«Здравствуйте, мисс Аверстоун! Хотела бы заранее поблагодарить вас за внимание, которое вы уделите данному письму. Мне очень важно, чтобы вы прочитали всё от начала и до конца.
Я знаю, что всё закончится внезапно. Смерть всегда внезапна. Она приходит, как ливень в жаркий день, как предательство близкого человека, как поворот в остросюжетном фильме.
Смерть пахнет сыростью. Землёй. Холодом. Ты можешь почувствовать её, потрогать, прикоснуться к её лику. Она не страшна. У неё нет лица. Она бесформенна, как бесформенна горсть пепла, что падает вниз из ладони. Она не имеет веса и плотности. Она не имеет духа. Это не вещество. Не плазма. Не газ. Это что-то, что не подвластно человеческому разуму, что-то больше, и что-то меньше. Нечто громадное и нечто незначительное. Смерть есть последний поворот на дороге человеческих ошибок.
Я купила себе растение в пластиковом горшке. Кофе Арабика. Первый цветок в моей полумёртвой спальне. Я не впускала туда никого, но цветок был уместен. Его недолговечность нравилась мне. Он напоминал мне о том, что я смертна. Что смерть может настигнуть меня, когда я еду на работу. Или когда я брею ноги в душе. Когда пью кофе в кофейне за углом, где работает симпатичный бариста – испанец из далёкой Барселоны. Больше всего я боялась, что смерть настигнет меня, когда я мастурбирую. Когда смотрю идиотское видео. Когда сижу и ничего не делаю. Меня найдут, зафиксируют мой уход из земного мира и тихо будут покачивать головой, коря меня за то, что моё сердце остановилось, когда я занималась (или не занималась) такими вещами, которые не устраивают их, первых свидетелей моей смерти.
Смерть говорит мне, что я глупа. Что в эту секунду, когда моя душа отделится от моего тела, меня уже ничего не будет волновать. Я не буду думать о том, в какой позе найдут меня врачи. Не буду сетовать на то, что читала не ту литературу или смотрела не тот фильм. С моей души теперь будет другой спрос. Там мне выставят счёт за то, что я могла сделать и не сделала. Подсчитают мои грехи. Оценят мои добродетели. Порадуются за меня и пожурят. Обсудят со мной прочитанные мною книги и словно бы не заметят тот дешёвый романчик, что я однажды нашла на полке в поезде и бережно возила с собой из страны в страну только потому, что история в нём напоминала мне нас с Артуром.
Артур был последним, кого я впустила в свою спальню. Он был до Арабики. Когда в моей спальне был Артур, я и не думала заводить растения. Мне казалось, что моя спальня наполнена жизнью. Стонами, всхлипами, криками, смехом. В нашей жизни было всё. Мы занимались сексом так, словно в последний раз. Артур шутил, что я получаю от секса такое неистовое наслаждение, словно это моё последнее желание перед тем, как меня проведут по моей Зелёной мили. А потом мы ругались. Он кричал на меня и хлопал дверью. Плитка с потолка предательски похрустывала при каждом таком действии. Потом мы извинялись. Пили вместе чай. Ездили к моим родителям за город и красили забор яркой жёлтой краской. Артур шептал мне, что любит меня так, как Пабло любил Ольгу. Когда мне было хорошо, я соглашалась. А когда мне было плохо, я отвечала, что больше похожа на Жаклин. Если бы я знала, какими пророческими были эти слова!
Когда Артура не напечатали в очередной раз, и из издательства пришло короткое «Нет», он плакал, как ребёнок. Он изводил себя ночами, чтобы дописать этот роман. Роман вышел у Артура прекрасным! Таким же прекрасным, каким вышел наш сын Морис. Они оба были сплетены невидимо нитью. Они имели общий вес, общее повествование, общий стиль. Артур писал, когда я была беременна. Ночами, когда я засыпала на спине, когда плод давил меня внутри и мне хотелось поскорее родить, Артур писал о том, как наш сын бегает по лужайке и ловит первых весенних бабочек. Муж всё предвидел: его смех, его счастье, его увлечения, его бесконечную любовь к нам. Он не предвидел только, что смерть идёт по пятам каждого человека. Что её бесформенное существо тянет руки к нашим головам, лёгким, почкам, маткам, сердцам. Сердце Мориса остановилось во сне, когда мы уже устали бороться. Когда были пройдены этапы, как на пути к сибирским тюрьмам. Когда химия не дала результат, когда костный мозг оказался бессилен. «Так случается. Нам жаль», - шептали врачи и шли дальше. Их можно понять. Смерть – их противник. Она проигрывает, она выигрывает. Всё, как в шахматной партии.
