Все пятеро обернулись в ту сторону, куда он показывал рукой. Действительно по дороге прямо к дозорной группе, переваливаясь, двигались важно две стаи гусей, по десятку в каждой. Одна состояла из белых гусей. Их отличали горбоносые красные клювы с большими шишками у головы, вторая была из пёстрых гусей, чуть помельче первых. Гуси двигались торопливо, опасливо поглядывая на людей и погогатывая.
– Что, гуси нравятся? – спросил его Евдокимыч.
– Евдокимыч, гуси мне совсем не нравятся, а вот гусятина даже очень. Давненько я гусятины не пробовал, – задумчиво пробормотал Федька, – и его голубые глаза, казалось, даже засветились.
– Комиссар тебе попробует,- отозвался Кондрат,- можно так и под трибунал угодить.
– А красных бойцов голодом морить это как? – вполголоса огрызнулся Федька, не сводя глаз с приближающейся стаи гусей, – сами небось свежую яичницу с поросятиной наворачивають, а мы тут сухарики должны жевать, ежели у кого имеются?
– Сменят нас, тогда и покормят.
– Ага, к ночи, ежели ещё холодная каша останется.
– Эх, щам бы борща да з салом, а нет так гуся, хочь трошкы попробуваты, – тихо Фёдора поддержал Грицко.
– Болтаешь зря, Винник, – цыкнул на него Евдокимыч, – ты гусей хоть раз пробовал ловить? Гусь птица осторожная, в руки не дасться, а переполоху наделает.
– Это как пить дать, – отвлёкся от наблюдения Митяй, – недаром говорят, что они Рим спасли.
– И как же они его спасли?– спросил Фёдор.
– Да вы разве не слыхали? – Митяй явно обрадовался возможности поболтать с сослуживцами и показать свою осведомлённость.
– Не слыхали, – буркнул Кондрат, – это ты у нас шибко грамотный, вот и поведай.
– Было это, больше двух тысяч лет назад, – начал свой рассказ Митяй, – на Рим наступали полчища врагов. Однажды ночью. Когда враг скрытно стал подкрадываться к стенам города, то сторожевые отряды их не услышали. Их вечером подпоили засланные торговцы вином. Врагов услышало стадо гусей, которое паслось рядом с караулом и начало гоготать. Караульные на крепостных стенах, услыхав их гогот, подняли тревогу. Городские ворота закрыли, войска привели в готовность и отбили неприятеля. Вот так и вошли эти гуси в историю. Им, говорят, даже памятник в Риме поставили из чистого золота.
– Вот это да, - восхитился Фёдор, – что, так до сих пор и стоит?-
– Нет, когда германцы Рим завоевали, то памятник пропал бесследно.
– Видал я в Польше, как германцы города берут, – отозвался Кондрат, – они не только золотых гусей и простых цыплят подгребают, будь здоров. Ничем не брезгуют.
Не отрывая взгляда от идущих гусей, и вполуха, слушавший разговоры, Грицко встрял опять:
– Хиба, з винтаря по ним шмальнуть? Тут не промахнёшься -
– Я, те шмальну. Ты с ума сошёл. Да выстрел с трёхлинейки за две версты слышно,- шикнул на него Евдокимыч, это ж всех по тревоге подымут. Тогда точно трибунала не избежать.
– Я так понял, что ежели по-тихому, то общество не против, – не обращаясь ни к кому, пробормотал Литвин и быстро "по- пластунски" пополз к дороге, стараясь, чтобы придорожные кусты оказались между ним и гусями, когда он окажется у обочины.
Винник встал на колени и всунулся из лощинки, чтобы лучше видеть ползущего товарища.
– От, бисов сын. Зараз Хвёдор к им пидкрадэтця, а як же шь ловить вин их будэ?
Он даже снял с себя шапку от волнения, наблюдая за охотой.
