Александр Квиток
I
Кататься на поездах южного направления да ещё в середине лета, да ещё и с пересадками, да ещё и ночными рейсами, да ещё и в течение трёх дней и ночей, – мало радости. В поездах – духота, на вокзалах – суета, у билетных касс – очереди, в залах ожидания негде присесть. И всё это вместе взятое омрачает радость от самого путешествия, которое по сути своей есть интереснейшее времяпровождение. Вот и остаётся совсем мало радости от самого путешествия.
В Ессентуки мы приехали утром – не ранним, и не поздним, а в самый раз. Контора СКГУ находилась совсем близко от вокзала – в трёх минутах ходьбы. Туда мы и подошли в самом начале рабочего дня. Через час нашего общения с отделом кадров мы получили направления в разные территориальные экспедиции Северного Кавказа. Один из нас поехал в Чечено-Ингушетию, другой в Кабардино-Балкарию, третий – в Дагестан. Мы же с Толяном Захаровым получили направление на запад – в Краснодарскую экспедицию. Двое сразу же укатили в Минводы на электричке – там проходили нужные им поезда, следующие в юго-восточном направлении, а мы втроём – Толян Захаров, Володя Присекин и я пошли гулять по городу. Наши поезда отправлялись ночью, и у нас было много времени, чтобы хорошо познакомиться с новым для нас городком.
Чистый, зелёный, уютный курортный город Ессентуки сразу же покорил меня. Покорил до такой степени, что я сказал сам себе: «Я буду жить в этом городе». И, как ни странно, это намерение в дальнейшем исполнилось. Причём, исполнилось без особых усилий с моей стороны, а как бы по чьей-то воле свыше.
У меня сохранилась старая фотография формата 9х12, где мы втроём стоим на улице Интернациональной. Снимок сделал случайный прохожий, которого мы попросили об этом. Мы стоим на том самом месте, где есть ступеньки на тротуаре по правой стороне улицы, если идти вниз, рядом с двухэтажным зданием горкома партии, там, где улица делает заметный поворот направо. Когда я прохожу по этим ступенькам вверх или вниз, то всегда вспоминаю эту фотографию и моё решение поселиться и жить в этом городе. Прямо-таки, судьбоносное решение!
Путь из Ессентуков до Краснодара оказался для нас самым долгим и тяжким. Вот вам задача по арифметике: из пункта «Е» в пункт «К» ехали два студента; расстояние от «Е» до «К» по прямой линии составляет 320 км, по автодороге ~ 400 км, по железной дороге – 450 км; вопрос: с какой средней скоростью двигались студенты, если на весь путь они затратили
36 часов? Эту задачу запросто решит любой пятиклассник-троечник, и вычисленная скорость, ясное дело, будет очень маленькой – где-то на уровне скорости движения велосипедиста по раздолбанной дороге.
В том-то и дело, что поезд шёл с нормальной для поезда скоростью. Мы потеряли более 20-ти часов при пересадке на станции Кавказской. Приехали туда утром, а проходящий поезд на Краснодар значился в расписании далеко за полночь. Вот и пришлось нам детально познакомиться с вокзалом и ближними его окрестностями, а также с городом под названием Кропоткин. Знаете ли, это бывает, когда название города не совпадает с названием станции.
Мы целый день гуляли по городу, посетили парк культурного отдыха, сфотографировались там, потом вышли к реке Кубань. Хотели там иску-паться, но нас отпугнула холодная грязная вода и быстрое течение с водо-воротами. День был очень жаркий и длинный, и я по случаю купил себе белую соломенную шляпу, чтобы хоть голову чем-то прикрыть. Шляпа мне очень понравилась, она выглядело лёгкой и какой-то нарядной, и очень располагала, как мне показалось, к лёгкой курортной жизни. Но жизнь у нас складывалась совсем не курортная, а, скорее, озабоченно-трудовая.
К вечеру мы вернулись на вокзал, а там народу прибавилось втрое против утрешнего. В кассу за билетами выстроилась длиннющая очередь, и всем почему-то надо было в Краснодар. Ну, нам-то понятно – мы на практику едем, а им-то зачем? Ну, заняли мы очередь, договорились с Толяном стоять в очереди по очереди – час я, час он. Отстоял я свой час, потом Толян за-ступил. Следующий свой час я отстоял с трудом, сказывалась усталость от долгой прогулки по городу. Толян сменил меня в очереди, а я пошёл к нашим вещам, присел на чемодан. Посидел немного, и так мне спать захотелось, что я тут же устроился спать в углу прямо на каменном полу. Подстелил газету, под голову положил свой чемодан (тот самый, с которым в Грузию ездил), сверху положил мягкий рюкзак Толяна вместо подушки и сразу же крепко заснул.
Пробуждение было неимоверно тяжёлым, вязким, словно выползание из мрачного глухого подземелья на свет божий. Толян растолкал меня за пять минут до поезда, а я долго не мог проснуться, не понимал, где я, кто я и куда мне надо идти. Толян закинул за спину свой рюкзак, взял мой чемодан, а меня взял за руку и повёл, как малое дитя, к поезду. И уже в вагоне, умывшись тёплой водой, я стал наконец-то соображать, кто мы такие и куда мы едем.
А потом, когда мы разместились по своим верхним полкам, последовало продолжение сна, но уже не такого крепкого, а беспокойного, тревожного, прерывистого. Едва я начинал засыпать, как поезд ускорял движение и катился всё быстрее и быстрее, как с горки катится вниз всё, что на колёсах Я вздрагивал и просыпался – поезд шёл ровно, ритмично стучали колёса на стыках рельсов. Это успокаивало, и я опять засыпал. Но снова поезд катился вниз в какую-то большущую яму, снова я в тревоге просыпался. Так и катились мы вместе с поездом в глубокую котловину, и меня удивляло, что никто, кроме меня, не беспокоился по этому поводу. И я уже не отличал своих сонных невнятных мыслей от мыслей спокойно-бодрых. Всё смешалось…Хорошо, что путь длился недолго, всего-то четыре часа. И всё же, выйдя на привокзальную площадь в Краснодаре, я с облегчением убедился, что город расположен не в яме, а на равнине, и спустились мы сюда не с гор, а приехали по ровной кубанской степи.
А белую курортную шляпу я выбросил. Поспал я на ней в поезде и она потеряла свой щегольской вид. Ходить же в мятой шляпе – это вульгарно даже для студента.
II
В экспедицию мы подъехали в самом начале рабочего дня. Все, кто нам был нужен, пребывали на своих местах. В кабинете у главного геолога, куда мы вошли сначала, сидел начальник геопартии. Мы представились, и этот тип, обращаясь к главному, радостно прокричал:
– Вот они-то мне и нужны! Беру их себе и едем сегодня же!
Главный геолог не возражал, и мы пошли оформляться в отдел кадров. Нас это вполне устраивало – ехать в полевую партию сразу же, не задерживаясь в Краснодаре. Но вмешалась разнарядка из Управления, а там предлагалось всем руководителям экспедиций готовить из грамотных рабочих и практикантов специалистов нового профиля – радиометристов. И нас задержали на три дня с тем, чтобы преподать нам за это время практический курс по радиометрическим измерениям.
Начальник партии уехал без нас, а мы поступили в распоряжение главного геофизика экспедиции. Но сначала нас определили на жительство недалеко от конторы и велели придти после обеда.
Нас научили работать с прибором под названием «радиометр». Измерять радиоактивность горных пород в ходе любых геологоразведочных работ – это называлось «попутные поиски», и мы попали таким образом в число первых операторов, подготовленных для этих измерений. Нам выдали справки, удостоверяющие в том, что мы прошли трёхдневные радиометрические курсы. Не терпелось нам уехать в полевую партию побыстрее, ибо в городе стояла такая неимоверная жарища, да и ехать нам предстояло в горы. А горы – это лес и прохлада, это красота пейзажей и чистые холодные горные реки.
Уехали мы поздним утром на автобусе и к вечеру прибыли в Апшеронск – небольшой городок в предгорьях Западного Кавказа. Здесь мы сели в поезд, идущий вверх вдоль реки Пшехи. Настоящий пассажирский поезд – несколько зелёных вагонов общего класса с жёсткими сидениями, но вместо паровоза – мотовоз, а сама железная дорога – узкоколейка. Интересно было ехать в этом поезде – всё настоящее, только уменьшенное, как на детской железной дороге.
Река Пшеха, вдоль которой мы неспешно ехали, выглядела живописно – бурная, чистая, в глубоких местах – голубовато-зелёная. По многоводности её можно было сравнить с рекой Техури, что в Грузии, где я побывал на первой практике. По мере продвижения нашего «игрушечного» поезда вверх, горы становились всё выше и выше. И всё обозримое пространство было покрыто сплошным лиственным лесом. Проезжали посёлки и станицы, остановок было много – почти возле каждого строения поезд останавливался, кто-то сходил, кто-то садился и ехали дальше по сигналу басовитого гудка, не хуже паровозного.
Доехали до станции Режет. Здесь все вышли, и нам сказали, что поезд даль-ше не пойдёт. Приехали…
Приехали все, кроме нас. Нам бы ещё километров двадцать по узкоколейке вверх и тогда приехали. Но это, скорее всего, завтра. Пока народ, прибывший поездом, не рассосался по домам, мы расспросили кое-кого о возможности нашего дальнейшего продвижения в горы. Нам объяснили, что утром, в семь часов, будет идти рабочий поезд до Шпалореза – это конечная станция. Дальше железной дороги нет, только тракторные дороги и пешеходные тропы.
Ну что же, будем считать, что ещё один этап нашего путешествия позади. Теперь бы нам где-то переночевать устроиться…Устроились в маленьком деревянном строении с вывеской «ст. Режет». Там прибиралась пожилая женщина, и нам она милостиво разрешила переночевать в зале ожидания. По правилам она должна была запереть на замок входную дверь до утра, но поскольку мы тут устроились на ночлег, то в этом нужды уже не было. На лавках спать было узковато, поэтому мы устроились на полу, благо, что пол был деревянный и чистый. Подстелили газеты, приобретённые ещё в Краснодаре, под головы положили каждый своё: Толян – свой мягкий рюкзак, а я – свой жёсткий бывалый чемодан.
III
Выспались мы отлично, встали рано. Сходили на речку, там умылись и попили водички. Говорят, полезно натощак воду пить…
А рабочий поезд уже стоял перед станцией. Он действительно выглядел, как грузовой поезд: несколько платформ для перевозки леса и пара крытых маленьких «пульманов» с деревянными лавками внутри.
Доехали быстро. Хотя поезд двигался медленно, но зато остановок было мало. Сошли в селении Верхние Тубы, здесь находилась перевалочная база Западно-Кавказской ГРП. Дальше нам предстояло топать ножками, но это нас не смущало. Мы были готовы ко всему, лишь бы не сидеть на месте, не тяготиться ожиданием. И это, как мы понимали, был последний этап нашего путешествия.
Перевалочную базу мы увидели сразу: в просторном дворе одного из домов селения стояли бочки с горючим, ящики из-под «ВВ» (взрывчатые вещества), лежали штабели досок. А ещё стоял оранжевый трактор ДТ-54 с прицепом. Всё это, стоящее и лежащее во дворе, несло в себе и на себе явные признаки перевалочной базы.
Мы вошли во двор. Навстречу выдвинулся от дома высокий, начинающий лысеть, мужчина средних лет. Это был завхоз партии Ашот Одобошьян. У нас к нему имелась записка, но он уже знал, кто мы такие и зачем приехали. Познакомились. Завхоз обнадёжил нас сразу: завтра в горы пойдёт конный караван с продуктами, мы пойдём с ним. Наши вещи обещал пристроить на лошадей. Ещё пойдёт трактор с прицепом, но в прицепе ехать нельзя, есть одно место в кабине, но с трактористом он поедет сам. Мы и не надеялись на какой-либо транспорт, нам и то хорошо, что вещи на себе не тащить. А ходить по горам – это нам не трудно.
Взяли у Ашота пару банок тушёнки, пару банок сгущёнки, буханку хлеба. Наши голодные желудки подавали отчаянные сигналы о полной пустоте и готовности принять в себя хоть какую-нибудь еду. День только начинался, и мы решили провести его у реки. Завхоз просил подойти к вечеру, он обещал устроить нас с ночлегом.
На реке мы расположились, как на курорте. Сначала искупались в холодной и чистой Пшехе, потом простирнулись по мелочам, потом покушали. И весь день до вечера загорали и купались. Так славно прошёл у нас этот день.
Вечером Ашот устроил нас ночевать в один из домов селения, к своим родственникам. Переспали нормально. Утром нас неплохо покормили и мы стали собираться в путь. Дождь, похоже, начался ещё ночью и утром продолжал свой ровный однообразный полив, хоть и не сильный, но непрерывный.
Мы надеялись, что Ашот отменит выход каравана из-за дождя, но караван ждали в горах, и мы вышли без задержки. Свой чемодан я загрузил на лошадь, погонщик привязал его верёвками. Толян же свой рюкзак понёс на себе и правильно сделал.
Трактор с прицепом пошёл первым, за ним двинулся наш конный караван. Мы с Толяном держались сзади. Сразу же пошли быстро, и мы едва успевали за лошадьми. Какое-то время мы держались за трактором, но когда начался подъём через лес, наш погонщик повёл караван хорошо натоптанными разветвлёнными тропами. А трактор вскоре исчез из виду, но какое-то время мы слышали то близкий, то отдалённый шум мотора. Потом стало тихо, только шум дождя да редкие крики погонщика, поторапливащего лошадей, звучали в лесу.
Мы прошли около пяти километров, когда я заметил плачевное состояние моего чемодана и пожалел, что навьючил его на лошадь. Он стал грязным, ободранным и каким-то уплощённым, словно на нём полежала лошадь. Лошадь на нём не лежала, такого не было, но на скользких тропах бедные лошади иногда падали или цеплялись поклажей за стволы деревьев и ветки, и тогда поклажа, в том числе и мой чемодан, принимали на себя все удары и зацепки. Я попросил погонщика остановиться и снять
мой чемодан, решил нести его в руках. Гурген с пониманием отнёсся к моей просьбе, но переупаковывать груз ему не хотелось, и он предложил двигаться дальше, а мне вполне резонно заметил:
– Ты же не будешь здесь ремонтировать свой чемодан? Придём на базу, распакуемся и там починишься.
Я безнадёжно махнул рукой – хрен с ним, с чемоданом. Живы будем – что-нибудь придумаем. Но Гурген, как я заметил, стал вести лошадей осторожнее и выбирал широкие просветы между деревьями.
Мы вошли в хороший, довольно быстрый, темп движения, и все неудобства от дождя, от грязи, от вида грязного сплющенного чемодана уже не трогали меня. Как будто это было не со мной, а с кем-то другим, а я так себе, просто проходил мимо.
Вспомнилась первая производственная практика в Грузии и мой путь в горы – под дождём и с чемоданом в руках. Выводов из прошлых ошибок я так и не сделал. Хотя нет, кое-какие выводы всё-таки сделал: в чемодане у меня лежала старенькая рабочая одежда, ложка и кружка; в кармане – перочинный ножик, на ногах – кеды, а на левой руке – часы «Кама». А вот рюкзак я опять не купил, и не купил потому, что купил себе часы. Ну, уж больно красивые часы лежали на витрине. Это были первые в моей жизни наручные часы. А на рюкзак не хватило денег. С чемоданом же придётся расстаться, это теперь уже ясно. Но не сегодня и не завтра, а когда вернёмся в Новочеркасск. Там его купил – там и выброшу.
Так за размышлениями незаметно прошла большая часть пути. Вторая половина пути была полегче: рельеф местности перешёл в более пологий подъём с неглубокими балками, лес стал менее густым, а деревья – более могучими. Мы все ощутили эту перемену к лучшему, повеселели, а Гурген даже запел какую-то свою армянскую песню. Лошади тоже шли веселее, часто отфыркивались. Наверное, они чувствовали скорое завершение трудного пути, когда для них будет кормёжка и отдых.
И в самом деле, впереди посветлело, послышался шум водного потока, и мы вышли к реке. Базовый лагерь располагался на другом берегу, метрах в ста от речки. А на берегу у самой воды стояло бревенчатое сооружение, в назначении которого легко можно было догадаться. Над крышей торчала железная дымовая труба и этим всё было сказано – это, конечно же, стояла баня.
Мы вброд перешли речку. Перешли следом за лошадьми, не разуваясь. Всё на нас было мокрое и грязное, так что пройти по чистой воде имелась даже необходимость. Для чистоты. А чистота – залог здоровья.
Ещё сто метров пологого подъёма и мы вошли в базовый лагерь Западно-Кавказской геопартии. Лагерь располагался на ровной большой площадке среди могучих деревьев в один-два обхвата. Настоящий дикий лес с преобладанием пород бука и граба. И в этом лесу устроили базу партии – большое деревянное строение барачного типа и десятка два больших и малых палаток, произвольно расставленных вокруг него.
Пахнуло дымком, послышались голоса. К нам подошли несколько человек. Караван с продуктами здесь ждали давно, и про нас тоже знали , что прибудут двое студентов. Радиосвязь с Краснодаром и с перевалочной базой здесь была хорошая, а в штате каждой геопартии всегда состоял радист, или, как шутили геологи, начальник радиостанции. Хоть над чем-то, но всё-таки начальник.
Дождь прекратился, и только с деревьев ещё сыпались крупные капли. По-светлело. Гурген, между тем, развьючил лошадей, и я получил в руки свой истерзанный чемодан. В одной из больших палаток нам показали спальные места – деревянные нары, сделанные из жердей. Мы получили спальные мешки и стали устраиваться на жительство. А устраиваться нам было не очень-то сложно. Главное, что мы сделали сразу, это переоделись в сухую одежду, сбросив с себя всё насквозь промокшее.
Что делать дальше – нам подсказали наши голодные желудки. С прискорбием мы узнали, что здесь нет общей столовой, а каждый готовит (или не готовит) для себя сам. Повторялась грузинская история. Но теперь нас было двое и мы находились среди соотечественников. Что-нибудь придумаем. Бог дал жизнь, даст и пищу.
Завсклад Саня (он же – начальник радиостанции) выдал нам под запись ту-шёнки, сгущёнки и хлеба. Готовить или не готовить – для нас пока вопрос не стоял. Мы поели со здоровым студенческим аппетитом, запили обед речной водой, а потом вышли из палатки покурить и осмотреться. Ещё бы чаю горяченького! Но наше настроение и без того приподнялось. Мы покалякали с Толяном о том-о сём и пришли к выводу, что надо идти к геологам в камералку, чтобы поближе познакомиться и прояснить перспективы.
IV
Две недели мы провели на базе партии. За это время мы прочитали проект работ на текущий год, познакомились с окрестностями лагеря, сходили с участковым геологом на главный участок, где проходились штольни. Потом нам доверили самим сделать маршрут по профилю от реки Пшехи на север километров пять и обратный ход – по параллельному профилю опять вернуться к реке.
