Да, в Швейцарию мы и отправимся! Жить, может, у нас и не получится, но перенестись туда — почему бы и нет? Воображение — наше сильнейшее качество! Перенесемся мы тогда уж и во времени, на пару лет назад до вышеупомянутого вечера.
Профессор Исаак Фогельштейн всегда вставал рано. И в тот день он встал рано и, позавтракав слегка подгоревшей яичницей, уже в семь часов бодро шагал по улицам родного Цюриха. Да, он был одним из тех, для кого все пятьдесят с лишним лет существования пришлись на жизнь именно в этом городе, а таких людей с каждым годом становилось все меньше и меньше, особенно если считать тех, у кого и родители, и бабушки-дедушки также прожили весь свой путь здесь. Хотя будучи довольно известным ученым, он много путешествовал и мог смело употребить в свой адрес забитые фразы «объездил весь земной шар», «я чувствую себя как дома везде, где меня принимают» и так далее. Действительно, ему приходилось на протяжении своего творческого пути давать открытые лекции абсолютно на всех континентах, за исключением, ясное дело, Антарктиды.
День обещал быть пасмурным, прохладный ветер дул прямо в лицо, сколько Фогельштейн ни пытался поворачивать в разные стороны. Он уже почти подошел к клинике, где трудился последние двадцать лет, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый. Он не любил отвечать на звонки с незнакомых номеров, да и вообще общаться с незнакомцами не любил. И он взял трубку, но там раздались гудки… Фогельштейн, конечно же, не мог предполагать, к каким событиям в его жизни приведет разговор с таинственными абонентами, поэтому продолжал идти уверенной походкой к институту, но в душу его закралось волнение и предвкушение каких-то событий. Но в этот день событий никаких не случилось, был совершенно обычный рабочий день. Завязка истории случилась уже на день следующий, мы же пока совершим небольшую историческую пробежку и внимательно изучим, как развивались события, и расскажем о нашем герое поподробнее.
Доктор Исаак Фогельштейн с молодости изучал проблему пересадки тканей. В свое время он предположил, что есть ряд способов возобновления воспроизводства клеток, исключающих использование технологий клонирования. Но предположения долгое время даже не принимали вид сформулированных гипотез. Уже в начале двухтысячных Фогельштейн начал проводить опыты на растениях, результатом чего стал трехтомный труд. Книги вызвали широкий резонанс в научном кругу, однако революционный подход к трансплантологии, предложенный Фогельштейном, не встретил должного внимания и понимания со стороны ученого сообщества. Но критика не расстроила Исаака; к тому времени он и сам видел огромное множество недоработок в своей теории, а главное — признавал невозможность ее практического применения при текущем развитии техники. Позже ему удалось договориться с исследовательским институтом своего города и получить в свое ведение современную лабораторию. В бой пошли мушки-дрозофилы — верные спутницы всех экспериментаторов. На этом этапе у Исаака начались первые колебания. Пути, которые виделись ему в его теоретических работах, раздваивались и растраивались. В один момент он пришел к выводу, что увеличение продолжительности жизни мушек (что его сильно вдохновило поначалу) случилось элементарно от более качественного питания и снижения случайной смертности.
В две тысячи четырнадцатом Фогельштейн сделал ряд отчетов на крупных международных научных конференциях, вызвавших опять же много шуму. Ему удалось привлечь внимание ряда анонимных спонсоров, полученные инвестиции позволили ему начать опыты над мышами. Сотрудничал он и со Швейцарской Государственной академией. И вот, в две тысячи пятнадцатом, академия объявила о том, что контракт на время пользования лабораторией и прочими ресурсами института нужно перезаключить, убрав бессрочный статус. Теперь уже получалось, что Фогельштейн как бы брал все ресурсы в аренду. В начале две тысячи шестнадцатого Фогельштейн отчитался перед ученым советом, который вынес отрицательный вердикт: практических результатов не было, а значит, финансирование будет прекращено. Фогельштейн был в отчаянии.