Белые гуси уже миновали кусты, к которым стремился Литвин. В то же время следующая группа серо-пёстрых гусей неспешно, стадом, метрах в двадцати вслед за своими белыми собратьями двигалась по дороге, поглядывая в сторону переговаривающихся людей.
Очевидно, манипуляции, наблюдавшего за ними и всё время поднимавшего голову Грицько, привлекли их внимание. Всё стадо повернуло голову в его сторону.
Федька, извиваясь как ящерица, буквально за несколько секунд преодолел покрытое травой пространство и тихо, по-змеиному, вполз в кусты. Почти сразу за этим раздался странный звук, Как будто в кустах сломали ветку, потом ещё раз.
Гуси загоготали и беспорядочно заторопились в сторону хутора. Посреди дороги остался лежать здоровенный гусь, слегка подрагивая всем телом. Коршуном прыгнул красный боец на дорогу, сгрёб свою добычу и, пряча её под шинелью, пригибаясь, побежал к своим, тем, что лежали в секрете.
– Что ж ты, подлец, делаешь? – сурово встретил его Кондрат.
Радостные ухмылки, просиявшие было на лицах молодых бойцов от успеха товарища, стали гаснуть, а лица начали вытягиваться.
– Ты что Красную Армию позоришь?
– Я не только себе пропитание добываю. Эта та армия себя позорит, что накормить своего солдата не в состоянии. Ты когда-нибудь голодного казака на службе видел? Вот то-то. И я не видел. Значит, умеют «беляки» дело организовать, а не горлопанить за идею.
– Однако ж мы их бьём.
– Да и нам вваливают, будь здоров. А потери посчитать, так, почитай, за ихнего одного по трое наших в землю легло.
– Ну, ну, поговори у меня ещё. В особый отдел захотел?-
– А шо зараз с гусём робити будемо?- вмешался в перепалку Грицко. – Я розумию, шо хозяина у его искать не трэба. Хай уже будэ як есть. Да и исты усим охота. Я тут блызенько крыныцю набачив, зараз за водой злитаю, а вы его пока защипайтэ.
– Хрен с ним, Кондрат, Фёдор же не только для себя старался. В конце концов, казаки эти с одного гуся не обеднеют. Ещё не известно, может на совести их хозяина не одна красноармейская душа загублена.
– Ага, кровное родство гуся с хозяином легло несмываемым позором на эту птицу, как у нас пишут в приговорах трибунала, так что заслужил он лишения его жизни. Вот Фёдор его и приговорил, – хмыкнул Митяй. Все заржали.
– В общем, так, Кондрат, – сказал вдруг твёрдо Евдокимыч, – не хочешь, не ешь, а нам не мешай. Лучше комиссару скажи, что красноармейцы своего пайка не получают вовремя, ты же с ним дружбу водишь. Кондрат ничего не ответил, а, обняв свою трёхлинейку, молча сел на пригорок.
Молчание Кондрата было остальными воспринято как сигнал к действию и закипела работа. Грицько побежал за водой. Литвин начал ощипывать свою добычу. Евдокимыч, наломав сухого тальника, готовился запалить костёр.
Митяй отнял от глаз бинокль.
– Как готовить будем? – спросил он сослуживцев.
– А как бы ты хотел? – не отрываясь от ощипывания гуся, спросил Коля.
– Целиком запечённого и, чтоб с хрустящей корочкой, набитого гречневой кашей, черносливом и орехами и хренок к нему свеженький.
– Ни хрена себе,– крякнул Кондрат, – я вообще за свою жизнь ни разу кусочка печёного гуся не пробовал, а ты эвон как завернул. Такое даже и во сне не увидишь. Ты, паря, сам то не из бывших будешь? То ты про гусей, которые в Риме жили, обмолвился, то, я гляжу, в барской жратве разбираешься, а чуть минута свободная в книжку уткнёшься и глаз от неё не отводишь, как будто любимую девку разглядываешь. Мы, здесь, все малограмотные. Я и Фёдор едва по складам разбираем, Евдокимыч, только подпись может нацарапать, а Грицко вместо подписи три косых креста ставит. Видать не очень-то плохая у тебя жизнь была при царе-батюшке. Как же ты в Красную армию затесался? А может ты вообще засланный? И книжки, небось, вредные у тебя?
