Гусарская сага

Сергей Горбатых
                Часть вторая

           За веру, царя и отечество

                Глава четвёртая


  В  Петрограде шёл мокрый снег. Головинский взял  на площади у Варшавского вокзала лихача, договорившись  с ним за невиданную до войны цену: целых полтора рубля.
- Всё подорожало, барин! Овёс, сено, подковы, гвозди... Ой, как подорожало! - словно, оправдываясь, объяснял извозчик в длинной заячьей шубе.

  Сани, утопая полозьями в снежном мокром месеве, резво мчались по проспекту.
- Уже восемь месяцев идёт война. Большая и кровопролитная война, а здесь, в Северной столице, ничего не изменилось. Витрины магазинов полны самых разнообразных товаров. Нарядная публика прогуливается по тротуарам. Вот только людей в военной форме, мне кажется, на улицах стало значительно больше. -  Размышлял Владимир с удивлением смотря по сторонам.

  Сани, высекая искры из оголившейся из под снега булыжной мостовой, остановились у цветочного магазина.

- Добрый день! - поздоровался Владимир с тем же самым приказчиком в  белой рубашке с  бабочкой и  в черном переднике, подрезавшим ножницами длинные стебли кроваво-красных роз.
 Тот поднял глаза и мгновенно узнал Головинского.
- Здравствуйте, господин офицер! Вы так изменились! -  с удивлением произнёс приказчик.
- В каком смысле? Постарел?
- Нет, нет! Ни в коем случае! Вы, господин офицер, по-прежнему выглядите очень молодо! Вот только... Вот только глаза у вас стали другими. Жёсткими и какими-то колючими.
- Да? - удивился Головинский , - может быть, не знаю. Я хочу купить у вас сейчас самых лучших фиалок. Корзину фиалок! У вас есть?
- А как же, господин офицер! У нас есть и фиалки, и нежная персидская сирень, которую вы покупали, когда были ещё юнкером.

  Городовой, стоящий возле тётушкина дома, увидев Владимира, вытянулся и отдал ему честь.

 Татарин Мустафа, дворник, узнав Головинского, кинулся открывать ему дверь парадного:
- Просим, просим, господин офицер, входите пажалуста! С приездом вас, Владимир Юрич!
  Владимир сунул Мустафе бумажный рубль.
- Благадарю, ваша благародия! Здаровя вам!

  Дверь квартиры открыла Даша.
- Здравствуй, Дашенька! - Владимир чмокнул её в тугую круглую щёчку.
Затем быстро снял шинель и сунул её в руки девушке.
-  Повесь, пожалуйста!

   Горничная, как каменный истукан, молча смотрела на него.
- Тётушка, дома?




Даша молчала.
- У тебя, что язык отнялся? - занервничал Головинский.

- Барыня со своими компаньонами в кабинете заседают. Барыня, вчера в газете прочитали, что поранило вас сильно. В лазарете вы сейчас. Анастасия Михайловна ехать к вам собрались. - Тихо, почти шёпотом, выпалила девушка, а потом, вдруг, громко, закатив глаза завизжала:
- Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай!

- Даша, дурёха, ты чего это белугой орёшь? -  раздался недовольный голос тётушки, и она показалась на пороге своего кабинета.

- Володинька?! Володинька! - прошептала она, увидев своего племянника, - Ой-ой-ой-ой. - Анастасия Михайловна опёрлась спиной на дверной косяк, прижала руки к груди и продолжала:
- Ой! Ой! Ой-ой-ой-ой

  Головинский стоял между ними и не знал, что и делать.
- Ай-ай-ай-ай! - визжала горничная.
- Ой-ой-ой.... тихо причитала тётушка.

- Что же здесь делается? - послышался низкий бас.

Из кабинета вылетел грузный Василий Васильевич, а за ним и Виталий Викторович.
- Анастасия Михайловна, так чего вы это так расстроились? Встречайте вашего любимого племянника! Смотрите, он жив и здоров! Красавец! Орденов — полная грудь!
 
- Володинька, родной мой! - очнулась наконец тётушка и бросилась к  Владимиру.

  Компаньоны Анастасии Михайловны, вежливо попрощавшись, быстро покинули квартиру.

- Фёдо-ор! Фёдо-ор! - громко позвала тётушка.

- Да, матушка! - в прихожей появился невысокий тщедушный мужичонка лет пятидесяти с ниточкой чёрных усов под кривым носом.

  Это был Фёдор Карлович — личный повар Анастасии Михайловны — один из гениев поварского искусства Северной столицы.

- Фёдор, смотри какая радость у меня! Володинька приехал! Живой и невредимый!
- Здравствуйте, Владимир Юрьевич! -степенно поклонился повар Головинскому.
- Фёдор, быстро сделай чего-нибудь перекусить с дороги моему любимому племяннику. Колбаски, ветчинки, сырку, икорки, севрюжки копчёной...
- Матушка, вы меня простите, но какая колбаска? Какая ветчинка? Ведь пост великий сейчас! Грех! - ужаснулся Фёдор Карлович.
- Федюня, пост великий — это для нас, а офицеру,  приехавшему с фронта, разрешено всё. Господь простит! - резко ответила Анастасия Михайловна.



- Володинька, ванная для тебя будет готова минут через пятнадцать. Или сначала перекусишь? Поди голоден с дороги?
- Нет, тётушка, сначала в ванную. Только вот... - Владимир замялся, - повязку я сам  с себя сниму, а вот кто меня перебинтует потом?
-  Иди, Володинька, с не беспокойся! Сейчас я телефонирую Ивану Францевичу.  Это  мой хороший знакомый. Прекрасный хирург! - Ответила несколько побледневшая Анастасия Михайловна.

  Когда Головинский вышел из ванной, его уже ждал  невысокий рыжий мужчина в белом халате. На столике «колбасками» лежали  бинты, стопка квадратиков марли. Стояли бутылочки с йодом, зелёнкой...
- Здравствуйте, молодой человек! Разрешите мне  взглянуть на ваше ранение? -  вежливо поинтересовался Иван Францевич.
-  Да, разумеется! - ответил Владимир, снимая с себя халат.
- Да это пустяки! Анастасия  Михайловна мне сказала, что у вас что-то очень серьёзное! А это пустяки! Сейчас я вас перевяжу.
   Иван Францевич буквально за две минуты быстрыми и ловким  движениями сделал перевязку.
- Спасибо, доктор! - поблагодарил его Головинский.
- Не за что, господин офицер! Всегда к вашим услугам!

  Владимир переоделся в парадный мундир и вышел в столовую.
- Мать честная! - ужаснулся он, увидев огромный стол, заставленный бутылками коньяка, шампанского, хрустальными вазочками с грибами, черной и красной икрой, а также большими серебряными блюдами с тонкими ломтиками ветчины и колбасы.

- Тётушка, вы ждёте гостей? - поинтересовался Владимир.
- Нет, родной мой, это всё тебе! Перекусить  с дороги!
- Так здесь еды хватит для всего нашего эскадрона!
- А ты, Володинька, кушай и кушай! Не спеши! Наголодался там, на войне. - Анастасия Михайловна, вытерла платочком глаза.

