ИЗГНАННИКАМ, СКИТАЛЬЦАМ И ПОЭТАМ,
КТО БЫТЬ ХОТЕЛ, НО СТАТЬ НИКЕМ НЕ СМОГ,
ПОСВЯЩАЕТСЯ.
Перед Ингой лежали четыре толстые тетради в дерматиновых обложках, по которым расползлись извилистые сине-бело-бирюзовые разводы. Взяты они на ларёк. Других тетрадей у начпрода не было. Здесь товарно-денежные отношения отсутствуют. Если
что-то кому-то надо из ларёчного товара, взять это можно просто так, без денег,
под запись. На берегу потом всё высчитают из заработка, которого ещё пока нет,
но наверняка будет.
Цветные разводы на обложках напоминали морские волны. И этот пустяк выдавался
Инге неслучайным, символическим предзнаменованием, призывавшим поскорее начать писать.
Раскрыв одну из тетрадей, она ласково огладила чистый лист. Инга всякий раз
испытывала нежность к нетронутой бумаге: к гладкой ли, к шершавой ли,
белоснежной или желтоватой. Но вот такие листы, как в этих тетрадках, лучше
всего: нелощеные, матово-молочные.
Предчувствие того, что ручка сейчас заскользит по бумаге, укладывая буквы в
слова, слова - в строчки, вызывало приятное волнение. Когда мысли оформляются
в одежду слов, увековечивая время, очень быстро уплывающее в прошлое, возникает ощущение сродни счастью. Занятие успокаивающее душу, упорядочивающее чувства
и мысли, освобождающее мозг от всего бесформенного, невнятного, неопределенного, томящегося где-то в глубине, на дне души.
Писать предстояло в море, о море, о жизни морской. Нет, даже не в море, а в
океане. Дневник? Ну может быть, что-то вроде того. Хотя, нет. Это будет книга. Название? Пока без названия. Потом придумается.
Итак, эти четыре толстые тетради к концу рейса должны быть исписаны.
Четыре. Тяжелые, как удар.
"Кесарево - кесарю. Богу - богово".
А такому, как я, ткнуться куда?
Где для меня уготовано логово?
Это из Маяковского. Пусть будет вместо предисловия. А то сходу начинать своими
словами такое эпическое повествование даже боязно.
Самое трудное - начало. Первая фраза должна вынырнуть решительно, как "Здрасьте!"
Она должна проклюнуться сквозь путаницу замыслов и помыслов, предчувствий и чувствований. Нужно отыскать эту единственную фразу, которая потянет за собой нить повествования.
Вздохнув, Инга старательно вывела: "28 апреля 1976 года. БМРТ "Лазурит" Калининградской базы тралового флота. Атлантический океан."
Вопреки стремлению писать красиво и аккуратно, буквы выходили скачущими,
корявыми, наползающими одна на другую. Поэтому удовольствие от предвкушаемого процесса смазывалось. Счастье не было полным из-за шаткости, тряскости, толчков
и прочих неудобств, вызываемых волнами, по которым мчал большой морозильно-рыболовный траулер "Лазурит" с сотней человек на борту. Вы когда-нибудь пробовали писать в движущемся поезде? Вот, примерно такое же удовольствие.
Нужно привыкнуть, нужно освоиться,
точно так же как в теле душе,
душевладельцу в судьбе своей.
Почему вдруг Инга оказалась здесь, в море? Нет, даже не в море, а в океане!
Очень хотелось мир повидать, узнать жизнь во всём её многообразии. Хотелось
вырвать себя из привычной повседневной обыденности в иную явь, незнакомую.
Хотелось увидеть дальние страны, других людей, набраться новых впечатлений.
Чтобы потом написать обо всем этом. Инга мечтала писательствовать. Но, как
ей казалось, доселе писать было не о чем. То, что её окружало прежде, было
малоинтересно, пресно. Короче, мелкотемье.
Ведь чтобы писать о жизни, нужно знать её с разных сторон. А для этого нужно
нырнуть в неё с головой, окунуться в самую глубину. Нужно совершить что-то неординарное, чтобы кардинально изменить привычную жизнь.
Думается, Козьма Прутков был не так уж неправ, провозгласив: "Если хочешь быть счастливым - будь им!" Только кто ж не хочет быть счастливым? Надо полагать,
что человеческое счастье складывается из двух главных составляющих: любимое дело
и личная жизнь. Второе от человека меньше зависит, больше от судьбы. Встретить
любимого человека и образовать с ним счастливую семью - это как шанс выиграть
в лотерею.
