Сегодня утром Борис Васильевич проснулся не в духе, раздосадованным, как бы сказал он сам. Дело, которое занимало его последние несколько дней, стало невыносимым и не разрешалось по причине банальной старческой близорукости...
Борису Васильевичу недавно исполнилось семьдесят. Здоровье, особо не беспокоившее его в прежние годы, неожиданно расшаталось и требовало не столько времени и мужества, чтобы им заняться, сколько смелости, чтобы признаться в этом самому себе. Не дождавшись от отца никаких действий, дочь Марья, его единственный родной человек, взяла всё на себя и срочно организовала путешествие: помогла с оформлением заграничного паспорта, с долгосрочной визой и отправила БВ, как недавно стала называть отца, подлечиться в Испанию.
Апартаменты в местечке Альборайя, в четырех километрах от Валенсии, давно не видевшие хозяйки или каких-либо гостей, радостно распахнули ставни и двери, впустили в свои стены морской ветер, солёный воздух, летний солнечный свет и нового обитателя, который до того самого дня ничего, кроме российских земель, не видел.
Поначалу жизнь в полном одиночестве на зарубежном побережье увлекала Бориса Васильевича. Языка он не знал, местных обычаев – тоже, но обжился довольно быстро. Здесь, в Испании, все было совсем не так, как писали в газетах и показывали по телевизору. Здесь было очень спокойно и уютно, и, что самое важное, тепло. Перестал мучить ревматизм, сбежала бессонница, вновь появился аппетит. Даже морщины, двумя вертикальными линиями разрезавшие межбровье после смерти жены Вареньки, немного разгладились и делали выражение лица БВ не таким суровым и жестким.
Выучив несколько испанских слов и выражений, в числе которых были buenos dias, bien и gracias, Борис Васильевич еще больше освоился и два-три раза в неделю совершал путешествие в город. Иногда ездил на автобусе, что обходилось ему в сущие копейки, а иногда, когда хотелось кутнуть, – на такси. Постепенно обживаясь на новой земле, он перестал куда-либо торопиться и жить с оглядкой, приобрел несколько соломенных шляп с разной ширины и цветов лентами по тулье, льняные и хлопковые длинные рубашки, эспадрильи, тончайшего шелка шейные платки и научился носить все это на европейский манер: легко и с удовольствием.
Каждую неделю по воскресеньям БВ разговаривал по скайпу с дочерью, по понедельникам прогуливался до табачного магазина за марками, оттуда – к желтому почтовому ящику за углом и бросал в него новую открытку, которая почти молниеносно улетала на родину. Там же, в магазине табака, впервые купил несколько разных сигар, от самой дешевой до самой дорогой и ароматной, почти чёрной, которую решил оставить до особого случая, а какого именно, пока не представлял.
Дело было в том, что здесь особым казалось все. Во-первых, удивительное местечко, в котором много лет назад его дочь приобрела небольшую, из двух спален, квартиру.
Местные испанцы называли этот прибрежный район маленькой Венецией. Невысокие разноцветные здания четырех – девяти этажей, преимущественно красных и охряных оттенков, были построены в две линии вдоль золотистого пляжа. Между зданиями петлял широкий водный канал, имеющий несколько выходов к морю. В любое время суток сюда приходили и скромные шлюпки рыбаков-любителей, и дорогие, сверкающие белизной дутых боков, яхты испанских и итальянских богачей. Хозяева и пассажиры лодок сходили на берег и через калитки, расположенные у самой пристани, сразу же попадали в свои дома.
Во-вторых, Бориса Васильевича увлекла местная кухня. «Душечка, богом тебе клянусь, испанцы не умеют готовить, – рассказывал он дочери, – но в их простой, не испорченной приправами и соусами, пище есть что-то такое неповторимое, что я каждый день по нескольку раз проглатываю язык и с трудом достаю его обратно. Я попробовал решительно все, что они предлагают: от орчаты до валенсианской паэльи с исполинскими белыми, ватными на вкус, бобами и обычными, садовыми, как у нас на даче под Москвой, улитками. Мне казалось, они пялились на мои седые ресницы, когда я поддевал их вилкой и разглядывал, поднося близко к носу. А чуррос? Ты помнишь коричневые пончики из магазинчика на углу Басманной? Чуррос – те же пончики, только в виде палочек. Испанцы макают их в жидкий горький шоколад и едят на десерт. А какой у них кофе, а сыр ... Дорогая, я перейду на новый размер одежды, если ты вскорости не заберешь меня обратно в Россию...»
В-третьих, ах, да и в-четвертых тоже, потом еще и еще...
А затем внезапно все переменилось. БВ даже не успел заметить, как и когда это произошло. Поездки в город стали доставлять лишь раздражение, паэлья надоела, а жирный, лоснящийся на солнце в полюбившемся кафе, хамон вдруг напомнил о больной печени.
Жизнь сделалась однообразной и не интересной, как и то расписание, которого Борис Васильевич старался придерживаться прошедшие июнь и июль. Возможно, причина была именно в этом. БВ не сумел отказаться от многолетней, появившейся после смерти жены, привычки систематизировать и структурировать все вокруг себя.
Он перестал выходить из дома за чашечкой эспрессо после раннего завтрака, предпочитая ему самостоятельно сваренный в «моке», начал сочинять супы, делать макароны по-флотски и даже замахнулся на оливье. Его испанцы называли «русским салатом», но готовили все равно не так, как когда-то – Варенька.
Одно оставалось неизменным: каждый день БВ располагался в глубоком плетеном кресле на балконе, с которого открывался вид на море, пил ледяной виски и курил сигару.
В разговорах с дочерью Борис Васильевич все чаще жаловался на одиночество и бесконечно спрашивал, когда душечка Марьюшка заберет домой старика-отца.
– Папа, ты с кем-нибудь общаешься? – однажды спросила его дочь.
– Мне никто не нужен.
– Тебе будет не так скучно.
– Я не знаю языка.
– Но там же много русских! Сезон в самом разгаре. Займись чем-нибудь, БВ. Увидишь, ты сразу перестанешь хандрить. А нож? Ты давно брал его в руки?
– Марья, я готовлю три, а то и четыре раза в день!
– Не притворяйся, ты все прекрасно понял.
– У меня нет вдохновения.
– Так найди его! Господи, папа, мне ли тебя учить? Посмотри по сторонам. Прямо сейчас. Что ты видишь?
Борис Васильевич обвел взглядом балкон, на котором расположился с ноутбуком и, не найдя ничего примечательного, пожал плечами.
