Часть II. Глава 5.
Вожатство
Итак, после первого не поступления в вуз меня взяли ученицей в материальный отдел шахтоуправления «Комсомольское» комбината «Торезантрацит». Я не знала, как будет моя судьба дальше. В сентябре вышел приказ об отправлении не поступивших выпускников на учебу в училища города. Но я всю осень проработала с другими девчонками (Людой Зарей, Людой Лисовской, Наташей Парасич), делая записи в Трудовых книжках работников шахтоуправления о его переименовании.
В конце ноября, благодаря Зинаиде Григорьевне, я была переведена в школу в качестве старшей пионерской вожатой. Зинаида Григорьевна давно стала почему-то участвовать в моей жизни. Через несколько десятков лет я спрошу ее об этом: почему именно на меня упал ее взгляд? Она ответит, что когда-то она стала свидетельницей такой сценки: на субботнике нашему классу дали участок в школьном саду для вскопки. Кто-то из мальчишек филонил, экономя свои силы, не копал, а рыхлил землю. Я заставила перекопать. Она сказала, что видя это, она подумала: «Если семиклассница сказала и ей подчинились, то этот человек многого может добиться!»
Когда я пришла в школу, там еще было две пионерских вожатых: Галя П. и Люба С. Обе раньше меня окончили школу и учились заочно.
Галя – невысокого расточка, сообразительная девчонка, дочь учительницы и бухгалтера. В ней удивительно сочетались юмор и серьезность. Иногда она могла сказать такие вещички в лицо директора, учителей, что другим бы это не сошло с рук. Например, говоря директору о чем-то серьезном, она могла бросить: «Смотрите, а то получите у меня!»
Люба – худая девчонка, ручки-ножки тонкие (когда-то в детстве переболела полиомиелитом), с карими горящими глазами – на редкость добросовестный человек. Хватаясь за любое дело, она увлекалась сама, увлекала детей, достигала самых высоких результатов. Я интуитивно пользовалась этим: не обладая такой энергией, я часто находилась в тени ее успехов и славы, но чувствовала себя комфортно – мы обе родились в один и тот же день, месяц, год…
Через время и Галя, и Люба станут хорошими учителями, завучами соседних сельских школ. Галя потом будет директором школы, председателем сельсовета.
Итак, возвратясь в родную школу, я сначала буду работать с начальными классами, а потом – с комсомолом. Это заберет у меня шесть лет жизни.
Пионерские вожатые других школ, работники Дворца пионеров (директора, руководители штабов и клубов, массовики-затейники) – интересные лица, талантливые люди, энергичные, активные: Нила, Зита, Тамара Ивановна, Валентина Николаевна, Людмила Пантелеевна… Такая была установка: постоянные слеты, линейки, конкурсы и т.п. Вспоминаю: на одной из линеек на площади Ильича мальчик упал от солнечного удара, срываюсь – бегу на помощь. А потом рядом стоящие спросили: «А ты его знаешь?»
Летом Дворец пионеров вывозил на отдых, на Азовское море, своих кружковцев вместе с трудновоспитуемыми детьми, поставленными на учет в детской комнате милиции.
Лагерь был расположен в поселке Еланчик, около Новоазовска. Жили в палатках. Мне достался интересный отряд из 28 человек, из них 8 – «трудных».
Директор лагеря – Свистунов, маленький человечек, из спортивного круга, весельчак, гуляка и выпивоха. Его взгляд сразу притянулся неординарной внешностью медсестры – гречанки Сонеты, маленькой, узкой в талии, пышной в бюсте, с выразительными чертами лица, которые подчеркивались еще черным карандашом (без косметики не выходила даже ночью в туалет), то есть прямо-таки экзотически демонический образ. С чем это было связано? Директор и компания отдыхали особо: отдельная палатка, день отсыпались, а ночь – выпивки и гуляния вдоль моря под луной.
Воспитатели и вожатые спали по четыре часа в сутки: ложились в 2, подъем – в 6. Ночью комары заедали – у костров жгли вату, разливали одеколон «Гвоздика». «Взрывные элементы» между нормальными детьми делали ночные вылазки в хозяйские сады за яблоками и вызывали недовольство местных жителей.
Но эти дни мы все прожили весело, эмоционально, напряженно. Разнообразные конкурсы, концерты, соревнования, «походы» украшали нашу жизнь и сплачивали нас.
В конкурсе шумовых оркестров мои ребята заняли 1 место. Один паренек привез с собой целый чемодан сгущенки. Сгущенку ел втихую, а потом доедали вместе: нужны были жестяные банки как инструменты для лучшего оркестра. В ход пошли тазы, крышки от котелков, стеклянные бутылки, наполненные разным количеством воды, свистульки из лука, деревянные ложки… Так что можно сказать: истинные таланты в песок не зароешь, в море не утопишь.
В теплой воде моря дети купались как лягушата. Однажды была баня. Под ливнем мы шли в Новоазовск, чтобы принять душ и ванну.
Детей я полюбила очень, и они - меня. Расставаясь, плакали, обменивались фотографиями, адресами. Вспоминаю Сашку Невского, тринадцатилетнего подростка: худой как веточка, синие губы и синие ногти – сердечник. Это было его последнее лето…
Время бежало быстро. Свистунов напоследок сказал: «Если бы у меня всегда были такие воспитатели, я бы и горя не знал!»
…Иногда я вспоминаю местечко возле железнодорожного вокзала, где когда-то подумала: «Вот если бы я стала комсоргом школы!» Будучи уже комсоргом, я, пробегая мимо, всегда вспоминала это и усмехалась. Со мною стали здороваться старшеклассники, которые раньше не замечали, учителя стали выделять меня из толпы. Жизнь моя становилась интереснее, менялась к лучшему. Я работала с энтузиазмом, с полной самоотдачей, и меня радовали такие перемены. Позже я, наивно идейная, узнаю коварство системы комсомола.
Генка Паляничко был туповат. Он с трудом выучил термины Устава ВЛКСМ, не вникая в их смысл, но, поступая, не смог ответить на вопросы. Его не приняли. Прошло полгода. Но Паляничко явно хотел умереть комсомольцем, поэтому он вторично написал заявление о своем желании. Вот тогда-то обком комсомола обнаружил, что он уже выписывал комсомольский билет на его имя. Меня вызвали в горком комсомола и заставляли вслух сказать, признаться, что я знала, что Паляничко поступил, но халатно отнеслась к их просьбе забрать комсомольский билет. Меня вызывали несколько раз, требуя, чтобы я признала свою вину и написала объяснительную. Это продолжалось довольно долго, пока после нового назойливого телефонного звонка Зинаида Григорьевна не сказала: «Все, больше она туда не поедет!» Этот случай реально определил мои понятия и поставил все на свои места.
