило Артема. «Она меня учит, словно я ее первоклассник! Тыкает носом в каждую ошибку, твердит о каких-то заблуждениях и неумении смотреть критически на явные вещи». Но, хотя подобные стычки бывали нередко, Артем боготворил свою Нонну, гордился ею и упивался сознанием того, что сумел завоевать любовь такой женщины…
…Работа приносила удовлетворение и тешила тщеславие сознанием своей необходимости, о которой молодому хирургу бесконечно твердили благодарные пациенты. Особенно Артема растрогал один бывший больной, местный охотник, которого он избавил от грыжи. Спустя некоторое время после выписки, тот явился с огромными рогами и, водрузив их на стол, сказал:
- Я, гырт, выследил баской олень, ухайдакал его, да чикнул уборы - для тебя, доктор! Пришпандорь их на стену, будет дородно! А мы шо, шоша да ероша, окромя череды ничего нет… Вот, принес подарок!
Местное северное наречие и Нонну частенько ставило в тупик. Так мать одного ученика, говоря о сыне, попросила:
- Гырт, мой Колька вострый, да шлындить больно любит. Вы уж, Нонна Андреевна, покостерите его чуток!
А одна ученица доложила, что уроки не сделала потому, что вчера «упичкалась, помогала маме придряхтать в доме». Когда же один мальчонка пропустил день, назавтра его снабдили запиской от родителей, что вчера он «хиридел, поэтому в школу не пошел»…
Валенки в Салехарде звались пимами, а услышанное «костерить» очень понравилось Артему, пообещавшему Нонне:
- Не станешь слушаться, буду костерить!
Интересная работа, надежное плечо заботливой любимой, в чувстве которой Артем нисколько уже не сомневался, убеждали его в том, что жизнь удалась. А тяжелый климат и неуютный быт казались мелочью, незначительными издержками.
Время пролетало незаметно, подгоняемое ожиданиями очередного выходного дня, когда приятной компанией, состоявшей из соседа Алексея Георгиевича, пожилого геолога и коллеги Артема, ортопеда Тимофея Федоровича, они усаживались в полдень за преферанс.
А вскоре к радости Артема к игре приобщилась и Нонна. Это случилось неожиданно, когда Тимофей из-за дежурства отсутствовал и Алексей Георгиевич посетовал, что игру придется отменить. И тут Нонна предложила свои услуги:
- Давайте я вам составлю компанию. Выручу, так уж и быть!
- Вот, Нонночка, спасибо! – расплылся сосед в довольной улыбке.
- Да тетушка шутит! – стал вносить ясность Артем. – Она не только не играет, но и презирает карты.
- Презирать не презираю, но знаю им цену. А сыграть, все же, Артемка, смогу. Хотя, конечно, надеюсь на вашу помощь и совесть, ведь такого игрока легко обобрать, как липку.
С этого дня Нонна стала их неизменным партнером, чем доставляла Артему огромное удовольствие. Особенно он любил минуты, когда, после завершения игры, Нонна в запале начинала обличать его в нечестности:
- Пользуясь моей неопытностью, жульничаешь! Разве можно было пасовать при трех тузах? Точно по Чехову!
Она горячилась, а Артем получал наслаждение.

                - 17 -

Зима в этот их первый год пребывания в Салехарде выдалась очень ветреной. Мороз за сорок да обжигающий беспощадный ветер пронизывали до костей, и все шубы и тулупы перед ними пасовали. По улицам все, от мала до велика, бегали, как подстреленные, подгоняемые полярным ветром, стремясь поскорей укрыться в тепле.
- Когда же кончится это испытание, лопнут морозы и утихомирится пурга? – как-то ввалившись в дом, весь заиндевевший от холода, взмолился Артем. – Ведь на носу уже март! Когда же придет весна? И бывает ли она в этих Богом забытых краях?..
- Вот, как пеночки прилетят, весна и наступит! – улыбнулась в ответ Нонна.
- Кто-кто должен прилететь? – с недоумением воззрился на нее Артем.
- Пеночки, мне о них в школе рассказали, такие маленькие птички, как наши воробушки. Как только они появляются – все, зиме конец, мороза больше не будет аж до начала октября. Говорят, эти птички похожи на маленькие, кругленькие комочки и зовут их тут по-разному: пеночки, пуночки, птички-веснянки…
С этого дня Нонна была переименована из ласточки и голубушки в пеночку.
- Не пойму… Разжалована или повышена в ранге? – смеялась Нонна.
- Пеночка, весняночка, - сама догадайся! – улыбаясь отвечал Артем.
А восьмого марта он преподнес своей пеночке фотоаппарат «Зоркий», о котором Нонна мечтательно говорила, когда бывали на природе:
- Эх, была бы камера, засняла бы эту красоту на память!
Теперь Нонна стала завзятым фотолюбителем. В доме появились увеличитель и прочее оборудование, а в лексиконе - новые слова: проявитель, фиксаж и так далее. Нонна чуть ли не до полуночи занималась проявлением пленок, которые к утру украшали комнату, развешанные на протянутой веревке и пристегнутые прищепками для белья. А на следующий день начиналась священная работа с увеличителем, когда совершалось печатание, сопровождаемое охами и восклицаниями: «Ай да я! Какой прекрасный ракурс схватила!», или наоборот: «Ну, где были мои глаза и мозги! Запорола такой вид!»
Артем удивлялся свойству характера любимой так отдаваться увлечению, всецело растворяясь в предмете, вызвавшем интерес.
С приходом весны, несмотря на тучи комаров, Нонна смело устремлялась на природу, увлекая за собой Артема и уверяя, что эти кровопийцы не будут помехой, если щедро облить себя одеколоном. Она, мол, слыхала, что эти твари не переносят подобный запах и будут облетать стороной, а упускать возможность снять начавшийся на Полуе ледоход – преступление.
В один из выходных дней, воспользовавшись отменной погодой, хотя и весьма прохладной, но завидно безветренной и ясной, Нонна решила осуществить свою заветную мечту: заснять гряду горного массива, отстоящего в полусотне километров от города.
- Поедем, Тема, познакомимся с раем! – заявила Нонна в это воскресное утро.
- С каким еще раем? – с недоумением уставился на нее Артем. Что еще эта непоседа придумала?
- С плато Рай-Из или с пограничным камнем Грана-Из,– со знанием дела объяснила Нонна ничего из этого объяснения не понявшему Артему.
Ясно было одно – она задумала путешествие и сопротивляться бесполезно… Артем, хотя и считал себя самостоятельным и независимым, незаметно, но всецело подпал под колоссальное влияние своей любимой, казавшейся ему некогда слабой, беззащитной, а на поверку оказавшейся волевым стоиком. Наперекор своим убеждениям, он стал ведомым, во всем подчиняющимся наставнице…
Очутившись в этом «райском», названном словно в насмешку уголке, где всегда свирепствует яростный ветер и совершенно отсутствует какая-либо растительность, Нонна стала искать место для треноги, готовясь к съемке. Сколько хватало глаз, перед ними простирался, не слишком высокий, горный массив. Рай-Из выделялся совершенно ровным, все еще прикрытым снегом плато, резко обрывающимся к долинам рек.
- Если это рай, то каким же должен быть ад? – вскричал Артем, еле удерживаясь на ногах и обеим руками ухватив на голове шапку, которую стремился сорвать свистящий ветер.
А Нонна, как ни в чем не бывало, презрев стихию, деловито занималась своим делом – устанавливала треногу, которую ветер рвал из рук. Наконец, найдя нужный ракурс, она крикнула:
- Тема, быстрее иди сюда! Пока аппарат и нас не снесло, пусть он щелкнет нас вдвоем на фоне «рая».
- А не лучше ли поскорее унести отсюда ноги, пока нас не поднял в воздух этот ветерок? – пытался перекричать его свист  Артем, не на шутку рассердившийся за эту «прогулку» (но не на Нонну, задумавшую поход, а на себя, поддавшегося ей).
На обратном пути Нонна, довольная, услышав его сетования на эту пагубную затею встречи с «раем», сказала:
- Кто же мог подумать, что в «раю» так ветрено? Но какие фото будут – мечта! Убедишься сам.
На одной из фотографий Артем оказался запечатленным на фоне плоскогорья, держащим руками шапку и с развевающимися полами демисезонного пальто. На обороте он написал родившиеся неизвестно откуда незатейливые поэтические строки:
Урал за спиною,
Стою я под ним
И Рай-Из горою,
Ветрами гоним.
Эту фотокарточку Артем отправил в Ленинград к родителям – гордитесь, мол, сыном, неунывающим в подобном месте! А в ответ пришло письмо от матери, полное переживаний от того, куда забрался поддавшись безрассудству ее неразумный сын. В конце послания была маленькая приписка: «Скоро отца переведут на новое место. Посмотрим, может там окончательно осядем. Отбудешь, сынок, свою обязанность и вернешься к нам, устроишься, а там, глядишь, и обзаведешься семьей».
Последние  слова напомнили Артему о том, что пора уже поставить родителей перед фактом: он уже женат и семья у него есть. Однако для этого Нонна должна, наконец, избавиться от брачных уз с бывшим, лишь тогда они смогут узаконить свои отношения.
- Нонна, отправь в Ленинградский суд заявление об уже давно несуществующем браке. Сколько можно жить в подвешенном состоянии?
- Неужели? – улыбнулась в ответ Нонна. – Я не чувствую себя, как ты выразился, подвешенной, а твердо ступаю по земле, чего и тебе желаю.
- Но сколько можно пребывать в подполье? Мне надоело находиться в образе племянника своей дорогой тетушки. А ты, я вижу, окончательно вжилась и смирилась с этим образом…
- Погоди, милый мой Темушка, не торопи меня. На все свое время. Да я и не уверена, что нас разведут заочно. Вот будем в Питере, тогда и узнаем, а пока… - и она перевела разговор на другую тему…
Такие беседы повторялись не раз и не два, но результатов не давали. Нонна видела и понимала, что Артем переживает, испытывая не только давление родителей, стремящихся увидеть сына женатым и жаждущих заиметь внуков, но и страшась порицания. Незаконная связь с чужой, намного старше его, женой, грозила аморалкой, общественным осуждением и всяческими осложнениями.
Ей самой в не меньшей степени грозило все это… Главное – увольнение с педагогической работы было гарантировано… Но с собой поделать Нонна ничего не могла: что-то необъяснимое удерживало от этого шага, не только разница в годах, но и какая-то подспудная убежденность, что с официальной частью их союза надо повременить…
В чувствах Артема она не сомневалась, а в своих… да и в них тоже. Рядом с Артемом ей было тепло и надежно. Нонна даже порой ловила себя на том, что в те дни, когда Артем дежурил ночами в больнице, ей недоставало его и она с нетерпением ожидала его прихода. А как приятны были моменты, когда вечерами Тема сидел, уткнувшись в книгу или газету, а она тут же, примостившись, проверяла тетради, украдкой изредка наблюдая за ним, и умилялась выражениям его лица, на котором ярко отражалось впечатление от читаемого…
…Вдруг Артему взбрело, как он выразился, «для солидности», отпустить бородку, и теперь он щеголял ею, всецело уподобившись представителям земской интеллигенции начала века.
- Тебе, Темка, не хватает пенсне и канотье и ты – точная копия молодого Чехова! – резюмировала Нонна.
- Неудивительно, ведь мы коллеги! – прозвучало в ответ.
А Нонне вспомнилась «шкиперская» обрамляющая подбородок подковкой и так ему идущая бородка Кирилла… На ум пришли и стихи, которые он любил декламировать, расчесывая, холя и нежа ее, и Нонна процитировала их вслух с удивлением воззрившемуся на нее Артему:
Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.
Попечительна природа
О блаженстве смертных рода
Несравненной красотой
Окружает бородой
Путь, которым в мир приходим
И наш первый взор возводим.
Не явится борода,
Не открыты ворота.
- Нонна, откуда это? Явно старина, кто автор такой отменной и срамной оды?
- Это, милок, «Гимн бороде». А автор сего творения – Михайло Ломоносов. Не кто-нибудь, а сам наш серьезный ученый и пиит.
- Вот это да! А ты где их почерпнула?
- Ну, об этом история умалчивает… - с легким вздохом, ощутив неясную, навалившуюся тоску, ответила Нонна, ругая себя за нахлынувшие воспоминания…
Первый отпуск пришелся у Артема на конец августа и начало сентября, у Нонны же, как у всех учителей – на летние месяцы. По ее утверждению, она провела их с толком, организовав в школе что-то вроде летнего лагеря для «бесхозных», то есть никуда не уехавших детей. Нонна ходила с ними в любимые ею походы, загорала на пляже у реки, играла в игры, готовила самодеятельность. А как только у Артема начался отпуск, она, вдохновленная рассказами соседа, избороздившего с геологическими экспедициями весь полуостров, загорелась сделать вылазку и по-настоящему познакомиться с Ямалом и его красотами, воочию увидеть край, в котором они живут.
- Как же так, жить здесь и не увидеть заполярную тундру, быт коренных жителей, не полюбоваться на озера и реки, имеющие такие сказочные названия: Мордыха, Дюмбыдыяха, Пухучаяха…- соблазняла Артема неугомонная Нонна.
Насладившись прелестями природы и нагруженный прекрасными фотоснимками, старательно  приготовленными Нонной, Артем на пару недель отправился в Великий Устюг, куда был переведен отец.
Всего немногим более года прошло после их разлуки, но родители еле узнали в этом возмужавшем, окрепшем и явно довольном жизнью, самоуверенном бородаче своего Артема, еще недавно казавшегося бледным, хилым юнцом. Он на все лады расхваливал свою работу, людей и край, где ему доводится жить, подкрепляя рассказы фотокарточками. 
На одном из фото, где среди большой компании была и Нонна, мама вдруг обратила на нее внимание, и хотя рядом было еще несколько молодых женщин, сказала:
- Какая красивая! - а через мгновение, вдруг напрягшись, прибавила: - Ой, она мне кого-то напоминает… Но, где я могла ее видеть? Может, в кино? Это не артистка?
Артем, сначала воодушевленный похвалой, чуть не выдал тщательно хранимую тайну, но, услышав о возможном знакомстве, испугавшись внушенных Нонной страхов, поостерегся, отложив признание на потом…
Город хотя и звался «великим», но обилием заколоченных церквей и их руин (такого огромного количества храмов на небольшом клочке земли трудно было вообразить) производил жалкое впечатление. При этом, на удивление, город был весь каменный, ни одного деревянного дома - он явно знавал лучшие времена… От бывших купеческих особняков, украшенных лепниной, веяло какой-то неповторимой прелестью старины, в них была какая-то уютность.
Несмотря на капризный, недружелюбный климат, новое местожительство родителям нравилось.
- Городок тихий, патриархальный. Народ спокойный, простой, но душевный!
Так расхваливали родители Артему на все лады Устюг, как потом ему стало понятно, не без задней мысли – они мечтали, чтобы сын в скором времени переехал сюда и жил с ними рядом. Особенно это ясно обозначилось, когда мама сказала:
- Ты бы, сынок, зашел в райздрав, поговорил. Если им нужны такие специалисты, может, запросят тебя, и к нам переведешься…
А отец стал соблазнять прелестями сплава по Сухоне, которая весной даже ухитряется менять направление течения вод на обратное. Вскоре они совершили поход на байдарке, посмотрев, разумеется, и на знаменитый десятиметровый водопад чистейших родниковых вод Васькин ключ. По легенде, он образовался, когда местный черт Васька, разозлившись, стукнул по утесу копытом, и из-под земли ему навстречу фонтаном вырвался на волю родник.
Но, несмотря на все местные красоты, которые расхваливали родители, и которые действительно впечатляли, Артем понял, что жить тут не станет. Навещать родителей, спускаться по рекам будет с удовольствием, но обосновываться здесь и после Салехарда опять мерзнуть в глухой провинции, - нет уж, увольте! Он мечтал: если уж не в Ленинграде, куда едва ли стоит возвращаться им с Нонной, то, во всяком случае, в Москве или на юге страны, ждет их дальнейшая судьба.
Пробыв в гостях десяток дней, Артем засобирался назад, к Нонне, по которой очень соскучился, хотя ежедневно с почтамта звонил ей и подолгу разговаривал, изведя прорву денег.
Перед самым отъездом Артем весьма серьезно, как выразилась мама, «поцапался» с отцом. Действительно, они не на шутку поругались на почве политики. Несмотря ни на какие разоблачения двадцатого съезда, отец оставался ярым сталинистом и чуть ли не с пеной у рта отстаивал правильность курса вождя, все время повторяя:
- Твой Хрущ и его подпевалы подкуплены мировым капиталом, лязгающей клыками Америкой. Они пользуются узостью мировоззрения вашего молодого поколения, ничего не понимающего и не ценящего!
Отец не желал слушать никаких доводов сына, даже оскорблял его. Но вдруг, все время понося Хрущева, в какой-то момент, начал хвалить генсека: мол, судя по последним шагам и разносу этой гнилой интеллигенции, которую тот наконец-то раскусил, Хрущ, по-видимому, опомнился и стал подвинчивать гайки в напрочь распустившейся стране.
Деятели культуры вызывали у отца особую ненависть:
- Все эти консерватории, словоблуды писателишки, пачкуны художнички! Вот, наконец-то, он им еще покажет кузькину мать! – пообещал в запале отец, не дававший в своем праведном обличении вставить сыну хотя бы слово. – Молчи, недоумок! – останавливал он его.
- Па, в таком тоне я не могу продолжать разговор! – наконец, сказал Артем, пожелав прекратить бурный поток ненависти, исходящий от отца, боясь, что не выдержит и нагрубит ему в ответ, навсегда разругавшись.
Мать несколько раз пыталась отца урезонить, но тот отмахивался:
- Молчи, женщина, уйди! Не вмешивайся в мужской спор, знай свое место на кухне!
И расправившись с обидевшейся женой, он вновь принимался за сына…
Возвращаясь в Салехард, Артем мысленно долго еще полемизировал с отцом. Постепенно успокоившись, неожиданно Артем поймал себя на мысли, что в последнее время совсем по-другому стал воспринимать окружающую действительность: в нем появилась какая-то потребность взвешенного подхода ко всему и, что главное, ранее несвойственное, критическое отношение не только к другим, но и к себе. И подвергая себя анализу он пришел к выводу, что не единожды ошибался, и что поистине, его заблуждения были велики настолько, что теперь стало даже стыдно за них…