– Говори, – нахмурилась дочь прямо в камеру и грозно посмотрела на отца через монитор. – Опиши мне место, где сейчас сидишь.
БВ невольно рассмеялся: давно ли он сам вот так отчитывал непослушную Машку за лень и праздность?
– Я вижу море. Не целиком, конечно, а его кусок, ограниченный квадратом балкона. Но если встану в полный рост и подойду к перилам, то справа и слева почти что в бесконечность потянется соленая вода. Я вижу и ощущаю голыми пятками нагретый за день каменный пол. Его давно не подметали, а мне самому немного лень, поэтому я чувствую под пальцами песок и дробь ракушек, которые притащил с пляжа на шлепанцах. Передо мной деревянный коричневый стол с водяной пылью. На столе – потный стакан с виски, в нем трещит лед. Пепельница еще. В ней дымит недорогая сигара. Над головой – маркиза...
– Ничего себе! И как ее зовут? – перебила отца Марья.
– Кого?
– Маркизу, конечно же. Вы уже познакомились?
– Глупая, ты меня сейчас рассмешила. Это же штора такая, неужели не знаешь?
– Откуда?
– Твоя мама одно время увлекалась шитьем. Журналы покупала, все подряд разглядывала. Не помнишь?
На экране ноутбука красивая молодая блондинка помотала головой.
– Помню, как мы с ней кукол одевали. Она шила, я играла.
– Хорошее было время, – улыбнулся дочери БВ.
– Что еще?
– Все, – развел руками Борис Васильевич и подался вместе с креслом вбок, – справа от меня – балкон соседей. Там пусто, хотя, погоди... – он привстал и заглянул за кусок бетонной стены, отделявшей его владения от их.
– Hola! Como estas? Que tal? – раздалось из темноты, и БВ, прячась обратно, зацепился ногой за ножку кресла.
– Папа? С тобой все хорошо? – изображение Марии задвигалась по экрану из стороны в сторону.
– Чшшш, погоди, – перешел на шепот БВ, – это она!
– Маркиза? – захохотала дочь.
– Соседка, которая жарит бекон. Боже мой, а я все думал, кто же это...
– Ты о чем? Какой бекон?
– Она замучила меня. Сил больше нет выносить этот запах! Каждое утро ровно в шесть кто-то начинает жарить бекон. Нет сомнений в том, что это именно она! От нее и сейчас им пахнет. Право слово, душечка, какое может быть вдохновение с такими соседями? Ни одной утонченной натуры. Погоди, я переберусь в дом.
БВ осторожно, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимание соседки, перенес с балкона ноутбук и стакан с почти допитым виски. Сел за обеденный стол перед монитором и через стеклянную дверь-купе увидел, что сигара в пепельнице еще дымит. Подняв перед носом указательный палец и сделав знак дочери, говорящий «минуту!», он снова вышел на балкон.
Соседка справа уже стояла у разделяющей их апартаменты бетонной стены, но головы в сторону БВ не повернула. Она смотрела вдаль, туда, где за светлой песчаной полосой пляжа тихо плескалось море.
Борис Васильевич перевел взгляд с соседки на волны и у самой кромки воды заметил пару. Мужчина и женщина танцевали вальс. На нем, насколько сумел рассмотреть БВ, было надето что-то темное, возможно, майка и шорты, на ней –белоснежное, разрывающее черное пространство небо-море, платье или сарафан.
«Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», – незаметно для самого себя, едва шевеля губами, начал отсчитывать БВ. Чернота рассеялась, и след, который в почти недвижимом небе оставляло яркое женское платье, неожиданно вызвал давнее воспоминание.
Борис Васильевич увидел себя и жену. Молодые, они танцуют вальс перед дюжиной глаз на собственной свадьбе. Неуверенная в себе Варя, привыкшая сутулиться перед швейной машинкой, сейчас слишком прямо и напряженно держит спину. Ладонь БВ лежит на ее ледяной лопатке, и тонкие пальцы в такт музыке взлетают, как над клавишами рояля, и опускаются вновь. Борис Васильевич ведет, жена следует за ним по светлому залу. «Раз-два-три-пауза, – говорит ему она, – раз-два-три-пауза, раз-два-три...»
– Muy bien! Muy bien! – скрипучий голос соседки ржавым ножом разрезал воспоминание.
БВ рассерженно встряхнул головой и сразу же покинул балкон, нарочито громко хлопнув дверной створкой.
* * *
Следующим утром ровно в семь Борис Васильевич вышел из дома за чашечкой кофе. Запах жареного бекона разбудил его часом раньше, но поводом, по которому БВ спозаранку появился в ставшим уже родным кафе, было не желание от него убежать.
Борис Васильевич придумал дело. Какое – сказать точно не мог, но оно зудело в нем, проклевывалось, как по весне крошечное семечко в еще мерзлой земле, настойчиво и упорно гнало вперед. БВ хотелось не идти, а лететь, бежать, не замечая ничего вокруг и сметая на своем пути синие пластиковые кресла и полосатые бело-зеленые зонтики, которыми была утыкана площадка перед кафе и подъездом его дома.
Под одним из зонтов за небольшим столиком сидела грузная женщина с тонкой, как соломенная трубочка, девочкой лет десяти. Пронесшийся мимо них пожилой мужчина в голубой рубашке с длинными рукавами и в светлых брюках задел мысом эспадрильи ножку стола, тот пошатнулся и в одно мгновение радостно сбросил с себя ненавистную тяжесть: полуторалитровую бутылку темной сладкой газировки и ее напарника, полупустой стакан.
– Cabron! – закричала толстуха, всплеснув обеими руками, и подлетела над стулом, как откормленная гусыня.
– Abuela! – завопила девочка, и БВ обмер.
На земле, прямо под его ногами, лежала небольшая кукла с длинными конечностями, длинной же шеей, но без головы.
– Пепита! – раздался над площадью тонкий, срывающийся на плач, голос, а затем девочка, резво прыгнув со своего места в сторону Бориса Васильевича, хлестко и со всей силой, на которую только была способна, ударила его ногою по лодыжке.
БВ оступился, чуть было не упал, но быстро поймал равновесие и уже в следующую секунду твердо встал на землю или, скорее, на то, что лежало на ней. Под подошвой эспадрильи звонко хрумкнуло, пискнуло и осколками вылетело в сторону.
Кукольная голова.
Фарфоровая кукольная голова.
Не придумав ничего лучшего, Борис Васильевич, выдернул из кармана банкноту в десять евро и начал засовывать ее в руку девочке. Девочка опять завопила «Abuela!», отшвырнула деньги, схватила остатки куклы и в слезах бросилась к тому месту, где минуту назад стоял пластиковый стол.