«Да что же это получается, в самом деле? — спрашивал он сам себя. Я же первопроходец! Как я могу сразу уверенно прийти к намеченной цели? С другой стороны, какая у меня цель? Довести исследования до уровня того, что в человеке можно будет менять больные органы? А что я писал в третьем томе — полную реновацию всех органов? О победе над старостью? А это куда? нет, об этом надо забыть. Рано, рано, рано я задумался, не время еще. Но сейчас — найти финансирование. Еще чуть-чуть, и я смогу, я смогу достичь результата с мышами. Они не верят, что мыши стали жить дольше, ссылаются на погибших. Да — погибших мышей много, очень много. Так дайте нам возможность снизить это число? Дайте нам работать? Они сейчас отдадут деньги, условно, Лерку. А что доказал профессор Лерк? Каша и суета! Вводит цыплятам какие-то гормоны роста. И вот, все в восхищении. Цыплята, дескать, и по вкусу ничем не хуже, вреда никакого нет; одни плюсы! Технологии профессора Лерка спасут планету от голода! — он повторил передовицу журнала «Мировая наука». — Так отправьте этого Лерка на ферму к его цыплятам, пусть там квохчет и кукарекает с ними! Зачем ему отдавать такую прекрасную лабораторию? И опять же, то, что делаю я, может быть в разы революционнее, чем какие-то цыплята. Дайте только время поработать!»
Такая предыстория предшествовала этому утру; Фогельштейн счел звонок с неизвестного номера подобной попыткой выйти на связь со стороны анонимных инвесторов. Ему не ответили, и он забыл бы об этом звонке, но на следующий день позвонили вновь. И с того же номера. День был выходной, он только что закончил читать книгу, посвященную проблеме трансплантологии головного мозга, и собирался уединиться с женой, когда, собственно, и произошел этот звонок...
«Ну что там, моя птичка?» — с улыбкой спросила супруга, когда он вернулся. Но в этот момент улыбка у нее вмиг исчезла, и она словно отдернулась, потому что Фогельштейн заметно побледнел, а на лице его отразился звериный оскал. Пытаясь скрыть свое состояние и тревожные мысли, он состроил гримасу, какую делают дети, которых спрашивают, кто залил весь пол в родительское отсутствие. «Это не я», словно хотел подчеркнуть он. Через минуту они уже забыли об этом эпизоде. Жена больше не спрашивала его о звонке, хотя догадалась, что он был важен. Она заметила (а женщины вообще народ внимательный и догадливый), что после этого звонка он стал реже ездить в свой исследовательский институт, все более отлучаясь по каким-то срочным делам.
И вот настал последний день, когда он поехал в свою лабораторию.
– Ну что, уважаемый профессор, как продвигаются открытия? — спросил один практикант, который работал здесь уже почти месяц, но все никак не мог осуществить свою мечту поговорить со знаменитым профессором лично и в этот момент был неимоверно счастлив, что успел.
– Ох, да все потихоньку. Прогресс есть, но и ведь так сразу и не заметишь! Где по чуть-чуть, а где и гора открытий сразу рассыпается! А как и сказать, знать — не знаю, глядишь, и нет ничего. — Фогельштейн отвечал, растягивая слова, и, как он всегда это делал с низшим персоналом института, предельно витиевато. Он производил в тот день впечатление человека более всего уверенного в себе, и никто в институте не мог заподозрить, что за буря творится внутри него.
«Проклинаю этот день! Куда я ухожу? В никуда! Это первый проигрыш! А чем плох первый проигрыш? Тем, что он всегда дает повод для последующих, и ты допускаешь их с более спокойным настроем. Конечно, новая клиника это шанс, но что он принесет. И там у них есть своя команда. Это тоже… не нравится мне. Мне ничего не нравится здесь уже. У, проклятый день! Не входить бы больше сюда».
Здесь стоит пояснить, что смутился Фогельштейн во время вышеописанного телефонного разговора по причине, что ему предложили участвовать в исследованиях с «пока не обозначенными четко целями». Сам факт, что исследования были посвящены увеличению продолжительности жизни, его не смутил — он и сам мечтал об этом. Но более всего он мечтал сейчас о доступе к лаборатории. Ему вдруг показалось, что он ухватил за хвост птицу удачи и результат придет вот-вот. Поэтому он, даже проклиная себя за это решение, согласился. Проклинал он себя за то, что категорически не любил и не терпел неопределенность. А уж что может быть неопределеннее исследований с «необозначенными целями»!