  Владимир сел за стол. Появился  Фёдор Карлович и немедленно поинтересовался:
- Что будете пить, Владимир Юрьевич?
- Рюмочку коньяку, пожалуйста! - ответил Головинский.
- А мне, Федюша, настоечки рябиновой. - Попросила Анастасия Михайловна.

  Владимир ел и ел... В нём проснулся небывалый аппетит. Его тетка с умилением смотрела на любимого племянника.
- Проголодался там, на войне, да  и в госпитале. Федюша, ты нам налей ещё по стопочке, да ступай! Мы сами справимся! - приказала Анастасия Михайловна повару.
 
- Какой  ты у меня красавец! - с восхищением  произнесла она  после того, как за Фёдором Карловичем, закрылись двери. - И герой! Столько орденов! Я тобой горжусь, Володинька! Ты умножаешь славу нашего рода Головинских!
- Какой там герой, тётушка? - покраснел Владимир, - обыкновенный офицер.
- Вот точно так же говорил твой дед, мой отец. Храбрый был человек и очень скромный. Ты весь в него: Головинский! - утвердительно произнесла Анастасия Михайловна.




  Жарко пылали берёзовые поленья в большом камине. Тетушка всё время куталась в пуховую шаль и, налив себе крошечную рюмку рябиной настойки, выпивала её несколькими глотками.

  В дверь постучали. Вошла Даша.
- Барыня, вам телеграмма.

  Анастасия Михайловна быстро развернула четвертушку серой бумаги. «Владимир в госпитале. Прочитал в газете, что в Киеве. Уточни. Поеду к нему. Юрий». - Прочитала вслух Анастасия Михайловна.
- Вот твой отец забеспокоился. - Сделала она комментарий едким тоном.

- Тётушка, телеграфируйте, пожалуйста, родителям, чтобы отец никуда не ехал . Я сам через несколько дней к ним приеду. - Попросил Владимир.
- Хорошо, родной мой! Сейчас кучера на телеграф пошлю.

  Ночью Головинский не мог заснуть. Ему было жарко, он утопал в мягкой перине, задыхался под пуховым одеялом...
- Странно, а на соломе в халупах, спалось лучше. - Удивлялся он, ворочаясь с бока на бок.

  Утром, перед завтраком, тётушка вручила Владимиру красивую коробку.
- Это тебе, родной мой племянник, перчатки. Как раз для твоего парадного гусарского мундира!
- Спасибо, тётушка! - Владимир чмокнул её в щёку.

  Чуть позже, под перчатками, Головинский обнаружил толстую пачку сторублёвых банкнот, перехваченную  банковской ленточкой.
- Десять тысяч!!! - испугался Владимир, - и что я буду делать с такими деньжищами?

  По дороге к Игнатьевым Головинский купил большой букет красных роз.

  Дверь их квартиры ему открыла незнакомая худющая пожилая женщина.
- Вам кого надобно? - недовольно поинтересовалась она, пристально рассматривая молодого офицера.
- Добрый день! Я к Игнатьевым! - вежливо объяснил Головинский.

- Барин! Барин! К вам тута ахфицер! - громко, басом, крикнула худющая в глубину квартиры.

  Почти мгновенно в прихожей появился какой-то старик в потёртом сюртуке, обильно  обсыпанным перхотью.
- Владимир! Владимир! Вот радость-то какая! - закричал он, кидаясь ему на грудь.

  Головинский вздрогнул. Только теперь он узнал в этом неопрятном старике Александра Степановича Игнатьева.

-  Леночка! Леночка! Радость у нас! Владимир к нам пришёл! Марфа, чего же ты истуканом стоишь ? Возьми у нашего гостя шинель, проводи его в гостиную! -   прокричал Александр Степанович, а затем бросился в другую комнату.


  В гостиной были опущены тяжёлые портьеры. Полумрак... Пахло пылью и валериановыми каплями. Владимир подошёл к роялю. Открыл его крышку.
- Ах, как они играли на нём  с Мариной в четыре руки! Как это у них прекрасно получалось! - вспомнил он.

- Вас в столовой дожидаются! Проходите! - буркнула ему через открытую дверь Марфа.

  На круглом столе стояли вазочки с печеньем, мёдом, вареньем...
 
  Появился Александр Степанович, толкая инвалидную коляску. В ней сидела толстая, словно надутая воздухом, женщина.  Лицо с тройным подбородком, засаленные, давно немытые волосы... Щёки серого, нездорового цвета.

- Неужели это Елена Васильевна? - содрогнулся Головинский, с ужасом смотря на женщину в коляске.
- Вот, Леночка, смотри Владимир приехал! Ты помнишь его? - наклонившись к уху супруги, нежно произнёс Александр Стапанович.

  Головинский подошёл к Елене Васильевне, поцеловал ей руку и протянул букет роз. Лицо женщины не изменилось. Она продолжала смотреть куда-то в потолок.
  Александр Степанович взял цветы.
- Спасибо, вам Владимир! Леночка очень рада. Очень красивые розы! Марфа, поставь букет в вазу!

- Присаживайтесь. Владимир! Будем чай пить. Давайте-ка я вам налью...

  Елена Васильевна в этом момент, вдруг, затряслась всем телом. Захрипела. Изо рта  у неё потекла обильная  жёлтая пена. Женщина пыталась что-то сказать, но вместо слов на губах несчастной появлялись и лопались большие пузыри...

  Головинский  встал и молча смотрел на эту ужасную сцену.

- Марфа! Марфа! Ты где? Чего стоишь истуканом? Отвези Елену Васильевну в спальню, а я доктору буду телефонировать! - отчаянно закричал Игнатьев.

- Александр Степанович, я прошу прощения! Я вижу, что моё присутствие здесь  в данный момент неуместно. Вы позволите мне покинуть ваш дом? - обратился к Игнатьеву Головинский.

- Да, да ! Конечно! Ждём вас в следующий раз. Леночка! Леночка! Я уже телефонирую доктору. Он приедет, и тебе сразу же станет легче.... - Во весь голос причитал Александр Степанович.

  На следующий день в оружейном магазине Головинский купил себе пистолет « Парабеллум»,
 о котором долго мечтал. Гуляя по улицам Петрограда, он с удивлением ловил на себе взгляды женщин всех возрастов и сословий. Эти взгляды, зачастую, были откровенно изучающими его, что сильно смущало Владимира.

- Тётушка, я уже привык к жизни в мирном городе, пора и родителей навестить. - Шутливым



тоном сообщил юноша Анастасии Михайловне.
- Да, Володинька, конечно! Ты обязательно должен ехать к ним. Я уже и подарки пасхальные маме и сёстрам твоим приготовила. - Согласилась его тётка.

