Здравствуй сестра!
Пишу от скуки. У нас опять задожжило. Сидим по домам – слушаем прогноз погоды. Обложило всё, и тихо кругом. Только слышно, как вода капает по мосткам с потоку.
Отец починил старые ходики. Подогнул там чего-то и почистил механизм. Ходят теперь – щёлкают маятником, нарезают время на секунды. Помнишь, они висели в кухне на стене у печки? Жестяные, с расписным фасадом и чугунными гирьками на длинной цепочке. На них ещё картинка была намалёвана: то ли – «три медведя», то ли белочки какие-то, не помню уж. Она потом облезла вся, и ходики покрасили голубой краской. Мы, в детстве, бегали всё и смотрели – когда гирька опустится вниз, до самого пола, чтобы первыми поддёрнуть её вверх. Словно боялись дать времени остановиться. Не понимали, тогда ишше, взрослой-то нерасторопности.
Я сижу правлю, от нечего делать, ножи. Дедов сточился совсем, за столько-то лет. Лезвие узкое стало, как шило. А раньше, ведь, самой большой был. Здоровенный тесак, с костяной рукоятью. Дед им ивовую лозу для корзин ходил рубить к полоям, а мы помогали ему таскать вязанки. Он махал этим тесаком, как саблей, даром, что в первую мировую в кавалерии служил. А по осени, он резал им овец за хлевом на задворках. Нас, малых, не пускали смотреть никогда. Мы только и видели, как таз с кровью выносили выливать в канаву. Жалею, вот, теперь, что не спросил у него тогда: каково было, эдак-то, людей на войне шашкою рубить? Дак мне лет то было маловато ишше для таких вопросов.
Отцовский нож ещё ничего: острый и крепкий. Лезвие тоже уж истончало, но к делу годится. Рукоятку отец из эбонита выточил, удобную – под руку, с латунным кольцом у лезвия, и медной трубки отверстием на конце, для шнурка, чтобы нож не утопить во время рыбалки. Отец им всё рыбу шкерил да шшук пластал. Никто ловчее его этого делать не мог: чтоб пузырь рыбий не пропороть и желчь не разлилась. Пузыри эти мы потом сушили на печке и давили их, как хлопушки, на мостках ногами. А ещё этим ножом отец игрушки нам да свистульки деревянные всяко вырезывал, как время оставалось.
Свой, перочинный, детский, я тоже наточил. Нашёл его на печке за боровком, среди всякой завали. Складной, с пластмассовой ручкой и тиснёным изображением рыбки на ней. Отец мне его подарил, когда мне лет шесть было, поди. Первое, что я им разрезал, был мой собственный палец. Потом приноровился, конечно, и не ранился больше. Мы делали себе луки и сабли из ивняка. Помнишь? Вырезывали на ветке острым ножом рисунок, отдирали лишнюю кору, а оставшуюся – обжигали вместе с веткой на костре. Очищенная часть коптилась на огне и становилась тёмной, а под не снятой корой поверхность оставалась светлой, не обожжённой. Когда горелую кору снимали, то на палке оставался выжженный узор, кто какой придумал. Теперь-то в такие игры уж не играет никто.
Ты, там, тоже, смотри – без дела не сиди. Крестиком вышивай, либо в огороде, вон, сорняки пропалывай. Есть у тебя огород-то?
А то – нашему человеку без работы никак нельзя! Когда у него руки и голова ничем не заняты – он за ружьё али за шашку сразу начинает хвататься!
Прочитать предыдущее: http://www.proza.ru/2017/09/13/1704