«Дорогой Исаак! Мы читали Ваши произведения не один раз! Те факты, которые Вы доказываете… Мы в них поверили! Давайте попробуем!» — восторженно вещали на другом конце провода. Согласитесь, любого человека личностно окрыляет тот факт, что в него кто-то верит. А проблемой Исаака Фогельштейна было то, что он не до конца верил в свои идеи. Нет — с точки науки он был человек, безусловно, очень знающий и верящий в свою звезду. И, может быть, он был несколько высокомерен, считая себя даже выше всего остального научного сообщества, завязшего в трясине неразрешенных проблем. Фогельштейну казалось, что поколение, которое сможет по достоинству оценить его исследования, еще не родилось, а значит, его задача состоит в том, чтобы предельно ясно донести свои идеи до них. «Но ведь это попытка сложить с себя ответственность! — делал выговор он сам себе. — Ведь кто такой ученый? Ведь мы вступили на этот научный путь, чтобы сражаться во благо человечества!» Исходя из этого, Фогельштейн определил своей задачей как ученого разработать метод если и не предотвращения старости, но замедления процесса отмирания клеток в организме. Он предполагал, что обновление организма может идти не путем замены органов (чем занималась трансплантология, и достигла в этом кое-каких успехов, заменяя человеку больной и не функционирующий орган); а путем возбуждения некой общей реакции, некого общего колебания, которое окажет воздействие на все клетки и ткани организма разом. Он исходил из логики резонанса, гармонии; и словно некое провидение двигало его к разгадке.
Новая лаборатория оказалась оснащена в разы хуже. Однако анонимное общество показало личико — это была всемирная организация здравоохранения. Этот факт приободрил Фогельштейна, хотя в Швейцарии этот факт некоторые сочли предательством. Исаак, конечно же, не брал подобные мнения всерьез, он был хронически убежден, что любое научное открытие, когда-либо кем-либо совершившееся, равно принадлежит всем жителям земли и всем странам, без делений на народы. Фогельштейн порвал все рабочие связи с научным сообществом и даже сделал публичное заявление, что заканчивает карьеру исследователя, чему никто не поверил. Месяц Фогельштейн помучался, не имея под рукой необходимых инструментов. Нет, он так или иначе проводил это время с пользой. Он углубился в химию, продолжая параллельно резать мышей. А когда вот были выделены необходимые средства и в лаборатории появились все средства и приборы, которых ему так недоставало, Исаак развернулся по полной. Более того — на новом месте Фогельштейн был лишен каких-либо отчетов и мог занимать абсолютно чем угодно; ему никто не устанавливал сроков, нормативов. Сам профессор был чрезвычайно рад долгожданной возможности перейти от теории к практике. Если до этого он вел опыты, ожидая, что результаты исследований станут опорой в далеком будущем, когда новое поколение ученых сможет на основе этих систематизированных знаний, вооружившись более высокотехнологичной техникой, провести необходимые опыты, то теперь его подход изменился. Нынче он проводил эти опыты сам, ожидая увидеть результат здесь и сейчас. Когда он писал книги, то видел своими глазами, как будут работать указанные в них процессы, но отследив их вживую, Исаак понял, как же смешны и нелепы выводы, к которым он в своих книгах пришел. Но переписывать было некогда: дело спорилось. Все случалось прямо на его глазах. Фогельштейн чувствовал огромный прилив сил, ему хотелось сделать все и сразу.
В лаборатории витала невероятно душевная атмосфера, пахло рождавшимся чудом, и оно произошло! Одним прекрасным утром профессору и его четырем ассистентам удалось оживить мышь, умершую две недели назад. Правда, стоит отметить, что мышь все это время находилась в специальном питательном растворе, который был разработан им за время простоя. Вряд ли возможно, что кто-то из нас обладает столь глубокими знаниями в биохимии, посему умолчим о составе чудо-раствора. Стоит сказать, что мышь прожила после оживления не так уж долго, всего три минуты. Но и это было прорывом. У команды проснулось ощущение предчувствия чего-то такого, чего раньше не было. Когда мышь затрепетала задней лапкой, все охнули. И не будь этого оха, каждый был бы уверен, что это движение было иллюзией, вызванной морганием. Но, как часто это и бывает, предчувствие оказалось ложным: следующая неделя оказалась бесплодной. В начале недели новой, давний товарищ и единомышленник Фогельштейна, Томас Биркерай, предложил немного изменить процедуру операции. В работах Фогельштейна подобных гипотез было немало, но переход от одной к другой давался ему необычайно тяжко. Всякий раз он сопровождался сильнейшим расстройством из-за умершей теории. После того как Исаак отказался спорить с Томасом и принял его коррективы, это неожиданно дало плоды, из-за чего Биркерай почувствовал себя крайне неловко. Но неловкость ему пришлось испытывать недолго — очередная подопытная мышь хоть и ожила, но на сей раз продышала пять секунд… Но это была лишь одна мышь из ста, остальные продолжали благоденствовать. И вновь шли споры и пересуды, даже крики, смены разных способов; в лаборатории уже вовсю витали суеверия, исследователи входили в нее в определенной последовательности и с определенной ноги…
Все эти полтора года шла нудная кропотливая работа. Каждый день был похож на предыдущий, менялись лаборанты, Фогельштейн хоронил мечты и вновь раскапывал их, с трудом вспоминая место последней могилы. Но его увлеченность была всепоглощающа, он бы и не вспомнил сейчас про те сомнения, что травили его душу на начальных стадиях экспериментов.
