Золотой и синий – тона ноктюрна.
Бесподобный дуэт весны и лета.
В юном Токио песни старого Эдо.
Свет и тени в моём смятённом сердце.
Стихи К. Мокутара к картине А.Уистлера "Ноктюрн в синих и золотых тонах"
Я седая и старая. Мне не нравится мой возраст. Мне не нравятся мои мысли. Мне не нравится мое тело.
Подхожу к старому зеркалу в резной раме и говорю ему: "У тебя тоже морщинки в уголках и никакая позолота и вычурные узоры не скроют следов времени".
Время неуловимо? Неосязаемо? А как же его отметины и знаки?
И зачем мне все эти штучки, маскирующие его: тональный крем, скрывающий сетку красных паутинок на щеках; консилер, безуспешно пытающийся спрятать вытянутые темные капли в уголках глаз; блеск для губ и румяна, принуждающие сиять то, что уже не хочет этого делать? Выброшу. Я всем этим давно не пользуюсь: смешно было бы смотреть на седую старуху, с нарумяненным лицом и черными бровями, похожую на куклу.
Я нарисую жизнь на старинном холсте?
Я не верю тем женщинам, которые с экрана или со страниц слащавых глянцевых журналов для "глупых куриц", говорят, что счастливы и довольны своей жизнью в 60 (70, 80) лет и не чувствуют своего одиночества и верят в судьбоносную (?!) встречу и любовь. Да, теоретически так бывает, но о-о-очень редко.
(Про куриц не я сказала, а моя бывшая одноклассница Валя. Что значит "бывшая"? Бывших в нашей жизни не бывает. Люди и события остаются с нами навсегда. Сто раз произнеси «мой бывший муж» и услышите: "мой муж". Он все равно остался, хотя и на другой линии твоего жизненного графика)
Почему-то я опять вспомнила тебя, Валя. Мы не виделись больше тридцати лет и встретились только в прошлом году, когда я смогла приехать в город моего детства.
Два дня мы провели вместе и, когда прощались, ты сказала:
– Лиза, ты была такая воспитанная, тихая, застенчивая. Помнишь, когда переодевались перед физкультурой, ты заметила: "Валя, у тебя такие красивые плечи, как у дам девятнадцатого века". Я почему-то запомнила твои слова.
– Твои выпущенные кудрявые прядки, белая блуза со стоячим накрахмаленным воротничком, красивые покатые плечи перенесли меня в мою любимую эпоху. Я "жила" в ней, любила литературу и искусство того времени. И только "земную жизнь пройдя до половины", поняла, что надо было дружить и с современным мне миром.
Эти два дня вернули мне детство – те его стороны, которые я теперь могла оценить с высоты возраста, понять то, что тогда произошло. Они вернули мне светлые воспоминания и стали теснить ночные тени.
Тогда было иное время. А теперь что уж говорить? Тени стали длиннее. Тогда они бежали за мной или ночью прятались под ногами. Я их и не замечала. А теперь самое время следить.
Жизнь после зенита отбрасывает длинный шлейф прожитого. Теперь тень опережает меня – я иду за ней. И кажется мне, что это и не тень вовсе, а мое прошлое, которое пытаюсь догнать. Иду и смотрю, как заколдованная, на свое темное отражение. И не вижу солнца, неба…
С наступлением сумерек тень обнимается со мной. Скоро она сольется с темнотой - и тогда мы обе исчезнем в её объятиях. До рассвета будем нераздельны, чтобы потом резко отпрянуть друг от друга. Я хочу обмануть ее, останавливаюсь и иду в обратную сторону, чтобы тень осталась позади и я не видела бы, как она – испуганно! – бежит за мной, цепляется за ноги, потеряв жертву своих печалей и сожалений. Я смотрю только на нее. Выходит, я не могу смотреть вверх…
Осень
…Я смотрю вверх. Где чистая голубизна неба? Как быстро набежали погрузневшие облака, цвета взбитых сливок на бисквите!
Каждое воскресенье я прихожу на небольшую уютную площадь возле костела святой Людмилы, княгини Чешской, – незаурядной личности, жившей в девятом веке. Сегодня, двадцать девятое сентября, день её памяти.
Служба еще не началась – и я присела на скамейку в тени старого дерева.
Большое облако примостилось между двумя башнями костела в неоготическом стиле. Зазвучал орган – и оно медленно поплыло над шпилями.
Пора! Я захожу внутрь. Радужный блик солнца, отраженный от одного из витражей, скользнул по лицу, другие расположились на стенах, над головами людей, на каменном полу между правой и левой стороной скамеек.
Каждый раз не устаю любоваться великолепной игрой света в этом костёле, красками которого стали оттенки оранжевых, золотистых, голубых цветов.
Я не католичка, но здесь моя душа находит покой и умиротворение.
У меня своя проторённая воскресная тропа от костёла к зданию Театра на Виноградах (в пятнадцати минутах от него и находится дом, где у меня небольшая квартира), а за ним уже и Риегровые сады на холме, где я гуляю до обеда.
Асфальтовые и мощёные дорожки ведут меня по осеннему парку к тому месту, откуда открывается вид на город.
Отодвинув листья, присаживаюсь на скамью. Сегодня особенно ощутимы запах уставшей за лето земли и дыхание последних цветов, отдающих густой аромат, словно надеясь навсегда оставить его в уже холодеющем воздухе.
Листопадный дождь разбросал по траве свои сокровища: прозрачно-жёлтые гелиодоры с берёз и ясеней, красные гранаты-альмандины со старого клёна, темно-жёлтые опалы с мощного вяза и оранжево-жёлтые с тонкой осины.
Я наблюдаю, как они грациозно опускаются на зелёную траву в надежде остаться столь же красивыми навсегда.