  Через два дня, ранним утром, Головинский вышел из поезда на захолустной железнодорожной станции. Было ещё темно. Тусклая электрическая лампочка  едва освещала дверь в здание вокзала. Владимир вошёл. Несколько длинных деревянных лавок. Окно билетной кассы закрыто. На двери буфета висел тяжёлый замок. Тишина.  В дальнем углу зала ожидания, у печи, он обнаружил старичка в  форме железнодорожного служащего, дремавшего на табурете.
- Уважаемый, доброе утро! - обратился к нему Головинский, - где бы мне здесь транспорт какой-нибудь найти? Повозку или автомобиль?
- Здравия желаю, ваше благородие! - подскочил с табурета старичок, - у нас, здесь, никаких автомобилей нет, а вот за зданием вокзала, у мельницы всегда подводы стоят. Мужики зерно на элеватор привозят.
- Спасибо, уважаемый!
- Рад стараться, ваше благородие? - вытянулся по стойке смирно железнодорожный служащий.

  Владимир с трудом растолкал спящего под зипуном  на подводе мужика.
- За десять рублей доставишь меня в Затонье? - предложил  он ему с ходу.
- Десять??? Почему нет?! Доставим! Как раз туда и еду. - Не торгуясь, согласился тот.
- Когда?
-  Дак щас коня запрягу и двинемся. - Пообещал мужик.

  Начиналась весна. Уже почти сошёл снег. Пахло свежестью и молодыми почками берёз. Телега, утопая в грязи по самые оси колёс, медленно двигалась по раскисшей дороге. Мужик курил козью ножку и молчал.

  Только к часу дня, преодолев семнадцать вёрст, возница остановил коня на знакомом Владимиру с детства пригорке. Отсюда открывался красивый вид на деревню и их имение.
- Спасибо, любезный! Дальше я пешком пойду, быстрее будет. - Сказал Головинский и протянул мужику десять рублей.
- Благодарствую, барин! Да храни вас Господь за щедрость вашу! - поклонился ему возница.

  Владимир вошёл в открытую калитку. Навстречу ему, с лаем, бросилась свора собак, возглавляемая огромным мохнатым  «Самураем».

- Ты, что, старый, меня не узнал? - ласково сказал  псу Владимир.
 «Самурай» резко остановился, долго смотрел на него, а потом подошёл к Головинскому и начал радостно поскуливать и вилять своим пушистым хвостом.
- Узнал меня, «Самурай»! Узнал! Умница! Подожди, я чуть позже тебе и твоим друзьям вынесу угощения. - Погладил собаку Владимир.

- Боже, а сапоги  грязью заляпаны! Не гоже гусару в родной дом в грязных сапогах являться! Позор! - подумал Головинский.



  На заднем дворе висели ряды недавно постиранного постельного белья. Владимир снял одну простыню и до блеска вытер её свои сапоги, а затем вошёл в дом. Здесь, как детстве, приятно пахло сухим зверобоем, мятой и полынью. В прихожей он снял шинель, повесил её на крюк, рядом с отцовской охотничьей курткой. Затем осторожно, стараясь, чтобы не скрипели под ногами рассохшиеся половицы, вошёл на кухню.

  Кухарка Глаша, многие годы работавшая их доме, наливала что-то из кастрюли в большой фарфоровый суповник.
- Ах, как вкусно пахнет! Сегодня на обед мой любимый грибной суп. - Тихо произнёс он.

  Женщина подняла глаза.
- Вла-вла Владимир Юрьевич! - ахнула она.
- Здравствуй, Глаша! - Головинский подошёл  к женщине и поцеловал её в щёку.

- Приехали! Слава тебе, Господи! Испереживались мы, все, по вам! Супчик и правда грибной! Ваш любимый! Я щас побегу, обрадую всех!
- Не надо, Глашенька! Я сам с суповником побегу. Ты мне только дверь открой.

  Дверь в столовую была приоткрыта. Мама сидела у окна.
- Юра, я который день себе места не нахожу! Спать не могу! Душа болит! Сердце ноет и ноет.. Володя ранен. Как ранен? Тяжело? Легко?  Где он сейчас?

- Где, где... Телеграмму  на днях от него получили, Пишет, что скоро приедет, значит всё  у него в порядке. - Успокаивал маму отец, сидевший спиной к двери.
- Были бы у тебя нормальные отношения с Анастасией — вот тогда-то всё было бы в порядке! Всё бы знали  о сыне! Я до сих пор не могу понять, как могут родные брат и сестра жить словно чужие люди? - упрекающим тоном выговаривала мама.

- Глаша, ты где? - громко крикнул отец, прерывая, очевидно, таким образом очень неприятный для него разговор о их отношениях с Анастасией.

  Глаша открыла Владимиру дверь в столовую. Он медленно вошёл и степенно водрузил суповник на центр стола. Мама от испуга не могла проронить не слова. Отец от неожиданности застыл с надкусанным куском хлеба в руке. Только сёстры мигом подскочили и, опрокидывая стол, бросились к брату. Захрустели, разбивающиеся тарелки, зазвенели ложки и вилки, падающие на пол...

- Володя!  Володя приехал! Братик наш приехал! - в один голос, восторженно, кричали Катя и Лиза, бросаясь ему на грудь.

  Мать рыдала, не в силах подняться со стула. Рыдала Глаша, стоявшая в дверях. Отец с досадой смотрел на свои брюки, залитые грибным супом.
- Глаша, неси скатерть! Накрывай на стол! Графин водки тащи! Селёдку, окорока, грузди... Всё неси! Не медли, Глаша!

  Владимир подошёл к матери, стал на колени и стал целовать ей руки.
- Не плачь, мама! Не плачь! Я приехал!  Я  живой, мама! - успокаивал он её.




  Мама обняла его и начала целовать в щёки, лоб, голову...
- Глаша, ты чего застыла? Накрывай на стол! - рявкнул отец.
- Юра, какая водка? Ведь великий пост!
- Софочка, при чём здесь пост? К нам сын с фронта приехал!  Герой!

  Вечером Владимир разговаривал с отцом в его кабинете.
- Сын, ты почему ни разу не написал, что был награждён? - спросил Юрий Михайлович с ноткой обиды в голосе.
- А зачем, папа? Не люблю я хвастаться! - пожал плечами Владимир.
- Я так мечтал вот о такой шашке с анненской лентой! - вздохнул отец, рассматривая маленький красный крест на эфесе... - этот орден — мечта каждого офицера.

   Владимир проговорил с отцом всю ночь. Юрию Михайловичу было интересно знать всё об этой великой войне, которая вела  Россия.

  Проснулся Владимир поздно. Позавтракал и пошёл в конюшни. У входа столкнулся с отцом.
- Смотри, сын, какого красавца сейчас выведут!

  Вышел незнакомый конюх, ведя за узду великолепного молодого рыжего жеребца. Владимир подошёл к нему и, поглаживая мощный круп, начал рассматривать коня. Высокая холка, узкая грудная клетка, поджарый живот, очень длинная шея, чёрные очень умные глаза. Жеребец был похож на хищную быструю птицу.
- Ух ты! Неужели чистый ахалтекинец? - спросил  Владимир.
- Молодец, сын! Сразу видно гусара! Моментально определил породу. Буду разводить их. Через месяц мне должны двух кобыл привести. И это только начало.  Владимир, только начало! - восторженно носился Юрий Михайлович вокруг жеребца.
- Папа, а можно я на нём проеду?
- Конечно, сын! Этого сказочного коня зовут «Карагез», что по-туркменски значит «Чёрный глаз». Только вот не знаю, допустит ли жеребец тебя к  себе. Норов у «Карагеза» дикий и горячий.