                - 18 -

Их размолвка с отцом и эти размышления в который раз дали почувствовать Артему, что всем случившимся с ним он обязан ей, его любимой Пеночке. Это она сумела своим удивительным подходом найти ключ к его душе и здравомыслию. Жаль, что он таким даром не обладает… Как бы этот дар пригодился в «поединке» с отцом... «Надо все же ему написать, – решил Артем, – авось поймет и прозреет… Интересно, как бы с отцом справилась Нонна?» И мысли Артема переключились на любимую, к которой спешил, обзаведясь подарками, полный надежд, что они придутся ей по вкусу.
…Эта «отпускная декада» Артема показалась Нонне бесконечной - ей недоставало ее Темы. Нонне припомнилось встретившееся в одном из романов утверждение, что «любовников может быть много, но любовь бывает к каждому своя». Тогда ей это высказывание показалось абсурдным: любовь бывает одна, она или есть, или нет. Но теперь, сравнивая свои чувства к бывшему мужу и к Артему, Нонна нашла своей любви, как ей показалось, точные определения. Тогда она любила Киру, задыхаясь, а теперь любит, упиваясь. Этот вывод развеселил Нонну и она даже подумала: «А если бы были еще увлечения, какими бы были они?» Но нет, это не ее, больше никого она не полюбит. «Этого достаточно!» – остановила Нонна возникшую в мыслях прыть.
…Следующий летний отпуск они провели в Ялте, наслаждаясь морем, солнцем, южной природой и своей любовью, подкрепленной тем, что протекала она как курортный роман: любовники находились в соседних санаториях (каждый получил путевку в своем профсоюзе, Нонна обитала в санатории «Золотой пляж», а Артем – в «Мисхоре»). Все это придавало романтичности и непередаваемой прелести ожиданию свиданий и совместному открытию новых красот.
Они заплывали подальше от общих пляжей и, располагаясь на камнях, загорали, стремясь побольше отхватить тепла и солнца. Но такой праздный отдых был редкостью: Нонна, верная себе, не давала Артему ни дня покоя, чтобы не совершить нового открытия, путешествуя по полуострову. Любимым местом стал для них алупкинский парк, где они любовались красавцами-павлинами. Нонна и Артем избороздили всю Царскую тропу, посетили дом-музей Чехова, Никитский ботанический.
Но не все прогулки завершались в благостном настроении… То, что они увидели, посетив поселок Гаспра, повергло их в шок. Восхитительный миниатюрный дворец «Ласточкино гнездо», разместившийся на скале, выступающей в море, находился в ужасающем состоянии. Замок стоял полуразрушенный, с выбитыми стеклами, изгаженный человеческими экстрементами, с надписями на стенах типа: «Сдезь был Вася», «Тома + Коля = Любовь», «Я тут был и наср…»
- Почему мы так варварски, безжалостно относимся к наследию собственного прошлого? – с горечью произнесла Нонна.
Досаду и горький осадок оставила эта встреча…
Артем, в свою очередь, не забыл навестить «Артек», в котором отдыхал еще в двенадцатилетнем возрасте, и они отправились в Гурзуф, где под Медведь-горою расположился пионерлагерь.
- Ты что, Тема, был в детстве вундеркиндом, выдающимся ребенком? – спросила, смеясь, Нонна. – Видно еще тогда подавал надежды, раз направили сюда.
- Нет, дорогая моя Пеночка. Я тогда был, как и теперь, безнадежен, но являлся сыном советского офицера и за его заслуги был награжден незабываемым отдыхом в этом поистине райском уголке, а не том, которым ты меня «угостила», организовав экскурсию на Рай-из...
Им удивительно повезло: как раз в это время «Артек» посетил Гагарин, отдыхавший тут же, в Гурзуфе, и хотя издали, но улыбнулось счастье лицезреть первого космонавта.
День прошел интересно и весело, но напрочь был испорчен инцидентом, случившимся во время возвращения.
В полный автобус на одной из остановок вошли женщина и мальчик, явно страдающий церебральным параличом. Никто из сидевших пассажиров не среагировал на вошедших и не поднялся. Артем обратился в сидевшему юноше:
- Уступи, пожалуйста, место.
Тот уже готов был встать, но расположившаяся рядом, по-видимому, его мамаша, удержала:
- Сиди! Пусть проходят вперед, там для таких есть специальные места.
Автобус сильно тряхнуло на повороте. Бедный больной мальчонка только благодаря поддержавшей его несчастной матери, еле устоял на ногах.
- Я кому сказал, встань! – снова произнес закипающий от возмущения Артем.
Юнец нехотя уступил место, но его мамаша не удержалась и громко высказалась:
- Таким убогим надо дома сидеть, а не разъезжать! Одним своим видом…
Нонна не дала ей закончить и громко крикнула:
- Водитель, остановите машину! Даме плохо! Выпустите ее!
Затормозив, автобус остановился.
- Кому плохо? – спросил водитель, открыв двери.
Все с удивлением уставились на Нонну, а Артем обратился к сидевшей тетке:
- Выходите, если вид вас не устраивает!
Та отвернулась, пробурчав что-то неразборчивое в их адрес. Никто не вышел, двери закрылись и автобус покатил далее.
От этого происшествия они долго не могли придти в себя.
- Какие жестокие люди! – повторяла Нонна. – Ведь свидетелем был полный автобус и все молчали. Заметь, - не унималась она, - в автобусе сидело еще немало здоровых дубов и никто не сдвинулся с места!
- Поразительно, неужели на них так повлияла жара и от этого мозги очерствели?
- Нет, Тема, не мозги, а сердца, и солнце тут ни причем! Тут совсем другое: эгоизм и неумение, а скорее, нежелание сопереживать, что, к сожалению, стало у нас нормой.
Артем, раздумывая о случившемся, остался доволен их одинаковым пониманием добра и зла…
…По возвращении в Салехард жизнь постепенно вошла в обычную колею. Работа, приносящая как моральное, так и материальное удовлетворение, привычные ветра, сумеречные дни и наступающие морозы – ничто не могло омрачить их существования, полного, в чем был уверен Артем, взаимопонимания и любви.
Совершенно неожиданно для себя, Артем стал писать стихи. Рифмованные строки как-то вдруг возникали в мозгу. По возвращении, как только сошли с трапа самолета на землю, покрытую первым снегом, он тут же продекламировал:
С солнечного юга
В северные дали
Занесла судьба нас,
Полная печали…
Спонтанно пришедшее окончание четверостишия тогда удивило и даже рассмешило Артема, но оказалось пророческим…
…Это ночное дежурство началось с тяжелой, ничего хорошего не сулящей операции: привезли истекающего кровью больного с проникающим ранением живота. Летальный исход был неотвратим, но Артем все же решил рискнуть.
 Больного потеряли и досада от своей беспомощности всю оставшуюся ночь не покидала Артема. Уставший, голодный и злой, он пришел домой, где застал озабоченную Нонну со следами бессонной ночи на лице и красными, явно от слез, глазами.
- Пеночка, что случилось?
Его состояние тут же переросло в тревогу от ощущения какой-то беды, свалившейся на них - Нонна по пустякам не распускалась. Если его не ждет стоящий обычно на столике пышущий жаром завтрак, а она не хлопочет, спеша прибрать в комнате, перед уходом на работу, значит, произошло что-то серьезное.
Нонна молча подала Артему письмо.
Послание было от Татьяны и гласило, что сделав в жизни много глупостей, быть может, отправляя это письмо, совершает очередную, но, не находя другого выхода, она молит сестру о помощи. Их жизнь с Кирилом не сложилась, вернее, ее и не было – у каждого была своя, просто пребывали под одной крышей. Он чуть ли не с первых дней не просыхал, допился до того, что был не только с позором списан на берег, но едва избежал суда за управление в нетрезвом виде, чудом не потопив судно. Кира совершенно опустился и стоит у последней черты. Татьяне надоело его увещевать, материально поддерживать, слышать, хотя и заслуженные, упреки за его поломанную жизнь, за смерть дочери и за уход жены… «Он даже дошел до рукоприкладства, - писала Таня, - быть может, я того и заслуживаю, но не от него, а скорее от тебя, моя дорогая сестричка. Я не прошу у тебя прощения, его недостойна, но если в твоем сердце есть хоть капля чувства к Кире, имей сострадание и спаси его! Я уезжаю на Дальний Восток, в Комсомольск-на-Амуре, подальше от него, тебя и самой себя».
Артем молча положил на стол послание, взволновавшее его не столько своим содержанием, сколько тем, что он прочел на лице Нонны. Без слов оно говорило о ее решимости.
- Это все наделала я! Я во всем виновата: и в смерти Лилечки, и в падении Кирилла! Ведь тогда я ни о ком не думала, а только о себе. Моя гордыня погубила дочь и…
- Перестань себя казнить! Он споткнулся и упал, и вся вина на нем и твоей…
- Замолчи! Тебе, Тема, не понять! Ведь он любил меня и наверно до сих пор любит… как и дочь. Ты прав, он споткнулся. Он просил, умолял меня простить, но я была непреклонна. Я помогла ему упасть и, не подумав о последствиях, прогнала, тем самым нанеся смертельный удар дочери. Я, один за другим, делала неверные шаги, даже с тобой, Артем…
- Ты что… решила меня бросить? – Артем сам не понял, как у него вырвался этот вопрос.
- Да. Ты прав, это самый умный выход из создавшегося положения. Мне надо уехать. Я должна, обязана его спасти, ради памяти дочери, ради… - она помолчала и нанесла Артему последний удар: - ради любви!
- Ты его, по-прежнему, любишь?
- Если честно – да, люблю. Мне больно за вас двоих, Тема. Я и тебя люблю и именно из-за этой любви я должна от тебя уйти – у тебя ведь все впереди! Тебе нужна нормальная семья, дети, а я этого тебе дать не могу. Не обессудь и прости... Я тебе очень многим обязана, ты вернул меня к жизни, поддержал в страшные минуты. Теперь мой черед – я должна спасти Кирилла.
- Значит, решила? Неволить не буду. Но мне – словно скальпелем по живому. Что ж… раз решила – уезжай! – бросил он и, повинуясь внезапной потребности двигаться, даже бежать, выскочил за дверь.

                - 19 -

…После отъезда Нонны жизнь для Артема как будто утратила всякий смысл. Где бы он ни был, что бы не делал, его не покидала мысль: «Как могло это случиться? Неужели он был так ослеплен, что не смог заметить, почувствовать, что Нонна его не любит, что в ее сердце был другой? Неужели она лицемерила, притворялась?»
Говорят, что недостатки отчетливей видятся на расстоянии. Но он, как ни старался, не мог найти их в Нонне. Он не мог, не хотел верить в ее неискренность, лживость по отношению к нему. «Конечно, мы люди разных поколений. - проносилось в мозгу Артема. - Но ведь мы понимали и чувствовали одно и то же, одинаково оценивали добро и зло, у нас были одни жизненные принципы. И, что главное, нам вместе было хорошо, этого отнять нельзя, мы любили, очень любили друг друга…»
Так бесконечно уверял себя Артем, но потом его опять начинали одолевать сомнения, что, наверно, он обо всем судит по своим ощущениям, а была ли счастлива Нонна? Он, будучи рядом с нею, чувствовал себя словно в полете, а испытывала ли она подобное? Чего Нонне в нем не хватало? Да, конечно, вся вина лежит на нем, Артеме: он не смог ей, как видно, дать того, что умел дать и давал ее бывший… «Я должен был удержать ее, найти слова, путь к сердцу!» – беззвучно кричал Артем и неудержимый страх вдруг прокрадывался в его душу и овладевал ею, страх, что уже больше ничего подобного тому, что испытывал рядом со своей Пеночкой, в его жизни не будет…
Утратив Нонну, он утратил и веру в любовь, раз такая, как она, смогла его обмануть, прикинувшись любящей и преданной, в то время, как в ее думах и в сердце царил другой…
Осознание себя отвергнутым было невыносимо, особенно длинными зимними ночами, когда Артем начинал испытывать холод, не тела, а души, становящейся с каждым днем все жестче и безразличнее ко всему окружающему. Ничто не радовало, не трогало и не манило его. Артем, как сказочный Кай, оледенел, охладел к жизни.
От Нонны ничего не было, хотя обещала сообщить о своем благополучном возвращении в Ленинград… По-видимому, не пожелала напоминать о себе, щадя его. А возможно, и что скорее всего, тут же забыла, начиная новую жизнь, – к такому выводу пришел Артем.
О Нонне напоминало все, несмотря на решение навсегда выбросить ее из головы, забыв, предав забвению и саму их любовь, и все с нею связанное. Особенно Артема изводили знакомые, приятели, его и ее сослуживцы, постоянно спрашивавшие и передававшие приветы его чудесной, незабываемой тетушке.
Все это превращалось в опротивевший фарс, когда Артем был вынужден сохранять привычную мину и не мрачнеть при упоминании ее имени. От постоянной лжи и лицемерия ему было худо. Выкручиваться, выдумывать какие-то легенды Артем не мог, не желал и стал прибегать к уловке: когда речь заходила о Нонне, напускал на себя деловой, озабоченный вид и переводил разговор на другую тему.
Сейчас Артем не сомневался, что причина нежелания Нонны расторгнуть брак с прежним мужем была в том, что до последнего она держалась за эту призрачную цепочку, соединявшую их, боясь навсегда разорвать ее. «Как я был слеп и глуп!» - казнил себя Артем.
А следом в последнее время им овладели цинизм и какое-то, несвойственное ранее, пренебрежительное отношение к женщинам. Он перестал верить в любовь, поставил на ней крест и считал теперь, что над всем главенствует лишь влечение полов, а все остальное – пустое, трын-трава, чему не следует придавать значения. А с женщинами следует вести себя актерски, так, как они того заслуживают - трали-вали и ничего серьезного. Хватит, влюбленностью он наелся по уши, слава Богу, отрезвел. Теперь кредо его жизни – безразличие, и ни одной из этих хитрых лисиц он уже не даст обвести себя вокруг пальца.
…Без сожалений распрощавшись с Салехардом, Артем первым делом отправился к родителям в Великий Устюг, все еще не имея представления, какие зигзаги уготовала ему судьба (а быть может, и он сам предопределил ее своими шагами, подгоняемый редкостным природным упрямством, болезненным самолюбием и полнейшим разочарованием…)
Естественно, приезд Артема обрадовал и воодушевил родителей. Они надеялись, что сын наконец-то будет жить рядом, обзаведется семьей и, как выразилась мать: «И у нас будет все по-людски, как у всех!»
Но Артем думал по-другому. Все время ощущать на себе давление матери, бесконечно мечтающей о будущих внуках, внимать однообразному набору отцовских сентенций, было невмоготу. А когда очередной их спор перерос в настоящую бурю, Артему стало окончательно ясно – надо уезжать, пока вконец не разругались.
Понимая, что этим своим решением, он принесет огорчение родителям, Артем для проформы посетил райздрав, где к его радости отсутствовала вакансия хирурга, зато требовались терапевты, участковые врачи. Артему предложили пройти переквалификацию, от  которой он, естественно, отказался.
Созвонившись с Юрашем, осевшим в Крыму, в Керчи, и уже занимавшим должность заведующего хирургическим отделением горбольницы, Артем решил двинуть на юг, сославшись на то, что хорошо промерз в Салехарде, и что ветерок гонит его «с севера дальнего в сторону южную». Он, надеясь в Крыму зацепиться, обещал и родителей перетащить туда.
Крым у Артема ассоциировался с Ялтой, Гурзуфом и всеми прелестями, которые он наблюдал там во время недавнего пребывания. Керчь же, которую увидал впервые, сразу же принесла, несмотря на радость встречи с другом, полнейшее разочарование.
Нет, этот пыльный и, как показалось с первого взгляда, «затрапезный» город ничего общего не имел с городками южного побережья Крыма. Центром Керчи являлась площадь у подножия горы Митридат, на которой располагались здание театра, главпочтамт и типично южный базар, шумевший на все лады голосами разношерстной толпы, бродившей среди старинных лабазов, ларьков и длинных торговых рядов. Легкий бриз, дувший с моря, «разбавлялся» над площадью запахом несвежей рыбы, гниющих овощей и смрадом, исходившим от клеток гомонящего, лающего и ревущего передвижного зверинца, яркие афиши которого красовались вокруг. Жалкие на вид, грязные, бедные животные, ютившиеся в тесных клетках, являли собой удручающее зрелище, которое ужасно подействовало на прибывшего.
Встретивший его Юраш с гордостью продемонстрировал Артему свое недавнее приобретение – хотя и довольно подержанную «Победу», на которой повез друга к себе, несмотря на то, что гость усиленно отбивался, настаивая на гостинице, дабы никого, да и самого себя не стеснять.
- Пойми, Юраш, я – лентяй, любящий поваляться в постели, попыхтеть трубкой, отравляя атмосферу. Я – сноб и сибарит, а у тебя семья, ребенок, и вам, и мне будет некомфортно…
- Чудак! У нас две комнаты и одна будет всецело в твоем распоряжении. А ежели пожелаешь, то на застекленной веранде тоже можно расположиться, соси там себе свою люльку, сколько душе заблагорассудится и валяйся сколько угодно. Хотя я тебе, честно сказать, долго плевать в потолок и не позволю – у меня на тебя другие планы!
Юраш рулил, ни на минуту не умолкая, расхваливая город на все лады. У Артема же то, что он лицезрел за окном машины, вызывало недоумение - что может в этой дыре очаровывать?
Особенно его поразила трасса, по которой они ехали из центра к Юрашу. Безлюдная, совершенно лишенная растительности по бокам, за исключением выгоревшей на солнце травы, она вела куда-то, как показалось Артему, вдаль от самого города. С одной стороны появилась электростанция, затем что-то похожее на гаражи, потом - невпечатляющее приземистое здание, указав на которое, Юраш провозгласил: «Наш туберкулезный госпиталь!» Сразу за этим появился высоченный холм, по утверждению друга, скорее всего, какое-то скифское захоронение, а следом замаячила строящаяся телевышка.
- Здесь, где ни копни, античная история! А ты, Темка, как только мы свернули с площади, не обратил внимания на старинную церквушку? Учти, это храм Иоанна Предтечи, самый первый каменный в Киевской Руси!
Юраш, подобно добросовестному гиду, всю дорогу продолжал расхваливать прелести местности, по которой ехали.
С другой стороны дороги взору Темы предстал пустырь, занимаемый огромным оврагом, а когда замелькали кресты и памятники кладбища, он не удержался:
- Иван Сусанин, куда ты меня решил затащить, в какую чащобу тянешь, которой не видать конца? Я ведь не поляк!
- А, кстати, о поляках, - проигнорировал вопрос Артема Юраш, продолжая свой экскурс, – представь себе, дружище, в этом маленьком заштатном городишке, каким он был до войны (тут Артем подумал: «И теперь далеко не ушел!»), жили вместе представители почти сорока национальностей! И учти, жили в мире и согласии. Здесь, кроме русских и украинских, были детские сады татарские и цыганские, школы – греческая, армянская, татарская и даже итальянская! В местной газете «Керченский рабочий», которая и сейчас издается, были вкладыш на итальянском и колонка на греческом. Кроме того, выходила и татарская газета. А какое героическое военное прошлое Керчи! Чего стоят одни катакомбы Аджимушкая, в которых укрылся и боролся тринадцатитысячный контингент, а выжило сорок восемь человек… А Багеровский ров под Керчью, здешний Бабий Яр! Ну, я еще повожу тебя по этим местам, сам все увидишь… А, вот и наш Камыш-Бурун! – радостно воскликнул Юраш. – Это по старому, а теперь – поселок Аршинцево, рабочий район Керчи, тут располагаются железорудный комбинат, судостроительный завод и главное, здесь обитаю я - твой покорный слуга, и моя славная семья!
С этими словами они въехали в зеленый, приятного вида, одно- и двухэтажный район Керчи.
Но ни хвалебные оды и уверения Юраша в перспективах развития Керчи, ни радушный прием в семье друга уже не могли затмить негативного впечатления, произведенного на Артема в первые минуты знакомства с этим своеобразным городом, и он решил, что тут ни за что не остановит свои стопы.
Его душа, полная тоски и разочарования, требовала чего-то другого, чего Артем сам не в силах был определить. Скорее всего, он хотел, как поется в песне, «забыться и заснуть»… Но жизнь и Юраш требовали свое и друг, уговаривая,  буквально потащил Артема в здравотдел в надежде, что предложенная там работа изменит намерение друга поискать счастья в более «цивилизованных» крымских городах – Симферополе, Севастополе…
Но, к огорчению Юраша, ни в одной из больниц и поликлиник города вакансий хирурга не оказалось, предложили лишь полставки патологоанатома в райбольнице. 
- Соглашайся! Зацепись, а я постараюсь дожать моего хорошего кореша, он тебе выкроит часы хирурга в своем медучилище.
Но Артем был непреклонен:
- Поеду по Крыму, не может быть, чтобы не нашлось под лучами его жаркого солнца для меня уютного местечка на Южном берегу!
Будучи верным и преданным другом, Юраш, взяв отпуск, отправился сопровождать Артема. Однако хлипкая надежда на распростертые северянину объятия не оправдалась. В Симферополе их ждало разочарование: нужны терапевты, фельдшера и медсестры, а хирургов – достаточно. То же повторилось в Севастополе...
Конечно, колеся по Южному берегу, не навестить Ялту было бы грешно. Да и Артем не забыл чудесного времени, проведенного в этом благословенном краю, в глубине души лелея мечту, что встреча с этими местами поможет вновь возродить жажду жизни и унесет гнетущую тоску.
Друзья наслаждались долгожданным общением, полнейшей свободой, ласковым морем, солнцем и чарующей природой гостеприимного курорта. Днем они «жарились» на берегу, а вечера проводили в ресторанах. Пиры сопровождались беседами, как будто они стремились наговориться вволю, восполняя утраченное долгой разлукой время, делясь воспоминаниями. Будучи «под парами», Артем изливал Юрашу душу, а тот, не щадя, винил во всем «эту пьявку», присосавшуюся к потерявшему разум другу.
- Это же надо было дойти до такого, чтобы из-за бабы поломать себе жизнь?! – твердил Юраш.
В ответ слышалось:
- Ну, ты неправ! Она не баба, а прекрасная, неповторимая, очаровательная женщина!
- Какая женщина? Старуха, посмевшая бросить такого парня!
- Молчи, а то поссоримся! Ты не знал и не узнаешь того, что она дарила мне… И не смей ее ни в чем обвинять! Это я сам во всем виноват и не смог удержать…
Такие разговоры бывали не только после выпитого, но не раз возникали и на трезвую голову, когда речь заходила о планах Артема вернуться в Ленинград. Он был в полнейшей уверенности, что именно там его место. Юраш же, сразу раскусив друга в его подспудной надежде отыскать и постараться вернуть утерянную любовь, на это все твердил Артему:
- Выбрось, Тема, из головы ту, что не оценила и затуманила тебе мозги. Забудь ее и не делай опять опрометчивых шагов! Оставайся у нас, начинай новую жизнь. Я уверен - не пожалеешь!