В углу скамьи замечаю паутину. Обернулась назад – куст нарядился в тонкое ажурное плетение. Несколько паутинок оторвались от ветки и плавно полетели. Пригляделась и на одной из них увидела маленького ткача, который решил перебраться на новое место.
Осень – время летающих паутин. Осень – время очищения души, словно причастие перед зимним забытьем. Осень – мое светлое одиночество.
Я, как усталая птица, отбившаяся от стаи счастливых и успешных. Не дай бог тебе испытать желание бежать подальше от своих бед. Но разве убежишь от памяти? Я искала забвения и одиночества и оказалась в чужой стране, в Праге.
Со мной только ты, Девочка! Мне нравится разговаривать с тобой. Я тебе рассказываю всё. Мысленно. Но ты слышишь меня. Правда? Это я читаю в твоих глазах, чистых и мудрых. Второй эпитет может показаться странным для десятилетней девочки, но это так.
Я не могу объяснить, почему мне хочется всё рассказывать только тебе. Я смотрю в твои глаза и кажется, что знаю тебя очень хорошо, словно мы встречались с тобой когда-то и были близки.
Вчера в сети появилось твоё новое фото: ты выводишь из денника черную Лошадь. Я не знаю, как ты её зовешь, поэтому пока она будет просто Лошадь. Девочка и Лошадь. Две грации. Два изящества. Хотя, может быть, это конь? Но мне ближе слово "лошадь" – в нем что-то основательное, прочно стоящее на ногах, домашнее.
Ты, Девочка, любишь свою Лошадь. Я вижу, как ты счастлива рядом с ней. И я думаю, её никто не бьёт…
Я выросла в деревне. Мне было пять лет, когда нам подарили жеребёнка – гнедого, с белой звездочкой во лбу. Отец спросил меня, как я хочу его назвать. И я ответила: "Лошадь".
Счастье закончилось, когда ушла из жизни мама. Я страдала и много времени проводила со своей Лошадью, случалось, и спала возле неё на ароматном сене.
Мой отец – сильный человек, он очень любил маму, но горе, как я сейчас понимаю, высосало из него не только силы, но и желание жить. Он стал выпивать, все чаще и больше. Отец заведовал ремонтной мастерской, но его перевели в рабочие, да и там держали из жалости и уважения к прежним заслугам.
Брата Петю забрали в армию.
Я, восьмилетняя девочка, стала вести наше домашнее хозяйство, а оно не маленькое: Лошадь, корова Ритка, теленок Рыжик, куры, гуси, утки, огород. Я научилась готовить простую еду, ухаживала за отцом.
Он стал совсем седым, сгорбился, будто мраморная плита постепенно придавливала его к земле. Отец говорил странные вещи, непонятные мне. Обнимет: "Доченька, плохо мне: темнота в голове, ночь в глазах, рана в сердце".
Я плакала, гладила отца по спине, и он ненадолго успокаивался. Вот тогда-то я и поняла: самое страшное в жизни – потеря близкого человека.
Ему предлагали поехать на лечение в город – в деревне, понятное дело, таких заведений не было. Он в ответ тихо спрашивал: "А они душу могут лечить?"
Все у нас стало рассыпаться, как большой замок из спичек, который в прошлом году сделал мне отец, – видимо, клей перестал держать.
Наш дом потерял свой прежний бодрый вид, сад запустел – фруктовые деревья плохо плодоносили, огород зарос бурьяном, забор в нескольких местах завалился.
Я перестала играть с соседскими детьми, не "лечила" кукол и нашу собаку, которая тоже резко постарела, все больше лежала и смотрела на меня тоскливыми глазами.
Солнца я не замечала.
Вспоминая то время, мне кажется, что все дни были тёмные, словно нас занавесили ото всего мира чёрным пологом.
Это случилось четырнадцатого ноября. Почему помню? Девочка, это день моего рождения.
Отец был на пике своей "болезни". В такие дни он не ходил в денник, помнил, что лошади не переносят запах алкоголя. Но в этот раз сказал, тяжело поднимаясь со стула:
– Дочка, проведаем твою любимицу.
– Папа, давай завтра. Я её уже покормила и почистила, сейчас придет дядя Тимофей и заберет её на прогулку.
– Я сказал идём! – он стукнул кулаком по столу.
Я еле сдержала слезы.
Мы зашли в денник. Лошадь смотрела на нас влажными глазами и фыркала. Отец подошёл к ней и протянул руку, чтобы погладить, но она резко отшатнулась от него. Он попытался ещё раз – она отвернулась к стене. И тогда отец хлестнул её кнутом! Потом ещё и ещё раз. Когда он его взял – я не заметила.
Лошадь мотнула головой и заржала. Я кричала, хватала отца за руки. Он с силой отшвырнул меня. Я отлетела в угол и ударилась головой о стену. Тогда Лошадь взвилась на дыбы – и вот уже её копыта над головой отца. Только быстрая реакция спасла его от гибели или увечья.
Больше он к ней не подходил. Через несколько дней конюх Тимофей забрал Лошадь на конюшню.
– Умаялась, несчастная! – гладил он меня по голове. – Ты можешь приходить к своей Лошади, когда захочешь, в любое время.
Я стала жить у маминой сестры Даши в городе. Там мне было хорошо, но я скучала по отцу. А через два года его не стало. Похоронили рядом с мамой. Вот он и успокоился.
Теперь, Девочка, у меня есть Кот. Да, я его так назвала. Просто Кот. Лошадь – мое прошлое и несбывшиеся надежды. Кот – одинокое настоящее. Плыву безропотно по течению жизни, все принимая, отрешённо созерцая. Я стараюсь не думать о будущем. Время само разматывает пёстрый клубок моей жизни. Надеюсь, конец нити появится не так скоро.
