Журналистика на спицах

 

       Всё начиналось или происходило, как всегда. Подогнали железнодорожный состав, с длинной надписью вдоль и по боку вагонов  «Москва —  Кишинёв» ровно к назначенному времени. Следом начали стекаться пассажиры с лёгкой и крупной кладью в руках. Показывали свои билеты проводницам, стоящим у ступенек вагонов, тоже  привычного зелёного цвета,   потом поднимались внутрь и располагались на своих местах в соответствии с приобретёнными талонами в  местных или кассах дальнего следования.

 И так и оставались там,  в ожидании отправления поезда, иногда выглядывая из приспущенных вниз  окон и рассматривая людей, находящихся на перроне — провожающих или вновь  прибывших для посадки, возможных своих соседей по купе.
 
Менялось только время происходящих событий —  зима на весну,  лето на осень,  но не  огромные часы, напоминающие будильник на полке в уютной спальне,  украшающие каменный  перрон, стрелки которых неизменно стояли на цифре шесть, означающей момент отправки железнодорожного состава.

И пассажиры, занимавшие свои места в соответствии  купленным билетам, тоже  всё же иногда  менялись. Почти,  неизменным оставался только  состав одной компании, которая как-то не спеша и вяло, по одному подваливала к нужному им плацкартному вагону и тоже зависала в ожидании  минуты отправления, сидя на своих оплаченных  жёстких полках, без постельного белья, и так же периодически поглядывая из окна наружу,  в надежде, что кто-то всё же опоздает, и он или она, кто уже расположился внизу, так там и останется, и  не придётся  ему или ей лезть наверх, куда указывал номер на билетике, купленном в том же кассовом  окошке.

               В этот раз по бетонной  платформе мягко ударял редкий снежок, что означало зимнее время года, которое потом перейдёт в весну-красну, и будет сопровождаться пением  птиц и ранним цветением.
 
А сейчас,  скрипя тёплыми  башмаками по утрамбованному насту, почти подъезжая на ногах и при этом,  размахивая     руками, пытаясь удержать  равновесие, словно планирующий перед посадкой  самолёт,    к открытой дверце, около которой,  ёжась от холода, стояла молоденькая проводница, подлетел один из тех, кого  уже ждали   внутри, где было почти так же  морозно,  как и снаружи, но они, сидя, словно куры в курятнике на своих полках-насестах,  не страдали  от  озноба, ибо их смачно и  с множественными вливаниями проводили друзья и даже с заботой о ближнем,   дали в дорогу, всё то, что не допили и  не  смогли унести.
 
Громкое дружное  начальное скандирование:

            — Серж, мы здесь! Иди  к нам!  —   быстро переросло из куриного кудахтанья в крик петуха на  заутрене, не смотря на начинающийся  ночной пейзаж за окном.

Так что эта,  во всех отношениях тёплая компания, которая намеревалась разгорячиться ещё больше в унисон набирающим обороты железным колёсам состава, от которых должны будут сыпаться разноцветные искры в разные стороны с  металлических рельс,  с огромным восторгом восприняла  появление  ещё одного их  компаньона-соратника.

       И действительно, их команда   сильно напоминала разноцветное куриное сообщество, рассевшееся, где попало, вот их  то точно,  не волновало,  на какой полке они будут спать, на верхней или на нижней…  а,  где придётся…  кудахтали всё громче, входя в ещё больший раж от выпитого из тех запасов, что дали им  друзья  в дорогу, и начинали мешать остальным пассажирам, что по случаю и   к несчастью,  оказались  вместе с ними в одном вагоне, но находились за тоненькой  стенкой-перегородкой.

        Серж, фамилия которого оставляла желать лучшего, потому что звучала ни как-нибудь, а Малаховский и не потому,  что была созвучна с известными персонажами российского телевидения, это бы ещё ничего,  а потому что кто-то, как-то из его же друзей здорово её исказил… но об этом чуть позже,  а пока, всё по порядку… с налитыми глазами, красный цвет которых  даже не скрывали очочки  в оправе цвета золота 585-й пробы, пытался смотреть пронзительно и чётко  вслед удаляющейся в этот момент по узкому коридору  девушке, но локоть, на который он опирался для равновесия, ибо махать крыльями уже не получалось, надо было как-то более  надёжно  фиксировать своё положение, соскочил со столика, и он, громко клацкнув зубами от боли,  только и воскликнул:

                —   Пусть тащит свой тощий зад, куда подальше… нам и без неё здесь хорошо.