                - 20 -

Друзья бороздили Крым в поисках трудоустройства Артема, пока тот не растратил почти все сбережения на пиры и алчных таксистов…
Крымские таксисты удивляли своей ловкостью и лихачеством на труднейших южнобережных дорогах, представлявших собой повисший над зияющей пропастью серпантин. Даже огромные круглые зеркала, установленные на поворотах, не могли унять охватывавшую дрожь от ощущения грозящего столкновения со встречными летящими с такой же удалью машинами...
В эти моменты Артем мысленно благодарил жену друга, настоявшую не поддаваться на провокации Юраша, стремившегося отправиться на своей «Победе».
- Юрочка, в твоем умении я не сомневаюсь, ты у нас первоклассный водитель! – дипломатично говорила супруга. – Но вот твоя любимая, старенькая «Маша» внушает мне опасения – как бы в пути не забарахлила… Побереги ее.
Хотя и со скрипом, но Юраш тогда внял благоразумию жены.
Вернувшись в Керчь, Артем еще немного задержался у друзей. Гуляя по городу с изумлением он вслушивался в обороты речи местного населения, а потом делился, смеясь, услышанным, с друзьями: «Где ты идешь?», «А я тебе за что говорю?», «Тю, скуплялась, скуплялась, а за семочки забыла!»
- Какой сочный язык! – не унимался Артем.
Юраш же продолжал гнуть свою линию:
- Уникален не только язык, но и город! Помнишь, о нем даже в пьесе Островского упоминается: когда Счастливцев и Несчастливцев повстречались, один шел из Керчи в Вологду, а другой – из Вологды в Керчь.
- Ну да, помню. Но не только это, но и что оба ни на севере, ни  на юге счастья так и не смогли обрести... В отличие от меня, который был поистине счастлив в суровом краю. А ты, Юраш, я уверен, счастлив в своей Керчи. Да, кстати, интересная вещь, наверняка ты не знаешь. После окончательного прекращения сталинской стройки Трансполярной железной дороги, ненужный уже паром из Салехарда реками перекочевал не куда-нибудь, а к вам, в Керчь!
- Ну вот, сам видишь, Темка, - все дороги ведут сюда! – заключил Юраш беседу, состоявшую из одного – уговоров.
За уговоры взялась даже подружившаяся с Артемом смешная «кубышка» – трехлетняя, не по летам разговорчивая Виктория Юрьевна (как представилась она гостю).
Девчушка доверительно сообщила Артему, что в садике есть один красивый, но драчливый мальчик по имени Славик. Тот, хотя и забияка, но она все равно его любит и обязательно женится на нем, когда вырастет и станет такая же красивая, как мама.
Когда же этим «секретом» Артем поделился с ее отцом, Юраш рассказал, что эта тарахтелка недавно предъявила родителям ультиматум:
- Если вы мне не выродите братика или сестренку, а лучше сразу двох, то я сама постараюсь вырастить себе большой живот - начну есть всяково-яково!
Это «всяково-яково» так понравилось Артему, что он долго не унимался и все выспрашивал у родителей малышки, где они добыли и как питались этим «всяким-яким», что у них получилась такая прелесть?
- А вот, оставайся в Керчи! Мы тебя оженим и тогда поделимся этим секретом!
Однако даже это их обещание не смогло удержать Артема и он устремился в Питер, лелея веру в свою фортуну, надеясь, что и на сей раз в этом городе ему обязательно улыбнется удача… Но, конечно, главным, что тянуло Артема в Ленинград, было подспудное упование на счастливую случайность, нечаянную встречу с Нонной, жажда еще раз взглянуть ей в глаза и даже, в чем он боялся себе признаться, прочесть в них былую любовь, когда-то светившуюся в них для него одного и, чем черт не шутит, вернуть Нонну себе и увезти в Салехард…
Но, очутившись в этом желанном городе, Артем скоро, к своему огорчению, понял, что его здесь не ждали и не желают принять. Вакансии имелись, но у него не было прописки, а заполучить ее составляло практически неразрешимую проблему…
Артем остановился в гостинице, сняв номер на неделю, в надежде, что за это время определится и устроится. Конечно, в городе оставалось немало одноклассников и однокурсников, приятелей и хороших знакомых не только его, но и родителей, но желания видеться с кем-либо, находясь в подвешенном состоянии, не было, не то, что смущать какими-то просьбами.
Находиться в роли неудачника, не занимающего в жизни достойного места, было не по нему, гордыня не отпускала. Она же не позволяла направить стопы к дому Нонны… Артем вообще представить себе не мог, как объявиться на пороге знакомой квартиры, где его встретят Нонна с мужем и, возможно, ее сестра… Только какой-то невероятный случай, счастливое стечение обстоятельств, в которые он почему-то верил, могли свести Артема с его Нонной в огромном человеческом муравейнике…
Проболтавшись почти неделю, так и не добившись результата, Артем собрался улететь назад, к северным ветрам, трескучим морозам да к приветливому люду, который, бесспорно, с радостью воспримет его возвращение.
Выходя из переговорного пункта телеграфа после разговора с родителями, Артем ощутил на себе пытливый взгляд какой-то яркой, крашеной молодой блондинки. Скользнув по ней взглядом (подобные «леди» были не в его вкусе), Артем уже взялся за ручку тяжелой дубовой двери, как услышал:
- Томилин, ты?
Внимательно оглядев эту особу, он уловил что-то знакомое, но никак не мог припомнить, кто же это мог быть?
- Томилин, какими судьбами? Вот не думала, не гадала, что встречу… - продолжала незнакомка, расплываясь в улыбке и сверкая густо подведенными тушью глазами.
- Вы ко мне? – вынимая изо рта свою неизменную трубку, с недоумением разглядывая ее, спросил Артем. – Простите… никак не припомню…
- Ты что, Артем, забыл меня? Я – Хлопикова.
Конечно, он помнил ее и эту фамилию, которую сокурсники порой переиначивали на «Клопикову», и то, что даже пару раз бывал у нее в доме, где устраивалось что-то вроде пирушки, с которой вскоре убегал к Нонне.
- О, какой ты стал, Тема! Импозантный… Наверно, профессор? Расскажи, где ты, как ты?
Артем все в памяти перебирал, стараясь вспомнить ее имя. Кажется, оно было какое-то заковыристое, связанное как будто с поэзией… А, может, с музыкой… Не то Лира, не то, почему-то выплыло по рифме – Горилла, и Артем, улыбнувшись своим мыслям, ответил, как ему показалось, достаточно подобающе:
- Прости, запамятовал на старости лет твое имя… Пока в профессора не вышел, но все еще впереди! «Все еще впереди…» - пропел он, подражая Бернесу.
- Ха-ха! – рассмеялась Хлопикова. – На старости лет, вот сказал! Какие наши годы! Жизнь только начинается… Муза я, неужели посмел забыть? – как-то игриво проворковала она. – Ну и где сейчас обретаешься, какие высоты взял? Ты подавал, по мне, большие надежды! – польстила Муза Артему.
Это приятно пощекотало изрядно задетое последними неудачами самолюбие Артема.
- О, миледи, вы слишком превознесли мои былые заслуги! – поскромничал он.
Однако респектабельный вид Артема, неизменная трубка во рту, усмешка в глазах с поволокой демонстрировали иное и создавали впечатление довольного жизнью человека, в котором вряд ли можно было заподозрить тщательно скрываемые им ощущения полнейшего краха надежд и разочарования во всем.
Напустив значительности, он небрежно изрек:
- Жил-трудился на Севере, вернулся в Питер, хотел тут зацепиться…
- Неужели на Севере можно получить такой загар, вот не думала! Рядом с нами, бледными ленинградцами, кажешься негром!
- Ну, нет, этот загар я приобрел на югах. Отдыхал в Крыму. Кстати, там сейчас обретается Юраш, помнишь его?
- Ну, как можно забыть нашего неуемного энтузиаста! Как он, тоже, как и ты, стал важным? Женат?
- Неужели я важный? – усмехнулся Артем. – За собой не замечал… А Юраш округлился, обзавелся животиком. У него все хорошо – заведует отделением в больнице, заматерел, остепенился, естественно, женился и у них чудесная дочурка.
- Ну, а ты? Жена, дети?..
- Нет, сия доля, меня, слава Богу, миновала! Я свободен и волен, как птица!
- Ну, точно, как я! Мы с тобой, Артем, словно два сапога…
- Неужто пара? – не удержался от смешка Артем. Нет, такую расфуфыренную куклу он рядом с собой не представлял... – Ну, а ты, Муза, чем занимаешься, где работаешь?
- Терапевтом в больнице. И, если честно признаться, особенного удовлетворения не получаю. Поняла, что это – не мое. Но, увы, приходится мириться…
- Ну, если не нравится, бросай, займись чем-то другим. Ну, бывай! Рад был повидаться! – поспешил он раскланяться.
- Постой, Артем! Ты что, спешишь?
- Да, мне надо к себе в гостиницу.
- Ты остановился в гостинице? А я думала у родителей.
- Нет, они теперь живут не в Ленинграде. Отца перевели в Великий Устюг, а после его отставки родители там и осели.
- Слушай, так ты нашел работу? Я так поняла, что ты хотел здесь устроиться…
- Нет, к сожалению, ничего не получилось, и я решил опять двинуть к себе на Север, в Салехард.
- А почему не получилось? Что, не нашлось подходящего места?
- Да нет, меня готовы были взять, но… эта чертова бюрократия – у меня нет ни ленинградской прописки, ни квартиры. В общем, вся эта возня не по мне и – аривидерчи, Питер!
- Артем, зачем спешить! Этот вопрос ведь легко решаем, конечно, если к нему серьезно отнестись…
- Ну да?..
- Твой Север от тебя никуда не денется, но зачем же опускать руки и отступать?
- Я рук не опускал… Но мне действительно, Муза, пора: надо рассчитаться за номер и двинуть в Москву, а оттуда в Салехард.
- Послушай, Артем… Мои старики, отец и мать, сейчас гостят у бабушки в Сестрорецке. У нас, ты знаешь, в квартире раздолье. Побудь еще немного, обмозгуем… Ведь не может быть безвыходных положений. Мой папик – зубной техник и имеет  огромную влиятельную клиентуру, а мать, ты ведь должен ее помнить, она стоматолог и ты, кажется, у нее лечил зубы в нашей студенческой поликлинике. Я уверена - мама на отца надавит и он сумеет как-нибудь тебе помочь, найдет концы, чтобы сделать прописку.
- Прописку, Музочка, делают на жилплощадь, которой должно быть достаточно и, что немаловажно, должен быть желающий ее предоставить. А ты ведь знаешь, люди боятся такое делать. Короче, замкнутый круг и, боюсь, твоему отцу это будет не под силу...
Артем продолжал этот заинтересовавший его разговор с Музой уже в кафе, куда он ее пригласил, а затем, рассчитавшись с гостиницей, под натиском бывшей однокурсницы предался на волю победительницы и отправился к ней, согреваемый еле зародившейся надеждой на счастливый исход. Авось действительно произойдет чудо и он сумеет обрести прописку и работу…

