1
Жара. Уборка в разгаре. Ломались комбайны, тракторы, машины, а люди держались. Второй раз за день председатель заправил свой «газик». Подъехав к полю, остановился в тени высокой посадки. Подошёл бригадир. Поздоровались.
– Как у тебя, Кузьмич? – спросил председатель.
– Пока Бог милует, да самим не подкачать бы.
– Сколько отправили?
– Двенадцать самосвалов. Вон, тринадцатый загружаем.
– Вижу. А что он так долго стоит у комбайна? Может, поломка?
– И, правда. Зерно-то не течёт.
– А ну, Кузьмич, садись со мной в машину. Поедем, узнаем, в чём там дело.
Приминая короткую стерню, подъехали к комбайну.
– В чём дело, хлопцы? – спросил Захар Семёнович.
– Ремень вариатора полетел. Меняем, – деловито ответил молодой механизатор Илья.
Сверху на строгое начальство смотрел его младший брат Сергей.
– А почему полетел ремень, Илья?
– Почему, почему. Жара стоит. Нагревается резина быстро. Качество плохое. Вот весь сказ и вся причина, – недовольно ответил Илья.
– Да, без качества мы далеко не уедем. А этих запасных, что у тебя на комбайне висят, хватит на уборку?
– Никто, Захар Семёнович, этой технике не даст гарантии. Можем целый день убирать без простоев. А на следующий – через полчаса ломаться. Вы же знаете, как у нас делают. Словно на один раз.
– Знаю, знаю,¬¬ – подтвердил пред.
Илья деловито стукнул ладонью по толстенному ремню и крикнул брату:
– Заводи, выпускай зерно.
– Мигом, – откликнулся тот.
Через несколько минут и комбайн, и самосвал исчезли из вида.
Выехав на пыльную полевую дорогу и проехав километров десять с гаком, Захар Семёнович увидел гружёную зерном машину, но уже на другом поле. Клубы пыли от быстро остановившегося «газика» обдали копавшегося под капотом шофёра.
– Юрка, в чём дело?
– Бензонасос, Захар Семёнович, перегрелся. Стужу мокрой тряпкой. Счас остынет и начнёт качать. Заведётся, не волнуйтесь. Жара.
– А ты замени его вечером, твой-то, небось, старый.
– Да их нет на складе. Механик поехал в «Сельхозтехнику». Может, привезёт, а, может, и там нет.
– Фу, мать твою за ногу. Ну, ни одна уборка не проходит нормально. Одни нервы и только. Съезжу сам. А ты, Юрка, заканчивай и на – элеватор.
Проехав километров пять, Захар Семёнович успокоился, провёл рукой по влажной лысеющей голове и задумался. В мыслях сразу возник образ Веры. В лёгком летнем платье, которым баловался ветерок, она предстала улыбающаяся и всем довольная. Сердце заколотилось приятным колыханием. Неурядицы на поле сразу отошли на второй план.
Прошло уже полгода, как женатый председатель колхоза выделил из множества девушек её, Верку из киносети. В браке она не состояла и слыла легкомысленной. Любопытные думали, что больше месяца этот роман не продлится. Однако время шло, а их дружба с каждым днём всё крепла и крепла. Если она влюблялась в очередных мужчин одинаково, то Захар влюбился с необъяснимой жадностью. И это чувство становилось всё сильнее.
Однажды ему приснился сон, будто он держит на ладонях шаровую молнию, перекатывает её с одной ладони на другую. А она улыбается ему всеми цветами радуги. И вдруг сверху кто-то сказал: «Смотри, Захар, она может взорваться и ранить тебя смертельно». Это виденье он вспоминал, когда оставался наедине со своими мыслями.
Познакомились они в начале зимы, когда он возвращался из райкома партии. На дороге вьюжило. Вдруг увидел среди этой завирухи одиноко идущую девушку. «Надо подвезти, а то унесёт ветром», – подумал Захар.
– Садись, красавица, подвезу.
– Ой, большое спасибо. Так вьюжит, аж дыханье сбивает. Здравствуйте, – улыбаясь и усаживаясь поудобнее, – сказала она.