Зато насчёт любимого дела, пожалуй, можно спрашивать с самого человека. Он сам
должен определить, что больше всего любит делать и чем бы хотел заниматься всю
жизнь, чтобы и душа радовалась и польза была для окружающих. А для этого нужно
понять себя, свои мечты, желания, способности.
Что больше всего любила Инга? Больше всего она любила читать. Это было главным
её увлечением с тех пор, как она научилась буквы складывать в слова. Она была
записана чуть ли не во все библиотеки города. Свои карманные деньги, выдаваемые родителями на кино, мороженое и обеды в школьной столовой, Инга тратила на книги.
Но ведь читатель - это не профессия. Можно было, конечно, мечтать стать
библиотекарем, чтобы проводить всё время среди книг. Но в мечтах ей грезилась
жизнь полная приключений, путешествий в дальние страны, незабываемых
впечатлений. Начитавшись самых разных книг, она была переполнена мечтами обо
всём выше упомянутом. Но в книгах - то было чьё-то. А хотелось своего!
Давеча давка была -
"сбычу мечт" необычных
давали!
Хватит жить чужими жизнями, чужими мыслями и чувствами. Не читать, а писать!
Да, писать. Но о чём? Та жизнь, которою Инга жила до сих пор, казалась ей
скучной, неинтересной, недостойной писателя. Нужно было срочно что-то менять,
чтобы вся жизнь не прошла так серо, так обыкновенно. Сначала школа, полгода
работы на заводе. Потом институт, финансово-экономический, потому что так хотели родители. Студенческая жизнь не вызывала особого энтузиазма: вечеринки,
друзья-подруги, лекции, семинары, зачёты, сессии - сплошное мелкотемье. Нет,
это не та яркая жизнь, полная приключений, о которой хотелось бы писать.
Настоящая жизнь где-то...
Все хорошие писатели проходили какую-то свою особую школу жизни, - так думала
Инга. Как говорится, сколько людей, столько и мнений, сомнений, самомнений. А сомнения и самомнения Инги были таковы, что человеку, который много прочёл,
трудно писать самому. Ибо всё, что ни напишется, будет казаться не своим
накопленным, а чужим, у кого-то позаимствованным. Но в то же время, чтобы
появилось что-то своё, нужно пропустить через себя очень много чужого.
И необходим, очень необходим именно свой жизненный опыт, в корне отличный
от множества других, он должен быть особенным, только твоим собственным.
Проклюнув
тоненькую скорлупу мечты,
предстала миру, вылупившись,
новая звезда.
Звезда - червоточина
чрева чёрного
ночи.
Бросить былую жизнь и ринуться в новую предстояло в конце старого года, чтобы
новый год начинать уже с чистого листа. Разумеется, бросить обжитое, уютное,
привычное ради неведомо чего - непросто. Но тем не менее, этот решительный шаг
был сделан. Инга забрала документы из нелюбимого ВУЗа, выписалась из родного
города, оставила любимых недоумевающих родителей, сестру, друзей-подруг и уехала
в самый западный город Советского Союза, где её никто не ждал и не знал, -
навстречу неизвестности.
Приезд в чужой город за день до Нового года виделся, вероятно, большой глупостью,
ибо нормальные люди на Новый год стремятся домой, к родным, а не наоборот.
Однако этот, казалось бы, несуразный поступок имел свой плюс. В гостиницах
Калининграда в любое другое время свободных мест не было бы, а перед Новым
годом - пожалуйста. Место в двухместном номере гостиницы "Москва",
расположенной в самом центре города, было предоставлено Инге совершенно свободно,
без всяких там шоколадок, бутылок шампанского, червонцев и любых других презентов
"на лапу" администратору. Правда, проживание в этом номере было ограничено двумя неделями, потому как он был забронирован для туристов, которые после празднования Нового года обязательно должны были приехать в этот чудесный город. Другими
словами, Инге очень повезло. Приедь она в любое другое время, ночевать ей
пришлось бы на вокзале, потому что свободных мест во всех гостиницах
Калининграда практически никогда не бывает.
Новый год - праздник, от которого Инга всегда ждала чего-то особенного, хотя и
не признавалась себе в этом. Начало года подобно новой странице, чистой, манящей,
на которой неизвестно что напишется. Но что-то новое и хорошее. Непременно
хорошее. И было страшно, что опять ничего такого особенного не будет. А будет всё
как всегда. И обидно, что время уходит, утекает как вода сквозь пальцы, оставляя
только горечь упущения. Казалось, если избежать этого "как всегда", то жизнь
обязательно преподнесет то долгожданное счастье, грезившееся давно. И здесь может помочь лишь одно известное средство - дорога. Она и болезнь, она и лекарство. Её
зов - сплав тоски и радости.