В этом первом нашем самостоятельном маршруте мы нашли рудопро-явление полиметаллов. От речки поднялись по склону метров триста и здесь профиль упёрся в скалу высотой метров десять и такой же ширины. Привязали обнажение к пикету и стали его детально обследовать с молот-ками. Сразу же заметили маломощную заохренную зону с бурыми натёками. Ковырнули молотком – открылась богатая кварцевая жила с гнёздами галенита (сульфид свинца). Всё измерили, записали, набрали полрюкзака образцов. Судя по внешнему дикому облику скального выхода, здесь ещё никто не проходил и не исследовал. Получалось так, что мы первые открыли это проявление. Нам бы радоваться, а мы засомневались – неужели здесь ещё никто не ходил? Ведь эта скала нагло стоит прямо на профиле и, чтобы её не заметить, надо умышленно сбиться с профиля и сделать вид, что этой скалы как бы нет в натуре. Но мы всё-таки порадовались за себя – это была самая интересная точка наблюдения в маршруте. Далее мы шли по однообразным высыпкам сланцев и редким пустым обнажениям. Как и положено, всё измеряли и фиксировали в полевой книжке. Но это была уже скучная однообразная работа.
Вернувшись на базу, мы первым делом доложили о проделанной работе, показали рудные образцы и нанесли рудопроявление на карту. Нас успокоили – по этому профилю действительно ещё не ходили. Эти профиля всего лишь неделю назад разбили топографы, и мы, естественно, первые, кто обнаружил это проявление.
Потом нам дали задание сходить на дальний участок и задокументировать там канаву. Это нам было интересно, поскольку предстояло правильно выйти к участку, найти на местности эту канаву, потом уже задокументировать её – измерить параметры, привязать к пикету, исследовать и описать вскрытые канавой породы, отобрать образцы и пробы. Мы получили карту, молоток и компас, а ещё полевой журнал для зарисовок. Ничего своего у нас не было, а то, что дали, так это на время – сходили, поработали и вернули. Студентам не положено – так было в Грузии, так было и здесь. Сходили мы с Толяном нор-мально, участок и канаву нашли быстро, а документировали долго И это – нормальный ход вещей, поскольку делали мы это в первый раз, а потому старались всё делать так, как нас учили. Нас разочаровало только то, что канава оказалась хоть и глубокой (до 3-х метров), но коренных пород здесь не достали. И это бывает в геологии. Но мы всё добросовестно исследовали, зарисовали наблюдаемую фактуру, измерили и простучали все крупные глыбы в наносах.
А ещё нам пришлось поучаствовать в научных экспериментах. Из Москвы приехали сотрудники отраслевого НИИ и нас подключили к ним в качестве рабочей силы – отбирать биохимические пробы на Центральном участке. Суть метода заключалась в отборе кусочков коры деревьев и привязке этих точек отбора к профилям. Нам дали топоры и мы двинулись на участок. Работа продвигалась быстро. У москвичей всё было заранее подготовлено. Вырубленный кусочек коры тут же укладывался в маленький матерчатый мешочек с сопроводительной этикеткой. За два дня всю работу закончили.
В дальнейшем предполагалось проводить спектральные анализы по этим пробам, а в конечном итоге получить количественные содержания рудных ме-таллов (свинца, цинка, меди). Растёт, к примеру, дерево над рудной зоной и всасывает своими корнями растворы из наносов, а там повышенные содержания свинца и цинка. И все эти содержания, предположительно, накапливаются в коре дерева, если они вообще там есть. Но в том и суть научных методов – проверить, попробовать, убедиться.
Дня через три после нашего прибытия на базу партии прислали двух рабочих – юного (вчерашний школьник) и молодого (женатого и серьёзного). Их подселили к нам в палатку. Познакомились, и тут выяснилось, что они тоже прошли трёхдневный курс радиометрии и сюда их прислали в качестве операторов-радиометристов. Им предстояло измерить радиоактивность пород во всех пройденных штольнях и канавах, а также сопровождать геологов в маршрутах, чтобы вести измерения по ходу дела. Радиометр они принесли с собой и уже на следующий день с энтузиазмом принялись за свою интересную работу.
После нескольких дней активной деятельности ребята заскучали – никакой повышенной радиоактивности нигде ни отмечалось. Работа пошла своим рутинным ходом. Чтобы взбодрить ребят, мы с Толяном затеяли невинную, на наш взгляд, шутку. Дело в том, что мои новые наручные часы «Кама» имели светящийся циферблат и стрелки. Ещё в Краснодаре мы заметили, что часы несут в себе повышенную (до 90 единиц) активность. Как нам объяснил геофизик, это излучение исходило от радиоактивного фосфора, который и составлял основу светящегося состава на циферблате. Насчёт вредности для здоровья нам было сказано, что её как будто бы нет. Но я всё-таки снимал часы на ночь и ложил их подальше.
И вот однажды мы встретились с операторами на Центральном участке. Они только что вышли из штольни, где измеряли активность. Ничего путного, по их словам, в штольне не обнаружили. Здесь же возле устья штольни я подобрал кусок плагиопорфирита размером с кулак, положил его в шламовый мешочек, и туда же вложил свои часы, завёрнутые в бумагу. На глазах у всех я достал этот образец из рюкзака и попросил ребят измерить его на предмет радиоактивности. Образец лежал на мешочке, а в мешочке находились мои часы. Ребята отнекивались, но всё же мы их уговорили включить прибор. В наушниках резко затрещало, стрелка прибора зашкалила, пришлось переключиться на второй диапазон. Ребята оживились и стали уточнять, откуда образец. Мы соврали, что камень отобрали пару дней назад в забое этой самой штольни, откуда они только что вышли.
И когда они стали собираться, чтобы идти обратно в штольню, мы выждали немного и открыли им «секрет» повышенной радиоактивности. Они не поверили и пошли в штольню, и тогда я показал им свои часы. И здесь они не поверили. Пришлось продемонстрировать им возможности радиоактивного фосфора, то приближая часы к прибору, то удаляя их. Моло-дой и серьёзный обиделся на нас, а юный посмеялся вместе с нами. Плоховато, когда нет у кого-то чувства юмора, его же никаким тренингом не приобретёшь. А над такими людьми, с отсутствующим чувством юмора, как раз и любят подшутить любители этого дела.
V
Самым запомнившимся моментом каждого дня, прожитого нами в базовом посёлке, я бы назвал утреннее пробуждение. Спали мы крепко, отлично высыпались, несмотря на жёсткие нары, поэтому пробуждение утром было приятным прежде всего от хорошего здорового сна. Нас не раздражали утренняя суета у палаток и лёгкий смолистый дымок от костров, стелющийся по лагерю. Это семейные люди готовили завтраки на кострах, на очагах, на примусах. Лёгкая примесь смолистого дымка к прохладному лесному воздуху нисколько ни портила чистоту его, а наоборот – усиливала сладость каждого вдоха. Нам некуда было спешить, мы долго ещё валялись на нарах, слушая беззлобную и обязательную утреннюю перепалку двух радиометристов. Молодой вставал рано, разжигал очаг и начинал готовить своё варево, а юный не любил вставать рано, и они препирались всегда по утрам, но только шёпотом, Мы настояли на нашем неотъемлемом праве спать вволю и вставать, когда нам захочется, и твёрдо попросили их не шуметь по утрам. Иначе, пообещали мы, будем жаловаться начальству. Молодой всерьёз воспринимал наши шутливые угрозы, и они стали так тихо уходить на работу, что мы даже и не слышали, и спали ещё спокойнее.
Лес, в котором стояла база партии, был настоящий – могучий и нетронутый человеком. Единственный большой пень от спиленного толстого дерева стоял в самом центре посёлка – между складом и бараком. Вокруг этого пня часто собирались по вечерам любители поговорить «за жизнь». В лагере всегда было прохладно, солнце сюда почти не проникало, и это было не по причине густого леса, а потому, что посёлок стоял на склоне высокой горы, которая и закрывала его от солнца более, чем на полдня.
Жизнь, которую мы вели на базе партии, для нас ощущалась весьма приятной, почти курортной. Работой нас особенно не нагружали, мы чувствовали себя свободными и могли ходить, куда нам вздумается, но в рамках порядка и техники безопасности мы должны были спрашивать разрешения у нашего участкового геолога. Мы обследовали все ближние окрестности вокруг посёлка и всё чаще поглядывали в сторону высокой горы, на склоне которой стоял лагерь. Нам казалось, что туда можно сходить запросто, как на прогулку. Но туда нас не пустили одних, а кого-то из геологов, желающих нас туда сводить, не нашлось.
Нам показали карту, где была обозначена эта гора. Называлась она – Нагой-Чук, и абсолютная отметка её вершины составляла 2467 метров над уровнем моря. Если учесть высоту лагеря (около 1500м.), то предстояло подняться почти на километр вверх через мощные скалы, где не было доступных проходов к вершине. Нам также показали вполне доступный, но длинный путь на эту гору: выйти тропами с пологим подъёмом на плато Лаго-Наки, а оттуда уже можно выбрать подходящий проход к вершине горы. Но такой поход за один день не сделаешь, на это понадобится два-три дня, да ещё и с хорошим туристическим снаряжением. И обязательно с палаткой.
Впоследствии мы уточнили по хорошей точной карте: базовый лагерь ГРП стоял на склоне горы Мессо, в урочище Котловина, в самом истоке реки Туба.
Очень уж нам хотелось подняться повыше, чтобы полюбоваться красотой и величием гор, но пришлось отказаться от этих замыслов до лучших времён. Нам пообещали, что, может быть, возьмут нас в маршрут на дальний участок, что располагался на западных склонах горы Фишт, ещё более высокой, нежели Нагой-Чук. Но этого маршрута мы так и не дождались.
Зато дождались других маршрутов – настоящих поисковых маршрутов, протяжённых и потогонных. Оказывается, у начальства лежала заявка на нас. Мы понадобились в дальнем поисковом отряде, где ощущалась острая нехватка ходоков-маршрутчиков, а работы было невпроворот. Узнав, что на базе партии околачиваются двое студентов, не шибко загруженных работой, начальник отряда Василий Кордов сразу же затребовал нужные ему кадры, пригрозив срывом выполнения целевого задания. Так мы и попали в настоящую полевую геологию, где пришлось потрудиться до седьмого пота. Но прежде, до того, как мы уйдём в поисковый отряд, я немного опишу ещё одну сторону здешней жизни – амурную, незримую на первый взгляд, но всегда существующую в геологических партиях.
Жизнь на базе партии протекала в спокойном рабочем режиме. В основном, народ здесь собрался семейный. Каждая семья имела отдельную палатку. Геологи жили в бараке, там же одну из комнат занимал радист с радиостанцией. Кабинет начальника и камералка совмещались в одном помещении. Самую большую комнату в бараке занимали под общежитие рабочие – проходчики и канавщики.
Оживление в лагере бывало только по утрам и вечерам, днём же стояла полусонная тишина, поскольку народ расходился по рабочим участкам. И работали тогда весь световой день.
Какого-либо накала любовных страстей здесь не было и в помине. Единственной свободной и в меру красивой женщиной в маленьком посёлке считалась техник-геолог Надюша. Но вокруг неё в радиусе полста метров каких-либо ухажёров не просматривалось. И нельзя сказать, что она строила из себя принцессу посёлка. Нет, она была весёлой и общи- тельной девушкой, и с ней можно даже было поговорить о любви, но только так, в шутейных тонах. Очень явственно над ней светился ореол естественного желания «выйти удачно замуж», или закончить ВУЗ, как шутили в те времена записные остряки. Это было понятно даже нам, молодым и неопытным. Подходящей партии для Надюши в этой геопартии не намечалось. Ну не было здесь холостых инженерно-технических работников, а рабочие и студенты – не в счёт. Даже любовника завести себе здесь было очень проблематично – все друг у друга на виду, живут тесно, уединиться негде. Чихнёт кто или пукнет, и всякий сосед, если захочет, может сказать «будь здоров» или иное пожелание. Уединиться можно было только в лесу. Но и там комары не дадут жизни в том смысле, что
нельзя обнажаться, – мигом высосут приличную дозу крови. Никакого тебе кайфа.
В отряд к Василию Кордову мы собрались быстро: вечером нам дали команду, а в восемь часов утра мы уже бодро шагали по тропе вниз, в направлении перевалочной базы. Идти было легко, погода последние дни стояла солнечная, тропа под ногами ощущалась твёрдой и сухой. Заблудиться было просто невозможно – все тропы и тракторная дорога вели вниз, к Шпалорезу.
Толян легко шагал со своим рюкзаком за плечами, а я со своим чемода-ном…тоже за плечами. Хотя мой чемодан изрядно пострадал при траспортировке на лошадях, всё же он сохранил форму и функции чемодана – замки работали, ручка присутствовала на месте. Нужда заставила меня искать более рациональные способы переноски чемодана и я додумался: снял кожаный брючный ремень, продел его в ручку чемодана, чемодан же закинул за спину, а концы ремня продел в брючные петли и застегнул спереди ремень на пряжку. Таким образом, висящий за спиной чемодан с помощью брючного ремня, зацепленного за брюки, удерживал брюки от спадания. И я тоже шагал легко, довольный своей рационализацией.
К обеду мы прибыли на перевалочную базу. Здесь уже готовился конный караван в отряд Василия Кордова. Мы успели слегка перекусить и снова тронулись в путь. По отношению к базе партии, конечно же, отряд Кордова считался дальним, а по отношению к перевалочной базе – ближним. Мы дошли в полевой лагерь отряда всего лишь за 2,5 часа. Наш путь пролегал по старой лесной дороге вдоль реки Тугупс. Самые трудные места – это переправы через многоводные ручьи – притоки основной реки. Но и здесь мы быстро управлялись с переобуванием, и наше продвижение вперёд происходило без задержек Как шутили мы с Толяном о нашем лёгком пути: да это же не переход, а прогулка по парку культурного отдыха.
VI
Полевой лагерь отряда располагался на краю небольшой зелёной поляны, на берегу реки Тугупс. От кухонного навеса до воды – всего-то метров десять. В большой шестиместной палатке жил начальник отряда Василий Кордов и его жена Люда, там же размещался склад продуктов и снаряжения. Далее, вдоль берега, стояла маленькая двухместная палатка и ещё дальше – шалаш. В шалаше устроился шурфовщик (проходчик шурфов) Илья Кузьмич, а в палатке жила молодая и симпатичная повариха Лиза и геологиня Луиза – красивая стройная осетинка лет двадцати семи. Ещё две маленьких палатки стояли ниже навеса и подальше от реки. В одной из них, ближней к речке, размещались двое молодых мужчин: Витёк – студент пятого курса Ростовского университета и Гришка – высокий белобрысый, всегда весёлый, шлиховщик из Апшеронска. Вторая малая палатка была свободна и предназначалась для нас.
Погонщик Гурген разгрузил продукты и приторочил к вьючным сёдлам мешок с пробами и рюкзак. На перевалочную базу с караваном уходила Лиза. Ей предстояла экзаменационная сессия в одном из больших южных городов – девушка поступала учиться на геолога. Симпатичная такая, розовощёкая, улыбчивая девушка, с выразительным зовущим взглядом больших серых глаз. Девушка распрощалась со всеми, нам тоже сказала «до свиданья», и убыла с караваном на перевалочную базу.
Ну очень уж маленькие были эти двухместные палатки – в них можно было только сидеть и лежать. Но спать в них было отлично, хотя настилы-лежаки были ещё жёстче, чем дощатые нары. Их сделали из жердей, уложенных вдоль стенок на поперечные, более толстые жерди. И это правильно – чем дальше настил от земли, тем суше сама постель, т.е. спальный мешок.
Я не сразу понял, почему так хорошо нам спалось в этой маленькой палатке, да ещё на жёстких лежаках. Думал, что это от усталости (а маршруты были весьма тяжёлые), и ещё по причине здоровой молодости и чистого воздуха. Конечно же, и эти факторы способствовали здоровому крепкому сну, но главное – это река.
Если я вам скажу или вы где-то прочитаете: «…в журчании горного ручья слышалась какая-то знакомая музыка…», то вы мне можете не поверить. И правильно сделаете! Эту журчащую музыку надо услышать самому. И необязательно, совсем необязательно, что вам послышится что-то музыкальное у ручья или у речки. Как записано в Библии: «…имеете уши – и не слышите, имеете глаза и не видите». Не всё звучащее и красивое замечается нами. У одних – по причине суетности ума, у других – от лукавства сердца, у третьих – и того хуже – слон на ухо наступил. Какая уж там музыка! Тут и журчания не услышишь, не то, что музыки.
Река Тугупс – это левый приток реки Пшехи. Приток большой, многоводный, несёт почти столько же воды, как и Пшеха до слияния с Тугупсом. Здесь, у лагерной поляны, река текла спокойно, не очень быстро. Шум, который издавала текущая вода, я бы назвал лёгким журчащим шелестом в сопровождении мелодичных звуков небольших медных колокольчиков. В прозрачном потоке глубиной до полуметра тут и там выступали из воды отдельные крупные валуны. Обтекая их, вода создавала небольшие пенистые буруны, которые и накладывались на шелест потока музыкальным сопровождением. Журчащий шелест создавало само течение реки, трущейся всей своей водной массой о валунно-галечное русло. Наша палатка стояла метрах в двадцати от реки и шум реки к нам доходил уже приглушённый. То, что ровный шум спокойной реки действует успокаивающе и способствует хорошему сну, я заметил в сравнении. Однажды, после сильного дождя, вода в реке заметно поднялась, река стала грязной и непроходимой. Вот в эту ночь я спал плохо, часто просыпался и даже во сне что-то грозное тревожное слышалось мне в рокоте водного потока. В следующую ночь река текла спокойно, как обычно, и я хорошо выспался. Поделился с Толяном своими соображениями, но он сказал, что спит хорошо всегда и никакой музыки не улавливает. Сделал для себя вывод, что люди по-разному воспринимают окружающий мир. Кто-то лучше видит, кто-то лучше слышит, кто-то быстрей ходит. Толян в ходьбе был быстрее и выносливее меня, это я уже давно заметил, но повода для огорчений в этом не нашёл.
VII
Утром нас подняли рано – в семь часов. Мы хорошо выспались, настроение было бодрое, да и готовность идти в самый дальний маршрут так и пёрла из нас. Завтрак состоялся в полвосьмого, и сразу же, по мере готовности маршрутные пары, получив задание на день, стали расходиться по своим маршрутам. Толян пошёл в маршрут с Луизой, Витёк и Гришка со своим лотком пошли в какой-то дальний маршрут, а меня взял с собой начальник отряда.
Подходы к началу маршрута были совсем короткие, поскольку только начинали «захаживать» левый борт реки Тугупс. Правобережье уже было захожено, там теперь кое-где проходил шурфы Илья Кузьмич. Докумен-тировала шурфы Люда, жена Василия Кордова. В тот день она осталась в лагере одна и меня это изрядно озадачило. На подходе к началу маршрута я поинтересовался у Василия: нет ли здесь нарушения техники безопасности, когда женщина остаётся в лагере одна. Начальник согласился: да, это нарушение, но слишком много работы, и оставлять для охраны лагеря здорового ходока – это непозволительная роскошь. На всякий случай имеется ракетница, а с её помощью можно отпугнуть не только зверя, но и других нежелательных гостей. Конечно же, женщине одной страшновато в лагере, но тут уж приходится как-то с этим мириться. Да и шурфовщик работает недалеко и приходит обедать в лагерь.
Его спокойный уверенный голос внушил мне мирный и ясный настрой на всё происходящее и на будущее тоже. «Всё будет хорошо», – подумал я, шагая по тропе вслед за Кордовым. – «Начальник знает, что делает». Его терпеливые ответы и признание неправильности своих вынужденных решений вызывали уважение к нему. Он вообще мог бы со мной не объясняться. И в дальнейшей нашей совместной работе я всё более убеждался, что Василий – человек на своём месте, порядочный во всех отношениях и хороший организатор.
