предыдущее - http://www.proza.ru/2017/08/31/1124
В 8 часов вечера, легко взволнованный, принаряженный, с букетом роз я шёл по аллее к освещенному входу «Звезды», уже издалека слыша музыку.
Композиция как раз закончилась, когда я взбежал по знакомым ступенькам и вошёл в знакомый холл санатория. В уши мне хлынул приятный привычный ропоток голосов, который заполняет паузы между треками.
Я сразу увидел её.
Она стояла в большой группе людей. Оживлённая, красивая, весёлая. Похожая и не похожая на ту, которую я помнил.
Совсем моя. И совсем чужая…
Я не стал подходить. Огляделся, сбросил куртку на подоконник, сел, положив розы на соседний стул. Мне хотелось смотреть на неё издалека.
Она была центром группы, что-то говорила сразу нескольким окружающим, жестикулируя и улыбаясь, я подумал, что вполне мог бы просидеть так долго. Когда-то так и было.
Оказывается, моё воображение рисовало её в том полосатом платье, в котором она пришла ко мне когда-то на берег. Но она была в брюках – специальных, для танго-классов, свободных, прихваченных внизу, чтобы не мешать шагу. И в простой блузке, оголяющей красивые руки. Красивые руки, красивые жесты - точные и плавные, видимо, она показывает какие-то позиции, все на неё смотрят.
На неё всегда хочется смотреть.
На неё невозможно не смотреть.
Так оно и было когда-то. Упрямо сидеть, упрямо смотреть издалека. Понимать, что ничего путного из этого не будет, понимать, что нужно быть мужчиной, повернуться и уйти, выгнать из сердца, забыть. Но поскольку тебе всего пятнадцать, ты сидишь, угрюмо сознавая, что ничего ты не плюнешь, никуда ты не уйдёшь, а так и будешь сидеть, как пришитый, как приклеенный, как прикованный, сидеть, смотреть на неё сквозь отросшие за лето, взлохмаченные патлы и мучить своё сердце, которое и так уже готово взорваться…
Ты слишком драматизируешь, говорила мне сегодня ночью посторонняя женщина золотистая Зоя.
Она просто не видела её…
Её блузка кораллового цвета теплится зовущим огоньком, я ловлю её забытые движения, ловлю совсем другими глазами - оказывается, уже совсем другими...
Мой намётанный взгляд автоматически отделяет отдыхающих от местных. Я сразу вижу тех, кто приехал с ней, они отличаются от всех, словно объединённые общим полем. Крепкий плотный мужчина со слегка седыми волосами, стянутыми на затылке в косичку, и женщина, одетая так, как могут одеться только иностранки, нашим девчатам в голову не придёт надеть бесформенный балахон до колен поверх фирменных джинсов, они оденутся так, чтобы были видны лейблы. Явно с ними в компании и широкоплечий парень в тугой майке – по виду танцор или спортсмен.
Я не задерживаюсь ни на ком взглядом, все они в тени, она одна на свету, словно в луче прожектора.
Она должна меня увидеть, я сижу на том же самом месте, где сидел когда-то в свои пятнадцать лет, глядя исподлобья и мучительно ревнуя ко всему на свете.
Она уже два раза оглянулась на вход ищущими глазами.
Наконец, она оглянулась в третий раз – и теперь увидела меня. Лицо её посветлело.
Вот сейчас можно встать.
И я медленно поднимаюсь, медленно беру в руки розы, улыбаюсь, убеждаю себя, что совершенно не волнуюсь, она делает шаг ко мне, - но спохватывается, оборачивается, подхватывает стоящих рядом.
Они подходят все вместе – всё очень легко, тепло и непринуждённо.
Я почти спокойно целую её в щёку, загнав в угол всё чувства, потому что сейчас всё должно быть лёгким и непринуждённым, она принимает розы, я вижу по её взгляду: она растрогана тем, что я помню её любимые цветы…
Несколько пар глаз смотрят на меня с интересом.
Мужчина - явный тангеро со стажем: плотный, сильный, устойчивый, но одновременно подвижный и лёгкий. Женщина из-за этого балахона выглядит невнятно, непонятен даже её возраст.