На этот громогласный  пассаж их негласного предводителя-петуха Малаховского    остальные члены куриной стаи согласно закудахтали. А в такт покачиваниям поезда и их упившимся персоналиям зазвенели порожние бутылки, и тоже  дружно покатились  за тощезадой девушкой, почти стукнувшись о дверцу  туалетной комнатки, но в этот момент открылась другая дверь и в вагон медленной важной походкой вошёл вызванный  предусмотрительно кем-то   наряд дежурных.

    На коленях у Сержа пристроилась женщина лет тридцати с желаемой им полнотой и круглой попкой, которой она елозила по его штанам, больше напоминающих прикид  столичного бомжа, тоже пытаясь хоть как-то закрепиться в этом статусе пассажира, занявшего своё законное  место, потому что в ином статусе, верной любовницы она прибывала уже лет пятнадцать. Тут всё было неизменно, как и  стрелки  на часах, оставшихся далеко на том перроне, с которого всё началось.

У неё это не очень хорошо получалось, потому что от выпитого Света напоминала не свеженькую курочку, а полинявшую гусыню, вымоченную в винном уксусе и приготовленную для насадки на шампур. Всё пошатываясь вместе с ногами любовника и громко выражая своё недовольство тем, что у неё ничего не выходит, Светлана прикрывала периодически один глаз,  что означало, щурила, и вот,  тут -  то уже начинала походить на курицу, но всё же мокрую,  когда над этой гипсовой скульптурной парой  под названием «Влюблённая чета » навис проводник, и грозно потребовал показать билеты. А следом, призвав к порядку, приказал занять полки в соответствии с пронумерованными местами.

Ещё покочевряжившись, бросая при этом косые взгляды в сторону тощезадой, которая помешала войти в пик расцвета и разносола куриной вечеринке,  влюблённые стали, наконец,  укладываться. Серж с такой заботой и лаской принакрыл своим тулупчиком уже  почти безжизненное  тело своей любимой, подоткнув  рваные полы серого пальтеца  под её обвисший живот, что  окружающим неожиданно  захотелось сильно  зарыдать в голос.

      Картина  происходящего напоминала  почти вокзал для двоих,  а эта пара уже затихающих  алкашей - привокзальных бомжей, с нежностью  проявляющих заботу друг о  друге. Настолько  трогательно выглядел этот журналист по фамилии Малаховский, который всё неустанно повторял при случае, видно, всё же опасаясь  за свою судьбу…  «похороните меня лицом вниз, чтобы другие  могли поцеловать меня в  зад» и его  пьяная  в дупель подруга, что пассажиры не могли больше без боли и сожаления  взирать на них.  И,  слава тебе господи, вся эта невзрачная  команда под предводительством  своего вожака  - петуха так же  дружно захрапела,   развалившись на твёрдых  насестах,   теперь  уже такими заунывными  звуками, будто уханье филина в ночи, оглушая весь вагон и   нарушая покой остальных пассажиров.

        Утро следующего дня   не заставило себя ждать. Под стук колёс подъезжающего по расписанию поезда к конечной точке,  раздавались стоны всё же живых членов куриного клана, проговорить  в очередной раз о том, как его надо бы похоронить,  Сержу не пришлось, это казалось не актуальным в момент, когда он пытался хоть как-то оказаться внизу, потому что благородно, как истинный  рыцарь и джентельмен,  уступил нижнее место своей неизменной  Дульсинее.

  Теперь у него это  не очень получалось, как вчера у его подруги  не упасть  с его шатающихся колен. Но он всё равно, не оставлял этой мудрой затеи,  с похмелья,  не махая  даже крыльями, а только  подбадривая себя кряхтеньем, словно старый дед  на печи,  приземлиться ровно на две конечности.
 
            В момент, когда  железные колёса в очередной раз провернулись, создав дисбаланс в стойке Малаховского,  который приготовился уже к прыжку, потом качнулся весь состав… и,  как ни странно, именно этот факт и спас журналиста от постыдного, но всё же  так  ожидаемого падения сверху.  Потому что следом после общего  резкого  толчка  его, будто рикошетом откинуло в угол, и он не то, чтобы не  удержался,  а просто намертво  зафиксировался в углу купе, зацепившись только предполагаемыми крыльями за угол полки, напомнив при этом больше распятого Христа, чем петуха-предводителя  на насесте.  Упали только на пол его очки в оправе, звякнув в полёте сложившимися на ходу дужками, кажется, 585-й пробы или всё же 750-й, а может быть,  даже они тянули на платиновую рамку…?