Радостная тоска - своего рода голод, требующий удовлетворения, обостряющий
чувства, оттачивающий мысли, истощающий и одновременно наполняющий жаждой
действия. Эта потребность ощущения свободы, потребность чувствовать себя вольным человеком - болезнь. И лекарство, которое лечит душу от скуки, обыденности, однообразия... Так думалось Инге.
Хотя поначалу она даже запрещала себе думать об этом. Но чем больше запрещала,
тем больше думалось. Запретный плод, как водится, становится всё более
притягательным. Даже несмотря на то, что бедный фрукт этот основательно изъеден червями сомнения.
Бабочка по имени Мечта дремала
глупой куколкой в уютном коконе
слепого подсознания,
не подозревая даже, что скоро
час придёт и будет пробуждение,
которое вдруг явит миру
одновременно гибель кокона
той глупой куколки и чудной
бабочки рождение - бабочки
по имени Мечта. Стряхнув
остатки кокона, робко и неуверенно
она расправит мятый бархат
крыльев и удивлённо обнаружит
себя в новом странном мире
мятущегося сознания.
Днём 31 декабря Инга бесцельно бродила по чужому незнакомому городу,
оккупированному пронизывающими ветрами. Смотрела на незнакомые дома, на людей, озабоченных последними приготовлениями к новогодней ночи, и думала, как она сама встретит грядущий год - во всех смыслах новый. Отсюда и родной город и отчий дом показались милыми и уютными. Маленький русский город, опоясанный старинной
крепостью, с православным собором, возвышающимся в центре и просматриваемым отовсюду, со всех окраин. Сейчас там всё утопает в снегу, кругом белым-бело, празднично. А здесь, хотя на центральной площади и стояла большая наряжённая
ёлка, но без белого кружения в воздухе она воспринималась как нечто чужеродное.
Снега здесь не было совсем!
В голову Инги лезли пугающие мысли, мол, что она вообще тут делает, и что за
глупость совершила, уехав сюда. Не лучше ли было встретить Новый год дома, а не
в холодном одиночестве гостиничного номера? Но, как говорится, чем богаты, в то
и вляпались!
Возможно, это только так показалось Инге,что город был равнодушен к ней и
неприветлив. Ведь душа всё равно доверчиво распахивалась навстречу новому
бетонно-каменному незнакомцу, словно пыталась угадать признаки грядущего счастья, спрятавшегося где-то здесь, возможно даже за следующим поворотом. Всё немецкое, встречающееся меж современных построек Калининграда, по-хозяйски теснивших
островки Кёнигсберга с брусчатной мостовой и кое-какими зданиями, отдавало
мрачной помпезностью. Развалины старинного замка, с прилепившейся к ним могилой немецкого философа Канта, бронзовые быки, дерущиеся возле насупленного здания
института рыбной промышленности... Да и сама гостиница, в которой поселилась
Инга, выглядела немного зловеще и походила не на зазывно-приветливое приглашение,
а на загадочный и мрачный каземат с тёмным прошлым, для пущей важности
подсвеченный красной неоновой вывеской "Москва". Хотя Москвой здесь не веяло
ничуть, и название это угрюмому немецкому строению совсем не подходило.
В номере тоже было мрачно-казенно и неуютно-холодно. Ветер свистел во все
оконные щели. Батареи греть не очень-то разбежались, мол, скажи спасибо и на
этом. Сняв пальто, Инга вышла в холл, чтобы набрать в стакан кипятка из бачка,
и, вернувшись в номер, вывалила из сумки на стол конфеты, купленные днём.
Вот, в принципе, и всё новогоднее угощение.
С первого этажа, где был расположен ресторан, по двору и вдоль всего здания
гостиницы сквозь высокие окна шарили световые блики, прыгали бухающие звуки
музыки, не избегая заскакивать и в окно номера Инги. И всё это добавляло вечеру своеобразной романтики.
Завернувшись в клетчатый плед, снятый с кровати, девушка сидела так долго и наслаждалась одиночеством. Она давно хотела этого. Дома они с сестрой жили в
одной маленькой комнате и даже спали на одном диване. Младшая сестра
практически всегда торчала дома: если не делала уроки, то слушала магнитофон и танцевала, а если ни то и не другое, то приводила своих подруг. Инге же хотелось
сесть за стол и писать. А для этого требовалось одиночество. Порой она даже
каморке Раскольникова завидовала, ведь тот жил там один.
Но сейчас писать не хотелось. А хотелось вот так просто сидеть, вспоминать о том,
что осталось дома и мечтать о том, что ждёт впереди. Тем временем ветер за
окном немного поутих, танец бликов и звуков из ресторана набирал силу и - о,
чудо-чудное! - по-новогоднему завьюжило...
