Полдень был тих и зноен. Возле погреба ещё зеленела здоровая трава, но незабудки уже выгорели на солнце и побелели, и жаркий вьюнок вдоль забора сник, повинно опустив головки.
Бабка Анфиса, охая, вышла на крыльцо. В свои девяносто годков она ходила без палки, сама полола и поливала гряды и даже не жаловалась на старческие болячки. Дети и внуки её жили в соседнем селе, а в редкие выходные навещали, справляя по дому непосильную для старухи работу.
Возле крыльца благоухал шиповник. Над ним озабоченно гудели шмели и осы, а небо – широкое, лучезарное – было таким синим, что бабка Анфиса зажмурилась. С утра у неё прихватило спину – верно, незаметный сквознячок содеял недоброе дело. Растерев ладонями поясницу, она поискала глазами бидончик, в который хотела набрать садовых ягод.
- Жива, Кузьминична? – хрипло окликнул её Егор. – Здорова? Вот чудно – хвори на тебя никакой нет!
- А зачем хворать? – удивилась бабка Анфиса. - Молодые приедут, надо к их приезду варенья с блинцами состряпать. Много в этом году смородины уродилось.
Егор, тяжело насев на калитку, исподлобья зыркнул на соседку. Та приметила в его шевелюре седые волоски. «С чего бы?» - подумалось ей.
- Зашёл бы во двор, Егор Палыч. Смурной ты с утра. Закашлялся давеча словно старик. Вон уж и волос седой пробивается - как я раньше не приметила?
- Некогда мне с тобой лясы точить! У Поповых внук помер. Не слыхала, поди? А я вот нанялся могилку копать.
- Яша?
- Молодой совсем, жить бы да жить парню!
- Нежданно-негаданно Бог посетил! Бывает же так! На днях с продавщицей из-за сдачи схлестнулся – сколько-то копеек не додала… Отчего помер?
- Язва в желудке открылась.
Бабка Анфиса задумалась.
- Эта болезнь, Егор Палыч, у Яшки от алкоголю. Все беды от водки проклятой! Проглядела его матка – с десяти лет к бутылке прикладывался мальчонка, а ей хоть бы хны! А как работать после армии пошёл, совсем удержу не стало. Почитай, каждый день поддавал. И на работу окосевший ходил, и в загс шёл – на ногах еле держался. И за что его, пьянчужку, Маша полюбила? Всю жизнь себе исковеркала. И детки-то, горемыки, отца тверёзого не видали. Одно только и сделал, идол окаянный, что наплодил нищету. А как Маше одной детей поднимать? Работы нет, двое малолеток на шее, родители старые да больные – за ними, как за малыми детьми, присмотр нужен…
Бабка Анфиса умолкла и смахнула слезу.
- Да-а, дела! – Егор раскурил папиросу. – Невесёлая у нас жизнь. Паскудная. Каждый месяц кого-то хороним. Давеча у Надеждиных были похороны – Нинка разродиться не смогла. Здоровенная баба, а как до родов дело дошло – померла!
Егор безнадёжно махнул рукой.
- Отчего ж Нинке не помереть? – вздохнула бабка Анфиса. – Что с того, что дородная? Болела она много по женской части. Оно и понятно – кто в город учиться едет, а кто – мужичков ублажать. Два общежития у Нинки за спиной. От дурных болезней и родить не смогла, и сама в гроб легла, а было-то дурёхе от роду двадцать годочков!
- Сторож Пахом в Никольском скончался, - не слушая старуху, продолжал Егор. – Знавала Пахома? Нет? Тут, скажу я тебе, совсем некрасивая история вышла. Отравился просроченными консервами. В магазине старые запасы утилизировали. Выкинули на задний двор, на помойку, да половину того добра местные растащили. А что поделаешь? Пенсии маленькие, вот народ и не погнушался… Много потравилось – кто гнилым мясом, кто овощами. – И, помолчав, добавил: - Такие вот, Анфиса Кузьминична, дела в нашем государстве творятся: всю жизнь мужичонка вкалывал, а на достойную пенсию не заработал. На ферме склады стерёг, а на жизнь всё равно не хватало. Частенько его у мусорных бачков видали. Тому, что люди на выброс несли, радёхонёк бывал, словно манне небесной. Отчего так бывает, Кузьминична?