– Далеко?
– Поезжайте прямо. Я тогда скажу.
– Меня вы знаете? – почему-то спросил Захар.
– Ещё бы. Председатель у всех на виду. А меня зовут Вера.
– Да, да, – ответил Захар, не зная какой оттенок придать её словам.
– А к нам в киносеть такой хороший фильм привезли. Мы его только что про-смотрели.
– И какой же?
– «Мой ласковый и нежный зверь».
– Замысловатое название. И о чём он?
– Сюжет дореволюционный…
Сколько прошло времени, Захар не знал. Так увлечённо Вера рассказывала о героях фильма, что он полностью окунулся в ту далёкую жизнь. Перед ним неожиданно возник город Калач.
– Вот это мы заговорились, что родное село проехали.
– А где мы?
– Мы в другом районе.
– А как же?..
– Ничего. Сейчас повернём назад и скоро будем дома, – успокаивающе сказал Захар.
Но дома они оказались только под утро…
2
Забыв про обед, Захар заехал вечером к другу детства на колхозную пасеку. Он никогда не забывал это райское местечко в саду. Рукой подать протекала местная речка. По её берегам росли могучие вербы. Там же, в густом терновнике, по весне стажировались соловьи. А скворцы-озорники, подражая им, сбивали с толку певчих птиц.
На ходу снимая пропотевшую и пыльную рубашку-безрукавку, Захар позвал:
– Петро, ты где?
Никто не отозвался. Тогда он крикнул громче:
– П-е-т-р-о!
Издалека донеслось:
– Слышу, иду. Вот ходил на край сада. Белый налив поспевает. Попробуй, – подходя, протянул большое яблоко.
– Привет, пасечник.
– Привет, председатель. Что пойдёшь речку проведаешь?
– Весь день о ней мечтал. Знаешь, Петро, почему нам завидуют городские?
– И почему же?
– А потому, что мы, где родились, там и купаться можем. А они? Они раз в год, как к памятнику, приезжают в своё детство. И потом целый год рассказывают друзьям, как хорошо в родной деревне.
– Ну, и в городе есть свои прелести.
– Ты имеешь в виду городские туалеты? Век бы в них не ходил, да нужда заставляет. Ты в городе, когда последний раз был?
– Так это, ну, когда мне вручали медаль «За трудовую доблесть». Поди, лет пять уже прошло
– Вот. Помнишь только этот случай. А я каждый месяц через месяц. И каждый раз там думаю, как бы мне побыстрее оттуда сорваться. Да, ну, ладно. Возьми у меня там, за спинкой, главный продукт. Пойду поплескаюсь в речке родимой.
– Недолго. Уха уже готова. Можно вечереть.
– Не торопи, Петро. Это же свидание с детством. Пока душу не наполнишь этой благодатью, трудно уйти.
– Ну, как знаешь. Поняй. А я костерок подновлю.
Захар ласточкой влетел в вечернюю прохладу воды и стал мерить её руками-саженями. Потом нырнул и, как в детстве, долго-долго, сколько терпенья хватило, плыл в глубине. Вынырнув на середине реки, открыл глаза, смахивая влагу с лица, отдышался, потом покрутился и снова скрылся с головой. Появился у другого берега, где росли нетронутые никем белоснежные лилии и жёлтые кувшинки. Они уже закрывались на ночь, но запоздалыми Захар полюбовался.
Вдоволь накупавшись, председатель вышел на берег, попрыгал то на одной, то на другой ноге.
– Пришёл я, Петро.
– Накупался? Я наливаю.
– Смотрю и стаканчики уже приготовил. Наливай, – улыбаясь, сказал Захар.
– Вот и стаканчики полные, и чашки с ухой.
– Городских бы сейчас к столу. И хлеб деревенский, и яблоки ароматом манят, и мёд – не оторвёшься, и вод…
– Ну, этого добра и у них хватает на каждом углу. Бери – не хочу.
– А всё-таки нашего пошиба лучше – голова меньше болит.
–Ладно, Петро, давай выпьем за тебя, за директора рая. Правда, хорошо здесь даже нам, деревенским. Поехали.