                - 21 -

В трехкомнатной квартире Музы места было предостаточно. В двух больших обитала она с родителями, а третья, маленькая, служила родителям кабинетом, где те, по всей видимости, занимались частной практикой (что, будучи весьма рискованным делом, приносило немалый доход).
Все в этом доме говорило о завидном достатке: кабинетный рояль, роскошная мебель, антиквариат, все то, с чем Артем не сталкивался ни в своей семье, ни у Нонны, но к чему был неравнодушен и мечтал в будущем нечто подобное заиметь…
Единственное, что сразу бросилось в глаза ему, с раннего детства приученному к чистоте и порядку, это какая-то неопрятность, царящая вокруг: разбросанные вещи, пыль на полировке, грязная посуда в кухне… Видно было, что живущая пока здесь в одиночестве Муза не очень-то обременяла себя уборкой. «Но она ведь медик, – с удивлением взирая на беспорядок, подумал Артем. – Как можно игнорировать то, чему обязана всегда следовать?»
Было очевидно, что пока родители в отъезде, их дочь решила предоставить себе полнейший отдых. Это не очень смутило Артема - ее дело, главное заключалось в том, что Муза воскресила в нем надежду обосноваться в вожделенном Питере.
Хотя ее замечание, как бы брошенное невзначай, сразу испортило ему настроение:
- Ты ведь знаешь, Артем, что взятки и блат – движущая сила нашего общества. Так что, будь готов - дело потребует немалых издержек!
Такого оборота Артем совершенно не предвидел. Средства его из-за безудержных трат в Крыму были уже почти на нуле – едва хватит на обратный путь… К тому же эти суждения Музы невольно вызвали воспоминания о ее землячке. Обе – ленинградки, но каково различие! Все это напрочь унесло благостные мечты Артема об устройстве на берегах Невы и он поднялся с намерением распрощаться с гостеприимной хозяйкой.
- Куда собрался? – остановила его Муза. В ее планы, похоже, это совсем не входило. – Чего это вдруг сорвался, неужели передумал? Я тебя уверяю – и прописка будет и работа, дай только срок. Для моего папика ничего невозможного нет!
- Ну, Муза, у меня больших денег для этого нет… - честно признался Артем. – Поиздержался…
- Понимаю! Знаю, это присуще северянам. В отпуске гуляют, напропалую бражничают, шастают по ресторанам. И ты, похоже, не исключение...
- Точно, угадала. Так что, прощай, Муза. Друга не забудь и, как поется в песне: «До свиданья, мама, не горюй!»
Она расхохоталась:
- Артемка, забавник! Поставь свой чемодан, садись, уйми свою прыть и давай обмозгуем. У меня родился гениальный план! Он не потребует ни копейки денег.
- Интересно, какова твоя идея? – Артем все еще не садился и держал в руках багаж.
- Ну, что ты, Тема, такие разговоры впопыхах не ведутся. Отдай-ка вещи! – она цепко схватила ручку его чемодана. – Займи кресло! Кстати, ты в нем великолепно смотришься, порода! А я рядышком примощусь… Хотя нет, такие беседы на сухую не пойдут. Побудь минутку в одиночестве, а я быстро чего-нибудь сварганю.
Заинтригованный, Артем не стал сопротивляться и усевшись в удобное кресло, приготовился ждать обещанного сюрприза. Муза упорхнула, а Артем стал разглядывать в висевшем на стене в дорогой багетной раме зеркале свое отражение, которое подтверждало заключение Музы. Он себе понравился. Действительно, развалясь в старинном кожаном кресле, он имел импозантный, джентльменский вид. Затем его взгляд привлекла нарисованная маслом картина, на которой была изображена знаменитая Университетская набережная со своими сфинксами. Но… тут Артем даже встал с кресла и подошел к картине, чтобы лучше разглядеть. Вместо невозмутимого, хорошо знакомого обличья египетского фараона, воплощения Бога на земле, у одного из сфинксов было весьма напыщенное лицо Музы, а у другого – суровое, надутое лицо уже немолодой женщины, наверно, догадался Артем, ее матери.
Когда появилась Муза, толкающая сервировочный столик, на котором громоздился хрустальный графин с вином и алели бутерброды с икрой, Артем, указав на картину, спросил:
- Кто это умудрился тебя преподнести в таком необычном виде?
- Это мой бывший альфонс оставил на память свою мазню.
- А твой, как ты назвала, альфонс, не лишен юмора! Забавно представил он тебя и, если не ошибаюсь, твою маман.
- Да, это он ее так изобразил, уверяя, что это мой портрет в будущем. Я давно уже хотела отправить этот «шедевр» на помойку, где ему и место, но отец не разрешил. Картина, видите ли, пришлась ему по душе. Да и по утверждению мамы, она весьма оригинально смотрится. А, главное, жаль раму, на нее хорошо потратились…
- А что, этот твой бывший, художник?
- Да нет, горе-инженеришка. Мазня - это его страсть, на большее не был способен, амеба. Два года терпела и погнала.
- Он, что, не работал, раз ты его назвала альфонсом?
- Работал. Да толку от этой работы не было видно! Жалкий технарь получал жалкие гроши. Двадцать пять процентов шли на алименты, затем это увлечение забирало – холст, краски, да обувь…
- А причем тут обувь? – с недоумением полюбопытствовал Артем.
- Да он ее снашивал постоянно. В починку не отдавал, презирал это дело. У него был пунктик: обувь должна блистать новизной и он бесконечно покупал себе разные новые штиблеты. В результате от зарплаты оставался пшик. Да ну его, пройденный этап, не о чем вспоминать! Лучше давай о нас поговорим.
Это «о нас» напрягло Артема и он вопросительно уставился на собеседницу, пытаясь понять, что имеется в виду. Его интересовало лишь одно – каким образом можно заполучить прописку, и что Муза по этому поводу придумала?
Она, как показалось Артему, слишком уж медленно усаживалась напротив него, а затем стала заботливо разливать вино по бокалам. Он остановил Музу, когда та намеревалась наполнить его бокал:
- Погоди! Остановись! Я красное не приемлю, привык лишь к белому и то изредка…
- Ой, тогда я возьму из отцовского запаса спирт и разбавлю чуток.
- Не надо беспокоиться, Муза, я пить не буду. И вообще я не любитель, а особенно среди дня, да еще спирт…Нет, уволь от этого.
- Тема, ты что, сачкуешь? Ну, хотя бы один глоточек. Вино, ручаюсь, великолепное - сладкий красный портвейн «Черный камень». Надо же поднять бокалы за встречу и успех задуманного предприятия!
Артем горел желанием, что же придумала эта энергичная и явственно доброжелательная, вновь обретенная подружка, и он сдался. Подняв свой бокал, гость чокнулся и поставил вновь на стол.
- Э, нет! Так не пойдет! – вскричала Муза. – Глотни хотя бы разок и закуси.
- Спасибо. Но не проси – не могу и не буду.
- Ух ты, Томилин, какой упертый! Ну так бери бутерброд с икоркой. У вас там, в Тьмутаракани, ее наверно не видать.
- Ошибаешься, милая. Икра для вас тут деликатес, а у нас, в полярных краях, - заурядные консервы. Крабов, печени трески и разных рыб в избытке, чего вам тут и не снилось!
- Ты так расхваливаешь ваше изобилие, что у меня слюнки потекли. Грешна – люблю вкусно поесть.
- Ну, так что ты придумала? – не удержался Артем. – Выкладывай!
- Пораскинув своим недюжинным умом, я пришла к совсем неплохому выводу: у тебя, Тема, есть единственный незатратный выход, чтобы заиметь ленинградскую прописку. Надо пойти на фиктивный брак.
- Не понял. Фиктивный брак?
- Ну да. Что тебя удивляет и останавливает? Так поступают многие, ведь регистрация дает право на прописку – то, что тебе необходимо для трудоустройства.
- Да, конечно, ежели это так… Но, где найти ту, которая отважится на такой шаг? Какой резон ей будет заполучить еще одного обитателя на своей жилплощади? Ведь не за красивые глаза все это делается, а за деньжата. А я, как тебе уже объяснял, сейчас на мели. К прискорбию – банкрот...
- Об этом, Томилин, я слышала. Но ведь мир не без добрых людей. Да к тому же человеку, у которого, несомненно, красивые глаза… - смеясь Муза довела до сведения Артема свою идею: – Я к твоим услугам, мой старый друг! Я готова разделить с тобой свою жилплощадь. И учти, совсем небескорыстно! Этот, так называемый, «брак», даст обоюдную выгоду: тебе - прописку, а мне - законное подтверждение замужества. Ведь то, прежнее, было лишь совместным проживанием без регистрации.
- Неужели тебе, Муза, необходима эта печать в паспорте?
- Не мне, Томилин, мне на нее наплевать. А вот родители - переживают… Они у меня старорежимные. Да и общественность… Ведь без этого штампика в паспорте я числюсь в старых девах! - расхохоталась она.
Озадаченный Артем, слушая объяснения своей визави об ее выгодах, все прикидывал в уме, что лучше – вернуться в Салехард, или пойти на этот, весьма сомнительный, шаг – фиктивный брак? Не свяжут ли эти «псевдоузы» Гименея его по рукам и ногам?
- И долго такое «приключение» продлится?
- А сколько твоей душеньке будет угодно! По первому твоему слову разбежимся. Но прописочка-то и работа у тебя останутся!
- И во сколько, кроме свободы, мне это «предприятие» обойдется? – с напряжением спросил Артем, опасаясь попасть впросак.
- Я же сказала – ни копейки. Хотя… растрата будет: пошлина за регистрацию. Но, я надеюсь, на это у тебя наберется? – она снова расхохоталась. – Так чего же мы сидим? Пошли, отнесем заявление и дело с концом! Чем раньше, тем лучше!
Артем по дороге в загс все успокаивал себя, что раз брак фиктивный, то он его ни к чему не обязывает и кроме выгоды ничего устрашающего не сулит. Рядом шедшая Муза восторженно болтала, Артем не прислушивался, всецело отдаваясь своим думам. Единственное, что он уловил, были уверения «невесты», что ждать целый месяц, который дают на размышление, им ни к чему, и ей придется что-то придумать, дабы «обтяпать», как она выразилась, это дело по-быстрому.
По-видимому, это легко ей удалось, так как Артем не успел опомниться, как услышал поздравления, напутственные слова, а в паспорте его уже красовался штамп о заключении брака. В сумочке радостно улыбающейся Музы исчезло вожделенное ею свидетельство.
Дабы отметить «грандиозное событие», как его охарактеризовала новоявленная новобрачная, по ее настоянию они отправились в ресторан. Артем, пребывая в эйфории от сознания, что ему наконец-то улыбнулось счастье стать ленинградцем, под напором Музы, все время возглашавшей тосты (за удачу, во здравие, за дружбу и, наконец, за любовь, которая не должна их обойти, ведь они оба хороши и заслуживают ее), он изрядно накачался вином…
Весь вечер они пили, закусывали, танцевали и болтали, а Муза все твердила, что постарается его устроить в своей больнице.
- Главный ко мне благоволит, и я более чем уверена, что он меня уважит и выбьет для тебя ставку. Я одним ухом слыхала, что в хирургическом нехватка спецов. Как так, чтобы моего муженька, да не взяли?! – расхохоталась Муза.
Когда они, веселые, пришли за полночь домой, там их ожидал «сюрприз»: вернулись родители, которым Муза гордо представила:
- Знакомьтесь, мой законный супруг, Томилин Артем. Прошу любить и жаловать!
Затем последовали радостные возгласы, посыпались поздравления, объятия и поцелуи. Артем, несмотря на выпитое и угар, в котором пребывал, был несказанно ошарашен происходящим… Такого оборота дела он не ожидал. Артем уже был готов раскрыть введенным в заблуждение родителям приятельницы все карты и объяснить, что они все неправильно поняли и брак этот – фикция, договорный, эпизод, демонстрирующий помощь настоящей подруги, но Муза вдруг сильно сжала его локоть, громко объявив:
- Обо всем потом поговорим! А сейчас – все по комнатам. Мы, например, очень устали!
Когда они очутились вдвоем в комнате Музы, Артем, совершенно отрезвевший, спросил:
- Муза, как все это понимать? Почему они вдруг тут очутились?
- Как почему? Ведь это их дом, сюда они и вернулись. К тому же…
- Но я понял, что ты их вызвала какой-то телеграммой. Зачем ты это сделала? Ощущение, что он попал в ловушку, не покидало Артема.
- Ну да, я их вызвала, чтобы поскорее тебя прописать. Ты ведь для этого женился, не так ли?
- А они-то причем?
- Как причем? Отец – хозяин квартиры, и без него никто тебя тут не только не пропишет, но и вышвырнут, приписав тунеядство. Ты же безработный.
Муза это говорила, расстилая постель и раздеваясь.
- Пойми, Тема, нам надо разыграть влюбленную, счастливую пару. О фиктивности брака они не должны догадываться. Это их не касается. Иначе ничего не получится! Они у меня, я уже говорила, старорежимные и очень переживали из-за той амебы, которая звалась для всех моим мужем. Раз без штампа, они считали его сожителем и, конечно, ни на какую прописку у нас он не смел рассчитывать. Другое дело ты – законный супруг! Уяснил? Потерпи, дружок. Старпер сделает все как надо – пропишет, устроит, ведь главный в моей больнице озолочен им.
- Ты хотела сказать, что главврачу платят за твою работу?
- Глупый, причем тут моя работа? Просто папик поставил главному золотой мост, которым теперь тот и сверкает, да к тому же еще несколько коронок. А ты почему сидишь? Раздевайся!
- Но… где я?..
- Как где, рядышком!
- А может...
- Кровать тут, Темушка, одна. Ты ведь на козетке не уместишься, даже если свернешься калачиком. 
Муза, как показалось Артему, хищно улыбаясь, спросила:
- Ты как любишь, к стеночке или на краюшке?
- На полу! – зло, еле сдерживаясь, ответил Артем.
- Ну, не сердись, дружок! - сказала она, укладываясь. – Смотри, я подперла стенку и тебе оставила больше половины кровати. Даю слово на твою невинность не покушаться! Но нам надо хотя бы годик соблюдать видимость благополучия. Уяснил?
Тяжело вздохнув, Артем лег рядом.

                - 22 -

- Вот и молодец! – приветствовала Муза. – А то, что, дурак, придумал, - на полу! Представляешь картину: утром, чтобы поприветствовать нас, молодых, после первой брачной ночи, заходит Колючка, а ты, как цуцик, лежишь на половичке у кровати. Ее может хватить кондрашка.
- Постой, Муза. Как ты сказала, Колючка? Это кто?
- Маман. Так ее окрестил наш Старпер. Она еще бывает Цыпа, но больше -  Колючка.
- А Старпер, это, как я понял, папочка?
- Ну да. Он у нас с мамой проходит под этим кодовым именем. А вообще, он Репейник.
- Забавно. Ну и семейка у вас. Колючка, Репейник, Старпер… А у тебя нет клички?
- А как же, есть, конечно! В детстве я была Муза-Медуза.
- Ну, а теперь?
- Не скажу!
- Но я все равно узнаю, выкладывай!
- Злючка.
- А ты что, такая? Вот не думал… Скорее ты – Хитрюга.
- Ха-ха, разгадал! Но, когда Старпер чем-то мной недоволен, он дразнит – Злючка-вонючка.
- Ну и ну, даете! А интересно, какое прозвище получу я?
- А уже получил.
- И какое?
- Кактус. Знаешь, есть такие кактусы, огромные, круглые, кстати, колючие.
- А я разве колючий? Вот не думал... Я – сама доброта.
- Ну, так придвинься, бородатая доброта, проверим твою колючесть... И давай спать, уже поздно!
…На следующий день Артем отправился с Музой в больницу, где она всем встречным представляла его своим мужем. Выслушивая бесчисленные поздравления, Артем не знал, куда себя девать. Муза громким деланным смехом и вообще всем своим видом вызывала растущее раздражение, и Артем чувствовал от всего этого такой дискомфорт, что испытывал одно желание – поскорее отсюда убраться.
Отчего-то стало казаться, что возле этой шумной, разнаряженной и разукрашенной особы, он выглядит полнейшим идиотом. Другое дело, когда рядом была скромная, утонченная, умная и тактичная Нонна… «Нонна, Нонна, где ты, как ты? Если бы знала, в какой переплет попал твой «племяш»… - так думал Артем, когда эта Медуза затащила его в ординаторскую, а затем в кабинет главного врача больницы. И даже приглашение на место, временно высвобождающееся через неделю в связи с отъездом хирурга на курсы повышения квалификации, с обещанием затем выбить для Артема ставку, не вдохновило. Во всяком случае, Артем решил приложить все силы и найти работу в другом месте. Быть рядом, в той же больнице с так называемой «женой» у него не было ни малейшей охоты. А устроившись, первое, что он сделает, - размечтался Артем, - это снимет какое-нибудь жилье и отчалит от этой семейки. Хотя сначала надо сделать прописку...
Муза, обговорив в связи с заключением брака положенные три дня отпуска, сообщила мужу, что теперь им надо отправиться в Сестрорецк, к Брухильде.
- Это к кому еще? – не понял он.
- К моей бабуленции. И возьмем ее к нам. Ты уж, Тема, будь с ней повежливей, постарайся понравиться. А то сегодня смотрел на моих такой букой, что даже стало страшно – как бы не сорвал задуманное. А Брухильде ты обязан прийтись по душе, ведь прописываться будешь у нее.
Артем даже остановился, услышав это заявление. Что, родители отказались? Но ведь Сестрорецк – не Ленинград и работу теперь нужно будет искать там… Да навряд ли ее и найдешь… И не даст ли эта Брухильда или как там они ее прозвали, ему от ворот поворот – вот вопрос. А штамп-то в паспорте стоит и избавление от него прибавит еще немало хлопот…
- Тема, поторопись, чего встал? Электричка уйдет! – прокричала, потянув его за рукав, Муза.
Когда они умостились в вагоне, Артем не выдержал и снова затронул больную тему:
- Муза, причем тут Сестрорецк?
- Что значит причем? Там обитает наша Брухильда.
- Но, я думал, меня пропишут у вас. Ты ведь…
- Ой, Томилин, мы тут с Цыпой обмозговали. Как ты понимаешь, Брухильда, как все, не вечна и квартира пропадет. Поэтому мы тебя к ней подселим.
- Но, Муза, в Сестрорецке я наверняка найти работу не смогу…
- А кто сказал, что ты должен там трудиться? Устроишься в Питере, мы же договорились.   
- Но…
- Что значит, «но»? Сестрорецк – курортный район Ленинграда и многие, прописанные в нем, работают и живут в Питере. Для тебя, дурашка, стараюсь! Если разбежимся, у тебя будет своя квартира. А ежели будешь прописан у нас, Старпер тут же тебя выпишет, уж поверь мне, ни на минуту не задержишься! А вот бабуленцию ты должен обворожить. Как и меня! – громко расхохоталась Пьявка, как мысленно окрестил ее Артем.
Артем инстинктивно оглянулся по сторонам, ожидая увидеть удивленные взгляды попутчиков, так его покоробили и этот хохот и ее манера в голос обсуждать на публике личное.
- Темушка, имей в виду: Брухильда – старая, закаленная революционерка. Лучше скользкие разговоры с ней не заводи! – наставляла Муза. – А если она начнет, постарайся плавно ускользнуть.
- Не понял. Какие еще скользкие разговоры?
- Ну, Сталин, Троцкий и прочая ерунда. Умоляю, избегай произносить эти имена, дабы не поскользнуться.
Бабушка Музы, представившаяся  Беллой Федоровной, оказалась строгой старухой, внешне почти не отличающейся от своей дочери. Но каково же было изумление Артема, когда при написании заявления открылось ее настоящее имя. Действительно, она была Брухильда Францевна Штейнберг.
- Бабуленция у нас, как и дед, из немцев, – объяснила Муза. – Деда звали Карл, но не Маркс. Ха-ха! Но такой же мечтатель. Дед с бабкой – заядлые коммунисты и бежали от Гитлера в тридцать четвертом в СССР. Моя Цыпа – Нинель, если прочесть задом наперед, отбросив мягкий знак, будет Ленин. Она родилась в Цюрихе и по паспорту – Хильда Карловна.
- И как они перенесли тридцать седьмой, их не затронуло? – поинтересовался Артем.
- Представь себе, нет. Дед помер в тридцать девятом, вообще-то он болел туберкулезом, а бабку и маму горькая доля врагов народа, на удивление, обошла.
- А клички в вашей семье бабушка не заимела?
- Она вообще-то у нас проходит по своему родному имени, Брухильда. Но Старпер иногда ее зовет Крапивой, так как все, что у нас дома, ей не по душе. Особенно бабуля не терпит своего зятька, моего папика.
- Ну, а тебя?
- Меня вынуждена, ведь я ее единственная внучка. Хотя с большим удовольствием при каждой нашей встрече старается снять с меня стружку. – Муза опять расхохоталась своим деланным смехом. – Но ей со мной не совладать, не на такую нарвалась! Я все делаю по-своему, как хочу, так и живу!
По невозмутимому лицу Брухильды Артем, как ни старался, определить какое произвел на нее впечатление, не смог. Даже не просьба, а скорее утверждение, что необходимо прописать новоявленного супруга внучки, как и само сообщение о состоявшемся ее браке, не возымели на старуху никакого воздействия.
- Значит, расписались, говоришь… А идея, прописать у меня осенила, не иначе, твоего папашу-пройдоху?
- Нет, Брухильда, мы так с мамой решили. Ты это сделаешь, ты ведь у нас добрая! А Старпер, сама знаешь, его только затронь, начнет вонять!
- Да, он у вас еще тот типчик, деляга! А чем занимается твой муж? – спросила старуха, словно Артема рядом не было, явно проигнорировав новоявленного родственника.
- Темушка хирург, мы вместе институт кончали. Он приехал с полуострова Ямал.
- Был сослан?
- Нет, ба, работал.
- Ясно.
Что Брухильде было ясно, Артем не понял, но ему стало очевидно одно – его ни в грош не ставят, если говорят о нем, как о неодушевленном предмете. Поэтому, не выдержав, Артем вмешался в разговор:
- Если у вас есть какие-либо вопросы к моей персоне, обращайтесь, пожалуйста, ко мне. Я смогу их более глубоко и подробно осветить. - Эта его реплика оставшись без ответа, повисла в воздухе. - Простите, я могу закурить?
- Дыми. И давай документы. Так и быть – пропишу.
- Благодарю, – бросил Артем, с удивлением восприняв неожиданные слова старухи и вынув трубку, стал ее раскуривать.
А Муза обняла Брухильду:
- Я знала, что ты у меня человек!
- Брось, лиса! Вы что и жить здесь надумали?
- Нет, мы будем в Питере. Ведь там работа.
- Брось этот Питер, ты знаешь, не люблю. Ленинград, ясно?!
- Ну, хорошо, Ленинград, так Ленинград. А Артем будет у тебя только прописан.
- Ясно. Решили захапать квартиру, как помру. Умники хваткие мои… Свадьбу уже сыграли?
- Нет еще. Приехали за тобой, Брухильда, будем готовиться вместе.
- Сегодня же среда. А почему не на работе?
- Мне положено три дня, по праву гуляю! А когда пропишешь? Сейчас, или когда вернемся?
- Я ведь сказала! – строго оборвала ее Брухильда. – Сейчас пойду к паспортистке, она тут рядом. Пиши заявление!
На следующий день Цыпа, а скорее Колючка (это прозвище, по мнению Артема, ей, с каким-то злобным выражением бульдожьего лица, подходило больше), заявила Артему, чтобы вызывал родителей, дабы познакомиться и сыграть свадьбу.
- А надо ли ее играть? Мы ведь не юные уже… - как бы пошутил Артем под испепеляющим взглядом Музы.
- Как так? Пропустить такое событие и не отметить замужество единственной нашей доченьки?! Пусть приедут твои родители, и мы достойно отпразднуем заключение вашего союза. Вы им, надеюсь, небезразличны… - не смогла обойтись без колкости она, перейдя на «вы».

