1.
Стены вокзала были выложены квадратными стеклами. Они сверкали на дневном солнце. Холодный, острый свет проникал на перроны и в окна привокзальных ларьков. Крыша вокзала крупными волнами плиссировки преграждала путь солнечным лучам. Под ней царил полумрак.
Люди суетились у касс. По ту сторону, кассирши улыбались отстранёнными улыбками и то и дело уходили на перерыв. В зале ожидания железные, дырчатые стулья были заняты стариками, женщинами и детьми разных возрастов.
Летние каникулы только начались, и детей спешили вывозить из пыльного, затянутого смогом мегаполиса. В летнее время он становился особенно невыносимым. Кольца магистралей удавом душили город. Машины выкашливали серый дым, он клубился и обволакивал дома и людей. Солнце пробивалось сквозь чёрно-коричневое облако лишь иногда, слабо скользя лучами по трещинам асфальта. Сеть проводов, тянущихся от здания к зданию, разрезала солнце.
Лето в городе было для взрослых. Дети, из поколения в поколения теряя возможность дышать свежим воздухом, транспортировались на больших стеклянных поездах в природные агломерации. Сопровождали их, в основном, матери, ведь мужчины были заняты работой.
Раньше убежищем для городских детей служили деревни. Теперь одноэтажные дома серели на винтажных плакатах в библиотеках и музеях. Маленькие города, посёлки и сёла – всё это вымерло. Это была эра мегаполисов и городов-миллионников.
Люди ютились в маленьких квартирах высоких башен-домов. Путь на работу отнимал часы сна по утрам и веселья – вечерами. Путешествие до больших магазинов можно было приравнять к поездке в соседний город.
Отстранённый мужской голос из громкоговорителя объявил о прибытие поезда на седьмую платформу. Женщины, как по команде, подскочили с дырчатых стульев и принялись тащить малышей к перрону. Дети, разморённые долгим ожиданием и тёплым полумраком холла, капризничали.
- Где твой билет, Аля? – Одна из мамочек, сухопарая и низкорослая дёрнула за руку девочку лет одиннадцати.
Она растерянно огляделась. Голубой карточки не оказалось ни на мраморном полу, ни на стульях. Ссутулившись под грозным взглядом родителя, она принялась шарить глазами по близлежащим местам.
- Потеряла? – Мамочка здорово разозлилась. Взгляд её стал ледяным. – Ты хоть знаешь сколько он стоит, бестолочь?
Девочка боялась поднять глаза. Она опустилась на колени и принялась водить руками под стульями. Цена билета не была ей известна, но она искала его с таким рвением, как будто от этого зависела её жизнь. Колени светло-серых льняных брюк тут же покрылись тёмной пылью.
- Встань сейчас же! – Женщина снова дёрнула девочку за руку, рывком поднимая на ноги. – Ты что делаешь? Ты их стирать будешь?
- Я нашла. – Аля продемонстрировала чумазую руку с голубым билетом. С него свисал ком пыли и длинный рыжий волос.
Женщина поморщилась и, не говоря больше не слова, подтолкнула дочь к выходу на перрон.
Нос серебристого экспресса напоминал голову огромной рыбины. Обтекаемые вагоны состава бликовали резким белым светом. Двери, отъехавшие наверх, открывали взору зияющую черноту тамбуров.
Ровный ряд обменных аппаратов разрезал платформу на две части. Люди толпились возле них, спеша обменять билеты на электронные ключи от купе. Мать подтолкнула Алю к одной из очередей:
- Теперь из-за тебя надо, конечно, стоять и ждать!
Девочка хмуро посмотрела на мать. Женщина была выше лишь на голову, сухие концы её каре соприкасались с тёмной Алиной чёлкой. Женщина достала из сумки передатчик. Её дочери такой был еще не положен. Аля попыталась заглянуть в полупрозрачный экран, но мать отвернулась от неё. От скуки девочка принялась оглядываться. По платформе медленно прогуливался охранник с собакой. Взгляд крупной овчарки показался Але тоскливым. Она хотела было сообщить об этом матери, но та была слишком поглощена новостными сводками.