Маршрут мы начали с верховьев балки и пошли вниз по течению ручья. По ходу движения я отбирал металлометрические пробы из делювия в бортах балки и упаковывал их в шламовые мешочки. Образцы отбирал Василий. Он сразу же начал обучать меня методике ведения маршрута, показал на карте исходную точку и весь маршрут, нанесённый карандашом. Мы шли по тёмно-серым юрским аргиллитам. Это такие рассланцованные породы, преобразованные температурой и давлением (в глубинах земли) из глинистых толщ в такие вот затвердевшие глинистые сланцы.
Особо интересовали Кордова кварцевые жилы и прожилки. Здесь мы тща-тельно всё измеряли, отбирали образцы и пробы. Как объяснил мне начальник, это основные рудосодержащие структуры. Несколько раз он позволил мне измерить элементы залегания жилы и сланцеватости вмещающих пород. Василий проверил мои измерения и остался доволен результатами.
Так мы и шли вниз по балке, и, в конечном счёте, вышли к Тугупсу. Здесь мы слегка перекусили, покурили и снова двинулись в путь, теперь уже обратным ходом по водораздельному хребту между балками. Курил Василий много, а поскольку мы шли почти не останавливаясь, то он смолил на ходу. Он умудрялся это делать даже при подъёме по крутому склону. Такое себе я позволить не мог, я вообще курил мало, а двигаясь за Кордовым, я вынужденно бросил курить до самого вечера. Но ходок он был крепкий и даже с цигаркой в зубах шёл так быстро, что я с трудом успевал за ним. Убеждать Василия по поводу вредности курения я не стал, ибо тогда я и сам ещё не знал, насколько опасна для здоровья сия вредоносная привычка. Долго ещё в своей дальнейшей жизни я считал цигарку в зубах признаком мужественности, а когда дошло до меня, что привычка эта весьма вредная, то бросить курить я так и не смог, хотя и делал многократные попытки.
Люда приготовила нам ужин, показавшийся мне необычайно вкусным, а это были банальные макароны с говяжьей тушёнкой и чай. В отряде существовал такой порядок: к ужину приступали только тогда, когда возвращались последние маршрутчики. И этот порядок соблюдался неукоснительно. Мы с Толяном сходили на речку и хорошо поплескались в прохладной воде. Ещё утром мы заприметили глубокую яму метрах в пятидесяти ниже лагеря. Чистая, не очень холодная вода, и глубина по пояс – что ещё надо усталому пропотевшему геологу, вернувшемуся из тяжёлого маршрута? Такая купалка стала для нас обязательным ритуалом перед ужином. Людмила иногда высказывала своё недовольство по этому поводу, особенно тогда, когда все уже присутствовали в лагере, а мы своим обязательным омовением задерживали начало ужина. Василий успокаивал жену ходовыми пословицами типа: «В здоровом теле здоровый дух», и «Чистота – залог здоровья».
VIII
На следующий день меня опять взял с собой в маршрут начальник отряда. Толян пошёл в маршрут с Витьком и с Гришкой. Луиза осталась в лагере «куховарить», а Люда ушла с Ильёй Кузьмичём документировать шурфы.
Вечером за ужином теперь уже Луиза ревниво интересовалась у нас вкусностью приготовленного ею ужина – рисовая каша с тушёнкой и чай. Мы ели с аппетитом всё, что нам подавали, и нахваливали обеих поварих – и Люду, и Луизу. Поскольку штатная повариха Лиза убыла на вступительную сессию, то теперь её подменяли женщины-геологи. Один день готовила Люда, другой день – Луиза. Между ними наметилась конкуренция, каждая старалась приготовить что-то вкусное, но уж больно ограниченные были возможности нашего продуктового склада.
И всё же женщины исхитрялись в своих кулинарных выдумках, чтобы лишний раз услышать похвалу из уст не шибко привередливых едоков.
В связи с таким кулинарными изысками у нас случился совсем не запланированный «вечер смеха».
В то раз все собрались к ужину поздно, уже стемнело. Люда расстаралась и приготовила нам суп гороховый с тушёнкой и рисовый молочный (на сгущёнке) пудинг, сверху присыпанный сухим какао с сахаром из растолчённых брикетов. Получилось действительно нечто очень вкусное, похожее на торт, и мы с весёлым удовольствием уминали пудинг, запивая его крепким горячим чаем. Ещё пуще мы развеселились, когда Илья Кузьмич назвал пудинг «пуделем». Надо сказать, что голос у Кузьмича был вообще какой-то хрипловатый и некоторые слова, где была буква «а», он произносил врастяжку. Человек он вообще был неразговорчивый, и отдельные его слова мне почему-то врезались в память. И вот к слову «пудель» у меня на слуху возникло слово «бамага» (бумага), которое я как-то услышал из уст Ильи Кузьмича. И совершенно непроизвольно эти два слова соединились в смешное словосочетание «бамажный пудель». Я не удержался и с полным ртом прыснул со смеху. Содержимое залпом вылетело изо рта и это рассмешило всех, сидящих вокруг костра. Я отошёл подальше, смех по-прежнему владел мною и, умолкнув на секунду-другую, я снова заливался неудержимым смехом. Подошёл Толян и попросил меня, слегка улыбаясь, посвятить его в суть текущего момента. Я с трудом остановился и на ухо тихонечко ему сказал, заикаясь:
– Б-б-бамажный пудель…
Толян аж взвизгнул от смеха и присел. Потом отошёл подальше, я за ним, и там, в отдалении мы насмеялись вволю. У меня даже в боку закололо от смеха.
Насмеявшись, мы вернулись к костру – надо было допивать чай. Людочка высказала нам возмущение от лица всех и от себя лично: дескать, неприлично вам только двоим смеяться, поделитесь с нами причиной смеха, мы тоже посмеёмся. Я успокоил её и всех остальных: просто мы вспомнили один смешной случай в Новочеркасске, когда на именинах мы кушали нечто подобное этому пудингу. Люда настаивала, её поддержал Витёк. Поддержал грубовато, совсем неинтеллигентно ляпнул:
– Смех без причины – признак дурачины.
Но мы и не собирались никому ничего рассказывать из нашего вранья, а говорить истинную причину нашего смеха не имело смысла. Всё равно, это вряд ли кого рассмешило, я чувствовал кожей, а вот Кузьмич мог бы обидеться.
Если одному смешно, это не значит, что и другим должно быть весело. Не всегда в коллективе весёлая шутка звучит уместно. Иногда она кажется неудачной по причине неравномерного распределения чувства юмора у людей – один понимает, а до другого не доходит. В массе люди глупее, чем поодиночке, поэтому многих рассмешить проще, чем одного – собеседника, собутыльника или близкую подругу. Но у нас был не тот случай, чтобы всех рассмешить – мы все слышали друг друга по-разному. Прав был поэт, верно заметивший: «…мне грустно оттого, что весело те-бе…». И вообще, юмор не поддаётся толкованию. Остроумию нельзя научить даже на клоунских курсах. Шутку нельзя растолковать, а юмор исследовать. Хотя попытка этим всерьёз заняться, скорее всего, выглядела бы смешно. Но, опять же, не для всех.
А здесь и Кузьмич, молчавший до сих пор, сказал несколько слов, в том числе и «пудель» вставил. Теперь у меня изо рта залпом вылетел чай и с шипением попал в костёр – приступ смеха повторялся. Толян тоже прыснул с визгом, и мы спешно отошли от костра, и смеялись, смеялись, и не могли остановиться. Подошёл Гришка и с серьёзным видом попросил нас рассказать хоть ему-то, в чём дело. Мне так понятна стала его озабоченность – обычно он смешил всех своим неунывающим шутовством, а тут веселье шло не от него и мимо него, и он чувствовал в этом какой-то непорядок. И ему хотелось как-то вписаться в тему, но для начала надо было понять, по какому поводу смех. Озабоченная физиономия обычно весёлого Гришки вызвала у нас с Толяном новый приступ смеха, но уже не такого весёлого. Гришка обиделся и отошёл от нас. Отсмеялись мы в полной мере, иссякла смехотворная энергия, и мы вернулись к костру допивать остывший чай.
Подозрительно смотрел на нас теперь уже Илья Кузьмич. Молчал, молчал, потом спросил:
– А вы эта…Не с меня смеялись?..А то сма-а-атрите…
– Что вы, Илья Кузьмич! Как можно? – отвечали мы ему. Нам и в самом деле больше не хотелось смеяться. Смешливый настрой улетучился окончательно. В тот вечер все долго сидели у почти потухшего костра и молчали. Обычно балагурящий Гришка тоже помалкивал. Никоим образом не проявили своего отношения к нашему безудержному веселью только Василий и Луиза. Да и все остальные, как мне показалось, молчали тогда каждый о своём.
IX
Жизнь в поисковом отряде вошла в нормальный трудовой ритм. В маршруты мы ходили почти каждый день, Вторая половина лета на Западном Кавказе, как сказал Василий, это самое продуктивное время для полевых работ. И мы по максимуму использовали это драгоценное время – в маршруты уходили всё раньше, а возвращались всё позже. На подходы к начальным точкам уходило всё больше времени, а на возвращение ещё больше, хотя маршруты по протяжённости оставались почти прежними.
В поиски я ходил чаще всего с Витьком, а ему шеф назначал самые дальние маршруты. Сходил я также несколько раз и с Гришкой в качестве
сопровождающего, и эта работа показалась мне самой лёгкой. Василий пробовал посылать Гришку одного, чтобы высвободить лишнего человека, но тот боялся ходить по лесу один и не скрывал этого.
Гришка мыл шлихи по ручьям, притокам Тугупса, а я просто шёл за ним следом. Он часто останавливался, набирал в лоток мелкообломочного грунта из русла ручья, потом минут 10-15 промывал его на подходящей струе воды.
– Ты – моя охрана на сегодня, – говорил Гришка, – Когда со мной кто-то рядом, я спокойно работаю, не оглядываясь по сторонам.
В оправдание своей боязни, он рассказывал нам много страшных историй о нападении медведя на людей, и, надо сказать, всё-таки нагнал на нас страху. Наслушавшись его рассказов, мы тоже стали ходить с оглядкой.
Позже я и сам убедился в неуютности одинокого хождения по дикому горному лесу. Василий послал меня с бутылками отобрать гидрохимические пробы из трёх, не очень дальних, ручьёв. Работа, по сути своей, пустяковая – пройти несколько километров по старой дороге и на пересечении с тремя притоками Тугупса набрать из каждого по две бутылки воды. Почти курортная прогулка. Терренкур, понимаешь…
Но едва я отошёл от лагеря на сто метров, как почувствовал страх. Такой вот, понятный мне, страх от страшных Гришкиных рассказов. Захотелось вернуться. Но я вспомнил Луизу и Люду, которые на весь день по одной оставались в лагере. Женщины не боялись, а я-то что же? Стыда не оберёшься…И я пошёл, тревожно озираясь и прислушиваясь к каждому лесному звуку. Даже хруст сухой ветки под ногой и звуки собственных шагов казались мне нежелательными и пугающими. Я шёл вперёд и сам себя убеждал в том, что нет ничего здесь страшного, не надо бояться лесного зверя, здесь же не совсем дикий лес – есть жилые посёлки поблизости, геологи ходят порой, иногда лесорубы на тракторе проезжают. Или проезжали…Когда-то.
Так и заставлял я себя идти дальше, вглубь леса, вопреки сковывающему меня страху. Совсем беззащитным я почувствовал себя в те минуты, когда набирал воду в бутылки, присев у ручья и ощущая «мурашки по спине». Всё мне казалось, что за спиной у меня изготовился к нападению страшный зверь, а страшнее медведя здесь, в этих лесах, как убеждал нас Гришка, зверя нет.
Но я на совесть сделал порученное мне дело, отобрал водные пробы там, где пометил на карте шеф, закрыл бутылки пробками, оформил этикетки – всё сделал так, как надо. Халтурить в работе – для нас тогда было просто немыслимо. Даже здесь, на этих трёх ручьях, где меня цепко взял в свои лапы дремучий пещерно-каменный страх.
Последний раз меня накрыли «мурашки по спине», когда я уже пошёл назад, в лагерь. И так противен я стал самому себе, как тварь дрожащая,
что вдруг резко остановился, хотя в моих намерениях значилось резво уносить ноги отсюда подальше. Нет, ребята! Так дело не пойдёт! Сяду и буду сидеть, пока не пройдёт страх. Пусть эти лесные вурдалаки тоже увидят, что я сижу спокойно, а значит – не боюсь их. Сел на сухую валёжину, достал «беломорину», но спичек у меня не нашлось. Спрятал «беломорину», сижу себе размышляю. Значит так, думаю, опасность я ожидаю со всех сторон, но более всего страх меня гнетёт почему-то сзади. Но, чтобы внезапно напасть на меня сзади, ко мне надо бесшумно подобраться, а это вряд ли. Я обязательно услышу. Через лес продираться бесшумно – это под силу только бесплотному духу.
Продолжаю размышлять дальше. Если я кого-то или чего-то боюсь, даже не зная, как выглядит это нечто страшное, то это значит, что этот страх во мне. Как мне от него избавиться? Не принимать угрозу всерьёз. Поиграю со своим страхом таким образом. Я думаю, я уверен, что этот страх сам боится меня. То есть не меня, а моих логических построений. Если я способен рассуждать, сие значит, что я ещё не в полной власти устрашающей меня незримой субстанции. Значит оно не так страшно, как пытается казаться. И, скорее всего, «оно» само боится меня. Как только я перестаю бояться «его», «оно» начинает бояться меня. Вот такая обратная связь. Если «оно» пытается подобраться ко мне сзади, значит боится, чтобы я не увидел «его». Если я смело смотрю вперёд, то я не увижу ничего страшного, ибо «оно» рассту-пается передо мной в стороны, и я свободно иду, ничем и никем не сдерживаемый. А то, что сзади? Пусть остаётся сзади, а я иду и не оглядываюсь. Своими испуганными оглядками я даю «ему» повод к торжеству победителя. Не будем давать повода ищущим повода…Перебьются, перетопчутся, обойдутся без нас…Пусть поищут податливых.
Однако, пора идти. Засиделся я и успокоился, страха как не бывало. Иду в лагерь и непонятно мне, откуда вот такое накатило? Откуда такой противный страх? И не такой уж он и страшный этот страх – боится логики и здравого смысла. Вот вам и ответ на вопрос: «А голова на что?». А то мы порой забываем, для чего у нас голова на плечах. От страха забываем.
Старая, давно неезженая, заросшая дорога и обступающий лес теперь выглядели как-то даже светлее и радостнее. Шагалось легко и свободно, и всей грудью я с наслаждением вдыхал чистый прохладный воздух, наполненный запахами лесных трав. И рюкзак за спиной, где позвякивали бу-тылки, казался совсем лёгким.
X
По этой дороге, как уже по знакомой, пришлось мне ещё один раз пройти туда и обратно. Но теперь уже без всякого страха, но зато в кромешной тьме.
Если кто-то ходил ночью по тропе или по дороге, или без всяких троп, через густой западно-кавказский горный лес, тот поймёт меня и посочув-ствует. Но я сомневаюсь, что такие люди вообще найдутся в природе –
ходоки по ночному лесу в горах. Нормальные люди ночью по дикому лесу не шастают.
В тот день мы вернулись из маршрута ещё засветло. Сходили с Толяном на речку, освежились в прохладной воде, переоделись в сухое и, в ожидании ужина сидели у костра. Ждали только Василия, а он в тот день принимал московскую гостью. Они сидели у большой палатки и, расстелив на вьючном ящике геологические карты, увлечённо обсуждали свои интересные геологические дела. Эта женщина лет сорока, как рассказала нам Люда, начальница геологического отряда из Москвы. Они стали лагерем вблизи Шпалореза, на берегу реки Пшехи. Сюда она пришла одна, пришла давно, и вот уже несколько часов у них с Василием идёт научно-познавательная беседа.
Начало смеркаться. От кастрюли, стоящей на очаге, ветерком доносило аппетитный запах картошки с тушёнкой. И когда совсем уже стемнело, московская геологиня засобиралась домой, т.е. к своим палаткам. А расстояние до их лагеря составляло около 11км. Днём – это вообще прогулка вдоль реки по старой лесной дороге, но идти ночью – это был, мягко выражаясь, просто отчаянный поступок! Не удалось Кордову уговорить её заночевать в нашем лагере – она очень беспокоилась,что за неё там, в московских палатках, будут переживать её сотрудники. Они переживали за неё, она переживала за них. Общество взаимной ответственности. И она решила идти. Вот такое вот мужественное решение немолодой уже женщины.
И наверное я, как и все, сидящие у костра в ожидании ужина, посчитал бы решение этой женщины чудачеством заезжей дамы, если бы это не затронуло меня. Вася Кордов, как истый джентльмен, решил любезно проводить эту даму хотя бы до половины пути – до старого полусгнившего моста через один из тех трёх ручьёв, где я недавно отбирал водные пробы. Но поскольку он сам не мог полноценно ходить из-за обострившегося радикулита, то в качестве провожатого для гостьи он попросил выступить меня. И я даже предчувствовал такое «лестное» для меня решение, ибо знал про Васин радикулит, и про то, что Вася помнил мой поход с бутылками в те места, а значит я был единственный кандидат в проводники. Ну, что делать? Вздохнул я горестно и пошёл обуваться. Здесь мне посочувствовал Гришка – у него, единственного из всех в отряде были резиновые сапоги, и он без промедления мне их выделил.
Ну, что же, пошли мы с дамой по той самой знакомой дороге. Шли медленно. Она шла впереди и подсвечивала путь вжикающим (с динамкой) фонариком. Свет, хоть и слабый, но какой-то свет. До того места мы дошли за час. Перешли ручей ниже моста и здесь мы с ней распрощались. Дама, конечно, очень извинялась. Но у меня к ней не было никаких претензий, и мы с ней расстались по-хорошему.
– Приходите к нам ещё, – пошутил я, – Только не так поздно.
Она засмеялась, оценила юмор. И пошла дальше, а я долго ещё смотрел ей вслед, пока не затихло «вжиканье» фонарика и исчезло световое пятно от этого слабосильного электротехнического малыша. В том, что она дойдёт
благополучно, я не сомневался. А вот как дойду я? Чтобы ответить на этот во-прос, надо было начать обратный путь. И я пошёл.
Что такое кромешное тьма? Закройте глаза в тёмном помещении, где совсем нет света, – вот примерно так смотрится кромешная тьма. Можно идти с закрытыми или открытыми глазами, всё равно ничего не видно, и идти надо наощупь. Но зато лес переполнен ночными звуками, но как с их помощью идти, не сбиваясь с дороги?
И я пошёл. Ручей перешёл сравнительно благополучно, по свежей памяти, а дальше уже началось замедленное кино: я осторожно ставил одну ногу вперёд и, убедившись, что под ногой твёрдо, наступал на неё и выносил другую ногу, и уже этой ногой ощупывал дорогу, потом становился на неё и так тихонечко двигался, ну, примерно, со скоростью черепахи или чуть быстрей. Руки я выставил вперёд, чтобы не наскочить на низко свисающие кое-где ветки. Вот здесь до меня дошло, зачем у слепых в руках палка. Сейчас бы и мне не помешала хорошая палка или геологический молоток с длинной ручкой, но об этом надо было бы подумать раньше.