В горкоме комсомола работали дети высокопоставленных людей, дети их родственников и знакомых, то есть перспективные юноши и девушки «из народа», дороги которых вели потом или в горком партии, или в обком комсомола. Большинство из них были как на подбор, по какому-то плакатному образцу: одежда, лица, речь… Мой батька иногда говорил: «Пойми, сын министра будет министром, сын конюха – конюхом…» Я не верила…
Комсомольские собрания – ощущение приобщения к важному, серьезному, взрослому, почти государственному, ну, например, к пленуму или съезду коммунистов. Все старшие классы собирались в коридоре со стульями – он служил актовым залом. Было торжественно – белели рубашки и фартуки, сияли красные маячки на груди. Важна была идея – отчитаться, наметить планы, похвалить, покритиковать… Но сегодня я догадываюсь, что для многих его содержание было важным не само по себе. Оно было связано с тем, что там можно было встретиться на какое-то время с теми, с кем бы хотел переглянуться, переброситься словом или посидеть где-то рядом, а возможности такой не было.
Во мне чудом сочетались замкнутость и явная склонность к общественному… На «посту» комсорга школы я сменила Сашку Маруху. Вспоминаю свои первые комсомольские собрания: дрожь, боязнь встать перед всеми, а потом – собранность и взволнованные слова… Последующие за мной комсорги – Гончаров и Потапов. Сашка Гончаров – отличный парень: симпатичный и серьезный, но инертный внешне и внутренне, например, даже на собрании прочитать мог только написанное кем-то. Вовка Потапов – идейный до самой мелкой косточки, был внешне чем-то нестандартный: очень худенький, плоская голова, но думающий, честный и добросовестный – достойное лицо нашей школьной комсомольской организации.
В комитет комсомола школы выбирали самых достойных, то есть неравнодушных и активных. Распределяли обязанности по различным направлениям школьной жизни: учебная, идейно-политическая, культурно-массовая, спортивная, шефская, хозяйственная работа, редколлегия. Члены комитета комсомола работали с комсоргами классов, членами классных комитетов, отдельными комсомольцами. Они отвечали за успеваемость учащихся, оказывали помощь отстающим; организовывали проведение политинформаций; готовили развлекательные вечера, конкурсы, встречи; проводили спортивные соревнования, военно-патриотические игры; шефскую работу в пионерских отрядах; возглавляли субботники по уборке территории школы, братской могилы, улиц поселка; объявляли сборы макулатуры и металлолома; выпускали стенгазеты, боевые листки и так далее, и так далее, и так далее…
На заседаниях комитета комсомола решали важные вопросы, касающиеся жизни всей комсомольской организации школы. А жизнь была настолько насыщена между уроками и после, что этим духом пронизывалось все и вся. Это мое личное ощущение – пускай скажут другие!
Члены комитета комсомола годами были так удачно подобраны, что работали, как одно целое, достигая хороших результатов, явных успехов, получая удовольствие от общения друг с другом: ребята отмечали дни рождения, готовили угощения, дарили символические подарки, красочно оформляли Дневники пожеланий.
Особо запомнились: Потапов Вовка (поступив в университет, после первой сессии, придя в школу, он заявил: «Если бы ты согласилась, я бы женился на тебе!»); Астапенко Виктор (играл на баяне и пел так, что все были в его голос влюблены); Абросимов Витя (его жизненная трагедия взволновала всю округу: полюбив одноклассницу, добрую, нежную – большие глаза, длинная коса, в июле поступил в высшее военное училище в Ленинграде и женился, в августе – по глупости перевернулся на мотоцикле, жена погибла); Щербаха Тоня, Цитович Наташа, Василянская Наташа, Воронец Сергей, Коля Горбунов, Ира Искра, Иванов Витька и другие, и другие, и другие…
Зинаида Григорьевна с семьей уехала на Север, организатором стала Галина Николаевна, потом – Екатерина Ивановна…
Было много интересного! Вечера: составляли программы, выбирали ведущих, готовили номера художественной самодеятельности, конкурсы, оформляли сцену… Сбор вторсырья: горы макулатуры и металлолома! Вспоминаю, как однажды собирали металлолом под дождем, обходили все улицы, заходили в каждый двор…
Особое слово о сдаче Ленинского зачета… Для одних это был праздник, для других – инквизиция. Письменные планы, охватывающие необъятное, отчеты почти что о всей твоей жизни, в которой ты как личность потерялся еще в прошлом году, конспектирование ленинских работ и т.д.
Так что, идеализируя прошлое, можно только со вздохом сказать: «Спасибо, что было, хорошо, что прошло!»
Глава 6.
Никишино
После окончания третьего курса я твердо решила, что мне пора работать учителем. В нашей школе нечего было ожидать, и я поехала в школы ближайших сел: Петропавловки, Грабово, Никишино. В Петропавловке своих талантливых (!) учителей было достаточно, в Грабово по графику автобусов неудобно было добираться, а в Никишино тоже неблизко, но поездом, все-таки надежнее.
Село лежало от железнодорожной ветки через посадку и поле. Остановки не было, просто – платформа, открытая солнцу, ветру, дождю и снегу. В Никишино, в основном, жили какие-то староверы. Здесь уместно вспомнить присказку моего батька, он говорил: "Мы не люди, мы – фащане". Вот так и никишане гордились собой, а приезжих, прихожих, "иноверных" не очень-то признавали.
Здание школы стояло за селом, но было новое, кирпичное, к нему вела единственная в селе асфальтированная дорога.
Как тяжело мне дался первый учебный год! На память осталась фотография – группа учителей Никишинской школы, а с тыла надпись: "Черный год".
Дали мне часы русского языка и литературы в 4, 5, 6, 7 классах и часы истории и рисования в 4 и 5. Детей в классах было мало – от 10 до 15, но развитие деток, их общая подготовка, желание учиться были очень слабыми. И начались мои мучения – билась как птица в силках...
Утром поезд уходил с вокзала в 6-30, в любую погоду, нельзя было опоздать ни на одну секунду! Домой приезжала в 17-00. В школьной столовой была всего один раз: всю перемену прождала еду (два блина и чай), после звонка есть не стала... Туалет во дворе: на переменах не пойдешь – дети, на уроках – вообще не пойдешь...
На каникулах было особо: учителя-женщины прибегали в школу в домашней одежде, комнатных тапочках. Работали они, в основном, с 9 до 12. Мой график не менялся. В таком режиме я прожила целых четыре года.
