Как всегда по понедельникам в 9.00 полк военно-транспортной авиации нашей воинской части собрался на плацу. Яркое майское утро и веселый птичий перезвон настраивали всех, не зависимо от должности и звания, на радостный лад. Даже плакаты, обучающие строевым приемам, под ласковым солнцем, казалось, утратили свой казенный вид.
В ожидании командования сверхсрочники, прапорщики и офицеры непринужденно курили и болтали, рассказывая друг другу о радостях минувших выходных.
- А я вот такого окуня поймал, гляди!Вот такого!!! Не веришь? Зря....
- Вода, правда, малость холодноватая, но купальный сезон я открыл....
- И вдруг она мне говорит: помоги расстегнуть лифчик.... - то тут, то там слышались обрывки мужских разговоров и групповой гогот, сливающиеся в протяжный гул.
Солдаты, для которых такое понятие как "выходные" было довольно условным, стояли в спокойных рядах и разговаривали вполголоса. Изредка кто-то из них приседал и украдкой поднимал с асфальта "бычки", ведь тогда - в девяносто четвертом - с сигаретами было туговато. И только несколько "дедов" хорохорились, расслабленно курили и пинали "духов" носками обрезанных "кирзачей" по пятках.
Вдруг беззаботный гомон сменился строгой тишиной. Военные побросали сигареты и подровнялись.
На флангах перед строем возникли две фигуры: тучная - командира части полковника Мазурца, долговязая и нескладная - также полковника, но его заместителя - Алисова.
Громыхнула команда начальника штаба:
- Пооолк становись! Ррравняйсь! Смирнааааа!!! Равнение на средину!
Казалось, что даже птицы прекратили свои трели и, заодно с военными, застыли на деревьях. Раздались четкие, чеканящие асфальт шаги. Мазурец и Алисов, каждый приложив правую руку к козырьку, сближались.
На строевой шаг командира части можно было смотреть вечно. Воистину, это был образец незаурядного строевого искусства, отшлифованного годами упражнений. Несмотря на полноту, особенно в животе, Мазурец шагал идеально выпрямившись, упруго, по-юношески энергично вскидывая негнущиеся ноги.
Алисов же за многолетнюю службу маршировать, к сожалению, так и не научился. Его длинные ноги совершенно не разгибались, а сам он отчего-то неудеоржимо клонися вперед. Однако ни у кого из присутствующих и мысли не возникло улыбнуться этой комичной походке. Все было очень серьезно.
Сблизившись они остановились друг против друга на расстоянии полутора метров и Алисов торжественно сказал:
- Товарищ полковник, личный состав полка построен. Заместитель командира полка по строевой части полковник Алисов!
Они развернулись и Мазурец, обратился к подчиненным:
- Здравствуйте, товарищи!!!
« … Здр-р-ра-ви-я же-ла-ем то-ва-р-р-ищ пол-ков-ник! » - загремел перекатами строй. Оглушительный крик сотен голосов взлетел над строем, пронесся над военным городком, выплеснулся за его пределы и стих где-то в районе аэродрома.
- Вольно!
Командиры уронили руки от козырьков, а солдаты ослабили одну ногу.
Полк слушал своего командира.
- Товарищи близится строевой смотр полка при заместителе командующего ВВС. С сегодняшнего дня стройподготовка ежедневно и даже ежечасно. Буду контролировать лично, расхлябаности не потерплю...
Командир озвучил детали строевого смотра, прошелся по порядку на территории части, в казармах, караульном помещении, в связи с чем в пух и прах разнес нескольких батальонных командиров. Вспомнил недочеты снабжения, караульной службы. Указал на то, что летом запланированы полеты и техника должна быть в полной боевой готовности...
Через двадцать минут разносов и внушений, Мазурец, вспомнив о чем-то, вдруг замолчал.Из внутреннего кармана кителя он достал очки и какой-то скомканный лист.
Надев очки, он развернул бумагу и, шевеля губами, принялся ее читать, а спустя тягостную минуту поднял ставшее вдруг каменным лицо и страшным голосом произнес:
- Рядовой Хлюпастин, выйти из строя! Ко мне!!
Повисла протяжная пауза, а потом в центральной части строя что-то зашевелилось. Пробравшись из последнего ряда, на полусогнутых ногах направился к полковнику солдат второго года службы Николай Хлюстин, фамилию которого Мазурец непроизвольно удлинил.