БВ услышал нечленораздельную испанскую грубую речь, обеими руками схватился за голову и принялся мять седую шевелюру. Ситуация сложилась кошмарная, невообразимая, и надо было срочно искать из нее выход.
«Бамбина, чика, мучача, – вслух перебирал БВ похожие на обращение к девочке испанские слова, – нинья, сеньорита... Не плачь, пожалуйста, прошу тебя! Я сделаю тебе другую, новую куклу, и у нее никогда не отвалится голова! Хочешь? Это будет самая прекрасная кукла на свете!»
Женщина, смотревшая на старика, который только что раздавил копеечную игрушку и предложил за нее десять евро, а теперь бормотал, размахивая длинными рукавами рубашки, что-то громко и хлестко сказала девочке, и та сразу же перестала рыдать.
– Что с ним? – спросила она внучку. – Как думаешь?
– Не знаю, может, переживает.
– Ты зачем ему деньги вернула? Было бы тебе новое платье, а теперь, поди, конфету принесет.
– Уно, дос, трес... – БВ начал считать вслух, сгибая один за другим пальцы на руке, – сейс! Да, сейс! – наконец, вспомнил он нужную цифру.
– Чего это? – кивнула в сторону пожилого мужчины женщина. – Семь леденцов принесет?
Девочка хихикнула.
– Сейс, семь, сейс дейз! Нинья, через семь дней я принесу тебе новую куклу. Хорошо? – Борис Васильевич тыльной стороной ладони стер пот со лба и висков.
Девочка пожимала плечами, растирала по лицу подсыхающие слезы и всем видом показывала, что ни одного, ни одного единственного слова не поняла.
Жестами, как умел, БВ, тыкая то на себя, то на куклу, то снова крича «сейс дейз», рассказывал, что сделает новую игрушку и отдаст ее взамен той, которую сломал.
– Bale, – не выдержала представления женщина и остановила ненормального старика рукой, – хорошо. Семь кукол так семь... Неси. Но лучше бы ты вспомнил про десятку...
Странный человек выдохнул, пригладил седые патлы и, слегка кивнув головой, пошел в сторону моря. Женщина не спеша подняла стол, бутылку с газировкой, махнула официанту, чтобы он поменял стакан, и с трудом запихнула себя в узкое уличное кресло. Ее внучка кинула безголовую куклу в мусорный бак.
Борис Васильевич подошел к каменной лавочке, которая смотрела на гладь воды, обессиленно опустился на нее и прикрыл веки. «Как нелепо... Неуклюжий ты старик, – корил он себя, раз за разом проматывая в голове произошедшее. – Как неудобно получилось... Оставил девочку без любимой игрушки...»
Когда мысли угомонились, БВ вернулся домой. Пролежав весь день в кровати, только к вечеру, услышав треск первых нетерпеливых цикад, он заставил себя выйти на улицу и заглянул в кафе за порцией паэльи и пинтой разливного пива.
Любимый столик Бориса Васильевича был занят, и он сел за соседний. Поковырял принесенную еду, распределив большую ее часть по кромке тарелки, как в детстве делала дочь, пару раз отхлебнул из кружки и полез в карман за деньгами.
«Вот черт!» – казалось, выругался про себя, но заметил, что за соседним столиком, ему улыбнулся крепкий молодой человек в разноцветной майке без рукавов.
– Простите, само вырвалось, – извинился он перед невольным свидетелем собственной несдержанности. – Отвратительный день.
– Что-то случилось?
– Случилось. Да бог с ним... Представляете, деньги дома забыл, – БВ театрально вывернул карманы брюк.
– Живете далеко?
– Нет, что вы, через подъезд. Надо как-то ребятам объяснить, что я не сбегаю, не заплативши, а быстренько одной ногой туда – и сразу обратно, – БВ заправил карманы и отодвинулся от стола. – Не люблю я это дело... Плохо без языка, ох, как плохо!
Заметив движение в углу веранды, официант отделился от стены и неохотно пошел в их сторону.
– Сеньор, – начал было Борис Васильевич, но молодой человек его перебил.
На беглом испанском, активно жестикулируя он, вероятно, объяснил, в каком затруднительном положении находится его сосед, потому что официант кивнул, что-то черкнул в блокноте, отошёл от столиков и опять слился со стеной.
– Великолепно! Какое чудесное произношение, – БВ протянул руку спасителю, – Борис Васильевич, будем знакомы.
– Владислав, – ответило ему крепкое пожатие.
– Разрешите, я вас угощу?
– Лучше я.
– Ну что вы... Хотя постойте... У меня же ни копейки, – БВ стукнул себя по лбу. – А что вы ему сказали?
Владислав махнул рукой «неважно», поиграл бицепсами и мышцами на спине и окликнул официанта.
Через несколько минут, когда появилось пиво в высоких стаканах, БВ передвинулся со стулом за свой любимый стол и, наконец, расслабился.
– Только приехали? – спросил он собеседника. Владислав был светлокожим и заметно выделялся на фоне тех, кто уже давно отдыхал и покрылся равномерным загаром.
– Да.
– Вы один?
– Нет, с другом. Только не подумайте ничего, – Владислав нахмурился.
– Боже упаси, – всплеснул руками БВ, – я никогда никуда не лезу. Да и не интересуюсь особо. Это все дочь: «Надо тебе, папа, больше общаться». Знаете, я, пожалуй, пойду. Спасибо за помощь. И за пенный напиток. Он был очень кстати, – Борис Васильевич протянул для пожатия руку. – Рад знакомству, Владислав. Может, еще увидимся.
Собеседник кивнул, обхватил крошечную сухую кисть БВ своими большими ладонями:
– Взаимно.
Борис Васильевич спустился по ступенькам кафе на дорогу и, увидев официанта, которому должен денег, виновато улыбнулся.
– Man'ana, – произнес официант, и БВ с радостью отметил, что прекрасно знает это слово. Испанцы любят жить сейчас, а делают все завтра.
Весь день Борис Васильевич не открывал в доме окон, а вот теперь, когда спала жара и последние купальщики покидали пляж завернутыми в полотенца, с удовольствием раздвинул прозрачные створки балкона. В квартиру влетел ветер и швырнул под ноги пригоршню песка. БВ поморщился, вытирая голые пятки одну о другую, и вышел на воздух. Темнело быстро, солнце плескалось в соленой воде, скатывало из нее барашков и отправляло пастись к берегу. Те катились к песку, шипели и разбивались о мелкие камушки.
