Этот город для меня как недосягаемая мечта, как безответная любовь, которая отдаётся болью там, где находится душа. Трепет ожидания, жажда прикосновения и познания невероятной красоты и музыки необычного города в призрачной молочности белых ночей живет во мне.
Он меня не знает, не чувствует моего преклонения перед ним, не слышит моих признаний…
Город, манящий всполохами зарниц из того мира, который давно ушёл от меня, но остался послезвучием, послесловием, последней паутинкой, связующей с ним.
И, как воды его мистической реки, мечтающие создать дуэт с морем, моя любовь к нему несётся через годы и воспоминания.
У меня было два свидания с ним не так давно. Должно было произойти первое ещё в юности, когда город мог мне ответить взаимностью. Но не сложилось.
Оба раза я здесь то проездом, то на конференции, когда за два дня имеется только три свободных часа. Можно ли заслужить ответную любовь моего города за это короткое время?
***
Мы с Мартой, моей студенческой подругой, остановились в гостинице недалеко от Юсуповского сада. Сегодня ушли с конференции раньше. Я хочу пройти по улицам города моих любимых людей: А.Пушкина, А.Блока, А.Ахматовой и вновь признаться ему в своих чувствах. Когда любишь, надо говорить об этом часто. Нельзя жить без этих слов, как без воздуха.
Это и твой город, Витя! Только твой… Он не стал нашим.
Остановились возле канала Грибоедова. Марта что-то цитирует из "Горе от ума", а мне вспомнились строки из твоего письма: "Вера, я высылаю тебе фото канала имени Грибоедова. Работами руководил инженер по фамилии Грибоедов, но канал назван в честь писателя. Когда ты приедешь, мы посмотрим все литературные места Ленинграда. Ты же приедешь? Обещай!"
Эта фотография много лет стояла на моём столе – первокурсник Витя на том месте, где сейчас стою я…
Мы идём по Вознесенскому проспекту. Я замечаю: "Марта, а ведь сегодня большой христианский праздник – Вознесение. Пойдём к Казанскому собору".
Помнишь, Витя, ты мне писал: "Мы с тобой не верим в Бога, но обязательно зайдём в этот собор. Милая Вера, тебе понравится. Я думаю, не просто мы с тобой вместе… Может быть, всё-таки ОН есть? И послал мне тебя. Ты же приедешь? Обещай!"
Вдруг Марта останавливается возле офиса, расположенного на первом этаже известного исторического здания, с возгласом: "Это же ты!"
Я вздрагиваю от её крика и смотрю на окна, в которых два портрета. Большие чёрно-белые фото. Да, это я. Десятиклассница.
Я говорю:
- Пойдём, Марта.
- Но почему ты здесь?!
Я не отвечаю, мягко беру её за руку, и мы переходим на другую сторону проспекта.
Вечером сидим в кафе, я начинаю рассказывать о Вите.
- Знаешь, Марта, я помню каждый день той осени. Запахи, звуки, ощущения – и трепет пробегает по коже, когда я понимаю, что это осталось в моей памяти и в записях небесного дневника, откуда я иногда, очень редко, достаю некоторые прозрачные страницы, чтобы вдохнуть волнующую свежесть юности и, закрыв глаза, насладиться ушедшим временем, почувствовать его ещё раз. Это было. И всё осталось, как тонкое эхо любимой музыки, не исчезающей спустя и десятилетия, а возникающей тогда, когда душа требует исцеления.
Ты хочешь слышать о первой любви? Она осталась в ощущениях, в тех немногих касаниях, которые волновали так, словно внутри загорается свеча и её чистое пламя трепещет – не опаляя, а пробуждая неясные пока желания.
Мы учились в девятом классе, когда осенью с подругой записались в фотокружок на станции юных техников. Нас было девять человек: Лариса, я и мальчики. До сих пор у меня хранится маленький фотоаппарат, на нём я училась делать первые снимки. Помню восторг, когда увидела постепенное появление изображения на мокрой бумаге.
Но затерялся в моих кочевьях фотоувеличитель, красный фонарь, ванночки для закрепителя и проявителя.
Наш руководитель, Евгений Петрович, как я вскоре поняла, не был простым человеком. Знаешь, Марта, мы успевали и стихи читать – особенно любимых в то время Е.Евтушенко, А.Вознесенского, Б.Ахмадулиной. Витя и я писали стихи. Евгений Петрович хвалил наши опыты. Когда в город приехал Евтушенко, он повёл нас на встречу с ним, как оказалось, его другом.