- Вы собираетесь менять билет? – Раздался позади раздражённый мужской голос.
Женщина тут же отвлекалась от передатчика и, резко возвращенная в реальность, комично завертела головой. Толпа перед ней рассосалась. Озлобленная чувством собственной неловкости, она грубо пихнула дочь к обменнику:
- Ты что не видишь, что пришла наша очередь? Стоит, рот разинула.
Девочка промолчала, глядя как мать тыкает узким неровным пальцем в экран обменника. Длинные ногти противно клацали по сенсорному стеклу. Женщина вставила билет в красный разрез автомата. Тот засосал его, выплюнув через пару секунд пластиковую карточку.
Аля протянула матери свой билет и через минуту получила свою серебристую карточку.
Двери купе бесшумно разъехались в стороны, как только женщина поднесла карточку к гладкой считывающей поверхности на двери. Её муж купил им купе на двоих. Аля протиснулась в него перед матерью, снова вызвав недовольство. Девочка присела на корточки и поискала ещё одно считывающее окошко. Обнаружив его рядом с окном, крупной полосой скользящим от пола и до потолка, она приложила свой ключ. В стене образовалась щель, парой мгновеньями позже из которой выехала плоская лежанка.
- Посмотри, как здорово! – Аля обернулась на женщину.
- Да-да. – Отмахнулась её мать, прикладывая карточку с внутренней стороны купе, чтобы закрыть дверь.
Женщина опустилась на лежанку, выехавшую из противоположной стены. В руках её снова очутился передатчик, проецирующий пляшущие цветные блики на её лицо.
Девочка с минуту поглядела на мать, а затем запрыгнула на своё место. Она повернула голову к окну, ожидая отправления экспресса. Взгляд её стал пустым.
Поезд мягко тронулся и, набрав скорость, уже через минуту мчался прочь из города. Кирпичные высотки и низкорослые постройки автостоянок за окном сливались в растекающееся пятно. Буйство цветов превращалось в оранжево-белую полосу. Здания мегаполиса мелькали так быстро, что Алю затошнило.
Передатчик в руках женщины громко завибрировал.
- Алло. Да, привет, родной. – Женщина положила передатчик на колени, включая громкую связь.
- Вы уже поехали? – Мужской голос в передатчике был усталым и сиплым.
- Да. Вот минуты три назад тронулись. – Мать согнула пальцы на руках, разглядывая ногти. – Купе приличное, спасибо. Не как в тот раз.
- Да? – Без особого интереса переспросил голос. – Ну я рад-рад. Как там пуговица, не успела ничего натворить?
- Чуть билет не потеряла. – Фыркнула женщина.
- Но нашла почти сразу! – Горячо вставила Аля.
Мужчина в передатчике рассмеялся. Женщина снисходительно улыбнулась. Дальше они принялись обсуждать деньги и работу. Аля снова отвернулась к окну. Зарплата и проблемы на работе были почти единственными темами для разговора родителей. Иногда они обсуждали ещё её поведение и предстоящие расходы на обучение. Порой они смеялись и шутили, но это только в отпуске.
Наверняка, раньше они были парой пылких любовников, целовались на виду у всех и неприлично смотрели друг на друга в ресторанах. А сейчас, мать вставала раньше мужа, чтобы нагреть ему завтрак перед работой, а отец готовил еду, когда у неё от уборки болела спина и повышалось давление.
Женщина отложила наконец передатчик и выдвинула столик. Выудив из сумки почти половину её содержимого, она попросила Алю закрыть шторку. В купе запахло огурцами и сырокопченой колбасой.
Аля протянула руку за антисептиком. Мать раскладывала ровные кружки колбасы на ломтики ржаного хлеба.
- А можно с майонезом? – Девочка в надежде посмотрела на родителя.
- Ну вредно-же, Аль. – Женщина разложила бутерброды на пластиковом блюдце.
- Но ты все-равно взяла его, да? – Аля победно улыбнулась.