– Сам ты вредный, – огрызнулся Митяй.
– Это я вредный? – Взвился Кондрат, – да, ты знаешь, что меня как партийного и ещё двадцать девять человек таких же, самых проверенных, общим собранием завода в Красную Армию отправили Советскую власть защищать? А ты, Кирсанов, фрукт для меня не ясный. Показывай, что за книжки в мешке носишь.
При этом Кондрат угрожающе стал поднимать винтовку.
– Мудак ты, хоть и партийный, – опять огрызнулся Митяй, – у меня и книжка- то всего одна. Мне ссыльный её подарил – «Овод» называется.
– А ну, покажь?
– На, смотри, – Митяй дёрнул шнурок «сидора», лежавшего рядом с ним и бросил на разостланную шинель не очень толстую, но весьма потрёпанную книжку, небольшого формата.
Кондрат, одной рукой всё ещё держа винтовку, нагнулся и взял её в руки.
– «О-в-о-д», – медленно прочитал он. - Это про что?
Остальные с интересом наблюдали за происходящим.
– Муха така малэнька, та дуже зла. Хучь волов, хучь коний до того докусаеть, шо воны сбеситься могуть. В воде от неё спасаються, – подал голос Грицько, раздувавший огонь.
– Так, ты про этих вредных мух книжки читаешь? Я так и знал, что ты контра.
– Погоди ты, – буркнул Евдокимыч, – что это ты всех, чуть что, в контры записываешь? Может кига про то, как спасаться от этих оводов надо, как скотину уберечь, а ты сразу: «контра», – передразнил он Кондрата.
У Митяя от волненья и обиды губы задрожали. Он выхватил у Кондрата из рук затрёпанную книжку. На её мягкой обложке был нарисован человек с двумя пистолетами в руках, одетый в чёрный плащ и шляпу с большими полями.
– Это про революционера одного, – заикаясь от волнения, пояснил он сослуживцам. «Овод» это прозвище у него такое было. Он жизнь свою отдал за революцию.
– Хиба, ён не с Украйны був? – встрял Грицько.
– Это с чего ты так решил? У вас что, каждый хохол революционер? – съязвил Федька.
Похоже, от его внимания ничего не ускользало, не смотря на то, что он сноровисто при этом обдирал гуся от перьев. Грицько же в это время занимался костром, над которым были развешаны солдатские котелки.
– Та ни, не кажный. Прозвище у ёго чисто наше, украиньское. Тильки на нашей вулыце два с похожими прозвищами було: Тимоха Шмель и Остап Муха.
– Мне книгу эту, – вскипев от обиды, выпалил дрожащими губами Дмитрий, – настоящий революционер подарил.
– Дак, ты давно уже с «большевиками» знаком, оказывается, – с сомнением высказался Кондрат, – Тебе лет-то сколь? Ты, может, с пелёнок революцию заворачивал? А мы тут никак в тебе вождя не разглядим?
– Да пошёл, ты. Вождей и без меня хватает. А революционер, что у нас в Нижней Добринке ссылку отбывал, вовсе не большевиком был, а эсером.
– А ты поведай нам, что это за революционер такой? То-то я гляжу, что ты к эсерам все больше тянешься, а настоящих коммунистов сторонишься. Не доведёт тебя это до добра, ты давай, определяйся.
– Если все коммунисты такие как ты, не удивительно, что не торопятся крестьяне к вам в партию вступать, – огрызнулся Дмитрий, – а про революционера, слушайте. Я совсем пацаном был, когда с ним познакомился.