Мы часто гуляли по городу, учились делать снимки по всем правилам. Этой золотистой порой нас переполняли весенние чувства.
Витя фотографировал только меня и восхищался мною, чем смущал невероятно. У него появилась кинокамера, и наш Евгений Петрович повёл нас в парк, где и давал первые уроки операторского искусства. Когда вернулись в нашу лабораторию и стали просматривать отснятое, оказалось, что я - главная героиня, а не осенний город. Витя и его друг Валера снимали только меня.
Я тогда первый раз видела себя со стороны и с интересом рассматривала: худенькая и маленькая, с косой - ниже короткой вельветовой юбки, в бирюзовой кофте с перламутровыми пуговицами. Мне казалось, что это не я, а незнакомая девочка.
Руководитель заметил: "Когда снимаешь с любовью, зрителей трогает красота чувств автора, его искренность и отзывается в них"…
Витя считал меня красивой и обращался ко мне: "Моя Синильга". Я с ним не соглашалась:
- Синильга – шаманка. И мне не нравится это имя. А он замечал:
- Она умна и красива, как ты. А знаешь, в переводе с эвенского её имя означает снег. И твоя кожа бела и нежна как первый снег...
***
Мы медленно идём в осенних сумерках. Вечерняя дымка тонко накрывает город и кажется, что он потянулся вверх, приподнялся над землёй и покачивается - убаюканный и приласканный.
Вечер холодный и сырой. Я немного замёрзла. Витя взял меня за руку, как ребёнка, и это тепло меня согрело. Витя - высокий и худощавый; я - невысокая и худая. Он часто наклоняется ко мне, я вижу его ласковый взгляд.
Мы смотрим в освещённые окна (не заглядываем, а мимоходом). У всех почти одинаковые квартиры, мебель, светильники, но живут разные люди, и характеры у них разные. Эта непохожесть жизней меня манит. Хочется понять, что они любят, о чём думают. По какой-то детали мы придумывали судьбы этих людей.
Почему-то сумрак располагает к откровенности, философствованию, в отличие от дневного времени. Солнце несёт лучистую энергию созидания и бодрость, и восприятие жизни легче, а взгляд в будущее – оптимистичен. А ночь оголяет чувства, налегает плотно, требуя откровений, признаний… И мы говорим, говорим … Казалось, мы такие умные, понимаем жизнь и людей. Наивные…
Тёмные фигуры прохожих, как одно целое, и только около освещённых тёплых витрин они приобретают индивидуальность: внимание привлечёт то светлый шарф, то голубой берет, то фиолетовое пальто. А потом видишь и глаза. Но как они отличаются от глаз Вити! От него - тепло и трогательное внимание, и я согреваюсь…
Я придумала ещё интересное занятие: выбрать в толпе человека и смотреть, повернётся он или нет на наш пристальный взгляд. Зачем мне это надо? Не знаю. Почти все оборачивались.У Вити редко. Он заметил:
- Я же сказал: ты моя Синильга…
- Ты была в него влюблена? – спросила Марта. Я ничего не ответила.
- Он хотел смотреть только на тебя, а не гипнотизировать спины прохожих, -
заметила она.
- Мы с Витей мечтали вместе учиться в Ленинграде. Я на год раньше заканчивала школу. Мы ровесники, но он позже пошёл в первый класс.
Витя просил, чтобы я поступала в университет в городе нашей мечты,
в любимый Ленинград…
Мы никогда не были там, но знали его улицы, площади, каналы, не говоря уже об истории города и его знаменитых жителях. Мы покупали и вместе читали книги об архитектуре Ленинграда, собирали репродукции картин его знаменитых музеев. Они до сих пор хранятся у меня.
Как-то Витя пригласил меня на фильм "Мелодии белых ночей". Уже это название очаровало нас.
Музыка Шварца в фильме – это нежное звучание тонких хрустальных душ под тёплым взглядом белой ночи.
Чистота и кроткая нежность чувств влюблённых героев волновала нас; и рука Вити, лежащая на моей, подрагивала в осторожном касании моих пальцев.
А потом – словно тонкий звон разбитого стекла – безысходная тоска влюблённых, ощущающих близкую разлуку. Молочное небо опускалось к ним, чтобы укрыть, сохранить чистоту их невысказанной любви, не требующей слов. Чувствование душ важнее всего.
