Огромное сердце Бангкока

Петр Сибер
Где они те глаза, которые не видели слез? Где руки, не знавшие потерь? На одной стороне света пахнет завистью и деньгами, а на другой свободой и одиночеством. А сердце так и не становится свободным, пока оно не научилось по-настоящему любить. Неважно где, в плену у снежной королевы или на лазурных побережьях. Оно разбрызгивает себя на множество кровавых пятен, каждое из которых  несет свой  чувственый опыт. Сердце не помнит сколько ему заплатили за то, что оно притворялось любить кого-то, кого совсем и не стоило. Оно просто не могло пойти против своей природы любви, так же как легкие не могут остановиться дышать. Эта прелая Азия, эта чувственный цирк из глубинного опыта, который превратился в шоу. Мальчики и девочки,  полумальчики и полудевочки, те, кто уже перешел черту и те, кто стоит и смотрит на нее, не замечая волшебного мира вокруг. В кальянном угаре рассказываются  истории, такие похожие, будто написанные одним сердцем, огромным одиноким сердцем, страдающим по любви. Из под припухлости губ возникают слова о том, что здесь хороший заработок, что красота она для этого и нужна, что все тут только этим и занимются. Но слова, вылезая наружу, превращаются в улиток, с опаской озирающихся по сторонам, при каждом неловком движении. Они осторожны и трусливы в своей сексуальной свободе, будто бы большой брат продолжает следить из телевизора угрюмой и холодной страны. Сердце с каждым таким опытом  становится все скупее на отдачу, оно теперь знает свой суточный лимит на любовь и на нем стоит ценник, а открытые эмоции это уже роскошь. Дым становится все гуще, его сладковатый запах вызывает воспоминания о посиделках у костра, об августовских звездах, которые падали за высокие елки, смех до боли в животе и ночной дожор еды после этого. Мир был сжат в одну точку на карте земли и где-то еще в пупочной чакре. Оттуда хотелось выпрыгнуть пружиной и покорить всю планету, ну или сделать ее хотя бы чуточку лучше. В итоге мир облегчил сам себя, с помощью виагры, ботекса и сэлфи.  Мир гораздо умнее всех философов взятых. Но у каждого сердца все равно свой путь. Оно прислушивается, принюхивается, а потом все равно ищет покоя в любых преходящих обстоятельствах. Для огромного любящего сердца все будет сладким нектаром, наполняющим радостью, а сухое и сморщенное будет жадно впитывать любую похвалу, смаковать каждую лесть. А между тем светает. Я обнимаю на прощанье чувственное тело, с сердцем за семью цепями, за семью запорами, да крюками крепкими. Я смотрю в эти глаза и вижу свое отражение. Такое же биполярное «Я», вонючая гусеница, до последнего спящая в своем социальном коконе, а назавтра красавица-бабочка на радость миру, со смертельным исходом в скором конце. По улицам с утра ходят буддийские монахи. Все похожи как один, коричневая накидка, чаша для подношений и открытая улыбка. Раз, два, выше ноги от земли! Почему, чем выше прыгаешь, тем все больнее приземляться? Или у кого-то прыжок это как один день жизни бабочки? Принести в жертву собственное сердце ради мимолетной красоты, о которой не останется даже памяти.