Впервые я встретил его на берегу Дона. В то раннее утро, а на дворе царствовала милая глазу осень, рыба в реке будто сорвалась с цепи: брала на всё, что попадалось. Мне, начинающему рыбаку, просто везло. Я не успевал снимать с крючка то плотву, то драгуна – окуня, то подлещика. Наконец, остепенилась. Закурил, осмотрелся. Слева в серой, но чистой кепочке, рыбачил сухощавый мужчина.
– Довольно,– не то себе, не то рыбе скомандовал он и стал сворачиваться…
Уже позже, наблюдая за ним, сделал вывод: он никогда не жадничал – ловил только на текущий момент, да и в доме у него всегда была таранка к пиву.
– Митрич, – уже в другой раз подойдя ко мне и протягивая руку, сказал он.
– Вадим, – кладя в его большую руку свою ладонь, ответил я.
– На что ловим?
– На червя.
– Червь – наживка универсальная. Но всегда при себе надо иметь запаренную перловку. Частенько выручает.
– А подкормка? – поинтересовался я.
– Перемешиваю речной песок с подсолнечным маслом и поджариваю. Помогает. А вы…
– Давай на «ты», – предложил я.
– Давай, – согласился он. – А ты, смотрю, начинающий?
– Что заметно?
– Конечно, – улыбнувшись, ответил он.
Мы подружились. Я часто стал бывать в его холостяцком доме. Митрич был уже в годах. И когда приезжал к нему, меня встречали он и приветливый лай его пса Бобика. При каждой встрече спрашивал у него разрешения затопить деревенскую печку-лежанку с множеством задвижек и сажетрусок. По душе мне было это занятие. Огонь всегда завораживает, а главное – сближает людей.
Долго не осмеливался спросить его, а сам он не говорил, почему холостякует. Но однажды подвернулся такой случай. За чаркой осторожно поинтересовался:
– А что же хозяйки нет в доме?
После вопроса он резко повернул голову в мою сторону, быстро встал и, взяв ведро, вышел. Видно было, что задал не простой для него вопрос: задел за что-то живое, дорогое для него на всю жизнь. За это я потом всегда корил себя.
Минут через пять он вернулся с полным ведром воды, поставил его на скамью. Затем снова ушёл. Я заволновался. Хотел уже одеться и уйти. Вдруг дверь отворилась, вошёл Митрич. В руках он держал полную чашку мочёных антоновских яблок. Их бока поблёскивали из-под прилипших листьев вишни и смородины.
Хозяин деловито взял полотенце, вытер руки и подошёл к столу. Молча налив по стопке, протянул мне самое большое яблоко и, не чокаясь, выпил. Я последовал его примеру. Но сначала запил компотом, а потом закусил душистым яблоком.
– И компот, и яблоки у тебя отменные, – заглаживая свою вину, похвалил я.
Он вдруг оживился, глаза стали добрее. Положил руку на руку так, что я отчётливо увидел его правую ладонь с глубокими линиями. Они невольно напомнили мне деревенские тропинки: они всегда извилистые, но натоптаны кратчайшим путём…
– Для компота заготавливаю плоды только диких яблонь и груш, – прервал он мои размышления, – потом добавляю немного сушеных шиповника, барбариса и ставлю на печку воду, а когда она закипит, бросаю сухофрукты. Здесь главное не перекипятить, достаточно минуты, потом укрыть и дать настояться на горячей лежанке…
Когда речь заходила о заготовках на зиму, Митрич был в своей стихии. Где-то, в одном из журналов, он прочитал, что в меню президентов каждый день входит томатный сок. С тех пор каждый день выпивает стакан красного сока. У него всю зиму – хрустящие огурчики…
– Во время войны, когда нас эвакуировали, солдаты нам строго приказывали брать с собой только самое дорогое, – рассказывал он мне. – А что у селян в ту пору было дорогое. Злата, серебра и в помине не имелось. А у кого раньше водились червонцы, так в голодовку их обменяли на еду. Брали бабы с собой иконы, муку, да тыкву в дальнюю дорогу. Вот и всё богатство. Целыми днями люди работали в колхозе, за что получали «палочки». А, вечером, придя домой, наспех ужинали и под свет луны пололи свои огороды.