                - 23 -

По настоянию Старпера торжество должно было состояться в ресторане или на худой конец в кафе. Родители Артема сказали, что им все равно:
- Где вам удобно, пусть там и будет. А вообще, мы думали, что все обойдется домашним небольшим застольем…
- Ну что вы, друзья и близкие нам этого не простят!
После бурных дебатов Старпера, Колючки и Музы, остановились на кафе. Со стороны невесты там было четырнадцать человек, со стороны жениха – четверо, включая его самого (родители плюс двоюродный брат, Юраш, к сожалению, приехать не смог).
Судя по выражению лиц его родителей, Артем понял, что вся эта компания, включая невесту и ее родню, не пришлась им по вкусу. Рассказывать об истинном положении вещей он не решился, зная, что родители такой поступок не одобрят, особенно отец…
- Ну, как вам? – осмелился Артем спросить их.
- Поживем – увидим… - прозвучало в ответ.
А когда пришло время прощаться, Старпер поинтересовался:
- Вы что, уже собрались уезжать? Так давайте рассчитаемся.
- Вы, Василий Дмитриевич, о чем? – с недоумением спросила мать Артема.
- Как о чем, сватьюшка? Свадьбу ведь сыграли вместе в кафе. Вот счет, с вас – половина.
- Позвольте, - еле сдерживая негодование, ответила она, – но это была ваша затея и ваши гости. Да у нас и денег таких нет. Мы можем заплатить лишь за себя, племянника и сына, то есть самого мужа вашей дочери.
- Признаться, этого я от вас не ожидал! – с возмущением процедил Старпер. – Я думал, вы порядочные люди.
- Мы тоже ошиблись. Дай Бог, чтобы нашего Артема не постигло нечто подобное!
Она положила деньги за четверых, и даже не простившись с остальными членами семьи, ушла к себе в гостиницу, предварительно сказав сыну:
- В этом доме, Тема, ноги моей больше не будет. Мне жаль, сын, что ты угодил в эту сточную яму.
- Не волнуйся, ма, скоро из нее выберусь.
- Но я не хочу, чтобы все эти дрязги отразились на твоем отношении к жене. Будем надеяться, что она – иная.
«О, как ты ошибаешься, мама!» - подумал Артем, но даже этот конфликт не побудил его рассказать о фиктивности брака. Он знал, что родители сразу же потребуют разорвать эту сделку и уехать с ними в Устюг.   
А на следующий день, как Артем ни сопротивлялся, новоявленной супруге все же удалось заставить его поехать в Петергоф на открытие фонтанов по случаю праздника встречи белых ночей.
То, что было прекрасным и феерическим, когда он прогуливался здесь с Нонной, теперь раздражало. Брызги фонтанов, веселье толпы, бравурная музыка и… соседство с этой чрезмерно размалеванной, назойливо обхватившей и повисшей на его руке, Музой… Артем испытывал чувство, подобное состоянию, в котором, по-видимому, пребывают жертвенные животные, когда их гонят на заклание…
Вдруг вдали Артем заметил затянутый в элегантное маленькое черное платье хорошо знакомый силуэт: та же точеная фигурка с гордо посаженной головкой мелькнула в толпе. Все внутри Артема напряглось, словно струна, и он, напрочь забыв о своей спутнице, освободившись, устремился вперед, совершенно не обращая внимания на раздавшийся позади вопль:
- Тема, ты куда?
Все его помыслы, все существо было занято одним – Она здесь, почти рядом! Больше ничего вокруг Артем не замечал, а неотрывно глядел вслед, боясь упустить из виду ту, которая была всего дороже.
Неожиданно, женщина остановилась и повернула голову, четко обозначив профиль не лучшего экземпляра восточного лица… От неожиданности Артем застыл на месте и громко, к удивлению подоспевшей Музы, произнес:
- Крокодил…
- Что, что ты сказал? Это ты кому?
В этот момент Артем был не в состоянии ответить, к кому относилось в сердцах произнесенное – к нему ли самому, так опростоволосившемуся, или к незнакомке, сумевшей так обмануть его, напомнив об утраченном счастье, или к этой… и засыпающей вопросами.
- Ты куда спешил? Отчего меня бросил?
Последний вопрос как будто отрезвил Артема и он, мысленно поправив, адресовал вопрос себе: «А чего я тут, с ней? Отчего терплю рядом?»
На душе было горько. Вспомнились минуты счастья, которые переживал здесь, в Петергофе, с Нонной, когда они встречали открытие фонтанов, начинающееся ошеломляющей, неповторимой феерией: вырывавшиеся из недр античных бронзовых фигур струи воды под гром аплодисментов радостной публики обозначали момент прихода белых ночей. Все это вместе дарило ощущение прекрасной сказки наяву, где главным было то, что Она, его любовь, была рядом.   
Это было давно, но незабываемо и неповторимо. Где-то Артем вычитал, что не следует с той, кто теперь рядом с тобой, ходить в места, где был счастлив с другой. Поистине, сермяжная правда в этом есть... Эта, другая, только мешала насладиться нахлынувшими воспоминаниями, всем тем, что кануло в Лету и уже не вернется никогда...
Вскоре Артем стал работать хирургом в клинике. Работа нравилась, здесь он, хотя и уставал, но получал удовлетворение и отдыхал душой от атмосферы «зверинца», как окрестил он дом, где приходилось пребывать.
С каждым днем Артем все более ощущал всю абсурдность своего поступка. Не обдумав, попасть в цепкие клещи женщины, которая, несмотря на свое имя, была далека от искусства и не вызывала вдохновения… Он не испытывал к Музе не то чтобы влечения, но даже интереса, который бывает к противоположному полу. Поэтому сообщение, что не за горами ждет его отцовство, так как она, без сомнения, беременна, словно обухом по голове оглушило Артема, настолько, что он на некоторое время лишился дара речи:
- Муза-Медуза, ну и шуточки у тебя!
- Но я, мой славный Кактусик, не шучу. Скоро станешь папочкой! Это сущая правда, которой я поспешила тебя обрадовать. Ну, что, не рад?
- Издеваешься, что ли? Причем тут я?
- Как причем? Окстись! Не от святого же духа, а от законного супруга я понесла!
- Но мы так не договаривались!
- А что тебя смущает, Темка? Рожать-то придется мне… И я при всем желании не смогу это перевалить на твои плечи. Как договорились, так и будет. Потерпи, миленький, чуток. Сохраняй, Томилин, видимость благополучия, даже прояви радость по поводу данной новости. Моим старикам будет приятно, они давно о внуках мечтают. А там – жизнь нам подскажет. Ты же меня сразу не бросишь? Это бы выглядело со всех сторон бессердечно и некрасиво. Мы же не в лесу живем, а в обществе…
Безрассудство поступка, когда он согласился разделить с ней постель, было налицо. Но уйти сейчас, порвать с этой навязчивой, беспредельно неприятной ему особой, выглядело бы подлостью для всех вокруг, а главное, в коллективе, куда она, бесспорно, обратится, о чем дала намек…
А Муза ходила, нет, не ходила – летала, не чувствуя земли под ногами. Она была счастлива. Шутка ли – заполучить в мужья такого красавчика! Вся больница беспрерывно твердит, какой обворожительный, вальяжный, похожий на успешного героя-любовника девятнадцатого века достался ей! Пусть себе на здоровье считает брак фиктивным, она беременна и Артем уже никуда не денется. Правда, это ей стоило немалого труда… Но результат – огромен! Конечно, немало огорчений пришлось пережить, чтобы одержать над этим бесчувственным существом победу. Но, как утверждали латиняне, капля камень точит. Ничего, Темочка, стерпится-слюбится…
А ту ночь, когда Артем, будучи в полусне, после ее стараний вдруг страстно набросился, назвав «пеночкой», Музе уж не забыть никогда. А ведь она была уже почти уверена в его импотенции. Ну, точно, как ее предыдущий, амеба, в последнее время перед расставанием… Шутка ли, почти три месяца в одной постели с такой жаркой, красивой, подобной, по утверждению Старпера, тициановским красавицам, и – ни-ни… Только болезнь могла быть тому причиной, иным объяснить подобное поведение Артема она не могла. И вдруг – страсть, жаркие объятия, «пеночка моя»…
Хотя назавтра, когда Муза с похвалой напомнила о бурно проведенной ночи, Артем, сначала недоверчиво слушавший и уверявший, что ей снятся очень забавные провокационные сны, услышав, каким смешным, но очень ласковым словом он ее назвал, вдруг посуровел и отчего-то даже прикрикнул:
- Хватит! И чтоб больше не повторяла всю эту чушь!
Тогда Муза даже опешила – такая реакция… а потом поняла – Артем просто рассердился, но не на нее, а на себя, оттого, что изменил своему упрямству, нарушил статус-кво: у них брак фиктивный и вдруг - сорвался, не сумев устоять против ее прелестей. «Ну, ничего, братец, начало положено!»    
Артем, поняв и здраво оценив капкан, в который попал (ни о каком аборте не могло быть и речи, вся семейка ходила на ушах от счастья), потребовал убрать из комнаты хотя и изящную, но совершенно бесполезную козетку, а взамен поставить им уже облюбованную в магазине тахту.
- Зачем, Тема, загромождать комнату? Ведь скоро надо будет здесь установить детскую кроватку. Ты что, забыл? – и опять своим деланным и так раздражавшим его смехом огласила комнату Муза.
- Нет, я ни о чем не забыл, но… - он напрягся, чтобы придумать что-либо правдоподобное. И тут его осенило: - Кровать наша узковата, полуторная. Живот твой будет расти, и я ненароком могу во сне ударить по нему, повредив ребенку, поэтому…
- Томилин, ты – Пушкин! Мы вместе с козеткой выставим и кровать и переселимся на широченную тахту!
Это, конечно, в его планы не входило, но все же, Артем не стал перечить. Главное – тахту приобрести, а там видно будет... Бесспорно, кровать он ни за что не допустит убрать, и в любом случае разделять ложе с этой особой не будет. Хватит терпеть и того, что случилось.
Артем стал сам себе противен. Ему приходилось изворачиваться, играть рядом с этой «медузой» жалкую роль удовлетворенного своим положением ее счастливого мужа… Лицемерие Артему претило и стоило немалых нервов - до чего дошел... А какие силы забирало ежеминутное созерцание не только Музы, но и ее неискренних, насквозь фальшивых родителей, вызывавших у него оскомину не только присущими им наигранными шуточками, но и самим видом. Это была весьма примечательная парочка: приторный до невозможности, с вечной слащавой улыбочкой толстяк с огромной лысой головой, соперничавшей с таким же круглым животиком, - так называемый тесть и огромных размеров, словно Александрийский столп, возвышающаяся над своим казавшимся колобком мужем, с руками в перстнях и лицом, несущим не менее килограмма штукатурки, - большегрудая мадам Колючка-Цыпа...
Лишь любимая работа служила для Артема отдушиной, да грела эфемерная надежда на нечаянную встречу с той, ради которой он обосновался тут, пойдя на этот омерзительный шаг.
…Но время летело, мечта о том, что судьба преподнесет желанный сюрприз, способный в корне перевернуть жизнь, избавить от сети, в которой запутался, меркла, а тоска, обосновавшаяся в душе, делала свое пагубное дело…
Живот у Музы рос, по мнению Артема, наперегонки с аппетитом. На глазах жена превратилась в громадную круглую бочку, водруженную на две тонюсенькие ноги, обутые, для удобства, в некое подобное мужской обуви. Казалось, ноги вот-вот подломятся под этой тушей. Яркий, вычурный, присущий Музе наряд, как чудилось Артему, привлекал к ней всеобщее внимание, в то время, как она заставляла его, своего муженька, сопровождать беременную на очередную прогулку.
Роды прошли благополучно и Артему в  торжественной обстановке был вручен завернутый в одеяло орущий пакет под названием «доченька», не вызвавший в нем ничего, кроме досады.
По предложению Музы, сразу было решено дать малютке имя Виктория.
- Будет у нас Вика, Викуша! Как тебе? – обратилась она к Артему.
- Мне все равно – Вика, Ника…
- О! – восторженно воскликнул поклонник древностей, новоиспеченный дед. – Ника, это чудесно! У нас будет своя богиня победы.
Все женщины, прабабка, бабка и мать новорожденной, с радостью одобрили это имя.
К дочери, поначалу воспринятой Артемом без восторга и каких-либо добрых чувств, по мере ее роста он не только привык, но, неожиданно для себя, открыл, что прикипел сердцем. Это забавное существо с каждым днем становилось ему все дороже и роднее, и Артем спешил теперь из больницы, после трудового дня, в ненавистный еще вчера дом с радостной мыслью о встрече с дочуркой. Это чудесное маленькое создание, в котором он все более, с удивлением, улавливал свои черты, эти живые глазенки так обворожили его, что затмили всю окружающую обстановку, и Артем уже перестал реагировать на ее мать и иже с нею, смирившись с необходимостью глотать, давясь, доставшуюся ему горькую пилюлю...
Надежда, что после рождения ребенка Муза, похудев, обретет приличный вид, напрочь улетучивалась по мере того, как она все более и более, на глазах пухла, поглощая без разбора все съестное, увиденное на столе или обнаруженное в холодильнике. Рот «медузы», по мнению Артема, работал без устали, ни на минуту не останавливаясь. Все это сопровождалось оправдательным девизом: «Питаться, питаться и усиленно питаться для поддержания своих сил и здоровья дочери!»
К тому же эта туша совершенно перестала следить за собой и на замечания мужа по этому поводу отвечала:
- Полюби меня черненькой, беленькой меня всякий полюбит!
Эти слова лишь вызывали саркастическую усмешку на устах Артема и горькое сознание: о какой любви тут может идти речь, дай Бог терпения выносить это существо рядом…
Но ради дочери он готов был на все, Ника являлась «отдушиной» в затхлом мирке, давая возможность дышать полной грудью. Она стала для Артема спасительницей, идолом, которому он поклонялся.