Я смотрю на твои новые фото. На многих ты со своей чёрной лошадью Нимфой. Читаю тексты к ним и словно слышу твой милый голос: "Мне кажется, что лошади всегда плачут. У них такие влажные глаза", "Мы с Нимфой любим друг друга".
Ты ещё занимаешься и в художественной школе? Твои рисунки талантливы: ты мастер цвета и композиции. В них я ощущаю воздух и удивительно тёплое пространство. Я пересняла твой автопортрет с лошадью, увеличила фотографию, подобрала рамку и поставила на столик возле кровати. Радостью веет он: красный фон картины, красная попона, твои огненные волосы. На самом деле они у тебя русые.
Что-то похолодало. Я и не заметила, как солнце зашло за тучи. Самоцветы перестали сиять, побежали за обманщиком-ветром, но, брошенные им, остались лежать под кустом желто-бурым холмиком…
Пора домой...
Я прилегла на любимый диван. Он достался мне от прежних хозяев. Я не люблю чужие вещи. В студенческие годы подруги из общежития обменивались одеждой. Свою я давала, чужую никогда не брала. Это словно примерять чью-то жизнь.
Став старше, заметила, что по запаху вещей "определяю" настроение, мысли, характер человека. Его судьбу домысливаю.
Это относится и к мебели. Но этот диван – странно! – прижился. Сначала я думала, что выброшу его. Но стоило сесть на него, как почувствовала приятие: в меру мягко, комфортно. Я откинулась на его спинку, а потом и легла. И знаешь, впервые за многие годы почувствовала умиротворение и покой, словно кто-то близкий заботливо обнял меня.
Я задремала и очутилась на лугу: вдыхала аромат цветов, надкусила терпкую травинку. Мне захотелось воспарить и с высоты охватить взглядом это чудесное место.
Какая-то сила вознесла меня ввысь к подрагивающему небу. Ветер разметал мои волосы, я задыхалась то ли от счастья, то ли от состояния невесомости.
К солнцу! К свету!
И вдруг увидела себя со стороны. Боже! Я – прекрасная лошадь! Гнедая с белой звездочкой во лбу.
– Так вот какое оно, счастье! – догадалась я. – Это свободное движение, полет души.
Вдруг я врезалась в высокую горящую стену. Она не имела ни конца, ни края. Ни обойти, ни перелететь невозможно. Только сквозь неё! Я зажмурилась – и в пламя! Сгорела грива, обгорели бока. Но я жива – и впереди чистый горизонт.
Бежать я не могла. Ожоги причиняли страдания. Я плакала – впервые за долгое время.
И просила прощения.
Странно, но боль ушла, на душе стало легко, словно ком страданий и грехов отпустил меня, исчез в очищающем пламени.
Я упала на траву.
"Отдохну немного и пойду дальше", – решила я. Жажда мучила меня. Но вокруг ни лужицы. И я побрела к горизонту, который не становился ближе.
Я подумала, что мне пришел конец, решила лечь и умереть. Но неожиданно между камней зажурчал тоненький ручей. И я пила, пила…
Открыла глаза. Что за странный сон?
Вот так старый диван остался жить у старой женщины.
Что тебе рассказать о себе, Девочка? Я тебе говорила, что я по профессии врач-кардиолог? Я знаю о болезнях сердца и лечу себя сама.
Я одинокий человек, и мои лекарства первой помощи всегда со мной. Собираюсь спать – они рядом в старой косметичке. Иду гулять – в сумочке. Готовлю еду – на кухне.
... В комнате потемнело. Небо скрылось за серым покровом. Кажется, оно опустится на город и прольется холодными слезами, освобождаясь от печального груза.
Душно. Распахиваю окно – и в комнату врывается злой ветер (загнал себя до изнеможения), а за ним, не отставая ни на миг, густой запах осени. Обнявшись, словно влюбленные, они закружились в танце. Потом отпрянули друг от друга, осознав, что попали в западню теплой комнаты и заметались в поисках выхода, теряя свою свежесть и силу.
Тяжёлая ветка ели стукнула в окно, прося о снисхождении к ним, в неравном браке соединённым.
"И тут же дождь бесцветной краской штрихи проводит по стеклу, стуча в порыве вдохновенья, пытаясь мне ноктюрн сыграть," –это из моих школьных стихов.
А ты пишешь стихи, Девочка?
В такой дождливый день хочется сидеть с книгой возле камина, укрывшись теплым пледом, или слушать свои осенние мысли.
Но у меня нет камина.
Зима
"Чай у камина" – так ты назвала свою новую работу.
У тебя красивые родители, Девочка. Но важно не это, а то, что вы – семья любящих людей. Только в такой семье могла появиться такая девочка, как ты. Ты опубликовала их фотографию и написала: "Поздравляю маму и папу с розовой свадьбой. Папа подарил маме десять красных роз – символ любви".
Тебе всего десять лет, но ты знаешь, что отношения бывают нежными. Такое ретро-слово – "нежность".
А мой брак не дотянул и до бумажной свадьбы. Я думаю о том, что и у меня бы могла быть такая взрослая и красивая дочь, как твоя мама. Если бы… Но об этом потом.
Странно, но твоя мама напоминает меня в юности: те же длинные тёмные волосы со светлой прядью (интересно: она настоящая, как у меня, или это дань моде?), так же одно ухо проглядывает сквозь волосы: только у меня левое, а у твоей мамы – правое. У нас одинаковые родинки над губой с левой стороны. Овал лица, необычный разрез глаз – словно я вижу себя.
И одежда похожа. Студенткой я носила то, что сейчас опять модно и любит твоя мама: брюки и тунику, туфли на платформе, кожаную куртку.