– От мужика на селе больше пользы государству, чем от чиновника в городе, – поучал он меня. – Мы себя кормим и горожан. Но сытыми мы бывали редко. Вот если бы земля была наша… Земли-то в России-матушке немерено, а хозяина у неё до сих пор нет. А красот сколько! Как метко сказал Паустовский: « Я не знаю страны, которая бы обладала такой огромной лирической силой, нежной грустью и простором, как средняя полоса России…»
Потом Митрич вдруг смолк, посмотрел зачем-то вверх, видимо, что-то вспоминая, затем спокойно наполнил стаканчики и, крякнув, выпил.
– Была у меня девушка. Настей её звали, – спокойно начал он. – Любил я её. А она, наверное, хотела подразнить меня: стала встречаться с моим дружком. Не знаю, что было промеж них, но однажды она прибежала ко мне заплаканная. Видимо, здорово обожглась. Просила прощение. А меня в тот момент как косой от неё отрезало. А друг мой и сам на ней не женился и мне дорогу перешёл. Так я и стал бобылём. Нелегко дались ему эти слова. «Однолюб»,– подумал я и больше вопросов на эту тему не задавал.
Однажды Митрич разоткровенничался и поведал мне про себя такую историю.
Приехало как-то утром к нему в выходной день его начальство и попросило к вечеру поймать рыбы для гостей из области. А в это время, как назло, рыба не клевала. И все его рыбацкие премудрости в тот день не срабатывали. Уже отчаявшись, он незаметно подошёл к мосту, где горе-рыбаки у заставок дёргали тройниками рыбу. Он почесал затылок, подумал немного и, махнув рукой, пристроился к ним. Начальство осталось довольно. А вот ему ночью приснился сон: будто он у того моста тройником подцеплял не рыбу, а младенцев. С горячей головой, весь в поту он проснулся.Почти пять лет лежали удочки сиротами. Вот такой у него был рыбный пост.
Было Рождество. Я снова – у Митрича в гостях, с милой надеждой затопить печурку, чтобы под потрескивание горящих поленьев поговорить о житье-бытье. Но, как оказалось, эта встреча была последней. Меня он встретил на крыльце, а рядом - виляющи - хвостом Бобик.
– Бобик, Бобик, – приговаривал я, ласково поглаживая его белую шерсть.
– Шестая собака у меня, – здороваясь, заметил хозяин, – наверное, последняя.
– Отчего такой грустный тон?
– Предчувствие. Собака живёт примерно 13-15 лет. Ей уже – четырнадцать. Тоже пенсионерка. Да и мои годы – старики. Заходи в дом, там поговорим.
В этот раз Митрич как-то странно начал философствовать.
– Духовная дорога к Богу – вера в него,– начал он. – Человек, не осознавая свою болезнь, никогда не вылечится. Осознавая свой грех и прося покаяния через молитву, человек может приблизиться к Христу. Лишь тому, кто стучится в дверь, он откроет. В природе нет понятия добра и зла. Понять разницу, а вернее, увидеть пропасть между этими словами, дано только человеку. Иногда важное для одного человека важнее важного многих, – тезисно, но спокойно, словно молясь, произнёс свою последнюю проповедь Митрич…
Я долгое время не был у него, поэтому заметил появление в доме нескольких икон. Внутри же комнат всё было прибрано. Чистота и уют почему-то навевали грустные мысли: Митрич к чему-то готовился…
Уже потом от соседей узнал, что в ту злополучную ночь они слышали душераздирающий вой Бобика. Утром, когда пришла соседка, то увидела на крыльце бездыханного пса, а на диване в комнате – умершего Митрича. Пальцы правой руки, свисавшей к полу, сжимали кусочек сахара. Покинули этот мир в одну ночь. И похоронили их рядом. Позже мудрый и заботливый Владимир Иванович, современный предприниматель, поставил Митричу памятник с фотографией. Друзья и знакомые иногда навещают его. Близких родственников у Митрича не было.