4.
Таинственная пропажа ослепшего охранника испугала людей не на шутку. Днем позвонили директору строительства, тот сразу связался с милицией. Бронислав ушел спать, потому что его смена давно закончилась. Работа продолжалась, краны гудели и подавали наверх раствор, заливать опалубки с арматурой. Но люди молчали, даже не разговаривали друг с другом. Только переглядывались. Нервы у всех были на пределе. Вечером никто не ушел, обступили пришедшего Бронислава.
– Ну? Шось знаешь?
Вид у него был очень озабоченный.
– Хлопцы, вы только не волнуйтесь... Но тут очень странное. Ментов подключили, они шустрят, как веники. Парня нашего пока не нашли, зато нашли брошенную машину скорой помощи.
Люди молчали, переваривая услышанное.
– Да, и главное: на станции сказали, что не принимали никакого вызова к нам, на стройку.
– Тобто как? А хто ж к нам приезжав?
– Не знаю. И никто не знает. Я их описал, ребяток этих, докторов. Будут искать.
– На какого... рожна им наш Стасик? Что они с ним собираются делать, с дурнем таким?
– А я хиба знаю, мать-перемать?! И кому «им»?!
Разговор терял смысл, и его прекратили. Ночь новостей не принесла, а утром подъехала милиция. Машину впустили на территорию. Из нее неторопливо вышел лейтенант, открыл дверь... И на свет божий выкарабкался Станислав Приходько!
– Нашелся!
Весть мигом облетела всех, кто работал на стройке. Все бетономешалки, краны и прочие механизмы остановили, сбежались к воротам.
– Как ты? Где был?
Лейтенант поднял руку.
– Потише, будь ласка. Он ничего не помнит.
Тут настала такая тишина, что было слышно, как отрывается от дерева и летит каждый осенний листок. Многие потом признавались, что от озноба у них по загривку поползли отвратительные колючие мурашки.
– Со... Совсем? – Это было произнесено едва слышным шепотом.
– А он прозрел? Тобто, видит? Как его глаза? Что с ними было?
Лейтенант откашлялся.
– Вашего Приходько нашли на левом берегу, в парке Победы, на лавочке посреди аллеи. Нашли пацаны сегодня в семь утра. Они пришли туда кататься на своих скейтбордах, ну и...
– Стасик! – окликнули пропажу.
Он вздрогнул.
– Чего?
– Ты меня видишь?
Приходько махнул рукой.
– Да ну вас усих к бисовой матери! Конечно, бачу. А шо такое? Какие проблемы? Вы тут шо все, з глузду зъихалы?
– Ты правда ничего не помнишь? Как ослеп, как тебя увезла скорая...
– Не выдумывай херню. Я – и вдруг ослеп? Чого це? Накатили вчора з напарником троньки, и я заснул. Правда, проснулся почему-то в парке... Как я туда попал?
Никто больше не произнес ни слова. Было страшно и, главное, неясно, что теперь делать.
– Может, его в больницу на обследование отправить? – негромко спросил кто-то, но Приходько услышал.
– Не, – сказал он. – Я могу работать. Короче, вы как хотите, а я заступаю.
И он пошел к воротам.
Старший смены крикнул, чтобы продолжали, нечего прохлаждаться. Но два десятка рабочих молча обогнули его и направились в самый большой вагончик, обеденный. Около вросших в землю колес вагончика белели прямоугольники бумаги.
– Не подбирай! – крикнул кто-то из рабочих.
Но пожилой дядька с обвисшими усами не послушал и поднял лист. Прочитал, пожал плечами и отдал другим. Там было напечатано: «Заклинание “Пытка разума” вызывает сильнейшую головную боль, спазмы, слепоту и амнезию, то есть потерю памяти. Применение этого заклинания фатально для любого человека, а Иные, попавшие под его действие, испытывают приступы судорог. Не шутите с Чародеями первого уровня силы – можете поплатиться за это жизнью!»
– Детский сад, – хмыкнул кто-то. – А на обороте не забыли накарябать?
Пожилой перевернул лист и ответил:
– Не забыли. Хлопцы, то недобре... Видите, что делается?
Его слушали.
– Вначале ножи...
– Погодь, Владимир Сильвестрович. Вначале не ножи, а Стефко разбился.
– А... Да. – Сильвестрович помрачнел. – Потом что? Листовки. Монах. Ножи пропадали уже после монаха. Потом соль, крыса у Ивана... Каракули на заборе...
– Точно!
– И вот теперь – Станислав. Вначале ослеп, потом ничего не помнит. Скорая к нам не приезжала... Докторов то есть никаких не было... А кто ж тогда был? – Он исподлобья оглядел собравшихся. – И снова листовки эти. Понятно, что пишут их люди, но остальное кто творит? А? Мне это не нравится. А вам?
– Ясное дело, и нам. Только что делать?
Молчание.
– Сами знаете. – Сильвестрович вздохнул, медленно перекрестился. – Против черта только крест животворящий помогает. Но я, наверное, вернусь в село. Лучше сидеть живым без денег, чем с набитыми карманами плясать у бисовщины на сковородке.
Рабочие зашевелились. Выражения лиц у них были разные, кто-то был явно согласен. Кто-то не хотел так легко оставлять верный заработок.
– Только никому, хлопцы... Сами знаете, начальство у нас суровое.
– Ага. А как тикать отсюдова, то оно будет не суровое? – встрял в разговор молодой парень в углу.
– Тихо ты! – набросились на него. – Влад дело говорит. Жизнь дороже! А ты не хочешь, так оставайся тут с нечистой силой!
Недовольство и бурление не остались, конечно, незамеченными. Приезжал сам директор, востроносый Михаил Петрович Лозенко. Беседовал и запугивал, обещал премии и угрожал дезертирам какими-то туманными «санкциями». Всерьез его воспринимали слабо.
Людям было страшно по-настоящему.
(из книги Анны Владимирской и Петра Вакса «Грязные деньги», изд-во Книжный Клуб семейного досуга, Харьков, 2012)