Однажды, на осенних каникулах, в мелкий холодный дождь, я опоздала на поезд. Решила идти пешком вдоль трассы. Меня подобрали муж и жена. Они довезли меня прямо к школе – их дочь после окончания пединститута работала где-то в деревне учителем. До поездки домой я не успела даже обсохнуть…
Во время моей работы в Никишино за мной ездил невидимый человек. Он то приезжал к школе в тот день, когда меня там не было, то – к перрону, когда поезд уже ушел… Но об этом я узнаю позже…
Директриса школы – Елена Николаевна – красивая, высокая, гладкая женщина, со стрелочками у глаз, вся в золоте, учитель биологии, с меховыми воротничками у ворота одежд, жена председателя колхоза, позже, когда колхоз обанкротился и задолжал государству миллионы, жена председателя сельсовета.
Елена Николаевна имела какие-то свои понятия и установки в жизни. В любой обычный день ее в школе с огнем не найдешь, а в особенные дни, когда, например, ожидали гостей из райОНО, она с утра стояла у дверей школы, вся нарядная и блестящая... К одним людям была умилительно любезная, к другим – холодно непонимающая...
Мое желание другого отношения и своего подхода к ведению урока и обучению детей русскому языку и литературы в целом, отсутствие опыта выливались в три-четыре часа подготовки каждого конспекта. Елена Николаевна приходила ко мне на уроки и сидела с каменным лицом, чаще с завучем или с кем-нибудь из учителей. После урока высказывалась одна и та же мысль: "Ну, все не так!" На мои вопросы: "А как? Скажите, как?", она отвечала: "Не знаю как, но не так!" Это расходилось с моими убеждениями, и я заняла свое место в пассивной оппозиции... Я огорчалась, но работать было интересно: мне хотелось раскрыть каждого ребенка, разворошить, разбудить личность, заставить работать, думать, чувствовать, говорить – и все это посредством предметов, которые я сама очень любила.
Подругой Елены Николаевны была Людмила Васильевна, учитель географии, Люся, которая очень была похожа на своего кумира. Ей тоже жилось неплохо...
Раиса Васильевна – местная, учитель начальных классов. Если бы она была помоложе и жила где-то во Франции, я уверена, что она пела бы и плясала в кабаре: веселая, заводная, открытая, без комплексов, рыжие, вздыбленные волосы, когда-то красивые черты лица, золотой отблеск улыбки. У нее подрастало двое симпатичных сыновей от мужей чужих жен…
Надежда Васильевна – приезжая, щуплая, в очках, легкая в общении: не зацикливалась, не зацепливалась, не задерживалась…
Светлана Ивановна – приезжая, молодая, красивая, недоступная, неразговорчивая – зажатая в себе. Гордая. Вышла замуж за местного тракториста. Родила двоих детей. Чувствовала себя чужой и несчастной.
Надежда Ивановна – приезжая давно, пожилая, бездетная. Говорили, что жила с мужем, умер. Всю сексуальную придурь отдавала работе и поэтому была какая-то методически четко точная, а по-человечески груба и безжалостна. Неприятная.
Раиса Ивановна – местная, окончила эту школу, поступила заочно в пединститут, работала вожатой. Во всем подражала директрисе и ее близкому окружению – в манерах одеваться, говорить, действовать… Это было как бы родовое…
Связующим звеном между Васильевными и Ивановными был приезжий Иван Васильевич, человек с первого взгляда непонятный, потому что двуличный. Я его потом еще встречу в своей родной школе…
Отдельно стоящими фигурами были Елизавета Николаевна и Раиса Андреевна, люди, близкие мне по духу. Если бы я с ними встретилась в другом месте и в другое время, я уверена, что мы были бы друзьями…
Елизавета Николаевна – давно приезжая, кудрявая, в очках, предпенсионного возраста, одинокая. Подвижная, в меру веселая и серьезная. Преданная. Она каждому ребенку честно несла знания одного из самых трудных предметов для сельских детей – математики… Слышала, как она говорила: «И у меня есть кастрюли с крышками. Я крышку обведу и вырежу, чтоб детям лучше объяснить, что такое окружность, радиус, диаметр…»
Раиса Андреевна – учитель русского языка и литературы, ежедневно, как и я, приезжающая и уезжающая. Она жила в хуторе, приблизительно в двух километрах от нашего поселка. Представьте себе: каждый день пешком сюда-туда да еще поездом… Пять лет назад у нее умер семнадцатилетний сын, а она до сих пор не оправилась – плачет о нем. Муж пьющий. Убитая в душе женщина, подавленная, неуверенная, нуждающаяся в поддержке живого сильного, в работе находила тихую радость.
Среди учителей были и уникальные: Надежда Лукьяновна – пожилой ребенок – была очень медлительной и опаздывала всегда. Все это знали и только посмеивались. Вспоминаю, как в августе мы ехали на педагогическую конференцию. Я приехала в школу заранее, все долго собирались, поджидали автобус. Стали садиться – нет Надежды Лукьяновны. Подъехали к ее дому: мечется по двору в ночной сорочке. Прождали двадцать минут, пока она соберется! Местные учителя к этому привыкли, они воспринимали это как неотъемлемое качество, без какого Надежда Лукьяновна просто не могла бы существовать!
Костяк коллектива учителей школы любил отмечать праздники с выпивкой, шумными разговорами, песнями и плясками в лесу, за селом, недалеко от школы. Первый раз меня настойчиво приглашали, уговаривали, недоумевали, удивлялись, а потом вынесли вердикт: «Игнорирует коллектив!» Так я и осталась для них чужой.
Помню своих первых учеников, слабых до невозможного, странных, глупых, грубых, беспомощных и ленивых, но в силу уже сложившихся условий, защищающихся и агрессивных: Александровского, Крайнего, Кудаковского, Куцьо, Манич, Маркову, Рублеву (это относится к каждому из них в разной мере)... Чаще всего они были несчастны в родительских семьях: отсутствие отцов или присутствие пьющих отцов и матерей, душевная болезнь родителей, насилие...
Чтобы выдержать дикость, грубость, дурость, хамство, надо было иметь железные нервы. Они у меня были. Я слышала, что на хамство надо отвечать хамством, но я этого не умела. Хамы торжествовали. Я начинала негодовать, и однажды кого-то из них я все-таки трепанула. Хам – человек трусливый... Кто-то в учительском окружении проговорил о случившемся в виде намека. Я пыталась забыть это, но не могла. И сегодня, вспоминая те ощущения, возникает что-то давящее и тянущее в левой стороне груди.
Были и благополучные: Иньшины, Маньковский, Литвишко...
Через год мне дали класс – двенадцать учеников, из них почему-то помню не всех...