                - 24 -

Постепенно Артем привык к сосуществованию с Музой и ее родителями. Семейная жизнь катилась по этой довольно ухабистой дороге, требуя выдержки, сил и нервов в гораздо большей мере, чем на стезе практикующего хирурга, каждую минуту отвечающего за жизнь доверившегося ему пациента, лежащего на операционном столе…
Муза, объявив, что ей надо больше уделять внимания подрастающей дочери, после декрета перешла из больницы в поликлинику на полставки терапевта. Работу свою она не любила, исполняла как повинность, необходимую в будущем для стажа, а к больным относилась как к обузе, от  которой хотелось поскорей избавиться. Ее знания, почерпнутые в институте, были так поверхностны, а с годами еще повыветрившиеся и ничем с тех пор не восполнявшиеся, что частенько каждый чих дочери вызывал панику и смятение от сознания своей беспомощности…
Муза хорошо помнила латинскую пословицу: «Врач, исцели себя сам!» и, судя по себе, не доверяла и педиатрам. Когда Ника болела, мать ничего лучшего не находила, чем орать на всех в доме, и в первую очередь на мужа, называя его горе-медиком, остолопом и другими обидными словами, вымещая на Артеме то, что не могла высказать детским врачам.
Ее выходки, несдержанность Артем еле переносил. Если бы не дочь, он давно бы навострил отсюда лыжи, бежал без оглядки, наплевав на прописку, штамп в паспорте и прочее, что могло последовать за этим. Но Ника была так дорога, что не могло быть и речи жить вдали от нее, не слышать ее лепета, не видеть это счастье, дарованное судьбой. 
Порой Артем задавал себе вопрос: отчего ему так тошно, скучно и гадко рядом с этой женщиной, которой должен был бы быть благодарен за все, ею содеянное, и главное, за подаренную дочь? Быть может, он предвзято относится к ней, быть может, во всем вина лежит на нем самом, постоянно невольно сравнивающим жену с другой, дарованной ему в той, ушедшей жизни…
Но если все это отодвинуть в сторону и здраво присмотреться, то ведь того нельзя отнять от Музы, что пристрастия ее и интересы сводятся к одному – хорошо выспаться и вкусно поесть. А чего стоят эти ее притязания, когда Муза среди ночи перебирается к нему на тахту и начинает строить из себя обиженную девочку, претендуя на какие-то ласки! Однажды подобным поведением она даже чуть не довела Артема до искушения дать ей оплеуху, когда стала канючить, не давая спать и декламируя:
Что не ржешь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустил,
Не потряхиваешь гривой,
Не грызешь своих удил?
Али я тебя не холю?
Али ешь овса не вволю?
Артем изо всех сил терпел, притворяясь спящим, в надежде, что этой инквизиции придет конец, но не выдержал:
- Ну, хватит заниматься болтовней! Я устал, хочу отдохнуть. Пойми…
- Не могу и не хочу ничего понимать! Я имею право на любовь и ласки! Ну, хотя бы на поцелуй!
- С какой стати? Уймись, прошу!
- Не хочешь целовать, тогда погладь… Пощупай, какая гладкая, словно атласная, моя кожа.
- Ну да… пупырчатая, как у жабы.
- Ты меня обижаешь, захотел сделать больно. Но я стерплю, ведь характер у меня, как и кожа, шелковый!
- Ошибаешься, кожа у тебя толстенная и сквозь нее до тебя ничего не доходит. У меня был трудный день, и завтра ждет сложная операция, а ты не даешь отдохнуть и порешь всякую ересь. Перейди на кровать, от тебя пышет жаром. И, кстати, перестань на ночь обливать себя этими жуткими духами, и без них тошно!
Муза отправилась восвояси, а назавтра, как ни в чем не бывало, возобновились подобные сцены. Артема удивляла такая беспринципность, отсутствие элементарного чувства собственного достоинства.
Не забывая, как жена заполучила его, Артем считал, что это все у Музы не от большой любви к нему (ну какая тут любовь!), а от хитрости и желания еще более затянуть ярмо, заброшенное на его хребет, еще сильнее сдавить удавку на горле, лишая возможности свободно дышать.
Что касается остальных членов семейки, то Артем еле переносил эти «муси-пуси, трали-вали» Старпера, когда тот забавлялся с внучкой. А каково было слышать почти каждое утро обмен жены и тещи своими сновидениями, с глупейшими их толкованиями, досужие пересуды о друзьях и знакомых, обсуждения их причесок, нарядов, доходов… Главным достоинством вся семейка считала умение жить и устраиваться, любыми средствами добывать деньги, чтобы красиво одеваться, вызывая зависть у других, и хорошо, вкусно питаться всяческими гастрономическими изысками, доставаемыми из-под полы.
Кстати, что касается еды, то, несмотря на всеобщую любовь к ней, они не утруждали себя готовкой и, совсем не прикладывая усилий, довольствовались полуфабрикатами: колбасами, купатами, котлетами, голубцами, консервами и прочими изделиями общепита. Когда же приезжала Брухильда, дом превращался в агитпункт, где слышались порицания существующей власти и восхваление Сталина.
Как-то, услышав утверждение старухи, что лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» не потерял еще актуальности и все еще звучит и зовет к пожару революции, которую надо разжечь во всем мире, Артем, забыв, что нельзя бабке перечить, не удержался и выпалил:
- Пожар разжечь можно, но как бы в нем самим не сгореть!
После сказанного он получил такую взбучку, что прозвище «недоумок» казалось самым невинным, а «неблагодарная тварь», «паразитирующий элемент, коему не место в стране, победившей свору эксплуататоров», «тип, льющий воду на мельницу врагов народа», все это звучало как приговор, обрушившийся на бедную голову Артема из уст бывшей заведующей кабинетом политпросвета... 
В доме царил матриархат. Старпер, как ни хорохорился, был всецело под каблуком своей Цыпы. Жена и дочь ни во что его не ставили, хотя главным добытчиком в этой семейке, бесспорно, был он, подпольно занимавшийся частной практикой.
Артем с удивлением наблюдал, как тесть мог спокойно терпеть все эти оскорбительные прозвища - Старпер, Репейник, Растяпа и беспрекословно исполнять указания главной мегеры – жены. Дочь подражала во всем матери и, незаметно для самого Артема, он привык к своим «почетным» званиям – Кактус, Мухомор, а за ними последовали и другие клички, которые потоком лились на него, когда Муза расходилась, предъявляя претензии или устраивая сцены ревности.
Сначала эти сцены Артема забавляли – уж Музе следовало бы помолчать. Какие могут быть упреки ему в неверности, о чем речь? Как ничтожна ее память, неужели забыла, что свело их вместе? Клятв верности он Музе не давал, в любви не признавался – какие могут быть у нее притязания на его чувства? К такому выводу приходил Артем и словно берушами закладывал уши, когда в доме гремела очередная буча из-за позднего возвращения с работы или запаха чужих духов, исходящего от его сорочек.
Конечно, Артем не был святым, но ничего серьезного у него не было. Так, обычный, ничего не значащий флирт, который невольно возникает, когда вокруг много молоденьких сестричек, да несколько незначительных связей, совсем не затронувших душу, с молоденькими практикантками, да с сестричкой из гинекологии – все эти ни к чему не обязывающие «романчики» проходили мимолетно, не проникая в сердце и быстро выветривались из души, не оставляя следа.
А все учащающиеся скандалы нарастали, как и клички, к которым добавилась еще одна – Импотент. И вот это уже стало вызывать раздражение. О чем речь, о каком предательстве, измене твердит жена? Изменяют лишь тому, кого любил, кому клялся в чувствах. Но он подобных чувств к Музе никогда не испытывал, она хорошо это знает. Их встреча - случайное недоразумение, еще один неверный шаг, исковеркавший судьбу. Таково было заключение Артема после очередного скандала, но положить этому предел он по-прежнему не решался и, постепенно привыкая ко всему, незаметно уподобился тестю…
Во время празднования Первомая, сидя за праздничным столом, Муза вдруг, в своей обычной манере, огласила:
- Хочу вас, мои дорогие родители и мой дорогой муженек, доказавший, что он еще на что-то способен, обрадовать: у нашей Никуши скоро будет братик или сестренка!
Послышались радостные возгласы, а Артема услышанное словно пригвоздило к месту. Новость так оглушила, что он даже не понял обращенные к нему слова тещи, которая назидательно рекомендовала зятю наконец-то стать благоразумным и бережно относиться к жене.
Единственное, что сдерживало Артема от отчаяния, это то, что через день он сумеет, наконец, вздохнуть свободно, когда сядет в поезд. Артем отправлялся в Устюг к родителям, а с ним, после долгих уговоров упиравшаяся Муза согласилась отпустить Нику.
…Конечно, радости и счастья родителей не было предела. Артем наслаждался родной обстановкой, даже отцовские набившие оскомину рассуждения, почти не отличавшиеся от брухильдиных, не раздражали, а веселили. Единственным омрачившим отдых был неудержимый язык дочери, поспешившей поделиться радостной вестью о скором появлении у нее братика или сестренки.
Когда Артем с отцом вернулись с рыбалки, довольные уловом, мать огорошила:
- Что же ты, сынок, молчал и с нами не поделился значительной новостью о скором прибавлении семейства?
На что отец, не сдержавшись, отреагировал, будто прочитав мысли сына:
- Опутывает тебя, сын, эта семейка. Как погляжу, ты в ней завяз уже по уши…
А когда Ника преподнесла бабушке клички, которыми ее мамочка награждает папу, негодованию матери не было предела:
- Тряпка ты, сынок, если можешь все это терпеть! Бежать следовало после той свадебки! Где была наша голова, почему тебя не спасали?! Да и как она, эта твоя, смогла тебя очаровать, мне неясно. Чем взяла? – не унималась мать, возмущаясь сыном, ухитрившемся погрязнуть в этой «клоаке», как охарактеризовала она семейку, в которую сумел угодить их сын, бездумно обзаведшийся детьми...
Молчаливый укор отца и сетования матери напрочь омрачили короткую встречу с ними…
…Конечно, зная, что папаша Музы занимается противоправными делами, Артем все же не предполагал, что дело дойдет до ареста, учитывая обширный круг знакомств Старпера в достаточно высоких кругах.
- Так что твоему отцу предъявляют, за что арестовали? – услышав эту новость по возвращении, спросил Артем жену.
- Как за что? За золотишко, за эти проклятые коронки во ртах толстосумов. Ой, если бы ты, Темка, знал, как зубному технику в нашей стране нелегко живется! Сплошные волнения! Денежки ведь так просто не достаются. В прошлый раз, когда его схватили за шиворот, удалось отвертеться. Правда, эти гады вытрясли у нас все, что было ценного. Но на сей раз, увы, мало того, что Старпера упекли, это еще не беда, но они снова забрали все золото, что было в доме. И что обидно, все это из-за чертовой праведницы Брухильды!
- А причем тут она?
- Как причем? Цыпа сколько ее уговаривала после первого раза, чтобы наши драгоценности хранились у нее! Знаешь, что она ответила? «Скажи, - говорит, -  спасибо, что я на твоего ворюгу не накапала куда надо!» А какой отец ворюга? Своим трудом, своими руками добывает для своей же семьи. Ведь он предан ей, не как некоторые… - не преминула Муза уколоть мужа.
Но привыкший к этому, Артем пропустил выпад мимо ушей, озадаченный всем услышанным.
Был суд. За незаконную частную практику и работу с золотом, тестю дали пять лет.

