Севастополь, легендарный город. Я стою на Графской пристани и, обозревая окоём, пытаюсь представить, каким был пейзаж осенью 1903 года, когда тут был Александр Грин. Что он видел и о чём думал за полчаса до своего ареста? Молодой, азартный и популярный среди матросов и артиллеристов агитатор, уверенный, что рискует ради прекрасного будущего.
Наверняка он, как и я, наблюдал сквозь широкие щели дощатого помоста, как беззаботно снуют в прозрачной воде косячки мальков, и не подозревал, что уже готова для него камера в севастопольской тюрьме, где он проведёт два года молодости, и где, мечтая о воле, сотворит свою сказочную страну. Меньше двух месяцев любовался Южной бухтой вольный эсер, а так много восторга впитала его душа, что черты Севастополя узнаваемы почти во всех городах Гринландии.
Под плеск волн без долгих раздумий решаю посетить площадь Восставших, Ушакову балку и Херсонес…
И вот я на площади Восставших, у бывшей тюрьмы. Ныне в этом трёхэтажном здании офисно-торговый центр с арт-салоном, а в цокольном этаже, где была одиночная камера – музейная комната Грина. Появилась она исключительно стараниями фаната писателя – художника Владимира Адеева.
Осматриваюсь. Если бы не решётка на окне, не кандалы и «тюремная» посуда, узкая комната с картинами, книгами, письмами, рукописями и фото воспринималась бы светло и тихо – музей, как музей. Но и этих примет неволи хватило, чтобы мысли мои потянулись в Сибирь, где ждала заключённого эсера Тобольская ссылка, затем будут север и неприютный Питер. И всё же именно в тюрьме Грин понял, что он писатель, и, избегая реальности, обрёл в грёзах о свободе сказочную страну, некий «блистающий мир», где всё желаемое сбывается. А когда пробивались в рассказы тяжёлые эпизоды, он оправдывался, что слишком «долго был болен тюрьмой».
Отряхнув раздумья, замечаю красные полотнища над тюремным окном, и мысли мои устремляется в Каперну – увидеть алые паруса…
По версии Адеева Каперна находится на Корабельной стороне, на краю Ушаковой балки, где Грин часто вёл агитацию во время матросских «пикников».
По основательно вытоптанной тропе добираюсь до Аполлоновки, вдыхаю запахи моря и разогретого камня, смотрю на красные крыши посаженных кучно домов и удивляюсь сходству их с кораблями под алыми парусами… да здесь всё гриновское – каждый камешек! Посетовав, что без фотоаппарата, направляюсь к морю и на краю пирса замираю в созерцании окоёма…
Солнце, ветер, море… блистающий мир – преддверие сказки…
Прислушиваюсь к говору волн и крику чаек, впитываю терпкий и вольный дух места – и понимаю, почему этим духом пропитаны все лучшие творения Грина. Полюбовавшись скользящими мимо катерами, усаживаюсь на надолбу и пишу в дорожной тетради: «Море морщится складками, будто щурится: то ли от солнца, то ли от шалостей крепчающего ветра, то ли от удовольствия осознавать своё величие и целебную щедрость морского воздуха, пьянящего солью и йодом, и радующих взор игривых солнечных бликов. Море, чайки, пена облаков и волн... хорошо!».
Так хорошо, что уходить не хочется – и я откладываю поход в Херсонес назавтра…
Херсонес смотрится в море. Это не утёс, не древние развалины – это корабль безвременья, вознёсшийся над севастопольской бухтой. Конечно, в 1903 году Грин был здесь и видел то же, что и я. Только Туманного колокола тогда не было – вывезенный во время Крымской войны он долго украшал колокольню собора Парижской богоматери. Но через двадцать лет, когда Грин приехал в Севастополь с молодой женой, колокол вернулся на место и вызвонил молодожёнам обещание счастья – и всё сбылось, и было чудо, сотворённое «своими руками».
Погружаюсь в себя… и слышу музыку стеклянной арфы в сыром ветре и чей-то тихий разговор. Это Друд и сторож Лисского маяка Стеббс, выкурив «индейскую трубку мира», творят «хорошую минуту». Друд улыбается в гриновские усы и рассказывает другу, как важно уметь удивляться чуду, «когда махонький зрачок вбирает в себя безбрежный окоём неба и моря, и душа становится такой просторной, что в неё втекает поэзия мира…».
Да! – соглашаюсь я, подхожу к бровке утёса и немею словами и мыслями.
Море учит молчать и чуять незримое. Если долго смотреть на воду, пространство и время сливаются. Исчезают берега, горизонт становится бездонным, и родится ощущение глубины, втекающей в тебя с каждой волной, которая, поднимаясь над гладью моря, становится живой и откровенной… и открываются тайны…
Прав был Грин, утверждая, что «как все звуки земли имеют отражение здесь, так всё, прозвучавшее на высоте, таинственно раздается внизу».
Мысли мои прислоняются к мистичности творчества, к снисхождению свыше неожиданных, порою, образов и строк. Грин считал, что написанные они становятся реальностью, всё зависит от силы воображения…
И я воображаю обнявшихся молодожёнов, которые через год поселятся в Феодосии и будут счастливы. А пока они в Севастополе. Всё ещё впереди. Главное – не выпадать из времени, не проплыть мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося…
#вместогения