Филиппова Оксана – высокая девочка с открытым лицом, правильными чертами, ясными глазами, светлыми шелковыми волосами, заплетенными в косы. Эта девочка учила меня многому в процессе обучения других, она четко усвоила те требования, которые предъявляла ей первая учительница, и методически точно и ненавязчиво выруливала меня на правильную дорогу. Оксана много читала. Ее дикции, четкости, красоте передачи голосом написанного можно было позавидовать. Но я была ошеломлена, когда в четвертом классе этот ребенок заявил, что она прочитала все существующие книги, только "у Лермонтова и Толстого не все"! Так ограниченный мир вокруг ребенка порождал узкое понимание всеобщности, поддерживаемое родителями. Меня это вспугнуло: мне тогда казалось, что я, двадцатипятилетняя, ничего не знаю, не умею, не успею, не смогу... Но ребенок был явно талантлив. В семье Филипповых все крепко держались друг дружки – родители и дети – отец был очень болен. Вскоре они уехали куда-то в Карелию.
Ира Бунина – ядро энергии, светлая голова, кудрявые волосы, невысокая, быстрая, порывистая. В ней узнавались сила и характер. Отец и мать – шахтные пенсионеры. Мать заземленный человек, в семье добытчица. После 8-го класса Ира поступила в какой-то техникум, что дальше – не знаю.
Каменская Юля – дочь учителей математики, мать – завуч школы. Маленькая, тихая девочка, чтобы быть отличницей, она едва успевала за первыми двумя.
Светка Коляда: симпатичное тонкое лицо, гибкая фигурка, на уроках была внимательна, но домашние задания никогда не выполняла. Мать и отчим – пьющие. Помню такой случай, связанный с нею: у младшей полуторагодовалой сестры ночью крысы отгрызли уши...
Мягков Сергей – рыженький, серенькое лицо, заикался. Мать – душевнобольная, отец прибитый горем мужчина: фуфайка, кирзовые сапоги. Серега по ночам "ходил под себя"... Воняло ужасно! В школу ходил без трусов, через разорванные швы брюк были видны кусочки беленького тела. Как он старался учиться, и у него получалось! Он вылезал из вони и грязи – его было за что уважать!
Лукьянов Федя – очень красивый мальчик: черные волосы, черные глаза, черные родинки на щеках. Умный взгляд, старательный, хорошо учился. Но после того как отца убило в шахте, мать стала запивать. К 7-му классу Федя изменился: на все махнул рукой, стал опаздывать на уроки, обманывать...
Сельские дети – очень открытые, искренние – начали отзываться. Зимой, на каникулах, мы с ребятами скатывались на санях в яр. Я боялась, а дети смеялась и осторожно, спуская меня сверху, поджидали внизу. На праздники, типа 8 Марта, они мне дарили милые подарки: розовую коробку с надписью "Белый парус", в которой были спрятаны какой-то одеколон, мыло (одним словом, "Мойдодыр"), лесные цветы...
Классная комната, то есть кабинет русского языка и литературы был абсолютно пустым. Я решила его оформить. Дома из старых реек сбивала рамки, обтягивала бумагой, купила кисти, клей, краски. Покрасила, нарисовала, написала – вышло неплохо. Оформила под стекло портреты программных писателей и поэтов… Так, что тем летом, на каникулах, мне было нескучно: забивала гвозди, вешала стенды, перевезла из дома словари, методическую и художественную литературу – кабинет преобразился. Мне никто не помогал и не мешал. Через полтора года, уходя со школы, я сниму те стенды и увезу с собой, а вдогонку мне кинут с упреком: «Надо же – стены оголила!»
Однажды после такого дня я ехала домой, ко мне в вагоне плотно подсели иеговисты (у них в Дебальцево был съезд). Они начали разговаривать со мной, задавать вопросы о мироздании, о сущности человека, об истинности религии, отвечать на них, приводить примеры – умно, точно, убедительно! С ними я была не согласна, но противостоять не могла. Вослед мне было сказано: « Все равно вы к нам придете – у вас глаза чистые. Бог Вас любит!» Они мне так завели мозг, что я сама была в ужасе от своего бессилия – я начала сомневаться во всем, что чуть не свихнулась: в поисках ответов неделю не могла ни спать, ни есть.
В школе все панически боялись «чужих» – проверяющих. Во время приезда гостей на нервной почве происходили разные казусы со взрослыми и детьми. Учителя срывались, выгоняли детей из классов, что-то буровили… И в поведении детей были парадоксы – они были натянуты как струны и рассеяны до прострации… Вспоминаю Кудаковского, которого не пустили в класс, и он весь урок простоял на виду у всех в пустом коридоре, у окна. На вопрос гостей: «Что случилось?» он ответил: «Выгнали. Не понимают, что гости приехали и уедут, а мы останемся…»
После того лета, в сентябре, приехала комиссия из районо. В облике директрисы было что-то зловещее. Ко мне пришло трое. На уроке все шло своим чередом. Что было потом – не знаю, но лучшим учителям школы было сказано: «Идите учиться к Любови Николаевне!» В октябре, накануне Дня учителя, меня торжественно в сельском клубе наградили Грамотой «за достигнутые успехи в обучении и коммунистическом воспитании учащихся». Конкретно ничего не помню. Я потом случайно встречалась с некоторыми из них:
Мама Буниной Иры через несколько лет, встретив меня возле дома (я была в декрете), посчитает нужным наговорить мне много хороших слов и дать пакет шоколадных конфет…
Светку Коляду увижу издалека в электричке, беспечную, в вольном наряде, кто-то потом скажет, что выпивает…
Коля Крайний не удивится встрече и будет обстоятельно рассказывать о своей жизни с женщиной и ее ребенком, о хозяйственных делах…
Любка Манич лет через пятнадцать, будет водить ко мне своего ребенка в детский сад и называть меня "Люб", не помня, откуда и когда я вошла в ее жизнь.
Елену Николаевну я увижу на свадьбе своей племянницы, где она будет свахой, как всегда красивую, веселую, уверенную, пышную во всем: прическе, фигуре, одежде, улыбках, словах – ну, как же новый председатель колхоза женит своего сына!
За столом и между застольем коллектив учителей будет тесно держаться вместе: есть, пить, стоять у стен, наблюдать, обсуждать, а потом вынесет приговор: «А вы неплохо сохранились!» – это после смерти мужа, нескольких лет страданий, сомнений, голода и забот… Что они имели в виду, знает один Бог!
Глава 7.
Учительство
В родную школу опять я возвратилась в январе, после зимних каникул. Помню, как учительница, на место какой я пришла, уходя на пенсию, обижалась, что ее выживают. Но жизнь, можно сказать, загнала ее в глухой угол – мужа не было, дети – выросшие сыновья – поженились, и она, оставшись одна совершенно, засобиралась куда-то в деревню, к своей двоюродной сестре.