Женщина хитро выудила из бумажного пакета на столе маленький тюбик майонеза. Купе было оснащено встроенным электрическим чайником. Девочка поспешила нажать на кнопку, запуская процесс нагревания воды.
Аля взяла бутерброд, пальцы её в ту же секунду покрылись жирным салом. Она щедро выдавила майонез на колбасные круги и, подхватив ломтики огурца двумя пальцами, ловко расположила их поверх него. Чайник щёлкнул, оповестив о готовности воды.
Женщина опустила в наполненные чашки маленькие ароматные пакетики. В нос Али ударил сильный запах бергамота. Она откусила бутерброд, притягивая свободной рукой чай. Она любила есть бутерброды непременно запивая их чёрным чаем. Чувствуя, как во рту солоноватый вкус колбасы и майонеза растворяется в горячей воде. Огурец приятно хрустел на зубах.
- Мам, – Аля причмокнула вымазанными в майонезе губами. – А как, как так получилось, что вы с папой… ну, вместе?
- Не поняла? – Женщина резко вздернула голову.
- Ну, то есть, – Девочка поспешила реабилитироваться в её глазах. – Как вы поняли, что вы любите друг друга? Что хотите жениться?
- Погуляли вместе и решили. – Отрезала мать, возвращаясь к поглощению бутерброда.
Аля поглядела на неё с минуту и тоже занялась едой. Поезд бесшумно покинул город, и теперь за окном пролетали редкие деревья и жёлтая степь.
- Что прямо вот так сразу? – Вновь подняла разговор Аля. – Вы ведь…– Она помолчала – разные.
Сухопарая женщина внимательно посмотрела на дочь.
- Нет. – Помолчав сказала мать. – Не сразу.
2.
Брусчатка вздрагивала под ударами тяжёлых ботинок. Они шли плотным строем. Ровными, вышколенными шагами ступали по мокрым от дождя камням. Небо замирало над ними. Шлемы отражали блеклые проблески солнца. Им навстречу бежали люди.
- Какая красивая правда. – Девушка завороженно смотрела на людную улицу с предпоследнего этажа высотки.
Окно было настежь раскрыто. Комнату оглашал гул толпы. Светлые волосы с плеч сдувал ветер. Девушка вытянула руку, ловя воздушные порывы. Мешковатая футболка надулась за её спиной.
- Она наша. – Тёплые руки обняли её плечи.
Она повернулась на голос. Молодой мужчина смотрел мимо неё. На улицу, на толпу. У него были плохо выбритые щёки и густые чёрные брови. Девушка обмякла в его руках.
Чёрные ряды внутренних войск врезались в пёструю массу. Мрачная бездна поглощала яркие куртки, съедала цвета. Идейные возгласы тонули в звуках глухих ударов. Девушка рассмеялась.
- Принесёшь абсент? – На её щеках играли ямочки.
Он молча вышел в коридор. Она села на подоконник, высунув ноги в открытое окно. Под ними была высота. Яркие точки затухали в однородной черноте. А идеи звучали всё громче.
- За будущее. – Нараспев повторила она последние крики.
Зелёная бутылка глухо звякнула о бетонный подоконник. Побелка осыпалась на грязный ковролин.
- Не сиди так. – Он закурил.
Она рассмеялась в ответ. Молодой мужчина перевесился через подоконник. Серый сигаретный дым поплыл над шумной улицей. Ветер подхватил его наверх, смешивая с сизыми тяжёлыми тучами.
Комната была огромной и пустой. Пропитанной запахом табака, пронизанной любовными парами, алкоголем и юностью. Здесь были ободраны светлые обои, а под ними завивались рисунки синей ручки. Она выводила их, сидя на коленях, когда он жевал миндаль и читал, читал, читал. Это было так давно. Около месяца назад.
Люди кричали от радости, от болезненных ударов и желания быть. Яркие плакаты падали на грязную улицу, их цветные буквы покрывались черными следами.
- Идём? – Она отняла бутылку от губ.