На этом сходство заканчивается.
У твоей мамы яркий браслет из полудрагоценных камней, оправленных в золото. У меня – нефритовый, зелёный. Китайцы называют его камнем жизни и раньше он у них ценился выше золота и серебра. У Конфуция читала: "Его мораль чиста, как нефрит". Значит, я не достойна носить этот камень.
Ещё говорят, что нефрит помогает поддерживать здоровье и омолаживает. Но что может камень, если сама ничего не хочешь поделать с собой. Со своей душой.
Ты знаешь, Девочка, что такое душа?
Я не могу расстаться с прошлым: оно – словно нож в раненом сердце. Вытащишь – и тут же умрешь. "Прошлое – в прошлом", – твержу я мою мантру. Но оно цепко проросло сорняками на неухоженной цветочной клумбе. Бутоны спрятаны за вьюнком, который обволакивает стебли цветов и душит их. Нежные цветы стонут, поцарапанные шероховатыми листьями пырея-ползучего, исколотые колючим стеблем и иглами розового осота, роняют утренние слезы, полонённые подмаренником. Они задыхаются, теряют красоту и аромат.
Прошлое отравляет моё настоящее и не подпускает будущее. Что для меня
будущее? Сейчас не знаю. Это как розы в феврале. Они есть, но спят под снегом в моём саду.
Вот и мой сон ещё не закончен. Понимаю, надо проснуться, а то уж и поздно будет.
Я не люблю зиму. Ещё вчера был дождь, а сейчас ветер, облетев весь город, высушил дороги и заморозил лужицы. Мёртвые листья сбежали с седой травы и покатились по дороге, легонько постукивая сухими стебельками. Веточки кустарников и деревьев, охваченные мелкой дрожью, зазвенели в стеклянных колбах: то ли они боятся чего-то, то ли хотят избавиться от ледяного плена.
Зима мне напоминает страдания моего брата. Знаешь, Девочка, он был красивым и умным, мечтал стать художником. У меня сохранилась только одна его картина: на ней я и моя Лошадь. Петя тяжело пережил уход мамы и не стал поступать в художественное училище. Не хотел оставлять меня. Устроился в ремонтное бюро. Потом армия.
Ты знаешь, Девочка, что такое Север? Я там тоже не была, но представляю, как Пете было холодно.
Мой брат проходил службу на берегу Ледовитого океана, в самом северном населённом пункте Якутии – Тикси.
Он писал: "Поселок находится за Полярным кругом. Ты не представляешь, Лиза, какой тут суровый арктический климат. Сильный ветер, метели. Ничего не видно в двух шагах. Передвигаемся, держась за плотный канат, иначе собьёмся с пути и потеряемся. Ветер почти валит наземь – идем, согнувшись, низко нагнув голову и плечи. Ветер обжигает легкие. Он и метель – достойная семейная парочка".
Петя присылал мне свои рисунки. "Полярная ночь" – так называлась его последняя работа.
Трагедия с братом произошла в начале января как раз во время полярной ночи.
Я знаю об этом в общих чертах, как рассказал сам Петя, когда, комиссованный по здоровью, вернулся домой.
От него я услышала слово "дедовщина". Его и других новобранцев "деды" притесняли, иногда и избивали. Досталось моему брату: ему пробили голову и он, истекая кровью, лежал на снегу. (С тех пор я, как вижу что-то красное на снегу, вздрагиваю, словно это кровь моего брата)
Петю прооперировали. Странно, что обо всём этом не сообщили нам, родственникам.
Он вернулся домой, стал искать работу. Но … мы с тётей стали замечать странности в его поведении.
Сначала я обратила внимание, что он подолгу, больше чем я, тогда уже старшеклассница, стоял перед зеркалом, причесывая, приглаживая свои волосы, рассматривая шрам на левой стороне головы.
Он отпускал реплики на каждую фразу дикторов телевидения – непристойные, саркастические и злые. Это было так не похоже на моего воспитанного брата.
Во время разговора он язвительно препарировал смысл услышанной фразы – так изучают разрезанную лягушку студенты медицинского института.
Петя стал агрессивным. И странно: именно в отношении тёти Даши, хотя он её любил и раньше называл своей второй мамой.
В некоторые моменты его взгляд, направленный и на меня, "мою любимую золотую сестрёнку", обжигал неприязнью и гневом.
Все это привело его в клинику для душевнобольных. У меня была истерика, когда Петю забирали, я заболела. Тётя плакала, корила себя: "Что я скажу вашей маме, когда встречусь с ней на небесах?"
Врачи отпускали Петю домой, когда наступало улучшение.
В такие дни мы с ним гуляли в парке, ходили в кино, ели мороженое. Он поднимал меня, как маленькую, на руки и прижимал к себе.
Но мне казалось, что все обращают внимание на моего брата, что он отличается от всех людей. И я начинала плакать.
Мы были с ним вдвоём дома, когда у него ЭТО снова началось. Приближение опасной черты, когда в брата вселялось страшное существо, я всегда чувствовала. Я спряталась в шкаф. Он схватил нож, и бегал по дому, искал тётю. От страха я дрожала так, что голова билась о стенку шкафа.
После этого случая его положили надолго. Мы навещали Петю в лечебнице (больше похожей на тюрьму) с коваными решётками на окнах и двойными дверями.
Там было убого и страшно.
Встречи проходили в специальной пустой комнате, где не было ни стола, ни стула – на всякий случай. Брат, угрюмый и заторможенный, смотрел настороженно, ел быстро и неаккуратно. Я плакала: где мой прежний брат? как его вернуть?
Тетя говорила: "Залечат его там". Я уже понимала жуткий смысл этих слов.
С каждым разом всплески его агрессии становились все жёстче, время пребывания с нами все короче.