В ночном лесу хватало всяких шорохов и громких звуков, но меня это со-всем не трогало, ибо я весь был сосредоточен на своём ночном передвижении. Один раз резко и недовольно ухнул прямо у меня над головой филин, ночной охотник. Видимо, я спугнул у него из-под клюва какую-то мелкую дичь, а сам я, как добыча, был для него великоват.
От этих лесных звуков, от моего оригинального ночного туризма, от медленного, но безбоязненного продвижения к лагерю я почувствовал в себе некую хозяйскую уверенность. Вот я иду по ночному лесу, иду спокойно и очень неспешно, как и должен идти хозяин леса, и мне совсем не страшно. Я слышу крики ночных птиц, шорохи и местами удаляющийся топот каких-то зверей, но это они боятся меня и спасаются бегством от человека, царя природы. Неисповедимы пути твои, Боже! Днём здесь шёл – боялся, теперь иду ночью – и нет страха.
И моя ночная турпрогулка стала для меня интересной и поучительной. И я даже двигаться стал быстрее и увереннее, и мне казалось, что я вижу дорогу и все ухабы на ней, хотя по-прежнему густая тьма окружала меня. Но теперь она не подавляла меня своей пугающей чернотой и ощущалась не так плотно.
В лагерь я вернулся, когда уже все спали. Василий не спал, сидел у потухшего костра, курил. Я подошёл к нему и доложил:
– Ваше приказание исполнено, гражданин начальник.
– Ну, как дошли? Как там Марина Сергеевна? – спросил, с трудом разогнувшись, Кордов. Мне стало стыдно за свой издевательский юмор.
– Не знаю. Я довёл её до мостика, а дальше она сама пошла. Думаю, что она уже спит в своей палатке.
– Тебе тут ужин оставили. Садись, покушай, – предложил он.
– Перехотелось мне, пока гулял. Пойду-ка я лучше спать. – Мне и в самом деле не хотелось ужинать после полуночи. И я пошёл к своей палатке. Прежде, чем влезть в неё, взглянул на августовское небо, густо усеянное звёздами. Здесь над поляной звёзды создавали едва заметное, но всё-таки освещение. Смутно белели палатки в серой темноте. А в лесу и такого хилого освещения не было. Тьма – она и в африканских джунглях тьма. Как у негра в …Ну, сами знаете, где. Впрочем, я там (у негра) не был. А вот в ночном лесу погулял. И не то, чтобы с удовольствием, а прогулка запомнилась…
Тогда я ещё не знал, что это была не последняя прогулка по ночному лесу.
XI
Вася любит Люду (жена, всё-таки), а Люда любит Васю. Но и Луиза тоже любит Васю, а Люду не любит. Люда, соответственно, тоже не любит Луизу, по-прежнему влюблённую в Васю. В студенческие годы (а учились Вася и Луиза в одном институте) у них была любовь. Люда знает об этом, а Луиза знает, что Люда знает. А Василий тоже знает, что они знают, но никто не подаёт вида и все понимают, что эти знания не надо публично показывать. Интеллигентные люди, понимаешь…Вот такой вот любовный треугольник.
Луиза – красивая, изящная восточная женщина. Всё у неё, как положено у горянки, – чёрные большие глаза, чёрные смоляные волосы, строгий останавливающий взгляд. Люда – красивая русская женщина, тоже стройная и фигуристая. Ростом она повыше Луизы, и взгляд её серых глаз тоже строгий и даже высокомерный.
Этот любовно-треугольный расклад мы сразу и не приметили, но околокухонную конкуренцию трудно было не заметить. В детали этих отношений нас посвятил всезнающий Гришка. Достаточно было сходить с ним пару раз в маршрут, и мы имели полную информацию обо всём, что вокруг нас в радиусе пятьдесят километров, и обо всех в пределах того же пространства. Сам Гришка был влюблён в Луизу, и он не скрывал этого ни от кого, в том числе и от предмета своего вожделения. Луиза снисходительно принимала его ухаживания, но здесь у Гришки надежды не было никакой. Это даже нам, юным «вертерам», было понятно.
Таким образом, к существующему любовному треугольнику, к вершине под именем Луиза, присоединялась ещё одна линия от одиноко стоящей точки под именем Гришка. Получался какой-то «привязанный» через Гришку треугольник, привязанный ко всему отряду, поскольку все страсти внутри треугольника и вокруг него разыгрывались на одной сцене. И все члены отряда были участниками этой драмы, ибо все жили здесь на маленьком пространстве, размером с волейбольную площадку, и
дружно, два раза в день, рассаживались вокруг костра, как единый кол-лектив. Выражаясь по-театральному, как актёрская труппа. И кушали одну и ту же пищу, и дышали одним и тем же лесным воздухом. И звёздное небо над поляной для всех нависало одно и то же. И связаны были одной целью – поисковыми работами в нижнем течении реки Тугупс. Для того мы и собрались здесь, в этом отряде, и этому было подчинено всё.
Ну, а поскольку в геологии работают не только мужчины, но и женщины, то это так естественно, когда возникают взаимные симпатии или антипатии, любовные треугольники или фигуры посложнее. Естесвеннее не бывает.
Женщины в геологии – это нечто! Это – романс о влюблённых, это – любовный многоугольник. Это – романтика плюс поэзия (а это такая горючая смесь!), и в то же время это неукротимое половое влечение, как сильного пола к слабому, так и наоборот – слабого к сильному. Скорее, пожалуй, доминирующим идёт влечение слабого пола к сильному, с этим не поспоришь. Об этом и в Библии сказано, когда после согрешения Адама и Евы, Бог обрисовал им мрачные перспективы, в том числе и для Евы: «…у тебя будет сильное влечение к мужу и он будет господствовать над тобой».
С тех пор прошли тысячелетия и самым чудным образом потомки Адама и Евы преобразовали Божье наказание в благословение, получая максимум удовольствия из взаимного влечения. Бог взирал на это спокойно, ибо заложенный им в людей инстинкт продолжения рода вполне вписывался в то задание, которое Он им дал после сотворения мира: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…». У Бога пустых слов не бывает. Просто так, для «красного словца», Он не говорит.
И никуда мы не денемся от могучего инстинкта, заложенного в нас Создате-лем. И особенно сильно, я бы даже сказал, агрессивно, этот инстинкт проявляется на лоне природы, когда всеми своими красками, запахами, звуками и опьяняющей свежестью воздуха он давит на нас и зовёт к безумным поступкам.
Классик сказал по этому поводу: «Безумству храбрых поём мы песню…». Жизненные наблюдения, однако, показывают, что безумство бывает свойственно не только храбрецам, но и влюблённым.
Женщины в геологии – это нечто!
Это романтика плюс физиология…Поэзия плюс прагматизм…И чего больше – сразу и не поймёшь. Временами преобладает одно, временами – другое. Да и надо ли всё это понимать, во всём разбираться? Пусть этим занимаются писатели. Они ведь есть кто такие? Они – инженеры человеческих душ. Это их призвание, это их работа, это их долг, в конце концов. Назвался писателем – изволь соответствовать! Извольте, сударь, разобраться в человеческих душах, в этих сложных взаимоотношениях любимых и любящих, в этих нелогичных и, часто, просто, безумных порывах, вдохновлённых высоким чувством, людей. Ох и сомневаюсь я, что писа-
телям по перу такая невозможная, по сути, задача – проникнуть во внут-ренний мир человека и описать его чувства. Остаётся что? А вот что:
– писать характеры и объяснять поступки героев только лишь на основании внешних наблюдений.
Совсем другое дело, когда автор сам герой своего романа. Здесь уже можно в образ проникнуть глубже, хотя при самокопании часто возникают противоречия разного рода, особенно трудности формулировок. Но, это их, писателей, проблемы. И пусть они свои проблемы решают сами по мере их поступления. Но они и сами всё знают, зачем же их учить? Как говорил один армейский старшина: «Учёного учить – только портить».
В детстве мы выражались так: «Не учи учёного – съешь говна печёного». Грубовато, пожалуй…Старшина выразился, не в пример, изящнее.
XII
Разумеется, наше отношение (я имею ввиду себя и Толяна) к сложившемуся в отряде любовному треугольнику не было совсем уж спокойно-наблюдательным или нейтральным. Да, мы участвовали в драме, как ста-тисты, но на то время мы чувствовали себя вполне созревшими (половозрелыми) молодыми мужчинами для того, чтобы понимать это, не очень трудно объяснимое, сильное притяжение к слабому полу. А оно (притя-жение) имело место, и в себе, во всяком случае, я его ощущал постоянно и целенаправленно. Я влюбился в Луизу, в эту строгую восточную женщину, влюбился сразу, привычно для себя и незаметно для других, как только увидел её в отряде и всмотрелся в её черты и статную фигуру.
Сколько я себя помню, а я помню себя, начиная с четырёх лет, у меня всегда была потребность в кого-то влюбиться и пестовать образ любимой женщины в своём воображении. В четыре года влюбился в молодую и, само собой, красивую женщину в станице Вознесенской, где мы жили в эвакуации, и провожал её влюблённым взором, идущую по улице, до тех пор, пока она ни скрывалась за поворотом. Потом не отрывал влюблённых глаз от детсадовской воспитательницы, которую звали Любовь Петровна. Чуть позже весь вечер не сводил восхищённых блестящих глаз от «пиковой дамы» – красивой черноволосой женщины в чёрном платье и с обнажёнными белыми плечами. Она пришла в гости к нашему соседу дяде Коле, и они отмечали встречу бывших фронтовиков. И почему-то они сидели только вдвоём за столом, сидели и тихо разговаривали, а тётя Люся, жена дяди Коли, подавала им питьё и закуски, сама же тихонечко сидела в сторонке, готовая по первому взгляду мужа принести или отнести что-то. Мы, детвора, играли тут же в комнате, а я сидел так, чтобы видеть эту брюнетку с красивыми плечами, так похожую на пиковую даму с игральных карт. Весь вечер я смотрел только на неё, и она заметила мой к ней интерес, и бросила на меня несколько быстрых взглядов с какой-то лёгкой загадочной улыбкой. И я, конечно, был на седьмом небе от радости, что она одарила меня своими взглядами. И мне казалось, что именно с неё нарисовали пиковую даму на картах. Больше она так и не появлялась в этом доме, а я втайне надеялся увидеть её хотя бы один раз. Но, но…Не состоялось. Запомнились мне эти женщины на всю жизнь.
И в дальнейшей моей жизни мне всегда требовалось жить так, чтобы быть обязательно влюблённым в какую-то женщину. Но не всегда вблизи имелся подходящий объект воздыхания, и тогда жизнь катилась однообразно и скучновато.
Я завидовал Толяну – он уже несколько раз ходил в маршрут с Луизой, а мне всё больше доставались маршруты с Кордовым или с Витьком, реже – шлиховые маршруты с Гришкой. А мне так хотелось сходить с ней в маршрут. Целый день наедине с красивой женщиной да ещё и на природе! Впрочем, в маршрутах природа сильно отличалась от роскошной лагерной поляны возле реки. Крутые склоны, глубокие балки, скалистые обрывы, высокие водопады – всё это суммировалось с приличной протяжённостью маршрутов и со всё возрастающими подходами к ним.
Возвращались из маршрутов мы всегда уставшие, возвращались поздно, иногда даже затемно. Но было приятно получить миску с едой из рук Луизы да ещё с ласковым: «Кушайте на здоровье!».
Я понимал, что у меня нет никакой надежды на взаимность. Я видел, как она смотрела на Василия. Для неё существовал только один мужчина из всех, это было так понятно. Но меня вполне устраивала моя безответная любовь к этой женщине. Мне достаточно было того, что видел её каждый день, слышал её голос и украдкой поглядывал на неё не слишком пристально, дабы не заметили окружающие. Здесь в отряде, на маленьком пятачке жизненного пространства, трудно было скрывать свои симпатии, но, мне кажется, никто об этом не догадывался. Во всяком случае, никаких шуток в мой адрес не прозвучало. А уж ревнивый и едкий на язычок Гришка непременно бы высказался.
Окружающая нас природа, особенно густая сочная зелень деревьев и поля-ны, несомненно действовали на нас, возбуждая в нас высокие (и низкие тоже) инстинкты и большое желание любить, сочинять стихи и петь романсы под ги-тару. Но гитары и гитариста в отряде не было, поэтому обходились взглядами, намёками, лёгкими прикосновениями при всякой возможности.
Потому и ценили мы недолгие посиделки у костра после ужина. Здесь даже молча сидеть и смотреть на пламя было интересно. И приболевший Василий тоже выходил из своей палатки в полусогнутом состоянии и, кряхтя как старик, усаживался на чурбак поближе к костру, повернувшись к теплу спиной. Говорили мало, больше молчали. Гришка пытался всех развеселить своими бесчисленными байками и анекдотами, но особого веселья его юмористический жанр не вызывал. Спать ложились рано, ибо вставали тоже рано, а усталость после маршрутов давала себя знать. Августовские ночи становились всё длиннее, маршруты – тоже.
Однажды, даже всегда дисциплинированный, Витёк выкинул фортель. В тот день они ушли в маршрут с Толяном, а я пошёл с Гришкой.
Василий по причине радикулита в маршруты недели две не ходил. Люда потихоньку документировала шурфы, а Луиза камералила с картой. И потому основной тягловой силой в маршрутах стал Витёк – каждый день он ходил в дальние маршруты то со мной, то с Толяном. А ходить с Гришкой в шлиховые маршруты – это вообще считалось у нас отдыхом.
Мы с Гришкой вернулись рано, ещё засветло. Сходили на речку, с удовольствием побарахтались в нашей яме. Вода в Тугупсе в это время года очень чистая и совсем не холодная, теплее, чем в Пшехе.
Потом сидели у костра, ждали ужина и наших маршрутчиков. Но, их так и не дождались, а где-то часов в одиннадцать ночи всё-таки поужинали. Василий пустил пару белых ракет на всякий случай. Потом разошлись по палаткам. Спать-то надо, завтра же опять в маршрут идти.
Они пришли утром, часов в семь. У нас как раз проходил утренний моцион – туалет, умывалка, чистка зубов. Первой их увидела Люда, когда они шли к палаткам через поляну. Все были рады благополучному возвращению маршрутной пары, а уж Василий – больше всех. В ту ночь, он, видимо, вообще не спал – на радикулитные боли наложилась ещё и тревога за ребят.
Они просто-напросто заблудились, уклонились с правильного пути при возвращении. Переночевать пришлось в пустующем лагере «дранщиков» – так назывались, лесорубы, которые изготавливали в лесу «дрань» – кровельный материал. Дрань – это плоские, короткие и тонкие дощечки из пихтовых чурбаков. Немного позже мы узнали истинную причину их вынужденной ночёвки в чужом лагере, а версия с заблуждением предна-значалась для начальника отряда. В этот день мы ушли в маршрут с Гришкой, а «блудные дети» занялись камеральной обработкой своих маршрутов.
Уже на следующий день я пошёл в маршрут с Витьком, и он в подробностях рассказал о своей ночёвке. Да, они действительно переспали в лагере дранщиков, в большом деревянном шалаше. То есть, не в самом этом шалаше, а в другом, поменьше. А этот большой шалаш они спалили. Нечаянно. Уже приготовились к ночлегу и решили развести костёр, чтобы теплее было, да и подсушиться не мешало бы. Костёр получился хороший, даже слишком. Сухие смолистые ветки и доски загорелись сразу же, и костёр так разгулялся, что огнём занялся и шалаш. Едва успели выскочить. Витёк честно признался, что эти длинные тяжёлые маршруты его вымотали, и он решил себе обеспечить камеральный день (а это же отдых!) вот таким нестандартным, но действенным способом. Ну что же, получилось…
XIII
В конце августа из отряда уехала Луиза (её перевели в другую партию) и таким образом любовный треугольник распался. Больше всех по этому поводу грустил Гришка, и мы над ним незлобиво подшучивали. И мне тоже было грустно, но о причинах моей печали знал только я один. И потому надо мной никто не шутил. Вместо Луизы в отряд прислали другую, геологиню по имени Люся. Такого же роста, как и Луиза, такого же телосложения, с такими же черными волосами, она сзади напоминала нам уехавшую восточную женщину. Но спереди у неё всё было другое – и лицо, и глаза, и носик. И голос был совсем другой.
Изящная и симпатичная Люся, наверное, могла бы занять место Луизы в общеотрядном лирическом раскладе (исключая, конечно же, Василия), но она сразу же поставила себя в положение женщины, для которой здесь не существует подходящего мужчины, а все, имеющиеся в наличии мужички, это всего лишь коллеги по работе. Всезнающий Гришка со временем нам поведал о том, что у неё где-то и недавно имела место несчастная любовь. Ну что же, это уважительная причина для женщины, отвергающей все подряд ухаживания изголодавшихся мужиков.
В последний, самый дальний, маршрут Василий нас послал вчетвером: Витёк вёл маршрут, я отбирал металлометрические пробы, Гришка мыл шлихи, а Толян шёл с радиометром и измерял радиоактивность горных пород по ходу маршрута. Мы спустились по глубокой балке и вышли к реке Хахопсе. Красивая светлая долина и чистая, голубая в глубоких местах, вода нас просто очаровали. Здесь мы пообедали и без промедления двинулись обратным ходом по другой балке. Теперь мы шли вверх и всё шло нормально. Вышли на водораздел, и здесь мы взяли слишком вправо, не заметили нашей оплошности и свалились в балку, ведущую, как нам показалось, в долину реки Тугупс Чтобы сэкономить время, решили по этой балке спуститься к реке, а потом тропами вдоль реки дойти до лагерной поляны. Задумка была неплохая, да вот ошибочка получилась.
Уже в балке мы стали замечать некоторые знакомые детали: то окурок белел на траве, то след от резинового сапога, то следы на каменистом уступе от ударов молотка. Здесь явно кто-то проходил маршрутом, это мы поняли, хоть и не сразу. Недоумение вызвала у нас река, к которой мы дошли всё-таки быстро: река текла вправо, а должна была течь влево. Мы прошлись вдоль реки туда-сюда и вышли к нашему биваку: возле речки под кустом орешника валялись две пустых консервных банки – одна из-под сгущёнки, другая из-под тушёнки. Здесь мы обедали несколько часов назад. И река эта была не Тугупс, а Хахопсе. До нас, наконец-то дошло, что произошло.
После короткого совещания решили опять подниматься на водораздел. Не-много спустились вниз по течению, выбрали подходящий склон и отважно по-лезли наверх. Отважно, но неосторожно. Толян запел легкомысленную песенку – что-то типа «…а на хрена попу гармонь», и первым полез наверх. Ухватившись двумя руками за куст рододендрона, свисавший с откоса, Толян хотел, резко подтянувшись, выскочить на откос. Но ветка вырвалась из грунта вместе с корнем и Толян спиной вниз рухнул в реку. Хорошо, что не ушибся, но вымок основательно, поскольку в воду
погрузился с головой. Мы потеряли полчаса, пока Толяна приводили в порядок. Сушиться у костра времени уже не было, и мы решили быстрой ходьбой согреть Толяна, а потому опять резво полезли по склону, только теперь уже в другом месте.