– Будем здоровы, – поддержал председателя словом и делом пасечник.
– Кем это заведено – неведомо, но разговор настоящий у русских начинается только после третьей. Друзья детства съели по чашке ухи, рыбу, закусили яблоками с душистым мёдом. Закурили всяк свою. Петр почему-то закашлялся после первой затяжки, а потом, вытирая губы, сказал:
– Днём не курю и к спиртному не прикасаюсь – пчёлы не любят. Вот от воздержания и закашлялся.
– Да, Петро, сколько думаю о пчёлах и всё время удивляюсь их трудолюбию.
– А я знаю почему.
– Откуда?
– Ты же, как председатель думаешь: вот бы так люди работали. Угадал?
– Вот ясновидящий. И об этом, конечно, тоже.
– Мир, Захар, устроен особо. Каждому существу в нём своё предназначение. Например, над простым работником в колхозе надсматривают бригадир, начальник участка, комсомол, профком, партком, агроном, главный инженер, председатель. Кроме этого, – райком партии, райисполком, народный контроль. Я не беру во внимание начальство повыше. И все они в один голос говорят трудяге: «Давай, давай, давай». Так?
– Да, вроде так. Ты ещё не упомянул генерального секретаря.
– Ну, это само собой, Захар. А, по сути, дорогой председатель, человеком должна управлять его собственная совесть. Но этого, я тебе откровенно говорю, пока не случается. За пчёлами, а их тысячи, я один присматриваю, но я их не погоняю. Они, как говорится, сами с усами и трудятся, как пчёлы.
– То пчёлы, Петро, а то человек.
– Значит, Захар, чем выше сознание, тем меньше от него пользы.
– Уж и не знаю, что тебе сказать. А давай ещё по одной.
– Давай.
Выпили, и на минуту воцарилась тишина. И пасечник, и гость понимали, что прежняя болтовня – прелюдие. Главный разговор – впереди.
– Захар, не обидишься, о чём спрошу.
– Валяй. Кто же ещё в глаза скажет?
– К ней поедешь?
– Захар резко повернул голову в сторону друга, но тут же опустил её, обхватил двумя руками, будто пытаясь что-то выдавить из неё. Медленно достал из пачки сигарету, не спеша подыскал в костре уголёк, прищемил его двумя прутиками и прикурил. Крепко затянулся.
– Ты тоже знаешь?
– Знаю, Захар. И всё село знает. И вместе с тобой переживаю. Трудно в этом состоянии понять человека. А скорее всего не надо его трогать. Пусть плод души созреет сам, без подсказки. Ведь всё это родилось в твоём сердце неспроста. Значит, было там пустое место. Ты недолюбил в молодости. Вот в этот уголок и прокралось новое чувство. Ты себя не кори и не казни. Чужую любовь понять невозможно. Её нужно пережить вместе с другом. Любовь, если войдёт в душу, не выгонишь. И как она прицепилась эта окаянная любовь к тебе?
– Спасибо тебе, Петро, за слова, как лекарство. Трудно мне сейчас. Ох, как трудно, друг ты мой.
– Ничего, выдержишь. Но запомни: она тебя не стоит. Ей это по привычке.
Уже поздно ночью Захар пришёл к Вере.
3
– Что-то ты сегодня запозднился? – открывая дверь, спросила Вера.
– Ты же знаешь мою работу. Всегда не хватает времени свести концы с концами. Сколько ни трудись, а много дел остается на завтра.
– Будешь ужинать?
– Налей холодного молочка. Я поужинал у Петра на пасеке.
– Что-то он мне не нравится.
– Почему?
– Слишком рассудительный говорят. Вот молоко, а вот белый хлеб. Я посижу с тобой.
– Садись, вдвоём всегда веселее.
Она села так, чтобы Захару видел её красивые ноги.
– О чём вы с Петром говорили?
– Вспомнили детство. А перед этим искупались, мёда с яблоками попробовали. Я в прихожей поставил и тебе отведать.
– Спасибо, – сказала Вера и перекинула ногу на ногу. – Для меня ты – мёд.