У нас осталась рукопись. В неё Морис был живым. В ней всё было живым. Смерть не может прикоснуться к вечному. И лишь поэтому искусство не способно уйти в небытие. Но месяц за месяцем превратили в ожидание. Мы ждали, когда нам разрешат рассказать историю о нашем сыне. Мы написали письмо в редакцию, где рассказали о том, как долго боролись со смертью и как проиграли ей. Мы умоляли ответить нам согласием, чтобы дать сыну шанс жить. Чтобы на страницах романа своего отца он мог вырасти и закончить школу. Поцеловать девушку. Заняться сексом на вечеринке своих друзей. Попробовать закурить. Напиться. Поругаться с нами. Влюбиться. Поступить в колледж. Дружить. Найти себе массу хобби. Увидеть другие страны. Родить детей. Остаться в них своим отражением, своим ДНК, своей сутью. Продолжить себя на этой Земле.
Но редакции молчали. Молчали и мы. Комнаты наполнились сыростью, и я должна была понять, что означает этот запах. Так пахло в комнате умирающего Мориса. Так пахло в его палате. Так пахло и в кабинете Артура, где я нашла его, висящего на перекладине. Он не оставил мне записку. Не написал прощальных слов. На столе я нашла лишь письмо из очередной редакции, где нам отказали и советовали написать роман о том, как мы боролись и проиграли. Нас просили написать роман о том, как умирал наш сын…
Всё закончится внезапно. Также, как и начиналось. В моей спальне теперь живёт Арабика. В полумёртвом доме стоит гробовая тишина. Я осталась в одиночестве, заглядывая в бестелесное существо Смерти, спрашивая с неё за жестокость. Она молчит. Иногда даже Смерть не в силах ответить за свои поступки.
Помните, мисс Аверстоун, как вы писали ответ моему мужу? Как набирали эти слова: «У вас получилось достаточно рваное произведение. Но в вашей жизни произошла история, которую вы могли бы рассказать миру. Поведайте ему о боли вашего сына, о его нежелании умирать. Поведайте о том, как это случилось». Каждое моё утро начинается с вопроса, что же вы чувствовали, когда писали такое. Понимали ли, сколько боли принесёте. Осознавали ли, что можете словом убить человека. Подвести его к черте и убрать перед ним барьеры. Я отвечаю за вас, что вам стыдно, потому что если это не так, то мне нестерпимо больно жить в этом мире.
Я переписала роман. Теперь в нём есть я, Артур и Морис. Все мы находимся в другом мире, полном счастья. В рукописи, что я прикладываю вам вместе с этим письмом, вы найдёте всё то, что вы так искали – болезнь, борьбу, смерть. Там вы найдёте и любовь. И счастье. О них вы, почему то не хотите слышать, но увы, я не могу иначе – наша жизнь была именно такой. Теперь я прошу вас напечатать этот роман. Я продала нашу квартиру, чтобы оплатить все расходы, связанные с оформлением, печатью, маркетингом, распространением. Вся информация о счете и способе получения денег выслана на вашу почту. Я хочу, чтобы вы сделали это, чтобы искупили свой грех.
К счастью, когда вы прочитаете роман, я не смогу ответить на вашу критику. Но я не приемлю никаких правок. Всё должно быть только так и никак иначе. Даже орфографические ошибки оставьте в покое – я хочу остаться человеком, который умел делать ошибки и не настаивал на их исправлении.
А теперь позвольте с вами распрощаться. В ванной дешёвой гостиницы, что я сняла в пригороде, меня ждёт бутылка вина и три упаковки снотворного. И мне уже не важно, что люди, нашедшие мой труп, увидят мою обвисшую грудь, что будет просвечивать через прилипшую к телу мокрую футболку. Да и то, что я пила дешёвое вино меня уже не смущает. Смерть шепчет мне кое-что важное, и я хочу ей верить. Она говорит, что там меня не будет это волновать, что там меня ждут те, кто принимает меня любой.
P.S. В вашу редакцию я выслала посылку. Там Арабика. Позаботьтесь о нём, пожалуйста. Он оказался на удивление живучий. Так пусть продолжает жить»