- Подожди немного. – Он вытянул руку с сигаретой над уличной баталией. И разжал пальцы.
Окурок полетел вниз, на головы, на шлемы. Девушка поджала ноги и слезла с подоконника. Пяткой задела бутылку, та с глухим звуком упала на ковролин. Он жадно впитывал зелёную жидкость, набухая, становясь теплее. Девушка не спеша поставила бутылку. Она была полупустой.
- Это была вся стипендия. – Молодой мужчина не оборачиваясь смотрел в окно.
- Это всего лишь абсент. – Она прижалась щекой к его спине. – Предполагается, что на неё мы можем жить.
На улицу стекалось все больше людей и внутренних войск. Не существовало больше звуков, кроме голосов, топота и шелеста плакатов. Молодое дерево, стоящее в начале улицы, вчера ещё живое, сейчас лежало, сгибаясь бод ногами. Пожилая женщина рядом пыталась поднять его, подставляя руки чёрным резиновым подошвам. Тоненький ствол с треском переломился, когда тучный мужчина, размахивая самодельным флагом, прыгнул на него.
- Нас исключат за это. – Весело заметила девушка.
- Я имею право говорить. – Он отвернулся от окна, наклоняясь за бутылкой.
- Не имеешь, – хихикнула она. – Не здесь.
Задубевший от грязи ковролин царапал их босые ноги. Пристально глядя ей в глаза, молодой мужчина пригубил полупустую бутылку. Так абсент не пьют.
- Вчера маму видела. – Девушка протянула руку, чтобы коснуться его жёстких волос. – Она совсем вымотанная. Я зашла к ней в университет.
- В обед?
- Нет, студенты снова отменили пару. Никто не пришёл. Она позвонила, и я приехала. – Девушка задумчиво смотрела на него. – Ей опять задержали зарплату.
- На сколько?
- Два месяца.
- А она что?
- Ничего. Ждёт. Говорит, ерунда это все. У университета просто проблемы. Ректор поменялся.
- Они все там так настроены? – Он снова сделал глоток.
- Совсем нет. – Она коснулась губами его щеки. – Многие увольняются. Мама говорит, ор стоит на весь деканат. Но есть и те, кто работает на полставки. Они молча ждут.
Молодой мужчина мягко отстранил её от себя. Он залпом допил абсент, морщась и фыркая. Затем резко выпрямился, замахнулся и отправил бутылку в шумную уличную толпу. Звон бьющегося стекла затонул в гуле множества голосов.
- Надо поесть перед выходом. – Заметила девушка, усаживая его на подоконник. – Ты совсем плох.
- Мой рассудок ясен. – Алкогольный акцент звенел в его голосе.
Она встала и закрыла окно. Затем молча пошла на кухню.
В холодильнике было почти пусто. На белой решётке в середине валялся огурец и зелёная картофелина. Мягкая упаковка майонеза, совершенно очевидно пустая, лежала в дверце. Крышка была неплотно завернута, девушка потянула за неё, вытягивая пачку. В кухонном шкафчике лежал одеревеневший кусок хлеба. Распилив его ножом, она открутила крышку майонеза и принялась надавливать пальцами на край упаковки. Желтоватая субстанция лениво показывалась из тюбика, но стоило ослабить нажим, как она уходила обратно.
Оставив бутерброды на хлебной доске, она вернулась с ней в комнату. Молодой мужчина курил в форточку, стоя коленом на подоконнике.
- О, да я сразу протрезвею! – Хохотнул он, глядя на два куска хлеба, намазанные тонким слоем майонеза.
Слой был настолько прозрачным, что сквозь желтоватый майонез проступал рельеф затвердевшего чёрного хлеба. Девушка промолчала, опускаясь на пол, рядом с подоконником.
- Спасибо. – Он взял бутерброд.
Девушка подняла свой кусок, отсалютовала им и отправила в рот. Она представила, что жуёт картошку с сыром и куриной грудкой. Подбодренная абсентом фантазия так разыгралась, что она действительно почувствовала во рту вкус панировочной корочки. И сухого куриного мяса, прилипающего к нёбу и зубам.