Школьная жизнь в поселке была многоликой, живее, роднее, ближе, и я опять вся погрузилась в эту реку с головой…
Мне дали 4-А класс. Дети разные, но, в основном, хорошие, мне с ними было интересно. За каждым ребенком стояла своя история.
Лиля – красивая, ответственная, с мягким, покладистым характером. Принципиальность робко проявится позже. Во взрослой жизни она родит девочку – копию себя – и будет делить с другой женщиной мужа-начальника, который заявит: «Я не знаю, что мне делать: я вас обеих люблю – и тебя, и ее!»
Ее мамочка Таня почти каждый день будет бегать в соседнее село, через поля и посадки, к своей девяностолетней слепой матери.
Ира – это племянница моей одноклассницы, давно покойной, – тонкая, подверженная каким-то хроническим аллергиям, оберегаемая родителями.
Родители Иры – внешне красивая пара, но в край измученная скрываемым мужским пьянством, разборками, драками, попытками суицида (однажды отец чуть не бросился под поезд), но ведь это происходило ни на счет: «Раз! Два! Три!» – с этим страхом они жили до этого и после...
Ира училась хорошо, но очень часто и подолгу не ходила в школу. Потом я буду с нею работать в детском саду, в одной группе, и то, что она Лев по гороскопу, я испытаю на себе…
Под влиянием мамы Ирочка всегда к своей внешности относилась очень утонченно. Повзрослев, она к своему лицу относилась, как художник к чистому листу бумаги: не использовала декоративную косметику, а эффектно рисовала карандашами и красками брови, глаза, щеки и губы. Каждому завитку, бантику, каждой рюши, броши… придавалось особое значение. Вечером, после работы, ритуал обновления повторялся, и если кто-то ей говорил: «Зачем? Ведь никто не увидит!», она отвечала, что она не виновата в чужой дикости…
Ире не везло в личной жизни: первый мужчина, ведя ее к свадьбе, ей изменял; второй, женившись, изменял; третий, женившись и родив с большими трудами ребенка, изменял…
После рождения ребенка Ира оказалась дома, на пенсии по инвалидности. Тонкая ее душа нашла интерес в эзотерике, магии, гаданиях… Потом она, пыталась построить свое счастье, приворожила кого-то, неожиданно вырвала из семьи, многое не рассчитав… Эту историю я в подробностях знала от двух героинь – в переломный для них период я работала в детском саду, где работала пострадавшая, и ходила к победительнице гадать на картах Таро о своей судьбе…
Катя – молчунья, белокурая, круглолицая девчушка с ясно-синими глазами и большой родинкой на щеке, максималистка, серьезная до предела.
Предыстория: мать – эмоциональная, невероятно говорливая; отец – молчун, сибиряк. Когда Катя была в 6-ом, отец поехал на родину, в гости к своей матери, и не возвратился... «Надо же! Какую змею на груди пригрела!» – неистово удивлялась, бурно жаловалась всем и горько плакала покинутая.
После 10-го Катя легко поступила в институт культуры на библиотечный факультет. Вышла замуж за военного, живет в Москве, работает в какой-то международной фирме, родила двух мальчишек почти без отпуска на роды... Мать постепенно перекочует к ним...(?)
Алла – легкая в учебе, приятная в общении, подруга Лены.
Лена – росла одна в семье, родители (особенно отец) жили ее заботами. Хозяйственные, немного отсталые от жизни, они болели за каждую оценку, недоумевали четверкам по русскому языку и литературе, подозревали меня в каком-то коварстве, а потом благодарили: мне приходилось объяснять каждое замечание относительно текстов письменных работ (сочинений, изложений), показывать правильные или более удачные варианты, и они соглашались. Работы Лены становились богаче, интереснее. Во всем остальном ей на плаву помогала держаться Аллочка. После окончания школы они вдвоем поступали и поступили в Донецкий политехнический институт...
Когда я ушла в декретный отпуск, Алла и Лена приходили ко мне домой, принесли кулек вишен, разговаривали, интересовались, поддерживали...
Игорь – позитивный человек: симпатичный паренек, светловолосый, открытое лицо, приветливая улыбка, на голову выше меня и в два раза шире. Когда ему надо было что-то спросить, он подходил ко мне, улыбаясь и смотря с верху вниз, говорил: «Разрешите обратиться?»
Предыстория: отца у Игоря не было, он жил с дедом и бабушкой и носил их фамилию. Мама уехала в Харьков, ее полюбили, взяли замуж, появились дети. Бабушка – душа, дед – грубоват, охранял поля в совхозе, постоянно ходил по поселку с огромной овчаркой. Пережили драму: бабушку парализовало, ее возили на инвалидной коляске, а потом ее не стало. Игоря забрала семья мамы. Интересно, какой он сейчас!?
Саша был красивым: хорошо сложен, лицо смуглое, волосы и глаза одного цвета – темно-коричневые, золотистые. Привлекательный снаружи, скромный, страдательный внутри.
Отец – красивый, буйный, выпивающий, мать – скромная, нежная, страдающая. После очередной пьянки отец побил мать так, что та, придя в себя, написала два заявления: в милицию и в загс – посадила его на три года и развелась. Саша страдал. Мать всячески поддерживала его: играла с ним в футбол, ремонтировала велосипеды, ходила на рыбалку...
В 6-ом девчонки стали обращать на Сашку внимание – он не очень; в 9-ом, одна из тех, кто ..., вернее, старшая сестра той, что разобьет потом семью Лили, на спор (на ведро винограда) попросила девчонок устроить свидание с Сашкой с посещением последнего сеанса в кино, спор выиграла и влюбила Сашку в себя. Она была рыжая, взрывная, с своеобразным характером. Начались страсти-мордасти... Сначала объявит всем, что беременна, потом будет требовать свадьбы, потом уведет из семьи мужчину-начальника, намного старше себя, родит двух детей и успокоится...
Когда Сашу призвали служить, он попал куда-то в болота Башкирии или Мордовии, где все особы женского пола были его. Возвратился другим: жил с первой попавшейся женщиной. Однажды они поехали куда-то отдыхать. Мать, всячески пытаясь возвратить сына домой, приехала туда со своими требованиями. Чтобы «успокоить» свекровь, новоиспеченная невестка толкнула ее с обрыва в речку... Опять суд, разбирательства... Мать победила.
Женили Сашку на дочери учительницы – не лучший выбор – девчонке самолюбивой, норовистой, требовательной. Родился сын. Разошлись.
Мать, вышедшая удачно за какого-то несимпатичного, но доброго человека, серьезного бизнесмена, помогла Сашке купить машину, обзавестись начальным бизнесом.