Страх и отчаяние поселились в нашем доме, казалось, навсегда.
Весной нам позвонили: брат сбежал из клиники. Но домой он не пришёл. С тех пор о нем ничего не известно.
Тётя его искала до самой смерти. Потом этим занималась я.
Жив ли мой брат? Где он? Иду в церковь – и не знаю, как за него молиться, куда свечу ставить.
Есть у меня, Девочка, и второй грех. Но об этом позже. Мне надо выпить лекарство. Сердце щемит. Но, когда я вспоминаю брата, лекарство не помогает.
Девочка, наша жизнь хрупка. Но тебе не надо знать это сейчас. Я беру твою фотографию, смотрю в милые серые глаза – ты мне улыбаешься – и боль отступает. У меня могла бы быть такая славная внучка, как ты.
Но у меня никого нет.
Девочка, почему я рассказываю тебе о своей жизни? Тебе, незнакомой, но отчего-то близкой. Ты меня не знаешь, не видишь, не слышишь. Но я уверена: ты бы меня поняла.
Когда я была юной, то думала, что смысл моей жизни – любовь и карьера. А что же ещё? Я всегда буду молода и красива. Ведь так? Я стала главным врачом городской больницы. У меня любимый муж – и это навсегда. "Так она думала", - подметили бы в романе. Правильно пишут.
Мы с мужем решили поехать за границу. В тот год набирали специалистов для помощи революционной Кубе. С Кубой дружили. Кубе помогали. Тысячи советских специалистов всех отраслей трудились на острове. Из всех динамиков, с экранов, с танцплощадок неслась песня "Куба – любовь моя". Эту песню и я напевала, готовя ужин:
Куба – любовь моя!
Остров зари багровый…
Песня летит, над планетой звеня:
"Куба – любовь моя!"
Мы собрали нужные документы, отнесли на комиссию. Вскоре пригласили на собеседование и сообщили, что мы прошли отбор.
Через полгода муж уехал один. Я ждала ребенка, и мы решили, что рожать надо дома.
Оставалось полтора месяца до появления нашей дочери, когда из Гаваны пришло письмо: "Прости. Люблю другую". Оказалось, нашу сокурсницу – она тоже находилась там.
У меня крик, истерика, преждевременные роды, послеродовая горячка. Говорят, в реанимации я в забытьи кричала: "Куба – любовь моя!"
Через две недели приехал муж, пришёл в больницу, принёс документы на развод. Я плакала, говорила ему, что до сих пор не видела свою девочку. Он опустил глаза и сказал, что у ребёнка патология сердца, девочка умерла.
"Все, – сказала я. – Я тоже хочу умереть".
Через два года я уехала в Москву – не могла жить в своём городе, где никого нет. Даже могилу ребёнка мне не показали. Я искала на кладбище – ее там нет. Муж что-то объяснял, но я не верила ему.
Я устроилась врачом скорой помощи, потом в поликлинику. Поменяла свой дом на небольшую квартиру. Встретила другого мужчину. Но детей не было – и мы расстались.
Через пятнадцать лет я увидела своего бывшего мужа. Что-то он быстро сдал: седина, потухший взгляд. Сказал, что развелся, бездетный.
А потом… Рассказал мне про мою девочку. Он обманул меня. Написал отказ от ребёнка и дал мне его подписать вместе с бумагами о разводе, которые я не стала читать.
Да, у девочки было заболевание, но его можно было вылечить. "Я не хотел, чтобы ты мучилась с ребенком одна".
Девочку удочерили. Он не знал, кто её приемные родители.
Я стала искать. Но безуспешно.
Моего бывшего мужа и меня Бог наказал. Кто бросил своего ребёнка, тому нет второго шанса стать родителями. Пока не искупишь свой грех. И не прощается то, что меня лишили дочери без моего ведома.
Десятого июня я узнала, что моя дочь жива. Она не со мной, но жива! Это самый счастливый день в моей жизни. И теперь я дважды отмечаю день рождения моей дочери: первого марта и десятого июня. И продолжаю искать её.
Девочка, мне нравятся твои фотографии. Вот только что увидела твою новую картину – "Лиловый зимний вечер".
И опять ниточка от тебя к моему детству.
Вспомнились слова дедушки о том, что только зимой можно увидеть лиловый закат.
Вот и сейчас за окном средь замерзших деревьев я вижу такой. Невидимый художник добавил красного на розовый, потом брызнул немного фиолетового, затушевал, подождал, дал людям полюбоваться, прежде чем нанести глубокий синий ночной цвет.
До завтра, моя Девочка! Дожили до весны. Завтра её первый день.
Весна
Первый день весны. А холод – как в январе! Ветер швыряет в лицо колючие снежинки. Они теряются в моих волосах цвета старого снега. Можно было бы остаться дома в такую погоду рядом со спящим котом, но я осторожно отодвинула моего ленивого любимчика и вышла на улицу.
Девочка, я думаю о твоей маме. Сегодня я снова увидела её на твоей страничке: ты её трогательно поздравила с днём рождения. Моя дочь тоже родилась в этот день.
Раньше я удивлялась людям, которые целый день проводят бесцельно, особенно возле телевизора. У меня не хватало на это времени: я загружала себя работой, чтобы ни о чём не думать. Теперь появившееся острое чувство одиночества и меня приковало к экрану. Но вскоре я поняла, что это не заменит общения: чужие страдания и счастье не приносят мне радости, и я равнодушно смотрю на актёров, словно на кукол, передвигаемых режиссером из одной мизансцены в другую.
Однажды почему-то треснул мой кувшин с водой, и я в оцепенении смотрела за красотой умирания капель. Наблюдала, как хрустальные шарики бьются о пол, безропотно исчезая.