- Скорее всего нам придётся съезжать отсюда. – Молодой мужчина, молниеносно расправившись с хлебом, потянулся за сигаретами.
- Но ты же сказал, что нашёл работу. – Она нахмурилась.
- Они не перезвонили.
- Позвони им ещё раз! – Язык становился всё тяжелее, а голова совсем затуманивалась.
- Чушь порешь. – Он вертел в пальцах полупустую пачку сигарет. – Я откликнулся уже на дюжину вакансий. Кучу раз отправлял резюме. Ничего. На собеседование пригласили всего раз за последние две недели. Сказали, что перезвонят. Но, как видишь…
- Не может же такого быть. Чтобы совсем не было работы. Я постоянно вижу объявления.
- С частичной занятостью нет ничего. – Он вынул кончик сигареты из пачки, затем отправил её обратно. – Только пишут, что работа подходит для студентов. На деле – полный день. Либо учись, либо работай. Живи на стипендию.
- Питайся тараканами в общежитии. – Подхватила она.
Он усмехнулся.
- Значит разъедемся по общагам. – Сказала она.
- Если не исключат.
- Если не исключат.
Он подошёл к шкафу и достал из ящика носки. Пошатываясь направился к девушке и слегка небрежно натянул носки на её холодные ступни. От его прикосновений голые ноги покрылись гусиной кожей.
- Штаны сама наденешь. – Наигранно раздражённо сказал он.
Ему хотелось казаться более мужественным чем он есть. Внутри него Заботливый мужчина боролся с настоящим мужчиной. Она снова увидела эту борьбу. Уголки её губ дрогнули в мягкой тени улыбки.
- Я пойду в платье.
- На митинг?
- На войну.
Она поднялась с пола, сняла растянутую футболку. На обнажённой спине выступали бугорки позвоночника, бледные лопатки были покрыты розовыми горошинками мелких прыщиков. Она вынула из шкафа мятое белое платье. Романтичное, воздушное. Небрежно скомканное оно лежало на полке под джинсами и свитером.
Она оделась.
- Теперь идём. – Он потянул её за руку в коридор.
- Не запирай дверь.
3.
- Ублюдки! Что вам не нравится? Мозги промытые. Убить вас всех! Зверьё!
Она потеряла его в толпе. Держала его руку, как ударила тяжёлая дубинка. Полоснувшая запястье боль заставила разжать пальцы.
Она озиралась, испуганно искала его глазами. Уворачивалась от дубинок.
В толпе было страшно. Атмосфера единства и осознание того, что они – целая сила возбуждали непонятное чувство бешенства.
Злость на всё вокруг. Она тоже была зла.
Была зла, когда внутренние войска обрушивали удары на хрупкую женщину с плакатом. Была зла, когда хватали поющих мирные песни ребят и заталкивали в тонированные машины.
Они хотели дать понять. Докричаться, достучаться. Никто не желал их слушать. Её это злило. Злило настолько, что, увидев, как один их чёрных людей в шлеме хватает очередную хилую жертву, она подняла с земли камень и запустила в него.
В толпе были и те, кто подзадоривал. Командовал «Бей их!», «Убьём мразей!».
Инстинкт самосохранения, логика, рассудок переставали работать. Ненависть одолевала. Хотелось бить их, убивать мразей.
Хотелось, чтобы мама поехала на море. Хотелось жить в своей квартире. Носить шёлковое бельё и заводить детей, когда на них будут деньги.
Она потеряла его, и злость вдруг сменилась беспомощностью. Дружелюбная толпа стала пихать её локтями, топтать её ноги. Она всё озиралась, стоя на месте.
Она почувствовала резкую боль в плече – один из черных людей схватил её. Уронив дубинку, он стал скручивать ей запястья. Она закричала, но её голос потонул в других криках.
Её затолкали в одну из тёмных машин, что провожали толпу митингующих. Обивка сидений обожгла колени, платье задралось, оголив бледные ноги. Здесь были уже были пассажиры. Дверь за ней захлопнулась.