Быстро ходить на подъём мы уже умели. И мы вполне успели до наступле-ния темноты выйти на дорогу, которая была проложена по водоразделу от реки Хахопсе до того самого лагеря лесорубов, где ночевали Витёк с Толяном. И если бы эта дорога была старой заброшенной, то идти по ней, пожалуй, было бы вполне комфортно. Но, дело в том, что эта дорога была действующая, и, в то же время, это была тракторная дорога со всеми присущими ей сложностями. И столько на ней было глубоких ям с водой или с жидкой грязью, что обойти их местами не было никакой возможности. Пока ещё светлело небо в прогалине над дорогой, мы кое-как обходили эту грязь. Но дело шло к ночи, и ночь наступила, как и положено ей приходить на смену дню.
И мы пошли напролом по дороге – грязь или не грязь, какая разница? Всё равно надо идти в лагерь. Ночевать в лесу или в лагере дранщиков – эти варианты мы отбросили сразу. Так и шли, возмущаясь и чертыхаясь, по колено проваливаясь в грязную жижу в глубокой тракторной колее.
Поскольку теперь уже спешить было некуда, присели отдохнуть и по-курить. И тут в тишине раздался какой-то прерывистый звук высокой тональности, то затихая, то усиливаясь до свиста. Ясное дело – мурашки по спине – что, где откуда? Вскочили, озираемся по сторонам, ни черта не понятно. Потом догадались – звук шёл из рюкзака Толяна, где у него был уложен радиометр. Вытащили, послушали, потрясли прибор, из него брызнула водичка. Он, как будто успокоился, затих. Определились с при-чиной: прибор побывал в воде, батарейки подмокли, да и прочая начинка прибора тоже не предназначена для погружения в воду. В общем, техника вышла их строя, это ясно. И надолго.
Пошли дальше, спокойно так пошли, словно по парку культурного отдыха. Тоько вот аллея в парке больно уж раздолбанная и неосвещённая, и грязь под ногами чвакает. Неунывающий Гришка начал рассказывать свои весёлые байки, но провалившись в очередную грязную яму, запнулся и надолго замолчал. Видимо, прикусил язык.
Поскольку мы шли всё-таки шумно и переговаривались между собой, то лесные звуки нас как-то не беспокоили. Самый громкий звук в ночном лесу – это уханье филина. Но к этому звуку мы уже привыкли, а потому не реагировали на него. Но вот мы услышали далёкий, но могучий рёв, Он доносился с водораздела, правее и выше лагеря дранщиков. По мере того, как мы двигались вверх по водоразделу, этот крупный ревущий зверь, судя по нарастающей громкости рёва, тоже приближался к нам. Мы невольно замедлили шаги, а потом и вовсе остановились. Страшновато было, но не очень. Нас всё-таки четверо и у нас два геологических молотка. Хоть и не шибко грозное для крупного зверя, но оружие.
– Давайте постоим, послушаем, – предложил я. – Надо же определиться, кто там орёт и куда оно идёт.
Предложение было принято. Стояли, молчали и слушали…Рёв доносился теперь уже правее и всё так же громко, но как будто не приближался. И звучал этот рёв гневным голосом чем-то или кем-то обиженного зверя. Мне так показалось.
Наконец-то подал голос знаток лесной жизни Гришка:
– Это – медведица, – уверенно заявил он. – С такой в лесу встречаться очень опасно.
– А как ты определил медведицу по голосу? – спросил Витёк. – Ты что, под хвост ей заглядывал? Может быть, это самец.
Все мы рассмеялись, но не очень весело. Гришка обиделся:
– Я знаю, что говорю. А вам бы всё хиханьки разводить. А если зверь раненный? А если она с медвежатами? Тогда она сама напасть может… – похоже Гришка, обидевшись не на шутку, решил нас запугать ещё больше. Но мы уже знали, что и сам-то он «всё знает» по рассказам знакомых охотников, а нас, городских жителей, ему очень нравилось держать в страхе. Текущий момент, однако, характеризовался устрашающим рёвом реального сердитого зверя, и этот рёв нельзя было проигнорировать. У меня, например, мурашки по спине поползли. Не знаю, как на других, а на меня гришкины пугалки подействовали. И я предложил:
– А давайте мы ответим ей или ему наглостью на наглость. Ходит она тут и ревёт, и все её боятся. А мы пойдём ей навстречу и будем громко разговаривать, орать, петь и вообще…Пусть она или он знает, что человек зверя не боится. Кто царь природы, в конце концов? Зверь или человек?
Моё предложение прошло «на ура». То есть «ура» сразу же выкрикнул То-лян, а Гришка выдал громкий воинственный клич древних индейцев – что-то типа: «Аля-улю, мы всех в гробу видали!». Для пущей наглости мы с Витьком ещё и закурили, подымили минут несколько. Я предложил что-нибудь зажечь, чтобы обозначить, ко всему прочему, пламя и дым. Огня и дыма зверьё боится, это я знал из прочитанных книг. Наглеть, так наглеть! Но лишней бумаги у нас не нашлось. У Витька имелась полевая книжка, но это была вещь неприкасаемая, а у меня осталось несколько неиспользованных этикеток для проб. Их-то мы и подожгли. Они сгорели за пять секунд. Но зверю мы дали понять, что у нас есть огонь, а уж дым от нас он наверняка уловил, ибо ветерок тянул в ту сторону, где шастало это недовольно ревущее создание.
И мы пошли по дороге дальше, громко переговариваясь и даже пытаясь что-то петь. Но по этой части, по части громкого пения, непревзойдённый спец был, конечно, Гришка. И он бесстрашно орал на весь лес свои похабные и громкие, и не очень складные частушки…
Ещё раз остановились, постояли тихо, послушали…Рёв доносился всё реже и тише. Похоже, благоразумный зверь принял решение держаться от нас подальше. Жить стало легче, идти стало веселее.
XIV
Мы очень старались не проскочить то место, где от дороги влево ответвля-лась наша тропа, ведущая вниз, в долину Тугупса. Да, это была наша тропа, ибо здесь мы чаще всего проходили к маршрутам и протоптана она была нашими кирзовыми сапогами и ботинками. И мы не пропустили тропу даже в темно-серой темноте, потому, что хорошо знали это сопряжение тропы с тракторной дорогой. Радость узнавания, однако, длилась недолго: ступив на тропу, мы из тёмно-серой темноты над дорогой вступали в чёрную тьму густого ночного леса, где ничего не видно под ногами. Не видна ни черта и над головой, и вообще, как у негра в одном месте. Это было мне знакомо по ночным проводам московской гостьи.
И мы пошли по тропе, как слепые, выставив вперёд руки или свои геологические молотки, у кого имелись. Тропу мы вскоре потеряли, пройдя всего лишь метров сто. Стали искать её, натыкаясъ на стволы деревьев и низко свисавшие ветки. Искали долго. Я предложил разуться и идти босиком, чтобы нащупывать тропу подошвами ног: нахоженная тропа должна отличаться своей утоптанностью от мягкой лиственно-травяной подстилки лесной почвы. Готовность снять сапоги проявил только Гришка, и вскоре он издал крик:
– Нашёл!
Мы стали на тропу и пошли следом за Гришкой, в шутку умоляя его не уподобиться Ивану Сусанину. Гришка обиделся и попросил не оскорблять его нехорошими словами. Оказывается, он не знал, кто такой Иван Сусанин, и принял его за некий смешной персонаж из анекдотов. Мы дружно посмеялись над его плохим знанием истории родной страны, и кончилось это тем, что Гришка потерял тропу. На этот раз с тропы мы сбились основательно, вернуться на неё нам не удалось, и мы пошли напролом через лес. Заблудиться здесь было уже невозможно, ибо все пути вниз выводили нас к реке Тугупс, а там лагерь найти – две пары пустяков.
Продираться через ночной лес наощупь в кромешной тьме – это, я вам ска-жу, удовольствие намного ниже среднего. Это – просто мучительное и очень медленное движение: шаг вперёд, упёрся в дерево – два шага назад, два шага влево, три шага вперёд и снова упёрся в куст. И опять два шага вправо и снова пробуешь вперёд, и, наконец-то, продвигаешься аж на целый метр, сделав при этом десяток обходных шагов в разные стороны.
И опять я предложил рационализацию – взять правее, свалиться в балку и по ней выйти к реке. Возражений не последовало, как не последовало и других предложений. Что-то многовато сегодня предложений с моей стороны. И никто почему-то не возражает. Уж лучше бы возразили. Видимо, считали меня большим спецом по ночному хождению.
Взяли правее и вскоре сползли в не очень глубокую балку и стали, опять же наощупь, продвигаться по ней. Но что же это было за передвижение! Грязь, вода в ручье, мягкое илистое дно и…завалы из упавших деревьев! Их было так много – и продольно лежащих стволов толстых деревьев, и поперечных стволов, и просто скопление разнокалиберных стволов и веток. Как будто бы некий злодей специально завалил балку древесным хламом к нашему здесь прохождению. Днём бы мы там не пошли. Ни за что! Теперь же была глубокая ночь, и нам ничего не оставалось, как, кряхтя и матюкаясь, продираться через завалы. Здесь, по крайней мере, нам не грозила опасность свалиться с крутого обрыва, это мы знали точно. Досталось мне, как рационализатору, предложившему этот путь. Я отгавкивался, напомнив им всем, что с их стороны лучших предложений не поступало.
О том, что лагерь близко, мы узнали, услышав выстрелы. Стреляли из охотничьего ружья. Так определил Гришка. Минут через десять пустили белую ракету. Вскоре впереди чуть посветлело, т.е. посерело, и послышался шум реки. Мы вышли к Тугупсу. И, не останавливаясь, вброд перешли речку. Здесь было неглубоко, всего лишь пол колено. А мы пребывали в таком грязно-мокром состоянии, что пройти через чистую проточную воду нам пришлось весьма кстати.
На правом берегу реки лес пошёл совсем реденький, тропа хорошо натоптанная и местами проходила по небольшим полянам. Мы стали видеть наш путь, друг друга и звёздное небо над головой. До лагеря здесь нам оставалось пройти около километра, и прошли мы их быстро и весело.
Перед лагерной поляной мы все, не сговариваясь, но опять же по моему предложению, присели в кустах орешника, и решили немного послушать, что тут о нас говорят. Посреди поляны стояли начальник отряда и главный геолог партии Аронов. Начальство, как водится, распекало Василия за промахи в работе, за слишком далёкие маршруты, из-за чего люди не могут засветло вернуться в лагерь. Потом Аронов напомнил Кордову:
– Ракету! Давай ещё одну ракету!
Василий пульнул ещё одну белую ракету. Нам стало жалко нашего начальника, да и ракет тоже стало жаль – незачем их пулять почём зря. Это же было наше оружие для защиты от непрошенных гостей и зверей.
Вышли мы из кустов и с усталым видом побрели через поляну. Нас заметили, когда мы подошли совсем близко:
– Вот и они! Я же говорил тебе: давай ракету. Вот они и пришли, – Аронов торжествующе убеждал Василия в том, что только его мудрое руководство ускорило наше прибытие в лагерь…
Мы подошли и вежливо поприветствовали начальство:
– Добрый вечер.
– Какой там вечер, – ответил Аронов. – Уже давно ночь во дворе. Что у вас там случилось?
– Заблудились немного, – доложил Витёк. Он, как ведущий маршрутчик, обязан был отчитаться перед начальством. Но тут вмешался молчавший до сих пор Василий, напомнил Аронову:
– Завтра поговорим. Ребята устали, проголодались…
От палаток подошла Люда и пригласила нас к ужину.
– Ой, как мы за вас волновались, – говорила она, подавая нам миски с горячей мясной кашей. – Думали, что вы опять в лесу заночевали. А вы пришли и правильно сделали. Теперь будем спать спокойно.
Нам тоже было спокойно от того, что мы всё-таки дошли домой через ночной лес. Этот лагерь, эти палатки, эти люди, беспокоющиеся о нас, – это и был наш полевой дом. И вернулись мы домой из тяжёлого маршрута – мокрые, уставшие, но довольные. От того, что мы прошли такой трудный путь через чёрную тьму дикого леса, возникло вдруг ощущение гордости: трудно было, но ведь смогли же пройти! Хорошо. Теперь уже хорошо, когда всё хорошо закончилось.
XV
С утра начальник отряда объявил камеральный день и велел нам привести в порядок все полевые записи и пробы. Главный геолог партии убыл сразу же после завтрака, отдав необходимые ценные указания. За ним завхоз прислал верховую лошадь под седлом в сопровождении конюха Гургена. С ним же отправился и сломанный радиометр. На ремонт. Ещё до завтрака Василий сообщил нам о перебазировании лагеря в долину реки Хахопсе. Это намечалось на завтра, а сегодня нам надо было всё привести в порядок, постираться и обсушиться. И хорошо, что день с утра выдался солнечный. Мы даже смогли немного позагорать, что нам удавалось крайне редко.
После обеда у нас наметилось некоторое безделье, и я решил на прощанье прогуляться вдоль реки вверх, да и посмотреть хотелось ту злосчастную балку, по которой мы спустились к Тугупсу. Такие прогулки мне понравилось делать в одиночестве – с природой общаться лучше один на один. Здесь не нужны шум и суетные восторги. Потому я тихонько ушёл из лагеря, никого не извещая от своих намерениях. И не пожалел.
Тропа проходила по ровной пойменной террасе долины реки, в основном, через лес с редкими маленькими полянками. Пойма здесь на протяжении примерно трёх километров просматривалась широкой и ровной. Параллельно тропе и чуть дальше от реки проходила старая, изрядно заросшая дорога. Я дошёл до сужения долины. Здесь дорога начала подниматься вверх по склону, а тропа по-прежнему просматривалась вдоль реки, но уже едва заметной на узкой, заросшей кустами, террасе.
На обратном пути я делал частые остановки и внимательно всматривался в глубокие ямы русла реки, где в чистой воде иногда удавалось наблюдать за форелью. Эта рыба очень пуглива: едва у меня из-под ног падала на воду соринка или веточка, как тут же весь рыбный косяк молниеносно исчезал, метнувшись в разные стороны. С невысокого (до двух метров) обрыва террасы приходилось долго и осторожно вглядываться в прозрачную голубоватую воду, где форель угадывалась лёгкими, едва заметными, тенями, рывками скользящими по всем направлениям. И если вдруг из-под ноги на воду падала хоть одна песчинка, то рыба испуганно шарахалась и исчезала из поля зрения. И долго потом приходилось ждать, пока она снова собиралась в яме. Некоторые особи были довольно крупные – длиной в локоть, но таких было совсем мало.
Практически в каждой яме я видел форель, если удавалось осторожно, без топота, приблизиться и заглянуть в воду. Странное дело – в отряде никто не ловил рыбу, даже местные сельские мужики, хотя иногда в разговорах проскальзывала эта тема: какая вкусная рыба – форель! Наверное, это было оттого, что пропадали на работе с утра до вечера, и на рыбную ловлю времени не оставалось.
После ужина долго сидели у костра. Это была одна из последних ночей в этом лагере. Василий всем выдал задание на завтрашний день. И опять почтил меня начальник отряда своим высоким доверием: мне предстояло встать рано и топать на перевалочную базу в село. Оттуда я должен был привести двух лошадей под вьючными сёдлами. Лошадкам предстояло тяжко потрудиться на переброске лагеря отряда из долины Тугупса в долину реки Хахопсе. Как распланировал Василий – на перебазирование потребуется три дня с временной промежуточной стоянкой на реке Хахопсе.
XVI
На перевалочную базу в село Верхние Тубы я пришёл рано – ещё не было восьми часов. И кого же я встретил во дворе у завхоза? Не сразу я узнал в симпатичной розовощёкой девушке, шедшей мне навстречу и весело так улыбающейся, нашу молодую повариху Лизу. Но кому же она так радостно улыбалась? Я оглянулся, на всякий случай. Сзади никого. Значит мне улыбалась миловидная девушка, такая вся из себя зовущая.
– Здравствуй, Саша! – приветливо и обнадёживающе сказала Лиза.
– Здравствуйте, девушка, – сдержанно ответил я.
– Меня зовут Лиза…Ты не помнишь меня? – мне показалось, что она обиделась на мою сдержанность и свою неузнаваемость.
– Как же, как же…Помню. Вы – Лиза. – я вспомнил её и без промедления дал ей знать об этом.
Лиза просветлела улыбкой на лице. Уже хорошо. Не люблю обижать людей в их искренних порывах, а этой девушке мне очень хотелось понравиться.
– Саша, давай будем на ты, – предложила Лиза.
– Как же, как же…Давай будем… – что-то я как-то однообразно заладил одно и то же. Остряк-самоучка, понимаешь…Это всё Валерка Гонтарь нас научил великосветским выражениям: «как же, как же…», «всенепременнейше» и «только после вас», которые можно было вставлять в разговор без всякого ущерба для смысла, хотя порой какой-то ущерб всё-таки вырисовывался. Здесь меня самого шибануло по башке, что своим однообразием выражений я, в некотором смысле, глумлюсь над искренностью чувств девушки. И стал я сам себе противен из-за своей толстокожей невосприимчивости нормального к себе отношения. Девушка по-настоящему рада встрече со мной, чего же тут непонятного? А я строю из себя остроумного циника. «Не надо бы так, Саша. Не надо бы». – это я так самого себя убеждал в непозволительности цинизма, легко переходящего в хамство.
Подошёл завхоз с парой лошадей, одна из которых была привязана к вьючному седлу другой. А повод первой лошади Ашот передал мне в руки и сказал:
– Здесь хлеб, – он хлопнул ладонью по мешку, притороченному к седлу первой лошади. – Это её вещи, – и он похлопал по рюкзаку и сумке, притороченым на ту же лошадь с другой стороны седла.
– А это верёвки для упаковки вьюков, – Ашот показал на несколько мотков верёвок, притороченных к седлу второй лошади. – Ну, идите с богом. Вася просил лошадей пригнать пораньше. – Завхоз пожал мне руку и пошёл впереди, чтобы открыть нам калитку.
Уже на выходе со двора, когда мы собрались двигаться, он добавил послед-нее напутствие:
– Лошадей на ночь стреноживайте и пусть пасутся свободно. От палаток они далеко не уйдут.
И мы пошли. Я вёл под уздцы лошадь с поклажей, а за ней, привязанная верёвкой к седлу, шла вторая лошадь. По пути в отряд Лиза рассказала о своих неудачах и успехах: на очное обучение она не прошла по оценкам, зато поступила на заочный факультет, и будет учиться на геолога. Я поздравил Лизу с поступлением и пожелал ей успехов в труде и учёбе, а также счастья в личной жизни. На что Лиза ответила, что успехи в труде и в учёбе, это всё в её руках, а вот наличие счастья в личной жизни от неё не очень-то зависит.
За живым интересным общением мы незаметно дошли до Шпалореза, а дальше уже путь проходил по тропе. Лошади нам попались смирные, но не обошлось без происшествий. В одном месте, там, где тропа из балки выходила на крутой склон, я не заметил, что пропала из каравана задняя лошадь. Мы уже преодолели крутизну и, оглянувшись, я увидел, что веду только одну лошадь, вторая исчезла. Встревожился я изрядно – потерять лошадь в лесу – это происшествие крайне невесёлое. А что делать? Ясное дело – идти искать пропавшую лошадку. Я привязал первую лошадь к де-реву, оставил Лизу здесь же, и пошёл вниз.
Уже спустившись в балку, услышал крик Лизы:
– Саша, лошадь внизу ходит, в балке!