«Что есть человек? Насколько значима его роль в мире? Сейчас — огромна. Огромна роль человечества, но сам по себе человек не является человеком. Человеком его уже и делает общество. А кто я? Если я есть человек, имеющий несколько больше знаний, чем другие, то очевидно, что я должен все свои усилия выделить на борьбу за здоровье людей, на поиски преодоления или замедления старения. И я это делаю? Или я только имитирую? Что есть этот проект? Он грандиозен по вывеске, но абсурден по сути! Не начать ли с малого? С другой стороны, если все мы будем бояться серьезных вызовов… Кто тогда его начнет? Если я могу его начать, то я должен его начать. Получится, не получится — сейчас другое дело. Мы же должны понимать, что развивается наука, и, возможно, некоторые ее достижения поменяют входные условия для этой задачи, которая пока видится мне гигантской шкатулкой с целой серией замков».
Фогельштейн, который был всегда человеком решительным, хоть слегка и флегматичным, испытывал сильный дискомфорт на начальных этапах проекта. Нельзя сказать, что переосмысление внутри него произошло в какой-то один момент, но после некоего подобия депрессии он составил конкретный план, разделив в нем программу минимум и максимум. По ней опыты продолжались почти год. В течение его удалось накопить достаточное число знаний по данной тематике, сделать ряд важных открытий, существенно продвинувших дело. И самое главное, график выживаемости мышей постепенно принял растущий вид, что уже говорило о небессмысленности исследования. Проанализировав все результаты, Фогельштейну удалось составить подробный план операции, в результате которой семьдесят пять процентов мышей оставались в живых, возвращаясь оттуда, откуда обычно не возвращаются. Тогда было принято решение временно прекратить весьма трудоемкие и затратные опыты по оживлению, и начали наблюдать за жизнью появившихся на свет грызунов. По итогам этих наблюдений Фогельштейн составил брошюру, которую распространил в научной среде, и выступил на международной конференции, где сделал полноценный доклад, основным выводом которого было, что новые мыши не сильно отличаются по жизнедеятельности от обычных (выравнивание происходило где-то на десятый день после операции), однако для здоровой жизни им нужно определенное питание и активный образ жизни, потому что обновление костей и тканей хоть и удалось запустить, но шло оно медленно. В целом, на момент смерти мыши оно находилось на уровне ее предыдущей смерти. Ряд новых мышей подверглись операциям по замене наиболее «устаревших» органов.
Научное сообщество было возбуждено, кругом говорилось, что Фогельштейн создал некое оружие против смерти. Выступив с докладами на уже знакомых континентах, на каждой из лекций Фогельштейн получил свои заслуженные минуты славы и почета и, с чистой совестью взяв долгожданный отпуск, укатил с женой на Мальдивы.
Отдых проходил хорошо, они купались и загорали (а что еще можно делать на Мальдивах?) и в один день перед ним предстал человек, показавшийся ему слишком знакомым. «Где же я его мог видеть-то?» — силился вспомнить Фогельштейн, и на ум ничего не приходило.
– А ведь Вы не помните меня, Исаак! — улыбнулся незнакомец, заговорив на весьма сносном английском, — а меж тем я лечился у Вас десять лет назад!