Машина загудела и дернулась. Они поехали. Её увозили.
Девушка разглядывала свои сандалии, не решаясь поднять глаза на присутствующих. Почти прижимаясь к её острым коленям, напротив стояли ноги в пыльных коричневых брюках. Модных, недавно купленных брюках. Она положила ногу на ногу, открывая себе обзор на ботинки. А ботинки старые. Уже совсем плохие.
Рядом еще ноги, но уже женские. В обтягивающих джинсах, с пышными икрами. И с облупившемся лаком на грязных пальцах. Они проглядывали сквозь ремешки чёрных сандалий.
Здесь было ещё много других ног. Она так и не поднимала взгляд.
Машина тряслась и дребезжала. Железная сетка ограждала их от передних сидений. Девушка не могла решить, куда их везут. В отделение местных органов внутреннего правопорядка. Или избить где-то на окраинах.
- А ты тут зачем, девочка? – Скрипучий голос справа заставил её дёрнуться.
Она не стала поворачиваться на голос. Хотела сделать вид, что не слышала. Боль в голове от абсента, приглушаемая раньше эйфорией, злостью и криками, вдруг начала проступать. Она поднесла холодные пальцы к вискам. Скрипучий голос повторил свой вопрос. Чуть громче.
- Камень кинула в этих. – Она нехотя кивнула на передние сиденья.
Сидящие вокруг одобрительно загудели.
- Да нет. – Голос сделался тише. – Зачем вышла на улицы?
Ветер истошно завывал в щели под дверями машины. Холод овивал щиколотки. По коже заструились мурашки, и девушка обняла себя руками.
- Я жить хочу. Лучше. – Ответила она.
- А сейчас что? Плохо?
- Да.
В машине повисла тягучая тишина.
Она сидела, глядя перед собой стеклянными глазами:
- А вам как? Хорошо?
Машина подпрыгнула на кочке. Громыхнула. Плечо, которым девушка налетела на соседа, заныло от боли. Кочек потом ещё было много.
- Знаешь, я вот… .В органах социальных работал. – Скрипучий голос разрезал затянувшееся молчание. – Там много чего узнать можно. Про тех, кто за помощью пришёл. Материальной, конечно.
Голос выжидающе замолчал. Девушка, не в силах дальше бороться с любопытством, подняла глаза. Мужичку было под семьдесят. Худощавый, всклоченный, зато глаза горели ярко.
- И что?
- Был у нас один случай. – Его глаза хитро сощурились. – Мужчина получил инвалидность и пришёл оформляться на пособие. Так я ради интереса взял и сделал запрос на его документы. В главный орган. Инвалидность действительно имелась. Но не это главное. Он школу кончил, а потом работать пошел. В кафе официантом. Потом вроде как продавцом в мебельном магазине был. Всё в реестре зарегистрировано.
Она недоуменно разглядывала странного человека.
- И что? – Нетерпеливо повторила она. Голова разрывалась. Она прикрыла глаза.
- Он врач сейчас. Эндокринолог. Работает в больнице, неподалёку, кстати, от моего дома. А образования то нет. Не написано нигде. Да и фамилия один в один у него, как у главного врача. Однофамильцы, наверное.
Ветер жалобно захныкал. Она подтянула колени к груди. Машина бренчала. А внутри пустовала тишина.
- Я пытался огласку этому дать. – Мужичок помолчал. – А меня уволили. Пенсионные пособия совсем мизерные. Вот я и вышел. Покричать. Может услышали нас, а? Как думаешь?
Она отвернулась. Скользкое чувство горечи стиснуло её горло. Она обхватила шею в удушающем жесте. Машину начало совсем болтать. Её затошнило. Быть может виноват был алкоголь. Или протухший давно майонез.
Но ей казалось, что тошнило её от жизни.
4.
С допроса её уводили в слезах. А его не было рядом. Она совсем не знала где он.