Кружится белое кружево
снежного крошева. Непрошенного.
Хорошего. Нежно и бережно
кружит вьюжное кружево
прошлого. И страшит, и манит
и снова до жути страшит
зыбко-колючее кружево...
будущего.
В душе теснилось ожидание чего-то сказочно-прекрасного, волнующе-манящего. И это
было так необычно, так хорошо, что даже слёзы подступили к глазам.
Вспомнились встречи Нового года в детстве, когда ещё они жили в дедушкином доме.
Тогда ёлку ставили высоченную, до потолка, в одной комнате; в другой - родители
с гостями танцевали под пластинки; в третьей - бабушка и дедушка, несмотря на
ночной праздник, рано ложились спать, так как утром всё равно вставали чуть свет.
А большой стол с угощениями стоял в кухне. Новогодние игрушки, спрятанные в
коробке с ватой, доставались с антресолей загодя. Помимо них на ёлку вешались
конфеты, яблоки, иногда даже мандарины. Утром под ёлкой всегда обнаруживались подарки. Дети знали, что в Деда Мороза наряжается папа, они его узнавали, но все
равно верили, что уж ночью-то выкладывает подарки настоящий Дед Мороз...
Однажды в Новый год, когда Инге было пять лет, пока гости танцевали в соседней комнате, она подставила к ёлке табуретку и попыталась достать конфету, висевшую
высоко и так соблазнительно, однако очень уж основательно закрепившуюся на
зелёной ветке. Инга дернула её, что было сил... И вся колючая махина рухнула на
пол.
Выкарабкавшись из-под упавшей ёлки, девочка спряталась под кровать, так как очень испугалась, что за такое страшное преступление ей наверняка влетит.
Родители прибежали перепуганные. Они долго искали Ингу, а когда нашли под
кроватью, обрадовались, что она цела и невредима. И за разбившиеся игрушки
даже не ругали.
Потом вспомнилось, как прошлый Новый год, а теперь уже этот, уходящий,
встречала она в компании друзей-подруг. Как ей было чуждо всё то застолье, то
натужное веселье. Дурацкие танцульки, пустопорожнее общение за столом между
едой и выпивкой. Как всё раздражало и хотелось бежать от этого праздника куда
подальше. Она и убежала.
Среди ночи, накинув на плечи пальто, незаметно выскользнула на улицу - никто
даже и не хватился. Падал снег, тускло горели фонари, Инга брела по пустынной
улице домой и думала: что-то не так, что-то важное опускается из виду. Пожалуй,
именно тогда к ней впервые пришла идея всё бросить и уехать куда-нибудь
далеко-далеко...
Когда в комнате сгустилась темнота, Инга включила настольную лампу, свет которой
осветил тумбочку, на которой лежала тонкая книжонка в бумажном переплете, взятая
из дому в дорогу: Хемингуэй "Праздник, который всегда с тобой". Какое хорошее
название!
В поезде читать почти не пришлось. А тут вдруг зачиталась. О Париже, о
писательстве, о встречах с разными известными людьми...
В других книгах Хемингуэя повествование строилось чуть ли не на одних диалогах,
рубленых и как бы не о чём, но самая суть пряталась как раз под этими диалогами.
Если у Достоевского, например, все переживания и психологические портреты героев подробно прописаны, то у Хемингуэя ничего этого нет, там внутренняя жизнь
действующих лиц глубоко спрятана.
В "Празднике" диалогов не так много, просто описывается жизнь автора в дни его молодости в Париже. Переживания, чувства, мысли и прочие движения души опять
же нена поверхности, просто описываются действия и окружение, но это каким-то
образом создаёт атмосферу. Захотелось вот так же оказаться в Париже, жить там
в какой-нибудь дешевой мансарде, ходить в кафе, музеи, встречаться с разными интересными людьми и, впитывая в себя всё это, писать, писать... Чтобы потом,
как Хемингуэй, иметь право сказать:"Если тебе повезло и ты в молодости жил в
Париже "... Вряд ли в жизни Инги такое произойдёт, но как бы там ни было,
а "путешественники вышли из города"...
Это вспомнился один рассказ Аркадия Гайдара, в котором некий мальчик заявил,
что хочет стать писателем, и спросил, что для этого нужно делать. "Напиши первую фразу",- предложил ему Гайдар. И мальчик, не задумываясь, написал:
"Путешественники вышли из города.". Что дальше? "А дальше - собирайся и пошли!"
И только когда они на самом деле вышли из из города... Кажется, у мальчика
пропало желание становиться писателем.