– Ох! Что ж Вы хотели?! — произнес Фогельштейн, но про себя подумал иное: «Обычно все истории, особенно интересные, откладываются очень хорошо, если он и был у меня, то, скорее всего, несколько раз, просто на консультации», — и что за болезнь у Вас была?
– Неужто это так важно сейчас? — голос незнакомца дрогнул, но на слове сейчас он сделал акцент, — маниакальная шизофрения!
Собеседник громко засмеялся, еще более пугая Фогельштейна, мысли которого окончательно запутались. Он вдруг начал прикидывать, а похож ли тот на шизофреника, или нет, а как вообще всегда можно выделить шизофреника из толпы и так далее. Все-таки психиатрией Исаак никогда в своей жизни не занимался.
– Видите ли, чтения Ваших книг натолкнуло меня на ряд идей.
– А Вы представиться не хотите? — вдруг испугался Исаак.
– О да, извините, меня зовут Иван Фарнберг, мои корни из России, сто лет назад мой прадед был вынужден эмигрировать…
– Фарнберг, ха, типичная русская фамилия! — засмеялся уже Фогельштейн, но собеседник на сей раз оказался не так весел.
– Фамилия моего прадеда была Милославский, он был из дворян, но у него была одна дочка, вышедшая в Германии замуж за Штефана Фарнберга. Так вот к делу. Абсолютно случайно мне в руки попала одна книга, где автор ссылается на Ваши последние разработки. Он утверждает, что Вы научились вдыхать жизнь в мертвое тело. И я, а точнее мы с коллегами, прочитали Вашу книгу. И потом еще одну. И еще. И мы сделали вывод, что Вы поразительно близки к потрясающему открытию.
– Уф, видите ли. Тема, бесспорно, интереснейшая, но Вы сами понимаете, сколько здесь трудностей. И я не имею права все раскрывать. Я, тем не менее, надеюсь, что мои эксперименты пригодятся в практике.
– Они пригодятся. Скоро. Уже через несколько лет. Но вот что… Все гораздо сложнее.
– А в чем дело, не томите! — в Фогельштейне взыграл научный азарт.
– Оживлять придется человека.
– М-да.
– Вам не интересно?
– Интересно, но Вы знаете, сколько мышей погибло на моем столе? Опыты засекречены, а Вы даже в России о них узнали!
– Но Вы оживляете мертвых, даже если они потом и погибнут, то можно считать, что это возвращение к своему естественному состоянию. То есть Вы точно не работали в минус: не выжившие мыши остались при своих.
– Но тут человек! Если мы ему дали надежду на жизнь — надежду! А много ли чего еще на этом свете подобного, как то: надежда жить, просыпаться каждый день и любоваться миром? — то если он умрет, мы ответственны за это. Но даже если он и выживет, то вряд ли он сможет жить полноценной жизнью.
– А вот Вы, профессор, поработайте, над тем, чтоб смог.
– Вам легко говорить. И кто Вы такой? От имени кого выступаете?
– О, не беспокойтесь. Мы еще поговорим в более широкой компании. По глазам вижу, что Вам интересно. Вы же человек идейный! Вы сами хотите сделать открытие, которое перевернет мир. Ведь в таком случае можно будет спасать людей, умирающих по случайным причинам. Смерть мы не победим, нет, но она будет от старости, и не более того.
– Так, и что Вы хотите от меня?
– Разработайте технологию оживления человека. Вы же в совершенстве владеете физиологией. Отталкивайтесь от уже имеющихся опытов с мышами. Вот и все.
– А потом?
– Мы посмотрим, ведь я не могу быть уверенным, что у Вас получится. Я Вас, профессор, бесконечно уважаю, но вы не единственное светило в мире науки, возможно, эта разработка удастся кому-то другому… Ведь Вашу книгу читал не только я! Найдутся и другие, более смелые и удачливые, кто внесет свое имя в историю и кого будут вспоминать благодарные потомки.
Фарнберг попал в точку — самолюбие Фогельштейна было сильно задето последней фразой, и, вернувшись в Швейцарию, он начал продумывать все детали предстоящего грандиозного исследования. Первым делом он переключился с мышей на свиней. «И в самом деле — я могу совершить такое открытие, которое еще никто не совершал, — думал он, — я уже научился поворачивать жизнь вспять! И я его совершу, совершу!»
Следующая глава: http://www.proza.ru/2017/09/02/131
Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/09/02/102