7.
К этой ночи Вадим Васильевич Ветров готовился всю свою жизнь. Он никогда не думал о ней и даже, заступив на дежурство, как всегда, тайно рассчитывал, что оно пройдёт довольно спокойно. Но обстоятельства сложились так, что именно в эту ночь ему пришлось показать всё, на что он способен, и даже более того.
После обхода, он уединился в ординаторской. Позвонил жене, спросил, спит ли Алёнка и что намечено в телепрограмме. Узнав, что должны крутить слащавую мелодраму, телевизор включать не стал, а завалился на диван с каким- то старым детективом, оставленным кем-то из выписавшихся больных.
Время летело незаметно. Вечер был светел и чист. В открытое окно выплывал аромат листвы и некошеных трав, с Волги доносилось стрекотание катеров и моторок, гудел неподалеку маслозавод, носились над деревьями, кувыркаясь, взмывая, пикируя, неугомонные стремительные стрижи.
Вадим Васильевич уронил книжку на грудь, закрыл глаза, и долго лежал так, прислушиваясь к шуму жизни и биению собственного сердца. Ему было хорошо и покойно, думалось легко и как-то сразу обо всём.
Обрывки воспоминаний – полузабытые споры, поступки, свершения возвращали к былому, но уже не волновали, как тогда. Всё улеглось, отстоялось, определилось, всё было проштемпелевано и оприходовано, и мирно лежало в архиве памяти, почти не отражаясь на нынешнем состоянии души.
-Ка-ак молоды мы бы-ы-ыли,- пел где-то далёкий голос.
И Вадим Васильевич усмехнулся, подумав, до чего не соответствует эта песенная строка его постоянному ощущению молодости и задора. Несмотря на возраст, он чувствовал себя мальчишкой. И пусть на висках серебринки , пусть прорезались и разбежались морщинки у глаз, молодость не ушла, не забылась, осталась, как праздник, который всегда с тобой.
Выросший на Волге, породнившийся с ней с колыбели, Ветров изумлённо чувствовал её течение в себе. Это было не от мира сего, но, тем не менее, ему иногда казалось, что в его жилах течёт не кровь, а вода Волги.
-Мы – дети Волги,- привычно окая, частенько говаривал отец, в недалёком прошлом капитан известного теплохода «Чернышевский».- Она нас вспоила и вскормила, она нам мать и хозяйка, и наивысшая инстанция на все времена, пока мы живы...
Отец не раз брал сына в плавание, и Вадим отлично изучил и бассейн, и фарватер, все волжские порты и очертания берегов от Рыбинска до Астрахани. В роду у них все были волгари – и дед, и прадед,- бурлаки, рыбаки, водознатцы. Женщины не отставали от них: вязали сети, солили и вялили рыбу, кашеварили в промысловых артелях, влюблялись, рожали, растили детей, и умирали тут же, на берегах этой великой реки.
Вадим был единственным, кто порвал с фамильной традицией. Но Волга и всё связанное с ней навсегда осталось в сердце, как первая любовь, как добрая надежда, помогающая держаться и прочно стоять на земле.
-Здесь мой причал, и здесь мои дру-у-узья,- фальшиво пропел он, открывая глаза, и осёкся, потому что на пороге ординаторской стояла Мария Фёдоровна и, с трудом переводя дыхание, смотрела на него.
-Вадим Васильевич... раненых привезли,- наконец выпалила она.- Огнестрельные и ножевые ранения...
-Огнестрельные?- удивился Ветров, вскакивая с дивана и неловко двигая ногой, нашаривающей тапочки.- Это что же, с маневров?
-Нет, Вадим Васильевич... Милиционер и двое преступников. Вроде те, которых разыскивали.
-Да?- Ветров пригладил волосы, натянул на лоб шапочку и двинулся к двери.- Трое, говорите7
-Трое. И все тяжёлые. Борис Леонтьевич уже ими занимается.
-А он здесь откуда? У него же выходной.
-Не знаю. Мы и Василия Николаевича вызвали. На свой страх и риск.
-Правильно сделали. Готовьте вторую операционную.
-Она готова... Там начальства понаехало! В вестибюле сидят. Из горкома, из милиции... из Москвы даже,- торопливо докладывала Мария Фёдоровна, поспешая за ним по коридору.
Раненые находились в реанимации и возле них хлопотала дежурная бригада во главе с Родиным.