  Владимир поглаживал коня, долго смотрел в его глубокие, цвета спелой чёрной сливы, глаза.
- Ну что, «Карагез» будем дружить? Поехали, красавчик! Тебе ведь интересно, куда тебя привезли?

  Владимир резко, одним махом, сел на жеребца. Тот только радостно заржал и забил копытами.
- Ну и дела? - ахнул от удивления конюх, - меня к себе который день не подпускает, с ума сходит, а тут вот...
- Да, действительно, дела... - многозначительно протянул Юрий Михайлович.

  «Карагез» шёл легко: перепрыгивал через рытвины и канавы, заполненные талой водой.

  На реке сошёл лёд, повсюду лезла нежная, ещё слабая, нежно-зелёная травка вперемешку с голубыми подснежниками. На кустах терновника набухли почки.

  Варькин овраг превратился в большой полноводный гремящий ручей. Владимир помнил, что



места здесь глубокие и решил не переходить его вброд, а объехать.

  Там, где заканчивался Варькин овраг, начиналась деревня, утопающая в весенней грязи. Головинский направил «Карагеза» по улице. Жеребец с опаской ставил  ноги в глубокую, залитую глинистой жижей, колею.

  Навстречу, опираясь на костыль и неуклюже выкидывая левую ногу вперёд, пробирался через грязь какой-то мужик.

- Здравия желаю, ваше благородие! - бравым голосом поприветствовал он Владимира.

  Владимир внимательно посмотрел на небритого мужика в серой солдатской шинели с георгиевской медалью.

 Мишка, ты? - удивился Владимир и слез с коня.
- Здравствуй! - Головинский протянул руку своему другу детства Мишке Курицыну. - Ты как?
- Как я? Ранили меня, ваше благородие в бою за Перемышль. Санитары подобрали только лишь на вторые сутки. Рана загноилась. Потом хирург на быструю руку проперировал. Плохо получилось...  На ногу почти ступить не могу. Говорят, что  опять надо проперировать, резать значит. А где деньги взять? Вот и скакаю на одной ноге. Ваше благородие, мы сейчас прямо напротив моей хаты стоим. Зайдите, не побрезгуйте!

  Головинскому очень не хотелось, но было  неловко отказать другу детства. Он  на мгновение замешкался, а потом  бодрым тоном заявил:
- Да, конечно! Раз приглашаешь — то почему не зайти?

  Владимир привязал «Карагеза» к покосившемуся забору.

- Вот сюды, сюды, проходите, ваше благородие!

  В маленьком низком домишке было сумрачно, пахло сыростью, гарью  и грязными портянками. Почти половину единственной комнаты занимала большая печь. Возле неё лежала коза с двумя козлятами. Между убогим столом и окном висела колыбель. Пожилая женщина усиленно её качала, напевая при этом грустный мотив.

- Вот, Галка, смотри! Гость какой у нас! - с гордостью, но с нотой издёвки, произнёс Мишка.
- Здравствуйте! Милости просим! - встала и поклонилась Головинскому пожилая женщина.

- Узнаёте бабу мою, ваше благородие?
Владимир пожал плечами.
- Не узнаёте?! Так это же Галка Вышкова!

  Головинский присмотрелся. Неужели эта  старая, беззубая и морщинистая женщина есть та самая Галка? Его ровесница, красавица, на которую он  засматривался, когда ему было лет пятнадцать?
- Здравствуй, Галина!  - с сомнением произнёс он.



- Галка, ты давай нам на стол чего нибудь собери! Чайку поставь, что-ли! - приказным тоном попросил Мишка.

  В колыбели запищал ребёнок.
- Да, как Колька? Знахарка приходила? - забеспокоился вдруг Курицын.
- Да, приходила. Сказала, что плохо, что на всё воля божья... А соседка, Матвеевна, говорит, что срочно надо нашего сыночка в город везти к платному доктору. Только он и сможет помочь. - Задохнулась в рыданиях Галина.

- Вот она — жизнь! - Курицын ударил по столу кулаком, - я — инвалид, сын болеет. Денег нет, чтобы его и меня доктору показать!

  Головинский был в жутком смущении. Ему стало так стыдно за то, что эта молодая семья живёт в такой беспросветной нужде. Он почему-то почувствовал свою вину. Владимир достал бумажник и вытряхнул на стол все деньги, которые там находились: четыре сотенных билета, десятки, пятёрки, три десятирублёвые золотые монеты...
-  Галина, Мишка, вот... возьмите! Пожалуйста! Не откажите! Может эти деньги вам помогут?

  Галка перестала рыдать, с удивлением рассматривая кучу денег, лежащую на столе. Её муж хотел что-то сказать, но поперхнулся и громко закашлял.

- Простите, мне надо идти! Спасибо за приглашение и гостеприимство! - Владимир хлопнул Мишку по плечу, кивнул Галине и выбежал из дома.

 Рывком отвязал «Карагеза», одним махом прыгнул ему на спину.
- Давай, умница! Давай увози меня быстрее отсюда! - сказал он коню.

  Никогда Владимир и подумать не мог, что ему будет  так тоскливо и уныло в родительском доме. Днём- конюшня и верховые прогулки на «Карагезе», который сильно привязался к нему. После обеда — музицирование с мамой и сёстрами или игра  с ними же в лото. После вечернего чая — беседы с отцом до глубокой ночи.

  Дни были похожи один на другой. Ничего не радовало Владимира,  в душе у него было пусто.

- Завтра уезжаю в Питер. - Сообщил он за обедом
- Сыночек, почему завтра? Почему так скоро? У тебя же отпуск до двадцатого мая! - моментально расстроилась мама.
- Я должен показаться доктору. - Краснея, соврал Владимир.
- Как-то совсем мало побыл ты с нами. - Глубоко вздохнул отец.
-  Володя, ну почему ты опять уезжаешь? - в один голос закричали сёстры, - мы же по тебе скучаем!
- Вам уже пора по женихам скучать! Уже по пятнадцать лет исполнилось. - Отшутился Владимир.
- Ну а после посещения доктора, к нам приедешь? - с надеждой в голосе спросила мать.
- Не знаю, мама.
- Как жалко, что ты не останешься с нами на Пасху, - вздохнул отец, ну что же — это твоя



жизнь! Ты офицер, фронтовик, человек бывалый, знаешь, что делаешь.

  Вечером,  в кабинете, когда они были одни, отец спросил:
- Владимир, у тебя  как с деньгами? Есть?
- Есть, папа. Не беспокойся!
- Я сейчас залез в долги с этими ахалтекинскими лошадьми... Не могу тебе ничего дать. - Извиняющимся тоном произнёс Юрий Михайлович, не глядя сыну в глаза.
- Не волнуйся, папа! У меня есть деньги! Спасибо вам за всё!