Она совсем не знала, что дальше. Было страшно ночевать на холодных железных скамейках. За решёткой, отделяющей её от теплого кресла надзирателя. Оно утопало в мягком свете зелёной настольной лампы. А за решёткой царила холодная темнота.
- Вот твоя мама, она кто?
- Преподаватель.
- Преподаватель? А вот теперь уволят её из-за тебя. Что делать будешь?
Она сидела, упрямо глядя перед собой, и думала, думала. Кто-то из митингующих, оказавшийся за решёткой вместе с ней, заискивающе разговаривал с надзирателем. Затем его вывели куда-то, разговаривать. А позже, надзиратель, с настроением на порядок лучше, и вовсе разрешил тому уйти.
И как научиться так разговаривать?
- Коррупции у нас нет. – Сплюнул кто-то на пол.
Она поспешила убрать ноги. Тягучая слюна шлёпнулась рядом с её сандалиями.
А его рядом не было. Она откинулась на бетонную стену и прикрыла глаза. Выпустить обещали утром, когда оповестят родителей и университет. Вероятно, её всё же исключат. Мать уволят.
Ей было наплевать. Абсент всего лишь абсент. А деньги всего лишь деньги. Они не заставят её молчать.
5.
- А зачем вы вышли на митинг? – Девочка растянулась на лежанке.
Мать поджала губы, заправляя прядь волос за ухо. Аля смотрела на неё снизу-вверх, занятно прищурившись, весело. Её отец раньше смотрел на неё совсем также.
- Да там ерунда была. – Отмахнулась мать. – Молодые были, глупые. То же мне. Студенты.
Аля внимательно смотрела на неё. Будто понимала, что та не хочет говорить. Поезд мягко покачивался, а за окном с невероятной скоростью мелькали леса и поля.
И все же спросила:
- Ну а что за ерунда?
Мать раздражённо глянула на неё. Она снова стала собой, нервной, злобной.
- Да какая тебе разница? Всё равно не поймёшь ты ничего. – Отрезала она.
Аля упрямо села на лежанке. Але одиннадцать. Мать заставляла её читать умные книжки, называла их «внеклассным чтением». Там было и про войны, и про любовь.
А влезать во взрослые разговоры было нельзя. Ведь ничего не поймёт.
Девочка нахмурилась.
- Ну а всё-таки, мам. – Аля пожевала губу. – Скажи. Я пойму. Честно.
- Да что ты пристала? Скажи-скажи. – Мать отшвырнула передатчик. – Против коррупции. Знаешь, что это такое? Нет. Вот и замолчи уже.
Аля насупилась и вновь легла, поворачиваясь к стене.
Иногда она и вовсе сомневалась, любит ли её мать. Вечно недовольная, уставшая от всего. Казалось, она и жить уже утомилась. И сколько ей было, – всего тридцать три.
Поезд беззвучно скользил по рельсе, улетая вглубь страны. Железная дорога огибала города, тянулась по пустырям. Здесь больше не было ни животных, ни людей.
Тридцатилетние старики трудились в мегаполисах, в смоге, в бетонной грязи. Папа Али сейчас был среди них.
Сизые кучевые облака предупреждали о скором дожде, растянувшись вдоль всего состава. Они летели так же быстро, как и он. Дождь в дороге – это всегда хорошо.
Ночью Аля не могла долго уснуть, глядя в узкую щелку между шторками на окне. Узкие лучи фонарей проклевывались в щель, бегая по лицу девочки. Мать спала и от неизлечимой усталости даже храпела.
Аля смотрела на неё и думала, почему же она кажется такой несчастной. Папа работал на хорошей работе, получал много денег. И Аля старалась делать всё, чтобы мама только гордилась ей.
Утро наступило неожиданно резко. Не заметив, как уснула, Аля вздрогнула от звона чайной ложки о стенку стакана. Мать размешивала сахар, сидя на лежанке и глядя в окно. Поезд въехал в мегаполис.
За окном прыгали разновысотные кольца магистралей. И опять мелькали дома-дома-дома. Аля, щурясь спросонья, приподнялась на локтях. Мать повернулась на её шебуршание.