                - 25 -

…С каждым днем Муза становилась все раздражительнее, придиралась к Артему по любому пустяку: то, открыв форточку, напустил в дом холода, явно желая простудить ее, то, наоборот, не стал проветривать квартиру, не заботясь, что в утробе жены лежит его ребенок… А из-за небольшой зарплаты, принесенной мужем, вышел скандал: Муза кипела возмущением, обвиняя Артема в лишней трате, которую тот разрешил себе, подписавшись на журнал «Хирургия».
- Для этих журналов есть библиотеки! – кричала она. – Зачем деньги на макулатуру тратить, и так приходится считать каждую копейку! А сколько уходит на твой табачище! На тебя не напасешься!
- Но журналы на дом не выдают…
«Ну, что я оправдываюсь?» - тут же с досадой подумал Артем. 
Когда родился сын, несмотря на желание Артема назвать его Юрием в честь первого космонавта и своего ближайшего друга, Брухильда ни о каком другом имени не желала слушать:
- Будет Владимир, как и наш великий Ленин!
Артем уступил – бабке в этой семье нельзя было перечить...
С рождением еще одного ребенка появились не только новые заботы, но и расходы. Зарплаты Артема и тещи (Муза была в декрете и ничего не получала) едва хватало на все, включая посылки на зону Старперу. Из-за денежных затруднений участились скандалы.
- От тебя нет проку, Кактус! Чем валяться вечерами на тахте, лучше бы взял дополнительные дежурства! – кричала в праведном гневе Муза.
- Уймись и не выводи меня из себя! Я и так тружусь на полторы ставки. Что ты еще от меня хочешь?
Затем начинали сыпаться сетования на гульбу и то, что жрать сил у него хватает, а помощи не дождешься, пальцем о палец не ударит, чтобы не пожаловаться на усталость.
- А ты думаешь, я не устаю? – кричала Муза. - Надрываюсь целые дни одна с детьми! А сочувствия, доброго слова, наконец, благодарности – не слышу и не вижу! Да у этого бесчувственного человека даже на детей ни времени, ни сил не находится! 
- Ну, тут ты ошибаешься! Скажи, что я еще должен сделать, чтобы доказать свое отношение к детям?
С этого дня Артему, как только появлялся на пороге, тут же вручались дети для прогулки. Он уходил, не имея ни минуты передышки после трудового дня, не говоря уже о предложенном обеде, коего вообще не существовало.
Артем внешне выглядел преуспевающим и довольным жизнью человеком, но гнетущая тоска, властвовавшая над ним, словно ржавчина, разъедающая железо, подтачивала его организм…
Через полтора года тесть, благодаря каким-то стараниям и ухищрениям Цыпы, вернулся, одаряя всех своей наигранной улыбочкой. Он, совершенно не изменившийся внешне, внутренне был сильно озлоблен…
А вскоре семью всколыхнула непонятная Артему радость: Брухильда вдруг воспылала патриотическим настроем и добилась разрешения вернуться в свой фатерлянд. Она уехала в ГДР, в надежде помочь возрождающейся родине в строительстве коммунизма, считая, что социализм там, благодаря Советскому Союзу, восторжествовал и процветает. Старуха осела в Потсдаме, вблизи Берлина и вскоре стала звать к себе дочь и зятя, сетуя на одиночество, к которому, по мнению Артема, живя здесь, сама стремилась.
Принадлежавшая Брухильде комната в Сестрорецке досталась Артему и теперь он уже ни от кого не зависел и спокойно мог бы распрощаться с этим серпентарием, если бы не дети… А в том, что расставшись с Музой он их потеряет, сомнений не было.
Неожиданный телефонный звонок принес Артему давно не испытываемую радость: нагрянувший на пару дней в Ленинград Юраш жаждал встречи с другом.
На радостях, Артем, забыв о странностях характера жены, считая, что ей тоже будет приятно повидать бывшего однокурсника, пригласил Юраша тут же к себе. Договорились на завтра, сразу же по окончании рабочего дня.
Сообщение о предстоящем визите особой радости у Музы не вызвало.
- Ты бы приготовила нам что-нибудь вкусненькое! Надо достойно отметить такое событие.
- Твой друг – ты и отмечай, а у меня и так полно хлопот и без вас. Кстати, я всегда недолюбливала этого выскочку, сраного активиста. К тому же надо Нику вести к врачам: нужны справки из консультации для оформления в школу, до сих пор документы дочери не отнесли. У тебя ведь времени ни на кого, кроме дружков, не хватает…
Артему стало ясно, что он сделал большую глупость, пригласив Юраша к себе. Но уже поздно об этом жалеть, ничего не поделаешь. Обращаться к теще за помощью тоже бесполезно…
Благо в этот день у него была одна операция и, вовремя освободившись, он, в приподнятом настроении, накупив всевозможной провизии, пришел домой.
- О, какой ты, Кактусик, молодец! – радостно встретил, завидев его, тесть. -  Слава Богу, не задержался! Наша Медуза с маленькой богиней пошли за справками, у Цыпы – вечерний прием, а у меня – невпроворот работы. Так что - принимай своего принца Уэльсского! - сказал тесть, передавая Артему внука, уснувшего у деда на руках. – Да, кстати, Муза приказала напомнить тебе, чтобы не забыл и понес наследника гулять.
- Но, я жду друга…
- Не знаю, не знаю. Приказ был – выполняй!
- Может, вы пойдете?
- Что ты, дорогуша, работы, я же сказал, невпроворот, и люди ждут! Надо ведь о беззубом народе думать, кто без меня о нем позаботится?
Со своим деланным смешком Старпер удалился.
Вскоре пришел Юраш. Друзья радостно обнялись, а затем, сев за стол, выпили по маленькой - за встречу. Беседа потекла:
- Тема, расскажи, как ты? О работе знаю, по телефону о ней доложил. Вижу, что и детишками Бог тебя не обидел. А в остальном, как дела?
- Да не о чем рассказывать.
- Жаль, что нет  третьего, я бы с удовольствием вспомнил былое, расписал бы пулечку. Как у тебя с нашим увлечением, не распрощался?
- Я уже, к сожалению, позабыл, когда садился за преферанс…
- Так мы могем быстро это исправить! Здесь, почти рядом, обитает мой двоюродный брат. Сейчас брякну и если он дома – минут десять и будет тут!
Ребенок спокойно посапывал в постели, Юраш только принялся сдавать карты, как не вошла, а влетела в комнату, вернувшаяся Муза. Юраш радостно приветствовал ее:
- Виват, Клопикова! Ты по-прежнему цветешь и неотразима!
- Я – Томилина! – зло ответила Муза и тут же набросилась на Артема.
- Почему ребенок до сих пор в доме?
- Ты же видишь – гости. Мы играем.
И вдруг, словно разъяренная тигрица, она бросилась к столу и выхватив из рук опешившего Юраша колоду карт, швырнула их чуть ли не в лицо мужа.
Артем, не ожидавший подобной реакции, готов был от стыда сквозь землю провалиться. Гости тут же поднялись, собираясь уйти.
- Ты чего словно с цепи сорвалась? Какая собака тебя укусила?
- Артем, бывай! Еще созвонимся. А тебе, Муза, нужно нервишки лечить! – сказал ей на прощание Юраш.
- Ей нужна смирительная рубашка! – поправил друга Артем, следуя за ним.
По лестнице спускались в гнетущей тишине, не проронив ни слова. Брат Юраша тут же распрощался, извиняясь неизвестно за что, а друзья продолжили путь под мелким дождем, совершенно не обращая на него внимания, каждый занятый своими невеселыми мыслями. Так долго ожидавшаяся и ничего подобного не предвещавшая встреча была напрочь омрачена...
Завидев вдали вывеску «Кафе-бар», они, не сговариваясь, направились туда. Уже сидя за столиком, Юраш нарушил затянувшееся молчание.
- Н-да, обстановочка… И что, подобные приступы ярости у нее бывали ранее или я послужил причиной?
- Ты что, Юраш, это обыденная ее манера, ты тут ни при чем. Главная мишень – я. А вообще… Давай, наливай. Что говорить, сам видишь и можешь оценить мою жизнь. Загубил я ее ни за грош!
- Что значит, загубил? Вижу, твоя жена не сахар. И как тебя угораздило с этой Клопиковой связаться? Она и раньше красой не блистала, да и умишком тоже, а теперь, когда  ее так разнесло, и стала похожа на тумбу, может, развился комплекс и поэтому лютует? Ты уж меня извини, Тема, не пойму - неужели вас любовь соединила? Или ты назло той, твоей старой страсти это сделал?
- Да нет, Юраш, какая любовь… Так, случай свел.
- Ну, не буду копаться. Поменяем тему... – прервал сам себя Юраш, опять наливая.
- Да что значит – копаться? И какая у меня может быть другая тема, если куда ни кинь, всюду клин?! Перед кем мне раскрыть всю душу, что накопилось в ней, как не перед единственным настоящим другом? – отвечал Артем, хмелея. – Фиктивный был у нас брак, Муза на него меня подбила, и я, дурак, попался этой мегере на крючок.
- Позволь, зачем тебе был нужен такой брак?
- Как зачем, для прописки!
- Хорошо, понятно. Шаг – неверный, опрометчивый, скользкий, пусть обстоятельства оправдывают… Ну, а дети? Как они при твоем фиктивном браке появились? Как могло угораздить, где башка твоя была? Не пойму, чем сумела Клопикова тебя, Темка, соблазнить?
- Пойми, дружище, ночью-то все кошки серы…
- Вот о чем я и толкую! Где башка была? Почему их уже двое?
- А не четверо! – весело перебил Юраша окончательно опьяневший Артем. – Но признайся, детки у меня мировые! И не в мамашу пошли. Я их очень люблю, понимаешь – люблю! И точка!
Видя, как развезло друга, Юраш отвел Артема, еле державшегося на ногах, до самой его двери. Но тут Артем, как будто протрезвев, заупрямился:
- Нет, сюда не пойду, уволь! Не могу ее видеть! И за себя не ручаюсь - руки чешутся, так хочется отколотить!
- Ну, тогда пошли к Валере. Он поймет, ведь был свидетелем, и с Юлией, его женой, они приютят тебя на ночь. Я бы взял к себе, но в гостиницу, сам знаешь, не пустят…
- Нет, спасибо Юраш за все и за хлопоты, а я, так и быть, вернусь в свою берлогу.
- Но, прошу тебя, Темка, сдерживай дружище себя и руки не марай об эту…
- Ты что, Юраш, за кого меня держишь!
- Но, сам ведь говорил, что не можешь совладать с собой!
- Это не я говорил, а выпивка. Пачкаться не буду, но этой бодяге положу конец!
Друзья распрощались и Артем тихо, чтобы никого не будить, пробрался к себе и впотьмах лег, не раздеваясь, на тахту. Впервые за свою трудовую жизнь он проспал, опоздав в клинику, где пропустил пятиминутку, и схлопотал выговор.
Вернувшись вечером домой, Артем был несказанно удивлен благостным настроением жены, встретившей его, как ни в чем не бывало, будто совершенно позабывшей о вчерашнем позорном инциденте. Муза с радостью сообщила, что, наконец, благодаря очень влиятельным людям в ГДР, родители получили разрешение на переезд в Потсдам, к Брухильде.
- Темка, пляши! Теперь эта кооперативная квартира – наша! Отец ее перепишет на меня, а сестрорецкая будет летней резиденцией.
Напоминание о принадлежащей ему квартире придало Артему еще больше уверенности в принятом ранее решении. Он, ни слова не говоря, стал собирать свои пожитки.
- Я чего-то не пойму. Зачем ты принес с антресолей этот старый чемодан? – с удивлением воззрилась на него Муза.
- Я ухожу. Буду жить в Сестрорецке.
- Темка, ты что, белены объелся? Неужели из-за вчерашнего? Ну, сорвалась… Но, вникни – новость-то какова! Наши будут в Европе, а потом и мы за ними следом!
Артем, занятый укладкой вещей, старался не вслушиваться в болтовню жены, совершенно не разделяя ее радости. Но, вдруг, осознав ею сказанное, ужаснулся: Муза намерена податься вслед за бабкой и родителями в Германию, то есть, увезти его детей. Но, до этого еще далеко, кто ее пустит, эту Дуньку, в Европу? – постарался Артем себя успокоить.
Пока он возился, покончив с чемоданом и связывая в пачку книги, Муза, чуть ли не плача, стала просить у него прощения за вчерашний срыв:
- Ну, пойми, бесчувственный Кактус, ничего бы не случилось, если б этот твой дружок меня не разозлил!
Артем упорно молчал, еле сдерживаясь. Это ее обращение к нему, эти крокодиловы слезы и этот перевод вины с больной головы на здоровую, возмущали до крайности. Бежать отсюда, чтобы не видеть, не слышать этого человека!
А Муза продолжала упрашивать его, умоляла забыть о случившемся.
- Хочешь, я позвоню Юрке и извинюсь перед ним? Хотя он этого не стоит, сам виноват! Зачем меня опять, по своей старой, издевательской привычке, назвал Клопиковой? Я этого не терплю!
- Значит, не любишь, когда тебя обзывают? А твои Кактусы, Мухоморы, Амебы и прочие клички, считаешь приятными?
- Но, я ведь это делаю, любя…
- Замолкни и подумай!
Артем уже взялся за чемодан, как в эту минуту вернулась с прогулки теща с детьми.
- Папка, а ты куда? – вбежав в комнату, спросила удивленно Никуша.
- Папа нас покидает. Мы ему не нужны! - ответила за него Муза.
- Это правда? – как-то по-взрослому спросила дочь, сразу изменившись в лице. Ее глазенки потухли, быстро наполнившись слезами.
От жалости к ребенку, Артем сам готов был, если не пустить слезу, то зарычать от боли, вдруг напомнившей о существовании сердца. На лбу выступил холодный пот и он, опустив чемодан, еле сел не стул.
По-видимому, Артем сильно побледнел, так как, Муза, вдруг заметив это, бросилась что-то искать в своей сумке, а потом подала ему таблетку.
- Пососи валидольчик и приляг.
- Спасибо, все в порядке, – ответил Артем, вставая.
Действительно, боль исчезла, стало легче дышать, и он уже был готов взяться за вещи, как вдруг раздался вопль Ники:
- Папочка, не уходи, не надо уходить! Как мы без тебя? – она, обхватив руками отца, не давала ему сдвинуться с места.
Артем, поцеловав дорогую головку, прижимавшуюся к нему, начал успокаивать дочь, уверяя, что будет часто приходить к ним.
- Ты из-за мамы уходишь, да? Но она больше не будет швыряться картами.
По-видимому, вчерашняя картина, свидетелем которой была дочь, даже ребенку объясняла причину случившегося. А ее мать, взяв младшего сына на руки, присоединилась:
- Если тебе меня не жаль, пожалей детей, не оставляй их. Родители уедут, как мы здесь будем одни? Подумай, Артем. Я прошу тебя, прости…
- Ты слышишь, папочка, она просит у тебя прощения. Мы без тебя умрем!
Эти мольбы, слезы и клятвы возымели на Артема действие, и он остался, смирившись со своей участью…

                - 26 -

Цыпа со Старпером укатили к Брухильде. Шелестя, листочки календаря неумолимо отмечали ускоряющийся ход времени. Кажется, еще вчера Никуша стала первоклассницей, а сегодня – уже окончила начальную школу, о чем гордо сообщила родителям, пообещав и среднюю так же завершить на все пятерки.
Вовик, поздно начавший говорить, теперь болтал без умолку, будто старался наверстать упущенное, чем удивлял воспитательницу детсада, утверждавшую, что малыш превосходит эрудицией всех ребятишек группы.
Муза по-прежнему работала на полставки в поликлинике, исполняя, по ее пониманию, жалкую, не ценимую роль участкового врача.
На удивление, она старалась не выводить своими выходками Артема, даже почти не высказывала упреков в его адрес на недостаточное к ней внимание, к тому же не устраивала сцен ревности. Но, при этом Муза изо всех сил стремилась, оголяясь, обольстить мужа своими необъятными телесами, старалась непрерывно убеждать в своей женской привлекательности, о которой ей якобы наперебой твердили поклонники – коллеги и пациенты. Все это не трогало, а скорее смешило Артема, давно уже не разделявшего с женой постель…
В больнице у него все шло в привычном русле. Правда, наметившаяся было перспектива стать заведующим хирургическим отделением, из-за того печального случая, вызванного опозданием, а скорее всего из-за подковерных игр коллег, упорхнула, оставив в душе досаду и чувство недооцененности.
По-прежнему Артем пользовался неизменным успехом у женщин и довольствовался маленькими легкими победами ни к чему не обязывающих связей. Однако в последнее время, непонятно почему, его зацепила не на шутку новенькая сестричка, появившаяся в их отделении. Внешне ничего особенного из себя не представляющая, а тем паче и внутренним содержанием, Варюха лишь одним привлекала и тянула его к себе: почти неуловимым утонченным ароматом, исходящим от этой простушки и ее восхищенно-подобострастными взглядами, обращенными к нему, которые ласкали самолюбие Артема. Начавшаяся охота забавляла и вдохновляла его…
После отъезда тещи с тестем, с которыми родители Артема так и не примирились после побития горшков, теперь отец с матерью на лето стали приезжать к сыну. Обычно останавливались в полюбившемся им курортном Сестрорецке. Артем их уговаривал вообще осесть здесь, расставшись с Великим Устюгом, но старики упрямились: привыкли мол, да и двинуться с насиженного места не так-то просто. За свою жизнь наездились немало, хватит.
- У нас тут свой круг знакомых и друзей, отличная рыбалка, охота… - оправдывал свой отказ отец.
А у матери был весьма весомый аргумент:
- Сынок, наше близкое соседство с твоей семьей до добра не доведет. Меня так и тянет указать кое на что Музе, еле себя сдерживаю. А отец, ты ведь знаешь, не выдержит и правду-матку ей выскажет в глаза. Нет, лучше, если мы пореже будем с ней встречаться. А вот летом, когда мы здесь, деток привози, порадуемся внучатам. Тут ведь чудесный парк, да и морской воздух.
Муза, ощущая к себе критическое отношение родителей мужа, отвечала им взаимностью. С радостью отдавая им на попечение детей, сама же убивала свободное время на бесконечную болтовню по телефону с приятельницами, которых было немало и которые, по мнению Артема, мало чем отличались от нее.
Но свет не без добрых людей, и в скором времени расцветающий роман Артема с Варюхой перестал быть секретом для Музы. Пошли скандал за скандалом, жизнь стала адовой, причем не только дома, но и в больнице, и становилась все несноснее, когда Муза в присутствии детей осыпала их папашу всевозможными оскорблениями. Это все буквально изводило Артема.
- У мамы очередной припадок! - говорил он, отправляя бедных, испуганных детей в другую комнату, хотя вопли, оглашавшие квартиру, не могли заглушить никакие стены.
Артему стоило немало труда сдерживаться, кулаки сжимались, так велико было желание врезать куда ни попадя… Он пользовался единственным выходом – бегством, когда к ее привычным выражениям типа: «неблагодарная тварь, подлый ублюдок, растоптавший ее жизнь и использовавший в своих грязных целях», добавлялись упреки в невыполнении супружеских обязанностей и обвинения в импотенции.
Последние, вызывавшие у него поначалу смех, обернулись большой нервотрепкой. Сначала Муза потребовала от Артема начать лечиться, посетить знакомого врача, потом стала подкладывать мужу где-то раздобытые таблетки от мужской слабости (на фоне продолжающихся упреков в измене), а затем последовал этот навет, разносимый ею везде и всюду, включая и клинику...
Едкие насмешливые намеки некоторых коллег раздражали и травмировали и без того расшатанные нервы Артема. Он устал испытывать интеллектуальное и эмоциональное перенапряжение рядом с особой, которая во всех отношениях была ему отвратительна. Грязные инсинуации, распространяемые Музой, стали последней каплей - Артем объявил, что подает на развод.
- Все, дорогуша, вопрос исчерпан. На все есть предел! Ты забыла – брак был назван тобой фиктивным.
- Ты циник и пошляк!
На него была обрушена теперь уже не лавина упреков и оскорблений, а угроз растоптать в порошок, ославить на весь свет и, что самое худшее и страшное, вывезти детей заграницу, навсегда лишив Артема возможности общения с ними. Затем последовали опять слезы, имитация обморока, просьбы прощения, клятвы и обещания более ни на что не претендовать, согласие на независимое сосуществование во имя детей.
- Только не покидай нас, дай детям встать на ноги, если они для тебя что-то значат, и если в твоем жестоком сердце есть хоть капля любви к ним!
На этом Муза, шантажируя, победила, и Артем дал обещание, что воздержится от развода вплоть до поступления детей в институт.
Бесконечные ссоры, порой даже по пустякам, интриги Музы на работе, – все это не только нервировало, но и забирало здоровье, и теперь уже Артему на помощь стали приходить не валидол и реланиум, а нитроглицерин…
Как-то на районном семинаре хирургов в объявленный перерыв, Артем, совместно с новым завотделением, с которым у него установились дружеские отношения, направились в буфет. Там оказалась толпа жаждущей поесть публики, заполонившая все пространство. Поняв, что до конца перерыва к стойке не пробиться, они развернулись и пошли искать другое злачное заведение. Однако, как назло, ближайший ресторан начинал работать с шестнадцати часов. Искать другое место было не с руки, и Артем, зная, что Муза с детьми еще с раннего утра, обрадовавшись яркому солнцу, обещающему жаркую погоду, собиралась на пару деньков в Сестрорецк, сдуру, пригласил коллегу:
- Я живу тут почти рядом, зайдем. Мои уехали к заливу, но в холодильнике, уверен, съестное найдется.
Когда они переступили порог квартиры, в доме царила мертвая тишина. «Значит, уехали, - с облегчением вздохнул Артем, – все отлично!»
Едва они вошли в комнату, как вдруг из-под стола с диким визгом и улюлюканьем вылезли совершенно голые дети, единственным «убранством» которых были повязки на головках с торчащими куриными перьями, а вокруг пояса - бумажная бахрома. Десятилетняя Ника и шестилетний Вова явно изображали индейцев. Дети прыгали, делая какие-то ужимки, наподобие танца и орали:
- Тумба-юмба, ерунда, тумба-юмба, красота!
И «красота» последовала незамедлительно: вслед за детьми, чуть не опрокинув стол, из-под него показалась необъятная, почти голая, жирная туша. По-видимому, бретелька от бюстгальтера лопнула и из него вывалилось нечто, подобное коровьему вымени, которое расползлось почти до пупа на безмерном животе почтеннейшей матроны. Ее «наряд» довершали выцветшие, бывшие некогда голубыми, трусы и такой же, как у детей, головной убор. Муза тоже, не то лаяла, не то пела, но, завидев рядом с Артемом гостя, заверещала: «Ой-ой-ой!», и с визгом бросилась вон из комнаты, опрокидывая стулья, сверкая пятками худых ног, резко контрастировавших с невероятно трясущимися телесами.   
Картина была неподражаемая, казалось, такое не встретишь не только в кино, но и в сатирическом карикатурном журнале. Гость, не скрываясь, надрывая живот хохотал, вволю насладившись увиденным, а Артему, сгоравшему от стыда и досады ничего более не оставалось, как вторить ему… На душе же было смертельно тоскливо и муторно от испытываемого позорища и мысли, что все это в красках, без сомнения, вскоре станет достоянием целой больницы. Не поделиться с коллегами таким зрелищем, бесспорно, заведующий сочтет колоссальным грехом.
Артему хотелось тут же повернуться и поскорее уйти, но, вспомнив цель прихода, он обратился к застывшим от их хохота детям:
- Ребятки, скажите маме, мы хотим есть. Времени мало, пусть нас накормит.
Через минуту Ника вернулась и доложила:
- Мама сказала, что ты знаешь дорогу к холодильнику, вот и ешь, я только не поняла, она сказала – хоть его самого.
Холодильник оказался стерильно чист, если не считать замороженных пельменей и двух сморщенных сарделек, так что, ежели бы агрегат был съедобным, оставалось довольствоваться им…
Так, не солоно хлебавши, они повернули восвояси.
Полный необыкновенных впечатлений, которые явно пришлись ему по вкусу,  гость всю дорогу ржал, вспоминая эффект, произведенный веселой дражайшей супругой коллеги, а бедный Артем от злости кусал губы. «Сколько можно терпеть? Надо бежать, не откладывая, без оглядки, невзирая на привязанность и любовь к детям и страшную бучу, которую, без сомнения, поднимет эта мегера!» Тут на ум пришла знаменитая радищевская переделка речения Тредиаковского: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», - это точно о ней! Артем даже невольно улыбнулся этому определению, а от принятого решения стало явно легче.
В том, что Муза поднимет «волну», узнав о решении мужа расторгнуть брак, Артем не ошибся. Со свойственной ей энергией и энтузиазмом, Муза бросилась на защиту семьи, не брезгуя ничем. Всюду, где только можно, она побывала, везде трубила о безнравственности и подлости этого человека, по фамилии Томилин. Завклиникой, партком, местком были подняты на ноги. Полоскалось не только имя Артема, но и его пассии, Варвары Далекой, которую Муза вынудила уйти, надеясь этим спасти брак и благополучие двух семей. Но все старания, увещевания и беседы с виновником скандальной истории (Муза, не ленясь, ежедневно напоминала о себе, требуя и настаивая помочь), ни к чему не привели. И хотя завотделением, вспоминая увиденное, да и все остальные, близко познакомившиеся с Музой, сочувствовали Артему, но долг заставлял, и они старались примирить эту пару, взывая к сознательности и его чувствам по отношению к детям. Но Артем стойко стоял на своем.
Главврач больницы в личной беседе с Артемом познакомил его с заявлением, поданным женой. Бумага, разумеется, была в ее духе: «Разложившийся человек, поправший мою любовь, ведущий аморальный образ жизни и имеющий низменные наклонности (чем иным можно объяснить его отказ от исполнения супружеских обязанностей?) требует развода, несмотря на имеющихся двоих детей, к которым проявляет преступную халатность и равнодушие. Я обращаюсь к Вам, руководителю, своим авторитетом воздействовать на его, быть может, еще оставшуюся совесть и помочь сохранить семью».
Это «заявление» даже позабавило Артема: его насмешила «логика» обвинений в неисполнении им супружеского долга. Но, как ни старался главврач, ни его авторитет, ни взывания к остаткам совести Артема, и даже мужской совет как-то уладить семейный скандал, не возымели действия, равно как и голоса общественности.
Состоялся суд, на котором Артем услышал ожидаемый, категорический отказ Музы от расторжения брака. Вдобавок была вывалена на всеобщее обозрение куча «семейного» грязного белья...
Их старались помирить, для чего решение суда было отложено на три месяца. Артем все пребывал в недоумении: как Музе не понять, что нельзя построить замка на песке? Она напрасно за него цепляется, ведь он отдает на детей большую часть заработка – какого же рожна Музе еще надо?
Следующее заседание пошло по сценарию предыдущего. Муза согласия на развод не дала, и брак не был расторгнут.