    Ну, не важно, важно, что никто не успел наступить на столь дорогостоящий предмет и главное, что предводитель смог снова отлично видеть окружающий  мир,  нацепив обратно на  нос профессорский аксессуар,   и обозревать окрестности тем хитрым  прищуром, словно  некий  командор-интеллигент, образ   которого  почему-то вечно создавали  съёмочные  камеры, направленные   на  лицо  известного журналиста и  главного  редактора информационного портала во время какого-нибудь официального мероприятия.  Хотя,  в реальности, он  всё больше напоминал того деда  с печи,  а даже не Христа,  или всё ж таки  бабку  со спицами в руках, которая шамкая беззубым ртом,  и  после каждой фразы накидывая нижнюю губу на верхнюю, на публику  плела свои немудрёные рассказы за «жисть»  или вела околосветские   беседы о политике.

        А тем временем новоявленному  Иисусу никто не спешил  на помощь.  Его верная соратница, вот уже долгие пятнадцать лет, Светлана, из которой он тоже вырастил матёрого  журналюгу  с заглавной  буквы, повторяя ей  не про порядок  своих  похорон, а  про то,  как надо писать умные статейки.

    «Когда ты станешь журналистом, первое,  что ты будешь делать по утрам  —  это  включать новости»
 
 И  так оно и вышло, как он и говорил.

 «Однако,  же есть и другая журналистика»  —  наставлял следом  главный редактор.  И эта журналистика, как ни странно,   больше устраивала Светлану.

           Какая?
 
          «Я  —   гигиеническая прокладка. Просто прокладка. Мне нужно получать информацию и не всегда её писать, и часто в постели»  — теперь  не уставала повторять  она сама, новоявленная зубастая акула пера.

 К удивлению, практически  совершенно трезвая после выпитого,    весело, будто наступила та самая  весна,  после зимы, щебетала она  в  телефонную трубку:

               — Да-да, милый, мы уже подъезжаем, готовь мне кофе…

То, что заниматься приготовлением кофейного напитка должен будет не верный дон Малаховский, было ясно, как божий наступивший день, как и то, что провожал на вокзале матёрую журналистку ещё один её  друг,  трепетно прижимаясь щекой к её светлым волосам, выбившимся из под вязаной шапочки, которую   связала, конечно же, она  сама,  и всё шептавший ей какие-то нежности в открывшееся розоватое  ушко.

        Но всё это происходило ещё до того, как  рыцарь   проскользил на подошвах ботинок по перрону и заехал на всех парусах в вагон. Он не мог этого знать  и видеть,  как и сейчас не слышал ничего из разговора любовницы, ибо его кряхтение было настолько громким,  а удар от прилипания  к стене ещё громче, что  создавшаяся  звуковая какофония   перебивала даже   явственно слышимый  стук колёс, не  то, что звучащий откуда - то снизу женский голос.


                ***

         Вот так,  всё и происходило в этой вагонной  тусовке, где ехала  не только эта  своеобразная  пара профессионалов- журналистов, но и просто  их собутыльники - политиканы,  а вернее, претензирующие  на занятие  политикой, то есть амбиции некоторых  перекрывали существующую реальность,   на  вокзале один провожал, в надетом  вязаном,  одной и той же нежной ручкой,  свитере в полосочку красного цвета,  в поезде ждал другой,  этот носил связанные лично ему  пушистые носки из козлиной шерсти, которые  скромно прятал в своих тяжёлых ботинках, а   на перроне встречал третий, тоже в чём-то вязаном, понятное дело кем.

 Тут просто без каких-либо  вопросов и подозрений. Ибо Светлана страшно любила, не только выпить, а правильнее, упиться вдрызг, жизнь - то не проста,  она,   как и её основной любовник, просто обожала перебирать,  почти шурша,   спицами. Только у неё из под рук выходили разные вязанные свитерочки, шапочки и варежечки, а у Сержа  — незамысловатые фразочки, называемые им,  его мнением.  На самом деле,  являющиеся банальными   заезженными словесами от великих, но не от журналиста Малаховского,  который был сер и уныл и знал только,  как его надо будет похоронить при случае. И потому это было просто делом чести, для кого-то  разбавить всю рутину  личности великого Сержа, что значит,  хоть посмеяться над его натурой, а заодно  и фамилией, которая всё же оставляла, как ни крути,  желать лучшего.