Я и сам увидел блудную лошадку. Она стояла метрах в сорока выше пересечения тропы с балкой. Стояла смирно, но стоило мне приблизиться к ней, как она резво отбежала метров на десять и остановилась. Я снова приблизился к лошадке, и опять она отбежала немного и стала. Так повторялось несколько раз – игра в догонялки.
Лошадка почувствовала свободу и резвилась, явно насмехаясь надо мной. Лиза тоже веселилась – ей сверху всё было хорошо видно, и мои потуги догнать лошадь вызвали у неё неудержимый смех. Мне было не очень весело, я уже промочил ноги,
гоняясь по ручью за игривой лошадью. Я вспомнил напутственные слова Ашота о том, что в лесу лошади от людей не уходят – боятся дикого зверья. Я присел на сваленное дерево, закурил «беломорину». Коняга постояла немного в отдалении, а потом развернулась и медленно, как бы нерешительно, приблизилась ко мне. Не иначе, как уловила запахи и звуки дикого леса. То-то же…Я подобрал мокрую, волочившуюся по воде, верёвку и повёл лошадь наверх.
– Ну и что же ты смешного нашла?..У нас, можно сказать, беда стряслась, а ты хохочешь… – спросил я Лизу, привязывая блудную конягу к седлу ведущей лошади.
– Смешно было смотреть сверху, как ты гонялся за лошадью. Вот я и смеялась, – честно ответила Лиза, и мне её ответ понравился. Действительно, если смешно, то почему бы и не посмеяться? Я уважал право на смех у других людей, равно, как и своё право смеяться тогда, когда мне смешно.
– Ладно, Лиза. Разберём твой моральный облик на комсомольском собрании, – сделав строгое лицо, сказал я.
Лиза уловила шутливый настрой и снова рассмеялась. Я тоже развеселился, на меня подействовал заливистый и звонкий её смех. И мы минуты две весело и дружно смеялись, а лошади прядали испуганно ушами и вздрагивали, и недоуменно поворачивали головы, пытаясь понять причины человеческого веселья.
– Ну что, Лиза? Концерт окончен, надо топать до лагеря, – сказал я, успокоившись.
– Надо, так надо, – ответила Лиза, и мы двинулись вверх по уже не такому крутому склону, а вскоре вышли в пологую лощину, где тропа поворачивала вниз, к Тугупсу.
В лагере нас уже ждали. Лизу встретили радостными криками: «Ура! Наш повар приехала!».Особенно довольны были Люда и Люся – теперь им не нужно было заниматься стряпнёй. А Лиза, судя по всему, поварихой была хорошей, но вкус её стряпни нам с Толяном ещё предстояло узнать. А вот доминирующаю радость мужского состава отряда объяснялась просто: возвращением в отряд симпатичной девушки, к которой некоторые были очень даже неравнодушны.
Лошадей развьючили, стреножили и пустили пастись на поляне. На промежуточный лагерь сегодня отправлялись четверо – Витёк, Гришка, Толян и Федя. Последний прибыл в отряд с Ароновым в тот день, когда мы допоздна загулялись в ночном лесу. Они были знакомы с Гришкой и жили в одном посёлке недалеко от Апшеронска. Федю прислали подменить нас с Толяном, поскольку мы уже предупредили Кордова о нашем скором уходе из отряда на базу партии. До конца практики оставалось две недели, а нам ещё предстояло собрать материалы для дипломных проектов. Договорились с Василием, что уходим сразу после перебазирования в долину реки Хахопсе.
Не хотелось Кордову отпускать нас, но мы были настроены непреклонно и действовали в соответствии с программой нашей практики. А там было всё расписано по дням, и последние две недели отводились на сбор материалов.
Уходящие на Хахопсе свернули две палатки, собрали свои вещи и часть продуктов, а ещё – спальные мешки, и всё это загрузили на отдохнувших лошадей. Груз получился громоздкий, но не тяжёлый. Всё хорошо увязали, благо завхоз выдал много верёвок, и навьючили на лошадей.
Пока они готовились к переходу, я успел хорошо покушать. Люда сварила вкусный гороховый суп со свиной тушёнкой, а она тоже умела хорошо готовить. Но кормила меня теперь уже Лиза – она сразу приступила исполнять свои обязанности. И мне показалось, что она смотрит на меня и разговаривает со мной более ласково, нежели с другими.. А уж старались ребята и увивались вокруг неё, не скрывая своих симпатий. Разве, что Толян – единственный из всех, не участвовал в этом конкурсе на лучшего ухажёра Тугупского отряда. Но он вообще индифферентно взирал на всех красивых и других женщин в отряде, на базе партии и в радиусе сто километров вокруг. Да и в техникуме не замечалось за ним такого, чтобы распускать перья перед дамами, пытаясь обратить на себя внимание. Оно ему было не очень-то и надо.
Я тоже уходил с авангардной группой, но только в качестве сопровождающего. Мне предстояло привести назад лошадей, чтобы завтра их снова загрузить всякими мешками, ящиками и прочим полевым имуществом. Перебазирование намечали сделать за три дня. Сегодня начался и продолжился первый день.
Мы шли знакомыми тропами и хорошо знакомой тракторной дорогой, той самой дорогой, по которой мы недавно продвигались ночью наощупь. Шли, вспоминали ту ночь, и веселью нашему не было конца. Лишь только неразговорчивый Федя не очень-то веселился, молча слушал нас и признался, что ночных прогулок по лесу у него не случалось. И мы убеждали его в том, что он многое потерял, но есть надежда, что ещё придётся погулять по ночному лесу. Но Федя высказал уверенность в том, что сия чаша его минует, что ночью в лесу бывает уютно, но только возле костра и палаток.
И всё же сдержанный Федя не удержался от комплимента:
– Как же вы здесь ночью шли? Такая грязища…
Молодец, Федя! Оценил-таки наши ночные похождения.
Мы спустились в долину Хахопсе и повернули налево. Здесь тоже была накатана дорога, но не такая грязная и разбитая. Прошли вверх по долине километров пять и нашли подходящее место на пойменной террасе среди кустов лещины и редкого ольховника. Разгрузились. Ребята начали ставить палатки, а я сразу же повёл лошадей обратно, в долину Тугупса. Надо было спешить, чтобы до темноты вернуться в отряд. Ещё одна ночная прогулка да ещё с лошадьми! Да возможно ли это? И я почти бегом тащил за повод ведущую лошадку, и они поняли необходимость спешки и послушно перебирали копытами. В лагерь мы, то есть я и лошадки, вернулись засветло.
После ужина Василий с Людой сразу же ушли спать. Илья Кузьмич тоже рано улёгся. Кордов предупредил, что завтра всех поднимет рано – предстоял второй день перебазирования. Немного посидела у костра Люся, потом и она ушла спать, и мы остались вдвоём с Лизой.
Лиза уже знала, что мы с Толяном скоро уходим. И она убеждала меня, что не стоит торопиться, что лучше будет задержаться нам хотя бы на неделю. И обещала мне эту неделю сделать незабываемой. Её горячий полушёпот звучал с откровенным призывом к действию и даже с признанием в любви, хотя слово «любовь» не произносилось. Чего уж там скрывать – мне приятно было слышать эти признания, но меня смущало одно слишком яркое обстоятельство образа действия – с каким темпераментным напором действовала Лиза! Она призналась, что заприметила меня ещё тогда, когда мы с Толяном прибыли в отряд, а она в этот же день ушла с караваном на перевалочную базу. И виделись-то мы всего лишь каких-то полчаса, а вот «запала» на меня, и теперь действует, не теряя времени. Времени ждать просто не было, оставалось только время идти вперёд.
По всем классическим канонам признаваться в любви к женщине первым должен мужчина. А тут всё было наоборот. Это не было для меня чем-то новым. Ещё в позднем детстве и в раннем юношестве мне приходилось выслушивать бесхитростные признания в симпатиях от некоторых девчонок в школе и от соседских девчонок в бараке. Меня это, признаться, удивляло, так как я не считал себя красавцем, в которого можно влюбиться. Тогда я ещё не знал, что взаимные симпатии (как и односторонние) между мальчиками и девочками возникают часто без наличия такой писаной красоты, как у артистов кино. Как-то я подслушал случайно разговор матери с соседкой, когда они говорили обо мне. Соседка на полном серьёзе уверяла мою мать, что: «…Сашка твой уже сейчас выглядит мужественно и будет нравиться женщинам, когда подрастёт». Мужественность в моём понимании представлялась тогда высоким ростом, крепкими мускулами, басовитым голосом и половой зрелостью.
Последнее начало проявляться у меня, пожалуй, даже рановато. И это создавало для меня проблемы в отношениях с девчонками, так как я наивно полагал, что юноши и девушки для того и встречаются, чтобы без всяких там красивых слов сразу приступить к интимным отношениям. «А чо время терять? Зачем слова?» – думал я тогда и очень ошибался. Как показала жизнь, красивые слова – это то, что обязательно должно быть в отношениях между мужчиной и женщиной, начиная с мальчиков и девочек. Как показала жизнь, красивые слова не только приятно слышать. Произносить их ещё приятнее! Когда искренне, когда негромко, когда вдвоём...
В разговоре с Лизой у костра у нас не произносилось красивых слов, но и без них было понятно – Лиза хотела меня сегодня и сейчас. Я не был страстным мужчиной, готовым по одному только намёку броситься в постель даже к пышнотелой красивой женщине. И, пожалуй, главным сдерживающим фактором плотской страсти в романтической обстановке для меня являлась наша полевая работа. Нагулявшись за день по горам, и пройдя километров сорок пеших переходов, я не ощущал такой уж безудержной физиологической необходимости утолить свою страсть. К этому прибавля-лась и теснота в лагере – палатки стояли сравнительно близко одна от другой, а сделать всё по-быстрому и по-тихому вряд ли получилось бы.
Интимные отношения потому и называются так, что не подлежат разглашению, и предполагают скрытность от других и только вдвоём. Совсем не обязательно всем знать, что кто-то с кем-то находится в интимной связи. Узкий круг людей, теснота лагерного «пятачка», всё видно и всё слышно, ничего не скроешь ни от кого. Зачем давать повод для обсуждения и осуждения? Не знал я тогда библейской заповеди: «…не будем давать повода ищущим повода», но её содержание смутно звучало во мне.
Удаляться же подальше от лагеря – это значит отдаться в полную власть комаров-кровопийц, которые даже здесь, у костра, доставали нас. В общем, во мне прагматизм пересилил романтизм.
Отказать женщине, уже готовой отдаться, отказать прямо и окончательно – на это мне не хватило духу. А Лиза так прозрачно намекала на уединение в моей палатке, поскольку её палатка стояла рядом с палаткой шефа. И я сослался на будущие дни, и что-то путано говорил о том, что, может быть, мы задержимся в отряде, и что у нас всё впереди. Лучше бы я не говорил этого, лучше бы я просто тупо промолчал. Зря я обнадёжил женщину, ох и зря…
XVII
Василий и в самом деле поднял нас всех рано. Лиза накормила нас вкусными макаронами «по-флотски», затем попили чаю – крепкого и сладкого. Как говорят бывалые геологи: «Чай не пьёшь – откуда сила? Чай попил – совсем ослаб…». Поговорка на все случаи жизни: чай кого-то бодрит, а кого-то расслабляет. Мы уже привыкли к обязательному утреннему чаю, и завтрак считался незаконченным, пока ни выпили по кружке чаю.
Сегодня перебрасывали кухню и продукты. С караваном, ясное дело, шла Лиза, потому и свернули её палатку, и мою тоже. Когда загрузили всё на лошадей, мне показалось, что мы слишком перегрузили наших послушных лошадок. Даже на глаз, без взвешивания, было видно, что перегруз имеет место. Василий настоял на том, чтобы весь навьюченный груз отправить сегодня, и на мои робкие возражения не обратил внимания. Жалко мне было бедных лошадок, но приказ есть приказ. Тогда я ещё не умел обосновать толком свою точку зрения и твёрдо отстоять её. Потом
уж, спустя много лет, я в совершенстве постиг искусство убеждать других в своей правоте, и мог во гневе послать куда-нибудь подальше даже высокого начальника.
Уже на первой сотне метров, когда мы двинулись по тропе вверх, я понял, каково приходится перегруженным лошадям. Они шли медленно, неохотно, недовольно фыркали, часто останавливались, и мне приходилось с силой тащить за повод ведущую лошадь. Хотелось ругаться матом, но рядом шла влюблённая в меня Лиза, и я сдерживался, как только мог. Надо было соответствовать.
По тракторной дороге шли вниз медленно и долго. Груз у задней лошади приторочили плохо, поклажа сползла вниз и наехала на холку лошади. И, видимо, натёрло ей это место. Лошадь начала взбрыкивать, шарахаться. Пришлось остановится и долго перевьючивать груз. Много нелестных слов мысленно я отослал в адрес начальника отряда, но что мне оставалось делать? Надо было идти дальше и я повёл лошадей, ласково убеждая их потерпеть ещё немного, и хвалил бедных лошадок, и жалел их, и не жалел для них хороших слов. Лиза заметила это и не преминула высказаться:
– Ой, Саша! Как ты с ними хорошо говоришь! Как с родными…
– Да они и есть родные…Уже второй день я с ними туда-сюда шастаю. Кто же их пожалеет, если не я? – ответил я. И уловил на себе ласковый взгляд Лизы, и подумал: «Я лошадок пожалел, меня Лиза пожалела. Хоть кому-то хорошо».
Но хорошо не получилось. Когда спустились в долину Хахопсе и прошли около километра вдоль речки, то лошадки мои тихо взбунтовались. Их тихий бунт заключался в элементарном действии: они просто легли прямо на дороге, легли, как были – с грузом, в связке, молча и непреклонно. И как я ни пытался их поднять – и криком, и уговорами – ничто ни помогло. И тогда я понял их инстинктивную мудрость – они больше не могли тащить на себе этот непомерный груз. И лечь на дороге – это было для них спасительным выходом. И оттого, что я понял мотивацию действий этих лошадок, успокоился я и перестал их тормошить. Достал «беломорину», покурил не спеша…Решил идти в промежуточный лагерь за помощью. Там в бездельи томились четыре молодых отдохнувших мужика. И могли вполне взять на себя часть груза с замученных лошадок. Так рассуждал я про себя, шагая по дороге. Лизу я попросил посидеть возле лошадей, чтобы их не испугал какой-нибудь зверь. Лиза согласилась, хотя по её глазам я заметил, что ей страшновато оставаться одной с лошадьми. На всякий случай я подбодрил её:
– Я постараюсь вернуться быстро. Нужна помощь. Четверо здоровых парней – это то, что нам сейчас нужно. Лошади выдохлись…Если что, кричи погромче.
Лиза кивнула:
– Ладно.
Но её серые глаза, расширенные и испуганные, красноречиво говорили о том, что не всё так уж и ладно. Надо было, однако, идти, и идти как можно быстрей.
И действительно, никто не стал возражать. Все дружно бросили свои незначительные дела и шустро потопали к лошадям. Когда сняли с лошадей часть поклажи, то они сами встали, без понуканий. Груз распределили между собой – кто взял мешок, кто палатку, кто вьючный ящик. Облегчённые лошадки весело шагали следом за нами, и вот теперь уже можно было сказать: хорошо, что лошадей не замучили. А лошадки-то – умницы!
Легли и не с места. Так они и человеку подсказали, что надо делать. И напомнили, что перегружать их нельзя. Всё хорошо в меру. Надо бы и Василию об этом напомнить. Его я понимал: ему хотелось побыстрее закончить переброску отряда на новое место. Но бессловесные животные не обязаны это понимать, и надо их жалеть
Через час с лошадьми ушёл Федя, а я и Лиза остались в промежуточном лагере.
Таково было распоряжение Василия. Мы быстро установили две маленькие палатки – одну для Лизы, другую для нас с Толяном. Установить палатку в лесу – нет ничего проще. Только вот топор нужен. Обязательно.
Готовить обед Лизе не пришлось. Парни не теряли времени даром и с утра наловили много мелкой речной рыбы. Заводилой этой рыбалки выступил Гришка. У него нашлись и крючки, и леска, а удилища сделать из орешника – это пара минут. Наживку находили тут же, под большими валунами на мелководье. Это были толстенькие и короткие белые водяные черви ( или рачки, как их называл Гришка), одетые в крупнопесчаную броню. Рыбу начали ловить с утра тут же, не отходя далеко от палаток, и успели к обеду сварить весьма вкусную наваристую уху.
Мы подошли как раз к обеду – уха была уже готова. Лошадок напоили и дали им возможность часок отдохнуть, стреножили их и пустили пастись на полянке. Федя, прежде чем уходить, тоже пообедал, а потом уже пошёл. Мы кушали и нахваливали повара, а поваром оказался Гришка. К нему тут же приклеилась кличка «ухарь», от слова «уха», на что он совершенно не обиделся. Не такой человек был Гришка, чтобы обижаться по пустякам.
– Ухарь, так ухарь… – изрёк Гришка весело и пошёл мыть свою миску к речке. Естественно возник к нему вопрос: «А почему ты нам не наловил форели на Тугупсе?». На это он вполне резонно ответил:
– Когда бы я её ловил, если каждый день шлихи надо мыть?
И в самом деле, не было таких свободных дней у Гришки. Как единственный спец в партии по шлихам, Гришка старался намыть их, как можно больше, ведь полевой сезон короток. Ему, разумеется, были известны расценки, а он поставил себе цель хорошо заработать за сезон. А здесь выдался вынужденный отдых и Гришка тут же организовал рыбный день в лагере. Этот день оказался не последний, так что рыбы мы наелись вдоволь.
Благоустраивать лагерь нужды особой не было – ведь эта стоянка считалась временной. Поэтому свободного времени у нас было достаточно. Вечером я тоже присоединился к рыбакам и мы наловили достаточно рыбы на «жарёху». На ужин нам Лиза приготовила жареную рыбу, и это было вкуснее, чем уха.
Что-то нам говорил Витёк о гришкиных целях: то ли он собирался дом строить, то ли жениться собрался, то ли и то, и другое вместе. То ли машину себе собирался купить. В общем, эта работа для него была редкой возможностью подзаработать на своё будущее, и он её использовал по максимуму. На то время геология считалась одной из отраслей народного хозяйства, где зарплаты платились довольно высокие по сравнению с городскими и сельскими скромными выплатами по трудодням. И к своей работе Гришка относился вполне добросовестно, и дело своё делал весьма профессионально. Хотя своим, казалось бы, легкомысленным поведением и балагурством он создавал впечатление недалёкого баламута, но это было так только на первый взгляд.
Вот и сегодня, после вкусного ужина, когда уже попили чаю и сидели у костра (ритуал!), завёл Гришка свою любимую однообразную, но весёлую песню:
Жила-была бабушка
На краю местечка.
Захотелось бабушке
Искупаться в речке.
Бабка хитрая была,
Нарвала мочала.
Этой песне нет конца,
Начинай сначала.
И так непосредственно и захватывающе начинал её Гришка, что мы все дружно присоединялись ко второму заходу одного и того же куплета, и повторяли его раз десять. И смешливая Лиза, взиравшая на нас иронически, тоже не удержалась от увлекательного самозабвенного пения, и присоединилась к нам где-то на пятом повторении единственного бесхитростного стишка.
– Ну, вы тут спелись без меня, господа геологи! – сквозь смех выдала она по окончании песни.