Саша заболел внезапно – опухоль головного мозга. Продали все, что могли – сделали операцию. Мать носила его на руках, сидела у постели, кормила, ухаживала, оживляла, как Пресвятая Богородица Христа... Саша пришел в себя, со временем полюбил женщину, на вид красивую, милую, преданную. Расписались. Жили как дети под защитой матери и Бога. Иногда сам, иногда вдвоем с женой приезжал за своим сыном в детский сад, который по характеру, как две капли воды, был похож на свою мать... Но болезнь не отступила: передвигался все медленнее, парализовало правую сторону. Не стало.
Первой его любовной симпатией была Руся. Ее семья откуда-то приехала и поселилась в новой пятиэтажке. Мать – парикмахер, веселая, говорливая, подвижная, русская; отец – шахтер, внешне спокойный, уравновешенный, болгарин.
Руслана – красавица: пушистые ресницы, ясные глаза как у ангела, прелестная улыбка, красивые кудрявые волосы, заплетенные в косу; характер такой покладистый, что иногда казалось, что его нет вообще.
Мать иногда ездила за покупками, отец оставался дома. Однажды мать уехала в Ленинград, а он за одну ночь на пустыре возле дома проиграл в карты все деньги, оставленные женой. О скандале знали все. Она, собрав вещи, уехала со своим кумом куда-то, он, горюя с брошенной кумой о случившемся, прижился возле нее. Семьи распались.
После 8-го Руслана поступила в медучилище. Окончив его, она, по совету матери, вышла замуж за мужчину старше ее на десять лет. Ездили в Москву на заработки. Долго не было вестей. Руслана как бы пропала. Мать плакала. Потом объявилась: с мужем рассталась, семьи не сложилось, растила детей сама...
Передатчиком первой Сашиной симпатии был Васька... Он носил ее портфель, передавал записки, организовывал встречи после уроков, был, в двух словах, верным слугой... Однако хорошего, почему-то, со временем в нем становилось все меньше и меньше. Отец выпивающий, буйный. Васька почти не учился, его поведение было непредсказуемым. Маленький, юркий, с выпуклыми, светлыми, как стекло, глазами, часто был зачинщиком всяческих затей и проделок, не боящимся, чем все это закончится. Его лучшим другом был Андрей.
У Андрея пили оба родителя. Мать, где только не работала! Рассчитывали за употребление спиртного – дома гнала самогон и на работу с собой всегда брала бутылочку. Андрюха – небольшого росточка, симпатичный, кареглазый, говорливый, обманчивый – делал плохие дела исподтишка. Он носил с собой какие-то иглы, щипцы, шило – орудия пыток – и применял их по назначению к безмолвным впереди сидящим или к слабым, встреченным в одиночку... Когда первый раз вызвали в школу мать, она закатила истерику, кричала, что на ее сына наговаривают, пыталась доказать, как он хорошо относится к ним, родителям, к их дочери Таньке, как его любят соседские дети... Она сымитировала сердечный приступ – пришлось вызвать скорую помощь... В следующие разы она плакала, жаловалась, беспомощно разводила руками...
После восьмого класса по отношению к Ваське и Андрею я поступила справедливо: каждый из них получил по поведению «неудовлетворительно». Высказывая свой протест, они дважды били в нашем доме оконные стекла: на Новый год и в День Шахтера. Вскоре, в связи, с чем не знаю, оба были осуждены. Как сложились их судьбы дальше, мне неизвестно...
Галка выделялась на фоне учеников в классе. Дома она была в центре внимания и заботы. У нее была знаменитая в поселке бабушка: пожилая женщина долгие годы работала секретарем у директора шахты, аккуратная, собранная, правильно говорящая, с юмором, ветеран войны. Мать – Лидия – увлекалась цветами, работала в оранжерее, отец – на шахте. Из солидарности с женщинами в семье Галка осуждала отца за то, что тот думал только о себе: когда был маленьким, вставал самым первым и бежал в сад, чтобы подобрать упавшие яблоко или грушу, чтобы другому не досталось; женившись, старался съедать все самое вкусное, даже тогда, когда дочь болела, подъедал продукты, купленные ей...
Галка, стремясь к справедливости, часто была несправедлива. Дружа с Ирой, она требовала, чтобы Ира больше ни с кем не дружила. Иринино общение с другими ребятами воспринималось как измена. Вскоре судьба у Гали изменилась: мать, оступившись на дороге, упала, ударилась головой о бордюру, умерла, отец, налаживая свою жизнь, оставил ее на бабушку...
Иногда, встречая ее случайно на улице, я не воспринимала ее серьезно: она нигде не училась, торговала тот дом, который родители не достроили, жаловалась на бабушку, ожидала какого-то наследства... Позже, когда она вышла уже замуж, она мне опять жаловалась на всех: бабушку, тетку, ее дочь, свекровь, сестру мужа...
Но как-то получилось так, что через много лет Галка случайно вошла в мою личную жизнь... После того, как мы с детьми остались одни, я во многом изменилась: не очень была общительной, избегала всяких встреч со знакомыми и пустых разговоров. Но однажды в магазине Галя оказалась позади меня в очереди и заговорила со мной, не помню о чем. Внутри меня сразу включилась защита от ненужного человека – вышла. Подошла к хлебному ларьку – она опять за мной с какими-то ненужными для меня вопросами – она насильно заставила меня выйти из себя и что-то выдать наружу то, чем я жила и мучилась... В тот день мы медленно плыли в одном словесном потоке вдоль улиц к моему дому. Может быть, она, сама пережив многое, почувствовала, как я несчастна, как я нуждаюсь в участии, а, возможно, сама переживала полосу поисков и метаний, не знаю, но с того дня она стала для меня особенным человеком.
Она приходила ко мне домой, и мы говорили, говорили, говорили... Вернее, говорила она, а я ее слушала... Узнав, что я после пережитого вообще не могу читать – не запоминаю прочитанное, память как бы скользит по поверхности слов, не схватывая сути, – она уговорила меня читать каждый день хотя бы по странице, ездила для меня в городскую библиотеку за книгами. Принесла бабушкину огромную Книгу для записей, посоветовала переписать Сонник из восьми разных источников, почти заставила силой переписать Гадание на картах («Пригодится!»).
Галя приходила ко мне на работу, принесла хорошую детскую библиотеку, много вышивок для украинской комнаты детского сада, на праздники – скромные букеты цветов. Да, это было часто, но ненавязчиво.