– Подлей ещё молока. Сколько сегодня воды выпил, но никак не напьюсь. Ну, и жара стоит.
– Правда, – подтвердила Вера, расстегнув на коленях халат так, что взору Захара некуда было деться.
– Завтра меня к себе вызывает первый секретарь.
– Это зачем же? Небось, по работе? – осторожно спросила Вера.
– Думаю, не по работе. По наши души.
– А какое он имеет право лезть в душу человека? Захар, ты любишь меня?
– Конечно. Об этом и спрашивать не надо. Но любить в наше время руководителю можно только жену. Но не всегда так получается. Если любовь придёт, как сказал мой друг Петро, то никакой силой её не выгонишь.
– Ты, Захар, что-то сегодня разговорился. – Она встала, подошла к нему со спины и обняла, постепенно протягивая руки вниз.
– Это не философия, Вера. Это что ни на есть правда жизни. И в райком вызывают, чтобы поставить вопрос ребром.
– Неужели всё так серьёзно? – спросила Вера и стала примащиваться на его колени.
– Погоди немного. Я и с женой вчера, как говорится, имел неприятный разговор. Нет, не было ни слёз, ни крика, ни просьб. Она сказала просто: «Понять мне, твоей жене, всё это очень трудно. Конечно, я унижена. В такие годы остаться нелюбимой…».
– Ох, и заварил ты кашу, Захар. Я тоже хороша. Только спустя время поняла, в какой омут влезла. Не знаю, может, надо мной судьба надсмеялась. А, может, ты виноват, что тогда зимой остановился. Пожалел девчонку.
– Жалеешь? – спросил Захар и обхватил голову руками.
Он ничего больше не слышал, он окунулся в свой омут переживаний, забот и страданий. – сказал он себе ,– нет науки о любви. Каждый постигает её на собственном опыте. Сначала пьёшь из чаши любви сладкий терпкий напиток, а потом, на самом дне, остаётся глоток её горечи, который тоже проглатываешь. И тут начинается: счастье, о котором мечтал, вдруг пропадает. Оно оставляет в душе и сердце занозу, которая будет щемить всю жизнь до последнего дня. А главное, любовь приходит не одна: она приносит с собой чёрную полосу проблем. Может, прав Петро, и ко мне пришла любовь окаянная».
– Захар, Захар, что с тобой? Очнись, – затормошила его за плечо встревоженная Вера.
– А? Что? Я задремал? – спросил он, смотря на Веру мутными глазами.
– Нет, ты с кем-то разговаривал. С кем, Захар?
– Наверное, с самим собою, Вера. Налей-ка мне ещё молочка.
– Я тебе сейчас похолодней принесу. Подожди.
Быстро вернувшись, она подала ему кружку:
– Вот, пей на здоровье. И что это, Захар, ты сегодня никак не напьёшься?
– Вот хорошо. Теперь я совсем пришёл в себя, пойду на лавочке посижу.
– Захар сел под вишню, с которой давно уже оборвали ягоды, достал пачку сигарет, посмотрел на неё и пожалел, что под рукой нет самосада Петра. Уж очень ему хотелось приглушить расшалившуюся душу. Закурил, что имелось. Дым на секунду задержался около его головы, словно раздумывая, а потом, качаясь, сизым облачком поднялся ввысь.
– Из дома вышла Вера в одежде Евы и пошла в летний душ.
«Завлекает и развлекает», – подумал Захар, докуривая сигарету. Уже брезжил ранний летний рассвет, когда он провалился в негу сна.
4
По многолетней привычке Захар, хотя и лёг поздно, но проснулся рано. Освободив руку Веры, покинул ложе любви. Одевался тихо. Его взгляд задержался на спящей женщине. Призадумался: «Как иногда мало надо одному человеку и очень много другому». С этой мыслью вышел во двор. Поднимающееся солнце встретило ласково. «Снова будет жара», – отметил про себя Захар. Утренний туалет и завтрак заняли всего несколько минут.
Оставленная поодаль машина завелась быстро. Захар не поехал, как обычно, на колхозный двор, где раздавал наряды, а отправился в правление колхоза. Уборщица, поливавшая около парадного входа молодые деревца каштанов, встретила его приветливо. Он поинтересовался её здоровьем.