По пляжу, высоко забрасывая ноги, пробежали дети. БВ их не слышал, но предположил, что они смеются. Затем, взявшись за руки, прошла пожилая пара. Потом появились они: мужчина в черном и женщина в длинном белом. «Сарафане», – с придыханием произнес Борис Васильевич и всем телом подался вперед, к перилам.
Мужчина и женщина сначала прошлись по кромке воды, остановились. Он поднял ее на руки и перенес на песок. Она оступилась, чуть не упала, он схватил ее за локоть и помог найти равновесие, поправил на плече тонкую лямку. Затем женщина вскинула в воздух обе руки, мужчина обхватил ее за талию, и они начали танцевать.
Справа скрипнула балконная дверь, и БВ показалось, что запахло беконом.
«Уууууу, – Борис Васильевич свернул внутрь, к грудине, плечи, – какая мерзость».
– Perfecto! – довольно воскликнула соседка и помахала ему рукой.
БВ изобразил на лице улыбку, поднял вверх большой палец и, отвернувшись, прохрипел «тьфу ты!»
Настроение, волной нахлынувшее на него с появлением волшебной танцовщицы (а в том, что это так, он ни капли не сомневался) мотыльком выпорхнуло из груди и растворилось в вечернем воздухе.
Рассерженный БВ вернулся в комнату, хлопнул створкой балкона и, замерев, долго стоял у стеклянной стены, разделявшей его и чудесный танец.
Когда стало совсем темно, Борис Васильевич погасил по всей квартире верхний свет, оставил гореть небольшой ночник в спальне и выволок из-под кровати на середину комнаты чемодан, с которым в конце весны приехал в Испанию.
Щелкнули металлические замки, БВ разложил чемодан и из небольшого кармана меж двух его половинок извлек на воздух бумажный сверток, покрутил его в руке и снова запер в темноте.
* * *
– Нет, не то. И это тоже! Что вы мне даете? Сами не видите? Здесь – сучок, тут – трещина. Куда это годится? На что я это пущу? На дрова? Дрова я и в другом месте найти могу.
Продавец, с которым странный пожилой человек разговаривал на совершенно непонятном языке, даже не отвечал. Просто смотрел, что будет дальше, – такое он видел впервые.
Отвергнув все предложенное и отпихнув в сторону консультанта, БВ опустился на колени перед горой необработанных бревен разного калибра и длины, предназначенных, вероятно, для постройки или отделки деревенского дома. Он был готов приобрести даже это, но ему ничего не нравилось.
– Где еще у вас продают дерево? – обратился БВ к продавцу. – Мне нужен хороший материал.
– Я вас не понимаю, – ответил он ему на испанском. – Что вам надо?
– Материал, – все больше раздражался БВ, тыча пальцем в бревна, – материал мне нужен, чурбан ты неотесанный!
Продавец вскинул руки над головой, что означало одно: «Сдаюсь!»
– Эх, – Борис Васильевич встал с колен и, отряхнув брюки, пошел к выходу из строительного павильона. Этот был уже третьим по счету и таким же пустым, как два предыдущих. Оставался еще небольшой магазинчик, в который можно было заглянуть по дороге домой, и уж если и в нем ничего не окажется, тогда – только последний вариант.
Давно, когда БВ только увлекся резьбой по дереву и делал первые, несмелые шаги, в работу шло все: обрубки, опилыши, чурки, обрезки доски. Если вдруг попадалась обычная толстая ветка и просила применить себя, он без промедления бросал то, чем занимался до нее, и с воодушевлением и экстазом брался за новое, слушая, что она ему говорит.
А говорили деревья много и рассказывали обо всем. Одно хотело стать птицей, и БВ стругал ласточку, другое видело себя львом, и он делал гриву, третье... Четвертое и восьмое... Многие деревяшки мнили себя людьми. Только как? Как вдохнуть душу в материал, который этого не достоин? И дал ли ему, простому мастеру, тот, кто дарует нам жизнь, это право? Ольха, береза, дуб... Все они были прекрасными деревьями, но ни одно не находило в себе человека, и ни одно в его руках не становилось им.
Брошенные, недоделанные, испорченные... Сколько материала он загубил прежде, чем признался себе в том, что его руки не способны на многое. Они бездарны, и все, что могут породить, – это мелочь и ерунда: рамки для фото, пошлые шкатулки для украшений, коробки для чайных пакетиков.
За всю свою жизнь БВ не сделал ни одной куклы. И сейчас, бегая между складами, магазинами, рынками, лавками чужой страны, он искал то, что могло рассказать хоть какую-то человеческую историю. «Материя, – думал он, – вот что первостепенно! Все остальное... Все остальное выстрогаю как-нибудь».
В магазине, на который Борис Васильевич делал последнюю ставку, ничего не оказалось. Были два мешка с углем и сетка напиленного барахла, которым только и можно, что накормить камин. БВ злился. Он отчего-то был уверен, что непременно появится знак, что под ноги, если гулять по пляжу, море швырнет ему нужную палку. Но нет. Стихия, хоть и разбушевалась к вечеру, проблемами БВ не интересовалась совсем, она выносила на берег раковины и делала это исключительно ради своей забавы, а не потому, что кому-то из гуляющих не доставало в бусы именно такой ракушки: волнистой, бледно-желтой, с крошечной щербинкой.
Борис Васильевич брел вдоль кромки воды и, если вдруг море тащило к берегу корягу, а на полпути, словно передумав делиться находкой, волокло обратно, бросался за ней в волну. Брюки его намокли, волосы спутал ветер.
Внезапно БВ услышал смех.
Ватага испанских ребят, длинных, загорелых, как горячий шоколад, в которой они утром макали чуррос, с визгами и хохотом бежали от собаки. У той в зубах была палка. БВ показалось, что и не палка это вовсе, а кто-то тонкий, как изящная березовая веточка, раскинувший руки в стороны и зовущий на помощь.
– Stop! Stop! Basta por favor! – БВ кинулся наперерез гигантскому волосатому псу. Тот, радостно ответив на предложенную игру, вскочил на задние лапы и передними врезался ему в грудь. Борис Васильевич неуклюже, мешком, повалился на спину, лопатками ударился о мокрый песок.
– Thomas! Thomas! Thomas! – наперебой завизжали мальчишки.
Не выпуская палки из довольной пасти, Томас повернул голову, царапнул торчащей веткой щеку БВ и, глухо рыкнув, помчался прочь.
– Basta! Que es? – изо всех сил против ветра кричал старый мастер, вспоминая, какие знал, слова. А потом внезапно появилось оно, волшебное, сиропное «Cuanto cuesta?», и ребятня остановила собаку.