Ее саму что-то мучило... Она порывалась куда-то переехать с мужем и дочерью, но это так и осталось словами... Она хотела бы учиться, но не видела выхода: с чего начать. Она хотела бы работать, и работа подвернулась, но непостоянная, сезонная. Она как бы и любила мужа, но была ним не довольна. Дочь подрастала, и та, в какую вкладывалась материнская душа, не понимала ни себя, ни ее.
Когда дочь была в 6 классе, в их жизни появился некто – Учитель. Я не знаю, из каких вод выплыл этот человек, но слух о нем пошел по всей школе... Маленький, сухощавый, с длинными волосами, завязанными в хвост или заплетенными в косу, нес в себе какую-то особую философию и религию, особый образ жизни.
Наверное, он имел какое-то разрешение и чьи-то рекомендации выступать в качестве учителя по обучению школьников восточным видам борьбы, но что-то в этом было недоговоренным и сомнительным... Ребята, в классы каких он заходил с предложением записаться в новую секцию и рассказывал о будущих занятиях, говорили, когда они смотрели на него, то он «становился таким большим, как шкаф»...
Галя с дочерью что-то в этом нашли, потом полностью поддались его мировоззрению, посещали занятия, ходили с ним в походы, читали какую-то литературу. Галя, очарованная, бывала у него дома. Потом началась в их жизни полоса мистики: Учитель пропал, они ездили его искать; потом дочь какое-то время должна была жить в каком-то чужом доме; откуда-то опять пришло известие о каком-то большом наследстве; мужа неизвестные люди, вооружившись палками, хотели убить и т.д. Впоследствии говорили о каких-то отклонениях в поведении дочери, о полном непонимании в семье...
Однако, как бы там не было, Галя, может, не сознавая того, силой вытолкнула меня из вязкости того времени. Она приоткрыла занавеску в моем сознании. Через два года я поступлю в Харьковский университет и, испытывая радость труда познания, окончу его с отличием...
Иногда между Галей и Ирой становилась Наташа. Она была такой тихой, «яко агница». Училась старательно. Родители скромные, трудолюбивые. Где-то в 7 классе мама заболела страшной болезнью. Перенесла операцию. Всех женщин, с какими она лежала в больнице, вскоре не стало. Она осталась. Болезнь, казалось, подмяла под себя основное – силу внешнюю и внутреннюю. Но маленький огонек теплился, ему не давали угаснуть: она верила в помощь Господа, пешком ходила в Андреевский монастырь молиться, проведывала старого монаха, служившего там, и считала, что только это дает ей шанс жить дальше. Вместе с мамой всем сердцем уверовала в это и Наташа.
Потом мы с нею будем работать в детском саду. Моей наивности во многих вопросах жизни и религии она не понимала – относилась ко мне снисходительно, но скептически. Выйдя замуж и родив детей, Наташа произнесет фразу, которая меня поразит, так как я такое слышала впервые: «Зачем Бог дал мне детей, если я их не могу воспитать?!» Отчаянье было связано, видимо, с тем, что у нее время от времени возникали проблемы в общении с детьми, которые не решались при помощи привычных писаных законов, хотя и она была хорошей мамой, и дети у нее росли хорошими.
Генку воспитывали мать и отчим, маленький, тихий мужичок. Генка, ответственный, честный, трудолюбивый, иногда, чувствуя несправедливость, смотрел на мир колким взглядом. Судьба к нему была не очень доброй. После 8 класса, окончив курсы водителей, стал работать в автоколонне – водить огромный «БелАЗ». После смерти бабушки ему достался домик – стал жить самостоятельно: по-хозяйски починил постройки, привел в порядок двор, огород. Женился. Прожили вместе недолго: она не хотела, чтобы он работал, хотела, чтобы они вместе, вдвоем, были дома – разошлись.
Через время женился на женщине с девочкой. Она была замужем за мужчиной, который ее обижал физически. Падала в ноги Генки – «Возьми замуж!» Взял. Вила с него веревки. С трудом родили сына. На работе его ударило током – стал странным, а для нее – «смешным». Загуляла. Он начал приглядываться к ее дочери и понял, что не она, мать, а дочь – его любовь. Объясняя это, утверждал, что ему приснился сон, в котором кто-то, указывая на падчерицу, сказал: «Два в одном!» Он ждал. Разошлись. Собственный ребенок остался не с ним, не с нею, а между ними.
Таня училась слабо – результат какого-то заболевания. Соседка Гали. Их родители не мирились между собой, осуждали и завидовали друг другу, но в школьной жизни Таня была рассудительной, спокойной, уважительной, трудолюбивой. Несимпатична: невыразительное лицо, большая, грузная. Потом, значительно позже, мы часто с нею, сидя на лавочке под звездами, будем разговаривать на многие философские темы. Она как-то правильно и крепко была встроена в жизнь: уже, будучи взрослой, заочно поступила в техникум по профилю той области, где работала, была заводилой в группе, ей доверяли, читала духовную литературу, ходила в церковь, не последнюю роль играла в воспитании своей племянницы – имела на все свой собственный взгляд. Замуж долго не выходила, хотя рядом жил парень, не совсем подходящий, который как бы имел на нее виды. Женились. Когда я была в последний раз на родине, то видела этого парня с детской коляской. Значит, еще у двух одиноких людей жизнь, будем считать, наладилась.
Ярким впечатлением того времени моего общения с этими детьми остается проведывание ними меня в больнице, куда я попала с воспалением бронхов зимой 1982 года... В субботу ребята пришли меня проведать, веселые, морозные, возбужденные от необычной обстановки, рассказывали наперебой все школьные новости, принесли столько угощений, что нам пришлось их есть всей палатой несколько дней! Чего только там не было: горячая картошечка в кастрюльке, бережно замотанной полотенцем, сало, зеленый лук, хлеб, домашние пироги, блины, печенье, яблоки, варенье из бузины, мед, конфеты!.. Васька, загадочно подмигивая, вытащил откуда-то из-за пазухи книжку Мопассана «Милый друг», чтобы «скучно не было»... Венька заигрался где-то в хоккей, его потом ко мне привели растерянного и смущенного... Я чувствовала, как они трепетно относятся ко мне, и как я их люблю, каждого лично, отдельно от общих понятий «школа», «класс», «коллектив»...
Когда был уже решен вопрос о моем замужестве, мама Гали сказала: «Придумала! Нет, чтобы наших детей до выпуска довести!» На свадьбу пришли с подарком – настенным светильником «60 лет СССР».
Не знаю почему, но у меня нет ни одной фотографии с детьми этого выпуска. Сегодня мне очень жаль!