Так и мои мечты и желания истекают капля за каплей. Осталось совсем немного до полного опустошения.
"Встань и сделай что-нибудь! Останови это!" – сказала я. Взяла себя за шиворот, как нашкодившего котенка, встряхнула хорошенько, перефразировала Достоевского: "Тварь ли я дрожащая или силу воли имею?!" Девочка, ты же еще не читала Достоевского.
Я решила заниматься ходьбой каждый день, в любую погоду. И дала зарок: никогда не искать причины остаться дома.
Сегодня я забыла вязаную шапочку, но возвращаться не люблю. (Вот бы и в прошлое перестать возвращаться)
Замечаю, как смотрят на сумасшедшую старуху в меховом полушубке, плотной юбке (не купила еще спортивную одежду), кроссовках и без шапки. Да… спортсменка…
В парке безлюдно. Вот дерево, словно голый человек, пляшет на ветру, пытаясь во время бесстыдного танца прикрыть оголёнными ветвями свою наготу. И я сбросила с себя старые одежды и так же нага. А новую пока не приобрела.
Ветер торопит мои дни, гонит их все быстрее и быстрее, словно хочет наконец-то разделаться со мной. А я развернулась – и пошла ему навстречу. Я не сдамся. Идти тяжело, но чувствую, что с каждым днем бег моей жизни замедляется и время замедляет ход.
Замерзла. Представляю, какое у меня красное лицо и уши. Зайду в кафе, выпью чашечку кофе, согреюсь.
Села возле окна. Неулыбчивая девушка принесла мой заказ. С каждым глотком кофе оттаиваю. И мысли потеплели: "Хуже, чем было, уже не будет. Тогда – стоп! – остановись, не возвращайся больше туда, где ничего нет. Ищи иной путь".
Какое блаженство: горячий кофе и горячий круассан!
"Начни в конце концов жить настоящим! Не оглядывайся назад!" – сказала я себе уверенным голосом в ответ на потеплевшие мысли.
За окном, громко разговаривая, пробежали подростки; взлетели голуби; сквозь самую тонкую пленку хмурого неба, как переводная картинка, медленно проявлялось солнце. Раздался смех: это вошла молодая пара. Официантка улыбнулась. Наконец-то! Солнце и её согрело.
И жизнь вокруг – и в кафе, и за окном, и дальше во вселенной – ожила, словно неведомые мне гравитационные силы пришли в движение от столкновения двух моих состояний: душевного умирания и ощущения зарождающейся новой жизни.
Вышла на улицу. Ветер успокоился. Солнечные лучи бросились к лицу, ласково дотронулись до него.Как рефрен повторяю слова Тютчева: "И жизнь – только шаг осторожный на том бесконечном пути".
Девочка моя, вчера я была в церкви. Знаешь,в моей душе всегда жила вера в силу, которая окажет помощь в трудную минуту. Я чувствовала эту поддержку. Хотя не всегда её заслуживала. Иначе все могла быть гораздо хуже.
Я стараюсь всех простить. Это не значит смириться. Простить и отойти от некоторых людей. Я простила всех, кроме одного человека.
Мне надо исповедоваться. Я никогда этого не делала. Вот только тебе рассказала о своих двух грехах: не смогла найти брата и свою дочь.
Опять похолодало. Мертвые прошлогодние листья неподвижны, словно безжизненные блики прошлого.
Как грустно, когда кончается день. Словно это конец всему. Временное умирание. Сон, беспамятство, иллюзии, страхи… Засыпая, проваливаешься в вечность, просыпаешься – рождаешься для вечности. И между этим живешь. Как? Как твоя совесть велит. Нельзя отменить ночь, как нельзя отменить смерть и рождение.
Невозможно вернуть день, слово, мысль. Все улетело. Но не исчезло. Слово и мысль где-то вокруг нас. Они, словно невидимые птицы, роняют перья-намеки и легкие, как пух, советы. А я не могу их уловить.
Значит, надо начать новый день, новую мысль, произнести новые слова и создать свою новую реальность. И первое слово хочу сказать тебе Девочка: "Спасибо, что ты появилась в моей жизни".
Ты, я думаю, хочешь знать, как я оказалась в чужой стране?
Мне захотелось пожить в абсолютном одиночестве. Но не ехать же на необитаемый остров. Не столь экстремально.
У кошек, я читала, развито чувство направления. Мой животный инстинкт привел меня в Прагу.
Приехала я в начале лета. Знаешь, Девочка, несколько месяцев я выходила только за едой. Умирать голодной смертью не входило в мои планы.
Я размышляла и читала Д.Андреева, Ф.Ницше, М.Монтеня, Ф. Достоевского. Моим живым миром стали книги, а реальная жизнь – лубочной картинкой, куда я иногда с недоумением заглядывала.
Я хотела насытиться одиночеством и возненавидеть его.
Летом, с наступлением темноты, я садилась возле окна – всегда любила наблюдать за ночной городской жизнью.
"Вот и вечер, - говорила я себе, распахивая окно. – Вечер моей жизни".
Одиноких людей на улице мало. Я наблюдала за парами, пытаясь понять их настроение, отношения по интонации, жестам. Зависти не было: я в добровольном затворничестве, наложила на себя арест – вот только не знаю пока, на какой срок.
До меня доносились их слова. Они плыли по воздуху с разной скоростью. Добрые – медленно и плавно; злые – стремительно и напористо. Слова уже не принадлежали своим хозяевам, они в пространстве; и кто-то на лету поймал фразу: "Я люблю", а кому-то досталось глухое: "Ненавижу".
Слова пересекали дорогу к моему окну и жужжали, звенели, пели надо мной, обвивали колени, плечи, опускались на пол и вновь взмывали вверх. Словно я находилась под деревом слов, с которого они сорвались, и с шорохом полетели.