– Este? – указал один на пса.
– No! – БВ, наконец, встал с песка и, прихрамывая, держась обеими руками за ушибленную поясницу, засеменил к детям. – Este!
Мальчишки рассмеялись. Один толкнул другого, тот – третьего, а самый наглый крикнул «Diez!»
БВ залез в карман брюк, затем – в нагрудный рубашки, вытянул оттуда единственную купюру в десять евро.
– Бале, ок, – зажав меж пальцев, протянул ее детям и уже через секунду прижал к груди немаленькую ветку, нелепо раскинувшую в сторону тонкие руки. Она заговорила с ним очень тихо, почти шепча, но шум моря заглушил ее речь, и БВ, обняв находку покрепче, поспешил домой.
Убежав из квартиры рано утром, Борис Васильевич забыл закрыть балконную дверь, и ветер, свободно гуляя по пустым комнатам до вечера, устроил, на взгляд человека, сущий беспорядок: переместил все, что сумел, туда, куда – хотел. Будь он сегодня посильнее, БВ нашел бы стул из кухни в гостиной, а кресло с балкона – у входной двери.
Прибрать, разместить на прежних местах, вернуть к исходному – нет, не сейчас. Хотелось именно этого: когда вокруг, куда ни встань, – безумный творческий кавардак, понятный и доступный только тебе.
БВ снял шлепанцы и по полу, слегка припудренному песком, прошел в кухню. Стакан, виски, взять сигару.
На балконе, расположившись в кресле, забросил ноги на стол, руки закинул за голову, потянулся всем телом.
Было уже очень поздно, и обе медведицы, мать и дочь, кружили вокруг яркой полярной точки. Премерзкая соседка с лицом, похожим на дрожжевой блин, к счастью, не являлась, и стоило бы лечь спать, но было невмоготу. Легкую дрожь, которую БВ ощущал в кончиках пальцев, небольшое головокружение и опьянение то ли виски, то ли вдохновением хотелось продлить, растянуть как можно дольше и не отпускать, пока оно само не вырвется и не запросит достать из чемодана нож.
Давно, в молодости, подсмотрев, как жена конструирует одежду, Борис Васильевич брал в руки карандаш и переносил на бумагу картинку, которую хотел увидеть в дереве. Поначалу процесс увлекал его. Можно было бесконечно перерисовывать, дополнять, уничтожать ластиком детали или и вовсе нарисованное сразу целиком, лишь смяв в кулаке набросок. Порой эскиз так и не находил своего выражения, но следом появлялся иной, который БВ переносил на заготовку, а затем, доводя задумку до желаемого, отсекал лишнее и подправлял косым ножом.
Нынешняя находка не хотела бумаги, она уже была тем, кем ей предстояло стать: прекрасной куклой, воплощением женственности, грации и совершенства. Точно такой, какой БВ воображал танцовщицу, рассекающую небесную черноту одним движением незагорелой тонкой руки.
Он запрокинул голову и, водя над нею пальцем, по ткани неба рисовал нежную фигурку и длинные, воздушные конечности. Хотелось начать именно с них, вырезав каждый пальчик, каждую ногтевую лунку, каждую невидимую глазу венку, чтобы по ней потекла живая кровь. А самое сложное оставить на сладкое...
Поддавшись усталости, которая накатила новой волной, Борис Васильевич задремал, его руки слегка подрагивали, словно в нетерпении, и ждали, когда он возьмет в них инструмент.
Тем временем на пляже вновь появилась пара. Мужчина медленно шел откуда-то издалека, приближаясь к месту, где впервые несколько дней назад их увидел БВ, и нес на руках невесомую женщину. Одной рукой она обнимала его за шею, другую свободно опустила вниз. Голова ее, с нимбом рыжих волос, покойно лежала у него на плече.
Он остановился и помог ее ногам коснуться земли, женщина расслабленно откинула голову назад, волосы ржавой водой расплескались по ее спине. К антрацитовому небу, утыканному алмазными булавками, взметнулись тонкие ветки рук, и пара начала танец. Сначала неуверенно, будто танцовщица делала свое первое в жизни па, а затем смелее, смелее, и вот она твердо вальсирует: «раз-два-три, пауза, раз-два-три, пауза, раз-два-три»...
Борис Васильевич проснулся резко, вздрогнув всем телом. Над морем, лениво потягиваясь, вставало солнце.
* * *
Кофе оказался ужасен, и Владислав выплеснул почти полную чашку на пол веранды кафе. Женщина, сидевшая за соседним столиком, в изумлении уронила вилку.
– Чего тебе? – сплюнул в полную окурков пепельницу.
Женщина отвернулась и сделала вид, что ничего, в сущности, не произошло. Ее интересует исключительно вооон та рыжая, похожая на сосиску из «хот-дога», собачка с премилым розовым ошейником. Ах, какой он чудный!
Владислав достал из кошелька несколько монет, отсчитал два евро и положил в грязную чашку, встал из-за стола и увидел, как по пляжу, почти по кромке воды, цепляя мысами тяжелых ботинок мелкую гальку, бредет его новый знакомый, имени которого припомнить он не смог. Пожилой человек обмахивал лицо небольшой соломенной шляпой, утирал ладонью лоб, высматривал что-то или кого-то среди разложенных полотенец и утопающих ножками в песке шезлонгов, заглядывал под зонты. Затем он бросил взгляд дальше, поверх пляжа, замер на секунду и сразу же закрутил над головою обеими руками, старательно поднимаясь на мысках.
Владислав качнул подбородком в знак приветствия, сделал пару шагов в сторону выхода из кафе, к ступенькам, но старик бросился к нему, жестикулируя и что-то крича.
– Уже уходите? – подошел, запыхавшись.
– Да.
– Как жаль. А я, пожалуй, присяду. Умаялся, – БВ протянул для пожатия руку.
– Дела?
– Что вы... Хотя да... Дела... Может, вы видели... – Борис Васильевич тяжело дышал. – Я ищу одну женщину. Знаете ли, она тонкая, вытянутая, как струна, очень изящная... Думаю, балерина.
– Бес?
– Бес?
– В ребро, – Владислав смотрел мимо собеседника.
– Ах, вы об этом, – рассмеялся БВ, – однако, я не сразу понял... Тонко, очень тонко вы завернули... Но нет, тут у меня чисто профессиональный интерес. Ничего амурного. Мне нужна ее голова.
Владислав медленно повернулся в его сторону.
– Как интересно, – хмыкнул он, – стало быть, мы с вами в каком-то смысле коллеги?
