Грибной дождь

Виталий Шелестов
  С вами часто бывает, когда какой-нибудь незначительный, даже пустяковый эпизод закрадётся в одну из ячеек вашей необъятной памяти и пристроится там с такой прочной основательностью, что со временем становится кусочком ностальгического прошлого, умиляя и вызывая щемящую грустинку в душе? И уже не то чтобы хотелось его забыть, а вспоминается он иногда просто как мелькнувший знакомый огонёк, когда едешь вечером домой после нелёгкого дня…

  Той осенью я работал в одной геодезической партии; мы занимались рекогносцировкой и дешифрированием местности в одном из районов Смоленщины. Лето перед тем стояло засушливое, случались лесные пожары, и потому пришествие осени, обычно непрошенной, на тот раз вызвало облегчение как у людей, так и у Природы-матушки, казалось, не торопившейся примерять тогда пестреющую всей палитрой красок епитрахиль увядания. Августовско-сентябрьская прохлада несла в себе этакие пробуждающие потоки жизненных сил, притупленных до того непривычной для себя жарой. Стало свободнее дышать, сделались опять слышны лесные и полевые звуки: птичьи пересвисты, шорохи листвы, скрип и треск древесных стволов и сучьев.

  Стараясь наверстать упущенное, мы с напарником Антоном работали под открытым небом до наступления темноты. Места попались не особо заселённые, иногда и вовсе натыкались на давно заброшенные хутора, и мы порой гадали, какая же причина заставила опустеть ту или иную хрупкую человечью обитель. А причин тех, как известно, в богатом на деструктивные события двадцатом столетии было немало…  Впрочем, дела обстояли не так уж и плачевно: обжитые и даже кое-где с признаками зажиточности (насколько это приемлемо в нынешних деревенских условиях) крохотные населённые пункты встречались то тут, то там, что позволяло уже не столь пессимистично зреть в будущее. Радовали глаз аккуратные и со вкусом отделанные верандочки, ухоженные и пышущие изобилием палисадники, ладно сколоченные и выкрашенные в разные цвета ограды различных типов: от деревянного штакетника до монолитных цельных плит с опорными столбами и ленточным фундаментом, отделанных внешне под кладку или дерево. Тишь-благодать вокруг способствовали общей гармонии и опровергали знаменитое гоголевское выражение о «мерзости запустения». И всё же против истины душой не покривишь: в целом худа, отстала, заброшена ты, деревенька родная, обкорнали тебя безмозглое политиканство вкупе с алчностью и людским амбициозным эгоизмом, что за последние годы аки Молох всепожирающе расползаются по всему белу свету! И уже трудно себе представить, что когда-то чуть ли не в каждом селе были свои дома культуры, библиотеки и даже какие-то подобия кафешек-столовых, где пускай и не заморскими деликатесами потчевали, но и гоголем-моголем при случае классику русской литературы могли рот заткнуть (а ежели понадобится – и в прямом смысле…)

  Так уж получилось, что в один из дней нам пришлось срочно разделиться; Антон свернул в сторону, чтобы выявить точное местонахождение некой заброшенной (не удивительно!) мелиоративной системы, я же продолжал двигаться по намеченному маршруту. Мне повезло: лесной массив после полудня расступился, и взору открылись холмистые сельхозугодия, пересыпанные кустарниками и, конечно, в основном запущенные. Работы здесь оставалось часа на полтора, и я решил немного поваляться в тенёчке, разувшись и перекусив чем бог подал на скорую руку. Неподалёку располагалась небольшая деревушка, и я двинулся в её направлении: авось наткнусь на автозак с продуктами, бутылочку пивка перехвачу да пополню сигаретный запас…

  На первый взгляд, деревушка тоже могла казаться опустевшей, если бы не пасшаяся на её окраинах живность: стреноженная пегая лошадь, потряхивая гривой, аппетитно хрустела ещё не пожухлым клевером, уткнувшись в него мордой; застывшая у старой деревянной изгороди коза, не переставая жевать, насмешливо пялилась на меня, пока я проходил мимо; наконец, утробный коровий рёв, испущенный откуда-то неподалёку, — всё это свидетельствовало о том, что деревушка продолжала цепляться за жизнь вопреки и наперекор цивилизованной поступи гомо-сапиенс разумного…

  С продуктовой автолавкой я, к сожалению, разминулся, и чтобы компенсировать досаду, позволил-таки себе рухнуть под сенью небольшого сада на краю селения и с полчасика дать роздыху гудящим ногам. Какое это упоение: развалиться в колышущейся тени развесистых яблонь, закинув руки за голову и выставив запревшие босые ступни на щекочущую травку! А тут ещё вдобавок в глазах рябит от фруктового изобилия свисающих отовсюду плодов! Я надкусил упавшее неподалёку подрумяненное яблоко-«шафран» – и словно окунулся в бочку с живительным нектаром…