- Проснулась? – Она подвинула к дочери электрический чайник. – Выпей чай и расчеши волосы. Мы уже подъезжаем.
Аля, зевая, потянулась за стаканом. До агломерации надо было ехать на электрическом автобусе, чтобы никак не навредить поддерживающейся там природной среде. Детские лагеря принимали лишь обеспеченных детей. Природа не была доступным для всех благом.
Аля включила чайник и принялась расчесывать волосы. Расчёска застревала в её жёстких прядях.
Вчерашний разговор никак не давал ей покоя.
- Мам. – неуверенно произнесла она.
Женщина вопросительно на неё поглядела, допивая чай. Раскрашенный чаем сахарный песок заструился по стеклу стакана к её губам.
- А что вы потом? С папой. – Аля выключила закипевший чайник и исподтишка глянула на мать.
- Что потом с папой? – Не поняла женщина.
Она со стуком поставила стакан на стол. Поезд начинал замедлять ход.
- Ну что было потом? – Аля быстро плеснула себе в стакан кипятка. – После митинга?
Мать странно посмотрела на неё.
Показалась платформа и новенькое здание вокзала. Они приехали. Мать засуетилась, складывая вещи в походную сумку. Аля принялась шнуровать ботинки. Она снизу-вверх посмотрела на мать:
- Так что?
Мать молчала, заставляя лежанку заехать обратно в стену купе. Она повернулась к дочери
- А потом, – Она вытащила из сумки длинную ручку, для удобства перевозки. – А потом мы умерли.
Аля уставилась на мать, совершенно очевидно живую и весьма недовольную.
Поезд издал истошный гудок, оповещая пассажиров и встречающих о прибытии. Мать открыла дверь купе и придвинула к себе сумку. Аля молча вышла в коридор.
* * *
Природная агломерация уже показалась за сереющими прутьями забора, когда Аля согнулась пополам в мягком автобусном кресле. Её мать, клацающая ногтями по экрану передатчика, не сразу заметила, что что-то не так. Лишь когда Аля тихо захныкала, скрутившись в калачик, женщина оторвала глаза от новостей.
У девочки скрутило живот. Был ли виноват майонез с колбасой или что-то ещё, но её лицо превратилось в липкую зеленоватую маску, а губы совсем побелели. Мать принялась трогать её лицо, лоб, причитать что-то. Она перешла в режим материнского ужаса, раскричалась на весь автобус, веля водителю и всем вокруг вызывать бригаду врачей и остановить наконец уже чёртов автобус.
Автобус остановили, а из медицинского пункта агломерации выехала врачебная машина.
Але становилось хуже. Сиденье напротив было забрызгано пахучими рвотными массами, а девочка становилась всё бледнее и едва могла говорить. Мать побелевшая и задёрганная сидела рядом, гладя девочку по голове. Она то и дело прикрикивала на кого-то, и всё время искала глазами врачебную машину в окне.
Наконец машина приехала, и вошедший в автобусный салон фельдшер в лимонном костюме принялся осматривать ребёнка. Аля морщилась, но терпела. Фельдшер трогал её живот, мерял температуру и давление и, наконец, диагностировал острое отравление.
Девочку надо было увозить в клинику. Из врачебной машины принесли носилки и переложили на них скрюченную Алю. Дрожь била мать, которая покорна семенила за узкими носилками.
Алю поднесли к машине.
Мать, бледно-прозрачная, будто призрак, подошла к фельдшеру, поджимая дрожащие губы. Носилки с девочкой заталкивали в машину, резко и жёстко. Фельдшер открыл переднюю дверь машину, не замечая посеревшую от переживаний женщину.
- Простите, – Мать тронула его за плечо.
Фельдшер резко обернулся, раздражённо поглядев на женщину. Она стояла, осунувшаяся под его взглядом, жалобно глядя в его глаза.
- Вот. – Она протянула кулак с зажатыми в него мятыми купюрами. – Возьмите, вот. Доктор, отвезите её только в больницу получше. Ладно?