  Петроград... Пасхальная Божественная литургия в Соборе. На душе у Владимира светло и спокойно. Такого умиротворения он давно уже не испытывал. Рядом с ним стоит Анастасия Михайловна . В левой руке у неё  горящая свеча. В правой- батистовый носовой платочек. Им она вытирает слёзы...
Кучер  Терентий стоит позади  Анастасии Михайловны и, не стесняясь, плачет от умиления.

  Домой вернулись в половине пятого и сразу же сели за праздничный стол.

  В десять часов утра в прихожей квартиры Анастасии Михайловны уже стояла очередь из прислуги и приказчиков ближайших магазинов . Она каждому вручала расписное пасхальное деревянное яичко и христосовалась. Яйца были разъёмные. Внутрь  каждого из них Анастасия Михайловна  вкладывала одну или две десятирублевые золотые монеты.

  В одиннадцать часов пожаловали городовой, околоточные. Они получили от хозяйки пасхальные яйца бОльшего размера.
- Молодец, тётушка! - восхитился Владимир,- никого не забывает! Всех одаривает!

  Последним был дворник.
- Мустафа, ты очень хороший человек и честный работник, - сказала ему Анастасия Михайловна, - яичка пасхального я тебе подарить не могу, поскольку ты магометанин, а вот это прими, пожалуйста! - она протянула ему двадцатипятирублёвую купюру.
- Ой! Четвертной билет! Ой, ой, ой! - застонал от восторга дворник, - какой вы, барыня, хороший человек! Скажите мне, что вам от Мустафы надо, и я сделаю это! Умру, но сделаю!
- Не надо умирать! Ступай! - отправила дворника Анастасия  Михайловна.

- Кажется никого не забыла? - вслух, задумчиво, произнесла тётушка. - А теперь твой черёд, мой любимый племянник! Это твоё пасхальное яичко. - Анастасия Михайловна протянул Владимиру картонную коробку, сделанную в форме золотого пасхального яйца.
Они трижды поцеловались. Затем Владимир открыл её и вынул бархатную коробочку. Приоткрыл крышечку... Там, тускло отсвечивая золотом, лежали карманные часы Патек Филип.
- Какой подарок, тётушка! Какой шикарный подарок! - восхищённо воскликнул Владимир и бросился целовать Анастасии Михайловне руки.
- Володинька, прекрати! Прекрати! - почему-то смутилась Анастасия Михайловна. - Это тебе часы на каждый день. На фронт, а на выход, для парадного мундира, я обещаю подарить тебе Брегет! Но это после нашей победы! - объяснила тётушка.

  В понедельник, к вечеру, в квартире появился Василий Васильевич. Он долго о чём- то



беседовал с Анастасией Михайловной в её кабинете. А выйдя из него, случайно столкнулся с Владимиром, шедшим к себе в спальню с толстым томом «Истории Древнего Мира».

- Молодой человек, здравствуйте!   Что это с вами происходит?
- В каком смысле, Василий Васильевич? - оторопел от неожиданного вопроса Владимир, забыв даже поздороваться.
- В прямом смысле: в глазах - глубокая грусть, на челе — скорбь. Что-то вы скисли, господин корнет. Вы же с фронта приехали! В отпуск! Ваша жизнь должна  бурлить! Бить фонтаном! А вы какой-то фолиант в руках держите.  Поехали, господин гусар, к цыганам! Вам нравятся цыгане, корнет?
- В каком смысле? - снова не понял вопроса Владимир.
- Как они поют! Как пляшут! Сколько страсти! Сколько эмоций?!
-  Нравятся!
- Так поехали, Владимир, в «Самарканд»! Там сегодня будут цыгане хора Шишкина. Известный хор во всей нашей необъятной империи.
- Поехали, пожалуй. А когда?
- Да прямо сейчас, господин корнет!

  Минут через сорок они входили в роскошный зал ресторана «Самарканд». К ним сразу же «подлетел» лакей — татарин в длинном переднике и башмаках из мягкой козловой кожи.

  Василий Васильевич тихо о чём-то  с ним долго разговаривал. Качал головой, недовольно хмурил брови.

- Владимир, пойдёмте в отдельный кабинет! Почему-то сегодня здесь много людей. Да и мои любимые места уже заняты.

- Пожалуйста! Пожалуйста, господа, сюда! Сюда! - бежал перед ним по коридору юркий проворный лакей.

  Кабинет оказался рестораном, только маленького размера.

 Они сели за длинный стол, накрытый белоснежной скатертью.

- Ренатка,- обратился к лакею Василий Васильевич, - мне, для «разгона», как всегда: графинчик беленькой, селёдочки астраханской, груздочков поядрёнее,  икорки и огурчиков малосольных.
-  А вы, господин офицер, чего изволите? - заглядывая Головинскому прямо в глаза, низко изогнулся лакей.
- Шампанского и икры.

  Вошли цыгане. Трое молодых ребят и старый, весь седой, с большой серьгой в ухе. С ними была юная, лет восемнадцати, цыганка. Девушка невероятной красоты: высокая, с густыми чёрными, как вороное крыло, волосами до пояса. Правильное лицо, чувственные губы, тёмные глаза. У девушки были шикарные широкие бёдра и тонкая талия.

  Василий Васильевич выскочил из-за стола и стал обнимать всех цыган. А перед девушкой он



упал на колени и принялся страстно целовать её руки.
- Любушка! Любушка, красавица! Красавица! Все женщины по сравнению с тобой — ничто! - восклицал Василий Васильевич.

  Пели цыгане хорошо. У них были чистые и сильные голоса. Люба била в бубен и вызывающе посматривала на Владимира. Иногда, она с усмешкой поджимала свои чувственные губы.
- Ай да ну да най!  Ай да ну да най! Ай да ну да най!
- Бах! Бах! Бах! Бах! - гремел её бубен.
  Ему в такт подпрыгивали Любины небольшие груди, стараясь вырваться из атласной блузки.
- Дзинь. Дзинь. Дзинь. Дзинь. - Звенело монисто девушки.

  Владимиру казалось, что вот-вот из блузки выпрыгнут её груди и будут, голые и бесстыжие, колыхаться вместе с монисто.

- Родные мои! Родные мои! - зарыдал во весь голос Василий Васильевич, - ах, как сердцу моему хорошо! Как душа моя поёт вместе с вами!

  Он, уже с трудом, выбрался из-за стола, пошатываясь, подошёл к цыганам и, достав свой толстый бумажник, принялся одаривать их деньгами.
- Ещё, ещё, родные мои! Ещё! Ещё! Походите ближе! Ренатка, сукин сын, ты где? Поди сюда! - медведем ревел Василий Васильевич.

  Прибежал лакей, потом ещё двое. Они быстро убрали со стола посуду и скатерть. Цыгане подняли на стол Любу, и вновь понеслось:
- Ай да ну да най! Ай да ну да най!
- Любушка, танцуй! Танцуй, услада сердца моего стариковского! - бесновался Василий Васильевич.

