«Мне всегда казалось, что ты – необычный ребенок. Обычный – на уроках географии петь не будет», – прочитала я на открытке, написанной аккуратным убористым почерком. Это было в те времена, когда мы еще писали письма друг другу рукой, а не клавишами компьютеров и по почерку на конверте узнавали отправителя. Открытка из Сан-Франциско прилетела на мой Нью-Йоркский адрес в начале девяностых. Писал ее мой школьный учитель истории Юрий Федорович Грызлов (Высочин). Год назад он переехал из Москвы в Калифорнию и нашёл меня.
Юрий Федорович преподавал у нас историю всего два последних школьных года. Но так, как он, мне не запомнился ни один учитель. Его любили все. Не полюбить этого, всегда спокойного, голубоглазого человека с восторженным детским взглядом было невозможно. Ничего особенного, чтобы нам понравиться, он не делал, но все без исключения попадали под его обаяние. Я – гораздо раньше других. Мы познакомились за два года до того, как он стал нашим учителем. Юрий Федорович меня спас.
Это был седьмой класс. Я сидела одна за партой на уроке географии (сосед по парте Сашка Терентьев заболел). Урок вела крепко сбитая женщина Адилия Хасаиновна Шакаева, обладательница монотонного, скрипучего голоса. Ее интонации вызывали у меня неконтролируемую сонливость, а географию я знала неплохо и без нее. Борясь с наваливающимся сном, я удобно облокотилась одной рукой на парту, положила на нее голову, прикрыла глаза и замурлыкала, как я думала, про себя мелодию из «Истории любви». В это время я как раз разучивала ее на фортепиано, которое недавно появилось в нашем доме. Пальцы начинающей пианистки застучали по парте, как по клавишам – та-дада-тада. В какой-то момент я почувствовала наступление тревожной тишины. Приоткрыв один глаз и не сразу сообразив, где нахожусь, я разглядела силуэт Адилии Хасаиновны, шакалом нависшей над моей головой. Она остановилась подле меня, явно ожидая окончания моего урока сольфеджио. Увидев ее гневное лицо, на секунду я подумала, что это просто дурной сон. Я зажмурила глаз и продолжила свой мелодичный напев – та-дада-тада…
Тишина стала зловещей. Где-то в области солнечного сплетения почувствовав неладное, я осторожно открыла оба глаза. Дальнейшее произошло молниеносно. Сначала географичка отправила в полёт в сторону двери мой портфель, следом, взяв меня за шкирку, экспедировала хозяйку портфеля, продолжающую допевать «Историю любви». То ли моя кошачья реакция, то ли палец, зацепившийся за рукав вязаного платья географички сыграли в этой истории решающую роль, но вдруг, в один миг, на глазах у голодного до событий класса ее платье расползлось, нить за нитью. Адилия Хасаиновна оказалась перед всем классом в нижнем белье, в комбинашке. Повисла «ревизорская» пауза.
… Меня решили исключить из школы, но, чтобы всё выглядело официально, сначала вызвали на педсовет. Учителя возмущались, кричали, перебивали друг друга, и все сходились в одном: «хулиганке и бандитке в школе не место». Пригласили на педсовет и мою маму. Не забыв многолетние занятия балетом, мама села за парту, элегантно выставив в проход ноги и закинув их одну на другую. На ногах у нее красовались ярко-зеленые высоченные платформы. Это 1976 год. Так «вызывающе» в те времена одеваться было не принято. Женский состав работников школьного образования пялился на мамины ноги, исходя слюной от зависти и злости. Эти зеленые платформы, а также красные, для меня, мы привезли из Югославии, куда не так давно съездили с родителями. Больше всех моим поведением возмущалась директриса. Я стояла рядом с ее столом, словно пригвожденная к позорному столбу, и видела, как она, гневно выступая в мой адрес, монотонно рисовала на клочке бумажки ромашки.
Вдруг, в самый разгар судилища с задней парты поднялся интеллигентного вида, невысокий худощавый человек и, улыбаясь, тихим голосом, сказал:
– Товарищи, это же прекрасно, когда человек поёт!
Всё замолкло. Я подумала, что ослышалась. Учителя никогда меня не защищали. Они всегда были единодушно против меня. Будучи для них помехой и выступая в защиту «незаслуженно обиженных» ими одноклассников, я могла сделать замечание самой учительнице за неграмотно написанное ею на доске слово. Придя в себя, коллектив единомышленников вновь загалдел и меня, вместе с моим защитником, выгнали с педсовета. Мы стояли с ним за дверью, как два провинившихся ученика. Тогда я впервые узнала, что защитил меня мой будущий учитель истории. В школе меня оставили.
На выпускных экзаменах по истории мне достался билет на тему войны. Не могу сказать, что история была моим сильным предметом, в то время я поступала в театральный институт. Юрий Федорович не задал мне ни единого вопроса на тему билета, а попросил спеть песню военных лет. И я спела «Бьётся в тесной печурке огонь».
… И вот, много лет спустя, уже в Америке, мой любимый учитель и защитник в одном лице разыскал меня и прислал эту самую открытку.
«Мне всегда казалось, что ты – необычный ребенок. Обычный – на уроках географии петь не будет». Я тогда ответила ему, что «необычный ребенок поёт только на экзаменах по истории».
Потом мы подолгу беседовали по телефону. Юрий Федорович читал мне свои тонкие, умные стихи и обязательно просил, чтобы и я почитала ему свои. Мы так и не встретились на этом краю земли… Пока не встретились. С первым сентября, мой любимый учитель.
1 сент. 2017