Речь их любви – пронзительная музыка, летящая с печальных облаков, наполняющая обнажённые души звенящей нежностью…
"Ты похожа на Комаки Курихара. Ты – моя прекрасная и нежная японка. Я не могу без тебя. Ты же поедешь поступать в Ленинград? Обещай!"- шептал Витя.
***
Я помню наш первый снег. Город неожиданно изменился: стал плавным и мягким. Он исчезал в кружащемся пространстве. Возникало ощущение, словно перевернули белый земной шар, и снежинки – серебряные пушинки с холодного небесного одуванчика - поплыли в невесомости, и не понять: то ли они опускаются с неба, то ли оторвались от земли и поднимаются вверх.
Почему-то меня раньше так не волновал первый снег. А тут вдруг возникло чувство воздушности и полёта, захотелось кружиться вместе с снежинками. Город в воздушном одеянии из белоснежного шифона плыл в медленном танце – нежно и грациозно, словно на первом в своей жизни балу.
Я видела людей, словно в замедленной съёмке: они поднимали головы вверх, пытаясь понять что-то или увидеть и впитать в себя беззвучную кристальную красоту.
А мы с Витей что-то тихо говорили, смотрели друг на друга сквозь снежный шёлк, ласкающий лицо и пробуждающий непонятные ощущения от этого чувственного прикосновения…
Снежинки садились на его длинные светлые ресницы и, словно прозрачные мягкие пушинки, добавляли нежности его глубокому взгляду.
Умиротворение – и вихрь чувств. Как это может сочетаться? Странно… И это наполняет счастьем. Что же тогда счастье? Взгляд? Ощущения? Прикосновения?
Почему-то появилось опасение, возникшее неожиданно: вдруг всё это исчезнет вместе со снегом? Растает он – и счастье исчезнет.
Трепетные чувства Вити тоже вызывали во мне беспокойство. Почему? Мне казалось, что у меня они иные - не такие, как у него. Я ощущала в нём ещё что-то незнакомое мне, и замечала, что он пытается сдерживать себя, если мы находились слишком близко к друг другу..
Я ловила его восхищённый взгляд и понимала, что сейчас я для этого мальчика – центр вселенной. Его любовь кружила и поднимала меня над землёй. Моё беспокойство и попытки разобраться в своих чувствах растворялись, когда я видела его глубокий и нежный взгляд.
Витя стряхивал снег с моего пальто, снимал с моего рукава большие снежинки, мы рассматривали их рисунок, графический и идеальный. А счастье? Оно идеально?
Каждый первый снегопад в году (Марта, ты представляешь сколько лет?!) я вспоминаю наши лица, обращённые вверх, где в дрожащем свете фонаря безмолвно танцевали снежинки, и слова Вити из письма: "Вера, ты помнишь тот первый снег? Я хотел тебя так прижать к себе, чтобы мы слились в одно целое. Мы же одно целое?"
Знаешь, Марта, я до сих пор ощущаю запах того дня, беззвучие пространства и тонко звучащую музыку внутри нас.
Чувства свежи, они не стареют, а остаются прелестной яркой каплей нежной акварели на многоцветном холсте жизни.
Бывает, я вижу фигурки влюблённых подростков, освещённых фонарями. Рой снежинок приобретает форму от их света, а я чувствую волны притяжения между этими двумя, чистоту их чувств. Это заставляет прохожих смотреть ласково на них, сменив равнодушный взгляд вокруг на внутренний взор своей души, где тоже, вероятно, был первый снег и первая любовь.
***
Восьмого марта мы собрались у Вити. Слушали музыку, пили чай. Он волновался, опекал, словно невзначай дотрагивался до моей руки.
В комнате у него мои большие портреты – почти всю стену заняли. Как он их сделал?
Познакомилась с его мамой. Она, оказывается, директор одной из школ. Потом моя одноклассница Лариса поведала, что мама Вити интересовалась мной у наших учителей. Откуда подруга это знала, я от волнения даже и не спросила.
В этот день Витя меня поцеловал. В щёчку. Он был взволнован. Я, как мне казалось, спокойна. Он признался в любви. Я не могла ему ответить тем же. Я очень внимательно отношусь к словам. Витя был для меня другом, очень близким другом. Но самые важные слова сказать я не могла.
- Вера, какая у тебя мечта? – спросил он меня.
