Серафим и Гликерия прожили всю жизнь в Калдавке, никуда из неё не выезжали, да и не хотели. Потому что, где родился, там и пригодился. В школе сидели за одной партой, потом вместе пошли в клуб, а вскоре и поженились. Долго и счастливо прожили больше сорока лет. Всем пример. Чего это им обоим стоило, знали только они. Если бы не любовь, давно бы разошлись.
И вдруг Серафим помер. Полез на чердак за капканом для сурка, да и свалился оттудова. Прямо головой вниз. Это только в сказках Иваны-царевичи, после того, как о землю ударяются, превращаются в ясных соколов. А Серафим просто умер.
Представить, какое было горе для Гликерии, просто невозможно. Сорок лет с гаком бок о бок, тело к телу. И в горе и в радости. Всё шло к тому, чтобы уже и помереть в один день, а тут вот такая непредвиденность. И – ладно бы болел. А то – здоровый ещё мужик. Справный…
Похоронила Гликерия своего суженого. Поцеловала мужа в губы перед тем, как крышку гроба закрыли. Потом ещё сверху на гроб упала, пока он на табуретках возле ямы стоял, в голос зарыдала. Да так, что все женщины, что на похорона пришли, тоже завыли в голос.
В общем, хорошие похороны получились.
И не сказать, что такое уже горе. Дожил Серафим до пенсии. Даже три года её от государства получал. И помер хорошо – стукнулся и всё. Если и мучился, то совсем малость, пока душа отлетела.
Гликерия стала жить одна ещё восемь лет, а потом померла тоже.
Тут можно было бы объявить и сказке конец, но село вдруг узнала тайну, которую Гликерия ото всех скрывала, а перед своей уже смертью поведала и раскрыла соседке, бабке Салатовке, которая пришла обмыть умершую, а та ещё не умерла.
И лежала на своём предсмертном одре, шевеля губами, как будто в желании с кем-то пообщаться.
Салатовка к одру приблизилась, даже на край присела. Потом ещё ближе к лицу умирающей приблизилась, чтобы расслышать последние слова.
Была слабая надежда, что бабка, наконец, расколется и расскажет, в какой потаённый чулок или подушку складывала свою пенсию «на смерть». Но Гликерия на сей счёт ни словом не обмолвилась, потому что о деньгах уже не думала, а пеклась уже о своей душе.
В общем, обычное в таких случаях: - Грешна я… грешна…
Дело к вечеру, Салатовке корову доить, сериал досматривать, а тут эта рутина…
- Да, милая, грешна ты, - всё же послушно вторила умирающей соседка.
Но то, что ей дальше нашептала Гликерия, заставило Салатовку забыть и про сериал и про корову.
А рассказала Гликерия перед смертью, что это она Серафима своего замочила. Неожиданное такое заявление.
Нет, убивать своего супруга женщина не собиралась. Она ж его любила сорок лет. И он её тоже.
Только в последние полгода мужская его часть стала заметно сдавать. Соберётся было после всех домашних дел перед сном супружеский долг исполнить – и забудет. Вроде и шуточками всякими перед этим готовит, настраивает, уже и рубашку Глаше своей под одеялом задерёт, а потом забывает про всё. А то, случается, и помнит всё, но силы мужские вдруг куда-то деваются.
А потом и вовсе сошло всё на нет. Вроде и есть мужик под боком, вроде его и нет.
А по Калдавке слух разгуливал от фельдшерицы Галины Петровны про бригадира Затыку. У него произошёл инсульт, о котором многие мужчины хотели бы мечтать. После удара Затыка всё время хотел женщину. И не только хотел, но и – мог! Жена его Параша приходила к Галине Петровне несколько раз с жалобами, что донимает её супруг своими неприличными уже в их возрасте желаниями. Обоим уже за семьдесят. Внуки, правнуки. А старый этот кобель ведёт себя, как жених. Даже при гостях норовит в спальню, или хотя бы в какой тёмный угол затащить.
Галина Петровна давала Параше бром в борщ, как солдатам в армии, но толку от этого не было. Затыка стал заглядываться на других женщин. И не только на вдов, коих в Калдавке было с избытком, но и на замужних, у которых мужья в запое или в командировке…
И такая резвость всего-то от того, что какой-то сосудик в голове лопнул, перемкнул.
И пришла Гликерии в голову мысль, что, если любимого своего Серунчика чем-нибудь по голове слегка тюкнуть, то и проснутся у него былые способности…
Приготовила она как-то к вечеру любимые мужнины пельмени. Бутылочку самогону из холодильника выставила. Крепкого, парным молоком очищенного. Капусточку из погреба достала, заправила пахучим постным маслом от фермера Иванова. Хлеб к столу свежий, горячий, только из духовки…
Сама с мужем чуток посидела, даже рюмкой с ним чокнулась.
Потом прошла в прихожку, где возле совка, что золу выгребать, стояла мужнина монтировка от «касемсота».
Муж кушать уже заканчивал, на телевизор с Леонид Аркадичем смотрел. Ещё спросил, не оглядываясь про слово из девяти буков, на «мэ» начинается.
Тут его Глаша по темечку-то и тюкнула. Не сильно так, с осторожностью, любя. Но так, чтобы сосудик в голове наверняка перемкнуло.
Серунчик охнул, покосился, ухватился за скатерть, да так с ней в руках и со всей оставшейся закуской на пол и упал.
Глаша, конечно, не ожидала, что у Серафима желание к ней сразу после удара появится. Конечно, нужно, чтобы мужчина отдохнул, в себя пришёл. Вялый он сделался, выпил, видать, лишнего. Промыла Гликерия супругу голову шампунем «Лошадиная сила», небольшую вмятину на черепе йодом смазала – пусть поправляется! Раздела Серафимчика своего, оттащила в кровать. Которую перед тем застелила новым бельём с Ивановской фабрики по ценам производителя.
И легла рядом в ночнушке, которую надевать при муже всегда стеснялась, только перед зеркалом иногда на себя в ней смотрела, а потом обратно в шкаф прятала.
Думала, что утром муж проснётся, увидит, какой он вдруг опять стал молодец, и её разбудит. И будет у них опять настоящее супружеское счастье!..
Но муж наутро не проснулся. А даже и остыл совсем …
Никто о причине смерти Серафима даже и не спрашивал. Гликерия рассказала про капкан и про чердак, но это никому не было интересно.
В справке Галина Петровна написала, что умер он «от старости».
А, и действительно – старый был уже человек…