– Вы тоже резчик? – изумился БВ.
– Кхм, – поперхнулся Владислав, – можно и так сказать. Я хорошо владею ножом.
– Тогда вы меня прекрасно понимаете! Давайте присядем, умоляю вас, – Борис Васильевич взял собеседника за локоть. – И потом, я перед вами в долгу.
Владислав приподнял бровь.
– Вы меня тогда очень выручили, и я хочу угостить вас пивом. По стаканчику? Судя по луже на полу, кофе тут не очень.
БВ спешно махнул официанту.
– Cerveza, por favor! Два! – показал ему галку пальцами.
– Зачем вам ее голова? – Владислав присел за столик.
– Не в прямом смысле, конечно, – добродушно улыбнулся БВ. Он вытащил из кармана брюк завернутый в белый бумажный пакет предмет небольшого размера и положил его на соседний стул. – Я хочу изобразить ее лицо. Эта женщина прекрасно двигается, очень грациозно, легко, и, в каком-то смысле, она явилась прототипом того, чем я сейчас увлечен.
– Это секрет?
– Не секрет. Я мастерю куклу. Был один неприятный инцидент... Да неважно. А эта женщина.., я уверен, что она танцовщица, и вдохновила меня на работу. Надо поскорее закончить, поэтому я хочу увидеть лик моей, не побоюсь этого слова, музы.
– Мне нечем вам помочь, – Владислав смотрел мимо БВ. – Голову принести – это пожалуйста.
– Не шутите так, – Борис Васильевич расслабленно откинулся на спинку стула. – На пляже я ее сегодня не нашел. У меня ведь очень плохое зрение.
– Но вы же разглядели меня.
– О, это было несложно. Вас ни с кем не спутать.
– Что вы имеете в виду? – Владислав отодвинул кружку с пивом в сторону.
– Фигура, мой друг. Вы, знаете ли, приметно выделяетесь из массы. Высокий, прекрасно сложенный молодой человек. Вероятно, много тренируетесь?
Владислав довольно улыбнулся.
– Но я кое-что придумал, – БВ хитро сверкнул глазами. – Сегодня я устрою настоящую, не побоюсь сказать, шпионскую засаду. Моя кукла должна вот-вот родиться. Она прекрасна, но ей не хватает лица. Нынешним вечером все разрешится, и я вам ее пренепременно покажу.
– Мне скоро уезжать.
– Надеюсь, я успею. Мне же надо с кем-то поделиться, услышать критику, так сказать, – БВ допил пиво и громко стукнул пустым стаканом о дерево стола. – Благодарю за компанию, – он пожал Владиславу руку, – теперь я пойду. У меня еще сегодня скайп. С дочкой.
Они попрощались, и Борис Васильевич, надвинув шляпу на глаза, покинул кафе.
Владислав выплеснул остатки пива из своего стакана на пол, достал из пачки последнюю сигарету, похлопал себя по карманам одежды и выругался. Зажигалки не было. Окликнул официанта и жестом попросил принести огня; прикурив от поданной ему спички, глубоко, с удовольствием затянулся. Надо было идти. Завтра утром он возвращался на родину. Здесь его больше ничего не держало.
– Не забудьте, – сказал официант, указывая на сверток в центре стула.
– Это не мое, – Владислав пошел к выходу из кафе.
– Вероятно это того сеньора, что был с вами, – окликнул его официант, – может, вы успеете его догнать?
– С чего вы решили, что я это буду делать? – Владислав грубо оттолкнул протянутую ему руку и сбежал по ступенькам к пляжу. Затем, подумав несколько секунд, в раздражении сплюнул и вернулся за свертком.
* * *
Борис Васильевич возвратился домой в прекраснейшем настроении. Скинув на коврике у двери обувь, прошел сразу в кухню, достал виски, стакан и немного льда. Из простой деревянной коробки с заусенцами по углам извлек ароматную толстую черную сигару, покрутил ее в пальцах, послушал слабый треск листьев. Специальной гильотиной, уже изрядно пользованной, откусил, как положено, кончик. Потер ладони в трепетном предвкушении.
Раздвинул балконные двери, перенес на стол ноутбук и ледяной виски с сигарой, набрал дочери. Успевал. Везде успевал. Еще раз довольно потер руки.
На экране появилась Марья. На макушке – хвост с детской ярко-оранжевой резинкой, в руке – бутерброд с вареной колбасой. Дочь глотнула из чашки и что-то начала говорить. Борис Васильевич не расслышал, пальцем показал на свое ухо.
«Мик-ро-фон, мик-ро-фон», – произнесла по слогам Марья, и он, наконец, нашел нужную кнопку.
– Пап, ну ты что? В первый раз что ли? – удивилась дочь.
– Рассеянным стал, – БВ улыбнулся.
– Все хорошо? У тебя что-то случилось? Ты не заболел?
– Все прекрасно, душечка, – он откинулся на спинку кресла, а затем сразу вплотную приблизился к монитору, – превосходно, я бы даже сказал!
– Рада слышать. Поделишься? Что у тебя произошло?
– Я сделал куклу! – БВ поднял стакан с виски, в воздухе чокнулся с собеседником.
– Ого!
– Знаешь, мне кажется, она удалась. Я впервые смастерил человека из палки. Это танцовщица. Мне кажется, любая девочка мечтает о такой. Тонкая, невесомая, как паутинка, ее движения легки и воздушны... Стой! Лучше так. Она сама за себя все расскажет.
Марья допила чай, остатки бутерброда положила на тарелку, ждала, смотрела в монитор. Она давно не видела отца таким воодушевленным. Знала, конечно, что солнце и морской воздух пойдут ему на пользу, и когда неделю назад он внезапно запросился домой, забеспокоилась и уже размышляла, забирать его или нет. Сейчас же она была рада, что отговорила БВ, и подумала, что ему надо задержаться еще немного, хотя бы до конца ноября. «Да, – она мысленно обняла отца, – мы сделали правильно». А потом напротив нее появилось нечто. Марья сначала не поняла, что это, и одними губами неслышно произнесла «Матерь Божья», медленно отодвинулась от монитора, и в ту же секунду увидела сияющее лицо отца.
– Как? – ликующе спросил он и вздернул брови. – Хороша?
– БВ, эээ, – дочь подбирала слова, – ты не шутишь?
Он пожал плечами.
– Но ее руки, ноги, голова...
– Она прекрасна, моя девочка, – Борис Васильевич словно не слышал, – чудесная, такая, какая есть. Я ее пишу, так сказать, с натуры...
– Папа?
