- А у меня дома есть ящик бананов и ящик мандаринов!
- Дааа?!!!... Круууто!
- А ты слушай и завидуй.
Нет, завидно не было совершенно. На тот момент ящик бананов и ящик мандаринов равнялись для меня примерно следующим парам:
- а у меня есть самолёт и остров Баунти в единоличном пользовании.
- а у меня есть пара нефтяных скважин и любовь всех женщин мира.
- а у меня есть пилюля от смерти и волшебная палочка
На столько недоступны – что даже и не мечтаешь.
Этот мальчик, мой одноклассник, наверняка не хотел меня обидеть. Просто ляпнул, ну и что.
- Ребята, в школу пришла гуманитарная помощь. Посылки из Германии. На каждый класс по посылке. Как будем делить?...
Посовещавшись, решили на каждый предмет из посылки повесить номерок, нарезать бумажек и тянуть их по очереди из шапки.
- там ещё рождественская свечка. Красивая. Будем её разыгрывать?...
- Нет!!! Только еду.
Мне тогда достался кекс. В шоколадной глазури. Вкусный. Незабываемо вкусный.
Гуманитарная помощь из Германии была счастьем. Такие посылки приходили не только в школы – их раздавали пенсионерам и малоимущим. Тем, кто официально числился малоимущими. Мы не числились. Поэтому посылка пришла только одна – для бабушки. Бабушка отдала нам шоколадки и конфеты, а себе оставила консервы, пачку сахара и ещё что-то из нормальной еды. Долго ворчала про позор – немцы нам подачки шлют.
Мы немцам были сильно признательны.
Ещё было сухое молоко в больших железных банках, которое тоже раздавали официальным малоимущим. Что требовалось, для того, чтобы в число этих официальных попасть мы так и не выяснили.
Всё как-то постепенно надвигалось. Сначала из магазинов пропало мыло. В галантерее, где и так ничего интересного никогда не было, мыло стали продавать нарезанными кусочками. Хвойное. Разрезали на три части и по одной части в руки продавали.
Потом начались талоны. Сначала полтора килограмма сахара на человека в месяц. В конце-концов по пол кило. Но и эти пол кило купить было невозможно. Как невозможно было купить вообще ничего – под новый год в универсам на проспекте Науки стояла очередь длинной чуть не до зоопарка. Очередь, чтобы войти в универсам, походить по нему, лично убедиться в том, что НИЧЕГО НЕТ и выйти обратно.
Первое, что появилось на этих полках спустя то ли полгода, то ли год, был концентрат апельсинового сока в пластиковых канистрах. Этими канистрами были уставлены все полки, за неимением другого товара. Концентрат был божественно хорош, как мне тогда казалось.
Хлеб, который раскупали за пять минут после того, как его привезли в магазин. Ещё горячим. Машины с хлебом подъезжали несколько раз в день и ночью. Очередь так и стояла круглые сутки – писали номерки на руках, чтобы не пропустить свою. Хлеб продавали по одной буханке в руки.
Нет, нет, это не Блокада Ленинграда. Это 91-ый год. Год, когда Ленинграду присвоено имя Санкт-Петербург.
Конечно, не для всех этот период был таким. Для кого-то он был удачным. В школе было сразу видно, для кого. Отмена школьной формы – из лучших побуждений, чтобы избавить родителей от необходимости эту форму покупать – добавила остроты ощущений как ученикам, так и учителям.
- Он плохо учится! Вертится! Балуется! Примите меры! Я уже не могу на него повлиять! Я уже вообще ничего не могу! У меня свои дети в школу голодные ходят! И зубы не на что лечить! И собака всё время на нас смотрит, как мы чай пьём, а что я ей дам? Чай без сахара?!..
Классная руководительница моего брата позвонила нам домой, чтобы сделать выговор родителям, за то, что их сын хулиган и двоечник. И пока ругала, как-то незаметно для самой себя перешла на рассказ о своей жизни. Посочувствовали. Выдохнули и простили друг-другу – она нам нашего сына, мы ей – её звонок.
Учителя уходили из школы один за другим. А те, что остались, вели уроки как-то странно, словно не были уверены – надо ли вообще сейчас кого-то чему-то учить? Чему учить-то? Тому, что ещё вчера было нерушимой истиной, сегодня – развенчанным враньём, а чем это объявят завтра ещё не известно - учебники находятся в процессе написания.
В аттестатах учеников выпуска 94-ого года школы №535 – прочерки напротив нескольких предметов. Курс не вычитан. Некому было читать. Все ушли на фронт. И на экзаменах нас не мучили. Жалели.
Деньги, деньги, деньги. Покупки. Поездки. Широкая известность хотя бы в узких кругах. И если этого нет – это стыдно. Стыдно быть одиноким. Не успешным. Не сделать к своим 30-и карьеру. Не испытывать мультиоргазм при каждом половом контакте. И совсем уже не прилично – рассказывать о том, что ты когда-то был бедным, голодным, плохо одетым, безнадёжным.
Поэтому партия и правительство могут быть уверены: мы никому ничего не расскажем.
90-е годы так и лежат не пережитым стрессом на моём сердце. Сейчас очередной кризис. Мне казалось, я знаю, что делать, если опять наступят «лихие 90-ые». Но, как выяснилось, все мои знания сводятся к тому, что дома не плохо бы иметь запас сухого молока и яичного порошка – с ними легче пережить г-о-л-о-д.