- Cыграть "Лунную сонату".
- А у тебя, Витя?
- Я хочу всю жизнь быть с тобой, моя японочка…
Марта, это было детство, которое пыталось превратиться в юность. Почему пыталось? Я не готова была к этим изменением. Я чувствовала себя только что вылупившимся птенчиком, желающим познать сразу весь мир. Но мир открывался медленно. И часто приносил разочарования.
***
И вот я – студентка.. Но учусь не в Ленинграде. Так сложилось. Получаю письма от Вити каждый день. Он любит меня и ждёт на летние каникулы.
Я прилетаю в Волжский. В аэропорту вижу Витю с букетом ирисов. Мы неуклюже обнимаемся.
Через неделю у него выпускной. После официальной части запланирована поездка на пароходе – встреча рассвета. Витя меня пригласил.
Мама, провожая нас, говорит ему: "Витя, какой берёшь Веру, такой чтобы утром и вернул". О чём это мама? Краска заливает моё лицо. У меня и мыслей об этом нет. Это исключено...
Витя – высокий, элегантный, низко склонялся надо мной и читал стихи, которые написал накануне. Одноклассницы всё пытались его увести танцевать. Но он от меня не отходил ни на шаг. И много фотографировал. Хотя я смущалась – не люблю этого. Мы с ним всё время провели на палубе: поздоровались с луной, сочиняли стихи про лунную дорожку, приветствовали солнце…
Через неделю Витя уезжал в Ленинград. Я боялась этого момента, ощущала его неотвратимость. И он пришёл болью и предчувствием какого-то конца.
Я проводила Витю в аэропорт. Он говорил о том, что обязательно поступит (я знала, это будет – он умный, с золотой медалью школу закончил), потом я переведусь в Ленинград, и мы будем учиться вместе.
Я вернулась домой и почувствовала своё одиночество. Что-то уходило большое и важное, чистое и неповторимое. Мама успокаивала:
- Верочка, будут каникулы, и вы увидитесь. Я ответила:
- Я никогда его больше не увижу.
И долго горько плакала, уткнувшись в мамины колени, а она гладила меня по голове и тоже плакала.
***
Знаешь, Марта, это странно, но его мама, Надежда Георгиевна, стала писать мне письма. У нас с ней много общего: любимые писатели (и мой Голсуорси!), художники, музыкальные произведения.
Она обмолвилась, что у Вити в комнате в общежитии на стене три моих больших портрета. Все интересуются, чьё это изображение. А он отвечает: "Это моя любимая японская актриса".
Витя узнал, что необходимо сделать для моего перевода в его университет. Я готовлю документы, а в подсознании мысль: ничего не будет. Почему? Чувствую.
"Вера, ты не приехала. Но наш город всё еще надеется… Моя японочка, моя малышка, я всё ещё жду… Моё нежное счастье, обещай невозможное…"
***
Мы с Мартой молчим. Я думаю о том, что где-то затерялось моё хрупкое счастье. Или живёт во мне и с первым снегом приходит, чтобы теперешнюю жизнь очистить, освятить, воскресить и вознести мою душу к чистоте, которая бывает только в юности. А мы, взрослые люди, заблудились в мелочности быта и преувеличенных проблемах.
Исчезает хрустальность ощущений – и только музыка из нашего фильма трепетно зовёт вернуться туда, куда забыты пути…
Но сегодня я словно возродилась: то ли от прикосновения к иконе Казанской Божьей матери, то ли от воспоминаний о Вите – первый раз пришедших не чувством вины и сожаления, а благодарностью за нежное и бережное чувство, которое помогло мне вознестись над прошлым и услышать его незабываемую пронзительную ноту.
Я достаю из сумочки кулон, который Витя подарил мне на прощанье.
"Мама была в Японии и по моей просьбе привезла его для тебя, моя недоступная японочка. Когда тебе будет трудно, знай, что человек может, как этот феникс, возродиться даже из небытия. Мы можем всё, когда мы любим", - как рефрен повторил он последнюю фразу.
Этот феникс всегда со мной, как талисман той жизни, которая когда-нибудь вернётся ко мне чистым снегом, белыми ночами, светлыми чувствами.
Я приеду к тебе, мой любимый город.
Прости, Витя, что я буду объясняться ему в любви ещё и ещё раз теми словами, которых ты не дождался от меня…
Город простит меня и ответит взаимностью…