  Не помню, сколько я тогда проспал в том яблоневом раю. Вероятно, час-полтора, не больше. Проснулся от того, что продрог и слегка вымок: заморосил дождь, по-летнему тёплый, но, судя по безветрию и серой монотонности в облаках, длительный и обложной. От таких, даже если и без солнечного вмешательства, грибы растут как на дрожжах, принимая подчас такие размеры и формы, что порой начинаешь задумываться о мистицизме и колдовстве как производном материального и духовного…

  Где-то за спиной послышались шорох и потрескивание. Я обернулся и увидел старушку в брезентовой плащ-палатке; она неторопливо срывала с ветвей яблоки и складывала в полиэтиленовый пакет у ног. Хозяйка сада, решившая глянуть, что за бродяга посягнул на её собственность? Или зашла проведать козу и попутно нарвать витаминов для рациона своему поросёнку? Я приготовился извиняться за вторжение, а также к пространному объяснению, кто таков, откуда и для чего здесь, ибо до сей поры делать подобное приходилось частенько: деревенские люди, особенно пожилые, весьма любопытны, и это можно и нужно понять: появление незнакомых людей с папками и диковинным инструментом не всегда за последнее время сулит изменения к лучшему. Но старушка, похоже, отнюдь не выказывала интереса по поводу моего социального и политического статуса; продолжая срывать с дерева круглые сочные плоды, она, кажется, ещё что-то нашёптывала про себя.

  Я успел обуться, запаковать документацию в рюкзак, чтобы не промокла, и наконец поднялся на ноги. Старушка медленно семенила в мою сторону, держа перед собой пакет с яблоками. Она глядела на меня с тем светлым выражением на морщинистом и иссохшем, как пергамент, лице, с каким люди её возраста глядят иногда на нечто весьма им дорогое и почитаемое. Мне стало неловко, словно нашкодившему ребёнку, и я принялся бормотать, что, дескать, только прилёг на минутку отдохнуть и ничего здесь не трогал, кроме «опадков». Старушка, похоже, и не слышала меня; подойдя ближе, она, улыбаясь, протягивала мне пакет и продолжала тихим полушёпотом произносить лишь ей одной понятный монолог; я пытался, вслушиваясь, разобрать её слова, но доходили только отдельные бессвязные словосочетания, за точность которых я и по сей день не ручаюсь. Вероятно, она была уже так стара, что доживала свой век в какой-то отдельной и недоступной для остальных мирской оболочке, что, однако, не мешало ей самой действовать: ходить, стряпать, заниматься по хозяйству и даже общаться с другими, — хотя бы вот таким способом…

  Помню, как я тоже с улыбкой кивал ей в ответ, от души благодаря за угощение, а внутри всё равно что-то скребло: какое-то непонятное угрызение совести не только перед ней, но и в отношении, вероятно, старших поколений в целом. Ведь чего только не пришлось пережить в своё время этой женщине, уж наверняка знающей куда больше и лучше, чем иные политики с историками, и всё же сохранившей (а я в этом абсолютно уверен) высокую духовность и нравственные ценности, невзирая на тот чудовищный калейдоскоп событий, который разворачивался перед её глазами в течение всей долгой и нелёгкой жизни. Каким-то особым чутьём я догадывался, что вместе с яблоками она передавала мне частицу самой себя и пыталась выразить это даже не словами, а хотя бы взглядом, в котором, несмотря на старческий возраст, светилось живое участие и полное адекватное восприятие окружающего. И мне до сих пор кажется, что мы с ней отлично понимали друг друга в той беседе; да-да, именно беседе, хотя в ней и не было произнесено ни одного цельного слова. Ведь общаться можно не только посредством членораздельной речи…
 

  И вот уже прошло много лет с того дня, а тёплые и участливые глаза той старой крестьянской женщины до сих пор не уходят у меня из памяти. В чём тут причина, я пытался разобраться часто. Должно быть, проявление той бескорыстной доброты оказало столь сильное впечатление на меня, или же сам облик престарелого человека, перенёсшего на своих плечах огромное бремя тягот и экономических пертурбаций, что постоянно сваливались на них, и сохранившего эту доброту вопреки всему. А может, неординарность ситуации, в которой общение между абсолютно незнакомыми и разными людьми проходило в столь необычной форме, сделала тот эпизод столь запоминающимся… Трудно сказать. А если отбросить мистику и сопутствующие ей компоненты сакральных и теософических доктрин, нетрудно догадаться, что простые крестьянские люди, как находящиеся ближе к Природе, в большинстве своём и в наши суматошные меркантильные денёчки продолжают хранить в себе ту крупицу человечности, которую эта Природа пытается удержать в нас с незапамятных времён.


2017 г.