         А дело было так.

        Однажды, когда уже привычная гоп-компания, замылившая глаз даже проводницам, в  очередной раз   прибыла почти  в том же составе в соответствии  с надписью черным по зелёному  « Москва —   Кишинёв» в конечный пункт назначения, где постоянно проживал Серж и его вечная  бессменная пассия, где у него была ещё и жена и трое детей, и где он являл собой вечного страдальца, без денег и без ничего, ещё один его компартиец решил весело или зло, это  как кому, или,  как   на чей вкус,  пошутить над ним, пригласив на скучнейшее сборище соотечественников, а правильнее, на тусовку  предводителей тех ничтожных  остатков русских там, получивших  спонсорскую помощь здесь, откуда и выезжал уже пресловутый железнодорожный  состав.

 Зная, что этот  не только  известный журналист, а   ещё  и  профессионал по вязанию на спицах, имеет скверную привычку повсюду опаздывать, потом создавать ВБД,  и на том выезжать  даже на своём новостном портале, знакомый  сопартиец-юморист,  готовя бейджики гостям и постояльцам таких вот мероприятий, завсегдатаем которых был  и Малаховский, не удержался и сделал надпись его фамилии, чёрным на белом,  которая выглядела теперь  вот так:

 «Малах  — ский»

        Что подразумевалось подставить вместо тире, наверное,  не нужно даже  никому  и  пояснять. Как и договаривать, учитывая вышеописанные качества этой неслучайной жертвы розыгрыша —   его вечные опоздания и  ВБД,  что   Серж весь в мыле, почти под завязку состоявшегося  мероприятия заскочил в  огромное фойе помещения,  где уже вовсю  шло это  почти митинговое  собрание  означенных  патриотов, так же спешно смёл свободной рукой   приготовленный  для него бейджик со стола, быстро привычным движением накинул петлю из синей ленточки  с табличкой со своим именем   себе  на шею и приступил к основному, к работе под названием  «ВБД», стремительно  бегая по залу заседаний между кресел с теми соотечественниками,  которым больше повезло, чем ему, и их карманы даже топорщились от полученной спонсорской поддержки,  и резво  щёлкая  при этом серебристым затвором  фирменного   фотоаппарата, взятого  у кого - то напрокат,  имея   ещё одну  замечательную особенность, хоть бедность это не порок, но Серж был  сильно  беден, почти,  как та  церковная  крыса, которая  всегда и везде. И всё мелькая и  почти светясь,  между рядами и стульями своей  табличкой, болтающейся, словно на ветру,  из стороны в сторону с гордой  царственной надписью  Я —  «Малах —  ский»…

Как много людей успело ознакомиться и познакомиться с  новоявленным репортёром, так и осталось до сегодняшних дней  загадкой,  но судя, по количеству опущенных глаз и недвусмысленных  улыбок-ухмылок не в лицо, конечно же,  виновнику торжества,  всё ж таки, как видно,   не так мало…

       А сам Малах —  ский, закончив работу,  теперь уже в мыле от совершённого  только что столь тяжкого труда, бухнулся на ближайший складной  стул, и только  тут, и  увидел весь  смысл своего пиара, устроенного ему его комрадом, на табличке, называемой бейджиком,  на котором было написано то, что с полной достоверностью  свидетельствовало об   истинном положении   дел, не зря же он так  мечтал о том, как его друзья  будут целовать в зад его мёртвое окоченевшее однажды  тело. А раз так, то  Серж, не долго думая, просто перевернул  табличку с надписью, не снимая ленточки с шеи и продолжил сидение на стуле, тем более, что ничего это особо  не меняло. Все и так отлично знали его во всей его красе, не смотря на то, что вместе  пили и работали.

        Потому-то ни один из его знакомых, которым предполагалось зачётно  поцеловать его в означенное место, когда наступит этот час,  не дал денег бедному журналисту, когда тот неутомимо рассказывал  о своей порванной мышце, и необходимой ему операции, бодро крутя при этом  баранку той рукой, что была на его взгляд,  не здорова,  сидя на мягком кожаном  сидении своей хоть и старенькой, но  «ауди»…

        Как никто не поверил даже   на секунду, что всё золото его жены заложено в ломбарде, а платить за квартиру нечем и вот-вот его вместе с семьёй, с тремя малолетними  детьми, одному из которых было,  кажется, уже  двадцать,    выселят на улицу, а где же он Серж,  тогда будет вязать свои незамысловатые фразы, кропать свои серые статейки, называя себя великим  журналистом.