  Владимир, не отрываясь, смотрел на Любу. Она танцевала, изгибаясь всем телом. Он стоял так близко, что слышал, как прекрасно она пахла. А ещё от девушки исходил такой сильный жар, что обжигал его, дурманил, кружил голову. Головинскому стало душно. Он не мог отвести глаз от роскошных широких бёдер Любы и её упругих грудей в атласной блузке.

- Ну что, Владимир, нравится вам девушка? - зашептал ему на ухо Василий Васильевич.
- Да! Очень! - ответил Головинский, облизывая свои губы, ставшими сухими.
- Так увози её! Чего медлишь? Давай, корнет, действуй!

  Любу поставили на пол. Василий Васильевич поднёс ей большой стакан воды.

- Надо дерзнуть! Надо дерзать! - подумал Головинский и предложил девушке:
- Люба,я хочу тебя украсть. Хочу увести! Прямо сейчас!
- Я не против! Увози меня, красивый! - улыбнулась девушка. - Только тебе надо у Ивана разрешения спросить. - Она кивнула на седого цыгана.

- Иван, я хочу Любу забрать! Разрешишь мне? - обратился к тому Головинский.
- А она хочет? - нахмурился цыган.
- Да.



- Ты нас, барин, без работницы оставляешь. В убытки нас вводишь. Как мы без Любаши сегодня работать будем?
- Сколько?  - сразу сообразил Владимир.
- Давай две «катеньки», барин, и езжайте с Богом!

  Головинский взял извозчика:
- В «Европейскую»! Лётом! Давай! - закричал он кучеру.

  По дороге он целовал Любу в её высокую шею, в губы. Девушка не сопротивлялась, только смеялась и шептала что-то по-цыгански.

  Это было безумие... Владимир даже и не подозревал, что такое может быть между мужчиной и женщиной. Совершенно обессиленный он то ли потерял сознание от избытка чувств  и эмоций, то ли заснул...

  Очнулся Владимир  от того, что Люба исступленно целовала его безобразный шрам на груди.
- Проснулся, красивый мой? Пора ехать! - с сожалением в голосе прошептала она.
- Куда  ехать? - не понял Головинский.
- Я поеду к себе, а ты — к себе, - пояснила Люба, - уже день. Одиннадцать часов.
- А я думал, что ещё ночь! - удивился Владимир, глядя на опущенные тяжёлые портьеры.

  Перед тем как выйти из номера, он, смущаясь, протянул Любе двести рублей.
- Это тебе на булавки!
- Не обижай меня, красивый!  Я — не проститутка! Я отдалась тебе потому, что ты настоящий мужчина! Храбрец! - с гневом отвергла девушка деньги.
- Прости меня, Любаша! Я совсем не хотел тебя обидеть. А откуда ты взяла, что я храбрец? Наверное потому, что у меня есть ордена?
- Храбрый, а глупый! При чём здесь твои ордена? Я видела твои глаза и твой шрам. - Ответила она.

  Вернувшись домой, Головинский долго рассматривал своё  лицо в зеркале.
- Что она увидела в моих глазах? Глаза,  как глаза. Голубые и усталые. Как по ним можно определить трус ты или храбрец? - так и не понял Владимир  и пошёл спать.

- Володинька! Володинька! Володинька! - кто-то бесцеремонно трепал Головинского за плечо.
Он открыл глаза. Перед кроватью стояла Анастасия Михайловна.
- Слава тебе, Господи! - с облегчением перекрестилась его тётушка.
- Что-то случилось? - Владимир подскочил с кровати.
- Как что? Ты, мой родной, спал целых двадцать шесть часов! Я уже и за доктором послала. Так испугалась!

  Вечером Владимир поехал в «Самарканд». По дороге, в ювелирном магазине «К.Э. Болин», он купил массивный золотой браслет, а в цветочном — огромный букет красных роз.

- Чего изволите, барин? - как гриб вырос перед ним лакей Ренат.
- Уважаемый, я хотел- бы поговорить с цыганом Иваном.
- Щас, барин, я его позову.



  Головинский сунул лакею три рубля.
- Благодарствую, барин! Благодарствую! - обрадованно поклонился Ренат.

- Что случилось? - Иван выглядел очень раздражённым.
- Я хочу Любу увести. Прямо сейчас! - не здороваясь, сказал Головинский и протянул цыгану двести рублей.
- Хорошо, барин! Я сейчас её позову. Будь здоров, барин! - сухо ответил Иван, пряча деньги в карман своих широких штанов.

- Любушка, это тебе! - Владимир протянул девушке коробочку с браслетом и цветы.
- Ой, спасибо! Подарки я принимаю. - искренне обрадовалась девушка и поцеловала его в щёку.

  Безумие с Любой продолжалось ... После очередной ночи безудержной страсти с ней, Владимир приезжал к тётушке, принимал ванную, что-то ел и ложился спать. Вставал к ужину.

  За столом с Анастасией Михайловной они беседовали на многие темы: от балета, до цен на зерно и положении на фронте. А потом Владимир садился за рояль и пел романсы. Тётушка, сидя в своём любимом старинном кресле, с восторгом слушала и смахивала платочком накатывающиеся слёзы.
- Володинька, ты — гений!  Спасибо тебе! Спокойной ночи!  -она  целовала его в щёку и уходила к себе в спальную комнату.

  Владимир  направлялся в библиотеку, садился за массивный дубовый стол, включал настольную лампу и читал до трёх или четырёх часов утра. Затем ложился спать. Вставал к обеду. Вечером ехал в «Самарканд». По дороге покупал подарки для Любы. Как  всегда это были цветы и какое-нибудь ювелирное украшение. С Любой они ехали в «Европейскую», где проводили ночь, полную безумной любовной страсти.

  Так прошло около двух недель. Как-то вечером Владимир приехал в «Самарканд».
- Иван, а где Люба? Что-то я её не вижу. - Поинтересовался он.
- Заболела. - Кратко ответил цыган.
-Чем заболела? Когда? - встревожился Головинский.
- Как чем? Женщины всегда болеют этим. Дней через десять вернётся.  Не переживай ты так, барин! -   успокоил его Иван.

- Любушка, а ты умеешь гадать? - спросил у девушки Владимир, когда они вновь встретились.
-Да, умею. Тебе на что погадать? На любовь? На карьеру? Удачу? Деньги? - ответила она.
- Я хочу знать своё будущее. Очень заманчиво! - объяснил ей Головинский.
Девушка долго смотрела ему в лицо. Её глаза, всегда весёлые, сделались, вдруг, очень грустными.
- Нет! Тебе, любимый мой, гадать не буду! - твёрдо заявила она.
- Почему? - удивился Владимир.
- Красивый мой, знать своё будущее — это грех! Большой грех! Нельзя грешить! - серьёзно и с упрёком заявила Люба. - Да, хочу тебе сказать, что у нас тобой  сегодня последняя ночь. Последнее наше свидание.
- Что? - не понял Головиснкий, - почему последнее? Ты больше не хочешь встречаться со



мной? - он неожиданно почувствовал себя брошенным и одиноким.
- Нет, любимый. Мне очень тяжело расставаться с тобой. Я ведь очень привязалась к тебе... Просто мы уезжаем в Москву. Иван получил очень хорошее предложение от одного богатого человека. Выступать будем в известном московском ресторане. Хорошие заработки и обеспеченное будущее. Я ведь замуж не хочу, поэтому должна быть богатой и независимой. - Объяснила Люба.