- Это мой старый друг, - говорит обо мне Вероника. – А это мои друзья, сотрудники и соратники. Чезаре Витали... Констанс...
- Можно Цезарь, – вполне сносно произносит тангеро. – Можно Вито. Как легче.
- Это всё, что он выучил по-русски, - смеётся Вероника. Ей безумно идут мои розы. Я всё ещё помню прикосновение своими губами к её коже.
- Кони, - представляется женщина в балахоне, сияюще улыбается, и я опять не могу понять, сколько ей лет. Может, 30, может, 70.
- Роман, – спортивный парень, вдруг оказавшийся русским, уверенно и крепко жмёт мне руку.
И мы бесконечно долго стоим друг перед другом – кажется, Вики рассказывает обо мне, я даже не стараюсь хоть что-то понять.
Она оживлённо говорит по-английски, она оживлённо говорит по-испански, двое смеются, она безнадёжно машет рукой. Наверное, она сказала какую-то нелепость, мужчина её весело поправляет, все опять смеются. Наверное, мне тоже надо смеяться, но мне даже не хочется улыбаться, и я просто слежу, чтобы выражение моего лица было хотя бы не совсем уже зверское. А она словно чувствует меня – чёрт, да не словно, она именно чувствует меня, как это всегда и было. Она всегда понимала, что со мной - лучше, чем я сам понимал – она улыбается мне, и я думаю: зачем, зачем она была в моей жизни…
Я стараюсь не вздыхать, чтобы совсем уже не выглядеть идиотом, и просто перевожу дыхание.
- Я так рада тебе, – она сжимает мой локоть.
У неё мягкий, почти ласковый взгляд.
- А у нас тут немножко танцев, - говорит она шутливо и успокаивающе. – Всем так нравится…
- Да, я понял, - говорю я. – Это здорово. Совсем, как раньше.
- Пойдём на минуту со мной, поставим цветы в воду.
Она крепко берёт меня под руку и делает очень правильную вещь – уводит от всех, увлекает за собой, и я с удовольствием покидаю светское общество и иду с ней по длинному коридору, она улыбается мне поверх роз.
- Сейчас такое чувство, - говорит она задумчиво, - что не было этих четырёх лет. Что мы с тобой просто идём по этому коридору, как всегда шли перед занятиями.
У меня тоже на минуту мелькнуло такое чувство. Но запах роз не даёт провалиться в прошлое полностью. Потому что в том прошлом я долгое время был дураком и долгое время был ослом, и не дарил я роз, не умел дарить, это я потом научился всему сразу – дарить цветы, держать язык за зубами, не бояться быть оглушительно нежным – всему научился, это стремительно хлынуло - так вода прорывает дамбу, и, наверное, так стрекоза выползает из своей неуклюжей уродливой куколки, чтобы затрепетать и взмыть красиво и смело…
Она отпирает свой номер, в нём пусто и одновременно немного хламно, видно, что человек собирался к выходу на люди, и что этот человек – женщина.
Она кивает мне на кресло, кладёт цветы на постель, проворно, но без смущения собирает всякое неглиже: яркие полотенца, кружевное бельё, косметику, красивые пакеты, за всем этим у нас гоняются девчонки и берегут с придыханием, она зашвыривает всё в шкаф, не разбираясь.
Через минуту номер становится бесполо-аккуратным, типично гостиничным – всё правильно, такая обстановка глушит ненужные чувства… всё так…
Она подходит и кладёт руку мне на плечо. Когда-то таким жестом она приводила меня в порядок. От её руки всегда шло какое-то важное успокоение.
Вообще женская рука на плече - это всегда целый мир. Одно-единственное касание – и ты понимаешь, что за девушка рядом с тобой и какая она партнёрша в танце. Жёсткость, мягкость, тепло, прохлада, страх, независимость, покорность, повелительность, желание отдать, желание взять – всё в одном касании твоего плеча…
Её рука всегда была равновесием. Стержнем. Она даже не знает, что пока её не было, я спасался видением этой руки. Я просто представлял, что она, как всегда, кладёт свою ладонь мне на плечо – и сразу приходили покой и ясность.
---------------------------
лица персонажей - Чад Мюррей, Эльвира Шамилова.
продолжение - http://www.proza.ru/2017/09/02/1646