-Чувствовала моя душа,- бросил Борис Леонтьевич вошедшему Ветрову.- Проходил мимо, дай, думаю, заглянул, посмотрю, чем ты занимаешься. А тут... как после Орловско- Курской дуги!
-Ты осмотрел их?
-Да,- Борис Леонтьевич поднялся и отошёл от пожилого грузного мужчины, лицо которого показалось Ветрову странно знакомым.- Это капитан милиции Доценко.- Иван Тимофеевич... А те двое – субчики, которые кашу заварили. Гвоздёв – слепое пулевое ранение, видимо, рикошет. Повреждение внутренних органов. Думаю: диафрагма, кишечник, печень... Чередов – сквозное, раздроблена коленная чашечка. Возможна ампутация... Иван Тимофеевич – два колото-резанных... с проникновением в брюшную полость... и так далее. Повреждена селезёнка, боюсь, не задета ли поджелудочная. У всех большая потеря крови. Особенно у Доценко и Гвоздёва. Секретарь горкома Тарасов сказал, что уже вызвали из области профессора Бойцова. Вот-вот должен быть... Татьяна Семёновна, как Гвоздёв?
-Всё так же. Состояние тяжёлое.
-Давайте на стол! Кого будешь оперировать?
-Кого угодно. Лишь бы спасти.
-Ааа,- раздражённо сжал кулаки Родин.- От меня бы зависело, я бы этих бандитов...
-Перестань,- мягко одёрнул его Ветров.- Разговоры одни... Вера Аристарховна, Доценко во вторую операционную!
Он склонился над капитаном, стал ловить пульс на его похолодевшем безжизненном запястье.
-Пульс не пальпируется,- сказала сестра, не отрывая глаз от приборов.- Частота сто семьдесят... давление девяносто... Гемоглобин ниже сорок. Шок!
-Выводите, выводите быстрее!
-Делаем всё возможное, Вадим Васильевич. Галя, глюкагон!
-Дайте, я сам,- Ветров перехватил у Галины Николаевны шприц, по наитию нашёл вену, истончившуюся, опавшую, осторожно и медленно ввёл в неё раствор.- Пульс?
-Прежний... Дыхание Чейн-Стоксово... Давление восемьдесят.
-Сколько крови перелили?
-Пока восемьсот.
-Мало, мало! Норадреналин?
-Ввели.
-Морфий?
-Сразу же... «Скорая» - молодцы, не растерялись!
-Ещё бы! Профессионалы... Давайте лобелии!
-Есть...
-Пульс?
-Двести!..Давление восемьдесят... Желудочковая тахикардия.
-Что у вас?- отходя от Гвоздёва, спросил подошедший Родин.
-Никак из шока не выведем.
-Сейчас Батурин появится. Легче будет... Ну, моего повезли. Я пошёл...
-Счастливо!
-К чёрту! Тьфу, тьфу, тьфу!
Родин почти бегом выскочил из палаты.
-Вадим Васильевич,- глядя на кардиограф, закричала сестра.- Сердце...
-Что?- вскинулся Ветров.- Клиническая?
-Трепетание желудочков... Крупноволновое мерцание!
-Ах, ты! Что же это вы, товарищ капитан? Дефибриллятор!.. Так, включайте... Есть!
-Диастола отсутствует... Крупноволновое мерцание...
-Ничего... Лидокаин введите... Ещё разряд... Есть!
-Асистолия желудочков,- трагически доложила сестра.- Остановка сердца...
-Стимулятор!.. Отойдите... так... разряд!.. Ну?
-Работает!.. Остановилось...
-Ай, яй, яй, Иван Тимофеевич!- Ветров упёрся ладонями в грудь Доценко, начиная прямой массаж сердца.- Галя, рот в рот!.. Дышим!.. Раз...два... Р-раз... два... Ничего, ничего... Как?
-Не работает...
-Ещё разряд!.. Включаю... Ну?!
-Пошло... пошло... Пошло, Вадим Васильевич! Ура-а!
-Спокойно, спокойненько... Пойдёт оно... не может не пойти! Мы этого молодца ещё на сто лет отремонтируем! А то ишь, какие фокусы выкидывает... Нет, Иван Тимофеевич, вам ещё жить да жить! Внучат нянчить! Свету радоваться! рыбалить!.. Пульс?
-Слабый... не прощупывается... Сто семьдесят.
-Давление?
-Девяносто пять.
-Хорошо. Кислород не отключать! Кардиограф тоже. Везите больного. Я пошёл мыться...