  После уезда Любы Головинский несколько дней не находил себе места. С утра до вечера играл на фортепьяно. Пытался читать, но ему не читалось. Пытался заснуть, но не мог. До конца отпуска ему оставалось ещё три недели, но никчемность его существования  так замучала Владимира, что он решил возвращаться в полк.
- Хватит! Засиделся! Скука смертная. Сегодня поеду в увеселительный сад «Аквариум», чтобы посмотреть коллекцию живых медуз, а завтра начну собираться на фронт. А медуз надо посмотреть! Когда такая возможность ещё представится? - решил Владимир.

  К большому удивлению Головинского у огромного аквариума с медузами толпилось очень много людей.
- Неужели есть кто-то, кому нравятся эти отвратительные создания? - подумал Владимир, брезгливо рассматривая студенистые блины, застывшие в воде за толстым стеклом.

- Корнет, не желаете развлечься? - шепнул ему на ухо женский голос, обдав лёгким запахом спиртного.

  Владимир обернулся. Перед ним стояла пьяная юная проститутка в гимназической форме. У неё было очень миленькое личико.

- Корнет, обещаю вам феерическую, неземную страсть! - тщательно выговаривая слова, произнесла девушка и облизала губы.

  Головинский молчал, с интересом рассматривая проститутку.

- Корнет, уверяю вас, что  ласки Клеопатры — это ничто по сравнению с тем, что  я умею. Поедемте, корнет! Для вас, как героя войны и защитника отечества, я сделаю скидку.

- Хорошенькая и свеженькая! Дерзнуть, что ли? - подумал Владимир, - нет, не стоит! Ведь это проститутка! Подцеплю что-нибудь... Нет!

- Благодарю вас за очень заманчивое предложение! Увы, я сегодня очень занят. - Головинский кивнул девушке и отвернулся.

  Люди прибывали. Казалось, что весь Петроград пришёл посмотреть на этих дурацких медуз.
- Надо идти. Ничего интересного! - подумал Владимир и неожиданно почувствовал, что за ним кто-то пристально наблюдает.

  Он оторвался от созерцания медуз. В шагах пяти от него стояла невысокая девушка лет двадцати в зелёных сапожках, весеннем очень просторном пальто, по форме похожим на колокол, зелёного цвета перчатках и сумочкой цвета бирюзы. На голове у неё была надета


модная шляпка со страусиными перьями, выкрашенными в зелёный цвет.

  Девушка смотрела на Головинского, открыв рот и не шевелясь.. Её вид был так странен и нелеп, что Владимиру захотелось расхохотаться, но он сдержался.
- Подурачиться что ли? А почему нет!  -  подумал он и подошёл к девушке.
 Наклонившись к ней, Головинский тихо и загадочно произнёс:
- Сударыня, неужели вам нравятся эти создания?
  Девушка вздрогнула, словно очнувшись от тяжёлого сна.
- Ой! Нет! Нет! - быстро выпалила она и сильно покраснела.
Её лицо было похоже на дорогую куклу: капризные губки, маленький носик и огромные ресницы.

- Разрешите представиться : Десятого гусарского Ингерманландского полка корнет Головинский.  Головинский Владимир .- Чётко произнёс он.
- Виктория … Виктория Сазонова. - Чуть слышно сказала девушка и подала ему свою руку для поцелуя.
- Виктория, вы позволите пригласить вас выпить горячего шоколада или кофе? Я не знаю, что вам больше нравится.
- Ой! Да! Конечно! - улыбнулась Виктория.
- А она совсем недурна! - отметил Головинский и, взяв её под руку, повёл в ресторан.

- Виктория, вы с таким интересом смотрели на медуз, что я, честно вам скажу, очень удивился.
- А я не смотрела на медуз. Я смотрела на вас, Владимир! - выпалила она и покраснела.
- На меня? - переспросил Головинский, и его бросило в жар.
- Да! На вас! Такой молоденький, совсем мальчик, и уже — офицер! А красивый какой! Я стояла и думала: «Неужели мужчины могут быть  такими красивыми?» - медленно произнесла Виктория и одарила Владимира таким взглядом своих серых глаз с мохнатыми ресницами, что ему стало невыносимо душно. Головинский  растерянно молчал,  не зная что ответить.

- Подождите, Владимир! Время то к обеду! Зачем нам пить горячий шоколад или кофе? Я приглашаю вас к себе на обед.
- На обед? - восторженно переспросил Головинский шутливым тоном. - А что у вас, Виктория, будет на обед?
- У меня прекрасная экономка. Сегодня я могу заказать ей, чтобы она зажарила гуся или запекла индейку.
- Индейку? Гуся? - продолжая дурачиться, воскликнул он. - Конечно  же едем к вам!

  Головинский остановил лихача, и они помчались по весенним, мокрым от дождя, улицам Северной столицы.

  Через десять минут Владимир знал о Виктории всё, Она, не отрывая от него своего взгляда, рассказала, что ей двадцать три года. Дочь почтового служащего. В восемнадцать — вышла замуж за булочника. Через два года овдовела. От мужа унаследовала двухэтажный дом. На первом — располагалась булочная . На втором — квартиры. В одной — жила она с прислугой, а две других — сдавала в наём.

-  Виктория, вы такая молодая, красивая и хрупкая женщина... Как вы управляете булочной?



Это  же очень трудно! - искренне удивился Головинский.
- Жулики! Владимир, вы не поверите, но  я окружена жуликами! - возмущённо заявила она. Поставщики муки всегда стараются надуть меня то с весом, то с качеством. Сахар с завода привозят перемешанным с известью. Сливочное масло часто привозят прогорклым. Раньше я плакала, а потом начала с ними воевать. Ругаюсь днём и ночью! Пекари — воры! За ними глаз да глаз нужен. С раннего утра, до позднего вечера верчусь, как белка в колесе. Вот только сегодня позволила себе выйти на медуз посмотреть. Думала, что каких-то особых завезли. А они оказались самые обычные: холодные, студенистые. Бр-р-р...

  В тесной и узкой прихожей Владимир помог Виктории снять пальто, а потом расстегнул свою шинель и, стараясь не удариться о полку, стянул её с себя.

- Ух! Сколько же  у вас наград! - восторженно воскликнула Виктория, - можно я их потрогаю?
- Да, пожалуйста! - ответил Головинский и только сейчас понял, почему Виктория носит пальто столь нелепого покроя.
  У неё была большая, нет не большая, а огромная грудь!

  Виктория рассматривала его ордена, а Владимир не мог оторвать взгляда от её груди.
- Таких я не видел никогда! Я даже и представить  не мог, что бывают такие груди!