Я захлопывала окно. Потом вновь открывала – не хватало воздуха.
Знаешь, я никогда не ходила одна ни в ресторан, ни в театр, ни в музей. и в Праге я просидела дома все лето. Но разозлилась на себя и пошла обедать в кафе.
Еда не лезла в горло. Я волновалась. Мне казалось, что все смотрят на меня, одинокую. Поковырялась в еде, в телефоне, делая вид, что отвечаю на сообщения, чтобы занять свои руки и создать видимость востребованной старухи.
Домой пришла довольная, словно слетала в космос. Перешагнула рубеж. И ты знаешь, Девочка, впервые за многие годы я запела и закружилась по комнате в каком-то несуразном танце. Потом сварила пельмени, с аппетитом поела, положив тарелку на колени. Вот и весь этикет.
Следующей ступенью стали музеи и театр. Меня уже не мучила фраза: «Одна, всегда одна». Я независима, пока есть силы.
Моя Девочка, у меня радость: приехала моя подруга Вера. Она остановилась у меня. Ужинали мы втроём – к нам присоединилась Лина, с которой я познакомилась здесь.
– Как Ваня? – мой первый вопрос Вере. – Квартира, которую он мне купил, замечательна. Я благодарна ему, но чувствую себя неловко. Я завещала её ему, так что когда…
– Лиза, когда же ты начнёшь жить? – грустно покачала головой Вера.
Лина удивилась:
– А кто такой Ваня? Твой мужчина? Такой щедрый.
– Это не мой мужчина, это сын Веры, – ответила я.
Вера пригубила вино, отодвинула бокал и сказала Лине:
– Знаешь, иногда родные по крови люди становятся чужими, а чужие – родными. Мы с Лизой вместе еще со школьных лет. Я вышла замуж и родился Ваня. Лиза любила моего сына, помогала растить его. Когда Ване было десять лет, понадобилась серьезная операция по пересадке почки. Мы с мужем уже не жили вместе, он обитал в Германии. Клинику он нашел у себя в городе, но денег дать на операцию не мог. Я продала свою однокомнатную квартиру на окраине города. Но это была только меньшая часть нужной суммы. И жить нам с сыном негде было. Моя сестра сказала, что у них с мужем нет для меня денег – они не собираются становиться нищими. Лиза знала о моей беде. Но о деньгах я ничего не говорила. Но она поняла, что что-то не так, и заставила все рассказать.
– Зная Лизу, я предполагаю, что было потом, – заметила Лина.
– Да, – сказала Вера. – Ничего мне не сказав, Лиза продала свою квартиру для оплаты операции, сняла однокомнатную в центре недалеко от больницы. Там мы втроем и жили несколько лет. Ваню спасли. Это было двадцать пять лет назад лет назад.
– А где сейчас Ваня? – спросила Лина.
– Он в Германии, у него успешный бизнес. Ваня, узнав, что Лиза переезжает в Прагу, купил ей квартиру, – закончила Вера.
– Ты уникальный человек, Лиза, - обняла меня Лина.
- Нет, - ответила я. – Просто надо понимать, что важнее в жизни: деньги или жизнь человека. И еще надо думать о душе. Какой мы её отпустим в небеса: светлой или темной. Я вчера прочитала статью профессора Роберта Ланца о том, что есть параллельная нам жизнь. Он считает, что после смерти люди попадают к некое параллельное пространство и получают шанс воскреснуть. Он сравнивает жизнь человека с растением, которое увядает, чтобы в будущем вновь расцвести. Учёный это объясняет при помощи теории биоцентризма. Вот я вам зачитаю, я сделала фото этой небольшой статьи на телефон: "... параллельные миры существуют. В некоторых из них Землю еще все еще населяют динозавры, а кое-где Англия не колонизировала Америку. Подобные выводы позволило сделать ученым изучение микрочастицы, способной существовать в двух состояниях одновременно, а значит, и находиться в двух местах одновременно".
– Фантастика, – сказала Вера. – Может быть, тогда где-то есть я, только с иной судьбой. И Лина. И Лиза. И ты, Лиза, и твоя дочь. Ты её найдёшь, – уверенно сказала она. – Обязательно найдёшь!
- Я поняла, – сказала Лина. – Мы видим все иначе, чем есть на самом деле, и придумываем свою реальность. А наше разделённое "я"? Может быть, поэтому мы всю жизнь "ищем себя". Вероятно, это и есть та половина, о которой говорят. И это – половина души. Редко кто соединяет эти половинки и обретает гармонию. А мы думаем, что вторая половина – это мужчина.
– Давайте только не о мужчинах, – попросила я.
– Ну почему же? Лиза, ты красива. Вот только волосы… Закрась ты свою седину. Завтра же и пойдем.
– Объясни, зачем мне мужчина? – спросила я. – Мне и одной хорошо. Я вот новую жизнь начинаю: учусь фотографировать. Зарядку делаю, занимаюсь ходьбой. Не хочу беспомощной старости и обузой кому-то быть. Хотя у меня никого нет, кроме вас.
– Но ты можешь найти человека для общения, совместных поездок, – не успокаивалась Лина.
– Нет, хочу быть независимой, – твердо сказала я.
– Ладно, ладно, – обняла меня Лина. – Что еще интересного в твоем телефоне?
– Есть кое-то. Последнее время я перед сном читаю японских поэтов. Вот послушайте Оэ Тисато:
Гляжу на луну,
И смутных тысяча тысяч
В душе печалей.
Пусть не ко мне одному
Осень явилась, и всё же…
– Сдаваться нельзя… Стоит только смириться со своим возрастом, одиночеством – и отчаяние захлестнёт. Всё: ты проиграл борьбу. Нам только шестьдесят, – обняв меня, заметила Вера. – А скажи, что за фото прелестной девочки у тебя на заставке? И я показала некоторые твои фото, Девочка, твои картины, твою лошадь.