- Кто знает! О том одному Богу ведомо. А что ж дети? Не помогали Пахому? Не один, чай, век вековал?
- Один. Совсем один. Была когда-то жена, да мирной жизни у них не вышло. Ушёл из семьи. Алименты не платил. Дочка отца ещё помнила маленько, а сынок батяню отродясь не знал. Ничего, выросли как-то. Теперича в городе живут, свои семьи завели.
- Как же это Пахом своих кровиночек не пожалел? Несмышлёнышей без попечения оставил – разве это по-людски? А жил бы с женою да детками, глядишь, и смертью собачьей бы не помер.
- Не голоси. Не люблю я бабий скулёж. Дети хорошие и без отца выросли. Техникумы окончили, специальности получили. А живи рядом отец, не известно, что выросло бы из них, потому как хоть и незлобливый мужик был, а грешки за душой имелись. Брал, что плохо лежит. Попивал, конечно. По пьяни и шандарахнуть мог – соседи знают, не дадут соврать. Силён был, как бык. Такого здоровьица на троих богатырей хватить могло! Если б не те распроклятые консервы, до ста лет без болячек дожил бы. А теперь – всё! Нет Пахома. Здоровый мужик, а пропал за так!
Егор как-то странно посмотрел на бабку Анфису и буркнул:
- Несправедливо мир устроен, Кузьминична. Отчего молодые вперёд стариков мрут? Ты вот, поди, зажилась на белом свете.
- Твоя правда, Егор Палыч. Сама дивлюсь – никто в нашем роду и до семидесяти не доживал, а мне, видать, особая благодать выпала. Сподобил Господь и поработать всласть, и внучаток понянчить. Скоро, глядишь, и правнуки пойдут – может, и тут пригожусь.
- И без тебя молодые управятся – не пропадут. А чужой век грешно заживать.
- Мудрён ты, Егор Палыч. Что говоришь – не пойму.
- А то и говорю, что не Нинке и не Яшке надобно помирать, а тебе, кошёлка старая. Детей родила, внуков понянчила. На вечный покой пора, а тебя смертушка всё стороной обходит. Для чего тебе такой долгий век отмерен?
- Не осуди – не ведаю. Божья воля на всё.
- Глупо мир устроен. Ой, глупо! Какая баба была Нинка Надеждина! Встретишь на улице – душа радуется. Бедовая, краснощёкая, любо-дорого поглядеть на такую красоту. А на тебя, на старую, кому глядеть охота? А вот живёшь и хворь никакая не берёт! И с Яшкой, и с Пахомом душевно было поговорить. Бывало, соберёмся втроём, ухнем по рюмочке – и жить веселей. А с тобой, дурой старой, лишь соседям кости перемывать!
Егор в досаде плюнул и пошёл восвояси.
Бабка Анфиса повязала вокруг пояса бидончик. Нужно было успеть набрать ягод и заварить варенье, а ещё – напечь румяных блинов да настрогать холодного борща для родных, которые непременно приедут к обеду. Аккуратно снимая рубиновые серёжки со смородины, она гадала над словами Егора. Вовсю благоухал шиповник, над пучеглазыми садовыми ромашками порхали мотыльки, и бабка Анфиса никак не могла взять в толк, отчего непременно ей нужно было помирать в такой сладкий августовский полдень. И почему осерчал на неё сосед Егор, тоже не приходило в голову старухе.
«Перебрал маленько», - догадалась, наконец, она и беззлобно усмехнулась.
Когда бидончик стал полон, бабка Анфиса вдруг вспомнила о том, что в саду у Поповых смородина не уродилась. «А не снести ли сироткам гостинец?» - мелькнула жалостливая мысль. И тут же бабка почувствовала, как в её слабом старческом теле прибавилось сил. Застуженная поясница перестала ныть, и на душе сделалось спокойно и радостно.
«А верно подметил Егор – бегут от меня хвори… Пойду проведаю Машку – слезами, небось, баба умылась. Хоть и худой был, и пьяненький, а всё же - муж… Горе-то какое, пресвятая Богородица!»…
Бабка Анфиса перевязала горлышко бидона косынкой и твёрдым шагом направилась к калитке.