- Владимир, чего же мы стоим здесь? Проходите в гостиную! Что вы будете есть? Говорите! Не стесняйтесь! Прошу вас! Я сейчас закажу экономке. - Просящим голосом убеждала его Виктория.
- Я буду есть всё, чем вы меня  угостите! - выкрутился Головинский.

  Виктория вышла. Владимир осмотрелся. Квартира была заставлена полками и полочками, этажерками и этажерочками, креслами  и креслицами.... На диванах — подушки и подушечки с вышитыми на них лилиями. Лилии в белых тонах. Лилии в голубых тонах. Лилии в красных тонах.

  На стене висели несколько фотографических карточек в тяжёлых рамках. На одной — Виктория в белом подвенечном платье рядом с мужчиной с одутловатым лицом. Ёе муж выглядел лет на сорок пять. На другой фотографической карточке — Виктория с отцом и матерью.

  На стене, напротив камина, висела неплохо написанная картина: кувшин с увядшими лилиями.

  В  гостиной стоял странный запах: ванили  и свежевыпеченного хлеба.  Владимир потянул носом:
- Никакой разницы между квартирой и булочной.

  Вошла Виктория. Она сменила свою кофточку на узкую белую атласную блузку с глубоким декольте.
- Владимир, почему же вы стоите? Садитесь! Пока экономка будет готовить обед, я покажу вам мои альбомы с фотографическими карточками. Вот сюда, за стол! Пожалуйста!



  Виктория достала из шкафа два больших альбома в кожаных переплётах с теснением. Открыла один.
- Вот, смотрите! Я здесь совсем маленькая. Мне лет пять.

  Но Головинского меньше всего интересовали фотографические карточки. Он, не отрываясь, смотрел на её груди. Ему казалось, что пуговицы блузки вот-вот сейчас лопнут, швы разойдутся...
-  Кажется, что я сейчас сойду с ума, - думал Владимир. - Нельзя больше медлить! Надо дерзать! Будь что будет!
  Он облизал свои, почему-то пересохшие, губы и расстегнул верхнюю пуговицу блузки Виктории.
- Тра-ак! - раздался сухой звук.
- Ой! - Виктория с недоумением посмотрела на него.
Головинский расстегнул вторую пуговицу:
- Тра-ак!
-Ой! Ой! -Виктория удивлённо захлопала своими мохнатыми ресницами.
- Тра-ак! - Владимир расстегнул третью пуговицу.
Из блузки вывалились две огромные белокожие груди с розовыми сосками. Головинский стал на колени и начал их жадно целовать.

- Ай! Ой! Ай! - негромко закричала Виктория и тут же принялась громко стонать, - ах, ах, а-а-ах...

  Виктория оказалась не такой бешенно-страстной, как Люба, но она была просто ненасытной. Она хотела и хотела  любовных ласк Владимира...

  А потом был вкусный запечённый гусь. Пили клюквенный морс.
- Ты извини, моё счастье, но у меня в доме нет ни капли спиртного. Я выкинула все бутылки после смерти мужа.
- А зачем спиртное? Я от тебя очень сильно пьян. - Пошутил Владимир.
- Правда? - спросила Виктория и сильно покраснела.

  На следующий день Головинский привёз ей огромную корзину белых лилий.
- Виктория, это тебе! - сказал он, - я знаю, что тебе нравятся эти благородные цветы.
- Откуда, откуда ты узнал? - глаза Виктории мгновенно  покраснели, и она начала всхлипывать.
- Что случилось, Виктория? Я тебя чем-то обидел? -  встревожился Владимир.
- Нет, нет, моя радость! Мне впервые в жизни дарят корзину цветов, да ещё  и моих любимых лилий!

  Теперь Головинский стал приезжать к ней каждый день после обеда. Виктория, к этому времени, уже освобождалась от работы в своей булочной. До вечера они проводили время в постели, затем ужинали, а потом он уезжал к тётушке.
  Виктория почему- то никогда не называла Владимира по имени. Она обращалась к нему не иначе как « Радость моя», « Счастье моё», «Красивый мой», «Солнышко моё».

  Так прошли три недели.



- Завтра воскресенье. Завтра я покидаю мирную и спокойную жизнь и возвращаюсь на войну. Возвращаюсь туда, где в меня будут стрелять и травить газами. Туда, где я часто буду голодать и не спать по нескольку дней. Но, честно признаться, меня туда тянет. Там, на войне, я вижу смысл всей моей жизни. Там я чувствую себя нужным,  ведь иногда от меня зависит исход боя. - С такими мыслями Головинский поднялся  в субботу.

  На воскресенье у него уже был куплен билет на поезд.

  Анастасия Михайловна с грустными глазами лично собирала его в дорогу.
- Володинька, я папиросы для твоих друзей оставила в библиотеке. Не забудь их положить!
- Хорошо, тётушка! Спасибо!

- Володинька, новое шёлковое бельё, две пары, лежат на столе в твоей спальне. Не забудь его!
- Хорошо , тётушка ! Спасибо!

  После обеда Головинский поехал прощаться с Викторией. Накануне он обмотал весь Питер в поисках специального подарка для неё. И только на Большой Морской улице, в ювелирном магазине Морозова, нашёл  то, что хотел: золотую брошь в виде лилии с маленькими бриллиантами.

 В подъезде дома ,  где жила Виктория, как всегда, пахло ванилью и свежевыпеченным хлебом.
  Она сама  открыла  дверь  своей квартиры Владимиру.
- Я тебя так ждала, «Счастье моё»! Я так по тебе соскучилась, «Солнышко моё «! Ой какие необыкновенные лилии: нежно-жёлтые! Я таких никогда ещё не видела. Где ты их купил, любимый мой?
- Это мой секрет. Не скажу! - отшутился он.

  Виктория поставила цветы в большую напольную вазу.
- Какие красавицы! Спасибо,  «Счастье моё»! - она прижалась к Владимиру и стала нежно целовать его  в губы.
Затем, нехотя, оторвалась:
- Завтра — воскресенье! Я не пойду в булочную. Такая замечательная погода стоит. Настоящая весна! Поехали завтра куда-нибудь за город, любимый мой?

- Я завтра уезжаю, Виктория. Пришёл попрощаться. Это тебе. - Владимир достал коробочку красного бархата и протянул ей.
- Куда ты уезжаешь, «Счастье моё»? - не поняла Виктория.
- Как куда? На войну! - ответил он просто.

  Виктория открыла коробочку.
- Красивая... - очень тихо произнесла она, а затем громко и страшно зарыдала.

   В воскресенье с утра шёл дождик. А к обеду тучи куда-то пропали, и показалось солнце.
Синее весеннее небо... На вокзале  пахло фиалками, сиренью и паровозным дымом...

  Поезд тронулся . Владимир из окна вагона махал рукой Анастасии Михайловне, Василию



Васильевичу и Виталию Викторовичу, стоящим на перроне...

 - Закончилась мирная жизнь! На фронт! - с каким-то счастливым отчаянием подумал Головинский.