– Кто она? – спросила Лина.
– Это просто Девочка. Моя совесть, – ответила я. – Мне кажется, что она слышит меня и понимает. И я мысленно с ней разговариваю.
Я призналась подругам, что увидела девочку в Инстаграмм и не могла оторвать от нее глаз. Стала ставить ей лайки, писать маленькие комментарии в одно-два предложения. И она отвечала мне. Я полюбила её, как свою внучку. Давно я не испытывала такого чистого счастья.
Лето
Чистое счастье… Я думаю, его можно ощутить, когда держишь на руках новорожденного ребенка.
Об этом мои мысли сейчас, когда гуляю в любимом парке.
Тонкие лучи солнца погладили лицо, осторожно дотронулись до плеча. Перистые облака – как молочные тропинки.
Шестидесятое лето моей жизни. Это моя возрастная привычка оценивать периоды своей жизни, подводить промежуточные итоги. Ведь у старых осталось не так много времени и не хочется его провести впустую. Хотя как определить, впустую ли.
Девочка, у меня появилась собака. Я съездила в приют для животных и взяла первую, которая подошла ко мне. У неё пока нет имени. Интересно, как бы ты её назвала?
Когда в парке я фотографировала мою собаку, в кадр попали люди – они стояли спиной ко мне. И я с удивлением поняла, что по их осанке, походке, наклону головы можно многое определить. Особенно интересны пожилые люди. На фоне красот природы – старики. Есть красивая старость – та, в которой чувствуется мудрость, достоинство, умиротворённость и доброжелательность.
И я стала фотографировать людей со спины. Выложила свои работы и полетели комментарии. Знаешь, моя Девочка, мой Ангел, один журнал предложил мне напечатать подборку моих фотографий, которую я назвала «Силуэты одиночества».
Девочка, я волнуюсь. Сегодня узнала из твоих записей, что твою маму воспитывали приёмные родители и что имя её родной мамы – Лиза. И она росла в городе на Волге. Но это же мой родной город!
Я заказала билет и через три дня буду там. Я тебя найду, моя Девочка! А вдруг…
В последний день августа в городе Брно выставка фотографов – там и мои четыре работы. Но не об этом я думаю. Все мысли там, в моём городе, где я встречусь с тобой и твоей мамой. Я прошу Бога, чтобы всё оказалось так, как мне почувствовалось. А если нет? Я не буду думать сейчас об этом.
Лето заканчивается. Его время истекло. (Я опять о Времени, моя Девочка) Мы живем большей частью внутри него, зависим от него, и весь свой ход жизни привязываем к какому-то определенному событию, дате.
Кто господин нашей судьбы? Кажется, что время управляет нами, часто заставляя менять решения и поступки.
Забыть о времени невозможно, перемешать события жизни, как кубики, и выбрать только нужные для красивой картинки, а остальные отложить в сторону, – тоже нельзя.
Но бывает редкое состояние, когда оно отступает, его забываешь. Это происходит в минуты счастья. Краток этот миг.
Вчера на выставке я встретилась с Линой и её братом Андреем. Он пианист из Москвы. Вечером у него было выступление, он пригласил меня.
После концерта Лина уехала (ей рано утром на работу), а Андрей предложил поужинать с ним.
Мы много говорили о музыке и живописи. Андрей рассказал о себе и предложил мне приехать к нему в Москву – он хочет со мной посетить выставки, концерты симфонической музыки. Я ответила:
– У нас уже длинные тени…
– До заката еще есть время. И не забывай: утром снова будет заря, – ответил Андрей. Немного помолчал и спросил, чем я занимаюсь.
– Хожу в прошлое по собственным следам. Иногда они путаются, теряются.
Не могу думать о будущем. Но если не идти к нему и резко остановиться, можно упасть. Надо сделать хотя бы один шаг, чтобы удержать равновесие.
Андрей внимательно меня слушал, потом сказал:
– Жизнь – лестница: вверх идти трудно. После определенного возраста начинается путь вниз. Нет желаний, целей. Тебя не любят, и ты никого не любишь. Но бывает моменты, когда вновь возникает желание идти вверх. Страшно, когда оно совсем пропадает, перестаёшь смотреть в небо, а только себе под ноги. Миг – и катишься под откос.
– Да, Андрей, ты прав.
– Лиза, теперь снимай не только спины, но и лица. Мир повернулся к тебе. Ты боялась смотреть в глаза людей. «Они счастливы, а я нет», – так думала ты.
- Спасибо за тёплый вечер. Ты прекрасно исполнял ноктюрны. Я слушала и думала, что и в вечерней поре есть чарующие ноты.
– Это так. Особенно "Облака" Дебюсси. – сказал Андрей. – Мы нередко боимся глубоких чувств, как сильного пламени, и довольствуемся тонким огоньком ароматической свечи. Хочешь, я буду только тебе играть?
– «Золотой и синий – цвета ноктюрна. Бесподобный дуэт весны и лета…» вспомнила я строки.
– «В юном Токио песни старого Эдо. Свет и тени в моём смятённом сердце»... – продолжил Андрей.
И снова осень…
"Свет и тени в моём смятённом сердце"…
Первый день осени. Я лечу в Москву, а оттуда в свой город. Девочка, моя Лиза, тебе не случайно дали такое имя. Неужели я права и твоя мама – моя дочь?
Лиза, я весь год писала тебе письмо-исповедь. Я его запечатываю в конверт и оставляю здесь. Когда-нибудь ты его прочтёшь.
Вот и все, моя Девочка. До встречи!