А Гришка, вдохновлённый такой солидарной поддержкой, заводил уже другую, но теперь уже длинную, похожую на балладу, песню «про чемоданчик». Песня начиналась словами: «Ах, уберите ваш чемоданчик…» и далее этот злосчастный чемоданчик стал предметом ссоры между двумя пассажирами в вагоне поезда. В конце концов разгневанный пассажир выбрасывал чемоданчик в окно, на что ему оппонент злорадно напевал:
А это был не мой чемоданчик,
А это был не мой чемоданчик,
А это был не мой,
А это был не мой,
А это был не мой чемоданчик!
Вот так печально заканчивалась эта «баллада». Конечно же, кто-то там, в этом конфликте, потерпел какой-то материальный ущерб, но это не вносило грусти в легкомысленное наше настроение.
Гришка начинал следующую свою песню, и мы подхватывали, и снова пели во весь голос, не сдерживаясь. Кому мы могли помешать своим громким и весёлым пением в ночном лесу? А лёгкий рокот реки и шум ветра в верхушках деревьев накладывался на наше пение необычайно мелодичным, как мне показалось, аккомпанементом. Нашим громким пением и дымом костра, разносящимися по лесу, мы утверждались в этой долине, и всё местное зверьё таким образом ставилось в известность: сюда пришёл человек и какое-то время от этого места надо держаться подальше.
У костра сидели долго, спать-ночевать никто не собирался. На завтра ожидался ещё один сравнительно свободный день. Теперь уже нам было понятно, что в три дня перебазирование не получится, а это значит, что и завтра мы стоим лагерем здесь, у этой красивой прозрачной реки Хахопсе.
И когда заговорили о завтрашнем дне, то Лиза придвинулась ко мне поближе, и тихонечко так предложила сходить завтра с утра на Собор-скалу. Сходить она предлагала вдвоём, и хотя сказала это негромко, но в наступившей тишине все её услышали.
И мне эта публичность не очень-то понравилась, и я стал отнекиваться, ссылаясь на возможность хоть завтра-то отдохнуть от утомительных пеших хождений. Мне и самом деле не хотелось лезть на эту, хоть и невысокую, но почти отвесную трёхзубую скалу, издали (от Шпалореза) похожую на высокий трёхглавый собор. И высота этой горы от уровня реки была совсем небольшая, и подходы к вершинам, наверное, можно было найти пологие, и идти до этой скалы всего-то километров пять, а вот идти завтра, даже на лёгкую экскурсию, не хотелось. Наша вынужденная остановка с перегруженными лошадьми как раз имела место напротив этой горки. Если от этого места начать подниматься по левому борту Хахопсе, то можно выйти к Собор-скале. А потом надо ещё вокруг неё походить, чтобы найти подходящий безопасный подъём к вершине. Безопасным считается тот подъём, по которому можно потом так же безопасно спуститься вниз.
В наш тихий разговор вдвоём вмешался Витёк. Он предложил Лизе свою кандидатуру в качестве спутника, готового с ней идти на любую вершину. Те-перь уже отнекивалась Лиза, явно не желавшая его в спутники, и ещё, видимо, надеющаяся на моё согласие. Какое-то время у них шёл разговор без моего участия.
Я прислушивался поневоле к их диалогу, и интуитивно уловил в голосе Витька вполне нешуточные интонации, из чего сделал вывод, что Витёк, видимо, давно неравнодушен к Лизе. И это понимание текущего момента подсказало мне окончательное решение: я твёрдо отказался от экскурсии с восхождением и поддержал Витька, как достойного кандидата в спутники для Лизы.
И я остался доволен своим решением, и не было во мне ревности, и не хоте-лось мне быть одним из углов нового любовного треугольника, существование которого я заметил только сегодня. А он, оказывается, возник вчера, когда я привёл лошадей в лагерь, и Лиза тоже пришла с этим караваном. И как все радостно встретили Лизу, и как засыпал её комплиментами Витёк в тот день, и как ревниво он поглядывал на меня и Лизу, когда мы случайно или неслучайно оказывались рядом, и она, не скрывая своей симпатии, выделяла меня из других и словами, и интонациями. И ещё я вспомнил, что, начиная со вчерашнего дня, шутки Витька по моему адресу стали злыми. Это заметила даже Люся, упрекнувшая его: «Ну и шуточки у тебя солдатские!». А этого ведь не скроешь в полевом отряде, вся жилая площадь которого уместится на волейбольной площадке.
Итак, что же мы имеем на текущий момент? Витя любит Лизу, а Лиза любит Сашу, Саше Лиза нравится, но не настолько, чтобы потерять голову. К Вите Саша относится спокойно, без неприязни. Похоже, что и Витя к Саше относится (внешне) спокойно. И все участники пресловутого треугольника знают, что скоро эта кратковременная геометрическая фигура распадётся, потому что студенты Саша и Толян уходят на базу партии, ибо практика у них подходит к концу. Останутся Лиза и Витя, и что там у них будет дальше, это они сами пусть думают. Или не думают. Ну, сами знаете, бывает и так, что думать неохота. Инстинкты человеческие бывают посильнее разума. Думаем одно, а выходит другое. А потом удивляемся несовпадению замыслов и продуктов нашей деятельности на выходе. В результата имеем разочарования и недовольство жизнью. И здесь легче будет тому, кто не ищет виноватых вокруг себя.
XVIII
На Собор-скалу Лиза всё-таки пошла. И пошли они с Витьком, вдвоём по-шли. А мы после завтрака занялись рыбной ловлей. Гришка выделил мне удочку, я вырезал себе удилище – гибкую тонкую хворостину длиной метра три. Мне выделили подходящую, сравнительно глубокую, яму вблизи лагеря. Гришка поднялся чуть выше лагеря, и там себе нашёл роскошную, полную рыбы, яму. А Толян спустился немного ниже лагеря и там устроился у обширной и глубокой ямы, тоже богатой рыбой.
Такой рыбалки я больше нигде и никогда не видел. Вода в реке – совершенно прозрачная, в глубоких местах – голубовато-зелёная, до тёмно-зелёной. В отличие от Тугупса долина реки Хахопсе смотрелась более светлой. Это объяснялось преобладанием в валунно-галечном ложе реки более светлых горных пород, которые водный поток веками тащил от своих верховьев. И вот эта прозрачная, местами пенисто-голубая, река в светлом каменном русле и в зелёном обрамлении леса с обоих бортов смотрелась очень красиво. Просто смотреть или любоваться этой красотой в движении (по ходу маршрута) уже было для нас удовольствием, а любоваться всеми этими красотами, находясь в состоянии отдыха, – это же совсем другое дело! В маршруте всё это происходит на ходу и в состоянии озабоченности, которое неизбежно накладывается на красоту пейзажа, ограничивает наш кругозор во времени и в свободе маневра. Глянул, отметил для себя мысленно: «Красота!». И идёшь дальше, поскольку впереди ещё десяток километров маршрута, и ему надо уделять внимание и силы, ибо для того мы сюда и пришли, чтобы пройти здесь рабочим ходом. И нет времени любоваться пейзажем, нельзя расслабляться. Вперёд и вверх, потом остановка – замерили, записали, отобрали пробу, и снова вперёд и вверх, или вперёд и вниз. Всяко в горах бывает – то вверх, то вниз.
Итак: Западный Кавказ, низовья реки Хахопсе, конец пятидесятых годов ХХ-го века, на дворе – осень, а если точнее, то сентябрь-месяц. Это – место и время действия, а само действие – рыбная ловля. Технически рыбная ловля выглядит так: находишь под валуном белого рачка, нанизываешь его на крючок и забрасываешь удочку в яму с голубоватой прозрачной водой. Рыба, а это всякая мелюзга – пескари, голавли, усачи и прочая плотва – вначале слегка шарахается в стороны, а потом с восторгом кидается на белого рачка, чтобы его проглотить. А он же (рачок) с крючком внутри, вот и заглатывает рыбка крючок. На поплавок смотреть не надо, и так видно всё в прозрачной воде. Остаётся только выдернуть рыбку из воды, снять её с крючка, и снова забросить удочку. И снова мелюзга шустрее другой рыбы кидается, чтобы заглотнуть крючок. И снова выдёргиваешь, снимаешь, забрасываешь…
По ходу дела я стал разнообразить свою технику рыбной ловли. Надоело мелочь таскать, и я попробовал целенаправленно подводить наживку к более крупной рыбе. Но крупная рыба вела себя осторожно и не спешила глотать крючок с наживкой. Зато мелюзга тут как тут – и опять выдёргиваешь какого-нибудь пескаря.
Форели в этих ямах я не заметил, да ведь это рыба пугливая, и в прозрачной воде её практически невозможно выловить. Так нам авторитетно объяснил Гришка, и мы самолично убедились, что эта рыба не для нас. Но Гришка пообещал на будущее, что обязательно сходит за форелью повыше в горы. Идти надо после дождя, когда вода в реке слегка замутится. Вот тогда самое время ловить форель. Но нам с Толяном это уже не светило, и в том сезоне мы так и не попробовали форели.
Но зато вдоволь наелись мелкой речной рыбы. Гришка опять сварил наваристую уху в большой кастрюле. Хорошо это у него получалось – уху варить, и мы даже стали его называть иногда за это Григорием, в знак уважения, что ему очень нравилось. После обеда немного вздремнули, а потом прибыл Федя с караваном из двух лошадей. С ним пришла Люся. Груз с лошадей мы сняли, накормили Федю и Люсю ухой. После часового отдыха Федя отбыл с лошадками в Тугупский отряд. Завтра предполагалось завершить перебазирование, а сегодня у нас полдня опять были свободными, и мы опять пошли ловить рыбу. К нам присоединилась Люся, и Гришка тут же взялся её обучать технике рыбной ловли. Было столько радостного визга, когда Люся выдернула первую рыбёшку. После этой рыбалки женщина заметно ожила и похорошела. Вот, что значит испытать острые ощущения!
Жить около реки, в которой полно рыбы, и не взять эту рыбу, когда она сама просится на сковородку, это было бы неправильно. И мы наловили к вечеру целую кучу рыбы, которую пожарить взялся опять же Гришка.
Лиза и Витёк вернулись из похода как раз к ужину. Да, поход был интерес-ный; да, на среднюю (самую высокую) вершину Собор-скалы поднялись с трудом; да, с Витей было интересно, но хотелось бы пойти с тобой. Так примерно ответила Лиза на мой вопрос:
– Ну, как там поживает Собор-скала?
И мне показалось, что вернулись они из похода совсем невесёлые, хотя и рассказывали о нём как будто с энтузиазмом. И опять я поймал несколько ревнивых взглядов Витька, когда Лиза, приблизившись ко мне вплотную, высказалась о своих предпочтениях и разочарованиях.
– Не надо бы так громко, Лиза, – тихонечко сказал я ей. – Зачем дразнить гусей?
Но Лиза не вняла совету и нарочито громко, чтобы слышал Витёк, скрывшийся в палатке, выдала:
– Гуси перебьются. А почему я должна от кого-то скрываться?
Теперь уже я отошёл от неистовой Лизы, махнув рукой на эти страсти: похоже, ей очень нравился этот драматический спектакль на маленькой сцене полевого отряда, где она выступала в роли примадонны. Любовный треугольник номер два продолжал своё существование, но не так тихо и скрытно, как первый треугольник, уже распавшийся по причине отъезда одной из вершин (Луизы). Переборщила Лиза с драматизмом постановки, заигралась, возомнила себя примой-балериной в окружении изголодавшихся молодых мужичков. И дала Лиза понять всем, что в такой ситуации выбирает она, что здесь она – королева бала.
Однако же, второй треугольник отсчитывал последние часы своего существования…
Витёк, оказывается, записал этот поход, как маршрут, а Лиза у него отбирала пробы. Совместили интересное с необходимым, и правильно сделали. У геолога любой поход или экскурсия – это, по сути, геологический маршрут. Стоит крутая скала, турист посмотрит – ахнет и достанет фотоаппарат. А геолог, кроме всего прочего, отметит для себя: чем сложен скальный выход, какого возраста породы, осадочные или магматические, и прикинет возможный характер контакта. И отберёт, пожалуй, паруобразцов.
Вечером долго сидели около костра. Гришка пытался, как всегда, запевать свои весёлые песни, но желающих подхватить не нашлось. Не пошло пение почему-то, да и вообще у костра сиделось как-то невесело.
На противоположном склоне в лесу ухнул несколько раз филин, и Гришка тут же переключился на страшные истории, случившиеся с ним или с его друзьями, или с друзьями его друзей. Это была любимая тема весёлого отрядного балагура. И, надо сказать, сегодня эта тема «пошла». Каждый припоминал из своей жизни или из чужой разные «страсти-мордасти». Случалось всякое – и смешное, и трагическое. Как всегда, всерьёз не воспринимались очень страшные рассказы Гришки, связанные с лесным хищным зверьём. Уж очень явно привирал он, создавая из своих рассказов страшные сказки, но нас уже нельзя было напугать такими страшилками. Два месяца полевых работ обогатили наш жизненный опыт некоторыми познаниями. Мы теперь знали, что и кто для нас представляет опасность, а что – нет. Да и ходить по горному лесу и ориентироваться по карте мы уже могли вполне прилично.
По палаткам разошлись поздно, после полуночи. Завтра предполагался ранний подъём: необходимо было свернуть лагерь, упаковать и приготовить поклажу для переброски в основной лагерь. Витёк знал это место: ещё в начале июля, в одном из совместных с Кордовым маршрутов тот показал ему эту площадку. Место, как уверял Витёк, очень живописное, просто сказочное…Ладно, придём – увидим.
XIX
Задолго до обеда прибыл последний караван с Тугупской поляны – Кордов, Люда, Илья Кузьмич и, конечно же, Федя в качестве погонщика. Спешил Василий: и там поднял всех ни свет, ни заря, и здесь сразу же велел всем быстро собираться и двигаться с караваном в новый лагерь. На себя каждый взял, по просьбе Кордова, ещё кое-что, кроме своих личных вещей. Я взял свою палатку и уже было пошёл по дороге, но Кордов вернул меня и велел остаться здесь до следующего рейса. Кому-то надо было сторожить наши вещи. Выпало мне.
Оставшись один, я присел на свёрнутую палатку. Караван скрылся из виду за поворотом речной долины. В наступившей тишине только негромко шумела река да над головой у меня, в кронах деревьев, посвистывали и чирикали мелкие птахи. Я взглянул на часы. И вот до меня дошло: это же тикают наши последние часы в этом отряде, завтра утром мы уходим с Толяном на базу партии. И такая тоска на меня накатила, что я издал невольно громкий протяжный стон. И сам испугался, оглянулся по сторонам – никого нет, я один сижу на палатке, больше – никого. Значит, это я простонал.
Уходить из отряда вдруг расхотелось. За два месяца мы так вросли в трудовую жизнь маленького поискового отряда, так сроднились со всеми членами коллектива, что уходить завтра казалось просто немыслимым. Я вспомнил прошлогоднюю практику в Грузии: тогда я уходил из отряда на базу партии легко и без сожалений, не оглядываясь, весь устремлённый вперёд – я шёл тогда домой. А здесь возникло ощущение, что я ухожу как бы из дома. Ухожу в другой отряд, ухожу совсем недалеко – километров за тридцать. Уходить – расхотелось.
Я встал, прошёлся по полянке туда-сюда. Пошёл к речке, подошёл к той са-мой яме, где я вчера выловил около сотни рыбёшек. Яма с прозрачной, тихо текущей, водой была опять полна рыбы. Казалось, что её стало ещё больше. На место павших пришли новые бойцы. Видимо, в их рыбье сообщество поступила информация о том, что вчера здесь хорошо кормили. Вот и собрали всю свою семью в яму вблизи лагеря. А как же потери многих бойцов? Да они их просто не заметили. Подумаешь, потери! Что значит потерять три-четыре сотни рыбёшек, если их здесь многие тысячи? Вон у людей тоже бывает так, что «отряд не заметил потери бойца», и пошёл себе дальше, к Херсону. А рыба, и не только эта мелюзга, самим своим существованием предназначена на корм человеку.
Отвлёкшись на рыбёшек, я успокоился. Тоска скатилась с меня так же вдруг, как и накатила. Я полюбовался видами речной долины. Посмотрел вверх, потом – вниз. И пожалел, что я не художник. Сам себя успокоил: не все же рождаются с художественными способностями и, слава богу, что имеется в наличии способность понимать красоту мира и некоторые его смыслы. А ведь у многих и этого нет. Каково им, бедолагам, приходится? Хотя, скорее всего, они и не чувствуют свой ущербности в силу того, что просто видят окружающий мир и себя в нём не такими красочными. И все дела.
Часа через два вернулись все мужчины отряда, кроме начальника. Навьючили лошадей, навьючились сами и снова двинулись к новому лагерю. Я опять остался сторожить вещи, поскольку не смогли всё унести и намечался ещё один рейс.
Полностью перебазировались лишь только к вечеру. Место для лагеря Василий действительно выбрал живописное. На узком водораздельном хребтике, среди, преимущественно, пихтовых деревьев, выделялись три ровных, почти горизонтальных, площадки, расположенных уступами – одна выше другой. На нижней террасе установили большую палатку Кордова и кухонный навес. На второй – поставили две маленькие палатки – одну для Лизы и Люси, другую – для Феди и Ильи Кузьмича. И на самой верхней террасе поставили ещё две маленьких палатки – для Виктора и Гришки, а вторую для нас с Толяном. А сказочность здешнему лесу придавали космы бледно-зелёного мха, свисавших кое-где с пихтовых веток. Из этих самых пихтовых веток мы выстелили себе лежаки вместо жердевого настила и получились шикарные пружинящие, как диваны, постели.
Ужинали уже в темноте, при свете костра. Лиза приготовила праздничный ужин – нажарила картошки и сварила какао со сгущёнкой. И оповестила всех, что этот ужин приготовлен ею в честь убывающих завтра из отряда студентов, т.е. это в нашу с Толяном честь. Ну и Лиза! Театр драмы и комедии одновременно. А что, поужинали вкусно, всем понравилось. Вспомнили про пудинг, как-то испечённый Людой, и вечер смеха, последовав\-ший вслед за откушиванием оного пудинга.
После ужина, как всегда, расселись возле костра. Сидели долго, тихонько разговаривали. Неожиданно Гришка сделал открытие: в центре лагеря лежало толстое гнилое дерево, которое светилось в темноте слабым зеленовато-белесым светом. Куски-гнилушки легко отделялись топором от ствола, и разбросанные здесь же, в траве, тоже светились бледным, по-степенно угасающим светом. Все видели такое чудо впервые, кроме Витька. Он и объяснил природу этого явления. Это называлось фосфорисценцией – свойством некоторых веществ светиться в темноте, сначала под влиянием освещения, а затем и после прекращения его, в темноте, подобно фосфору. Поднесённые на минуту к яркому пламени костра, эти гнилушки какое-то время ярко светились в полной темноте, а затем медленно угасали.
Забавные светящиеся гнилушки добавили сказочности в прощальный вечер. Лиза подсела ко мне поближе и принялась меня горячо убеждать в нецелесообразности нашего завтрашнего ухода из отряда. Разве плохо нам здесь сегодня? И я отвечал, что сегодня здесь всё прекрасно, и что не хочется нам покидать эту сказочную поляну, и что Лиза – хороший повар и замечательная девушка, но мы же люди подневольные, и не можем делать то, что нам хочется. Мы вынуждены делать то, что необходимо, и не можем забывать, кто мы и зачем мы здесь? Наше время истекает, пора собираться в Новочеркасск. Впереди защита дипломного проекта, а сейчас нам надо к этому подготовиться.