Проветренный кабинет блистал чистотой. Захар сел за стол и подвинул к себе кипу бумаг. Все они ждали его резолюций, чтобы потом превратиться в конкретные дела. Таков закон руководителя. Более часа ушло на всё это. Отодвинув бумаги в сторону, взял чистый листок бумаги и написал на нём первое слово: «Заявление…».
Через открытую дверь кабинета Захар услышал шаги. Трудовой день в правлении начался. Взяв кипу подписанных бумаг, выходя, положил их на стол секретарши. По пути встретились специалисты, просители, пенсионеры. Всем вежливо ответил: «Потом, потом, потом».
В приёмной первого секретаря райкома его встретила улыбкой секретарша:
– Вы к Ивану Николаевичу?
– Да. Мне назначено.
– Одну секунду, я доложу.
Только через пять минут она вышла из кабинета и коротко сказала:
– Проходите.
– Здравствуйте, – входя, поздоровался председатель колхоза.
– Здравствуй, Захар, – вставая, сказал секретарь. – Садись поближе. Как идёт уборка?
– Убираем. Хлеба в этом году неплохие. Только поломки, как всегда, вставляют палки в колёса.
–Но эти палки не мы вставляем. Это наша общероссийская беда. От неё никуда не денешься.
«Жалеет меня, разговор начал издалека. Сразу не рубит, зато потом одним махом под корень», – подумал Захар.
Иван Николаевич взял пачку сигарет «Наша марка» и протянул её собеседнику.
– Кури, Захар Семёнович, и я с тобой за компанию.
Он встал и подошёл с зажжённой сигаретой к окну. Глянул на пустую площадь, на памятник Ленину, повернувшись, сказал:
– Захар, не будем ходить вокруг да около. Давай поговорим начистоту, как коммунисты.
– А я подумал, как люди. А, может, поговорим, как мужчина с мужчиной.
– Как мужчина с мужчиной мы можем поговорить на лавочке. А ты, Захар, понимаешь, в каком кабинете находишься.
– Понимаю.
– Я тебя не вызвал сразу на бюро, а хочу потолковать наедине.
– Я понимаю, от морального кодекса нам никуда не деться. Но кроме него есть ещё просто жизнь. Она нигде не прописана. Нет и учебников. С ней-то как быть?
– Чтобы жить правильно, надо соблюдать партийную этику.
– Оно так и не так. Ножницы получаются, Иван Николаевич. Ведь у человека есть ещё и чувства. Их куда девать? Мне вчера вечером на пасеке правильно сказал Петро, человек, не обременённый властью.
– Хотелось бы услышать его слова, – уже мягче произнёс Иван Николаевич, не раз бывавший в этом сладком местечке.
– Он сказал, что, когда любовь западает в душу человека, её оттуда ничем не выгонишь.
– Да, мудрый у нас народ. В этом убеждался много раз. Скажи, Захар Семёнович, что думаешь дальше делать? Жить с двумя женщинами у нас запрещено. И ты это знаешь не хуже меня. Понимаю: поздняя любовь – штука крепкая, а, может, и самая настоящая. Но ты же руководитель, коммунист, на хорошем счету, член райкома партии. Что люди подумают? Если Захару можно жить с двумя женщинами, то почему нам нельзя. И знаешь, что тогда начнётся? Я знаю – бордель. Надо делать выбор сейчас, в этом кабинете. Рубить надо топором и сразу. Если мы не решим с тобой, то найдутся доброхоты и напишут в обком. Мне влетит по первое число и тебе голову оторвут.
– За что же голову отрывать человеку. Разве он виноват, что к нему пришла любовь. Ведь он её не украл у кого-то. Она не гость, которого можно мягко попросить выйти. Она сидит во мне и правит моим мозгом. Мы почему-то стесняемся говорить о любви. А, может, это духовная награда или дар свыше? Так издайте закон о любви или постановление ЦК КПСС под заголовком: «Когда любовь нечаянно нагрянет».
