Спирт.
Роман
Пролог
Прощайте, сопки и степи, речки и озёра! Вот и тронулся поезд. Тот самый долгожданный «дембельский», о коем сладко мечталось короткими казарменными ночами и долгими солдатскими днями на полигонах и плацах, в нарядах и караулах.
Может быть, ещё не раз и не два примерещатся в зелёном среднерусском городке непроглядные пылевые бури, налетающие из самой что ни на есть Гоби, привидятся снежные заносы и перемёты на дорогах. Почуется , резкий забайкальский ветер, в несчитанные минуты «отстригающий» уши и носы неосторожных солдат.
До нескорого свидания, дивный Яблоновый хребет! Неплохо бы узнать, откуда возникло в суровом краю, где не вызревают яблоки и груши, такое пахучее и свежее название горной цепи?
Поезд меж тем набирает ход, постукивая на рельсовых стыках.
Могучий хребет Хамар-Дабан кивнул напоследок недавним воинам седой вершиной.
Пролетели за окном вагона «Чёрные лебеди Черемхово».
Отчего-то припомнилась строчка из стихотворения малоизвестного поэта, прочтенного ещё до службы.
Проплыла вдоль насыпи станция Зима, воспетая Евтушенко и ставшая знаменитой вместе со своей шпаной.
Во сне тайно промелькнул Тайшет, некогда известный всей стране.
В конце 40-х строили «зэки» железную дорогу Тайшет-Братск, продлённую затем до Усть-Кута.
Усть-Кут в начале 70-х стал отправной точкой легендарного Бама.
В 60-е всё тот же Тайшет связала с Абаканом железная дорога, прорубленная сквозь хребты Восточных Саян.
Строили её уже комсомольцы, но опять же не без участия заключённых.
Утром будильником для оттрубивших срок службы солдат послужил грохот состава, проходящего по грандиозному мосту через могучий Енисей.
Проскочила мимо идущего поезда станции Боготол, Ачинск.
А вот показалась и станция Тайга.
Словно сама тайга прощалась с «дембелями», сверкая кусочками солнца на густо-зелёных откосах.
Это сияли чудесные жарки, не раз и не два воспетые поэтами.
После лесистых склонов Кузнецкого Алатау развернулась широченная скатерть Барабинской степи.
Уволенные в запас пьют. Обильно, крепко, неудержимо.
Да, извиняюсь, не совсем забыл представиться.
Зовут меня Федя Опушкин. Лучше, конечно, сказать, Фёдор, но пока меня ещё зовуть Федя. Имя мне дали в честь моего деда по отцу.
Дедушка Фёдор был безногим. По какой причине стал он таким, неизвестно и вряд ли когда будем ведомо.
Деда своего в живых я уже не застал, а бабушка о нём ничего не рассказывала. Возможно, потому, что и сам я мало интересовался своим близким родственником.
Жили бабушка Анна с дедом Фёдором и их сыном, то есть будущим моим отцом в девятиметровой комнате деревянного двухэтажного дома.
Опушкин –фамилия лёгкая, словно летящая, даже парящая словно семечко от одуванчика или иного растения.
Но звучит в ней не только лесная тема, то есть «опушка», а ещё и фамилия великого поэта.
Пока не начинал я сочинять или слагать стихи, то есть покуда не возникла во мне потребность рифмовать и напевать про себя вначале довольно корявые, а затем и относительно стройные строки, ничуть не замечали сходство моей фамилии с таким славным прозванием.
И если в десятом классе школы ещё мало кто знал и придавал значение такой непритязательной фамилии, то после того как на втором облегченном году службы приступил я к серьёзному созданию сонетов и просто стихотворений, уже надо мной подшучивали сослуживцы.
Тем более, что создана была мной при посредстве политработников дивизионная литературная группа, а здесь мне уже была даны не только карты, но и бумаги в руки.
Льгот и привилегий никаких не было у руководителя, кроме некоего лёгкого престижа и крошечной доли почёта.
О службе мной будет по мере сил и возможности сказано потом, если только настанет это чудесное «затем», а пока я возвращаюсь домой, полный радостных надежд.
Вот и Свердловск. Друзья – однополчане уральцы, почти все как на подбор крепко сбитые, словно специально отобранные русские богатыри живо спрыгнули на перрон. Я тоже спустился с подножки, обнялся и попрощался с товарищами.
Вот она, маленькая станция Ревда, притулившаяся под горой.
Именно здесь я и услышал это жёсткое суровое слово «спирт».
Зимой прошлого, 1980 –го года, вместе с капитаном Кутузовым и ещё тремя бойцами, был я отправлен в командировку на Украину.
Грузовой состав, в хвосте которого была прицеплена теплушка с караулом, то и дело останавливался на больших и малых станциях великого Транссиба.
После нескольких часов стояния на огромной сортировочной станции Свердловска поезд опять встал на небольшой станции.
В теплушку, загнанную на запасной путь, заглянул крепкий костистый мужик и, бегло стрельнув пристальным взглядом сталистых глаз, спросил у солдат, топивших ненасытную железную печурку: «Спирт нужен, ребята? Могу сменять на тушенку…»
Бойцы, охранявшие платформу с секретным грузом, отказались от горячительного.
…Что ж, тогда, чуть больше года назад, было нельзя, а сейчас можно.
Нынче, как поётся в известной «дембельской песне»: Открываю знакомую дверь, человек я гражданский теперь…»
Экспресс прошёл тоннелем сквозь Уральские горы и погрузился в вечерний сумрак башкирской лесостепи..
Бывшие солдаты, едущие домой, забылись тяжёлым похмельным сном.
Солнце ударило по окнам, пробиваясь лучами сквозь занавески на окнах.
Остановка… Где это мы? А, вон оно что.. Красуется под ним краснокирпичный вокзал Казани.
Ефрейтор Ринат Мустафин, комсорг взвода охраны, напоследок взмахнул рукой.
Вот уже и чувашские степные просторы тают в сумерках. Небольшой город Канаш.
Наконец, владимирская земля. Ночной Муром, в котором пришлось делать пересадку.
Вот и родной город… Здравствуй, новая жизнь! Какой ты будешь?