                - 27 -

Артем переехал в Сестрорецк, что весьма осложнило его жизнь: дорога забирала кучу времени, приходилось рано вставать.
Сначала у него была идея, сдав комнату там, снять себе в Ленинграде. Это оказалось пустой затеей: желающих не нашлось, и Артему приходилось теперь ежедневно мотаться, часто торопясь, чтобы не пропустить электричку.
Но что значили эти волнения по сравнению с тем, что Муза, как казалось Артему, перекрыла ему кислород: дети категорически не желали встречаться с отцом и твердили в два голоса: «Ты нас не любишь, бросил, и мы тебя знать не хотим!»
В квартиру к ним у Артема доступа не было: Муза поменяла замок в ответ на отказ мужа вернуть ключи. Дверь она ему не открывала, а в школе, куда Артем несколько раз наведывался, дети, даже несмотря на увещевания их классных, к которым пришлось обратиться, смотрели в сторону и твердили свое. А Ника даже заявила своей классной руководительнице:
- Если будете требовать, я перестану ходить в школу! Он нас бросил, пусть и сюда не ходит! – и, разрыдавшись, убежала…
По совету завуча оставить детей в покое (пусть подрастут, быть может, поймут, и все уладится, но теперь не следует их травмировать), Артем уступил.
Сначала он переводил деньги ежемесячно по почте. Но вскоре Музе показалось, что Артем дает слишком мало, и она подала на алименты, надеясь, на куда большую сумму. Но, к ее великому разочарованию, прогадала (Артем ранее отдавал более половины жалованья, теперь же Муза стала получать четверть), и, чтобы восполнить упущенное, стала требовать от него - то на детскую обувь, то на пальто Нике (девочка очень выросла), Вовочке – спортивный костюм и так далее, и тому подобное…
Артем, любя детей, ни в чем для них не отказывал, сам же еле сводил концы с концами…
Теперь Артем не расставался со своей трубкой ни на минуту, смолил с раннего утра до поздней ночи. Если бы можно было и во время операций ее продолжать сосать, он бы делал это с удовольствием, так трубка была необходима.
Единственным светлым пятном в его жизни была Варюха. Встречи с ней приносили облегчение, отрывали от гнетущего, полнейшего одиночества и тоски, которую Артем испытывал от разлуки с детьми и понимания, что они, скорее всего, не простят отцу того, что в их детские головки вдалбливает о нем их мать…
Варюха была проста, как сибирский пим. Конечно, интеллект ее был на нуле, в голове было гораздо меньше, чем у Нонны в кончике мизинца. Нонна, Нонна… Он готов был все отдать за одну лишь встречу с ней, все еще бесконечно любимой.
Говорят, что недостатки лучше видятся на расстоянии, но это не про Нонну. Она была лишена их, и теперь Артем с еще большей силой мог оценить ее достоинства. Считается, что любовь имеет предел и порой, кончаясь, вызывает противоположное чувство. Но любовь Артема к Нонне была беспредельна…
А Варюха любви и не требовала. Ей, по-видимому, и в голову не приходило, что мужчина, который сейчас рядом с нею, душой всецело принадлежит другой, что секс и любовь  - вещи совершенно разные, иногда даже несовместимые. Варюха не понимала, что Артему просто было с ней легко и забывались все невзгоды, а лепет и всяческая  ерунда, которую она несла, его несказанно забавляли… А дороже всего было уважительное отношение Варюхи к персоне Артема, испытываемая ею гордость от сознания, что он, такой недоступный для всех, смог ее выделить и достался ей.
В последнее время все мысли Артема были заняты одним: Муза начала шантажировать, требуя, чтобы он дал согласие на вывоз детей из страны в обмен на развод.
- Кто тебя выпустит? Какие бредни несешь! – отвечал он на ее звонки.
Но Муза упорно, не давая ему передышки, звонила, умоляя, требуя от него фактически отречения от детей. Нет, неимоверно многого она от него хочет!
- Тема, пойми – это же для блага детей! ГДР, это тебе не Союз, это Европа! – орала она, по своему обыкновению, в трубку. - Брухильда дошла до самого Хоннеккера, и он нам поможет. Мы уедем, нас выпустят, заминка – только в тебе. Учти, тебе больше не нужно будет платить алименты, и ты будешь свободен от всех обязательств, которые и так не выполняешь! Паспорт твой станет чистым, и ты сможешь напропалую гулять без оглядки…
Остановить Музу было невозможно и, бросив:
- Нет, не жди, от детей не откажусь и никуда их не пущу! – Артем вешал трубку.
Эти звонки выводили из себя, выматывая душу. Но вскоре, совершенно неожиданно для него, Муза дала согласие на развод, ничего не потребовав взамен. Это не только удивило, но даже насторожило Артема: не иначе, что-то задумала…
…Артем уже начинал дремать, когда раздался междугородний звонок. Полный уверенности, что звонят из Устюга, он схватил трубку. Звонок был из Потсдама, бывшая теща слезно просила, если в душе Артема есть хоть капелька сострадания, дать разрешение на отъезд детей, не навсегда, а лишь в гости, так как ее муж, их дед, очень плох, смертельно болен и хотел бы в последний раз повидаться с ними.
- Вспомни, Артем, как он относился к тебе и сколько добра сделал!
Цыпа это повторила несколько раз. О каком добре она твердила, Артему было неясно, об отношении тестя – тоже, но он дал слово разрешить детям поехать повидаться.
Они уехали… А когда прошло немало времени, и они должны были давно вернуться, Артем решил позвонить, дабы убедиться в этом. К великому удивлению он узнал, что в квартире обитают совершенно незнакомые люди, выкупившие у Музы ее кооперативную квартиру. Теперь Артему все стало понятно – его опять обвели вокруг пальца…
Душевное ли состояние, переутомление или что-то иное, но вскоре, когда одна операция за другой окончились летальным исходом (хотя вины его в том не было), Артем ощутил лютое желание сменить работу на относительно более спокойную, не требующую такого нервного напряжения.
…Если поверить, что в жизни чередуются светлая и темная полосы, то сегодня Артему даже показалось, что темной приходит конец: знакомый из райздрава сообщил, что в поликлинике на Комиссаровской есть вакансия хирурга. В тот день он дежурил, а на следующий, сразу же поутру, дабы после пятиминутки застать на месте главврача поликлиники, Артем в приподнятом настроении направился по известному адресу.
О, как давно он не бывал в этом районе… Артем шел по знакомой улице, совершенно не изменившейся с тех давних пор, когда испытывал счастливые, неповторимые моменты совсем тут рядом…
«Неужели все это было? – пронеслось в голове. – Просто не верится… Улица та же, все то же… и дом «усатой графини», как называла его Нонна… Нонна моя, Нонна, неужели живешь за поворотом?.. Почти двадцать лет прошло с момента, который здесь подарил нам счастье. И я уж не тот, да и ты, наверное… Счастлива ли ты, моя первая и, по всему, единственная любовь? Вспоминаешь ли меня? Но, о чем я? – одернул себя Артем. – Старость, как видно, грядет, коль впал в сантименты!» - и он заспешил навстречу маячившей удаче - ведь само это место ее сулило...
Отбросив прочь воспоминания, и, думая о предстоящей встрече с руководством, Артем зашел в поликлинику. Но надежда на окончание темной жизненной полосы оказалась напрасной. Невезение клещами вцепилось в него и никак не хотело отпускать. Все надежды Артема растаяли, подобно снегу под солнечными лучами, когда главврач, приветливо встретивший претендента на вакансию и благосклонно прослушавший весь его послужной список, так же приятно улыбаясь, произнес:
- Да, это великолепно и я вас с превеликим удовольствием взял бы, но… - это «но» все сказало Артему, мог бы не продолжать, - к нам горздравом направлен на это место переводом врач, рекомендованный ему горкомом. Так что, не обессудьте… - он развел руками. – Рад был познакомиться, не часто удается встретить тут человека, отважившегося поменять наш Питер на Север. Буду иметь ввиду, если что…
Эти слова, понял Артем, были сказаны ради приличия, так как узнать координаты просителя места главврач не удосужился, и кроме рукопожатия на прощание ничего не последовало.
Так, не солоно хлебавши, он направился к выходу...

                - 28 -

Уже спустившись с крыльца Артем увидел колоритную пару стариков, наверно перед ним вышедшую отсюда. Они, словно в детсадовском возрасте, шли, держась за руки. Немного сгорбленный, но еще достаточно крепкий старик, был одет в морской реглан. Дама же – круглая, словно шарик, еле доходящая спутнику до плеча, была облачена в манто и элегантную шляпку из перьев, прозванную в народе «менингитка». Когда дама повернула голову, Артем вдруг заметил выбившийся из-под шляпки всегда умилявший его искусно уложенный локон…
Он чуть ли не со злостью одернул себя: «Опять мерещится! Забудь! С ума, что ли сошел, выискивая в этой пышке знакомые черты?»
Тут подул сильный ветер. Пара остановилась, и дама стала заботливо поправлять на шее старика шарф. Артем ясно различил обветренное, морщинистое лицо со шкиперской бородкой старого моряка и тонюсенький шнурочек брови на правильном профиле пожилой дамы, чем-то неуловимо напоминающей его, Артема, немеркнущую любовь... «Нет, не может быть! Так чудовищно преобразиться… - подумал он, еще раз оглядев эту располневшую женщину. - Нет, настолько измениться Нонна не могла, я обознался! - пришел к выводу Артем, отгоняя от себя навалившиеся мысли. – К чему мне все это, блажь какая-то – во всех видеть ее одну…»
Артем уже направился в противоположном направлении от идущей впереди пары, уверовав, что обознался, но вдруг снова, непроизвольно, еще раз оглянулся. Старики, опять держась за руки, свернули на Гороховую. Артем понял – нет, он не обознался. Это она, его Нонна, и ее Кира... 
И опять жгучая ревность заполонила все существо Артема. С какой любовью она поправляла Кире шарф! В эту минуту Артем совершенно забыл о том, как Нонну преобразили годы… Он мог бы все на свете отдать, лишь бы быть на месте своего счастливого соперника, ощущать заботу ее рук, испытывать на себе взгляд ее прекрасных глаз и слышать звук ее дыхания. Но это счастье – не для него. Сам виноват, что не сумел удержать любимую, не упросил, не умолил остаться. А ведь мог бы!.. Ведь прощаясь, Артем видел слезы на ее глазах. Нонна любила его, он был ей нужен. Быть может, Нонна ожидала от него просьб, мольбы, а его гордыня восторжествовала и не дала унизиться до этого. Ведь Артем так ей и бросил: «Решила - уезжай!» Какой дурак! А жизнь с тех пор пошла наперекосяк, один неверный шаг за другим… Он вдруг явственно осознал, что прожита какая-то чужая, не его жизнь…
Артем уже не думал о фиаско, постигшем в поликлинике, воспоминания о Нонне, и размышления о себе затмили все. Никогда он не испытывал такой безысходной, черной тоски, как эта, охватившая его после случайной встречи.
Сердце сжалось. Какая-то физическая боль примешалась к душевной, стало трудно дышать. Артем был вынужден остановиться и по привычке прибегнул к испытанному средству: таблетка под язык - и спазм снят. Но на этот раз помогло не сразу, ощущение скованности еще долго не покидало Артема.
…В один из погожих летних дней, окончив дежурство, в отличном настроении Артем созвонился с Варюхой, которая тоже освободилась после своей ночной смены на скорой и, как обычно, сказал ей, что будет ждать «у причала». Так он называл место их свиданий в пустующей комнате приятеля, безуспешно пытающегося ее обменять и пока любезно предоставленной Артему.
На сей раз свидание затянулось: после утомительной ночной работы и утренних любовных утех их разморил сон. Яркое солнце уже стояло в зените, когда Варюха раскрыла глаза и, словно оглашенная, стала трясти любовника.
- Артем Семенович! – она по старой привычке так обращалась к нему. – Вставай, уже полдень! Что я скажу дома, Сережка меня убьет!
Артем встрепенулся, вскочил, но тут же опять лег, схватившись за грудь. Острая боль пронизала сердце.
- Ты что? Поднимайся скорей! Я убегаю! А ты, что, еще поспишь?
Тут Варюха, взглянув на Артема, ужаснулась. Он лежал, откинувшись на подушку, бледный, покрытый испариной, с исказившимся от боли лицом.
- Варь… дай… там, у меня в брюках… нитроглицерин.
- Зачем? – задала она глупый вопрос.
- Сердце схватило, дай скорее!
Варюха, пошарив в карманах, ничего нужного не нашла.
- Там нет…
- Наверно, забыл в халате… Ну, дай хоть что-нибудь.
- Да у меня ничего нет… Ой, есть валидол, – она полезла в сумку, – на, возьми.
- Да ну его! Хотя, ладно, давай. Зови скорую, мне действительно… - он умолк.
Варюха схватила трубку и начала звонить. Когда на том конце спросили возраст, она задумалась и сказала первое, что пришло на ум:
- Сорок. Нет, сорок два. Адрес? – тут Варюха окончательно умолкла. – Фурманова, это она знала, а вот номер дома, хотя и посещала его уже не первый раз, совершенно не помнила.
Артему как будто стало легче. Он ей подсказал и добавил:
- Вызвала и уходи!
И тут же словно впал в беспамятство…
Варюха схватила стакан воды и брызнула ему в лицо. Артем не среагировал. Она вытерла его лоб, поцеловала. Варюха была в смятении: оставить беспомощного в обмороке – кощунственно, но ей опасно оставаться: возможно, приедут свои, это их район, и могут узнать...
Варюха вышла за дверь, случайно захлопнув ее. Услышав, как щелкнул замок, она вздрогнула и дернула за ручку. Дверь не поддалась. Что делать? Ключа у нее не было, он остался в кармане Артема. Где взять другой? Хозяин квартиры ей был неизвестен, да и где его искать, Варюха не имела представления…
Соседей, живущих в огромном коридоре, – никого, все на работе. Она позвонила в квартиру, расположенную рядом на площадке, надеясь на чудо, - авось их ключ подойдет. Послышались шаркающие шаги, затем старческий голос:
- Кого надо?
- Здесь рядом человеку плохо… - начала Варюха.
Она не успела кончить фразу.
- А кому хорошо?
- Понимаете, дверь захлопнулась и…
- А я причем? Зовите слесаря! – и удаляющиеся шаги…
Конечно, нужен слесарь! Но где его искать? Тут Варюха инстинктивно взглянула на часы и ужаснулась. Дома ее ожидает рассерженная свекровь, вызванная мужем, опаздывающим на работу, чтобы заменила его, пока вернется жена, и присмотрела за прихворнувшей внучкой. И, заторопившись, Варюха, быстро сбежав по лестнице, отправилась домой.
Через сорок минут приехавшая скорая войти в квартиру не смогла – никто на звонки не откликнулся. Решив, что вызов ложный или адрес неверный, они  повернули восвояси.