– Ты, Захар Семёнович, предлагаешь оставить всё как есть. Ты будешь жить на два фронта, а райком партии будет смотреть на это сквозь пальцы. Так?
– Да, нет, Иван Николаевич. Спасибо вам за всё, – вставая, произнёс Захар и направился к выходу. У двери остановился и добавил:
– Я написал в правление колхоза заявление по собственному желанию, – и закрыл дверь кабинета, чтобы никогда не вернуться туда, где ломают судьбы людей.
5
Несколько дней Захар не ночевал в своём доме, где родился, провёл детство, где каждый уголок, как узелок на память. Притихшая семья ждала его каждый вечер, но об этом не говорили вслух. Лишь прислушивались к звукам на улице, ожидая знакомых и родных шагов. Он пришёл утром, когда все сидели за столом, завтракали. На миг ему показалось, что вошёл в чужой дом. Захар стоял в дверях, не зная, что сказать, что делать. А на него вопросительно смотрели несколько пар грустных глаз. Что-то заныло в сердце. Кровь начинала закипать. Внутренний жар выплеснулся наружу. Захар вдруг покраснел, как набедокуривший мальчуган.
– Я пришёл, – не договорив до конца, он, подломившись, плюхнулся на пол…
– Что с ним, доктор, – спросила Настя вышедшего из палаты доктора. – Я – жена.
– Да, дело серьёзное. Одним словом – инсульт. Острое нарушение мозгового кровообращения. Отсюда потеря сознания и – паралич.
– Что? Па-ра-лич? – с ужасом переспросила Настя. – Можно к нему?
– Несколько дней ему нужен абсолютный покой. Зайдите ненадолго. Посмотрите. А остальное сделают медработники. Если будут какие-либо изменения в его состоянии, вам сообщат.
– Спасибо.
– Настя вошла в плату и увидела смиренно лежащего на кровати Захара. Ровный свет из окон освещал его бледное лицо. Не доходя трёх шагов, она вдруг всплеснула руками, а потом закрыла ими плачущие глаза и дрожащие губы. Ноги подкосились, и она встала на колени. «Прости меня, Захарушка, если я в чём-то виновата. Прости, прости, прости», – шептала Настя мокрыми от слёз губами.
Как оказалась дома, Настя не помнила. Перед ней стоял стол в прихожей, а рядом отодвинутый стул. Села на него, покачала затуманенной головой. А потом уже заревела так, что стёкла задрожали. «За что, за что, Боже, ты меня караешь? За что?», – кричала она, повернув голову в угол, где висели иконы.
На удивление врачей и родственников Захар быстро пошёл на поправку. Вот только, и это заметили все, кто пытался с ним разговаривать, его речь отдалённо напоминала логическую связь слов. Но старались слушать внимательно, кивали головой, мол, понятно.
Через месяц Захара выписали из больницы. Первое, что он спросил здраво:
– Это наш дом?
– Да, да, Захар. Это наш дом, – радостно ответила Настя.
– Это хорошо, что родной дом, – вдруг осознанно сказал он.
– Через месяц ему сообщили из управления сельского хозяйства, что он может, если позволяет здоровье, выйти работать в инкубатор зоотехником.
Вера после инсульта Захара рассчиталась и уехала неизвестно куда. Потом люди долго судачили об этой непростой истории. И каждый любопытный гадал и рядил по этому поводу на свой лад. Каждый мысленно примерял эту окаянную любовь на себя…
В инкубаторе, в небольшой комнате для ожидания, в самом углу у окна сидел мужчина и безучастно смотрел в одну точку. Через открытую дверь видно было, как по полу бегали разноцветные пушистые комочки-цыплята. На бегу они сталкивались между собой и продолжали резвиться. Среди них, в сторонке, съёжившись и покачиваясь, стоял нездоровый цыплёнок. Он то открывал глаза, то закрывал, силясь жить.
Захар по-прежнему сидел неподвижно. От гордого и сильного мужчины осталась только тень. Он, как побитый вожак более молодым самцом, отбывал трудовую повинность. О чём думал, что тревожило его? Об этом никто не знал.
Вскоре Захар умер. Бог не стал задерживать его на этом свете.