Так уже складывалось в моей жизни, что я всегда была в оппозиции с директорами школ, в которых работала. Вячеслав Николаевич не стал исключением. Вспоминаю: весной объявили субботник на братской могиле, организаторы – поселковый совет и администрация школы. Накануне моим детям сказали приходить с вениками и совками – пришли, внезапно между уроками новое – нужны тяпки и грабли. Дети побежали домой, взяли нужный инструмент. После уроков оказалось, что ребят с тяпками и граблями достаточно и моим детям надо иметь с собой все те же веники и совки... Я возмутилась, сказала, что детей домой посылать не буду и неосторожно посоветовала: «Вы сначала договоритесь между собой, а потом давайте команды!» – на следующий день ко мне пришли на урок... Тема урока по русской литературе в 4 классе была в руку: «А. П. Гайдар. «Тимур и его команда». После посещения урока в присутствии других учителей было сказано, что «Любовь Николаевна – это золотой ключик к сердцам детей»...
Осенью, когда листва стала опадать в школьном саду, был объявлен субботник по уборке двора. Моему классу сказали убирать на хоздворе школы бытовой мусор – отходы со столовой. Я отказалась: в то время несколько классов было на карантине в связи с желтухой – я не хотела подвергать своих детей опасности. На следующий день ко мне пришли на урок...
Русская литература. 10-А класс. Тема – поэзия Есенина. Дети читали стихи, самостоятельно анализировали их, говорили о конкретных эпизодах из жизни поэта, связывали с отдельными строками. Придя к директору для анализа урока, я услышала: «Любовь Николаевна! Что вы с ними делаете?! Ведь у вас на уроках они совершенно другие! А когда вы прочитали:
« Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою!» – у меня мурашки по телу побежали...»
Да, кстати, об этом 10-ом... Класс был очень сложным – сбор слабых, ничем не интересующихся мальчишек и инфантильных девчонок. Они мне достались по наследству от кого-то, и после первой встречи я только руками развела... Начала им рассказывать, читать, начала их увлекать, начала от них требовать! "Разгром" А. Фадеева прочитали даже те, кто вообще никогда ничего никого не читал! Как им хотелось рассказывать, высказывать свое мнение, как им хотелось, чтобы их слушали – не хватало времени ни на уроках, ни на переменах, ни после уроков! Все наизусть учили стихи Маяковского, Есенина, Блока... Они как будто изголодались, как будто их впервые внимательно слушали и понимали – глаза горели, голоса дрожали!.. Я любила учеников такими, а они и сами не верили, что можно за свой труд в удовольствие получить ту оценку, которую заслужили...
Уроки русского языка и литературы почти во всех классах были часами откровения. Если сегодня что-то не получалось, ждала завтра с тем, чтобы я была довольна результатами, чтобы детям было интересно, увлекательно, чтобы весь урок был, как один общий вдох и выдох!
Какие еще эпизоды из своей учительской жизни я помню? Вспоминаю, как я вызывала родителей отдельных ребят в школу и говорила им, что я недовольна их детьми и не хочу им ставить безликие «тройки», потому что их дети способны на большее. Это давало результаты!
Класс, в котором учился Вовка, был очень слабым. Вовка учился неплохо, и иногда мог покрасоваться перед одноклассниками. Когда я стала у них преподавать, он начал строить мне глазки. Я возмутилась, вызвала родителей. Пришел отец. Отец выслушал, и, я была поражена, извинился передо мной за себя. Что отец говорил дома, как внушал, но Вовку словно подменили – с того дня он считал урок за святое. А потом через много лет в детском саду на выпускном утреннике своей младшей дочери, танцуя со мной, скажет: «А я в вас тогда был так влюблен!»
Весной мне предложили должность завуча, но надо было обязательно стать членом Коммунистической партии. Мне казалось, что я недостойна, и я сказала об этом. Посоветовали подумать до осени. В августе я отказалась.
Мне дали классное руководство 7-А класса... Класс противоречивый.
Лена – высокая, статная девушка, роскошные кудрявые волосы, волевое лицо – похожа на отца. Умная и серьезная. Мать, тоже Лена, рядом с нею казалась миниатюрной девчушкой – она была красивой, но ее красота ускальзывала, как тень, как жест, как намек. Она нигде не работала, одевали ее красиво. Отец Лены, прожив с нею десять лет, заявил: «Красивая ты женщина, но для жизни неподходящая!», но оставить ее не посмел – связывала крепко и прочно их в семью Лена-дочь.
У наших физруков было две дочери – одна упряма, слаба в освоении знаний, другая – умница, улыбчивая, схватывающая все на лету. В моем классе училась старшая. Она конфликтовала с детьми, была грубовата с учителями. За диктанты я не могла ей поставить оценки выше «единицы». Дополнительные занятия не помогали. Бесконечные конфликты с ребятами надоели уже всем. Ее родители без конца просили разобраться. Однажды, видя, что она сама во многом не права, я сказала, что пускай разбираются сами. Что тут началось!
Последней каплей в чашу моего терпения стало и поведение моей племянницы, которая начала показывать свой характер: игнорировала требования учителей, не носила учебники на занятия... В своем дневнике рисовала хорошие оценки и ставила мою подпись, рядом с моими замечаниями и плохими оценками дописывала слово «дура». Прошли десятилетия... Сегодня нашей девочке очень плохо. Я молю Бога: «Господи, прости меня грешницу! Помоги нашему ребенку! Сделай так, чтобы ей было не больно! Пожалуйста, освети солнышком и укутай теплом изболевшее тело! Дай умиротворение душе! Помилуй ее! Спаси и сохрани родных и близких! Аминь!»
Со временем меня начали изводить сомнения относительно правильности устройства института образования, в частности, обучения и воспитания. Я четко видела тупики, их безвыходность, жалела время и силы, потраченные напрасно. Пришли хроническая усталость и желание перемен. По утрам, переступая порог школы, я чувствовала легкое поташнивание, на уроках я стала замечать, как тянутся секунды, и как за окном от ветра трепещут листья на ветвях деревьев, и по стеклу шуршат капли дождя... Свой голос я стала слышать не в окружающем пространстве, а внутри себя, к нему примешивались звуки сердцебиения, дыхания, пищеварения... Мысли стали видимы и ощутимы. По ночам я ходила из угла в угол, потому что, закрыв глаза, перед собой видела бесконечно тянущиеся пластины коричневой черепицы или тяжелые оборки зеленой женской одежды...
Мне нужно было сделать выбор, он дался мне очень трудно: я так глубоко пустила корешки в этот образ жизни, в эту профессию, в это место и в этих людей, что корешки мои тесно переплелись, и мне казалось, что школа без меня не сможет существовать, а я – без нее.
Со школы я ушла навсегда после зимних каникул. Один ученик-философ, с несчастной судьбой в будущем, сказал мне вслед: «Был один хороший учитель в школе и тот спасся бегством!»