ПРО ГАНСА И КУКЛУ
К пленным только сначала относились со злостью. Потом, в конце войны, люди отошли и начали приглядываться к ним по-иному.
В 1944 немцы уже свободно ходили по Североямску, и только к вечеру их загоняли за проволоку. Около проволоки всегда стояли часовые. Часовые знали нас. Они разрешали нам брать у пленных деньги и покупать разную снедь и махорку.
Одного немца звали Ганс. Он смастерил мне куклу. Если ударить куклу по голове, она приседала, а потом снова выпрямлялась.
Другим детям он мастерил другие игрушки, а мне сделал эту куклу. Она и сейчас у нас. И мамин портрет, который нарисовал Ганс, тоже у нас.
Он висит на стене, над диваном. Мама купила ему рамку. Мама на портрете ещё молодая. У неё распущенные волосы, а в руках – цветы. Мама говорит – немецкая сентиментальность, – и улыбается.
В тот день светило солнце. В детстве всегда светит солнце. У меня сломалась кукла, и я побежала к Гансу. Я держала куклу в руке и бежала изо всех сил по траве, по кочкам, напрямик к колючей проволоке.
У прохода в проволоку стоял чужой часовой. Он, наверное, был здесь недавно. Он не знал про Ганса, про меня и про куклу. Он не знал, что кукла сломалась. Часовой увидел, как я бегу к проволоке и громко кричу, и испугался. Он мне тоже закричал: – Стой! – но он не знал, что делать, а я увидела Ганса. Ганс шёл по траве с той стороны проволоки и тоже видел меня, как я бегу, и увидел часового, и увидел, что часовой стал у меня на дороге, и тоже пошёл быстрее. А часовой не знал, что делать. Я увидела, что мне не пройти, но остановиться уже не могла и проскочила у часового между ногами. Но он успел схватить меня. Он меня поднял на руках, он очень разозлился и кинул меня на землю.
Я так испугалась, что лежала и смотрела, и не могла встать, а Ганс подбежал с той стороны к часовому, вырвал у него ружьё и стал бить его прикладом. Тут выскочили другие солдаты и стали бить Ганса.
Они били его по лицу и сапогами.
Я поднялась и побежала домой. У нас в квартире жил начальник лагеря. Я раскрыла дверь к нему в комнату и стала кричать: – Ганс! Они убьют Ганса!
Мама услышала мой голос и вошла. Она объяснила начальнику, кто это – Ганс, и начальник надел китель и пошёл к проволоке… А те всё били Ганса.
Он пришёл и сказал им что-то, и они перестали бить Ганса.
Ганс лежал и смотрел на меня и на маму. И ещё он смотрел на начальника. А начальник кивнул Гансу головой, чтобы Ганс встал. И Ганс встал, хотя это было ему трудно, и снова посмотрел на начальника. Но начальник повернулся и пошёл. Но он что-то сказал солдатам, и они повели Ганса.
Я спросила, куда ведут Ганса, и мама мне сказала, что в тюрьму. Но что в тюрьме Ганс будет недолго, потому что будет суд.
На суде мы с мамой были свидетелями, и я сказала, что дяденька меня бросил на землю и что Ганс хотел только починить куклу. Гансу ничего не сделали. Они опять отпустили его за его проволоку.
А в 1947 году Ганс уехал домой.
Сначала он написал нам, что нашёл своих родных. Потом написал, что женился. Потом, что переехал из Дрездена в Восточный сектор Берлина, а потом перестал писать. Он был белокурый, совсем белый, и очень высокий.
А, может быть, он и не был очень высоким.
Я иногда собираюсь написать ему. Это бывает всегда, когда мама расссказывает мне или кому-нибудь про Ганса и куклу. А потом я забываю.
Может быть, я когда-нибудь напишу, ведь наверное, он живёт на старом месте, а если переехал, так кто-нибудь перешлёт ведь ему моё письмо.