– Ты сказала «голова»? Вот голова еще не готова. Все! Довольно! – вскрикнул он.
– БВ? Папа!
– Она появилась! Я вернусь! – и он хлопнул крышкой ноутбука.
Как и в прошлый раз, мужчина, одетый в темное, принес партнершу на руках. БВ показалось, она стала еще тоньше, почти прозрачной, руки ее были так легки, что ветер, разыгравшийся к ночи, играл ими, подбрасывая в воздух, качал на своих волнах.
Мужчина остановился, и, как по нотам, по заведенному давно порядку, они начали разыгрывать все ту же сцену: он помогает женщине обрести уверенность на земле, а потом парит с нею в звездах. «Раз-два-три-пауза, раз-два-три-пауза, раз-два-три».
«Прекрасно», – выдохнул мастер и хлопнул себя по бедру.
В кармане было пусто.
БВ не поверил своим рукам. Хлопнул по другому бедру, а затем ощупал рубашку.
Пусто.
Вспомнил, как присаживался за столик в кафе.
В бессилии опустился в плетеное кресло.
В то же самое время двумя подъездами правее, около волнореза, который украшали два небольших маяка, присел на песок высокий, хорошо сложенный молодой человек. В одной руке у него был зажат маленький, похожий на театральный, бинокль, в другой – белая хрустящая оберточная бумага, которую он, не задумываясь, смял в пальцах и швырнул подальше в море.
И без дополнительных устройств Владислав прекрасно видел одинокую пару у кромки воды. Это был невысокий мужчина крепкого телосложения и болезненного вида немолодая женщина. Ему – Владислав прикинул – лет тридцать, ей – хорошо под шестьдесят. «Легко, грациозно, что там старик говорил, – перебирал он слова в уме, как четки, – балерина! Мда».
Пара двигалась странно. Движения женщины были резки и нескоординированны. Она то внезапно вскидывала в воздух руку, то швыряла ее к земле, отбрасывала назад голову, потом роняла ее на грудь, ноги волочились за ней, не слушались, ступни сводило судорогой. Она даже не могла стоять.
Владислав покрутил в пальцах крошечный бинокль, поднял к глазам, несколько секунд не двигался, затем передернул плечами и быстро встал с песка.
Возможно, издалека да при плохом зрении эти странные па можно было принять за танец. Но захочет ли старик узнать, что же это на самом деле? Может, ему и не стоит знать?
Владислав стиснул бинокль в кулаке и пошел прочь с пляжа.
В кафе, куда он собирался зайти перед отъездом, сидели два человека. Под потолком веранды жужжал вентилятор, на кухне кто-то жарил бекон. Запах паленого копченого жира, немного сладкий, поднимался к потолку и дальше разносился по окрестностям. Владислав поморщился, заскочил внутрь, к барной стойке, чтобы оставить бинокль, и сразу же выскочил обратно, пошел скорее прочь.
* * *
Сегодня утром Борис Васильевич проснулся не в духе, раздосадованным, как бы сказал он сам. Дело, которое занимало его последние несколько дней, стало невыносимым и не разрешалось по причине банальной старческой близорукости...
«И рассеянности, – корил себя БВ, глядя в потолок над кроватью, – спутницы любого увлеченного, творческого человека».
За окнами, смотрящими из спальни на площадь, уже начинался обычный будний день. Поднимаясь, трещали ставни, ночами скрывавшие за собою кафе и крошечные магазинчики; официанты выносили на улицу пластиковые стулья, распахивали огромные полосатые зонты; у воды, по которой лодки выходили в открытое море, истошно надрываясь, тявкала мелкая собака; на пляж лениво, будто нехотя, потянулись первые, ранние купальщики.
Борис Васильевич с трудом оторвал себя от подушки, вставил ноги в эспадрильи, ждавшие его у двери, спустился вниз, и, особо не спеша, вышел из дома. Часы показывали без пяти минут девять, а когда стрелка подползет к перевернутой вниз головой шестерке, хозяин кафе, где БВ вчера оставил сверток, откроет дверь.
Борис Васильевич прошел через ожившую после сна площадь и вышел к морю, подставил ему лицо. За спиной мастера, в первых этажах домов, одна за другой открывались местные забегаловки, повсюду гремели металлом, стеклом и пластиком, а перед прикрытыми глазами медленно катились волны. В этой части местечка Альборайя ветер был постоянным спутником воды, и за все время пребывания здесь БВ ни разу не видел море спокойным, беспечно гладким.
– Cafe? Zumo de naranja? – окликнул мастера низкий мужской голос, и Борис Васильевич обернулся.
Хозяин, которого он ждал, наконец, появился и был готов принять первый на сегодня заказ.
– Сafe con leche, por favor, – попросил БВ и присел за любимый столик на веранде.
В надежде обнаружить пропажу, наклонился и быстро осмотрел все стулья и углы. Свертка не было. «Очень жаль, – подумал, – как же не хочется долго объясняться».
Через две минуты большая загорела рука поставила на стол чашку с кофе, забеленного молоком.
– Простите, – спросил по-русски БВ, – вы не находили вчера бинокль?
– Perdon? – прислушиваясь, хозяин кафе слегка склонился к посетителю.
– Бинокль, – Борис Васильевич сложил указательные и большие пальцы обеих рук колечками и приблизил к глазам. – В белой оберточной бумаге. Я его вчера оставил.
– No entiendo, – мужчина развел руками.
– Бинокль, – еще раз показал БВ пальцами, – би-нокль.
– Binoculo?
– Si! Да! – Борис Васильевич сильно обрадовался.
– No.
– Что ж, очень жаль, – он достал два евро и положил рядом с блюдцем.
– Un momento, – мужчина повернулся к БВ спиной.
– Вито! – крикнул он внутрь кафе. – Ты вчера закрывал? Здесь сеньор спрашивает, не находил ли кто бинокль?
– Да, – ответили ему из темноты. – Я нашел какой-то бумажный пакет и отдал его русскому здоровяку. Он потом заходил еще. Стоял, ничего не заказывал. Я его окликнул, спросил, что надо, но он развернулся и ушел.
– No, – пожал плечами хозяин кафе, – у нас нет вашего бинокля. Простите.
Борис Васильевич сделал последний глоток, звякнул чашкой о блюдце и решил возвратиться домой. Вероятно, уже этим вечером ему удастся завершить работу, и девочка получит свою новую игрушку, прекрасную танцовщицу, которую надо будет только нарядить. Он вспомнил, как маленькая Марья вечерами садилась рядом с Варенькой, они перебирали разноцветные кусочки ткани и шили куклам одежки: крошечные платья, юбки и смешные, широкие, на резинке, штаны.