Мои логические выкладки Лиза не услышала, и с ещё большей горячностью, вполголоса, чуть ли не повиснув на мне, уговаривала меня остаться. У меня не нашлось других слов, и я просто тупо молчал. Потом она переместилась поближе к Толяну и взялась его убеждать в том, в чём не смогла убедить меня.
Воспользовавшись паузой, ко мне подошёл Гришка и открытым текстом, по-простому так, по рабоче-крестьянски сказанул:
– Ну чо ты теряешься, Санёк? Она же в тебя втрескалась, разве непонятно? Да отведи ты её в кусты и влупи ей по самое не балуй…
– Спасибо за совет, Григорий, Я должен обдумать твоё предложение, – мне не очень понравилось его неделикатное вмешательство, а он опять рубанул:
– Да хрена тут думать! Тут надо действовать…
Я отошёл от Гришки в лес якобы по малой нужде. Постоял, выкурил «беломорину». Из леса наш лагерь смотрелся тоже живописно и сказочно. Не спеша, вернулся к костру. Гришка, в очередной раз, развернул свою любимую тему и стращал народ дикими медведями. «А мы лагерь поставили прямо на звериной тропе», – вещал он трагическим голосом, но при этом более всего ему хотелось запугать нас. Что было, то было – по хребтику действительно проходила хорошо заметная звериная тропа. Должны же звери где-то проходить к реке на водопой. Витёк поспешил всех, и себя тоже, успокоить:
– Однако же, зверьё не дурнее человека. У них инстинкт самосохранения развит намного лучше, чем у человека разумного. А потому они как можно дальше будут обходить наш лагерь.
Толково сказал Витёк по поводу Гришкиных панических сентенций. Я даже зауважал его за это. А молчаливый Федя, знаток горного леса, авторитетно добавил:
– Где человек поселяется, там зверьё уходит.
Веское изречение Феди успокоило всех, в том числе и Гришку. Стали потихоньку расходиться по своим палаткам. Укладываясь на свою пружинящую, приятно пахнущую хвоёй, постель, я вспомнил: наша палатка располагалась прямо на той самой звериной тропе, о наличии которой всех оповестил Гришка. Это значит, что на пути у зверя, вздумавшего здесь спуститься к реке, первым препятствием будет наша палатка. Впрочем, до лагеря зверь вряд ли дойдёт. Признаки присутствия человека – дым костра, голоса, запахи, уже давно распугали всё зверьё в ближних окрестностях. Зверьё – оно же не дурнее человека. Это человек поспешил заявить на весь мир о себе, что он – человек разумный. Поспешил, однако…
XX
Утром Василий всех поднял рано и предупредил, что так будет всегда. Потеряли время на перебазировании, теперь надо навёрстывать упущенное. Сегодня им предстоял полноценный рабочий день, а мы с Толяном быстро собрались и вышли из лагеря одновременно с маршрутчиками. Только они пошли вверх по долине, а мы пошли вниз, по дороге вдоль реки, в сторону Шпалореза. Распрощались мы со всеми по-доброму и получили тёплые напутствия. Василий приглашал нас после защиты дипломов приезжать на работу в Краснодарскую экспедицию. Лиза тоже была за это предложение. Расстались спокойно, без печали и слёз. Вместе с нами вышел Федя. Ему предстояло отвести лошадей на перевалочную базу, в село Верхние Тубы. Мы перешли деревянный мост через Пшеху, после чего Федя повернул налево, а мы – направо.
От Шпалореза начинались вверх тропа и дорога. Мы выбрали тропу, ибо уже знали, в чём преимущество тропы перед тракторной дорогой. Приобрели кое-какой опыт.
Шагалось легко и радостно. Толян шёл впереди, как более сильный ходок, выбирая наиболее подходящий вариант из многих разветвлений тропы. Свои спальные мешки мы приторочили к рюкзаку (у Толяна) и к чемодану (у меня). Теперь уже мне было легко идти, поскольку имелся опыт переноски чемодана за спиной, на брючном ремне, зацепленном за петли брюк спереди.
До базы партии мы дошли быстро. После двух месяцев маршрутов в отряде Кордова мы пребывали в отличной физической форме. Перешли вброд холодную и многоводную реку Тубу, и вот он, базовый лагерь. Здесь было тихо, спокойно, тепло и безветренно. Мы поселились в той же палатке, где жили раньше. Начинающих радиометристов здесь уже не было, их перевели в другую партию. Мы передали участковому геологу письма и документы, которые с нами отправил Кордов. Среди прочих документов здесь имелись справка и табель учёта рабочего времени, из расшифровки которых стало нам известно, что в отряде Кордова мы проели всё, что заработали. И не потому, что ели больше всех, а потому, что мало заработали, поскольку были зачислены рабочими по самому низкому разряду. Но это нас не очень огорчило. Мы тут же, не выходя из камералки, договорились с Жориком на будущее – пусть нам дадут возможность заработать себе на дорогу. Он пообещал задать нам небольшую расчистку на Центральном участке, чтобы далеко не ходить. А пока нам надо было заняться самой важной работой из всей программы практики – сбором материалов для дипломного проекта.
Ближе к вечеру мы с Толяном истопили баньку у речки и отлично попари-лись. Настроение улучшилось. В том числе и оттого, что теперь уже отчётливо просматривался конец нашей здесь практики. Через неделю, пожалуй, будем дома.
За три дня мы сделали всю необходимую работу по сбору материалов – скопировали нужные карты и разрезы к ним, переписали из проекта нужные нам разделы. Погода стояла великолепная – тепло, сухо, безветренно. Защита от ветра здесь обеспечивалась крутыми скалами горы Нагой-Чук и могучим густым лесом. База партии приютилась на ровной площадке у подножия горы, к юго-западу от неё. Здесь же, из обширного «языка» крупноглыбовой осыпи мощным потоком вытекала чистая и холодная река Туба.
Не из озера начинается река, не из малых ручьёв слагается её полноводное русло, а вот так сразу – вырывается бурным пенистым потоком из крупноглыбовых свалов массивных известняков, слагающих гору Нагой-Чук (2467м). И течёт ревущая река круто вниз, вплоть до впадения в Пшеху, выполаживаясь только в низовьях.
И стоишь у истока реки, смотришь вниз и понимаешь, что это не исток реки. Это – река, скрывшаяся в глыбах и под глыбами на коротком промежутке. А истоки реки в – недрах высокой горы Мессо (2066 м), красноватые обрывы которой мы видим сквозь редкие деревья выше ши-рокой и крутой осыпи. И вытекает река, скорее всего, из озера или собирается из нескольких озёр. Только озёр этих нет на карте, ибо это подземные озёра карстового происхождения. И кто знает, сколько их, этих озёр и связывающих их природных тоннелей, промытых за тысячелетия в массивных известняках горы. По одному из таких тоннелей и прорвалась ко-гда-то наружу река Туба, сразу же спрятавшаяся в могучих каменных осыпях, и не успевшая проделать себе более-менее глубокое русло по пути до впадения в реку Пшеху. Да и сама Пшеха и её верхние притоки, наверняка берут начало из подземных карстовых озёр, образовавшихся в недрах ещё более высоких гор, стоящих по соседству–Фишт (2867м). Пшехо-су (2743), Нагой-чук (2467) и Мессо – 2066 метров над уровнем Балтийского моря.
Жорик (участковый геолог) показал нам секретный топопланшет м-ба 1:50000. Оказывается, база партии располагалась на границе с Кавказским государственным заповедником, а все четыре, выше названные, горы вытягивались в цепь субмеридианального направления и находились уже в заповеднике. К востоку от этой гряды находилось высокогорное плато Лагонаки и ограничивающий плато с востока хребет Каменное море.
Когда мы управились с материалами по диплому, Толян предложил сходить на гору Фишт или на плато Лагонаки. Но Жорик нас остудил – за один день туда и обратно не успеть, хотя по карте кажется близко. Высокогорье имеет свои особенности – быстро ходить вверх не получается, при всём желании. Задыхаешься от нехватки кислорода. Приходится часто останавливаться, отдыхать, и вообще, идти медленно. При таком передвижении обманчиво близкие объекты становятся дальними. На этом мы успокоились.
Жорик показал нам расчистку на Центральном участке, как и обещал. Проходили мы её с Толяном по всем правилам, ибо теоретически мы были подкованы хорошо. Нам предстояло вскрыть кварцевую жилу небольшой мощности и, возможно, с полиметаллическим оруденением. Два раза к нам приходил взрывник: в первый день к вечеру, когда мы пробили шпуры в делювии. Потом мы целый день зачищали взорванную рыхлую массу, а на третий день открылась кварцевая жила сантиметров пятнадцать мощностью. Признаков рудоносности в ней мы не заметили, и решили пробить пару шпуров с обоих боков жилы, чтобы вскрыть более свежие породы. Бурение шпуров вручную для нас было делом знакомым. Разница заключалась в том, что под Новочеркасском на практике мы бурили шпуры в мягком известняке-ракушечнике, а здесь предстояло вгрызаться в скалистую породу высокой твёрдости. За день мы пробили два шпура глубиной по 80см, набили себе кровавые мозоли, и решили, что этого будет достаточно. Утром четвёртого дня пришёл взрывник и взорвал нам эту пару шпуров. К обеду мы вычистили всё рыхлое и осыпающееся и пошли в лагерь. Жорик послал Надюшу документировать, и она щедрой рукой намерила нам столько, сколько мы даже и не мечтали заработать.
Удачно сложился и следующий день. После обеда прибыл с тракторным караваном главный бухгалтер (и он же – кассир). Мы получили зарплату, расплатились с завскладом за продукты, а вечером весело посидели в компании с геологами. Они позвали нас, когда стали писать характеристики в техникум. Характеристики сделали нормальные, но пока их писали, то предложений было очень много, в том числе и смешных. Хохотали до упаду. Одну несерьёзную запись они нам всё-таки оставили (по нашей просьбе). Там было отмечено, что, помимо прочих положительных деяний, «студенты НГРТ принимали активное участие в соревнованиях по горному туризму», по установлению палатки на скорость, а также на быстроту разжигания костра в дождливых условиях. И вообще, характеристики получились чересчур хвалебные. Нам даже неудобно стало. Потом мы прикинули наши прошедшие трудовые будни и пришли к выводу, что поработали мы здесь неплохо, и практика у нас сложилась так, как надо.
XXI
Прохладное сентябрьское утро, щебетанье лесных птиц, лёгкий смолистый аромат дымка, стелющийся по лагерю, – это наше последнее утро в Западно-Кавказской геопартии. Просыпаться рано не было нужды, но не спалось нам, и мы встали рановато. Наскоро перекусили и, попрощавшись с завскладом (все остальные ещё спали), мы бодро потопали вниз знакомой тропой. До Шпалореза дошли быстро. С нами передали пакет для Василия Кордова. Можно было дойти до села Верхние Тубы и отдать его завхозу. Но Толян предложил другой вариант: он сам сходит в отряд Кордова и отнесёт пакет. Времени у нас было достаточно, но всё же идти надо было очень быстро. Толян обещал управиться за три часа, я же сомневался. Но когда он, перейдя вброд Пшеху, обулся и сходу пустился бежать, я перестал сомневаться. Толян-олень и с рюкзаком-то ходил быстро, а налегке пробежаться двадцать километров по дороге с пологим подъёмом – да это ему как прогулка. Из любви к спорту.
Проводив глазами Толяна, пока он не скрылся за деревьями, я устрои- лся отдыхать на полянке у реки. Позагорал, несколько раз окунулся в прохладной, быстро текущей воде Пшехи. Время пролетело быстро. Толян появился из леса в том же самом месте, где недавно скрылся. Он и в самом деле управился за три часа, как и обещал. До поезда оставалось около часа. Мы открыли банку тушёнки и банку сгущёнки и нормально так пообедали.
В лагере кордовского отряда Толян застал Лизу и Люду, все же остальные были в маршрутах. Пакет он передал жене Василия. От Лизы мне достался привет и наилучшие пожелания. Выглядела она красивой и весёлой, как сказал Толян. Ну что ж, дай бог ей счастья и хорошего мужа.
Рабочий поезд до Режета добежал быстренько. Здесь уже стоял игру-шечный пассажирский поезд, который отправился сразу же, как только мы пересели в него. Билеты мы оплатили кондуктору прямо в поезде. До Апшеронска доехали тоже как-то шустренько. Бодрое вечернее движение поездов объяснялось просто: все ехали домой после рабочего дня, а это совсем другое дело, нежели ехать утром на работу.
В Апшеронске мы переночевали в полупустом обшарпанном здании, именуемом «домом колхозника». Но один позитивный момент мы здесь всё же заметили. Возле столика дежурной тётки висело расписание движения самолётов до Краснодара и оттуда. Мы выбрали вариант вылета около полудня, ибо не хотелось рано вставать. Теперь уже мы ехали домой и спешить нам было некуда.
Утром мы позавтракали в столовой недалеко от «дома колхозника». Общепит тех времён везде выглядел отвратительно, дорого и невкусно. Ну, а куда же нам деваться? Нам оставалось только вспоминать столовую НПИ в Новочеркасске, где готовили вкусно и недорого.
В районе желдор-вокзала работала авиакасса. Мы купили билеты и сразу же поехали в аэропорт. Гулять по городу желания не было. Не тот город и не то настроение. Когда приехали в аэропорт, я заметил досадную оплошность: в моём сплющенном измученном чемодане отскочил металлический уголок, и в эту дырку нагло высунулась моя алюминиевая ложка. Это что же получается – я ходил по городу с моим ущербным чемоданом, а из него всё время торчала ложка? Сам себя я успокаивал: может быть, она вот только сейчас высунулась. Ну, а если и ходил с торчащей ложкой то, что с того? Город чужой, здесь мы проездом, никто меня здесь не знает.
А вообще-то говоря, я должен гордиться своим чемоданом. Он прошёл со мной две производственных практики и перенёс такие лишения, что другой бы и не выдержал. А этот всё претерпел, да ещё при этом сохранил, хоть и сплющенную, но всё же форму чемодана. Кто скажет, что это рюкзак, а не чемодан? Никто.
Так я размышлял вслух, а Толян добавил своё мнение: мне надо сохранить этот чемодан, ибо, возможно, я стану кем-то великим, и тогда мой чемодан выставят в музее, посвящённом мне. И приложат к чемодану соответствующую надпись – кто, где, когда…И мы весело захохотали по поводу такой высокой участи моего полуразваленного чемодана.
К тому же, я ещё мог садиться на чемодан, что я и сделал, а Толян, оглянувшись по сторонам в поисках скамейки, так и не решился сесть на свой рюкзак.
За лётным полем просматривались горы, покрытые зелёным курчавым лесом. В чистом прозрачном воздухе горные дали смотрелись отчётливо и казались совсем близкими. На горизонте, в южном направлении, над зелёными округлыми вершинами гор торчали розоватые скалистые обрывы горы Нагой-Чук. А, может быть, это был видна гора Фишт? Или Оштен? Или Мессо? Ещё вчера мы там ночевали в лагере под крутыми склонами скалистой горы, а сегодня любуемся видом этих вершин из холмистых предгорий. Виды ближних и дальних гор приятно услаждали душу, и само по себе это созерцание несло в себе самодостаточность. И ничего больше не хотелось, и все заботы отодвинулись на пятый план.
Из маленького здания аэропорта вышла женщина в синей униформе и объявила посадку на Краснодар. Мы последовали за ней к маленькому АН-2, стоявшему совсем близко. Посадка заняла пару минут, а долетели вообще за полчаса, или чуть больше. Для меня это был первый в жизни полёт, и неудивительно, что меня слегка укачало.
Глава последняя
Железнодорожный вокзал в Краснодаре был переполнен. Мы сразу же устремились к расписанию поездов, и здесь выяснилось, что поезд до Ставрополя, куда ехал Толян, проходит вечером, а мой поезд в сторону Ростова – после полуночи. Заняли очередь в одну из касс. Я остался торчать в очереди, а Толян сходил в камеру хранения и сдал там свой рюкзак и мой чемодан. Лучше бы я пошёл сдавать вещи, но разве угадаешь наперёд, что нас ожидает даже через несколько часов…
Это было для нас самым унылым времяпровождением – торчать в очереди. Как говаривал один, уже изрядно поживший, геолог: «А что тут такого? Нормальная советская очередь…». С детства я ненавидел эти «нормальные советские очереди». И некуда от них было деться – куда ни пойдёшь, куда ни зайдёшь, везде очереди. И всегда находились желающие влезть без очереди, и всегда в этих очередях собачились люди, и никогда не было порядка в этих скандальных скоплениях раздражённых людей, хотя само по себе назначение очереди – для порядка.
Надо было набраться терпения и стоять. И мы стояли – то вдвоём, то по одному. Неожиданно объявили, что продаются билеты на Ставрополь, а туда было совсем немного желающих уехать, и потому Толян без очереди купил билет и уехал себе спокойненько. А я остался стоять в длинной тоскливой очереди, где собрались мои попутчики, т.е. желающие уехать в Ростов или дальше. Нам бы сплотиться в любви и согласии, а мы стояли, как чужие, хмуро поглядывая друг на друга.
К очереди подошёл таксист и предложил:
– Есть одно место до Ростова. Выезжаем немедленно…
Встрепенулся я, очнулся от грустных мыслей, спросил у него, сколько стоит проезд? Получалось немного дороже, чем на поезде. Да что я, бедный, что ли? Решил: еду на такси.
Я пошёл за чемоданом, а таксист пообещал подрулить поближе к камере хранения, чтобы не терять время. И вот здесь ценность моего зачуханного чемодана вдруг резко поднялась: мужик, выдающий вещи, отказался мне выдать чемодан, хотя я предъявил нормальный, а не поддельный номерок. На мой удивлённый вопрос он заладил один и тот же ответ:
– Чемодан сдавал другой человек. Тебе я его не выдам.
Я взывал к справедливости, к логике, к его доброму сердцу и приводил железные доказательства своей правомочности получить в руки родной чемодан. Но этот упрямый мужик с чересчур хорошей памятью стоял железобетонной стеной.
Подошёл таксист и мы вдвоём принялись увещевать сверхпринципиального товарища. Не тут-то было!
Пришлось пройти затяжную бюрократическую процедуру: идти к дежурному по вокзалу, писать заявление, а потом в присутствии понятых и дежурного проверять соответствие вещей в чемодане вещам, указанным в заявлении. С самого начала эта процедура собрала немало зрителей и всем было почему-то весело, кроме меня и неулыбчивого работника камеры хранения. Я уже начал беспокоиться, как бы таксист не уехал без меня, но этот мужик проникся ко мне сочувствием и не отходил от ситуации до самого её благополучного завершения.
Наконец-то я получил в руки свой многострадальный чемодан, и мы вышли на привокзальную площадь. Такси стояло тут же, рядом с камерой хранения. Я положил чемодан в багажник, и мы двинулись в путь без промедления. Сидящие в салоне люди тоже мне посочувствовали, и я от души поблагодарил всех. Всё-таки ехать в такси – это не в очереди стоять. Другие люди, другое настроение…
Через город ехали долго. На выезде из Краснодара спустились с моста, проходящего над железной дорогой. Здесь я задремал, и потом всю дорогу до самого Ростова казалось, что мы спускаемся вниз с большой горы в какую-то не очень глубокую, но обширную яму. Где-то уже было что-то похожее…
12.08.2011