                ***



             Последний всплеск от Малах   —  ского выглядел, как холостой выстрел в СМИ, или очередная акция самопиара… Когда  в  окружении своих товарищей, в количестве  пяти человек,  он вышел к памятнику, вернее, постаменту, самой скульптуры на нём не было, её  так и не установили, решив организовать общество, как последнюю надежду на поправку своего тяжёлого  положения, дабы   выкупить украшения своей любимой   жены,  назвав его « Лига узников  совести» и тут же можно было бы следом смело приписать « от самых  бессовестных людей в этом мире».

          Разумеется, осветив сие  событие потом,  где только можно, не только в своей газетёнке, на существование  которой он тоже вечно  стрелял  деньги, огласив  при этом,  и это было самым  важным, список тех, кого взял целый взвод полицейских, прибывший   на место событий, нарушив  гражданские  права этой лиги. А на самом деле, работники гос.  органов, их было тоже  ровно пять,  просто выполняли свои обязанности, составив акт о несанкционированном мероприятии, вежливо пояснив, что не  правы оказались узники  совести.

         Зато Малаховский, стоявший в тот момент  рядом с одним из  офицером,  в надетых шортах до колен и летней рубашке, смог потом громко прокричать о том,  как нарушаются  права этих вообще - то, заложников собственной  бессовестности, как - то это не по- европейски, не слишком уж,  демократично. А его соратник, один из тех, претендентов на статус политика и ещё и  юриста, вообще - то,  ужас и кошмар в одном лице,   вечно цепляющий на шею  бабочку, и зачем - то ещё   в тёмно-синий  горошек, больше напоминающий  клоуна на арене цирка, а не на  политической, просто с огромной радостью и такой же  надеждой в голосе  промямлил, потому что по-другому не умел:

       —   Так,  вы нас забираете?!

      Он, этот юрист  и политик,  даже не птица-говорун,  вообще, мня себя великим и ужасным,  только и смотрел, словно крот, в стол, ибо глаза его по обычаю были  прикрыты не тёмными очками, а припухшими веками. Что значит, в глаза людям,  даже с трибуны никогда не пытался  и  заглянуть.

          Короче, жалкие попытки, больше  смахивающие  на  полит манёвры,  дабы  привлечь внимание к несуществующей демократии в той  жуткой  стране, в которой осталось русских, что можно спокойно  по пальцам перечесть, и  больше тех, кто их всё зачем-то  пытается защищать,  а им это   и не надо,  внимание,    которого так никто и не удостоился, как и фигуранты этого так называемого дела,  остались ни у дел.

И было это  просто  очередное вяло текущее  событие,  сродни чьего-то пустозвонства, в купе с журналистским позёрством  от Малах —  ского,   выраженное очередной заезженной фразой:

    «Учитесь демократии на нашем примере! Для самых непонятливых либералов: когда на пятерых правозащитников, собравшихся в парке, власть высылает 15-20 человек для их задержания - это, наверное, и есть настоящая современная демократия»

      Очень хотелось, спросить этого любителя повязать  на спицах, а где она,  эта пресловутая демократия, о которой так много говорят, и так много сказано,  в какой точке земного  шара она есть или была?

А, вот то, что пять, а не двадцать пять  полицейских не дали заработать кому-то  на хлеб, этим, так  называемым правозащитникам из лиги узников  совести, так это да, это  по их мнению,  точно,  очень уж,  не демократично. Ибо каждый зарабатывает,  как умеет, и кто-то просто вяжет свитерочки  на спицах, называя это -  профессиональной  журналистикой от Малах-ского… основная цель которого это дать понять, как же их боятся там, этих людей,   называемых почётно   активистами. Ну,   просто истинные  титаны мысли, учитывая несменяемый  состав  этой пятёрки, входящей  в  бесчисленное количество  организаций  для зарабатывания  себе на  счастливое  безбедное существование в той, пусть и такой не демократичной стране…

        Ну, или хотя бы на  возможность золото больше не закладывать  и сделать уже наконец,   себе операцию на растянутую мышцу руки, а то, глядишь, при таком раскладе точно,   далеко не уедешь, крутя  баранку повреждённой рукой… и действительно,  вот-вот кому-то всё же придётся целовать своего  соратника в зад, если, конечно же,  положат они  его  в гроб,  как он  попросил,   лицом всё ж таки,  вниз,  а не наоборот...