На свидание с музой Борис Васильевич решил выйти еще засветло. Прогулялся по самому длинному маршруту, обогнув жилой район с левой стороны, заглянул в магазин, где в последний раз видел дрова для растопки, и рассмеялся, представив, что получилось бы из подобной нелепой деревяшки. Скорее всего, ничего путного, – очередной Буратино.
Его кукла, вырезанная из палки, была куда как лучше и уже почти живой. Сейчас, завернутая в прозрачную пупырчатую пленку, она лежала в пакете, который БВ крепко держал в руке.
Борис Васильевич спустился по ступенькам к пляжу. Народу было мало: к середине августа даже здесь, на знойном Испанском побережье, ощущалась поступь осени: вечерами делалось прохладно, и отдыхающие, предпочитающие сидеть у моря до первых звезд, кутались в теплые палантины.
БВ хотел пройти к каменистому волнорезу, мыс которого украшали современные, в два человеческих роста, полосатые, бело-красные маяки и длинные, с зелеными огоньками, удочки местных рыбаков. По пути к нему затормозил, остановился полюбоваться на море. В волнах, повизгивая от удовольствия, барахтались двое загорелых пацанят, перекидывали друг другу розовый резиновый мячик, громко смеялись.
– Синьор! – окликнули Бориса Васильевича, и он повернулся на детский голос.
Перед ним стояла девочка, та самая, которой он смастерил куклу.
– Hola! – сказала она ему и, как научила бабушка, показала ладонь. – Diez euros.
– Глупая, – улыбнулся БВ в ответ, морщинки побежали от уголков глаз к седым вискам, – у меня нет десяти евро, у меня есть игрушка.
Девочка наморщила лобик.
– Она почти готова. Сегодня я сделаю ей глазки, носик и завтра же отдам тебе. Правда, она без платья, – Борис Васильевич улыбнулся еще шире.
Девочка развела в стороны тонкие загорелые руки, замотала головой.
– Не понимаешь? На тебе есть платье, – БВ показал на разноцветный сарафан, в который была одета девочка, – а на ней нет.
Он открыл пакет и достал оттуда куклу.
– Ты в платье, – указал он на девочку еще раз, – она нет, – потряс игрушкой в воздухе.
– Abuela! – взвизгнула девочка, и из низкого кресла, утопающего ножками в песке, с трудом поднялась грузная женщина. – Бабушка, он говорит, что сделал куклу? Она похожа на меня? Да?
– А денег он тебе не дал?
– Нет.
– Пусть тогда игрушку отдает.
– Покажи! – девочка протянула руку, а потом указала пальцем на куклу.
– Она не готова, – покачал головой БВ. – Как же я тебе ее отдам? Без души.
– Бабушка, я ничего не понимаю. Что он говорит?
Женщина отодвинула внучку, словно это был легкий, пластиковый стул.
– Хватит морочить ребенку голову! Сделал игрушку – отдай, – зарычала она на весь пляж. Мальчики в море прекратили смеяться.
– Хорошо, – БВ протянул девочке куклу, – она твоя. Так даже лучше. Доделай ее сама.
Он улыбался. Лучики морщинок разбежались от висков по всему лицу.
Женщина зажала в кулаке замотанную игрушку, осмотрела со всех сторон, резко и небрежно содрала с нее пленку.
– Santa Madre de Dios, Madre de Dios... – шепотом произнесла она и быстро перекрестилась.
– Покажи, – девочка повисла у нее на плече и взглянула сначала на деревянную куклу, руки и ноги которой напоминали лапки паука или богомола, затем – на себя.
– Loco! – заорала женщина. – Она похожа на мою внучку? Да ты ненормальный!
– Вам понравилось? – БВ не понимал ни слова, но ему казалось, что девочка и женщина очень довольны новой куклой, и, когда они вдруг стали возвращать ее обратно, премного удивился.
– Вы не поняли, – смеялся он, – это ваша, ваша игрушка, я ее сделал для вас.
Он противился, отпихивал полные, потные руки, которые пытались засунуть куклу в пакет, он злился, отдавал игрушку снова, снова и опять, пока, наконец, женщина не сдалась.
– Черт бы его побрал! – выругалась она в небо. – Забирай это чудовище, по дороге выбросим! – швырнула внучке игрушку и, посылая проклятия в сторону сумасшедшего старика, пошла к своему креслу.
Борис Васильевич довольно выдохнул. Убрал в карман смятый пакет, вытер о рубашку руки и пригладил растрепавшиеся волосы. Мимо него пробежали ребятишки, он им замахал; низко над водой пролетела чайка; запахло морской капустой. Справа, у самых камней волнореза, куда БВ собирался пойти, остановилась инвалидная коляска. В ней сидела немолодая рыжеволосая женщина, по подбородок завернутая в теплый клетчатый плед. Коляску держал невысокий коренастый молодой человек.
Борис Васильевич наклонил в знак приветствия голову, прошел мимо пары и лег на песок. «Может, оно и к лучшему, – размышлял он, глядя в темнеющее небо, – а если бы вместо прекрасного ангельского личика я обнаружил белый в оспинах блин?» – его передернуло от вспоминания о соседке по балкону.
Мужчина, привезший инвалидное кресло, перевесил на спинку плед, поднял женщину на руки.
– Надо заниматься. Постарайся, пожалуйста, мама, – тихо сказал он ей на ухо.
Она безучастно посмотрела по сторонам. Уронила голову на грудь.
Уже в воде, там, где море нежно щекочет щиколотки, мужчина опустил ноги матери на мокрый песок. Женщина резко вытянула ступни, кончиками пальцев почувствовала тепло. С тех пор, как сын привез ее сюда, всего лишь несколько дней назад, ей вдруг стало лучше. Она уже делала первые, но еще неуверенные, нетвердые шаги и иногда могла держать голову прямо. А вчера вечером, когда засыпала, поняла, что будет здорова.
Мужчина осторожно ступил назад. Его мать передвинула правую ногу и вскрикнула. Из-под нее, сверкнув белым, вылетела корявая тонкая палка.
«У!» – женщина показала сыну на нее глазами.
Он поднял предмет. Это была странная то ли фигурка, то ли игрушка. Длинное и тонкое, изогнутое в нескольких местах тело, из которого торчали зигзагами почти прозрачные конечности, а вместо головы на склонённой влево шее висел огромный шар.
«Удивительная кукла, чудесная», – подумала женщина и слегка улыбнулась.
Впервые за много лет.