Хлюстин был худым, курчавым, чернявым - похожим на цыгана - пареньком из села в Одесской области. Отличался он неимоверно быстро отрастающей щетиной, из-за чего был вынужден бриться два раза в сутки, а также искрометно - веселым нравом - был балагуром, "приколистом" и центровым в любой солдатской компании. Всегда подвижный и легкий, дурашливо разговаривающий непринужденной "блатной" скороговоркой, он вызывал улыбку даже у самых строгих офицеров электрогазовой роты.
Но сегодня он как-то странно, очень медленно шел по плацу, как будто было ему не 19, а все 90 лет. Один раз Николай споткнулся и чуть было не упал. Смуглое лицо его было небритым, каким-то зеленоватым и до того несчастным, что, казалось, вчера, в одночасье, он похоронил всех своих родичей.
Подойдя к Мазурцу, Хлюстин остановился и, отвернув от командира голову, стал смотреть вниз. Его руки, да и все тело, дрожали.
- Повернитесь лицом к полку, рядовой! - с выражением гадливости на лице приказал Мазурец.
Хлюстин повернулся кругом, но совершенно несуразно - через правое плечо, чем усилил отвращение к нему командира полка как минимум вдвое.
- Эх ты, хунвейбин..., - тихо и презрительно сказал служивший когда-то на Доманском Мазурец, и зычно продолжил, - вчера ночью к нам поступил рапорт начальника военного патруля. Солдат электрогазовой роты Хлюпастин, будучи в увольнении, до беспамятства напился. Неизвестно за какие деньги он, в гражданской одежде, оказался в ресторане, где на спор с какими-то девицами выпил из горлА бутылку русской водки!
Что-бы его лучше слышали, во время гневного спича распаленный Мазурец сделал несколько шагов вперед.
И тут с Хлюстиным начали происходить страные вещи. По ходу речи полковника он, воздев глаза к небу, принялся гладить себя по впалой грудной клетке и что-то невнятно бормотать. Затем, безумно ощерившись, Николай расстегнул воротник, снял и повесил себе на шею ремень.
Тихий ропоточек, прошуршал в дрогнувшем строю, но разъяренный полковник ничего не замечал.
- Выпив указанную бутылку, Хлюпастин выскочил на сцену и пытался плясать. В ходе этого позорного брейк-данса он перевернул два барабана!
Мазурец поймал "петуха" и закашлялся. В этот момент Хлюстин, закрыв глаза, присел на корточки, а затем стал на четвереньки и принял позу сторожевого пса.
Сдерживаясь, что б не засмеяться, военнослужащие комкали губы, стараясь не смотреть на Николая и пробовали думать о задержках зарплаты, сердитых женах, злых тещах и прочих житейских неурядицах. Однако такие психологические ходы не помогали - все давились смехом, прыскали в ладони и, пытаясь скрыть пробивающийся смех, гримасничали.
Мазурец, обращаясь к своему расстроенному (чего он, впрочем, не замечал)полку, не глядя на Хлюстина, отвел назад руку и гневно потрясал ею, указывая пальцем на грешника.
- После этого, два гражданских официанта и милиционер в форме пол часа гонялись за Хлюпастиным по ресторану. Во время погони была перебита хрустальная посуда. Поймав рядового, указанные лица скатертью связали его и, обнаружив в куртке последнего военный билет, на такси доставили негодяя на вокзал, к военному патрулю! Что Вы можете сказать в свое оправдание, солдат!?
Грозный полковник резко повернулся к залетчику.
- Вэээ-ээээ-ээээ!!!! - утробным рыком ответил стоящий на четвереньках Хлюстин, и тут же, на глазах шести сотен уже хохочущих во весь голос людей, предал асфальту вчерашнюю водку, вкупе с водой "Миранда", чебуреками, плавленным сырком "Дружба" и тремя порциями очень вкусного развесного мороженого, с которого и начинал свое насыщенное событиями увольнение.
От неожиданности у Мазурца пропал дар речи и его на минуту застопорило - он так и застыл с протянутой рукой, указывающей на самозабвенно рыгающего Хлюстина.
На плацу же истерически смеялись все поголовно: от последнего "духа" до старого полковника Алисова.
Наконец командир полка пришел в себя, опустил руку и улыбнулся неожиданно доброй улыбкой, а потом и сам зашелся в гомерическом хохоте, держась за живот и вытирая выступающие слезы.
А тем временем, посреди всеобщего веселья, коленопреклоненного Хлюстина снова и снова, безжалостно и неудержимо выворачивало наизнанку...
Сам Николай смог улыбнуться лишь вечером, в загаженном туалете гарнизонной гаупвахты, ведь его дурнота прошла, а полученный им десятидневный срок "губы" оказался неожиданно мягким наказанием за устроенный им ералаш.